Когда земля сомкнулась у него над головой, Вар попытался освободиться из ее плена, но быстро понял всю тщету своих усилий и успокоился. Он закрыл глаза и стал ждать Случая.

- Мы просим вас стать правителями Феодосии и принять в дар дворец, построенный по личному повелению Вара, - сказал, обращаясь к Воинам Бога, бывший городской голова.
Шестеро друзей посовещались, и Танаис сказала от имени остальных:
- Мы сердечно благодарим вас за оказанную честь и с удовольствием принимаем ваше предложение поселиться в Феодосии. Только не в качестве правителей, а в качестве граждан. Каждый должен заниматься тем делом, которое ему по душе. Лично я хотела бы попробовать свои силы в искусстве.
- Я люблю землю и хотел бы стать хлебопашцем, - сказал Глеб.
- Я давно уже мечтаю посвятить себя наукам, - сказал Артакс.
- Я хочу открыть приют для всех одиноких, больных и слабых, - сказала Мария.
- А я намерен защищать город от внешнего врага, - сказал Ставер.
Все выжидающе посмотрели на юную мать. Коринна немного смутилась под этими пристальными взглядами и сказала:
- Я согласна стать правительницей города. Мне кажется, что я сумею справиться с обязанностями, налагаемыми властью. Дворец, построенный для узурпатора, я предлагаю отдать под приют Марии. А себе мы построим дом на новом месте.
- Это неплохая мысль, - поддержал ее Ставер. - Мы построим свой дом своими руками, но если кто-нибудь захочет нам помочь, мы не станем отказываться.
Утром на выбранном для строительства месте собралось почти все взрослое население Феодосии, и сразу же завязался ожесточенный спор о том, какой глубины следует рыть котлован. Так и не придя к согласию, спорщики разделились на два враждебных лагеря и принялись с азартом уличать другу друга во всех смертных грехах.
Танаис воткнула лопату в землю и сказала довольно зло:
- Вас никто сюда не звал. Вы пришли по доброй воле. Но если вы явились для того, чтобы выяснять отношения, лучше вам поискать другое место для этого. Кто не хочет помогать, пусть не мешает.
Ее слова несколько погасили страсти, но еще долго то здесь, то там вспыхивали короткие перебранки.
Наконец, котлован был готов, и разгорелся спор об архитектуре дома. Одни считали, что это должна быть неприступная крепость, другие считали, что это должен быть роскошный дворец, третьи считали, что, это должен быть молитвенный дом, а четвертые соглашались со всеми одновременно.
- Всего этого можно было бы избежать, если бы мы заранее позаботились о плане, - сказала Танаис, которой уже изрядно надоело разнимать спорщиков. - Лично я думаю, что нам нужен красивый и просторный дом, в котором удобно и приятно жилось бы каждому из его обитателей.
С помощью отца она набросала на бумаге план будущего жилища, и строители приступили к работе, но к вечеру, когда строительство дома было завершено, все с разочарованием обнаружили, что новый дом недостаточно просторен, не слишком красив и, в общем, совсем не таков, как на плане.
Заметив, что вновь начали образовываться группировки, каждая из которых считала, что дом не удался потому, что остальные не прислушивались к ее советам, Танаис нахмурилась и сердито сказала:
- Дом нехорош. Но это - наш дом. Мы построили его своими руками и нам некого винить в его несовершенстве. Поэтому мы поселимся в нем и постараемся со временем сделать его таким, в котором можно жить. Мы благодарим за сотрудничество всех, кто принял участие в строительстве. До свидания.
Когда помощники разошлись, Воины Бога критически осмотрели свое новое жилище, и Мария сказала в утешение:
- Конечно, это не самый лучший дом на свете, но по крайней мере, теперь у нас есть крыша над головой.
- Ошибаешься, - возразила ей Танаис. - У нас есть нечто гораздо большее. У нас есть опыт.
Подойдя к стене, она стукнула по ней кулаком. Посыпались кирпичи и штукатурка.
- Она сошла с ума от горя, - поставил диагноз Артакс, но, увидев, что Танаис принялась возводить разрушенную стену заново, к ней присоединились остальные...
Когда они закончили стену и принялись за паркет, во двор въехала груженая домашней утварью повозка.
- Мы ничего не заказывали! - высунувшись по пояс из окна, крикнула Танаис.
- Это подарок от горожан! - ответил сопровождавший повозку человек, а во двор между тем въезжала вторая телега.
Ставер, Глеб и Артакс перенесли выбранные Марией вещи в дом, а Танаис немного задержалась, расплачиваясь с возчиком.
Когда она вошла в гостиную, мебель была уже расставлена.
- Это никуда не годится. Начнем сначала, - сурово произнесла она.
- Тебе не кажется, что нам есть, о чем поговорить? - спросил Ставер.
- Я слушаю.
- Не кажется ли тебе, что ты чересчур уверовала в собственную непогрешимость?
- Я предложила что-то, что причинило вред?
- Нет, все твои предложения разумны и правильны, но ты нравилась мне гораздо больше, когда говорила, что человек имеет право на ошибку.
- Человек имеет. Но мы давно уже не люди.
- Разве это отменяет прежнюю дружбу между нами?
- Мне очень жаль, если со стороны все это выглядит таким образом... Ну что ж, раз вы считаете, что в нашем доме все устроено наилучшим образом, пусть все остается, как есть...
- Ты не поняла, Танаис... Я и сам прекрасно вижу, что это никуда не годится. Но мне бы хотелось, чтобы прежде, чем предлагать пусть даже самое разумное и справедливое решение, ты интересовалась бы и моим мнением на этот счет...
- Ставер, как ты смотришь на то, чтоб произвести здесь небольшую перестановку? - спросила Танаис.
- Я смотрю на это с наслаждением, - ответил Ставер, и, смеясь, они хлопнули друг друга по плечу.
Вчетвером они принялись перетаскивать мебель, перестилать ковры, перевешивать картины, и, когда, наконец, несколько часов спустя все передвижения были закончены, единодушно заявили, что дома лучше, чем у них, и представить себе невозможно.




Мария вошла под своды заброшенной церквушки, неся в руке ведро с чистой колодезной водой.
Со стен и потолка свисала паутина, и все предметы внутри были покрыты толстым слоем сажи и грязи.
Обмакнув мягкую губку в ведро, Мария провела ею по потемневшим от времени и копоти иконам, и когда, очищенные от патины лет, глянули на нее мудро, всепрощающе и строго лики чудотворцев и святых, прошептала:
- Господи, дай нам силу и волю, мудрость и веру, терпение и любовь, чтоб довести начатое дело до конца...

Уложив близнецов спать, Коринна ушла в свой кабинет и, сев за стол, круглым красивым почерком вывела на чистом листе бумаги заглавие - «Основной закон».
Подумав, она обмакнула перо в чернильницу и, немного отступив, написала:
«§ 1. Каждый человек от рождения свободен. Единственным ограничителем свободы одного человека является свобода и безопасность другого человека.
§ 2. Каждый человек от рождения имеет неотъемлемое право на жизнь, свободу, справедливый суд и защиту государства.
§ 3. Каждый человек имеет право открыто выражать любые взгляды, убеждения и мнения, исповедовать любую религию или не исповедовать никакой религии, выбирать любое место жительства и род занятий, соответствующий его природным талантам и наклонностям, владеть любым имуществом, как движимым, так и недвижимым, распоряжаться им по своему усмотрению и применять любые дозволенные законом способы и средства для его преумножения.
§ 4. Никто не может быть подвергнут телесному наказанию и заключен под стражу без решения суда. Лицо, тело и жилище человека неприкосновенны».
Отложив перо, она перечитала написанное и удовлетворенно улыбнулась.
- Возможно, это не самый длинный закон на свете, но никто не вправе сказать, что он глуп, жесток или несправедлив.
Вдруг она услышала за спиной какое-то сопение и удивленно обернулась.
Держась ручонками за косяк, Мир стоял в дверях, нетвердо качаясь на слабеньких ножках, и внимательно смотрел на мать.
Коринна взяла его на руки и расцеловала в пухлые щечки.
Мальчик улыбнулся и отчетливо произнес:
- Ма-ма...

Танаис обтесывала огромную мраморную глыбу и не заметила, как в мастерскую вошла Мария и, встав за спиной ваятельницы, стала молча наблюдать за ее работой.
- Неплохо получается, - долгое время спустя промолвила она наконец.
Танаис вздрогнула и, выронив из рук резец, оглянулась.
- Тебе, правда, нравится?
- Да.
- В общем-то, пока еще рано судить, что из этого получится, но мне бы очень не хотелось, чтобы моя первая работа выглядела ученической...
- Ты мечтаешь о славе?
- Наверное, нет... Когда человек создает какое-либо произведение искусства, вероятно, желание прославиться играет тут не последнюю роль, потому что он хочет, чтоб лучшее из того, что в нем есть, избежало забвения и смерти... Но, поскольку я бессмертна, желание славы бессмысленно для меня. И мое лучшее, и мое худшее навсегда останутся при мне...

Артакс ворвался в комнату Глеба и с порога заявил:
- Поздравь меня! Я совершил открытие!
- Поздравляю, - вяло откликнулся Глеб. - Надеюсь, ты открыл не ту бутылку мадеры, которую я берегу для особо торжественного случая?
- Представь, я открыл, что Земля - круглая и вращается вокруг Солнца!
- Потрясающе, - усмехнулся Глеб. - А теперь представь, что когда я пашу землю, мне совершенно безразлично, круглая она или плоская, вращается или нет. Для меня имеет значение только, плодородна ли она и каков будет урожай.
- Ты полный невежда, - разочарованно вздохнул Артакс. - Наведаюсь к Ставеру. Возможно, его мое открытие заинтересует больше, чем тебя...
- Едва ли. Его земля интересует только с одной точки зрения: не нарушает ли кто-нибудь чужих границ.
- Господи, ну разве можно мыслить так узко? Земля - наш дом, а не поле и не окоп. А свой дом человек должен знать во всех подробностях.
- Ну, раз ты такой всезнайка, скажи, что у нас сегодня на обед?
- Ты когда-нибудь поднимаешься выше сытости?
- Когда плотно поем...

Коринна внесла в столовую большой торт со свечами и поставила в центре стола.
- По какому случаю? - спросил Ставер.
- Угадайте с трех раз. Кто угадает, - получит самый большой кусок.
- Чей-нибудь день рождения? - неуверенно предположила Танаис.
- Раз, - загнула палец Коринна.
- Какой-нибудь праздник? - спросил Глеб.
- Два, - загнула Коринна второй палец.
- Просто ты решила потрясти нас своими кулинарными талантами, - высказал предположение Артакс.
- Увы, но должна прямо заявить, что сообразительностью вы не отличаетесь. Поводом для создания этого торта послужило то обстоятельство, что сегодня ровно в полдень Мир совершенно самостоятельно добрался из детской до моего кабинета и - мало того - назвал меня «мамой»!
- Этого просто не может быть, - недоверчиво покачал головой Артакс. - Ему и трех дней нет от роду.
- И тем не менее, это святая правда.
- За великое будущее Мира! - подняв бокал с вином, воскликнула Мария.
- И его сестры, - чокаясь с ней, добавила Танаис.
- Ну, пока что Любовь ведет себя как самый обычный ребенок: очень много ест, очень много спит, часто плачет и расписывается на пеленках, так что говорить о ее великом будущем, по крайней мере, преждевременно, - улыбнулась Коринна и стала делить торт на шесть равных частей.




- Ставлю сто против одного, что на завтрашнем турнире победит рыцарь Магнус. Он находится в отличной форме и в этом году не потерпел ни одного поражения, - сказала Танаис.
- И это сделало его заносчивым и неосторожным. Он так уверовал в собственную непобедимость, что совсем перестал упражняться. Увидишь, первый же противник выбьет его из седла одним щелчком, - возразил ей Ставер.
- Что ставишь?
Мария хмуро усмехнулась и негромко сказала, обращаясь к Коринне:
- В жизни не слышала более содержательной беседы...
- Ты чем-то недовольна, дорогая? - спросила Танаис.
- А чем, по-твоему, я должна быть довольна? Разве такой ты была, когда я полюбила тебя? И разве полюбила бы я тебя такой? - с горечью ответила Мария.
- Я не совсем поняла, в чем заключается моя вина, - медленно и тихо произнесла Танаис. - Я понимаю, что тебе не нравится обыденность наших дел и разговоров, но ты пойми и то, что человек не способен постоянно жить на вулкане. И с этим нужно смириться.
- Я никогда не смогу смириться с этим, потому что никогда не смогу забыть, как весело, счастливо и беззаботно жили мы в минувшие дни! - гневно воскликнула Мария и вышла из гостиной, громко хлопнув дверью.
- В чем-то она права, - некоторое время спустя после ее ухода произнес Глеб. - Иногда мне безумно хочется подраться...
Ему никто не ответил.




Прошло полгода.
Лежа на диване, Ставер читал «Полигимнию» Геродота, когда в дверь его комнаты тихонько постучали.
- Входи, сынок, - вставая с дивана, произнес Ставер, и в комнату вошел прелестный мальчуган лет семи на вид. Черноволосый, как отец, и синеглазый, как мать, он унаследовал редкую силу Ставера и необыкновенную красоту Коринны, и ростом, статью и пригожеством далеко превосходил даже восьми- и девятилетних детей.
- Папа, мне нужно кое о чем тебя спросить, - не по-детски серьезно начал он, усаживаясь на диван рядом с отцом.
- Слушаю тебя.
- Скажи, для чего рождаются люди?
- Чтобы жить, - улыбнулся Ставер.
- А живут для чего? Чтоб умереть?
Ставер озадаченно посмотрел на сына и спросил в свою очередь:
- Где ты набрался этого вздора?
- Это не вздор. Люди ведь умирают. Почему?
- Это трудно объяснить. Еще труднее - понять. И совсем невозможно - примириться.
- Объясни. Я попытаюсь понять.
- Если бы люди не умирали, прекратилось бы развитие, и все застыло бы навсегда в каких-то определенных и неизменных формах.
- Ну и что?
- Мир существует только потому, что способен изменяться.
- Значит, достигнув совершенства, он погибнет?
- Почему ты думаешь, что, достигнув совершенства, мир погибнет?
- Потому что у совершенства нет превосходной степени. Когда совершенство будет достигнуто, развитие прекратится и наступит смерть.
- Совершенство никогда не может быть достигнуто.
- Тогда почему наступает смерть?
- Чтоб хорошее могло уступить место лучшему.
- Но ведь и плохое подвержено смерти. Значит, если плохое умирает, оно уступает место худшему?
- Откуда у тебя эти мысли?
- Не знаю. Они все время возникают у меня в голове. Хотя я совсем этого не хочу. Скажи, смерть - это добро или зло?
- Это зависит от точки зрения.
- Добро и зло - тоже только точки зрения?
- В большинстве случаев. Никто не делает зла ради зла, как никто не делает добра ради добра. Просто один человек совершает какое-то действие для достижения своей цели, а другой человек, в зависимости от того, соответствует это действие его интересам или мешает им, называет это действие добрым или злым соответственно.
- Что такое зло?
- Зло - это неправильно понятое добро.
- Значит, зло не знает о том, что оно - зло?
- Зло думает, будто оно - добро.
- А бывает наоборот?
- В жизни все бывает, сынок.
- Послушай, если все люди когда-нибудь умирают, а я - человек, значит, я тоже когда-нибудь умру?
- Даже не знаю, что тебе ответить, сынок... Постарайся не задавать вопросов, на которые нет ответов... Ступай.

Мир вышел на улицу и присоединился к игравшей в мяч детворе, но не прошло и пяти минут, как среди детей началось сильнейшее замешательство, они заметались, как стайка перепуганных воробышков, и кинулись врассыпную.
Обернувшись, Мир увидел огромного черного пса, громадными скачками мчавшегося по улице. С его шеи свисал обрывок железной цепи, а с губ и вывалившегося из алой пасти языка хлопьями падала белая пена.
Маленький мальчик споткнулся о камень, упал и, сильно ударившись носом о землю, громко заплакал.
Увидев, что пес несется прямо на упавшего малыша, Мир бесстрашно встал на пути бешеной собаки и крепко сжал кулачки.
Услышав испуганные крики детей, Ставер выскочил на балкон и, увидев грозящую Миру опасность, перемахнул через перила.
Ему казалось, что он бежит по болоту, тогда как пес летел, словно выпущенная из арбалета стрела.
Пес сделал последний прыжок и, опрокинув Мира на спину, уперся мощными лапами мальчику в грудь. Зловонное дыхание обожгло шею Мира, и в следующий миг он почувствовал, как что-то горячее и липкое потекло по его плечу.
Ставер схватил пса за ошейник, рванул - и, жалобно взвизгнув, ужасный цербер испустил дух.
Подхватив сына на руки, Ставер быстрее ветра помчался в дом, крича на бегу:
- Помогите кто-нибудь!
На его крик выбежали из своих комнат все обитатели дома.
Ставер опустил истекающего кровью сына на постель, и над мальчиком склонилась Мария.
- Он умирает, и только Бог сможет его спасти... Уйдите все.
Ставер вывел из комнаты рыдающую жену, следом вышли остальные Воины Бога.
Мария села на край постели и положила ладонь на кровоточащую рану Мира.
Прошла бесконечная, как вечность, минута, и кровь перестала течь. Когда лицо мальчика порозовело, а дыхание выровнялось, женщина ткнулась лицом в подушку и лишилась сознания.
Некоторое время спустя в дверь осторожно заглянул Ставер и, увидев неподвижные тела Мира и Марии, бросился к постели. За ним вбежали остальные и, обступив со всех сторон кровать, с удивленным и недоверчивым видом стали разглядывать шею Мира. На месте глубокой раны, с неровными, сочащимися кровью краями, была гладкая, без намека на шрам детская кожа.
- Господи, что с ним случилось? - всхлипнув, спросила Коринна у мужа. - Ну почему он не убежал, как другие дети?
- Ему не позволила сделать это гордость... У нас очень гордый сын.
- Гордость - прекрасное качество. Но только в сочетании с бессмертием... А наш сын, как только что выяснилось, смертен...
- Увы, бессмертие - не цвет волос или глаз, и его нельзя получить по наследству. Каждый должен сам завоевать его для себя.




Двое мужчин втащили отчаянно упиравшегося Мира в кабинет Ставера, и один из них гневно произнес:
- Ставер, ты пользуешься почетом и уважением отo всех жителей города, но это еще не причина, чтобы твой сын безнаказанно избивал наших детей!
- Это правда, Мир? - удивленно спросил Ставер.
- Да! Я избил их всех! И сделаю это снова, если они не захотят признать мое превосходство!
- И в чем же заключается твое превосходство?
- Я умнее, сильнее и красивее всех!
- Вот эти мужчины сильнее, чем ты, и без труда могли бы тебя избить, но ведь они не делают этого?
- Они не смеют этого! Я - сын царя, и сам буду царем, когда вырасту!
- Должен тебя огорчить, сынок. Если ты и впредь будешь вести себя подобным образом, ты никогда не станешь царем.
- Это почему же? - надменно прищурился Мир.
- Народ тебя не выберет.
- Разве я стану его спрашивать? Ты - царь, а я - твой сын. Значит, я тоже буду царем.
- Нет, Мир. Люди предпочтут тебе человека более разумного и справедливого.
- Я - самый лучший! И я буду царем! Вот увидите!
- Ты раскаиваешься в своем поступке?
- Ни капельки! Если бы они оказались сильнее, то вздули бы меня, и я не побежал бы жаловаться!
- Очень жаль, Мир, но я вынужден тебя наказать.
Мир попятился, однако двое мужчин крепко держали его за плечи.
- Только посмей меня ударить! - крикнул мальчик отцу и, выскользнув из курточки, бросился бежать прочь из дому.

Мир бежал, покуда хватало сил, но наконец остановился и, переведя дух, осмотрелся по сторонам.
Он стоял посреди просторной поляны, заросшей высокой травой, в которой ему почудилось какое-то слабое шевеление.
Мир нагнулся и, раздвинув пожухлые стебли, увидел торчавшую из земли безобразно распухшую, черную кисть человеческой руки.
Первым его побуждением было броситься со всех ног наутек, но любопытство пересилило страх, и, подобрав сухой сучок, Мир осторожно дотронулся им до кончиков пальцев. Пальцы не шевельнулись, и, осмелев, Мир коснулся рукой холодной кисти.
В тот же миг железные пальцы стиснули его ладонь.
Взвизгнув от ужаса, Мир рванулся в сторону, и из-под земли прозвучал приглушенный голос:
- Помоги мне, мальчик...
- Ты - мертвый? - опасливо спросил Мир.
- Нет, малыш. Я - «не мертвый». Меня зовут Вар. Ты слышал обо мне?
- Нет, никогда. Ты кто?
- Помоги мне выбраться, и мы обо всем поговорим.
Обеими руками Мир стал разгребать землю вокруг кисти Вара, и к полуночи ему удалось откопать Вара до плеч.
Вар уперся в края ямы и вылез на поверхность земли.
- Ты уже знаешь мое имя. А как зовут тебя?
- Мир.
- И сколько тебе лет, Мир?
- Мне семь месяцев.
- Ты не ошибся, малыш? Для семимесячного младенца ты что-то слишком уж крупноват... - усмехнулся Вар. - Послушай, а твоего отца, случайно, не Ставером зовут?
- Откуда вы знаете?
- Да так, похож ты на него очень... Он знает, где ты?
- Нет...
- Он, наверное, беспокоится, ищет тебя повсюду?
- Пусть ищет, пусть беспокоится! Я навсегда ушел от них!
- Они чем-то обидели тебя? – понимающе усмехнулся Вар.
- Еще как! Отец считает, что я никогда не стану царем! Да хотел еще вдобавок наказать меня!
- За что?
- За то, что я поколотил этих слабаков!
- Твой отец ошибается. Ты будешь настоящим царем. Потому что ты - самый красивый, самый умный, самый смелый и самый сильный мальчик на свете. Ты мне веришь?
- Да.
- Ну, тогда дай мне свою руку и пойдем искать для тебя достойное царство.
Мир недоверчиво взглянул в лицо Вара и спрятал ладонь за спину.
- Нет. Уж лучше я вернусь домой.
- А как же царство?
- Я передумал.
- Мальчик хочет к мамочке? Может быть, мальчик сейчас заплачет?
Мир самолюбиво покраснел и решительно произнес:
- Ты прав. Стыдно возвращаться таким же, каким ушел. Я вернусь царем - или не вернусь совсем.
- Это слова настоящего мужчины, малыш. Ты станешь царем, завоюешь весь мир и только тогда, пропахший конским потом, покрытый пылью, шрамами и славой, вернешься назад.
Глаза Мира загорелись восторгом.
- Ты прав! Это мой путь! Я был рожден, чтоб править миром!
Мир протянул Вару свою ладонь. Вар легонько сжал ее пальцами, и они пошли из заброшенного парка рядом друг с другом.



- Где наш мальчик? Где Мир? - тоном, не предвещающим ничего доброго, спросила Коринна мужа.
Ставер пожал широкими плечами и не слишком уверенно произнес:
- Да ничего с ним не случится... Ну обиделся и убежал... Обычное дело. Все дети так поступают. Велика важность. Проголодается и вернется.
- Не понимаю, как можно быть таким бесчувственным чурбаном! Пропал семимесячный младенец, а отец и в ус не дует!
- Я - не чурбан, а Мир - не младенец. Но чтобы ты не волновалась, я отправлю на поиски сотню гвардейцев...
Подойдя к городской стене, Вар взял мальчика на руки и, сильно оттолкнувшись ногами, перепрыгнул через нее, как через низенькую скамеечку.
Мир доверчиво обнял мощную шею Вара обеими ручонками, положил кудрявую голову ему на плечо и почти мгновенно уснул...
В кабинет Ставера вошел офицер городской стражи и доложил неутешительную новость:
- Мы не нашли Мира нигде. Но в парке, на том месте, где раньше торчала из земли ладонь Вара, сейчас довольно глубокая яма в форме человеческого тела. Я расспросил охрану северных, южных, восточных и западных ворот, но никто не видел, чтобы Мир покидал город, да они и не выпустили бы его.
Отпустив офицера, Ставер поднялся в комнату жены.
- Мужайся, дорогая... Нашего сына похитил Вар... Но я уверен, что Мир жив, и клянусь, я разыщу его, даже если для этого мне придется пешком обойти весь мир из конца в конец...
- Это ты, ты один во всем виноват! Уходи - и без Мира не возвращайся!
Ставер вышел в коридор и постучался в двери к Артаксу, Глебу и Танаис.
- Друзья, мне нужна ваша помощь, - сказал он, когда они вышли к нему. - Вар похитил моего сына.
- Ты не ошибся, Ставер? - недоверчиво переспросил Артакс.
- Хотел бы я ошибаться, друзья... Но, к сожалению, такова горькая правда. Я не знаю, в каком направлении они движутся, поэтому тебя, Артакс, я прошу отправиться на запад, тебя, Глеб, - на север, тебя, Танаис, - на юг, ну а сам я отправлюсь на восток.
- Ставер, я не хочу тебя пугать, но что, если Мира нет уже в живых?
- Я уверен, что Вар не станет его убивать. Он только попытается подчинить его своему влиянию.
- Хотел бы и я быть уверенным в этом... Не будем терять времени. Едем в порт!




- Судно до Матраги отходит через четверть часа, - сообщил друзьям начальник порта и отошел в сторону.
- Мне пора, - сказал Ставер.
- Присядем по обычаю на дорожку, - предложил Глеб.
Минуту все четверо сидели молча, задумчиво вглядываясь в морскую даль, словно пытаясь приподнять завесу будущего, потом одновременно встали и пожали друг другу руки на прощание.
- Счастливого пути, Ставер.
- Счастливого пути и вам, друзья... И простите, что втянул вас в эту историю.
Ставер взбежал по трапу, и капитан отдал с мостика команду поднять якоря.
Медленно разворачиваясь носом и грузно покачиваясь на волнах, судно вышло из гавани в открытое море, держа курс на восток, через Боспор Киммерийский к берегам Таманского полуострова.
После полудня ветер стал крепчать, и к заходу солнца волнение усилилось настолько, что невозможно стало стоять на ногах.
Заподозрив неладное, Ставер поднялся на мостик.
Кормчий, в стельку пьяный и державшийся за кормило не столько для того, чтоб управлять судном, сколько для того, чтоб не упасть, прикладывался к горлышку металлической фляги, и по его небритому подбородку текла темная, мутная жидкость.
Вырвав фляжку из рук кормчего, Ставер оттолкнул его в сторону и повернул судно носом на волну. Качка немного уменьшилась, но были утеряны все ориентиры, и ни один человек на борту судна не мог сказать с уверенностью, в каком направлении оно движется. Изрыгая проклятия, кормчий выпутался из снастей и обеими руками схватил Ставера за грудки.
- Вон с мостика! - заорал он, перекрывая рев урагана.
- Вы пьяны! Вы погубите людей и судно!
- Не твое дело, щенок! Я здесь хозяин!
- Ступайте в каюту, капитан! Я отстою вашу вахту!
- Учить меня будешь, сопляк?! Да я ходил в море в те времена, когда ты ходил под себя, и ты меня будешь учить?! Вон!!!
- Вы не в состоянии управлять судном, и я принимаю ваши обязанности на себя!
- Эй, ребята! Вышвырните этого ублюдка за борт!
Несколько матросов бросились выполнять приказ своего капитана, но, не выпуская кормила из рук, Ставер спровадил их с мостика крепкими пинками.
- Пират! Ты захватил мое судно!
- Хорошо, - сказал Ставер. - Становитесь на руль, капитан. Но не забывайте, что среди ваших пассажиров есть женщины и дети. Вы отвечаете за их жизнь и безопасность своей головой.
Ставер спустился с мостика на палубу и, осторожно обходя лежавших на мокрой парусине пассажиров, направился на нос судна.
В кромешной тьме прямо по курсу закипела белая пена бурунов, и Ставер со всех ног бросился обратно, крича на бегу:
- Капитан! Два румба вправо! Нас несет на рифы!
Вмиг протрезвевший капитан всей грудью навалился на кормило, но мокрое, тяжелое бревно плохо слушалось его усилий, и только с помощью подоспевшего Ставера ему удалось развернуть судно бейдевинд. Но было слишком поздно.
Раздался страшный треск, и судно резко накренилось на правый борт. От сильного и неожиданного толчка несколько пассажиров вылетели за борт и, прежде чем Ставер успел придти к ним на выручку, налетевший шквал расшиб несчастных о наклонившуюся палубу.
Все, кто не сумел зацепиться за какую-нибудь снасть, были смыты за борт и беспомощно барахтались среди бушующих волн.
Судно стало стремительно погружаться в морскую пучину.
Обезумевшие от ужаса люди бросались в поисках спасения за борт, где свирепые волны разбивали их о дубовую обшивку корабля.
Валы, один выше другого, перехлестывали через фальшборт и свободно гуляли по палубе, смывая все, что попадалось им на пути.
Одни пассажиры, устав бороться со стихией за свою жизнь, смирялись с судьбой и шли ко дну, другие боролись до последней возможности, взбираясь все выше на мачты по мере того, как все глубже погружалось судно, самые отчаянные и сильные бросались в штормовое море в тщетной надежде доплыть до берега.
Время от времени на гребнях волн появлялись головы отважных пловцов, но с каждым разом их оставалось все меньше.
Среди обломков мачт из последних сил держалась на плаву молодая женщина, прижимая к груди девочку лет пяти. Ее глаза были полны предсмертного ужаса, но она никого не звала на помощь, и в одиночку, с безнадежным мужеством, боролась за жизнь дорогого существа.
Борясь с сильным течением, Ставер подплыл к ним и поддерживал на плаву, пока шторм не начал утихать. Небо очистилось от туч, и, определившись по звездам, Ставер поплыл к берегу, поддерживая мать и ребенка.
Достигнув суши, он вытащил их из воды и, поручив заботам Господа, поплыл обратно.
На том месте, где затонуло судно, торчала из воды верхушка мачты, и за нее, как за последнюю надежду, отчаянно цеплялось несколько человек.
Когда Ставер понял, что ему не спасти всех, что он должен сделать выбор, от которого будет зависеть, кому - жить, а кому - умереть, он впервые понял, что значит - быть Богом, и пожалел Его.
Они смотрели на него как на Мессию, и он понял, что уже никогда не сможет забыть эти глаза, каким бы справедливым и правильным ни было принятое им решение. И он пожалел и их, и себя.
Он снял с мачты старика и мальчика лет тринадцати, сказав остальным:
- Я вернусь... - но и он, и они понимали, что им не дождаться его возвращения.
Доставив спасенных на берег, он положил их рядом с матерью и дочерью и снова нырнул в набегавшую волну.
Доплыв до мачты, он не нашел там никого.
Солнце уже встало над горизонтом, но взбаламученная штормом вода утратила прозрачность. Ставер погрузился на глубину, и то, что он увидел там, едва не заставило его повернуть обратно.
Несколько десятков утопленников танцевало вокруг мачты затонувшего корабля какой-то жуткий танец. Трупы медленно вращались и плавно покачивались, подчиняясь таинственному ритму подводного течения, и в их широко раскрытых глазах Ставер прочел немой упрек.
Целый день он доставал утопленников со дна и доставлял их на берег, где женщина, мальчик и старик предавали мертвецов земле. Когда последняя жертва кораблекрушения была погребена, оставшиеся в живых возблагодарили Господа за свое спасение и помолились за всех, кто в море.



Глеб остановился перед изящным храмом и восхищенно прицокнул языком.
- Нравится? - спросил у него за спиной старческий голос.
- Умели древние строить! На века! - ответил Глеб и обернулся.
Старик, которого можно было счесть ровесником храма, наблюдал за ним с едва уловимой улыбкой.
- Этот храм не так уж древен, как это кажется... За полвека до рождества Христова полчища гетов сравняли древнюю Ольвию с землей... В течение многих веков только заброшенные руины напоминали случайному путнику о том, что некогда на этом месте находился богатый и процветающий город... Этот храм, как и многие другие строения, был возведен уже на моей памяти... Воистину, Ольвия возродилась из пепла, подобно птице Феникс, и стала еще прекраснее, чем была. Но случилось это не по волшебству, а благодаря трудолюбию, мужеству и таланту ее жителей. Недаром решено было вернуть ей прежнее название, ведь «Ольвия» - значит «счастливая».
- Следовательно, счастье рукотворно? - спросил Глеб.
- А как же иначе? Удача - подарок Судьбы. А счастьем, как и несчастьем, и человек, и народ обязаны только себе.
- Вы прожили долгую жизнь. Быть может, вы знаете, что такое счастье?
- Ах, юноша, одна жизнь, даже такая долгая, как моя, слишком коротка для этого... Для людей счастье - это или то, что было, или то, что будет, но почти никогда - то, что есть. Голодный думает, будто счастье - это много хлеба, жаждущий думает, будто счастье - это много воды... Не вытекает ли отсюда вывод, что счастье - это то, чего мы лишены?
- А что вы посоветуете тому, кто мечтает стать счастливым?
- Милый юноша, вы наденете одежду с чужого плеча? Нет? Тогда почему вы думаете, что кто-то примет счастье, скроенное по чужому образцу? Но один совет я вам все-таки дам, хотя и не обещаю, что он сделает вас счастливым... Трудитесь, не считаясь со временем. Зерна счастья прорастают лишь на возделанной почве.
- И последний вопрос. Вам не встречался высокий черноволосый мужчина с мальчиком лет семи?
- Встречался, - усмехнулся старик.
- Когда и где?
- Вон двое. Какой из них?
Оглянувшись, Глеб увидел двух высоких черноволосых мужчин, дружески беседовавших о чем-то. Рядом с ними, почти точно копируя отцов, разговаривали два семилетних мальчика.
- Да, приметы не самые лучшие. Но других нет, - вздохнул Глеб и, простившись со стариком, зашагал на север.




- Алессандро!
Не обратив внимания на возглас, Ставер незрячим взглядом скользнул по лицу высокого черноволосого мужчины, преградившего ему путь, и хотел обойти его, но тот настойчиво повторил:
- Алессандро! И давно ты перестал узнавать друзей детства?
Ставер остановился и, всмотревшись в лицо незнакомца, ошеломленно воскликнул:
- Марко?! Чтоб мне провалиться! Какими судьбами?
- Ты, вероятно, не знаешь, что за юношеские проказы отец лишил меня наследства и родительского благословения, и с тех пор я вынужден сам зарабатывать себе на жизнь. Я начинал простым матросом, а недавно стал владельцем превосходного галеона. Неделю назад моя «Санта-Мария» пришла из Генуи с грузом тканей, и сейчас я снаряжаю торговый караван в Китай.
- Значит, отпрыск одного из знатнейших генуэзских родов стал преуспевающим купцом?
- Не вижу ничего зазорного в этом.
- Я тоже. Но не собираешься же ты всю жизнь заниматься куплей-продажей?
- У меня есть мечта. Но я боюсь высказать ее вслух, потому что не хочу показаться тебе хвастливым болтуном.
- На этот счет можешь не беспокоиться. Я знаю цену твоему слову.
- Уже несколько лет я вынашиваю замысел книги, - последнее слово Марко произнес с благоговейным придыханием. - Я хочу собрать под одним переплетом все легенды, которые когда-либо слышал, все книги, которые прочел... Если эта книга будет написана, она перевернет все человеческие представления о мире. Она освободит людей от страха перед смертью и придаст им мужество жить... Это будет Последняя Книга человечества, и после нее уже не будет книг, потому что они станут не нужны...
- Марко, ты - самое поразительное сочетание несочетаемого, какое мне когда-либо доводилось видеть! Как ты умудряешься соединять детскую наивность и преуспеяние в делах? Неужели ты всерьез думаешь, что человечество способно измениться, прочитав одну-единственную книгу, пусть даже написанную величайшим гением всех времен и народов? Ведь даже Библия оставляет многих людей равнодушными!
- Прежняя Библия устарела. Нужна новая. Я ее напишу...
Заметив взгляд Ставера, Марко покраснел и поспешно произнес:
- Нет, я не страдаю манией величия и знаю сам, что не гений. Но эту книгу мне словно внушает кто-то свыше... Иногда я представляю себе это так... Бог долго сидел на облаке и смотрел оттуда на землю. Наконец, Ему наскучило глядеть на творящуюся внизу мерзость, и Он сказал: «Пришло время написать Книгу»… Почему из всех людей, населяющих землю, Он выбрал именно меня, может быть, наименее достойного из всех? Этого я не знаю. Я знаю одно: мне оказана величайшая честь, и я должен ее оправдать... Кстати, вот мой дом. Прошу тебя быть моим гостем.
Когда слуги накрыли на стол и друзья остались вдвоем, Ставер спросил:
- И о чем же будет твоя книга?
- О скитаниях души человеческой в поисках истины, добра и красоты... О смерти и бессмертии... О вере, надежде и любви... О вечной борьбе добра и зла... О Боге... Короче, обо всем, что занимало ум и волновало сердце человека от сотворения мира...
- Обширно... Но хватит ли тебе терпения и таланта воплотить свой замысел в жизнь?
- Знаешь, Алессандро, порой я и сам пугаюсь того, что хочу совершить... Часто я кажусь себе слабосильным карликом, который похваляется поднять... нет, не гору даже, а целый горный хребет... В минуты сомнений я думаю, что эта ноша совершенно неподъемна, что человеку не по силам этот труд... Но я, во всяком случае, попытаюсь...
- А почему бы и нет, Марко? Никто не осудит тебя, хотя бы твоя попытка и оказалась неудачной. Ведь это все равно, что сказать: «Я допрыгну до неба». Даже дети знают, что допрыгнуть до неба нельзя. Но чего бы стоило человечество, если бы время от времени оно не порождало безумцев, уверенных в том, что сумеют совершить невозможное?
- В общем-то, я хочу сделать совсем простую вещь: вернуть словам их первоначальный смысл и назвать все вещи их подлинными именами.
- И ты называешь это совсем простой вещью? А по-моему, это самое сложное, что только может быть. Все столько раз уже перетолковано, что слова перестали соответствовать тем понятиям, которые они призваны обозначать.
- В этом и заключается корень зла! Враг человеческий хитер! Он умеет представить зло как нечто необходимое и даже полезное, но тот, кто сумеет вернуть словам их первоначальное значение, выбьет оружие из рук Сатаны. Когда слова вновь обретут свой первозданный смысл, он никого уже не сможет обмануть с помощью хитроумной подмены понятий.
- Зло многолико. У него нет ни одного признака, указав на который, можно было бы с уверенностью сказать: «Вот его неотъемлемое свойство!» Порой зло неотличимо от добра. А порой одно и то же действие, в зависимости от обстоятельств, оказывается то добром, то злом. Уверен ли ты, что обладаешь знанием, которое позволит тебе безошибочно отличить одно от другого?
- Боюсь, что нет... Я не Господь Бог. Я - обычный человек. И я буду писать о том, что считает добром и злом обычный человек.
- Осталось уточнить, насколько представления обычного человека о добре и зле соответствуют истине...
- Ради Бога, Алессандро! И без того я не уверен в своем праве написать эту книгу! Я не стремлюсь к славе, поверь. Но у меня такое чувство, что, если я не напишу эту книгу, мир рухнет... Может быть, я сумасшедший?
- И много ли ты уже написал?
- Ни страницы... Когда я беру в руки перо, мною овладевает какой-то суеверный страх... Вправе ли я? Смею ли я? Достоин ли я?..
- А ты пиши так, словно, кроме тебя, это никто и никогда не прочтет. Так, словно до тебя никого не было - и никого не будет после. Так, словно ты и в самом деле пишешь первую и последнюю книгу человечества...
- А потом? Что ты посоветуешь мне сделать потом? Спрятать рукопись в ящик стола и никому ее не показывать?
- Я слышал, что в Германии живет некто Иоганн Гуттенберг, который изобрел книгопечатный станок. Попробуй обратиться к нему.
- И сколько оттисков делает его станок?
- Этого я не знаю.
- Предположим, сто. Или даже двести... Итак, двести богачей купят мою книгу и, допустим, даже прочтут. Прочтут, чтоб посмеяться над наивным автором, который думает, что добро и зло еще имеют какой-то смысл в этом мире, что имеет смысл хоть что-нибудь, кроме денег... Да я умру со стыда!
- Тебя волнует мнение глупцов?
- Еще как! Ведь человечество на девять десятых состоит из них!
- Бедное человечество! Вероятно, оно и не подозревает, сколь невысокого мнения о нем придерживаешься ты...
- Я готов принести свои извинения, но не знаю, как это сделать. Ведь того, что называют человечеством, не существует. Есть ты, есть я, есть другие, но все мы существуем отдельно друг от друга, и над каждым из нас тяготеет проклятие одиночества, от которого мы не в силах освободиться даже тогда, когда любим... Кстати, как поживает Гвидо?
- Ты не встречал его в Матраге?
- Разве вы не вместе?
- Два дня назад он покинул Феодосию и скрылся в неизвестном направлении.
- Но Матрага не единственный порт на побережье. Он мог переплыть Боспор, но с таким же успехом мог отправиться в любую другую сторону.
- Если бы тебе понадобилось скрываться, какой понтийский порт ты бы выбрал?
- Но Феодосию можно покинуть не только морем.
- Предположим, что ты отправился на восток.
- Тому, кто хочет надежно замести следы, лучше отправиться на северо-восток. Ни один человек в здравом уме туда и носа не сунет даже за все сокровища мира. Но, насколько я помню Гвидо, он всегда был немножко сумасшедшим.
- А куда направляется твой караван?
- По Великому Шелковому пути.
- Когда?
- Завтра утром.
- Если ты не против, я бы хотел отправиться вместе с тобой.
- О лучшем спутнике я не мог бы и мечтать! Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Перед дорогой надо как следует отдохнуть. Великий Шелковый путь - это серьезное испытание даже для такого мужчины, как ты.




Когда Артакс спустился по трапу на берег, к нему подошли двое хорошо одетых молодых людей и любезно приветствовали его на своей земле.
- Правитель здешних мест граф Дракула имеет обыкновение приглашать к себе на ужин господ путешественников. Если вы ничего не имеете против, мы отвезем вас на званый ужин к графу.
- С вашего позволения, господа, сначала я хотел бы отнести свои вещи в гостиницу.
- В этом нет необходимости, сударь. Граф Дракула славится своим гостеприимством и отведет вам лучшую комнату в своем замке.
Артакс сел в карету, которая быстро доставила его в мрачноватое жилище графа. Молодые люди всю дорогу развлекали его забавными историями, но едва они переступили порог замка, как их отношение резко переменилось. Навалившись на Артакса с обеих сторон, они повалили его на пол и крепко связали.
Потом его довольно долго несли по длинным, плохо освещенным коридорам и, наконец, опустили на большое серебряное блюдо в центре накрытого стола посреди роскошной пиршественной залы.
Артакс мог видеть только позолоченную лепнину высокого потолка и висящую довольно низко над столом бронзовую люстру, но вскоре послышались тяжелые шаги, и над ним склонился мужчина средних лет с неприятно торчавшими изо рта клыками. Припав к шее Артакса губами, точно страстный любовник, он принялся издавать чмокающие звуки, но вдруг с проклятьем отшатнулся и злобно прошипел:
- Кого вы притащили, болваны?
- Этот человек... - робко начал один из сопровождавших Артакса молодых людей, но граф резко оборвал его:
- Это не человек! - и, наклонившись над Артаксом, Дракула вкрадчиво спросил. - Кто ты?
- Путешественник. Мое имя Артакс.
- Один из Воинов Бога?
- Твоя осведомленность достойна удивления.
- Да, я кое-что слышал о вас... И знаешь, что удивило меня больше всего?
- Даже не догадываюсь.
- То, каким образом вы распорядились своим даром. Пожелай вы господствовать, кто смог бы вам воспротивиться? Но вы предпочли забиться, как крысы в нору, в эту дыру - Феодосию!
- Лично меня интересует истина, а не власть.
- Только потому, что тебе ни разу не довелось вкусить ее сладость!
- Наслаждение властью переменчиво и не стоит тех хлопот, которые необходимы для ее достижения, тогда как наслаждение истиной постоянно, вечно и бесконечно.
- Истина и власть несовместимы. Теми, кто пребывает в невежестве, легче управлять. Поэтому я стараюсь не оставлять своим подданным досуга для размышлений. Чего не выдумает праздный человек?
- Значит, люди для тебя - всего лишь скот, который откармливают, чтобы забить?
- Я не убиваю своих подданных. Я потихоньку сосу их кровь. А поскольку из мертвого много не высосешь, я, как правило, оставляю им жизнь. За очень и очень редким исключением.
- А они, конечно, с радостью позволяют тебе это?
- С радостью или нет, но позволяют. А значит, им это нравится. Каждый народ имеет таких правителей, каких заслуживает. Эй, там! Развяжите гостя! - крикнул Дракула, хлопнув в ладоши, и, когда его повеление было исполнено, приказал. - Нежирного мальчика, да поживее!
- Благодарю, я не голоден, - сказал Артакс.
- Еще не было случая, чтоб я отпустил гостя, не пригласив к столу, - двусмысленно ухмыльнулся граф.
Рослый слуга втащил в зал отчаянно извивавшегося всем телом мальчика лет восьми.
- Свежий? - деловито поинтересовался Дракула, с видом голодного гурмана потирая руки.
- Наисвежайший, ваша светлость, - подобострастно заверил слуга. - Ни разу не надкушенный.
- Расстегни воротничок.
Артакс что было силы пнул владельца замка в живот, и, выбив спиной оконную раму, вампир с воплем вывалился за окно. Вырвав мальчика из рук слуги, Артакс выпрыгнул следом.
- Нам не убежать... - обреченно прошептал спасенный мальчуган, всем телом прижимаясь к своему спасителю. - Более половины жителей города - вампиры.
- Не трусь, прорвемся, - продираясь сквозь колючий кустарник, ободрил его Артакс.
Позади послышался шум погони. Казалось, что через сад ломится целое стадо буйволов.
- Чего они боятся больше - осинового кола или чесночного запаха? - остановившись, спросил Артакс у мальчика.
- Какая разница? Все равно ведь у нас нет ни осины, ни чеснока, - обреченным тоном отозвался тот.
- Я знаю, чего они боятся еще больше, чем осины и чеснока! Больше всего они боятся правды! - торжествующе воскликнул Артакс и, повернувшись к преследователям лицом, крикнул:
- ????? ?? ????!
Один вампир упал, будто споткнувшись на бегу, остальные остановились, попятились и грозно зарычали.
- ????? ????? ??????????!
Еще один вампир зашатался и рухнул вниз лицом.
- ????? ????????? ?????!
Упавший вампир зашевелился и начал подниматься.
- ?? ??? ???? ????? ???? ??? ?????! - исправляя нечаянную оплошность, поспешно крикнул Артакс. Еще двое вампиров упали и уже не смогли подняться. Но остальные продолжали медленно сужать кольцо.
- ??? ?? ????? ??????? ?? ????, ?? ???????? ??? ??? ????!
Когда последний вурдалак грянулся наземь у его ног, Артакс высоко подпрыгнул и издал торжествующий клич победителя.
- Погоди радоваться... - просипел совсем рядом голос Дракулы и, прежде чем Артакс успел ему помешать, вампир впился клыками в горло мальчишки.
- Initium peccati superbia! - запоздало крикнул Артакс. Дракула страшно захрипел и ткнулся лицом в землю.
- Думаешь, покончил со мной? Ошибаешься! Тот, кого укусит упырь, сам становится вампиром...
Глаза Дракулы закатились под лоб, и господарь Валахии Влад Селеш, по прозвищу Дракула, прекратил свое существование.
Артакс взглянул на мальчика, и его поразило выражение животного ужаса в его глазах.
- Не бойся. Все кончено.
- Вы теперь убьете меня?
- Что за глупости ты говоришь? Зачем мне тебя убивать?
- Я ведь теперь вампир...
- Выброси этот вздор из головы. Вампиров не существует. Идем, я провожу тебя домой.
- Не надо. Я сам дойду. Это близко.
- Ну, как хочешь...
На востоке уже забрезжила утренняя заря.
Артакс проводил мальчика взглядом и, когда тот оглянулся, прежде чем повернуть за угол, помахал ему рукой.
Мальчик помахал в ответ и улыбнулся, но Артакс был слишком далеко, чтобы разглядеть в утренних сумерках блеснувшие у него во рту клыки.




Синопа тонула в знойном мареве, и даже густая тень кипарисов не могла служить надежной защитой от лучей полуденного солнца.
Танаис пересекла вымощенную граненым камнем площадь и вошла в открытые двери готического собора, откуда доносилась чарующая мелодия.
Заметив ее, музыкант прервал игру и посмотрел на нее почти враждебно.
- Простите, если помешала, - извинилась Танаис. - Но мне еще не доводилось слышать музыки прелестней.
- Говорите громче. Я плохо слышу, - надтреснутым голосом произнес музыкант, коренастый старик с взлохмаченной гривой седых волос.
- Возможно ли, чтоб человек, лишенный слуха, создавал такую музыку?
- Вы полагаете, что музыку сочиняют ушами? - с горькой усмешкой спросил музыкант. - Книги пишут руками, а картины - глазами?.. Возможно, так оно и есть. Но кто слушает такую музыку, кто читает такие книги, кто смотрит такие картины? Невежды и глупцы, ничего не смыслящие в искусстве... То, что ценители называют подлинным искусством, создается душой...
- Но также и слухом, и зрением, и руками. В противном случае творцу придется наслаждаться своим творением в одиночку.
- Я знал и знаю многих, которые не пожелали передать векам никакого материального воплощения своего вдохновения. Разве для слушателей поет соловей? И разве он озабочен тем, чтобы занести свои трели на нотную бумагу?
- Возможно, человечество ничего не потеряло от их чрезмерной скромности. Но не исключено, что, скрыв от людей плоды своего вдохновения, они обокрали человечество.
- Человечество не заметило потери, значит, оно ничего не потеряло... Искусство не способно изменить мир. Оно только может сделать его чуть менее отвратительным...
- Позвольте с вами не согласиться. Представьте себе, насколько бессмысленнее, кровавее и страшнее была бы история человечества, если бы не усилия художников! Чему, если не искусству, обязано человечество тем, что преступление, порок, всякого рода уродство внушают людям такое отвращение?
- Да кто вам это сказал? Как бы хороша ни была книга, картина, статуя или мелодия, люди, слегка повосторгавшись ею для приличия, продолжают предаваться всем мыслимым и немыслимым грехам и порокам.
- Уже и то хорошо, что искусство приучило людей стыдиться низменных страстей.
- И тем способствовало возникновению ханжества и лицемерия... И вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что цель искусства состоит в искоренении пороков и возвращении заблудших на путь истины. Это побочное явление, и совсем не обязательное.
- Я думаю, что с помощью искусства человечество пытается осмыслить себя и свое место в мире.
- И это второстепенно.
- Что же, по вашему мнению, главное?
- Постижение Бога через душу творца. Бог сотворил мир, и каждый человек, создающий собственный мир, в этом смысле уподобляется Богу.
- И в один прекрасный день убеждается, что созданный им мир начинает жить по своим собственным законам, совершенно выходя из воли создателя.
- Такова судьба любого творца. Я думаю, Бог, создавший человека и вдохнувший в него душу, не однажды поражался неразумности своих созданий, необъяснимости их поступков и бессмысленности речей.
- Что совсем не мешало Ему любить их.
- Потому что, как всякий творец, Он слишком много себя вложил в свои непутевые творения. В этом вообще заключается тайна всякой великой любви. Потому-то порой с такой безумной силой и любят недостойных, что слишком много своей души вкладывают в них...
- А разве сама любовь не является творением искусства? Снимите с нее покров тайны и чуда, в который облекли ее поэты, - и что увидите под ним? Простое и грубое стремление к плотским утехам - и ничего более. Но под влиянием искусства слепая страсть превратилась в одно из самых утонченных, изысканных и сложных чувств, присущих человеку.
- Искусство, безусловно, важная часть жизни. Но сама жизнь обязана своим возникновением тому, что вы называете слепой страстью.
- Возникновением - да. Но существованием она обязана искусству.
- Это точка зрения культурного человека. К сожалению, она имеет слишком мало сторонников.
- Так не в том ли цель искусства, чтоб их стало больше?
- Единственная цель искусства - самовыражение творца.
- Но творец может быть и безнравствен.
- Творец всегда безнравствен. Слава Богу, в искусстве имеет значение только степень таланта художника, но не степень его нравственности.
- Вы полагаете, что человек, лишенный нравственного чувства, может создать что-либо ценное в области искусства?
- Бог безнравствен. Но это совсем не помешало Ему сотворить мир.
- Бог не может быть безнравствен.
- Еще как может! Или вы полагаете, что предписания морали, священные для твари, священны также и для Творца? Вы никогда не пытались написать картину голубой и розовой краской? И не советую пытаться. Все равно ничего не выйдет. Грязь не бывает цвета зари и лазури.
- Но и заря не бывает цвета грязи. Если, конечно, не отражается в луже.
- А вы полагаете, что только незамутненные источники имеют право отражать в себе зарю?
- Слава Богу, заря существует независимо от того, в чем она отражается. И каждый волен сам выбирать, смотреть ли ему на зарю, на ее отражение в прозрачном источнике или на ее отражение в грязной луже. Это дело личного вкуса. А о вкусах, как известно, не спорят.
- Вопрос стоял так: способен ли человек, ущербный в нравственном отношении, создать что-либо ценное в области искусства? Я убежден, что только ущербный человек на это и способен. Чувство собственной неполноценности, воспаленное самолюбие, потребность осмыслить причины своей ущербности побуждают его к творчеству. Так называемый нормальный человек в принципе не может быть творцом, ибо он реализует себя в повседневной жизни и у него не возникает потребности пересоздать себя и свою жизнь в области фантазии. Ему не дано постичь порок изнутри, а значит не дано убедительно изобразить его. Поэтому даже грязь на его полотнах будет нежно-розового цвета. Это забавно. Но это - не искусство.
- Почему вы так упорно стоите на испорченности всех творцов?
- Потому что однажды я заглянул в глубину своей души - и ужаснулся тому, что там увидел... И именно в этот день я родился как музыкант...
- Но ваша музыка звучала как гимн красоте и величию человека...
- Вы действительно считаете, что для человека порочного недоступно понимание прекрасного? А я скажу на это, что небо лучше всего видно из бездны, и падший ангел больше Бога знает о рае... Знаете, в чем причина? Порок есть отклонение от нормы, а добродетель - строгое соответствие ее требованиям. Поскольку гений также является отклонением от нормы, в этом он смыкается с пороком... Гений, строго говоря, безразличен к добру и злу. Он осмысливает, а не оценивает. И великий грех более занимает его воображение, чем мелочная добродетель. Согласитесь, что Сатана более достойный изображения предмет, чем второразрядный ангел... А добродетель и порок оставим нормальным людям... Нехорошо отнимать у детей игрушки. Пусть их забавляются...
Музыкант округлым движением коснулся клавиш органа, и бессмертная музыка заполнила собой все пространство собора, весь город и весь мир.
В ней звучали вызов и угрозы Богу, сатанинская гордость и смиренная мольба о прощении, злобная насмешка над святынями и глухая тоска по утраченному раю.
Ее мог бы написать Люцифер, отринутый Творцом за гордыню, но сочинил ее полуглухой старик, заглянувший за край бездны, куда человек заглядывать не должен.




Проходя мимо храма, Артакс увидел огромную толпу народа и, взглянув поверх голов, заметил на ступенях лестницы двух мужчин.
Тот, что был моложе, синеглазый и русобородый, говорил голосом, перекрывавшим шум толпы, как звук трубы перекрывает шум прибоя:
- Не пойму, о чем вы хлопочете? Если вам угодно поклоняться Тангре и приносить ей в жертву собак, - воля ваша! Но отчего же вы удивляетесь, что женщины ваши рожают уродов, что скудны ваши урожаи и пошатнулись тысячелетние устои? Вы отвергли Бога истинного, но в безграничном милосердии своем Он не покарал вас, Он только отвернулся от вас, - и не стало вам удачи ни в чем! Тогда как страны, верующие в Него, процветают и живут в изобилии, здесь повсюду и во всем прах и тлен, и мерзость запустения! И после этого вы еще смеете не веровать в Него?! Неужто вы настолько ослеплены глупостью ваших поводырей, что не видите повсюду и во всем Его божественной воли?!
- Кто этот юноша? - спросил Артакс у соседа.
- Ты, верно, издалека пожаловал, чужеземец, если не знаешь философа Кирилла, - ответил тот и вновь обратился в слух.
- Тогда ответь, философ, - азартно вскричал седобородый оппонент юноши, - почему твой Бог не подаст нам какой-нибудь явный знак своего существования?
- Потому что Он не хочет, чтоб в Него уверовали из страха или корысти. Только вера, основанная на доброй воле, свободная от мелочных расчетов и чуждая боязливого трепета, любезна Ему.
- Тогда твой Бог рискует остаться в одиночестве! Ибо слаб человек! Он способен любить лишь из страха или выгоды, а чаще - по той и другой причине вместе! Слишком просторную душу надобно иметь, чтобы уверовать из необходимости верить! Давно уже нет таких!
- По себе судишь! Да если и прав ты, Богу угоднее, чтоб пошел за Ним только один достойный, чем тысяча недостойных!
- Вот ты и сказал, философ! - торжествующе закричал его противник. - Значит, твой Бог - Бог сильных, Бог избранных! А где же искать утешения слабым, кто способен уверовать, только увидев Великое Чудо?
- Какого чуда еще вам надо? Разве мало вам того, что существует мир? Кто сотворил эту землю и небо с луною и звездами? Уж не ваша ли пожирательница собак?
- Тогда скажи нам, философ, на каком языке говорит твой Бог со своими верными: по латыни, по-гречески или по-иудейски?
- Не по латыни и не по-гречески, но с каждым на том языке, который он в состоянии понять!
- Диспут завершен! Расходитесь! - крикнул, появляясь на ступенях храма, герольд в расшитом золотом плаще, и зрители, теснясь и толкаясь, стали нехотя расходиться.
Артакс последовал за молодым философом, желая познакомиться с ним поближе, но, свернув вслед за ним в глухой и темный переулок, увидел несколько человек с дубинками и ножами, которые, обступив Кирилла со всех сторон, явно намеревались продолжить философский диспут иными средствами.
Несмотря на свою нелюбовь к физическому насилию, Артакс вынужден был вмешаться и, без труда разогнав оппонентов Кирилла, отвесил ему любезный поклон.
- Сожалею, что наше знакомство началось таким образом, но, с другой стороны, это дает мне повод спросить, почему в вашей стране философы не пользуются почетом, и судьба истины решается не качеством приводимых в ее защиту доводов, а количеством ее сторонников и крепостью их кулаков?
- О нет, сударь, к философскому диспуту этот случай не имеет никакого отношения! - с улыбкой возразил Кирилл. - Эти люди напали на меня совсем не потому, что не разделяют моих убеждений. Их нанял кесарь Варда, чтобы свести со мной личные счеты...
- Разве у него нет иных способов сделать это? - удивленно вскинул брови Артакс.
- Есть, конечно. Кесарь Варда - самый могущественный и влиятельный человек в Византии. Но когда наследник Михаил достигнет совершеннолетия, кесарь лишится и могущества и влияния, поэтому кесарь всеми средствами старается этого не допустить. А так как я являюсь личным другом наследника, кесарь не хочет действовать открыто, и потому подсылает наемных убийц, надеясь остаться в стороне.
- Это весьма любопытно. Но чем именно вы так насолили кесарю, что он возжаждал вашей крови?
- Мы - соперники в любви. Красавица Ирина - причина нашего раздора. Она предпочла меня, а кесарь не любит и не умеет проигрывать. Он решил, что, устранив более счастливого соперника физически, сможет изгнать его и из сердца возлюбленной. Но, насколько я знаю женщин, этот расчет неверен.
- Однако кесарь может устранить наследника физически, и тогда и вы и ваша возлюбленная окажетесь в полной его власти.
- Я тоже этого опасаюсь. Послезавтра состоится охота на лис, и если кесарь решил устранить Михаила, лучшего случая и пожелать невозможно.
- Мы должны ему помешать. Назовите мне место и время.




Гора подпирала небо своей заснеженной вершиной, и храм, прилепившийся у ее подножия, казался не больше ласточкиного гнезда.
Внутри молился у алтаря коленопреклоненный мужчина.
Заслышав шаги Танаис, он обернулся, и ее поразило выражение безысходности на его лице.
Некоторое время они украдкой наблюдали друг за другом, наконец, мужчина поднялся с колен и спросил на красивом гортанном языке:
- Скажи, чужеземец, воистину ли Бог есть?
- Для тех, кто верует в Него...
- А для тех, кто не верует?
- Для тех, кто не верует, Бога нет.
- Но разве существование Бога может зависеть от человеческой веры или неверия? Разве он не абсолют?
- Бог существует независимо от нашей веры или неверия, но тех, кто не верует в Него, Он лишает своей поддержки, защиты и помощи, а это равносильно для них тому, что Бога нет... Следовательно, Бог воистину существует только для верующих в Него...
- А если жажду уверовать - и не могу?
- Почему?
- Вижу много зла вокруг, и не могу понять, почему Бог, всеблагой и всемогущий, допускает в мире само существование зла? Неужто от бессилия?
- К добру нельзя принудить силою. Каждый должен сделать свой выбор сам.
- Но добрые стремления одних, как волны о скалу, разбиваются о злую волю других. Почему Бог не помогает добрым и не препятствует злым?
- Чтоб сделать выбор, нужно сравнить. Как узнать, что есть добро, если неизвестно, что есть зло? И какая заслуга для доброго быть добрым, если он обязан этим не себе, а Богу? И какая честь в том, чтоб одолеть слабого противника?
- Но в этой борьбе гибнут люди... и добрые, и дурные...
- У Бога нет мертвых... Дурные возвращаются на землю в ином обличии, чтоб искупить свои грехи, а добрые удостаиваются царства небесного.
- А если царство небесное - всего лишь чья-то неумная выдумка, и после смерти нас ожидает только сырая земля да могильные черви?
- Похоже, ты из тех, кто меняет медный грош на золотой слиток и при этом еще требует ручательства, что золото - самой высшей пробы...
- Потому что это - мой единственный грош! У меня одна жизнь! Почему же мне тратить ее на соблюдение глупых заповедей? «Не убий, не укради, не прелюбы сотвори!» Другими словами: не высовывайся, а знай свое место! Родился бедняком - и умри бедняком, потому что такова воля Господа! А выйдешь из нее - на том свете воздастся! Ан, вдруг окажется, что никакой загробной жизни-то и нет! Ты, как дурак, постился, когда другие обжирались, воздерживался, когда другие блудили, не копил неправедных богатств, когда все вокруг воровали, а конец оказался один и для них, и для тебя! Но они-то хоть пожили в свое удовольствие, а ты остался в дураках!.. Ну неужто нет никаких явных доказательств божьего бытия?! Пусть бы Он хоть знак какой подал, чтоб легче было веровать в Него!
- Ну разумеется, явись Он в блеске молний и грохоте грома, - и самые маловерные и сомневающиеся уверовали бы в Него, но невелика цена такой веры. Ему не надо любви, основанной на страхе перед Его могуществом, потому что воистину драгоценны лишь те дары, которые приносятся по доброй воле и от чистого сердца. И если человек верует в Бога, то никакие доказательства ему не нужны. А если не верует, то никакие доказательства его не убедят.
- Скажи, чужестранец, а сам-то ты веруешь в Бога?
- Нет. Я не верю в Бога. Я точно знаю, что Бог - есть.




Глеб бодро шагал по лентой вьющейся среди полей дороге, и радовалось сердце его при виде уютных домиков, пасущихся на лугах тучных коров с полным выменем, красивых и гордых людей, с любовью и заботой возделывавших свою землю, но по мере того, как все дальше продвигался он на север, унылее становился пейзаж, скуднее - природа, беднее - люди.
И когда, наконец, открылась его взору с холма родная сторона, сердце Глеба сжалось от боли. Показалось ему, что все веселые, яркие краски Господь потратил на другие страны, и не осталось у Него для Святой Руси ничего, кроме черного да серого цвета.
По черным бороздам прыгали черные вороны и с низкого серого неба уныло моросил серый дождь. Покосившиеся черные избы тоскливо смотрели на грязную улицу подслеповатыми оконцами, и барахтались в огромной луже худые, заморенные свиньи.
Маленькая обветшалая церквушка со стершейся позолотой на маковке сиротливо жалась к погосту, и заросла сухим быльем ведущая к ней тропа.
А дорога, широкая, торная, лихо заворачивала к кабаку, единственным ярким пятном оживлявшему унылую картину.
На крыльце кабака, лениво почесываясь, сидел пьяный мужик в мокром исподнем.
- Ну здорово, коль не шутишь, - равнодушно буркнул он в ответ на приветствие Глеба.
- В честь какого праздника гульба?
- Было бы, на что, а повод сыщется...
- А тебе, гляжу, не на что.
- А тебе что? Я ведь у тебя не прошу, - огрызнулся мужик, однако безо всякой злобы.
- Пустишь на постой?
- У меня, мил человек, и без тебя едоков хватает.
- Не бойся, не объем.
- Уж это как пить дать! У меня семеро по лавкам с утра до ночи орут: «Тятька, дай пожрать!» А баба, зараза этакая, опять брюхатая ходит! Тьфу ты, пропасть!
Мужик яростно покрыл Бога, князя, подьячего, душу, мать и уже спокойнее - растакую-разэтакую жизнь.
- Вот видишь, - дослушав до конца кучеряво закрученное проклятие, сказал Глеб. - Работник был бы тебе кстати.
- Мне только работников осталось нанимать! - сплюнул в сердцах мужик и выдал сокращенный вариант своих взаимоотношений с окружающим миром. - Князю отдай десятину за то, что землю его обрабатываешь да жилы из себя рвешь, попу отдай десятину за то, что помянет тебя в молитве, да еще работника корми! Где ж это видано, чтоб с одной овцы три шкуры драли?!
- Далеко твоя изба?
- Да вон, - мужик указал на самую бедную развалюху и громко признался, как сильно он ее любит.
- Неужто в этаком хлеву живешь?
Мужик смерил Глеба тяжелым взглядом и, смачно выговаривая слова, признался, как сильно он любит мать Глеба и его самого.
- Ты полегче, мужик. Топор у тебя есть?
- От сырости, нешто, завелся, а то откуда бы ему взяться?
- Что же ты за мужик, если у тебя даже топора в хозяйстве нет?
- Мы земледельцы издревле, ремеслу никакому не обучены. Прежде, было дело, меняли зерно, да крупу, да мясо на плуги, пилы, топоры у соседей на ярманке. А после ихний князь повздорил с нашим за старшинство да и запретил своим людишкам с нами торг вести, пока наш князь не признает его набольшим. А князю што? У него челядь, да дружина, да холопы, он сидит себе в хоромах и в ус не дует...
- А вы чего же?
- А чего мы? Ремесла не знаем, грамоты не разумеем и своего, окромя того, чем ребят делают, не имеем...
- Это не так уж мало, но избу им, конечно, не построишь... Ну, пойдем топор искать, что ли?
- А что искать, чего не терял? Нету топора. И леса нету.
- Как это - леса нету? А вон то что такое?
- А это княжий...
- Лес - божий. А княжье - у князя под ногтями, - сказал Глеб и решительно направился к сосновому бору, темной стеной обступавшему городок с трех сторон.
- Эй, парень! Не при на рожон-то! - крикнул вслед ему мужик. – Князь знаешь, что с тобою сделает?
Не слушая его увещеваний, Глеб выворотил из земли несколько высоких сосен и живо перетащил их к избушке мужика.
- Ты меня в это дело не втравливай! У меня восемь душ, а я единственный кормилец! С голоду ж подохнут, если што! Слышь, парень!
- Да ты не суетись, мужик. Я себе дом строю, так что твоя хата с краю. Не знаешь, у кого топор можно взять?
- Да ладно уж, бери мой...
Мужик принес топор и стал молча наблюдать, как Глеб обтесывает бревна, укладывает венец на венец, но в конце концов не вытерпел и стал помогать.
- Тебя как звать, сосед?
- Глебом.
- А меня - Трофимом. Слышь, Глеб, а давай на пару избы строить! От заказчиков отбою не будет! Богаче князя станем!
- Поживем - увидим...
- Это точно. Щас нам небо с овчинку покажется! Подьячий едет!
В сопровождении дружинников подьячий подъехал к новостройке и со злорадной ухмылкой спросил:
- Это кто ж тут у нас своевольничает? Трофимка, ты объяснил бы дружку своему, что бывает за самовольную порубку княжьего леса и самовольную постройку на княжьей земле!
- Мы люди темные, законов не знаем, - угрюмо пробурчал Трофим.
- А бывает за это усекновение головы, - радостно объяснил подьячий и для пущей наглядности провел ладонью по своему горлу.
- А усекновения руки за это не бывает? - спросил Глеб и, согнув в локте сжатую в кулак левую руку, рубанул по сгибу ладонью правой.
- За неповиновение законной власти взять обоих! - скомандовал подьячий дружинникам.
Гриди спешились и вошли во двор.
Глеб наклонился и поднял толстое бревно.
- Подходи, кому жизнь недорога!
Дружинники нерешительно переглянулись и остановились.
- Взять их, я сказал! - взвизгнул подьячий.
- Поди возьми, - недовольно проворчал кто-то из дружинников.
- Сами уйдете или помочь? - дружелюбным тоном осведомился Глеб, выразительно подбрасывая бревно.
- Да ну его, ребята! - сказал огнищанин и, стараясь соблюсти достоинство, медленно вышел со двора. За ним последовали остальные.
- Захотите косточки размять, заходите еще! - радушно пригласил Глеб и положил бревно на приготовленное для него место.




По кривой улочке навстречу Марко и Ставеру двигалась шумная, веселая толпа мужчин и женщин. Играла музыка, слышалось пение и громкий смех.
- Свадьба? - спросил Ставер своего спутника, так как не видел в толпе ни жениха, ни невесты.
- В определенном смысле... - туманно ответил Марко, и с обеих сторон их захлестнула веселящаяся толпа.
Седоусый мужчина в праздничной одежде остановился возле них и, крепко пожав руку Марко, сказал:
- Сегодня я похоронил брата моего Джамала, милости прошу на поминки.
Ставер с недоумением взглянул на товарища, но видя, что тот и не думает отказываться от столь странного приглашения, пошел вместе с ним, удивленно поглядывая по сторонам на веселых, смеющихся людей.
- Видимо, этот Джамал был ужасным злодеем... - произнес он вполголоса, но Марко расслышал его слова среди шума и отрицательно покачал головой.
- Нет, это был весьма достойный во всех отношениях и увенчанный многими добродетелями человек.
Во дворе дома, под раскидистой чинарой, был накрыт богатый стол, и, когда гости расселись по местам, седоусый мужчина поднял наполненный вином изогнутый рог и сказал:
- Хорошим человеком был мой брат Джамал! Добрым, веселым, щедрым и храбрым, как и подобает настоящему мужчине! Сегодня тело его предано земле, а гордый дух его воспарил к небесам, где гурии встретили его цветами и улыбками! И Аллах сказал ему: «Здравствуй, Джамал! Ты был верным другом, нежным мужем, храбрым воином, за всю свою жизнь не совершил ты ни одного бесчестного поступка, и за это, Джамал, усажу я тебя по правую руку свою!» Так выпьем же за брата моего, Джамала, и за его смерть!
- Он так радуется смерти брата, словно умер его кровный враг, - тихо произнес Ставер, обращаясь к Марко. - Верно, тот оставил ему богатое наследство?
- У лезгов нет обычая оплакивать своих мертвых, и день смерти они празднуют наравне с днем рождения. Смерть не является для них злом, ибо они твердо убеждены в существовании загробной жизни, - так же тихо отвечал ему Марко. - Лезги - самые храбрые воины в мире. Еще никто не сумел их покорить, потому что между смертью и неволей они неизменно выбирают смерть. Это надо видеть, когда они идут в бой! У противника возникает чувство, что он сражается с безумцами, ведь лезги совершенно не заботятся о том, чтобы сохранить свою жизнь. Из-за отсутствия страха перед смертью, у них совершенно особая нравственность. Утрата чести страшит их неизмеримо сильнее, чем утрата жизни. Лезг, запятнавший свою честь низким поступком, навсегда изгоняется из аула, поэтому корыстные преступления у лезгов чрезвычайно редки, но совсем не редкость убийства из мести за поруганную честь. Поводом для мести может послужить косой взгляд или неосторожно оброненное слово, поэтому лезги весьма учтивы и щепетильно относятся не только к своей, но и к чужой чести. Женщины лезгов, как ты и сам можешь видеть, отличаются красотой, но совершенно чужды легкомыслия, свойственного женскому полу вообще. Они весьма придирчивы в выборе супруга, но зато выходят замуж однажды и навсегда. У лезгов не бывает ни измен, ни разводов, так как это кладет пятно позора на честь обоих супругов.
- То, что ты рассказал мне об этом народе, противоречит всему, что я знаю о людях, но я не могу тебе не верить, - произнес Ставер, и в этот момент к нему подошла высокая женщина необыкновенной красоты и нежным, певучим голосом сказала:
- Ты нравишься мне, чужеземец. Если и я нравлюсь тебе, войди в мой дом как супруг.
- Я женат, - ответил Ставер, со смущенным видом отводя взгляд в сторону.
Глаза женщины оскорбленно блеснули, и почти одновременно с этим блеснул кинжал в ее руке.
- Ты нанес мне несмываемое оскорбление, чужеземец! Так получи же!
С этими словами женщина вонзила нож в свою грудь и замертво упала к ногам Ставера.
Веселье за столом на миг затихло. Несколько мужчин вскочили со своих мест, но хозяин дома поднял руку и призвал всех к спокойствию.
- Чужеземец ни в чем не виноват. Она сама распорядилась своей жизнью. Унесите ее в дом.
Женщину унесли, и веселье возобновилось, словно и не прерывалось.
Ставер еще некоторое время сидел за столом, оглушенный случившимся, и тупо смотрел прямо перед собой, потом поднялся и, ни с кем не попрощавшись, покинул праздничный пир, который, судя по всему, назавтра должен был продолжиться.



Глеб рубил избу очередному заказчику, когда к нему подошли пятеро изборских мужиков и, ломая шапки, уважительно начали:
- Ты прости нас, Глеб Ярославич, что от дела отвлекаем. Посланы миром, чтоб, значит, просить тебя цервку новую поставить. Уж ты не откажи, Глеб Ярославич, народу...
- Церковь каменну аль деревянну? - спрыгивая со стропил, деловито поинтересовался Глеб.
- Хорошо бы каменну. Дерево-то гниет и ветшает, а люди хотят, чтоб и перед потомками незазорно было.
- Добро, будет вам церква... Где ставить хотите, на прежнем месте аль на новом?
- Есть старичок один, ведун. Какое место укажет, там и быть церкве!
Проводив Глеба до ветхой избенки, мужики постучали в дверь и, когда на крыльцо, кряхтя, выполз древний дед, громко прокричали:
- Дело есть, Онисим!
- Да не орите, чай, не глухой. Знаю, зачем пожаловали. Вы ступайте, а ты, молодец, проходи в избу-то, потолкуем...
Глеб вошел в избу, перекрестился на образа и сел на лавку. Дед налил в кружку кваса и поставил перед гостем.
- Пей, молодец. Квас этот не простой, а с волшбой. Кто его выпьет, сможет с духами разговаривать... Привыкли людишки на скору руку все дела делать, оттого и толку нет. И не будет, пока не научатся ладить с духами земли и неба, совета у них спрашивать и позволения... Предки-то наши, чай, не дурнее нас были, спроста они, что ли, прежде чем за дело приниматься, место доброе искали?..
- А как его сыскать, дедушка?
- А не гордиться и землице поклониться да спросить, любо ли ей, чтоб сруб али колодезь на это месте был... Землица, она добрая, завсегда правильно посоветует... Скажет: «Строй!» - значит, строй и не сумлевайся: тыщу лет тот дом простит, и всегда в нем будет мир и лад, и здоровые не заболеют, и недужные поправятся. А запретит, - ищи другое место, все равно на этом толку не будет: либо дом обрушится, и года не простояв, либо жильцы до смерти повздорят, али хворь какую подхватят... Ну, как квасок?
- Квасок добрый.
- Ну, коли так, пошли место для церквы подходящее искать...
Они вышли за ворота и не торопясь побрели по улице. Время от времени Онисим останавливался и спрашивал Глеба, что он думает о том или ином месте, и, прислушиваясь к чему-то в себе, Глеб давал ему ответ.
- Вот хорошее место для церквы! - остановясь на пустоши, воскликнул Глеб и посмотрел на старика, но Онисим чему-то улыбался и покачивал белой головой.
- Место доброе, верно... Дом я бы здесь поставил... Но церкву я бы здесь строить не стал. Доброе место, да святости в нем маловато...
- Это как?
- Каждое место своего духа имеет. Какой дух - такое и место... А духи, как люди, - разные бывают...
- И злые?
- Вестимо... Есть духи, для которых человеку навредить - самое милое дело. Лучше от них держаться подальше... А есть другие, которые охраняют и берегут. Но опять же, не всякого. Добрые духи не помогают злым людям, а злые - добрым... Не приведи Господи, если злой человек сыщет место, где обитают злые духи! Он таких бед сможет натворить, что не дай Бог!
- А где такие места находятся?
- На что тебе? - подозрительно прищурив на Глеба подслеповатые глаза, спросил Онисим.
- Боюсь, как бы не попасть по незнанию.
- А ты лукавец...
- Простите, дедушка, бес попутал... Ищу я одного человека, и сдается мне, что искать его следует в злом месте...
- Мест, где обитают злые духи, немало на земле... Даже и не знаю, что тебе посоветовать, парень... Знаешь, как злое место возникает? Соберется вместе много народу да зачнет злую думу думать, - вот и готово злое место... Иной раз и не скажешь, то ли злое дело творится потому, что место злое, то ли место злое потому, что злое дело творится... Где люди не в ладу друг с другом, где кровь, как водица, льется, где обман и воровство, там и ищи...
Онисим оборвал себя на полуслове и остановился.
- Вот оно, самое что ни на есть лучшее для церквы место. Здесь духи неба общаются с духами земли. Здесь и строй...
Он вбил в землю колышки, которые образовали вершины квадрата со стороной в тридцать три локтя.
- Бог в помощь, парень...
- А какой высоты строить церкву, дедушка? - спросил Глеб.
- Если хватит уменья, - хоть до самого неба...
И когда церковь вознеслась к небу, как перст указующий, и малиновый звон ее колоколов огласил окрестности, жители Изборска, крестясь и кланяясь, сказали:
- Ну вот и зажили мы... как люди...



Утро охоты выдалось холодным и пасмурным.
Артакс прибыл к месту встречи за полчаса до назначенного времени и внимательно изучил окрестности.
Вскоре на дороге показался одинокий всадник, в котором Артакс без труда узнал Кирилла.
- Вы понимаете? - возбужденно блестя голубыми глазами, спросил молодой философ, от волнения забыв поздороваться.
- Несчастный случай на охоте - совсем не редкость, - усмехнулся Артакс.
- Наследник - страстный охотник, но плохой наездник, и я не представляю, как уговорить его отказаться от этой безумной затеи!
- Если от престола Варду отделяет только тонкая шея наследника, владельцу шеи очень непросто будет ее сохранить, - вполголоса пробормотал Артакс и движением гладковыбритого подбородка указал собеседнику на появившуюся вдалеке кавалькаду.
Впереди на тонконогом аргамаке гарцевал Михаил. Издали узнав Кирилла, он приветливо помахал ему рукой.
- Кто это с тобой? - спросил он философа, подъехав ближе.
- Этому человеку я обязан жизнью. Его зовут Артакс.
- Присоединяйтесь, - наследник улыбнулся Артаксу, как старому знакомому, и подал знак свите.
Доезжачие спустили своры с поводков, и, оглашая окрестности звонким лаем, огромные поджарые псы наперегонки помчались к осеннему лесу.
Затрубили рожки, заржали кони, и охота началась.
Вскоре жизнерадостный лай борзых возвестил о том, что лисица поднята и пытается скрыться от погони.
Азартно вскрикнув, Михаил пустил аргамака туда, откуда доносился, постепенно затихая, лай и визг охотничьих псов, и вся кавалькада лавиной устремилась за ним.
Охота мчалась по краю глубокого оврага.
Конь кесаря поравнялся с конем Михаила, и Варда плетью хлестнул аргамака по крупу. Аргамак сбился с аллюра, споткнулся о гнилую корягу и стал валиться в овраг. Артакс прыгнул с коня и в прыжке вырвал наследника из седла. В следующий миг, кувыркаясь через голову, аргамак покатился на дно оврага. Все произошло так стремительно, что даже Кирилл не сразу сообразил, что случилось, и только кесарь на мгновение переменился в лице, но тотчас овладел собой и кинулся к наследнику с изъявлениями своей радости по поводу его счастливого избавления от смерти.
Бледный от пережитого потрясения, Михаил растерянно улыбался слегка дрожащими губами и что-то невнятно бормотал в ответ, но вдруг обернулся к Артаксу и довольно твердым голосом произнес:
- Я вижу, что ваше основное занятие - спасать людей от гибели. Это весьма редкое и почтенное занятие, и я считаю своим долгом вознаградить вас по достоинству. Чего бы вы желали?
- Я просил бы ваше высочество никогда не принимать участия в охоте на лис. Особенно, в обществе кесаря Варды, - с поклоном ответил Артакс, не отказав себе в удовольствии бросить насмешливый взгляд на вытянувшееся лицо кесаря.
- Это очень странное желание. Но я обещаю его исполнить, если вы объясните, при чем тут кесарь.
- Я имею все основания полагать, что присутствие кесаря не самым благоприятным образом сказывается на состоянии здоровья вашего высочества.
- Уж не хотите ли вы сказать, что это кесарь поместил ту злополучную корягу на пути моей лошади?
- Он выбирал место для охоты. И выбрал именно то, где шансы вашего высочества остаться в живых были минимальны.
- Это гнусная клевета! - побагровев, взревел кесарь.
- Это очень серьезное обвинение, которое необходимо либо доказать, либо опровергнуть, - вновь обретая царское достоинство, произнес наследник.
- Взгляни на его лицо! - вмешался философ. - Какие еще доказательства тебе нужны?
- Суд не может основываться на выражении лица. Любое преступление должно быть доказано в установленном законом порядке.
- Признаешь ли ты Божий Суд?
- Признаю.
- Тогда позволь мне выступить против кесаря на Божьем Суде!
- Ты молод, ловок и силен, а кесарь - пожилой и не очень здоровый человек. Это будет неравный поединок.
- Бог не оставит невиновного своей защитой! Тем более, что кесарь имеет право выставить вместо себя любого другого бойца!
- Нет, Кирилл, не удача и случай должны решить это дело, а закон и справедливость.
- Но разве не случай спас тебя от его козней? Ты сомневаешься в Божьем Суде и готов поверить суду земному?
- Закон выше воли правителей, ибо правители смертны, а закон - вечен. Правосудие должно и будет торжествовать.
- Когда состоится суд?
- Немедленно по возвращении во дворец.
- Я готов ответить за свои слова на любом суде, - сказал Артакс.
- Как вы собираетесь доказать вину кесаря? - встревоженным шепотом спросил Кирилл, когда они бок о бок поехали по дороге, ведущей в Константинополь.
- Он сам докажет свою вину.
- Кесарь не такой человек. Он будет отрицать все до последней возможности.
- Поживем - увидим, - ответил Артакс и, дав шпоры лошади, стал догонять далеко опередившую их свиту наследника.
- ... слушается дело о покушении на жизнь наследника престола Михаила Палеолога. Обвиняемый - кесарь Варда. Обвинитель - Артакс, лицо без определенных занятий и подданства. Свидетелем обвинения выступает философ Кирилл. Свидетелем защиты выступает наследник престола Михаил Палеолог.
При последних словах судьи невнятный ропот изумления прокатился по огромному залу заседаний. Судья строго постучал молотком.
- Я требую уважения к суду. Слово предоставляется свидетелю обвинения. Свидетель, прошу вас подняться на кафедру и принести присягу.
Бледный от волнения философ быстрым шагом поднялся на кафедру и, положив ладонь на толстый том с золотым крестом на переплете, произнес слова присяги.
- Свидетель, что вы имеете сообщить суду по данному делу?
- Ваша честь, мне нечего сообщить высокому суду, кроме своих догадок и подозрений, поэтому я отказываюсь от предоставляемого мне слова.
Гул изумления, вызванный заявлением свидетеля, возник одновременно во всех концах зала, и даже судья не сразу взялся за молоток, чтобы призвать присутствующих к порядку.
- Свидетель обвинения от дачи показаний отказался за недостаточностью фактов. Слово предоставляется свидетелю защиты. Свидетель, прошу вас пройти на кафедру и принести присягу.
Наследник, казавшийся еще более хрупким под высокими сводами зала заседаний, поднялся на кафедру и ломким юношеским голосом произнес слова присяги.
- Свидетель, сообщите суду все, что вам известно по данному делу.
- Ваша честь, кесарь Варда является моим опекуном со дня смерти моего отца, басилевса. И было бы черной неблагодарностью с моей стороны поверить в его вероломство. Вот, собственно, все, что я имею сообщить высокому суду.
- Займите свое место, свидетель. Слово предоставляется обвиняемому.
- Ваша честь, предоставление слова обвиняемому прежде обвинителя является нарушением судебной процедуры, - шепотом, который был слышен даже в самых дальних углах зала, произнес секретарь.
- Уж не думаете ли вы, сударь, что я хуже вас знаю процедуру? - вскинув брови, спросил судья, а кесарь Варда тем временем уже занял место на кафедре.
- Надеюсь, высокий суд со всей беспристрастностью разберется в этом деле, - дрожащим от праведного негодования голосом произнес он. - Я старый больной человек, и мне трудно снести такой позор на старости лет. Наследник Михаил для меня дороже родного сына. Невозможно было оскорбить меня сильнее, чем обвинив в покушении на его жизнь. Я слишком стар, чтобы стремиться к власти. Мне пора уже подумать о душе, ибо недалек тот день, когда не земной, но Божий суд призовет меня к ответу. Смогу ли я предстать перед Создателем, имя на душе столь тяжкий грех? Я закончил, ваша честь.
- Займите свое место, обвиняемый. Слово имеет обвинитель.
- Ваша честь, - после присяги на Библии произнес Артакс. - Ко мне случайно попало письмо, в котором кесарь Варда требует от своих помощников застрелить наследника Михаила во время охоты, если тому удастся избежать падения с лошади.
- Может ли обвинение представить суду этот документ? - спросил судья.
- Да, ваша честь, - ответил Артакс и опустил руку в карман куртки.
- Мерзавцы! - вскричал кесарь, бросаясь к нему. - Ведь приказал же я им уничтожить письмо сразу по прочтении!
Секретарь растерянно взглянул на судью, который один сохранял спокойствие среди взволнованных свидетелей этой сцены.
- Возьмите у обвинителя письмо и передайте суду.
Секретарь взял из рук Артакса сложенный вчетверо листок бумаги и передал судье. При гробовом молчании зала судья развернул листок и убедился в том, что он девственно чист.
- Суд удаляется на совещание!
Спустя полчаса судья вернулся в зал заседаний и, после того, как в зале установилась относительная тишина, зачитал приговор.
- Хотя обвиняемый полностью уличил себя, суд выносит ему оправдательный приговор, так как признание было вырвано у него обманом и с нарушением присяги. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
- Мы проиграли, - еле слышно прошептал Кирилл.
- Я так не думаю, - возразил Артакс. - Кто предупрежден, тот вооружен. Михаил увидел подлинное лицо своего заботливого опекуна, и впредь станет остерегаться его пуще, чем прокаженного.
- Но если правое дело пользуется для достижения своей цели неправыми средствами, чем отличается оно от неправого?
- Конечным результатом.
- Но так ведь можно оправдать любое злодеяние!
- У меня не было выбора...
- Выбор есть всегда!
- О да! Мне не следовало вмешиваться в это дело. Пусть бы Варда убил Михаила, зато я мог бы гордиться своей незапятнанной честностью! Как бы там ни было, - сказал Артакс и дружеским жестом положил руку на плечо философа, - это был мой грех, и я отвечу за него на Страшном суде. Прощайте.
- Прощайте, - прошептал философ.
Артакс покинул Константинополь и, выйдя к развилке трех дорог, не раздумывая свернул налево, так как знал, что какую бы дорогу он ни выбрал, рано или поздно она пересечется с той дорогой, по которой шагало, унося на плече ребенка, опасное и грозное существо по прозвищу Вар...




Кудрявая голова Мира мягко покачивалась на плече Вара в такт его шагам.
Время от времени Вар искоса посматривал на безмятежное лицо спящего ребенка, и на его губах возникала странная, нежная полуулыбка.
Вдруг вдалеке заклубилась пыль, и вскоре показалось несколько всадников.
Осадив коней, они окружили Вара, и один из них спросил на своем языке:
- Ты кто?
- Я - Бог. Я пришел дать вам царя и законы, - для пущей убедительности ткнув себя пальцем в грудь, ответил на том же языке Вар.
- Бог сидит на небе и оттуда смотрит на землю. И он наказывает обманщиков и самозванцев, - недобро прищурился вождь кочевников.
- Иногда Бог спускается на землю, чтоб объявить свою волю людям.
- Богу нет нужды спускаться для этого на землю. Он изрекает свою волю устами вождей.
- Среди вождей обманщики и самозванцы встречаются не реже, чем среди обычных людей.
- Даже Богу не стоит оскорблять мужчину в его доме, потому что нет шеи, настолько толстой, чтобы ее нельзя было свернуть, - угрожающе усмехнулся вождь.
- Хочешь испытать мою силу? Изволь! - надменно произнес Вар.
По знаку вождя двое воинов накинули на шею Вара крепкие волосяные арканы и пришпорили коней. Арканы резко натянулись, и оба кочевника вылетели из седел.
- У тебя не слишком сильные воины, - презрительно усмехнулся Вар, одним напряжением шейных мускулов разрывая петли арканов. - Наверное, ты плохо их кормишь?
- Мои воины дважды в день едят парное мясо и пьют напиток батыров - кумыс. Это лучшие воины в степи.
- Каковы же тогда остальные? Вероятно, одни старики и калеки?
- Нет. Это тоже очень хорошие воины.
- Так позови их на подмогу.
- Мы враждуем искони.
- И чего вы не можете поделить?
- Земли и пищи.
Вар громко расхохотался.
- Расскажи об этом кому-нибудь другому! Земли здесь столько, что вам не заселить и не освоить ее за тысячу лет, а дичь сама гоняется за охотником! Власти не можете вы поделить! Глупцы! Объединившись, вы достигли бы такого могущества, что смогли бы покорить весь мир! Но для вас предпочтительнее властвовать над жалкой горсткой дикарей, чем подчиниться тому, кто приведет вас к господству над миром! Я говорю вам: объединиться никогда не поздно! Завтра утром ты... как твое имя? - спросил Вар вождя.
- Девлет, - с почтительным поклоном ответил тот.
- Завтра утром ты, Девлет, разошлешь гонцов к вождям соседних племен и пригласишь их к себе на пир. И на пиру я поставлю их перед выбором: союз или война. Те, кто не захочет к нам присоединиться, будут уничтожены. Мы создадим Великую Империю Незаходящего Солнца! Когда на одном ее конце наступит ночь, на другом займется новый день! А сейчас дай своим воинам отдых, пищу, кумыс и женщин, потому что для многих из них все это будет в последний раз!
Вождь отдал необходимые указания и проводил Вара к самой высокой и просторной юрте, но не вошел в нее, а остался снаружи.
Вар положил мальчика на широкую войлочную постель и осторожно погладил курчавые волосы.
- Ну вот, малыш, мы и сделали с тобой первый шаг к трону... Самое трудное - выбрать дорогу и сделать по ней первый шаг. Многие так и простояли всю жизнь на одном месте с поднятой ногой, не решаясь шагнуть...




Любовь на четвереньках доползла по пушистому ковру до ног сидевшей в кресле Марии и подняла на нее чистый, но неосмысленный взгляд синих глаз.
- Ну что, вот так мы и собираемся всю жизнь на четвереньках ползать? - улыбнулась Мария и протянула девочке руку.
Любовь оторвала левую ручонку от пола и с сосредоточенным видом попыталась ухватиться за палец женщины, но промахнулась и уткнулась мордашкой в ковер.
- Ох, какие мы неловкие! Носик не ушибли? Нет? Ну вот и славно. Давай попробуем еще разок...
Вторая попытка оказалась гораздо более успешной. Любовь ухватилась за палец Марии и, качаясь на подгибающихся ножках, выпрямилась.
- Какие мы молодцы! Жаль, что мама нас не видит. Вот как мы стоим и почти совсем не качаемся!
Любовь разжала пальчики и, шлепнувшись на попку, захныкала.
- Кто это плачет? Кыска? Ну конечно, кыска! Наша девочка никогда не плачет! Наша девочка всегда смеется!
С громким сопением Любовь встала на четвереньки, потом оттолкнулась ручками от пола и стала распрямляться. Мария слегка поддерживала ее, но когда Любовь встала совсем прямо, отпустила руку. Девочка зашаталась, однако устояла, после чего неуверенно подняла и тут же снова опустила ножку. И хотя шажок, который она сделала, был короче воробьиного скока, Мария со счастливым смехом расцеловала ее в обе щечки и сказала:
- Ну вот, малышка, ты и сделала свой первый шаг... А первый шаг - это половина пути...


Проходя по шумной, многолюдной улице, Танаис заметила двигавшийся в окружении стражников роскошный паланкин, и какое-то неясное чувство заставило ее остановиться и проводить его пристальным взглядом.
Тонкая женская рука на миг отвела шелковую занавеску, и Танаис увидела до боли знакомый профиль.
Остановившись, точно пораженная громом, она смотрела вслед паланкину и бормотала сквозь зубы:
- Мне померещилось... Этого просто не может быть...
Паланкин остановился у запертых дворцовых ворот, которые начали медленно отворяться.
Танаис еще раз взглянула на паланкин и, видя, что он вот-вот скроется из виду и увезет навсегда свою тайну, бросилась вдогонку.
Расталкивая прохожих, она подбежала к воротам, однако телохранители с мечами наголо преградили ей путь. Она разметала их, как вихрь - осеннюю листву, и распахнула дверцу паланкина.
С мягкого сидения на нее с любопытством и чуть встревоженно смотрела Мария.
- Что ты делаешь здесь?! - изумленно воскликнула Танаис.
- Ну, вообще-то я здесь живу, - усмехнулась красавица, чей испуг совершенно прошел, когда она увидела Танаис. - Ведь ты же не собираешься причинить мне какой-нибудь вред?
- Вред? Тебе? Ты, что, совсем не узнаешь меня?
- Ну как же, узнаю. Наверное, ты - тот самый, что сбежал на днях из приюта для умалишенных?
- Нет...
- Так ты точно не сумасшедший? - продолжала допытываться красавица, явно забавляясь смущенным видом Танаис.
- Некоторые люди склонны считать всех художников сумасшедшими. Но мне кажется, что вы не из их числа.
- Так ты художник?
- Я довольно неплохо рисую, умею ваять и лепить из глины, но едва ли меня можно назвать художником. Ведь не всякий, кто сочиняет стихи, - поэт.
- Говорят, настоящий гений всегда скромен. Если это правда, ты должен быть намного талантливей моего придворного живописца. Он вытирает испачканные краской кисти о холст и имеет наглость выдавать свою мазню за живопись. Я хочу заказать свой портрет тебе.
- Почту за честь.
- Сколько ты берешь за работу?
- Я сделаю это из любви к искусству.
- Я принцесса, а не нищая, и не нуждаюсь в подаяниях. Если ты отказываешься назвать свою цену, я сама решу, сколько тебе заплатить, когда портрет будет окончен. У тебя есть какие-нибудь неотложные дела?
- Нет.
- Тогда я хотела бы, чтоб ты приступил к работе немедля.
- Как будет угодно вашему высочеству.
- Что необходимо тебе для работы? - спросила принцесса, когда они остались вдвоем в ее покоях.
- Кисти, краски, холст и мольберт.
Когда все необходимое принесли, принцесса спросила:
- Куда мне сесть?
- Куда будет угодно вашему высочеству.
Принцесса села в глубокое кресло, приняла мечтательную позу, и Танаис углем стала делать набросок.
- Ты быстро работаешь? Сколько времени займет портрет? - полюбопытствовала принцесса.
- Это будет зависеть от многих причин. Главным образом, от вдохновения.
- А что тебе нужно для вдохновения?
- Художнику для вдохновения нужна любовь. Желательно, неразделенная.
- Если бы ты влюбился в меня, у тебя появились бы все необходимые для вдохновения предпосылки, - усмехнулась принцесса. - Скажи, ты мог бы в меня влюбиться?
- Художник всегда должен любить того, кого он изображает. Иначе получится не портрет, а карикатура.
- Это отвлеченный ответ, а я задала конкретный вопрос. Ты мог бы в меня влюбиться?
- Разве возможна любовь между принцессой и бродячим художником?
- Говорят, на свете нет ничего невозможного... - тихо ответила принцесса. - И потом, мы ведь говорили о неразделенной любви... о безнадежной любви... Что может быть безнадежней, чем страсть шута к королеве?
- Только страсть королевы к шуту.
- Это хорошая шутка, - без улыбки сказала принцесса.
- Значит, я подхожу на роль шута.
- А мне, судя по всему, отводится роль королевы?
- Во всяком случае, я не думаю, что вам потребуется много времени, чтобы войти в эту роль. В вас есть что-то царственное...
- Ты мне льстишь. Как твое имя?
- У шута не бывает имени.
- Совсем как у королевы.
- Вот только причины разные.
- Какие же?
- К королеве никто не смеет обращаться по имени, к шуту - не хочет.
- Но художник - не шут.
- Шут. Только, может быть, рангом немного повыше. Ведь и художник, и шут существуют для развлечения сильных мира сего.
- Ты чувствуешь себя ущемленным из-за того, что родился шутом, а не принцем?
- О шутах иногда помнят дольше, чем о тех, кого они развлекали...
- И ты надеешься стать одним из этих исключений?
- Нет ничего, на что нельзя было бы надеяться даже шуту.
- Может быть, ты и шут, но у тебя честолюбие принца.
- Это плохо?
- Для шута - более, чем плохо. Вероятно, даже смертельно. Короли не любят честолюбивых шутов.
- Зато их любят королевы. И принцессы.
- Ты забавный. И с тобой не скучно. Скажи еще что-нибудь. Я хочу посмеяться.
- Вы наняли меня в качестве живописца или в качестве шута?
- Когда шут задает несмешные вопросы, он перестает быть шутом.
- И кем же он становится?
- Смертником.
- Ваше высочество говорит как настоящая королева.
- Я и есть настоящая королева. В будущем.
- Мы живем в настоящем.
- Только телом. А мыслями мы живем либо в прошлом, либо в будущем.
- Так как вы еще слишком юны, чтоб жить прошлым, можно сделать вывод, что в мыслях вы уже мните себя королевой.
- Уж не собираешься ли ты обвинить меня в государственной измене?
- Я только хочу сказать, что разница между королевами и шутами не так велика, как принято думать: и те, и другие живут надеждой.
- Пока молоды. В старости те и другие живут воспоминаниями.
- Если в юности шут любил королеву, ему будет, о чем вспомнить в старости.
- Если он до нее доживет. Что маловероятно.
- Есть вещи, сделав которые, человек умирает без сожаления, потому что ничего лучшего в его жизни уже не будет.
- Ты слышал историю о Клеопатре и ее любовниках?
- Да.
- Скажи, а ты согласился бы заплатить жизнью за ночь любви с королевой?
- Ваше высочество, соблаговолите сидеть неподвижно.
- Шут приказывает королеве?
- Королева сердится?
- Королева никогда не снизойдет до того, чтобы сердиться на шута.
- А шут никогда не снизойдет до того, чтобы приказывать королеве.
- Ты дерзок, как настоящий шут.
- Нужно быть настоящим шутом, чтобы в тебя влюбилась настоящая королева.
- Нужно быть настоящим ослом, чтобы надеяться на это.
- Истории известны и такие случаи.
- Ты имеешь в виду этого распутника Апулея?
- Ваше высочество, на сегодня сеанс окончен. Позвольте мне удалиться.
- Приходи завтра в это же время. И не забудь прихватить с собой запас острот посвежее.
- Честь имею кланяться, королева.
- До встречи, шут...




Покинув свое место во главе кочевья, Вар галопом проскакал мимо воинов к обозу и остановил коня возле повозки, в которой спал, разметавшись на мохнатых шкурах, мальчик по имени Мир.
- Давно он спит? - спросил Вар у пожилой женщины, приставленной для присмотра и ухода за ребенком.
- Да, почитай, и не просыпался сегодня...
- Он не заболел?
- Да кто его знает... - равнодушно пожала плечами женщина.
- Так лекаря позови! - раздраженно воскликнул Вар.
- Мы не лечим своих больных... Если человеку суждено умереть, лечить его бесполезно. Если ему суждено жить, он поправится и так...
Вар чертыхнулся и, наклонившись с седла, пощупал Миру лоб.
- Похоже, у него жар.
Мир открыл глаза и слабо улыбнулся.
- Я умираю, да?
- Нет, малыш, ты не умрешь. Это я тебе твердо обещаю.
- Куда мы едем? - прислушиваясь к топоту копыт и скрипу колес, спросил мальчуган.
- Завоевывать мир.
- Зачем?
- Ты ведь мечтал стать царем, или я ошибаюсь?
- Но мне не нужен весь мир!
- Доверься мне, малыш. Я лучше знаю, что нужно тебе для счастья.
- Что такое счастье?
- Счастье - это власть.
- А что такое власть?
- Власть - это право распоряжаться жизнью и смертью других людей.
- Значит, счастье - это право распоряжаться жизнью и смертью других людей?
- Разумеется.
- Нет, я думаю, ты не прав... Как может распоряжаться чужой жизнью и смертью тот, кто не в состоянии распорядиться даже своей собственной?
- Люди - бессловесное и безмозглое стадо, которое идет туда, куда его гонят. Кто спрашивает у стада, куда оно хочет идти? Это решает тот, у кого в руке кнут.
- Значит, в конце концов все решает кнут?
- Да, пожалуй...
- И тот, у кого нет кнута, обречен быть овцой?
- Да.
- Только так, и никак иначе? Или ты овца, или кнут?
- Или рука, сжимающая кнут.
- Выбор невелик...
- Ну почему же? Можно стать еще волком... Только разница не так велика, как принято думать: и волку, и овце конец один...
- Но я не хочу, не хочу!
- Чего?
- Быть волком, или овцой, или кнутом! Я хочу быть просто самим собой!
- Быть самим собой - это величайшая роскошь в мире, и позволить ее себе может только тот, в чьей руке находится кнут. И кнутом будут эти грубые варвары, которые скачут вперед, сметая все на своем пути и не давая себе труда задуматься, куда и зачем они скачут... А рукой, которая держит кнут, буду я... А нашим стадом, которое мы будем пасти и стричь, будет весь мир.
- Это ведь, кажется, и мое имя? - с горькой усмешкой спросил мальчик.
- Нет, малыш... Ты будешь владельцем стада.




Бродя среди развалин Парфенона, Артакс увидел плачущего старика и, подойдя, участливо спросил:
- Кто вас обидел? Почему вы плачете?
Старик отнял руки от лица и печальным голосом ответил:
- Я плачу не от обиды... Я оплакиваю былую славу Греции... О Эллада, родина богов и героев! Слава твоя погибла вместе с ними! Где доблестный Леонид, с тремя сотнями воинов выступивший против полуторамиллионной армии Ксеркса? Где Тиманф? Где Филиппид? Где названный пифией мудрейшим из мудрых Сократ, испивший смертную чашу за свои убеждения? Где Софокл, Эсхил и Еврипид, потрясавшие сердца и умы современников игрою роковых страстей? Где Фидий, Мирон и Поликлет, постигшие душу красоты? Где Фемистокл, Солон и Перикл, под чьим правлением Эллада достигла небывалого расцвета и могущества? Их изнеженные, слабые потомки глухи к зову отчизны! О позор, о бесчестье! Зачем не умер я прежде? Эти развалины - последнее напоминание о былом величии Эллады, и сам я - последний из греков, хранящий память о нем! Кому передам ее? Неужто суждено ей умереть со мною вместе?
Старик обхватил руками полуразрушенную колонну и медленно сполз по ней на землю. Казалось, он силился сказать еще что-то, но вместо слов из его губ вырвался предсмертный хрип.
Решив отдать мертвому последний долг, Артакс взял его на руки и понес по дороге к Некрополю.
Позади него послышался слитный топот ног, и вскоре с Артаксом поравнялся небольшой отряд пеших воинов.
По знаку своего предводителя греки остановились, и их командир спросил:
- Что случилось? Убийство? Несчастный случай?
- Этот человек умер, оплакивая былую славу Греции, - ответил Артакс.
- Ты слишком поспешил умереть, старик. Еще жива древняя доблесть эллинов.
Когда тело старика было предано земле, предводитель греческого отряда сказал:
- Братья! Поклянемся над этой могилой, что не пощадим своей жизни во славу отечества!
- Клянемся! - торжественно и грозно ответили воины и отсалютовали свежему надгробию мечами.
- Вас - несколько сотен, а османов - многие тысячи, - желая испытать юношу, произнес Артакс.
- Трус надеется на численность соратников, храбрец - на собственную доблесть, - гордо ответил потомок древних эллинов.
- Я посоветовал бы вам собрать хотя бы тысячу, прежде чем вступать в борьбу с захватчиками.
- Чтоб победить, - мало и тысячи. Чтоб умереть, - довольно и трехсот.
- Что вы скажете насчет трехсот первого?
- Ты грек?
- Нет.
- Тогда ради чего тебе идти навстречу смерти вместе с нами?
- Вы идете навстречу не смерти, но бессмертию, - ответил Артакс и занял место в походном строю.




Танаис стояла у мольберта и придирчивым взглядом оценивала свою работу.
- Почему ты молчишь? - спросила принцесса, со скучающим видом складывая и раскрывая веер.
- Шуту не следует высказываться прежде королевы. Вдруг окажется, что она хотела признаться ему в любви.
- Это уже не смешно. А впрочем, продолжай. Вдруг тебе все же удастся меня рассмешить.
- Мне бы хотелось вызвать скорее ваш гнев, чем ваш смех.
- Почему?
- Гнев гораздо ближе к любви, чем смех.
- Ты не теряешь надежды.
- Надежда умирает последней.
- Надежда умирает предпоследней. Последним умирает тот, кто осмеливался ее питать.
- Это не тот случай, когда плохо быть последним.
- А мне казалось, что ты не любишь быть последним ни в чем.
- Ну почему же? Есть одно занятие, в котором быть последним не менее лестно, чем быть первым.
- Какое же?
- Любовь.
- Любовь - это чувство.
- Любовь - это действие.
- Точка зрения, достойная шута.
- Как и сама любовь - занятие, достойное шутов.
- Твоя дерзость уже выходит за рамки приличия.
- То, что не выходит за рамки приличия, не является дерзостью.
- Чего ты добиваешься: любви или ненависти? Впрочем, это не имеет значения. Королева никогда не унизится до того, чтобы любить или ненавидеть шута.
- Перед любовью, как перед Богом, все люди равны. Она не смотрит на сан.
- На что же она смотрит? - усмехнулась принцесса.
- Этого не знает никто.
- Даже ты?
- Даже я.
- А я-то думала, что ты можешь ответить на любой вопрос.
- Я могу ответить на любой вопрос. Но это совсем не означает, что мой ответ будет правильным.
- Меня не интересуют правильные ответы. Меня интересуют ответы остроумные.
- Я не претендую на остроумие.
- Шуту я прощу скорее дерзкий ответ, чем ответ неостроумный.
- Все дерзкие ответы - остроумны.
- Нет, ты все-таки сумасшедший...
- Это не так уж плохо. Ведь, чтобы сойти с ума, надо, как минимум, его иметь.
- В уме тебе, пожалуй, не откажешь. К тому же ты, насколько я могу судить, довольно талантлив. И так красив, что, если бы родился принцем, в тебя могла бы влюбиться любая принцесса.
- Например, ваше высочество?
- Да. Но ведь ты не принц...
- Какая заслуга для человека в том, что он родился принцем? И какая вина - в том, что он родился шутом?
- Шутами не рождаются, а становятся.
- Это блестяще доказали многие коронованные особы. Некоторые их фразы заставляют шутов умирать от зависти.
- Я знаю одного шута, который от зависти не умер, а начал клеветать.
- Шуты никогда не завидуют королям. Любой шут может стать при случае королем. Но далеко не всякий король способен стать шутом. Ума не хватит.
- Так это ты от избытка ума в меня влюбился?
- Еще никто не влюблялся от избытка ума.
- Так ты не влюблен в меня?
- Нисколько.
- Неостроумные ответы редко бывают правдивыми.
- Напротив, правда всегда неостроумна.
- Я недостаточно хороша для тебя?
- Разве королева может быть недостаточно хороша для шута?
- Тогда почему?
- Не все ли равно королеве, почему ее не любит шут?
- Если шут не любит королеву, это еще более оскорбительно для нее, чем его любовь!
- Любовью не оскорбляют. Оскорбляют равнодушием.
- Вот именно! Как смеешь ты оскорблять меня своим равнодушием?
- Шут не сможет оскорбить королеву, даже плюнув на нее. Ведь никто не способен доплюнуть до солнца.
- Ты любишь другую?
- Позвольте вам не отвечать.
- Это за нее ты принял меня в день нашей первой встречи? Мы с ней действительно так похожи?
- Ваше высочество, сеанс окончен. Позвольте мне уйти.
- Убирайся! Жду тебя завтра в это же время...




Караван остановился для ночлега в небольшом селении, расположенном в ложбине между скал, и двое друзей отправились немного прогуляться перед сном.
Все жители поселка в праздничных одеждах собрались на центральной площади, но их лица сохраняли угрюмое и мрачное выражение, даже когда они любовались юными красавицами, кружившимися в танце вокруг разложенного посреди площади костра.
- Похоже, мы опять попали на похороны, - заметил Ставер вполголоса, но Марко лишь пожал плечами в ответ.
Девушки, окончив танец, выстроились в ряд, а зрители, проходя по одному мимо, клали к ногам своей избранницы белый камешек.
- Что они делают? - полюбопытствовал Ставер.
- Выбирают первую красавицу, - нехотя ответил Марко.
Девушек, к чьим ногам никто не положил ни одного камешка, тотчас окружали родные и близкие и с радостными лицами, осыпая ласками и поцелуями, уводили прочь.
К оставшимся десяти подошли трое старцев почтенного вида и принялись подсчитывать количество камешков у ног девушек, каждый раз громко оглашая результат.
Наконец, они подошли к девушке, у ног которой лежала самая большая кучка камней, и, пересчитав их, провозгласили:
- Двадцать! Первая красавица Таргиджала избрана!
Девушка побледнела, как покойница, и по ее щекам потекли слезы.
- Похоже, в этом селении не слишком-то почетно быть самой красивой? - сказал Ставер, наблюдая за стариками-родителями, которые с двух сторон обняли девушку за плечи и заплакали вместе с ней.
- Выборы первой красавицы происходят в этом селении ежегодно и всегда в один и тот же день... - угрюмо пояснил Марко. - Таргиджальцы исполняют любое желание своей избранницы, а наутро отводят ее на съедение дракону.
- Нет ли среди мужчин Таргиджала такого, кто желал бы вступиться за девушку? - спросил самый высокий из трех старцев.
Мужчины и юноши, стоявшие в толпе, поспешно отводили взгляды от обреченной красавицы, и ни один не выступил на ее защиту.
- Видно, совсем не осталось мужчин в Таргиджале, - с тяжелым вздохом произнес старик и повернулся к девушке. - Сегодня день исполнения твоих желаний, Мухаббат... Подумай и скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, и мы постараемся исполнить твое желание...
Красавица опустила взор и задумалась.
Тишина стояла такая, что слышно было, как потрескивают на деревьях набухшие почки.
- Я хочу, - сказала красавица, и щеки ее зарделись нежным румянцем. - Я хочу перед смертью изведать любовь...
Старики смущенно переглянулись, о чем-то посовещались, и старший из них сказал:
- Назови своего избранника.
Мухаббат обвела собравшихся на площади взглядом, и на этот раз никто не спешил трусливо отвести глаза в сторону, но взгляд красавицы не задержался ни на ком.
- Я не вижу здесь мужчин, - сказала она.
Краска стыда и гнева залила мужские лица, но никто не вызвался на бой с драконом с тем, чтобы или победить, или погибнуть, но не посрамить мужской чести.
- Нет ли у тебя других желаний, Мухаббат? - тихо спросил старик.
- У меня осталось лишь одно желание. Но оно исполнится завтра, - ответила девушка и вместе с родителями ушла в свою саклю, чтоб без свидетелей выплакать все слезы и проститься с жизнью во цвете лет...
- Ты не первый раз в Таргиджале и, наверное, знаешь, что будет дальше, - спросил Ставер, когда они вернулись на постоялый двор.
- Утром ее отведут в долину и привяжут к старому дубу. Ровно в полдень за ней приползет дракон... А о том, что случится после, мне даже думать не хочется, настолько это ужасно...
- Но дракона ведь можно убить?
- В прошлом году жених первой красавицы бился с драконом один на один и сгорел заживо... Два года тому назад возлюбленный и брат красавицы также вышли на бой, и погибли оба, не спася девушки... А у Мухаббат, похоже, нет никого, кроме престарелых родителей...
Марко лег на постель и вскоре уснул...
Трое стариков и девушка медленно шли по ущелью.
- Прости нас, Мухаббат... - сказал первый старик. - Мы не хотим твоей смерти... Но ты ведь знаешь: если мы не принесем дракону в жертву самую прекрасную девушку Таргиджала, дракон уничтожит Таргиджал...
- Да, я понимаю... - почти беззвучно ответила Мухаббат. - Мне некого винить, кроме своих родителей. Зачем они подарили мне красоту? Лучше бы мне родиться дурнушкой, ведь и дурнушки бывают любимы и счастливы, а мне моя красота не принесла ничего, кроме горя...
- Не говори так, Мухаббат! - возразил ей старик. - Твоя красота радовала нас и украшала нашу унылую и однообразную жизнь! А теперь и спасает!
- А стоит ли ваша жизнь того, чтобы спасать ее такой ценой?! - с гневом и горечью воскликнула Мухаббат. - Кто дал вам право решать, жить мне или умереть?! Почему вы не выйдете на бой с драконом как мужчины, а жертвуете более слабыми или такими, кто не может сам за себя постоять?!
- Лучше пожертвовать одним, чем всеми!
- Лучше для кого?! Для дракона?! Для всех?! Или для одного?!
- Ты слишком любишь себя, Мухаббат, - с упреком произнес старик. - Ты должна гордиться тем, что спасаешь свой народ!
- И вам не стыдно? Слабая девушка спасает много здоровых, сильных, молодых мужчин, и ни один из них не говорит: «Я попытаюсь тебя спасти, а не получится - так хоть умру вместе с тобой!»
Они спустились в цветущую долину, и, привязав Мухаббат к столетнему дубу, старики ушли.
Оставшись в одиночестве, Мухаббат попыталась освободиться от пут, но только в кровь изранила руки, а когда солнце поднялось в зенит, она увидела ползущее со стороны мандариновой рощи чудовище.
Медленно переставляя когтистые лапы, дракон тащил по земле сизое брюхо и длинный хвост, и в лучах полуденного солнца старым серебром отливала его чешуя.
Девушка приготовилась уже к смерти, как вдруг путь чудовищу преградил неведомый смельчак.
- Как говаривал мой дедушка: «Не садитесь обедать голодными!» - оглушительно расхохотался дракон. - Весьма любезно со стороны таргиджальцев, что вместо одного блюда они приготовили мне два!
- Смотри не поперхнись! - крикнул Ставер и взмахнул булатным клинком.
В ответ дракон дохнул огнем, в котором булат расплавился, как свеча, но когда огненный смерч развеялся, Ставер, живой и невредимый, стоял на прежнем месте, хотя его одежда и сгорела до последнего лоскутка.
Подпрыгнув, он обхватил руками среднюю шею трехглавого монстра и показал ему язык. Левая голова чудовища повернулась и попыталась схватить насмешника зубами, но Ставер предусмотрительно перепрыгнул на правую шею, и страшные клыки с лязгом сомкнулись на собственном горле.
Средняя голова с тяжким стуком упала на землю, и в тех местах, куда брызнула черная кровь, почва обуглилась.
- У тебя не так много голов, чтобы раскидываться ими направо и налево! - насмешливо крикнул Ставер и скорчил своему противнику преуморительную рожу.
Струя пламени, вырвавшись из левой пасти, отсекла правую голову от шеи, и расплавленная серебряная чешуя потекла по телу Ставера, одев его в сверкающую броню.
- На твоем месте я бы пополз зализывать раны! - дружелюбно посоветовал Ставер, но дракон не внял его совету и, взмахнув покрытым острыми шипами хвостом, обрушил его на советчика. В последний миг Ставер спрыгнул на землю, и многотонный хвост снял последнюю голову.
- Ай-яй-яй! Это что же случилось? - с притворным ужасом воскликнул Ставер. - Нет ума - и три головы не сносить! А послушался бы умного человека - мог бы жить!
Ставер отвязал Мухаббат от дуба и предложил проводить ее в Таргиджал, но красавица лишь отрицательно покачала головою в ответ.
- Все они умерли для меня... Их сожрал дракон... Скажи, чужеземец, примешь ли ты от меня в знак благодарности мою невинность? Может, это и немного, но это все, что у меня есть...
И Ставер не нашел в себе сил отказаться от предложенной награды...




Портрет был почти закончен, но принцесса выглядела на нем красивой раскрашенной куклой. Глаза не жили. В них было выражение мертвого безразличия ко всему на свете. Танаис всматривалась в эти глаза, и ей казалось, что она всматривается в глаза трупа. Она перевела взгляд на сидевшую в кресле напротив принцессу, и успела поймать на миг мелькнувшее в них выражение, и почувствовала, как от этого взгляда вся кровь бросилась ей в голову. Она взяла в руки кисть и нанесла на холст один-единственный мазок, и взгляд портрета ожил, и стал так красноречив, что Танаис и сама испугалась того, что прочла в этом взгляде.
- Могу я взглянуть? - спросила принцесса и, не дожидаясь позволения, подошла к мольберту.
Молча и долго рассматривала она свое изображение, наконец, повернула лицо к Танаис и спросила:
- Чей портрет ты написал?
- Портрет вашего высочества.
- Ты уверен в этом? Может быть, это портрет твоей возлюбленной?
- Это ваш портрет.
- Тогда я велю спрятать его туда, где, кроме меня, его никто не сможет увидеть.
- Для произведения живописи это равносильно смерти.
- Но я не могу выставлять напоказ свою душу!
- Разве в вашей душе есть нечто, чего следует стыдиться?
- В душе каждого человека есть нечто, чего следует стыдиться.
- Каждого?
- Без исключения.
- Вы не слишком-то высокого мнения о людях...
- Потому что и я - человек...
- Следовательно, ничто человеческое вам не чуждо?
- Разумеется.
- И вы стыдитесь того, что есть в вас человеческого?
- Ты слишком любопытен, шут!
- Я не шут.
- Кто же ты?
- Человек.
- Каждый человек в глубине души немножко шут.
- Не стану вас разубеждать. Могу я уйти?
- Ты куда-то торопишься?
- Нет.
- Тогда останься. Ты не получил еще вознаграждения за свою работу.
- В некоторых случаях работа сама по себе является достаточным вознаграждением.
- Я не предлагаю тебе деньги. Это не по-королевски. Я исполню одно, зато любое твое желание. Чего ты хочешь?
Танаис усмехнулась и ничего не ответила.
- Почему ты молчишь?
- Я жду, когда ваше высочество позволит мне удалиться.
- Нет, ты не этого ждешь... - тяжелым и каким-то воспаленным взглядом глядя в лицо Танаис, произнесла принцесса. - Ты ждешь, когда я сама брошусь тебе на шею... Не дождешься. Убирайся!
Ни слова не говоря, Танаис повернулась и пошла к дверям.
- Постой!
Танаис остановилась.
- Хочешь, я поцелую тебя? - быстро спросила принцесса.
- Для шута - это слишком много. Для художника - слишком мало.
- Проклятый гордец! - почти прошипела принцесса. - Как твое имя?
- Танаис.
- Какое красивое имя... Что оно означает?.. Впрочем, не отвечай. Вдруг окажется, что оно означает какой-нибудь вздор… А выдумать можно что-нибудь красивое, и каждый день - разное... Может быть, Танаис - это отразившаяся в озерной глади утренняя заря? Или капля росы на лепестке розы? Или первый поцелуй любви?..
Принцесса перевела взгляд на портрет и спросила:
- Как ее зовут?
- У королевы не бывает имени.
- У королевы есть имя. Но только для одного-единственного человека. Для того, кого она любит... Мы с ней действительно так похожи?
- Только внешне.
- Она лучше?
- Она другая.
Принцесса минуту молча смотрела в глаза Танаис и дрогнувшим голосом произнесла:
- Постарайся запомнить: меня зовут Розалинда... Приходи завтра вечером, когда совсем стемнеет... Я буду ждать...



Над Фермопильским ущельем сгустились лиловые сумерки.
Артакс с горящим факелом в руке бродил по полю брани, как вдруг услышал тихий стон, доносившийся из-под груды мертвых тел.
Вытащив раненого из-под лежавших на нем трупов, он узнал в нем Клеоника, предводителя греческого отряда. В груди юноши зияла глубокая рана, из которой выходил с шипением воздух.
Артакс вытер кровь и, оторвав от рубашки чистую полосу ткани, перевязал рану Клеоника, который пришел в сознание и с напряженным видом прислушивался к мертвой тишине.
- Почему так тихо?
- Бой закончился...
- И кто победил?
Артакс некоторое время молчал, без нужды поправляя повязку и глядя в сторону отрешенным взглядом, наконец, вздохнул и нехотя ответил:
- Османы смогли пройти через ущелье только по трупам греков. Поэтому их трудно назвать победителями, как греков трудно назвать побежденными. Они погибли, но не сдались...
Клеоник страшно заскрипел зубами, и протяжный, хриплый стон отчаянья вырвался из его израненной груди.
- О боги, почему я не погиб со всеми вместе?!
- Грешно так говорить...
- А не грешно остаться в живых, когда твои друзья сложили головы в бою? Нет для грека более презренного существа, чем бежавший с поля боя трус! Он покрывает несмываемым позором не только себя, но и весь свой род, и даже имя его запрещено произносить вслух!..
- Разве ты бежал с поля боя? Разве не нашел я тебя истекающим кровью среди вражеских трупов?
- Воинская доблесть всегда считалась у эллинов высшей добродетелью, а смерть в бою - самой завидной участью, ибо павший на поле битвы герой удостаивался места на пиру богов и на ложе богинь, тогда как для предателя и труса не находилось во всей Элладе ни куска хлеба, ни глотка воды, ни места у очага... Теперь я не смею вернуться домой, чтобы не опозорить ту, что дала мне жизнь...
- Мать остается матерью, что бы ни случилось...
- Ты не знаешь эллинских матерей, чужеземец. Сын, на котором лежит клеймо предателя и труса, более чужд их сердцу, чем враг отечества... Эллинские женщины слишком привыкли рожать героев, а теперь даже бесплодные станут указывать на нее пальцем, говоря: «Лучше совсем не быть матерью, чем быть матерью труса!» До самой смерти не избыть ей позора... И я тому виной...
- Если потребуется, я подтвержу под присягой, что ты сражался, как истый эллин.
- Спасибо, чужеземец. Но твое слово здесь ничего не значит...
- И все же мать примет сына любым - израненным, больным, изувеченным...
- Но не опозоренным... И только кровью смогу я смыть свой позор...
- Ты потерял уже столько крови, что ею можно смыть и настоящую измену. А я не нахожу измены или трусости в том, что тебе выпал иной жребий, чем остальным... Ведь человек не решает, жить ему или умереть. А там, где нет выбора, нет и ответственности... Я отнесу тебя к твоей матери. И если она закроет перед тобою двери дома, мне придется признать, что материнская любовь - это просто чья-то неумная выдумка...
Как непослушного ребенка, Артакс поднял Клеоника на руки и, не обращая внимания на его слабые протесты, понес к выходу из ущелья...




Когда Танаис вошла в покои принцессы, та стояла посреди комнаты и задумчиво разглядывала свой портрет.
- Здравствуйте, ваше высочество, - с поклоном сказала Танаис, но, не отвечая на приветствие, принцесса кивком указала ей на кресло и села напротив.
- Я весь день думала о тебе... Я пыталась понять, как удалось тебе проникнуть в тайну, в которой я и сама не осмеливалась себе признаться...
- Это тайна искусства. Любое произведение, будь то книга или картина, говорит о человеке вообще людям вообще, но читателю или зрителю всегда кажется, что говорит оно только с ним и только о нем... Вероятно, это происходит оттого, что каждому человеку свойственно считать себя центром мироздания, вокруг которого вращается и небо, и земля, а остальные люди представляются ему статистами либо зрителями, на глазах у которых он разыгрывает свою роль...
- Например, роль шута?
- Или королевы.
- И какая из этих ролей, по твоему мнению, труднее?
- Самое трудное - в любой роли оставаться самим собой.
- И тебе это удается?
- Не всегда.
- Мне надоело говорить о грустном. Попытайся меня рассмешить.
- Разве должность придворного шута свободна?
- При моем дворе нет недостатка в шутах. Но их шутки уже не веселят меня. Глупость иногда бывает смешной. Но гораздо чаще она раздражает.
- Ум раздражает еще сильнее, и редко бывает смешным.
- Ум бывает острым или глубоким. С людьми, обладающими глубоким умом, мне скучно, потому что сама я совсем не умна и мне неинтересны ученые разговоры. Но мне нравится общаться с людьми, наделенными острым умом. Они, быть может, несколько поверхностны и малосведущи в философских тонкостях. Зато с ними никогда не бывает скучно.
- Судя по всему, меня ваше высочество относит к числу последних. Признаться, это меня слегка задевает, хотя я и не претендую на глубокомыслие.
- Неужто мне удалось пробить стальной панцирь твоей самоуверенности? Если так, я рада.
- Значит, шуту хотя бы отчасти удалось справиться со своей задачей.
- Но ты еще не рассмешил меня, шут.
- Лучше радость без смеха, чем смех - без радости.
- Точка зрения королевы совсем не обязательно совпадает с точкой зрения шута.
- Только потому, что у шутов зрение часто острее. Как и ум.
- Топор моего палача еще острее. И если ты будешь продолжать в том же духе, можешь не сомневаться, что очень скоро ты сможешь убедиться в этом лично.
- Последний довод королев. Я умолкаю.
- Это мудро... Итак, мне понравился твой портрет, хотя и не совсем. Я исполню свое обещание и награжу тебя по-королевски. Выскажи любое желание, и оно немедленно будет исполнено.
- У любого шута есть только одно желание: стать когда-нибудь королем. Или, на худой конец, любовником королевы.
- Чтобы стать любовником королевы, нужно быть, на худой конец, королем.
- Или наоборот.
- Так ты совсем меня не любишь?
- Совсем.
- Но ты, по крайней мере, влюблен?
- Отнюдь.
- И все же хочешь стать моим любовником?
- Если ваше высочество будет очень настаивать...
- Наглец.
- Напротив. Я сделаю это только из почтения к вашему высокому сану.
- Скажи, почему я до сих пор не приказала отрубить тебе голову?
- Потому что вы меня любите.
- Ложь! Как можно влюбиться в женщину?!
- И давно вы об этом догадались?
- С первой минуты... Но меня забавляла эта игра, и я не подавала вида, что разгадала тебя...
- Возможно, вначале это была игра. Но вся штука в том, что любая игра имеет тенденцию перерастать в трагедию...
- Глупости... Идем на балкон. Возьми вино и вазу с фруктами.
Они вышли на балкон и, наполнив вином два кубка, один из них Танаис протянула принцессе.
- Какая ночь! - негромко воскликнула Розалинда, глядя в шумевший под порывами теплого ветра ночной сад. - Я хочу выпить ее по капле, как это вино...
Она омочила губы в вине и повернулась лицом к Танаис.
- Поцелуй меня...
Танаис молча покачала головой.
- Почему?
- Потому что утром наваждение рассеется...
- Утро не наступит никогда...
Перед рассветом Розалинда уклонилась от поцелуя Танаис и тихо прошептала:
- Человек о многом забывает... Но такие ночи он помнит всю жизнь...
- На всю жизнь воспоминаний не хватит...
- Мне хватит. Я бережливая... Прости, но если я сейчас не усну, я умру...
Розалинда положила голову на плечо Танаис, закрыла глаза и мгновенно погрузилась в глубокий сладкий сон.
Танаис долго смотрела на спящую принцессу и вдруг заметила, что она не дышит. Она наклонилась к полуоткрытым устам и коснулась их поцелуем, и поразилась холоду и бестрепетности прекрасных уст.
- Что я натворила... - с ужасом прошептала Танаис, запустив длинные пальцы в пышные волосы и раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник. - Это был мой грех, почему же расплатилась за него она? О, будь ты проклята, злосчастная и губительная страсть! Разве ты стоишь такой жертвы?! Разве есть хоть что-нибудь под небом и на небе, за что стоило бы платить такую цену?! Многих убила моя ненависть, но впервые убила моя любовь! Кровожадное чудовище, зверь, ненасытный и вечно алкающий, каких еще жертв желаешь ты?!
Так восклицала она, содрогаясь от плача и осыпая мертвое тело принцессы безумными ласками и бессчетными поцелуями, словно они могли воскресить ее.
Но безответно и холодно, как мрамор, было дивное тело, и только в уголках прекрасных губ затаилась улыбка блаженства, словно говоря без слов, что да, есть под небом то, за что стоит платить такую цену...
Завернув мертвую красавицу в ковер, Танаис наскоро оделась и, незаметно покинув дворец, зашагала по направлению к Гефсиманской роще.



Вар возился с Миром на барсовых шкурах, когда в шатер вошел Девлет и с низком поклоном спросил:
- Не угодно ли повелителю взглянуть на последнюю добычу?
- Есть что-нибудь интересное?
- Прости, повелитель, но мне, с моим простым и грубым вкусом, трудно судить о том, что может представлять интерес для тебя.
- Не скромничай.
- Одна из пленниц прекрасна, как солнце, луна и звезды, и все, что ни есть в мире наилучшего и наипрекраснейшего.
- Почему же ты не взял ее себе?
- Я недостоин лечь в грязь у ее ног...
- Разве ты не мужчина?
- В мире есть только один мужчина, достойный обладать такой красавицей...
- Твоя верность не останется без награды. Скажи, чего ты хочешь?
- Я не смею говорить...
- Я приказываю.
- Когда повелитель натешится своей новой игрушкой, смеет ли Девлет надеяться, что ему будет дозволено взять ее в жены?
- Но я совсем не хочу, чтобы все рогоносцы отсюда до Последнего моря потешались над моим лучшим и преданнейшим слугой!
- Пусть. Мне все равно.
Вар задумчиво смотрел на Девлета несколько мгновений, потом повернулся к Миру и сказал:
- Поиграй на воздухе, малыш...
Когда Мир выбежал из шатра, Вар, не глядя на Девлета, произнес:
- Приведи ее. А завтра утром она станет твоей женой.
Девушка, спустя несколько минут представшая перед Варом, и впрямь была необыкновенно хороша собой.
- Как тебя зовут? - спросил Вар, с нескромным видом разглядывая ее.
- Гюлиджан, - еле слышно ответила она и опустила длинные ресницы под раздевающим взглядом Вара.
- Я внушаю тебе страх? - спросил с усмешкою он.
- Скорее отвращение.
- Я так уродлив?
- Ты знаешь сам, что красив. Но отвращение внушают мне твои поступки, а не твоя внешность.
- И что же совершил я такого, что способно внушить отвращение?
- На твоей совести тысячи убийств, а ты спрашиваешь, что ты совершил?!
- Назови хотя бы одного человека, которого я убил своей рукой.
- Возможно, сам ты и не убивал. Но убийцы действовали по твоему приказу!
- Я не приказывал убивать. Но война есть война. И на ней часто страдают ни в чем неповинные люди. Поверь, насилие не доставляет мне никакого удовольствия. Я - не палач. Я - врач. Врачу ведь часто приходится пускать кровь, но он делает это ради спасения больного, а вовсе не потому, что ему нравится причинять страдания.
- Я не верю ни одному твоему слову!
- Я не хочу оправдываться. Напротив, я полностью признаю свою вину. Но не я создал этот мир, в котором для достижения длительного блага приходится прибегать к помощи необходимого зла.
- Необходимого кому?
- Всем. И прежде всего, твоему народу. Отныне он входит в состав Империи Незаходящего Солнца, и уже никто не посмеет чинить ему вред.
- Кроме тебя?
- Я не делаю зла ради зла. Можешь мне не верить, но это - сущая правда.
- Сейчас ты похож на ястреба, который хочет казаться голубем...
- Я совсем не голубь. Я даже не ястреб. Я - орел, перед которым равно трепещут и голуби, и ястребы.
- От скромности ты не умрешь...
- Я не понимаю этого слова. Никому ведь не приходит в голову упрекать алмаз в том, что из скромности он не притворяется стекляшкой или хрусталем. Я пытался найти пределы своей силы, но до сих пор это мне не удалось. Во всем мире нет ничего, что могло бы остановить меня на пути к моей цели. И я не намерен в угоду кому-либо выглядеть или казаться слабее, чем я есть.
- И что же это за цель, к который ты готов шагать по трупам?
- Я хочу создать Царство Божие на земле. Если мне это удастся, в мире прекратятся войны, смуты, исчезнут голод и болезни, восторжествует добро и справедливость.
- Царство Божие нельзя создать путем насилия...
- Я слышал об этом. Насилие порождает насилие, нельзя достичь благой цели негодными средствами, и так далее. Это болтовня чистоплюев и слюнтяев, которые ничего не могут сделать для улучшения мира сами и пытаются помешать тем, кто и хочет, и может изменить этот мир к лучшему. Я не боюсь испачкать свои руки ни кровью, ни грязью, потому что цель, которую я поставил перед собой, велика и чиста, и все зло, причиненное мной для ее достижения, будет оправдано тем благом, которое за этим воспоследует. Но я пригласил тебя не для того, чтобы спорить о добре и зле. Оставим этот бесполезный разговор и побеседуем о чем-нибудь более приятном, например, о любви. Ты знаешь, что такое любовь?
- Каждый человек это знает.
- Даже так? - усмехнулся Вар. - Ну и что же это такое?
- Это когда два человека жить друг без друга не могут...
- А ты любила когда-нибудь?
- Да...
- И где он сейчас?
- Его нет.
- Он бросил тебя?
- Он погиб от рук твоих убийц!
- А ты жива. И еще долго будешь жить. Отсюда можно сделать вывод, что ты его не любила.
- Я внутри умерла... И я уже никого не смогу полюбить так, как его...
- А этого совсем и не требуется. Люди все разные. Разве можно разных людей любить одинаково?
- Я вообще никого не полюблю!
- Такая молодая и красивая? Не верю!
- При чем тут молодость и красота?
- При том, что кровь горяча, и не захочешь любить, а влюбишься. В меня, например.
- Ни за что! Я ненавижу тебя!
- Неужели? Посмотри мне в глаза...
Гюлиджан подняла свой взор на Вара, но то, что она увидела в его глазах, заставило ее вновь потупиться.
- Чего ты испугалась? - спросил с усмешкою Вар. - Я ведь не насильник. Тела без души мне не нужно. Мой девиз: «Все - или ничего!»
- Могу я уйти?
- Не смею удерживать. Но прежде подумай о том, что ожидает беззащитную девушку, когда она останется одна среди грубых и жестоких воинов, изголодавшихся по женской ласке...
Гюлиджан вновь опустилась на ковер.
- Налить тебе вина? - спросил Вар.
Девушка кивнула и, когда Вар подал ей кубок, машинально выпила его до дна.
- Удивительная вещь - женская красота, - задумчиво произнес Вар, исподволь разглядывая свою гостью. - Кажется, в целом мире нет ничего более хрупкого, беззащитного и преходящего, и в то же время более могущественного, опасного и вечного... Какой грубой и неодухотворенной выглядит по сравнению с ней красота мужчины... Посмотри, ведь я довольно красив для мужчины, но разве можно сравнить меня с тобой?
Гюлиджан взглянула на Вара и в глубине души не смогла не признать, что сидевший перед ней юноша был прекрасен, как античный бог, и в то же время ужасен, как сама Смерть.
Вар улыбнулся и продолжил:
- Кажется, сама природа задумала мужчину для войны и убийства. В жилистой, мускулистой мужской руке меч выглядит вполне допустимым и приемлемым, тогда как в слабой и нежной руке женщины даже фруктовый нож выглядит чем-то противоестественным и чужеродным. Крайности не могут не привлекать друг друга, не правда ли?
Гюлиджан молчала, и только вздрагивающие ноздри выдавали ее волнение.
- Почему ты не отвечаешь? Ты не хочешь разговаривать со мной?
- Нет.
- Хочешь, в знак моего к тебе расположения, я отпущу на волю пленных? Не всех, разумеется, а, скажем, тех, кого ты сможешь назвать по имени.
- И чего ты потребуешь взамен? Ты ведь из тех, кто считает, что каждое доброе дело имеет свою цену.
- Поверь, я не попрошу слишком много. Или ты считаешь, что один поцелуй - чрезмерно высокая плата за свободу твоих близких?
- Нет, я так не считаю...
- Девлет! - крикнул Вар, и слуга тотчас явился. - Запиши имена, которые назовет моя гостья. Этих людей я отпускаю на волю.
Наморщив от напряжения лоб, Гюлиджан принялась перечислять имена друзей, родственников, знакомых и незнакомых, даже врагов, но когда закончила, весь список занял не более половины листа.
- Выпьем за свободу, - предложил Вар, когда Девлет отправился выполнять его приказание, и налил в бокалы вина.
- Я не стану пить за свободу с тобой, - с вызовом ответила девушка.
- Несмотря на то, что я выпустил на свободу твоих близких?
- Ты выпустил их из маленькой тюрьмы. Но кто выпустит их из большой тюрьмы, в которую ты собираешься превратить весь мир?
- Смерть, - равнодушно ответил Вар. - И можешь не сомневаться, что, если ты не выполнишь наш уговор, еще до рассвета она выпустит их из большой тюрьмы, которой является мир.
Содрогнувшись, словно к ней прикоснулись раскаленным железом, Гюлиджан потянулась к Вару всем телом и, как птичка, клюнула его носом в небритую щеку.
- Это твой жених тебя так целоваться научил? - усмехнулся Вар.
- Я никогда ни с кем не целовалась. Кроме мамы, - покраснев, призналась девушка.
- Я буду великодушен, - сказал Вар. - Я совершенно безвозмездно обучу тебя этой науке, после чего ты выполнишь наш уговор...
Не дожидаясь ответа, он властно привлек девушку к себе и запечатлел на ее губах долгий поцелуй.
- Ничего сложного, верно? Запомнила или повторить?
- Повтори, - потрясенно пролепетала Гюлиджан и, обхватив шею Вара обеими руками, неумело прижалась губами к его губам.
Руки Вара скользнули вниз по талии девушки и крепко прижали ее бедра к бедрам Вара. Она почувствовала, как что-то твердое уперлось ей в живот, и попыталась отстраниться, но Вар обнимал ее так крепко, что она не могла пошевелиться, и вдруг поняла, что ей совсем не хочется, чтоб он это прекратил. Руки Вара ласкали ее грудь, и она уже не думала о том, что эти руки по локоть обагрены кровью ее сородичей, как вдруг короткая острая боль обожгла ее тело.
Девушка вскрикнула и рванулась, но Вар с силой притянул ее к себе и прошептал:
- Потерпи немного...
А потом она забыла обо всем на свете, кроме того, кто вторгался в ее тело, как захватчик. Она потеряла счет времени и не могла вспомнить, день сейчас или ночь, она полностью покорилась воле Вара и исполняла с готовностью все его желания, получая от этого ни с чем не сравнимое наслаждение. Она делала то, о чем прежде и помыслить не могла без отвращения, но теперь ей казалось, что это правильно, хорошо и прекрасно, потому что это делал с нею Он, ее единственный, ее Бог...
Наконец, Вар остановился, взял девушку двумя пальцами за подбородок и посмотрел ей в глаза.
- Я хочу вознаградить тебя за твою любовь. Завтра ты станешь женой Девлета, и в приданное тебе я дам столько золота, сколько смогут увезти пятьдесят верблюдов.
- Я чем-то не угодила тебе, мой господин? - вздрагивающим голосом спросила Гюлиджан.
- Если бы ты не угодила мне, я отдал бы тебя не замуж за Девлета, а на потеху солдатам! - жестко отрезал Вар.
- Тогда, по крайней мере, я бы знала, что сама виновата в своем несчастье! Не бросай меня, мой господин! - воскликнула Гюлиджан и, обхватив колени Вара руками, залилась горькими слезами.
- Сердце женщины мягче воска. Скоро ты утешишься и будешь счастлива с Девлетом.
- Скорее умру!
- Будет так, как я сказал! - раздраженно отрезал Вар и оттолкнул Гюлиджан от себя.
Она упала на ковер, но с плачем подползла к ногам Вара и, как побитая собака, глядя на него снизу вверх, произнесла:
- Хорошо, мой господин... Ты знаешь, что у меня не может быть желаний, отличных от твоих. Я выйду замуж за любого, на кого ты укажешь, даже если это будет уродливый и нищий старик...
Тронутый ее любовью и красотой, Вар привлек ее к себе и поцеловал...
Два обнаженных тела предавались любви на барсовых шкурах. Вдруг Гюлиджан хрипло вскрикнула и сделалась недвижна. Вар поспешно отстранился и приложил ухо к ее груди.
- Лекаря сюда! - крикнул он во все горло и стал трясти Гюлиджан за плечи, но тщетно.
Спустя минуту, показавшуюся Вару вечностью, в шатер вошел сухонький седой старичок. Вар бросился к нему, за шиворот подтащил к телу мертвой любовницы и отрывисто произнес:
- Получишь столько золота, сколько поместится в моем шатре, если спасешь ее!
Старичок осмотрел умершую и беспомощно развел руками:
- Увы, но я не Господь Бог...
- Отчего она умерла? - глухо спросил Вар.
- От любви...
- Глупости! От этого еще никто не умирал! Говорят даже, что это полезно для здоровья! - нарочито грубо отрезал Вар, и старичок с удивительным для его возраста проворством выскочил за полог шатра.
Вар лег рядом с Гюлиджан и овладел уже холодеющим телом.
Он любил мертвую с такой неистовой и бурной страстью, с какой никогда не любил живую, и твердил сквозь слезы:
- Прости меня... Если бы я знал... Если бы я только знал...




Гигантские кипарисы окружали со всех сторон маленькое лесное озеро, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густо переплетенные ветви. Прохлада, покой и полумрак царили вокруг, и, опустив свою скорбную ношу на землю, Танаис принялась рыть могилу руками.
Когда глубокая, как колодец, яма была готова, она бережно развернула ковер и в последний раз посмотрела на прекрасную даже в смерти возлюбленную.
Принцесса казалась спящей. Длинные тени от ресниц полукружьями лежали на ее бледных щеках, и казалась она такой живой, что Танаис никак не могла поверить в смерть принцессы до конца.
Она прильнула поцелуем к устам, но холодны, как лед, были прекрасные уста. Она припала лицом к груди, но холоднее и белее снега была нежная грудь. Она коснулась рукою бедра, но холоднее и глаже мрамора было округлое бедро. Она позвала ее по имени, но ничего не дрогнуло в неподвижном, как маска, прекрасном лице.
И тогда яростный, бешеный, безумный крик всколыхнул не возмущаемую даже легким ветерком гладь лесного озера и прогнал не нарушаемую даже птичьим щебетом тишину заветного леса.
- Смерть! Ты похитила ее у меня! Так берегись же теперь! Я - твой вечный враг! Настанет день, когда и я похищу у тебя твою добычу! Я объявляю тебе войну, в которой одной из нас придется исчезнуть навсегда, ибо слишком тесно нам вдвоем под одним небом!
И грянул гром среди ясного неба, и Танаис показалось, будто небосвод раскололся на куски и погреб и ее, и землю под своими обломками. Какая-то чудовищная сила пригнула ее, как былинку, к земле и едва не раздавила, но спустя мгновение вновь воцарилась несказанная тишина, и в этой тишине прозвучал сумрачный и тихий голос:
- Ты осмелилась бросить мне вызов. Ты, верно, думаешь, что защитит тебя твое бессмертие? Но ты бессмертна лишь потому, что Он запретил мне трогать тебя. Не заставляй же меня нарушить Его запрет, и знай, что самое легкое прикосновение моей руки превратит тебя в пригоршню праха.
Танаис подняла голову и осмотрелась кругом, но никого не увидела.
- Где ты? Покажись!
- Я показываюсь лишь тем, за кем прихожу. Твоя возлюбленная взглянула на меня. Ты видишь, что с нею стало.
- Почему ты забираешь самых лучших, самых нежных и самых прекрасных?
- Я всего лишь выполняю Его волю. Он призывает к себе тех, в ком нуждается, и я передаю им Его приглашение.
- Он не может быть таким жестоким!
- Что находишь ты жестокого в этом? Гусеница превращается в куколку, куколка превращается в бабочку, а бабочка вновь становится гусеницей. Жизнь переходит из одной формы в другую по вечному кругу.
- Верни ей жизнь!
- Это не в моей власти. Я забираю жизнь. Но вернуть ее может только Он.
- Значит, даже ты не всесильна?
- Всесилен только Он. Он дает и Он берет, и даже волос не упадет с головы человека без Его воли.
- Пусть душа бессмертна, но как смириться с тем, что могильные черви изгложут это дивное тело?!
- Я не могу вернуть ей жизнь. Но я могу не позволить тлению коснуться ее красоты, - сказала Смерть.
- Так сделай это!
- Отойди от нее. Я взмахну над нею своим саваном, и любая тварь, будь то зверь или человек, птица или червь, падет бездыханной, переступив очертанные взмахом савана границы.
- Значит, одна смерть повлечет за собою целый ряд смертей?
- Другого способа сохранить ее нетленной нет.
- Есть такой способ! Я высеку тело ее из камня, и тысячи лет, пока не иссякнет жизнь на земле, будут люди поражаться его красоте и совершенству!
- Время разрушает даже камни.
- Я отолью ее из самой прочной бронзы!
- Нет бронзы, настолько прочной, чтобы противостоять Времени. Нет ничего, что было бы неподвластно ему. И потом, чего же ты хочешь: уберечь ее тело от тления или сохранить память о ней? Решай скорей. У меня много работы.
- Война?
- Война и многое другое.
Танаис задумалась, не сводя взгляда с тела принцессы, на котором проступили уже трупные пятна. Она представила себе, каким безобразным оно станет, когда начнется неумолимое разложение и наступит, наконец, полный распад, и решительно сказала:
- Сделай это!
Отойдя в сторону, она не мигая уставилась на место, где лежало тело, но увидела только, как почернела и пожухла трава на расстоянии пяти шагов вокруг мертвой красавицы.
В следующий миг словно ураган пролетел над маленьким лесным озером, и вновь наступила не нарушаемая ничем тишина.
- Время! - надеясь на чудо, позвала Танаис. - Поверни вспять! Я не прошу много! Пусть вернется эта ночь!.. Даже Смерть оказалась способной к состраданию! Неужели ты более жестоко, чем она?!
И вдруг что-то замаячило перед нею, но что именно, разобрать было невозможно, ибо, подобно Протею, оно беспрестанно меняло обличья.
- Если я хоть однажды снизойду к подобного рода просьбам, мир сойдет с ума. Поэтому я иду только вперед и только с постоянной скоростью. На всех ведь не угодишь, да и следует людям приучаться жить в настоящем, а не в прошлом или будущем. Жизнь - это не вчера, которое уже прошло, и не завтра, которое еще не наступило, а сейчас, которое только что было будущим, и вот уже стало прошлым. И прожить ее надо так, чтоб не кричать потом: «Время! Поверни вспять!» - словно Время - погонщик мулов, который по желанию седока может повернуть в любую сторону... Заботься о будущем в настоящем, чтобы оно не отомстило тебе, когда станет прошлым...
- Постой, не исчезай! - вскричала Танаис, но Время, не слушая ее, пропало, будто провалившись сквозь землю.
Танаис в последний раз прижалась губами к холодным устам принцессы и, не разбирая дороги, пошла прочь.
Матерый волк, выскочив из чащи, кинулся к мертвому телу, но едва его передние лапы коснулись почерневшей травы, жалобно заскулил и, уткнувшись мордой в землю, замер...




На стук Артакса двери открыла высокая прямая женщина в траурном платке, из-под которого выбивались на гладкий, без морщин, лоб пряди седых волос.
Клеоник, здоровой рукой опиравшийся на плечо Артакса, с напряженным лицом шагнул вперед и, собравшись с силами, произнес:
- Здравствуй, мама... Я вернулся...
Что-то едва уловимо дрогнуло в лице женщины, но она скрепилась и суровым тоном ответила:
- Я не знаю тебя, юноша... Мой сын оказался трусом. Только его тела не нашли среди тех, кто погиб в Фермопильском ущелье...
- Да нет же, мама! - отчаянно крикнул Клеоник и сорвал повязку, обнажив гноящуюся рану. - Я не трус, мама... Но я жив...
- Я не знаю тебя, юноша, - неумолимо повторила женщина. - Но я готова оказать тебе помощь. Войди в мой дом.
Несколько мгновений мать и сын смотрели в глаза друг другу, и Клеоник тихо произнес:
- Благодарю тебя, добрая женщина. Я не сомневаюсь, что твой сын сражался и погиб в Фермопилах, как герой. Потому что такая женщина, как ты, не может быть матерью труса... Мир его праху. Прощай.
И Клеоник не оглядываясь зашагал прочь.
Он уходил все дальше от родного порога, а женщина и Артакс смотрели ему вслед.
На дороге показался конный отряд османов.
Клеоник извлек из ножен короткий меч и встал посредине узкой дороги, преграждая врагам путь к материнскому дому.
Осадив коней, османы с изумлением уставились на неведомо откуда взявшегося смельчака. Один из них подъехал к Клеонику и, наклонившись с седла, что-то произнес.
Это были последние слова в его жизни. Меч Клеоника воткнулся ему в живот, и прежде чем турецкие сабли оборвали жизнь юноши, он успел заколоть еще двоих.
Сняв с гордо поднятой головы траурный платок, женщина медленно и величаво пошла по дороге, на которой лежало в пыли изрубленное кривыми саблями тело ее сына, и, подойдя, опустилась перед ним на колени.
- Прости, Клеоник, свою недостойную мать... Как могла я поверить, что ты оказался трусом...
Бережно, словно опасаясь разбудить спящего, она взяла меч из рук сына и воткнула себе в грудь.
Османы, как один человек, обнажили головы, и Артакс услышал, как кто-то из них вполголоса произнес:
- Нам не победить народ, чьи матери рожают таких сыновей...


Танаис сидела на берегу реки и, глядя на струящуюся у ее ног воду, думала о Розалинде, и с каждой минутой смерть принцессы представлялась ей все более нелепой, жестокой и несправедливой.
- Я говорила со Смертью и Временем. Почему бы мне не поговорить с Тем, Кто неподвластен Времени и Смерти? - пробормотала она вслух и, встав, крикнула в голубое, безоблачное небо. - Ты слышишь меня?!
- Я слышу тебя. Зачем же так кричать? Люди посадили Меня на облако, но Я повсюду и во всем. Частица Меня заключена в каждом человеке, и люди привыкли называть ее душой. Я слушаю тебя. Говори.
- Почему Ты взял ее?
- Потому что время жизни ее истекло и исполнилось ее предназначение.
- В чем оно состояло?
- Неужели ты настолько близорука, что спрашиваешь об очевидном?
- Я не Бог, и моя близорукость простительна.
- Предназначение каждого человека состоит в том, чтобы вырастить свою душу. Ее душа достигла своего расцвета в эту ночь, и Я сорвал ее, как срывает садовник распустившуюся розу.
- Это жестоко...
- Было бы более жестоко погубить эту нежную и страстную душу тоской и одиночеством... Есть любовь, подобная степному пожару. Выжженную пустыню оставляет она за собой, и уже ничего никогда не вырастет из опаленной огнем почвы... А теперь ее душа спасена и блаженствует в раю.
- Я не хочу жить. Возьми назад свой дар...
- Не думал Я, что ты так малодушна... Первое же испытание твоей веры сломило тебя... Как могла ты усомниться во Мне, как могла возгордиться настолько, что решила, будто тебе ведомы пути, которыми Я иду? Но Я отпускаю тебе этот грех и говорю: «Ступай, и впредь не греши». Я не зову за Собой маловерных, которые каждый Мой шаг подвергают сомнению и критике, словно человек, который не знает даже того, что будет с ним через миг, может знать Мой замысел и судить о Моих путях. Лишь тех зову Я за Собой, кто готов, доверясь Мне, с закрытыми глазами идти над пропастью. И лишь они перейдут. Ты помнишь, что Я сказал? «Аз есмь воскресение и вечная жизнь. Верующий в Меня не умрет». Но Я же сказал: «Мне отмщение, и Аз воздам!» Я не есть бог добра. Я не есть бог только добра. Я есть Бог. Я самодостаточен. Но Я создал мир. Для чего, как ты думаешь?
- Я не знаю.
- Подумай. Зачем Мне, который совершенен и не нуждается ни в чем, такая обуза? Чего Я хотел и к чему стремился, создавая Вселенную и человека? Ведь тот, кто хочет и стремится, несамодостаточен и несовершенен. Думай.
- Я не знаю.
- Ты любишь играть в шахматы?
- Да.
- Я тоже. Мир - Моя доска. Люди - Мои фигуры. Я играю с вечным Моим противником партию за партией, и Мне нравится эта игра. Заблуждаются те, кто представляет Меня добреньким дедушкой с седою бородой. Мир, основанный только и исключительно на добре, Мне не нужен. Это скучный и мертвый мир. Только мир, в котором идет вечная борьба добра и зла, мир, в котором люди любят, страдают, творят и разрушают, только такой мир интересен Мне и достоин права на жизнь.
- И какой фигурой она была на Твоей доске?
- Пешкой. Обычной пешкой.
- Ей хорошо сейчас?
- Да.
- Она помнит меня?
- Да.
- Благодарю Тебя.
Ответом было молчание, но в следующий миг Танаис поняла, что это не молчание, а тишина.
Аудиенция окончилась.



Протирая заспанные глазки кулачками, Любовь вышла из спаленки и тоненьким голоском позвала:
- Маия! Я чуёчки не могу найти!
Она отняла ладошки от лица и замерла на месте с полуоткрытым ротиком.
В центре зала, упираясь макушкой в потолок, стояла нарядная, пушистая красавица-ель.
- Это что?
- Счастливого Рождества, девочка, - сказала Мария и поцеловала Любовь в щечку.
- Что такое Ёждество?
- Это праздник. В этот день много-много лет тому назад родился Спаситель.
- Чей спаситей?
- Спаситель мира.
- А что такое мий?
- Ну, мир - это место, где живут люди.
- Дом?
- В мире очень много домов.
- Гоёд?
- В мире много городов.
- Много - это скойко?
- Больше, чем ты можешь себе представить.
Любовь на минуту задумчиво умолкла, но так и не придумав, что бы такое еще спросить, пожаловалась:
- А я чуёчки потеяя.
- На Рождество все потерянное ищут под елкой. И обычно находят.
Девочка с забавной детской неуклюжестью спустилась по лестнице и, заглянув под нижние ветви ели, с торжествующим видом вытащила оттуда туго набитый шерстяной чулочек.
- Там что-то есть... - заговорщицким шепотом сообщила она Марии и, сунув ручку внутрь, извлекла на свет тряпичную куклу, толстые вязаные носки, шарфик и варежки.
- Это мне?
- Чулочек твой, значит, и все, что в нем находится, тоже твое. Но, если мне не изменяет память, у тебя было два чулка.
Из-под елки немедленно был извлечен второй чулок. В нем оказались чудесные маленькие туфельки, золотой гребешок и серебряное зеркальце.
- Это тоже мне?
- Не думаю, что эти туфельки придутся впору мне или Коринне.
- А откуда это все взяёсь? - с зарождающимся подозрением спросила Любовь.
- В ночь на Рождество добрый Дед Мороз ходит по домам и всем послушным детям кладет под елку подарки.
Удовлетворенная ответом, Любовь потащила подарки в свою комнату, но на полпути вдруг остановилась, и на ее лице возникло уже хорошо знакомое Марии опасное выражение.
- Посьюшай, Маия, значит, до того, как ёдийся спаситей, всем юдям быё пьёхо?
- Да, - с обреченным видом ответила Мария.
- А он всех спас, и всем сьязу стаё хоёшо?
- Всем хорошо не стало. Но, если бы не Спаситель, было бы еще хуже.
- А как он их спасай?
- Он спас людей, приняв их грехи на себя.
- Гьехи? - озадаченно переспросила Любовь.
- Это значит - плохие поступки, - объяснила Мария и, желая отвлечь внимание девочки от опасной темы, сказала. - А ты знаешь, какой пирог испекла сегодня Коринна?
Но Любовь совсем не просто было сбить с толку.
- А как он пьиняй их гьехи на себя?
- Ну вот, представь, что ты разбила вазу и, желая избежать наказания, свалила вину на кошку. А другой ребенок, пожалев кошку, сказал, что вазу разбил он. Вот также поступил и Спаситель.
- Его наказаи? - с сочувствием спросила Любовь.
- Да.
- В угой поставии?
- Не совсем.
- Отшьепаи? - испуганно округлила глаза Любовь.
- Нет.
- Оставии без сьядкого? - с настоящим ужасом спросила Любовь.
- Нет.
Сколько ни думала, Любовь не смогла вообразить себе более жестокого наказания и спросила в лоб:
- А что с ним сдеяи?
- Его распяли, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
Любовь с важным видом кивнула, давая понять, что кому-кому, а уж ей-то лучше всех известно, что означает это слово.
- Когда я что-нибудь ямаю, мама меня тоже иногда немножко яспинает. Это совсем не бойно.
Думая, что допрос окончен, Мария предприняла попытку к бегству, которая в зародыше была пресечена новым вопросом Любви.
- А зачем он это сдеяй?
- Что?! - непроизвольно сжимая пальцы в кулак, свирепо спросила Мария.
- Зачем он спасай юдей?
- Он хотел дать им возможность исправиться, потому что он добр и справедлив, - процедила сквозь зубы Мария.
- Долго вы еще собираетесь болтать? - выходя из столовой, спросила Коринна. - Завтрак стынет.
Любовь бросилась к праздничному столу, а Мария с облегчением перевела дух и тихо шепнула на ухо подруге:
- Ты мне просто жизнь спасла... Придется приглашать богословов. Боюсь, в одиночку мне с ней не справиться.
- Взялась воспитывать, так воспитывай, - насмешливо улыбнулась Коринна и сказала дочери, отрезавшей большой кусок торта. - А почему ты не хочешь съесть сначала пирог? Это твой любимый, с курицей.
- Аппетита нет!
- Господи Боже, ты где это слово слышала?
- На уице. А что, это пьёхое сьёво?
- Обычное. Только немного странно, что при этом ты не знаешь более простых слов.
- А ты знаешь все сьёва? - живо заинтересовалась девочка.
- Боюсь, что нет. Поэтому со всеми вопросами обращайся, пожалуйста, к Марии.
- Спасибо, Коринна. Век не забуду твоей доброты, - сказала Мария.
- А ты как думала, дорогая? Хлеб воспитателя, может быть, самый трудный хлеб... Ну, с Рождеством вас, мои дорогие!..




Князь, окруженный ощетинившейся копьями дружиной, сидя верхом на добром скакуне, гневно выкрикивал в собравшуюся на площади толпу:
- Донесли мне, что вы, смерды, отказываетесь подати платить и крамолу супротив князя куете! За сию вину постановляю всех изборцев без различия звания, возраста и пола посадить в острог до особого указания, а имущество их передать казне!
- Не спеши, князь. Не ты сеял, не тебе и жать, - сказал Глеб, выходя из толпы народа. - Уводи своих людей, не то худо тебе придется...
- Мне угрожать?! - князь едва не задохнулся от злости. - Взять его!
Несколько дружинников кинулись к Глебу, но он жестом остановил их и миролюбиво произнес:
- Погодите, люди ратные! Сколько князь вам платит за службу верную? Я плачу вдвое!
- Мы присягу давали. Слово наше крепкое и непродажное! - хмуро ответил за всех немолодой богатырь.
- Да разве князю вы присягали?! - горячо воскликнул Глеб. - Вы земле русской присягали на верность и народу русскому! Был я в иных землях, и видел, как литвин дружится с варягом, грек с турком, франк с норманном! А ведь у них разный язык и разная вера, разное прошлое, в котором многие из них враждовали друг с другом! Но у них хватило мужества и мудрости переступить через старые обиды, забыть о разнице в обычаях и нравах и притерпеться к чужой вере! Ради чего они это сделали? Что принудило их объединиться и заключить союз? Понимание собственной выгоды! А что же Святая Русь? Единая вера, единый язык, общее прошлое, общие нравы и обычаи, а все отгородились друг от друга плетнями и заборами, и уж лучше пойдут на поклон к басурману, чем к соседу-русичу! А басурманам того и надо! Грызитесь, говорят, грызитесь! А как ослабнете, тут-то мы вас со всеми потрохами и слопаем! И в ожидании, пока вы погубите друг друга, они скупают за бесценок ваши богатства! Золото, самоцветы и пушнину везете вы туда, а что получаете взамен? Топоры, сделанные из добытой вами руды! Рубахи, сшитые из выращенного вами льна! Сапоги, стачанные из выделанной вами кожи! Но руду, лен и кожу вы продавали за грош, а товары из них покупаете за рубль! Учитесь производить и торговать! У меня, к примеру, даром и сор не пропадает! Все идет в дело! Скоро я снаряжу торговый караван в Европу, потому что мой товар - самого высшего качества и выдержит любое сравнение! Я не стану покупать на вырученные деньги ни шелков, ни парчи, ни вин, ни яств! Яства съедятся, вино выпьется, парча и шелка износятся! Я куплю то, что неподвластно времени и год от года ценится все дороже! Я куплю умелые руки и умные головы тамошних мастеров! Я привезу их сюда, на Святую Русь, и каждому из них дам дюжину подмастерьев. И когда они вернутся на родину, каждый оставит после себя двенадцать мастеров. Не двенадцатикратно, а тысячекратно оправдаю я свои издержки, ибо мастер, создающий хорошие вещи, постоянно приносит доход! Решайте же, люди ратные, с кем вам по пути! С князем ли, который родную землю разорил и обобрал хуже печенега или половца, или с народом русским, который всегда был и всегда будет великим и могучим!
После того, как дружина сделала свой выбор, князь остался один перед горожанами, которых он так долго мучил и обирал.
- Что делать с ним? Решайте, люди добрые!
- Пусть идет, куда хочет! - раздались голоса. - Может, найдет себе дело по душе, а нет - его печаль! Он был плохим князем, но власть ведь портит даже хороших людей. Как знать, может, лишившись власти, он снова станет хорошим человеком!



- Прошу садиться, господа, - Коринна сделала короткую паузу и обвела взглядом явившихся к ней на прием купцов. - Я вас внимательно слушаю.
- Госпожа градоправительница, - начал представительный купец в дорогой и богатой одежде. - Мы посланы к вам от купеческой гильдии, чтоб ходатайствовать о пересмотре указа о налогах. Мы снаряжаем торговые караваны и, рискуя состоянием, а нередко и жизнью, отправляемся в дальние страны за товарами. Мы поставляем в город шелка, ковры, наряды, украшения, но после уплаты налогов едва окупаем даже свои издержки. Если так будет продолжаться, торговля станет делом убыточным, и ею никто не захочет заниматься.
- Я понимаю вашу озабоченность, но я не могу снижать налоги на ввозимые вами товары. Сейчас объясню, почему. Во-первых, ввоз продуктов и изделий из-за рубежа мешает развитию внутреннего рынка. Я думаю, не следует вам объяснять, к каким последствиями это может привести. Во-вторых, ввозимые вами товары быстро утрачивают свои полезные свойства и уже не могут их возобновить, тогда как цена золота постоянно повышается. Другими словами, золотой запас Феодосии тает, но благосостояние граждан не возрастает, а понижается. И, наконец, в-третьих, мы не можем вести равноценный обмен, так как вывозимые вами товары не пользуются спросом за границей. Поэтому я предлагаю вам следующее соглашение. Вы направляете свои средства, опыт и знания на развитие местного производства, а я предоставляю вам освобождение от налогов на три года. По истечении этого срока вы вновь станете платить в казну налоги, но они будут вдвое ниже налогов на ввозимые товары.
- Мы зря потратим время и средства, госпожа градоправительница. После китайского фарфора едва ли кто захочет покупать изделия местных гончаров. После персидских ковров едва ли кто выложит деньги за изделия местных ткачей.
- Не думаю, что в Персии и Китае люди рождаются ткачами или гончарами. Кто мешает вам за хорошую плату пригласить искусного мастера из Персии или Китая, чтоб он обучил нанятых вами работников тайнам ремесла?
- Обленились людишки. Слишком мало осталось таких, которые могут, хотят и умеют трудиться.
- Ничего, нужда заставит. Отныне бесплатными в Феодосии будут только три вещи - солнце, воздух и вода. За все остальное придется платить. За счет казны будут жить только сироты, старики и калеки. Я сделаю все, от меня зависящее, чтоб честные и предприимчивые люди процветали. Но тому, кто захочет обогатиться незаконным путем, лучше подыскать себе другое место жительства. Господа, я даю вам три дня на размышление. По истечении этого срока вы должны будете сообщить мне о своем решении. Всего доброго.
Купцы степенно откланялись.
Проводив их до дверей, Коринна вернулась к столу, придвинула к себе кипу бумаг и углубилась в их изучение.




В Изборске царило смятение.
Черниговский князь обложил город станом и грозился перевешать всех жителей, если они не сдадутся до утра.
Изборцы готовились к обороне, а Глеб тем временем сел на коня и поехал во стан черниговского князя.
Он вошел в княжеский шатер и учтиво поклонился.
- Будь здоров, светлый князь! Чем прогневали тебя изборцы, что ты возжаждал их крови?
- Князь ваш обратился ко мне с просьбой пособить в его деле, жаловался, что изгнали вы его с бесчестием. Посадите князя на стол, и я уйду с миром. А нет - пеняйте на себя!
- Прости, светлый князь, но по скудоумию не пойму, что тебе за дело до наших дел? Разве мы звали тебя судьей?
- Свой своему - поневоле брат. Чтоб избавить черниговцев от соблазна бунтовать против княжьей власти, я должен дать хороший урок изборцам.
- Спасибо, князь, за прямоту.
Выйдя из княжеского шатра, Глеб громко крикнул:
- Ой вы, гой еси, дружиннички храбрые! Может, вы наемники из чужих земель, а не русичи? Только наемник может равнодушно глядеть, как разоряют Святую Русь князья, как рвут ее на вотчины да уделы, превратив великую страну в подобие лоскутного одеяла! Им власть, им честь, им слава, нет над ними никого, кроме Бога, да и он им не указ! Вот только Руси от них ни чести, ни славы, ни прибыли! Крошечные германские княжества, и те уже смеются над Святою Русью и грозят ей войной! А вы, вместо того, чтоб грудью встать на защиту отчей земли, помогаете князьям кромсать ее истерзанное тело на все более мелкие клочки! Срам на ваши головы! Разве вы русичи? Да и люди ли вы вообще? Инородец, живя в чужой стране и пользуясь от нее благами, считает своим священным долгом вступиться за ее поруганную честь! А вы, рожденные этой землею, вскормленные и вспоенные ею, отдаете ее на поругание честолюбивым глупцам, которые не понимают, что лучше быть рядовым гражданином великой державы, чем княжить над всеобщим посмешищем!
- Князь Богом помазан, и его власть законная!
- Законна только такая власть, которая думает не о своей корысти, а об общем благе! Прочие суть временщики и самозванцы! Довольно делить уже родину, словно сладкий пирог, на куски! Пока не объединятся удельные княжества, словно пальцы в кулак, Русь будут терзать набеги кочевников и внутренние распри! Не жаль себя, подумайте о детях! Неужто вы готовы принести свою несчастную родину и будущее своих детей в жертву княжьей спеси?
- Но как собрать все княжества под единую руку? Ведь это значит - война.
- Война начнется, если дружины пойдут за князьями! И потешный бой - если вы останетесь зрителями, а не участниками!
- Легко сказать, а поди сделай! Откажешься воевать, - и вчерашние же друзья помогут просунуть голову в петлю! За князем - сила...
- Княжья сила - это вы! Вашей силой он силен, а без вас он - ничто!
- Все вместе - мы сила, а по отдельности мы меньше, чем ничто!
- Вот оттого-то и происходят все ваши беды, что каждый думает о себе, будто по отдельности он ничто!
- Эх, нам бы честного мужика в князья! - вздохнул кто-то. - Чтоб по справедливости все решал ...
- Да на лбу-то ни у кого не написано, честный он али вор! Да и как иной человек бывает честен? Нечего ему украсть, - вот он и честен! А приставь к добру - и потащит, да так, что и князя со товарищи переплюнет! Эх, ма!
- Жизнь должна основываться не на доброй воле честного князя, а на справедливом и мудром законе! - возразил Глеб. - Как в иных странах люди живут? У них равны перед законом и первый вельможа, и последний нищий. Закон там превыше всего, и даже король не смеет его нарушать.
- Наказывают, должно быть, круто?
- У нас и покруче бывает!
- Ну, значит, трусоват народец... Кишка тонка, - убежденно произнес один из дружинников.
- Люди как люди, - пожал плечами Глеб. - Всяких хватает. И трусливые есть, и храбрые. Но и те, и другие чтут закон.
- Чудно больно...
- Они живут, и живут неплохо, и дай им, как говорится, Бог. Мы-то как жить будем?
- А как Бог даст...
- Ну добро, ждите, когда вам Бог даст. Авось, дождетесь, - с досадой промолвил Глеб и поскакал обратно в Изборск.
Дружина черниговского князя до вечера простояла под стенами города, а утром дозорные увидели только потоптанную лошадиными копытами степь, чистую до самого горизонта.




Мир забрался на постель Вара и, как зачарованный, уставился на драгоценное оружие, забытое Варом поверх барсовых шкур.
Какое-то время он только любовался золотыми и серебряными ножнами с чеканным узором, витыми рукоятями, усыпанными самоцветами, но наконец отважился и нерешительно погладил холодный, ослепительно сверкающий металл.
Боязливо оглянувшись на полог шатра, Мир обеими руками ухватился за рукоять кинжала и медленно потянул его из ножен. Обнажив клинок до середины, Мир провел пальцем по ясному, как зеркало, лезвию и восторженно вздохнул, потом извлек кинжал из ножен целиком и засмотрелся на свое отражение в узкой, блестящей поверхности.
Почти не дыша от счастья, он опустил ноги с постели и соскользнул на устланный коврами пол. Крепко сжав рукоять кинжала обеими руками, он с воинственным видом взмахнул клинком перед собой и принялся крошить в окрошку воображаемых врагов.
Вдруг снаружи послышались знакомые шаги, и, испуганно заметавшись, Мир споткнулся и упал на кинжал.
Острая боль обожгла его бедро, и мальчик невольно вскрикнул.
- Что случилось, малыш? - вбежав в шатер, встревожено спросил Вар.
Сцепив зубы, Мир молчал.
Вар наклонился над ним и, живо перевернув мальчика на спину, увидел на его бедре неглубокую рану, из которой сочилась кровь.
При виде крови Мир побледнел, и на его глазах выступили слезы.
- Я же просил тебя, малыш, никогда не баловаться с оружием...
В голосе Вара Мир не услышал упрека и заплакал навзрыд.
- Кровь... кровь... - жалобно твердил он сквозь слезы и крепче прижимался к Вару.
Вар умело наложил тугую повязку и ласково потрепал мальчика по кудрявой голове.
- Ах, малыш, малыш... Как бы я хотел, чтоб эта кровь и эти слезы были последней кровью и последними слезами, которые ты прольешь... Но ты вступил на путь, на котором тебя ожидает много крови и много слез, своих и чужих... Учись переносить свою боль, как подобает мужчине и царю...



Мария с озабоченным лицом пощупала горячий лобик девочки и спросила:
- Где болит?
- Везде... - поморщившись, прошептала Любовь.
- А где сильнее?
- Здесь, - немного подумав, ответила девочка и показала на животик.
- Что ты ела?
- Ябьёки...
- И много съела?
Девочка передернула плечиками, показывая, что считает вопрос неуместным.
- Ясно, - со вздохом сказала Мария и, подойдя к шкафчику, достала из него бутылочку с желтой маслянистой жидкостью.
- Это что? - насторожилась Любовь.
- Микстурка.
- Гойкая? - прищурилась девочка.
- Горькая.
- Не хочу!
- Надо, моя хорошая, - Мария налила лекарство в ложечку и поднесла к губкам девочки, но Любовь крепко зажала рот ладошкой и отвернула лицо.
- Ну что ж, если тебе нравится болеть, - болей. Жаль. Я хотела погулять с тобой в саду...
- Пойдем! - оживилась больная.
- Больные должны лежать в постели. Отложим прогулку до лучших времен.
- А когда они наступят?
- Когда ты поправишься.
- А когда я попьявюсь?
- Когда выпьешь микстурку.
Любовь на минуту задумалась и наконец предложила:
- Давай с сахаём?
- Нельзя. Лекарство не подействует.
- А почему все екайства такие гойкие?
- Потому что болезни не любят ничего горького. Как только ты выпьешь микстурку, они тут же убегут. Давай одну ложечку за маму...
- Ядно, - со вздохом восходящей на костер великомученицы согласилась Любовь, широко открыла ротик и Мария ловко влила в него ложку микстуры.
Личико девочки передернулось от отвращения, но она мужественно проглотила горькое лекарство и вопросительно взглянула на свою прекрасную сиделку.
- Хочешь, я и за тебя выпью тоже?
- В другой раз.
- В дьюгой так в дьюгой, - с облегчением согласилась девочка.
- А сейчас мы поедим кашку и пойдем гулять.
- Овсянку? - мрачно насупилась Любовь.
- Овсянку, - подтвердила Мария.
- Ну ты же знаешь, как я ее ненавижу!
- От овсянки прибавляются силы.
- А я не хочу, - сквозь стиснутые зубы процедила больная.
- Что поделаешь, люди не всегда делают то, что хочется.
- А я буду деять тойко то, что хочется!
- Это некрасиво.
- А коймить меня овсянкой - кьясиво?
- Не капризничай. Кашка остывает.
- Ну и пусть!
- Я сама ее варила.
- Пьявда?
- Я тебя когда-нибудь обманывала?
- Ну ядно, - сдалась девочка, и Мария поставила перед ней тарелку с дымящейся овсянкой.
- Ешь, моя хорошая, и скорее поправляйся. А пока ты будешь есть, я расскажу тебе одну сказку.
Любовь кивнула и с мрачным видом стала ковырять овсянку ложкой.
- Жила-была на свете маленькая девочка, которая знала только два слова: «не хочу». О чем ее ни попросят, что ни предложат, она на все отвечала: «не хочу!» Однажды подружки позвали ее в лес за грибами, но она ответила: «Не хочу!» - и отправилась в лес одна. Набрав полную корзинку грибов, она пошла домой, но в темноте заблудилась, присела на пенек и горько заплакала. Услышал это зайка-попрыгайка, прискакал и спрашивает: «Хочешь, я покажу тебе дорогу?» «Не хочу!» - закричала девочка и заплакала еще громче. Зайка обиделся и ускакал. Пролетала мимо сова-большая голова, присела на сук и спрашивает: «Хочешь, я тебе помогу?» «Не хочу!» - ответила девочка и заплакала пуще прежнего. Сова обиделась и улетела. Бежал мимо волк-зубами щелк. Присел на задние лапы и спрашивает: «Хочешь домой?» «Не хочу!» - сквозь слезы прохныкала девочка. Она очень хотела домой, но не знала, как об этом сказать. А волк обрадовался, схватил девочку и уволок ее в лесную чащу. С тех пор ее никто не видел. Вот что бывает с маленькими девочками, которые знают только два слова: «Не хочу!»
Любовь испуганно взглянула на Марию и спросила:
- Меня тоже войк утащит?
- Разве ты знаешь только эти два слова? - удивилась Мария.
- Нет! Я уже много сьёв знаю! - поспешно заверила ее Любовь.
- А почему же ты кашку не ешь? - вкрадчиво поинтересовалась Мария.
Вместо ответа Любовь схватила ложку, и спустя минуту тарелку можно было даже не мыть, так она блестела.




Глеб бродил по городу без определенной цели и вдруг среди добротных пятистенков, теремов и палат заметил одинокую покосившуюся развалюху, каким-то чудом уцелевшую от прежнего городка.
Думая, что в ней живет какой-нибудь немощный калека, Глеб заглянул во двор, намереваясь предложить свою помощь, но вместо дряхлого старика увидел сидевшего на сгнившей завалинке молодого крепкого парня, который лузгал семечки, сплевывая шелуху себе под ноги.
- Здрав будь, - поздоровался Глеб. - Дозволь войти.
- А входи, - ответил парень и сплюнул.
- Что же ты в этакой халупе живешь? И не стыдно?
- Стыдно, у кого видно. Ты что, уму-разуму учить меня пожаловал? Ну так вот те Бог, а вот - порог.
- Ученого учить - только портить. Слыхал?
- И не то еще слыхал. Рассказать?
- В другой раз. Лучше скажи, что ты делать умеешь?
- Два больших таланта имею: семки лузгать и баб щупать... Не-а, три! Третий, самый большой, сильно мешает при ходьбе.
- А ты к ноге привязывай, - посоветовал Глеб.
- Пробовал - не получается. Как смазливую бабенку завижу, он, подлец, все веревки рвет и по лбу бьет!
- Ну, этаким талантом ты здесь никого не удивишь!
- Правда? А бабы говорят: «Ну ты меня и удивил!»
- Так бери с каждой по копеечке, - рассмеялся Глеб. - Хоть портки себе новые справишь!
- Если с каждой по копеечке брать, не портки - два дома можно справить, - рассмеялся и парень. - Только деньги-то за работу берут. А за удовольствие - платят.
- Так ты еще и платишь?
- Не-а, мне за так все дают. Им удовольствие, и мне удовольствие, вот и разочлись. Ну, правда, кормят...
По улице, тряся налитыми грудями, пробежала молодайка, и Глеб сначала увидел, как задралась штанина на ноге парня, а потом и услышал треск рвущейся материи.
- Вишь, чего делает, гад! - не то жалуясь, не то хвастая, сказал парень.
- Да, солидный инструмент, - посочувствовал ему Глеб.
- Скоро бабы придут. Он свое время чует, вот и подымает голову, подлец!
- И много баб?
- Увидишь...
Заскрипела калитка, и скрипела, не переставая, пока не набился полон двор девок и баб.
- И что, со всеми управляешься? - изумился Глеб.
- Не-а, со всеми до утра не успеваю. Двое, а то и трое завсегда обиженные уходят. Ну ладно, паря, недосуг мне с тобою лясы точить. Заходи в другой раз, побалакаем.
Парень кивнул и в окружении своего многочисленного гарема пошел в избушку, и не успел Глеб дойти до калитки, там такое началось, что он не удивился бы, если бы ветхое строеньице рассыпалось по бревнышку.
- Да, с этаким талантом парень с голоду не помрет, - усмехнулся Глеб, выходя со двора. - И городу польза...



Поздним вечером Артакс шагал по заваленной обломками разрушенных зданий улице и вдруг услышал крики о помощи, доносившиеся из руин.
Он вбежал под полуразрушенную арку и увидел около десятка хорошо вооруженных мужчин, убивавших мирного вида людей, среди которых были женщины и дети, толстыми металлическими палками.
- Прекратите! Что вы делаете! - крикнул он, бросаясь к убийцам, и, прервав на время свое занятие, они повернулись к нему лицом.
- Ты сумасшедший или бессмертный? - спросил заросший до глаз бородой мужчина, по всей видимости, предводитель убийц.
- Ты считаешь, что нормальный человек может равнодушно пройти мимо убийства?
- Если только сам не хочет стать покойником.
- Думаешь, страх за свою шкуру сильнее в человеке, чем любовь к ближнему?
- Для любого человека ближе самого ближнего он сам, и, если только человек вообще способен кого-нибудь любить, - так это только себя самого! Остальные существуют для него лишь постольку, поскольку он может использовать их в своих собственных интересах.
- Главный интерес каждого человека состоит в том, чтоб жить в справедливом обществе, уважающем права личности. Допуская несправедливость и беззаконие в отношении ближнего, человек создает предпосылки для несправедливости и беззакония по отношению к самому себе.
- Я не какой-нибудь педик, так что права личности меня не интересуют. Хватит трепаться. Ты кто?
- Человек.
- Это я вижу. Серб или хорват?
- Сармат.
- А это что за зверь? Помесь серба с хорватом, что ли?
- А тебе, собственно, что за дело?
- Поговори у меня! Давайте его до кучи, ребята!
Артакс наклонился и поднял с земли металлический прут.
- Бросай прут и сдавайся! - приказал главарь и, выдернув за руку из группы обреченных молодую женщину, приставил нож к ее груди.
Артакс отбросил прут далеко в сторону и поднял руки.
- Хорошо! Я сдаюсь! Только не убивайте ее!
- Мы не будем ее убивать! - усмехнулся главарь. - Совсем напротив! Мы будем нежно ее любить! Все вместе!
Его подручные радостно заржали.
Женщина извернулась и плюнула своему мучителю в лицо.
Он ударил ее по щеке и швырнул на землю.
- Сука! Что, мои ребята недостаточно хороши для тебя?! Ну-ка, держите ее, парни! Сейчас я ей покажу!
Артакс ударил его в подбородок, и насильник с воплем отлетел к полуразрушенной каменной стене и, стукнувшись головой о кирпич, испустил дух.
После короткой схватки, в которой на стороне Артакса приняли участие все без исключения пленники, даже маленькие дети, банда убийц и насильников была полностью разгромлена.
Мужчины обступили Артакса с изъявлениями благодарности, но он жестом попросил их поберечь слова и спросил:
- Откуда взялись эти ублюдки?
- До войны они были нормальными, честными, добрыми и работящими людьми, но на войне человек меняется очень быстро и чаще всего - в дурную сторону...
- Значит, это война во всем виновата?
- Разумеется.
- Как же так? Был хороший, добрый, честный и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, стал насильником и убийцей? Как-то не верится в такие внезапные превращения... Может, просто в мирной жизни у него не было случая проявить свою подлинную сущность? Суда боялся, наказания, а война ведь, как говорится, все спишет. Исчез страх перед наказанием - и вылезла наружу звериная суть, которая всегда пряталась внутри и только до поры до времени не решалась себя проявить.




Среди ночи Ставер проснулся от душераздирающего женского крика.
- Ой, ребеночек! Сыночек мой! Пусти меня, окаянный!
Ставер выбежал на улицу и увидел молодую женщину, метавшуюся в отчаяньи возле горящего дома. Мужчина, видимо, муж, изо всех сил пытался оттащить ее подальше от огня, крича со злобой, страхом и яростью:
- Дура! Дура проклятая! Сгоришь ведь! Другого сделаем!
Но молодая мать с неженской силой рвалась в пылающий дом, обезумев от доносившегося изнутри детского плача.
Ставер разбил окно и, с трудом разыскав в дыму и пламени забившегося под полати малыша, вынес его матери.
Между тем, пламя перекинулось уже на соломенную крышу соседнего дома, и, постучав в окно, Ставер громко крикнул:
- Пожар!
- Ну и что? Чего орать-то среди ночи да добрых людей беспокоить? - сердито огрызнулась, выглянув из окна, заспанная женщина, но, увидев горящую кровлю дома, с воплем исчезла в глубине комнаты.
- Вставай, ирод! Горим! - услышал Ставер ее перепуганный голос и, понимая, что в одиночку с пламенем ему не совладать, помчался по улице, криком пытаясь разбудить безмятежно спавших селян.
Но крик его, как в вате, тонул в людском равнодушии.
- С ума вы, что ли, сошли?! Или вы надеетесь, что именно ваш дом огонь обойдет стороной?! Безумцы! Никто из вас не живет достаточно далеко, чтобы его не касался пожар в доме соседа!
Наконец, страх за свою жизнь и имущество сделал то, чего не смогли сделать сострадание и любовь к ближнему, и люди вступили в борьбу с огнем, но было слишком поздно: едва ли не весь городок был уже во власти разбушевавшегося пламени.
Вскоре стало ясно, что пожара не погасить, и людям оставалось только наблюдать с бессильной яростью, как гибнет в огне годами тяжкого труда наживавшееся добро.
Ставер, с потемневшим от копоти лицом, слушал испуганные крики детей, надрывный плач женщин, неизвестно к кому обращенные проклятия мужчин, и сердце его разрывалось от жалости и гнева.
К утру пламя, не находя новой пищи, стало понемногу угасать.
Погорельцы, как призраки, бродили среди дымящихся развалин, роясь в горячей золе в надежде найти хоть какой-нибудь уцелевший скарб.
На пепелище родного дома посыпала седую голову серым пеплом сгорбленная временем старуха. Просеивая золу сквозь пальцы, она что-то причитала или о чем-то молилась, закатывая под лоб поблекшие глаза старой мудрой вороны.
Ставер подошел к ней и тихо сказал:
- Я построю вам новый дом...
Старуха прервала свои бормотания, и Ставера потрясла сила ненависти, сквозившая в ее, казалось, давным-давно угасшем взгляде.
- А может быть, ты сделаешь мне новых детей?!




- Повелитель, - сказал, входя в шатер Вара, Девлет. - Воины устали сражаться. Они требуют вернуться назад. Мы захватили достаточно добычи, чтоб жить безбедно до конца своих дней. У них нет больше причины рваться в бой и подвергать опасности свою жизнь.
- Вот как? - усмехнулся Вар. - Они полагают, будто я повел их ради скорой наживы? Ну что ж, сейчас они убедятся в своем заблуждении.
- Повелитель, воины вышли из повиновения! - предостерегающе воскликнул Девлет. - Они не слушаются приказов!
Вар пренебрежительно усмехнулся и вышел из шатра.
При его появлении сидевшие у костров воины умолкли и повернулись к нему лицом.
- Слыхал я, что вы устали от войны? - негромко произнес Вар. - Вам наскучили бои и походы? Вы мечтаете поскорее вернуться домой и, как старые бабы, завалиться на лежанку? Вам тяжело тащить за собой груженые золотом и драгоценностями повозки? Но если груз мешает двигаться к цели, человек сбрасывает груз и идет вперед налегке! Если золото лишило вас мужества и мечты о покое заглушили жажду подвигов и славы, значит, надо бросить золото! Я приказываю зажечь обоз!
Воины угрюмо молчали, но ни один не двинулся с места.
- Вы знаете, что бывает с тем, кто отказывается выполнить приказ...
Вар выдернул из ножен меч и воткнул его в грудь стоявшего рядом воина.
- Я приказываю зажечь обоз! - повторил он и уставил немигающий взгляд в лицо ближайшего воина. Тот поспешно наклонился, взял из костра горящую головню и метнул ее в середину обоза. Головня упала в груженую бухарскими коврами повозку, и они вспыхнули, как факел.
Кто-то сделал движение тушить горящее добро, но его удержали товарищи.
Воины Вара мрачно смотрели, как гибнут в огне награбленные сокровища, но постепенно их лица начали проясняться.
И когда от обоза остались только тлеющие головешки, они все разом, как один человек, обернулись к Вару и, потрясая оружием, закричали вразнобой:
- Веди нас, император! Мы пойдем за тобой хоть к черту в зубы! С тобой мы покорим весь мир!



Танаис шла по лесу и рассеянно поглядывала по сторонам.
Вдруг из кустов вышли на тропинку двое рослых вооруженных мужчин и преградили ей путь.
- Ваша светлость, вернитесь в замок, - почтительно обнажив голову, произнес один из них. - Буквально накануне разбойники ограбили трех купцов, имевших безрассудство поехать через лес ночью и без охраны.
За деревьями и впрямь виднелся замок, и Танаис направилась по ведущей к нему тропе. Оба крестьянина последовали за нею.
Когда она по подъемному мосту вошла во двор крепости, крестьяне проводили ее в парадную залу и один из них спросил:
- Ваша светлость прикажет подавать на стол?
- Я не голодна.
Слуги с поклоном удалились, и Танаис, оставшись одна, отправилась осматривать замок.
В одной из комнат, расположенных во втором этаже, она увидела на постели спящую девушку, и все загадки получили свою отгадку. Девушка на постели и Танаис были похожи, как две капли воды.
Почувствовав на себе чужой взгляд, хозяйка замка заворочалась и открыла глаза.
Несколько мгновений они рассматривали друг друга, словно глядясь в зеркало, наконец, хозяйка села на постели и потрясенно воскликнула:
- О Боже! Я сплю или грежу наяву? Кто вы?
- Меня зовут Танаис. Ваши слуги встретили меня в лесу и, обознавшись, что, как я теперь понимаю, было совсем немудрено, проводили в замок. Могу я узнать в свою очередь, с кем имею честь?
- Мое имя Долорес, - ответила девушка и быстро оделась. - Я схожу за вином. Следует отметить наше знакомство. Вы не будете против, если мы выпьем в спальне? Мне бы не хотелось, чтоб слуги увидели нас вдвоем.
- Как будет угодно вашей светлости, - ответила Танаис.
Долорес ушла и несколько минут спустя вернулась с бутылкой старого вина и вазой с фруктами.
Налив в бокалы вина, девушки уселись в кресла и стали с любопытством разглядывать друг друга, пытаясь найти хоть какое-нибудь отличие. Но сходство было совершенным.
- Расскажи мне о себе, - попросила Долорес.
- Я не нахожу эту тему достойной внимания. Я всегда мечтала об уединенной, тихой и спокойной жизни, но никогда не умела ее достичь.
- Вероятно, именно поэтому она и представляется тебе такой заманчивой... А я, напротив, всю жизнь мечтала о подвигах и странствиях, а между тем, почти не покидала пределов родового замка.
- Что же мешает тебе изменить свою судьбу? Вооружайся, седлай коня - и отправляйся странствовать вместе со мной.
- Одно дело - мечтать о подвигах и приключениях, сидя в мягком кресле у пылающего камина, и совсем другое - подвергаться реальной опасности...
- Значит, так и просидишь всю жизнь у камина, мечтая о подвигах и ничего не делая для того, чтобы твои мечты стали явью?
- Боюсь, ни на что другое я не гожусь. Но было бы просто здорово, если бы ты согласилась остаться здесь и разделить со мной мое уединение! Мы проводили бы время в приятных беседах и мечтах, наслаждаясь безопасностью, покоем и тишиной...
- У меня есть долг.
- Жаль... Жаль, что я такая трусиха и не могу отправиться вместе с тобой навстречу приключениям и опасностям. Жаль, что моя мечта так и останется мечтой...
- Быть хорошим человеком - это тоже подвиг. И, может быть, самый трудный из всех, потому что его приходится совершать ежедневно...
- Не утешай меня, не надо... Быть хорошим человеком недостаточно. Кому от этого польза? Нужно бороться со злом. Но если для этого нет сил, если нет сил даже на то, чтобы делать зло, о тебе говорят: «хороший человек». Хороший человек, у которого нет друзей, но нет и врагов, хороший человек, который никому не сделал зла, но и добра никому не сделал, - кому он нужен, этот хороший человек?
- Но на свете существует зло, с которым нельзя сражаться мечом и копьем, зло, порожденное черными мыслями. И победить его можно, только противопоставив им светлые, добрые мысли. Давай с тобой условимся: я буду защищать добро мечом, а ты - с помощью светлых мыслей. Идет?
- Идет. Тем более, что ни на что другое я не гожусь, - с легкой примесью горечи в улыбке ответила Долорес.
- Никто не знает, на что он годится, пока не приходит время действовать. И знаешь, что я тебе скажу? Возможно, я - всего лишь твоя материализовавшаяся мечта.
- Я не совсем поняла, что ты имеешь в виду.
- Однажды я побывала в гостях у злой и могущественной волшебницы. В ее царстве все человеческие желания обретали плоть и кровь и превращались в ужасного вида монстров... Вот я и подумала, что возможно, своим появлением на свет я обязана не отцу с матерью, а твоим мечтам о подвигах...
- Если ты являешься порождением моей фантазии, то ведь и я в свою очередь являюсь порождением чьей-то фантазии, и как только этот человек перестанет обо мне думать, я прекращу свое существование, а такой поворот дела в корне меня не устраивает.
- А может быть, все мы только снимся Богу?
- Что же произойдет, когда Бог проснется?
- Не думаю, что сумею ответить на твой вопрос. Но одно я знаю твердо: я сделаю все, от меня зависящее, чтоб этот сон не превратился в кошмар. Мне пора, - сказала Танаис, вставая.
- Вот так всегда: не успеешь встретить друга, как уже приходится его терять, - с горечью сказала Долорес.
Танаис подошла к большому зеркалу и протянула руку к своему отражению.
- Когда ты захочешь меня увидеть, подойди к зеркалу. Я оставляю в нем свое отражение, - обернувшись к Долорес, с улыбкой сказала она. - Где бы я ни находилась в этот момент, я протяну тебе руку помощи. Я не говорю: «Прощай!» Я говорю: «До новой встречи!»
Выйдя из замка, Танаис направилась к воротам, но путь ей преградила дюжина слуг.
- Не пустим вашу светлость в лес одну! - сделав шаг вперед, решительно заявил правофланговый с кухонным ножом за поясом. - Там разбойники за каждым кустом!
- Разбойники существуют только в сказках. В жизни они страшны лишь тем, кто их боится. Разойтись!
Слуги нехотя повиновались, и Танаис поспешно покинула ограду замка и зашагала по узкой тропе, но, не успели башни замка скрыться из виду, как путь ей преградила живописная орава головорезов.
Танаис остановилась и стала не спеша закатывать рукава рубашки.
Разбойники нерешительно переглянулись и попятились.
- Вы разбойники? - спросила Танаис.
- Ну, вообще-то, да, - робко ответил главарь.
- Почему же вы меня не грабите?
- Да с тебя и взять-то нечего...
- Вы грабьте, а там видно будет!
- Ищи других дураков задарма работать! - возмутился главарь.
Танаис выдернула из ножен меч, и разбойники пугливо шарахнулись в сторону.
- Да ты посмотри, какой эфес! Из чистого золота! И украшен, между прочим, изумрудом в тридцать карат! - как заправский купец, нахваливающий свой товар, воскликнула Танаис.
- Мы с чокнутыми не связываемся, - солидно ответил атаман.
- Это кто здесь чокнутый?! - оскорбленно вскричала Танаис.
Атаман попятился и испуганно замахал на нее руками.
- Да что ты так орешь, словно тебя режут! Успокойся, ради Бога!
- Вы почему не выполняете своих обязанностей? Я в суд на вас подам!
- Подавай! Нас любой суд оправдает! Нет таких законов, чтоб людей грабить!
- Ничего! Уж я сыщу на вас управу!
- Хоть королю жалуйся, а мы тебя грабить не станем, и все тут!
- Это чем же я хуже других?
- Ты ведешь себя не по правилам, - объяснил вожак.
- По каким еще правилам?
- Ты даже этого не знаешь, а туда же! Грабь тебя! Как же! Ищи дураков! Ни один уважающий себя разбойник не станет грабить того, кто его не боится и не молит о пощаде! Ясно?
- Да уж куда яснее... Ну что ж, тогда придется мне вас ограбить, а то нехорошо как-то получается. Выворачивайте карманы.
Разбойники поспешно и даже угодливо исполнили ее приказание. На дорогу посыпались монеты, кольца, ожерелья, браслеты и прочая мелочь.
- Стоило мараться, - пренебрежительно поморщилась Танаис.
- У нас еще есть! Сию минуту принесем!
- Только поживее. У меня мало времени.
Разбойников как ветром сдуло, а спустя полчаса они вернулись, кряхтя под тяжестью туго набитых мешков.
- Все? - спросила Танаис.
- Все! - поспешно заверил ее атаман.
- А купцы?
- Да мы еще вчера их отпустили без порток на все четыре стороны, - обиженный ее недоверием, проворчал атаман.
- Верю. Все свободны!
- А штаны? - робко напомнил кто-то из разбойников.
- Дарю, - великодушно ответила Танаис и, когда разбойники погрузили награбленное добро на повозку, села на облучок.
Разбойники провожали ее благоговейными взглядами, пока она не скрылась за деревьями.
Приехав в город, Танаис разыскала в дешевой харчевне трех голых купцов и, вернув им их добро, пошла своей дорогой.



Ясным осенним вечером Артакс шел по улице и на фоне звездного неба вдруг увидел знакомый силуэт. Он остановился и после короткого раздумья вошел в двери увенчанного круглым куполом здания.
Поднявшись по винтовой лестнице на самый верх, он оказался в просторном зале, в котором статный мужчина средних лет наблюдал в круглое отверстие купола за небом.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Артакс некоторое время с интересом разглядывал находившиеся в зале астрономические приборы и наконец с небольшой долей зависти произнес:
- У вас великолепная обсерватория, сударь.
Мужчина оторвался от окуляра телескопа и с дружелюбной улыбкой спросил:
- Вы разбираетесь в астрономии?
- Заявить так было бы, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны, но мне нравится смотреть на звезды и думать о бесконечности мира...
- Мне кажется, человеческий разум не в состоянии представить себе реальную бесконечность, а то, чего он не может представить, либо ошибочно, либо ложно.
- Человек не может представить себе и Бога. Что же, Бог тоже является ошибочной или ложной идеей?
- Я ученый, и отказываюсь верить во все, что не поддается разумному объяснению.
- Человеческий разум, как и человеческие чувства, далек от совершенства. Люди воспринимают мир, не таким, каков он есть, а таким, каким он им представляется. Знания, полученные путем непосредственного наблюдения, часто являются неточными, неполными и поверхностными. Я полагаю, что мир, а тем более, Бога, невозможно постичь с помощью логики.
- Вы правы в том, что касается причин возникновения человеческих заблуждений. Если довериться органам чувств, представляется совершенно очевидным, что Земля является центром мироздания. Но наблюдения за движением небесных светил привели меня к выводу, что Земля вращается вокруг Солнца, которое, в свою очередь, движется относительно других небесных тел. Поскольку центр любой вращающейся окружности всегда неподвижен, можно смело утверждать, что не только Земля, но и Солнце не являются центром мироздания. Таким образом, мне удалось опровергнуть учение Птолемея, посрамить церковных мракобесов и углубить познания людей о мире.
- Простите, но это то, что я называю поверхностным знанием. Разве ваше открытие хотя бы на шаг приблизило человечество к постижению смысла своего существования и причин возникновения Вселенной и человека?
- Вселенная неизменна. Она ниоткуда не возникла и никуда не может исчезнуть.
- То есть ее существование вечно? Видимо, в отличие от бесконечности, вечность вы можете себе представить?
- Я предпочитаю оперировать более простыми понятиями - время и пространство. Вечность и бесконечность - это нечто расплывчатое, неопределенное и, я бы даже сказал, ненаучное.
- Тогда попробуйте объяснить с точки зрения науки, откуда появилась сама идея вечности и бесконечности в разуме существа конечного и ограниченного? Если даже вам, ученому, вооруженному последними достижениями науки, трудно осмыслить понятие вечности и бесконечности, откуда оно возникло в темном уме дикаря, не умевшего даже считать? Откуда могла возникнуть в сознании слабого, смертного и невежественного существа сама мысль о существовании бессмертного, всемогущего и всеведущего Творца?
- Из страха перед жизнью и смертью. Люди выдумали Бога и загробную жизнь, чтоб не сойти с ума перед лицом неотвратимого и неизбежного конца.
- А как вы объясните само возникновение жизни и разума?
- Мертвая Вселенная была не в состоянии себя познать и породила вначале жизнь, а затем человека, как мыслящее существо, с тем, чтобы познать самое себя.
- Вот так взяла - и породила? Неживое породило живое? И каким же образом?
- Ваш вопрос доказывает только, сколь ничтожно человеческое знание. Но он еще не доказывает существование Бога.
- А нравственный закон? Кто вложил в человеческое сознание понятие о добре и зле?
- Инстинкт самосохранения. Чтоб не погибнуть и не выродиться, люди в процессе своего существования должны были выработать некий свод правил поведения, то есть моральный кодекс.
- Животные не имеют представления о добре и зле. Но они не погибли и не выродились.
- Человек - не животное.
- Но единственное бесспорное отличие человека от животного и состоит в наличии у него нравственного чувства.
- Хорошо. Я хотел бы выслушать вашу точку зрения на этот счет.
- Она стара, как мир. Первоначально Бог создал человека по своему образу и подобию, то есть бессмертным и свободным. Но вкусив от плодов с древа познания добра и зла, человек утратил и свободу, и бессмертие, и смысл существования человечества состоит в том, чтоб заново завоевать то, что первоначально было дано человеку как дар.
- Если Бог не знал, что человек захочет вкусить от плода запретного, значит, Он не всеведущ. Если знал, но не предотвратил, значит, Он либо не всемогущ, либо не вездесущ, либо не всеблаг. Если Он не всемогущ, не вездесущ, не всеведущ, не всеблаг, значит Он не Бог.
- Бог уважал свободу человека и предоставил ему право свободного выбора между смертью и бессмертием. Даже после того, как Адам вкусил плод с древа смерти, он еще мог вернуть себе бессмертие, вкусив плод с древа жизни. Но он отказался сделать это, и все несчастья рода человеческого, включая смерть, являются последствиями этого свободного выбора.
- Но не было бы соблазна, не было бы и греха.
- Чего стоит добродетель, которая проистекает не от убеждения, а от незнания?
- Какой во всем этом смысл? Если Бог является некой существующей вне времени и пространства силой, наделенной волей и разумом, для чего понадобилось Ему создавать Вселенную и человека? Если от одиночества, значит, Он не самодостаточен. Если для развлечения, значит, Он не совершенен. Если Он несамодостаточен и несовершенен, значит Он не Бог.
- Сила, существующая как возможность, ничем не отличается от бессилия. Предположим, что Бог создал Вселенную, чтоб испытать пределы своего могущества. А поскольку мертвая материя не в состоянии себя познать, Он создал человека, как разумную частицу Вселенной, способную познать мир, придти к идее Творца, постичь Его замысел и на завершающей ступени своего развития соединиться с Ним в одно целое.
- Другими словами, Бог создал человека для того, чтобы, проведя его через искушение добром и злом, познать самого Себя? Он настолько глуп, что не в состоянии сделать это самостоятельно?
- Богу необходимо было сравнить себя, чтобы познать. По-видимому, Бог есть некий Дух, проницающий всю Вселенную и организующий царящий в ней Хаос. Когда Хаос будет полностью организован, люди постигнут замысел Творца и откажутся от зла, как одного из проявлений Хаоса, после чего наступит окончательное и полное торжество Духа.
- Другими словами, Вселенная есть переходная форма между Хаосом и Духом? И конечной целью Духа является Он сам, то есть Ничто ?
- Дух не есть Ничто. Дух есть последняя и высшая форма существования материи. Никакая материя не способна существовать вечно. Она постоянно перерождается из одной формы в другую, что весьма похоже на уничтожение. Тогда как Дух не перетекает из одной формы в другую, следовательно, является вечным. Поскольку Время также является одной из форм существования материи, когда материя прекратит свое существование в Духе, Смерть и Время тоже перестанут существовать.
- Итак, если я правильно вас понял, первоначально существовали Дух и Хаос, или неорганизованная материя. Воздействуя на Хаос и организуя его, Дух создал Вселенную, или организованную материю, подчиняющуюся определенным и подвластным пониманию законам. Так?
- В общих чертах.
- А какая роль отводится во всем этом человеку?
- Частицы Духа, присутствующие в каждом человеке и называющиеся душой, через постижение Вселенной и ее законов способствуют преодолению Хаоса. Когда Хаос будет окончательно преодолен, Дух перестанет воплощаться в материальных формах, но вечно пребудет в единстве.
- Подробнее, пожалуйста.
- Сколько угодно. Итак, Бог есть Дух, стремящийся к самому Себе через организацию Хаоса во Вселенную и постижение ее законов. Его частицы рассеяны по Вселенной и способны воплощаться в материальных формах. Вселившись в тело человека при его рождении, частица Духа через человеческое восприятие исследует и познает окружающий мир и его законы. Но поскольку человек не свободен от зла, он подвластен смерти. В момент смерти тела частица Духа освобождается от оков плоти и соединяется со своим целым, неся с собой накопленный в процессе жизни опыт. Поскольку человеческие чувства несовершенны, полученные с их помощью знания о мире также неполны и несовершенны, поэтому каждая частица Духа вынуждена воплощаться многократно, накапливая знания. Когда Хаос будет преодолен и упорядочен, цикл рождений и смертей прекратится, ибо люди отвратятся от зла и обретут бессмертие. А поскольку для материи бессмертие недостижимо, можно сделать вывод, что они обретут бессмертие в Духе.
- Но ваша гипотеза не отвечает на множество вопросов. Откуда взялся сам Творец? Кем создан Хаос? Как и когда возникла Вселенная? Имел ли Бог выбор, создавая Вселенную и человека, и, если имел, почему создал их такими, как они есть? Что, если вы заблуждаетесь, и не Хаос оформляется во Вселенную, а Вселенная стремится к Хаосу?
- То, что мы уже знаем о мире, противоречит такому суждению. В хаотическом мире невозможно предсказать последствия того или иного действия, так как в нем отсутствуют причинно-следственные связи.
- А человеческие поступки? Разве они поддаются прогнозированию?
- Это говорит лишь о том, что Вселенная еще полна хаоса. Но, разумеется, я не навязываю вам свою точку зрения. До тех пор, пока неизвестны точные ответы на поставленные вами вопросы, каждый волен сам придумывать любые объяснения мира и Бога, и все они будут иметь равное право на существование. Вам нравится думать, что круглая земля мчится сквозь пустой Космос наугад, без смысла и цели, а мне больше нравится думать, что плоская земля от века покоится на спинах трех китов. Но ни вам, ни мне не дано судить о том, чья точка зрения ближе к истине.
- Мне жаль выслушивать от вас напоследок такую ересь. Я чуть было вам не поверил.
- Вы напрасно мне не верите. Земля действительно стоит на трех китах, и я даже могу назвать каждого из них по имени.
- На это не отваживался сам Птолемей.
- Он никогда не говорил об этом, так как полагал, что это известно любому ребенку.
- Даже так? В таком случае прошу вас просветить мое невежество! - насмешливо улыбнулся звездочет.
- С удовольствием, - ответил Артакс. - Этих трех китов, на которых держится земля, люди называют Верой, Надеждой и Любовью.



- Поиграй со мной! - Любовь требовательно потеребила в оцепенении застывшую у распахнутого настежь окна Марию за подол юбки.
- Что ты сказала? - словно возвращаясь откуда-то издалека, переспросила юная женщина и виновато улыбнулась.
- Я поиграть хочу! Мне скучно.
- Давай ты спрячешься, а я тебя поищу, - предложила Мария.
- Не хочу.
- Ну тогда я спрячусь, а ты меня поищешь.
- Так неинтересно! Я же все места знаю, где можно спрятаться! Придумай что-нибудь новое!
- Ну хорошо... Давай загадки друг другу загадывать. Кто не угадает, исполнит любое желание загадчика.
- Чур, я первая! - торопливо воскликнула Любовь. - «Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно». Что это?
Несколько секунд Мария с ошеломленным видом смотрела на девочку и осипшим голосом спросила:
- Где ты слышала эту загадку?
- Ой, ну какая разница! Ты отгадывай!
- Сдаюсь, - пролепетала Мария и с ужасом уставилась на Любовь, готовясь услышать отгадку.
- Не угадала! - торжествующе закричала Любовь. - Это же качели!
- Качели? - с облегчением переспросила Мария и вдруг громко расхохоталась. - Господи, ну конечно же, качели! И как это я сразу не догадалась? Конечно, качели! А что же еще?
Она смеялась, прикрывая рот ладонью, и не могла остановиться.
- Что это ты так развеселилась? - заглянув в двери, спросила Коринна.
- Я ей загадку загадала, - с обескураженным видом объяснила Любовь. - Она не отгадала, а теперь смеется, как ненормальная.
- Какую загадку? - полюбопытствовала Коринна.
- «Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно», вот.
Взглянув на вытянувшееся лицо Коринны, Мария рассмеялась пуще прежнего.
- Да, - откашлявшись, сказала Коринна. - Ну, и что же это такое?
- И ты не знаешь тоже? - удивилась Любовь. - Ну вы и глупые! Это же качели! Вы, что, качелей никогда не видели, что ли?
- Видели. И кажется, даже не один раз... Идемте ужинать.
- Эй! - воскликнула Любовь. - А желание?
- Какое желание? - спросила Коринна.
- По условиям игры, не отгадавший загадку должен исполнить любое желание загадчика, - пояснила Мария и повернулась к девочке. - Ну, и чего же ты хочешь?
Любовь с важным видом задумалась.
- Сказку на ночь!
- Договорились.
- А о чем будет сказка?
- О мальчике ростом с пальчик.
- Ну смотри же, не забудь!
- Никогда.
- Поклянись самой страшной клятвой!
- Клянусь, - с улыбкой сказала Мария, но девочке почему-то показалось, что она улыбнулась не ей, а каким-то своим, потаенным мыслям.



Конь Вара, осторожно ступая по глинистому склону, спустился к реке и, нагнув царственную шею, стал жадно пить незамутненную воду.
Вар рассеянно гладил его шелковую гриву, провожая взглядом удаляющиеся от берега ладьи.
- Уходите... - прошептал он еле слышно. - Пока я еще не готов следовать за вами. Но настанет день - и я переправлюсь на тот берег, и никто не сможет меня остановить...
Он оглянулся и орлиным взором окинул видимую часть своих полков. Они стояли на краю обрыва, и человеческий взгляд неспособен был охватить занятое ими пространство.
Двое ратников подтащили к Вару полуголого пленника. Его ноги безвольно волоклись по земле, голова была опущена на грудь, а из глубоких ран на теле еще сочилась кровь.
- Кто таков? - небрежно спросил Вар.
- Свои бросили его, уходя. Он засел в развалинах и дрался, как дьявол, пока не лишился сознания.
- Врешь... Я сам остался... - с трудом подняв голову, произнес пленник.
- И зачем же ты это сделал? - без особого интереса спросил Вар.
- Чтоб в рожу твою ненавистную плюнуть! - воскликнул юноша и попытался осуществить свою угрозу, но стоявшие по бокам воины сбили его с ног и придавили к земле.
- Только с этой целью? - усмехнулся Вар.
- С меня и этого довольно, - прохрипел пленник, снизу вверх глядя в лицо врага.
- Дорого обошлось бы тебе это удовольствие...
- Ничего... За такое удовольствие и заплатить не жаль...
- В великомученики, что ли, метишь?
- Дурак ты, - со спокойным презрением ответил пленник и тотчас скорчился от пинка под ребра.
- Не бейте его, - остановил Вар телохранителей и уже с любопытством взглянул на распростертого у его ног юношу. - Так ты, значит, пострадать захотел? А товарищи твои не в пример умнее оказались. Уж и след их простыл...
- Они надеются послужить родине своею жизнью, а я - своею смертью...
- Не понимаю я этого слова - «родина». Не все ли одно, где тебя зароют?
- Ну не говорил ли я, что ты дурак, а ты не поверил... Уж если ты этого не понимаешь, что вообще ты можешь понять?
- А ты объясни. Может, я и пойму...
- Куда тебе! У тебя, должно быть, пар вместо души!
- Сколько же бессмысленных слов ты знаешь! - рассмеялся Вар.
- Бессмысленных слов?! Да без этих «бессмысленных» слов вся человеческая жизнь обессмыслится! Для чего тогда жить, объясни! Брюхо набивать, жир копить, да после на корм червям пойти?!
- Смысл жизни в самой жизни, и что тут еще выдумывать? Нет после смерти ни-че-го! И если от чего откажешься здесь, то там уже не наверстаешь! Что сумеешь у жизни урвать, - то и твое! И не тешь ты себя надеждой, что твое постничество здесь зачтется тебе там! Не зачтется! А страшно-то как будет умирать, как подумаешь, что все-то, что судьба дарила, мимо рта проносил! О каждом несъеденном куске, о каждом невыпитом глотке, о каждой пропущенной юбке пожалеешь! Да уж поздно будет!
- Не пожалею! Если смысл жизни определяется количеством съеденных кусков, да выпитых глотков, да задранных юбок, то и не хочу я такой жизни! Даром не нужна! Это для быка ценность жизни определяется жвачкой, пойлом и покрытыми коровами! А я - человек! Я смысла жажду!
- Ах ты, господи, - с сокрушенным видом покачал головою Вар. - Эк тебя разобрало! Лупите друг друга из-за выеденного яйца, а после сокрушаетесь, что не видите смысла ни в чем! И не увидите, пока будете бредить о разном вздоре вроде родины и души! Что, на том берегу земли нет, или неплодная она? Так ведь нет же, тебе вот эту землю подавай, и ради нее ты готов убить и умереть! А земле-то - все равно! И даже если вы все истребите друг друга, - земля все так же будет рожать из года в год, из века в век, и - плевать ей на вас!
- Земле-то, может, и все равно, да мне-то нет! Ну, что я без нее?
- Если ты без земли ничто, то и с землей ничем же и останешься! Сколько на нуль ни умножай, он все будет нуль, и при чем тут земля? Отними у меня мою армию, мое золото, мою империю, я все-таки останусь Варом, а другому дай хоть полмира, а он как был пустое место, так и останется!
- А, так ты, значит, великий человек? Такой, которому все дозволено? Врешь! Рано торжествуешь! Еще поборемся!
- Люблю людей неробких! - рассмеялся Вар. - Ведь лежит у ног моих, как раздавленная лягушка, и мне же грозит! Ну молодец! Ну рассмешил! Поднимите-ка его!
Телохранители взяли пленника под руки и, грубо встряхнув, поставили перед Варом.
- Так, значит, только вот эта земля тебе мила, и другой - не надо? - с усмешкой глядя в ненавидящие глаза юноши, спросил Вар. - Ну что ж, это нетрудно осуществить. Выделю тебе надел: три аршина в длину, два - в ширину и столько же - в глубину. Довольно с тебя?.. Лопату!
Лопату принесли, и Вар резким движением протянул ее пленнику.
- Копай, как уговорились!
Юноша, помедлив, взялся за черенок обеими руками и с неожиданной силой обрушил лопату на голову врага. Черенок сломался.
Вар, посмеиваясь, вырвал обломок из рук пленника и зашвырнул на середину реки.
- Я был бы крайне разочарован, если бы ты этого не сделал... В следующий раз возьми лопату покрепче, - Вар сунул ногу в стремя и сел в седло.
Конь медленным шагом тронулся с места, и юноша крикнул в спину всадника:
- Почему ты не убьешь меня?!
- Ты мне не опасен. Живи, - не оглядываясь, ответил Вар.
- Совсем ты меня с грязью смешал... Так неопасен я?
- Нисколько. Может, еще и пользу принесешь...
- Никогда!
- Не зарекайся!
Юноша упал на колени и стал в бессильной ярости колотить по земле кулаком.
А мимо него в грозном, нерушимом строю двигались полки с победно развернутыми стягами, и не было видно им ни конца, ни края, и содрогалась земля от их тяжкой, слитной поступи...
А, может, она содрогалась от ударов юноши...




Коринна вышла на балкон городской ратуши и окинула взглядом запруженную народом площадь. Ее глаза перебегали с лица на лицо, и в каждом взгляде видели только ненависть.
Свист, угрозы, крики, проклятья летали в воздухе, как камни.
- Не все сразу, - негромко сказала она, и шум как-то сам собою пошел на убыль, пока не стих совершенно. - Пусть скажет кто-нибудь один.
Из толпы выступил вперед огромного роста мужчина и, глядя в лицо градоправительницы тяжелым неподвижным взглядом, сказал:
- Ты должна уйти. Избирая тебя градоправительницей, мы надеялись, что ты сумеешь изменить нашу жизнь к лучшему, но ты не оправдала наших надежд. Даже при Номосе мы жили безопаснее и богаче. Мы не боялись завтрашнего дня, а что теперь? Наши дети не каждый день ложатся спать на сытый желудок. Наши жены донашивают старые платья, потому что нам не на что купить им новые. Мы потеряли уверенность в собственных силах и живем одним днем, боясь будущего и сожалея о прошлом. Наше терпение лопнуло. Мы не хотим больше ждать, когда ты, наконец, накормишь нас. Уж пусть лучше вернутся времена, когда каждый из нас получал ежедневно миску бесплатной похлебки!
- В мои задачи не входило накормить вас. Моя задача состояла в том, чтобы создать условия, при которых вы сами могли бы накормить себя. Но вас развратила бесплатная похлебка. Вы разучились работать, и в этом вам некого винить, кроме самих себя. Я говорю вам, что времена бесплатных похлебок миновали безвозвратно. Отныне за все придется платить. Я не собираюсь обманывать вас обещаниями сделать богатыми всех. Но я твердо обещаю, что всякий, кто будет честно трудиться, сможет стать богатым. Вы должны ясно понять, что только от вас самих зависит теперь, будете ли вы жить во дворце или в лачуге, ездить на породистом скакуне или ходить пешком. От уровня благосостояния каждого из вас будет зависеть уровень благосостояния всего государства, ибо не может быть богатым государство, граждане которого бедны. Я не собираюсь также устанавливать какого-либо ограничения на рост личных состояний, но будет справедливо, если тот, кто больше имеет, будет платить в казну более высокие налоги. Чем полнее будет казна, тем более крупные суммы смогу я выделять на благоустройство города, на содержание войска, на поощрение ремесел и искусств, на нужды приютов и храмов. Но я буду тщательно следить за тем, чтоб никто не обогащался незаконно. Тот, кто привык жить за чужой счет, должен будет подыскать себе другое место жительства... Свобода имеет определенную степень риска. Иногда за нее приходится платить очень высокую цену. Поэтому вы сами должны решить сейчас, что для вас предпочтительнее: равенство в бедности и бесплатная похлебка или неравенство в богатстве и свобода. Если вы выберете первое, я сложу с себя обязанности градоправителя без всякого сожаления. Но если вы выберете второе, вам придется еще некоторое время терпеть мое присутствие на этом посту. Я сказала. Выбор за вами.




Запрокинув голову, Ставер с изумлением разглядывал огромную ногу, стараясь представить себе существо, которому она принадлежала, так как увидеть его воочию не представлялось возможным из-за сильного тумана, плотной завесой окутавшего гору, на которой, как на троне, восседал великан.
Цепляясь за густую поросль, подобно кустарнику, покрывавшую голень великана, Ставер взобрался на его колено, и, когда облачный покров остался далеко внизу, его глазам предстало незабываемое зрелище.
Великан ел.
Пошарив рукой по противоположному склону горы, он подносил к губам ладонь, размером превосходившую площадь, и длинным, толстым языком слизывал с нее целое стадо коров.
- Эй! - встав во весь рост на колене человека-горы, крикнул Ставер.
Великан с озадаченным видом покрутил головой, пытаясь определить, откуда доносится писк.
- Да здесь я! На твоем левом колене!
Опустив глаза, человек-гора с напряженным видом стал рассматривать крошечную черную точку на своем левом колене.
- Тебе чего, малявка? - голосом, способным заглушить раскат грома, спросил он и отправил в рот еще одно стадо.
- Ты кто?
- Вартан-великан! - гордо выпятив необъятную грудь, ответил человек-гора.
- А чего это ты здесь расселся?
- А тебе какое дело? Хочу - и сижу. Тебя, что ли, спрашивать? - обиженно проворчал Вартан-великан.
- А хоть бы и меня! - с вызовом крикнул Ставер. - Думаешь, раз уродился такой здоровый, так на тебя и управы не сыскать? Мог бы и сам о себе позаботиться, чем людей объедать! Прокорми-ка этакую прорву!
- Мог бы, да вот бы мешает! - огрызнулся Вартан-великан. - Меня земля не носит: тяжел больно. Вязну в ней, как в болоте. Гранит еще держит, но и он того гляди обрушится.
- Дал же силу тебе Господь! - не без некоторой зависти воскликнул Ставер.
- Такая сила хуже бессилия. Привязан я к этой горе, как безногий калека к своему стулу. Ни пойти, куда хочешь, ни побегать, уж не говорю - подпрыгнуть или сплясать... Спасибо, люди добрые кормят. Ну а я за то защищаю их землю от врагов. Я ведь одной ладонью любую армию, как муху, могу прихлопнуть... А взял бы кто себе хоть частичку моей силы, чтоб только земля подо мной не расступалась!..
- Я бы помог, да не знаю, как!
- Жить, что ли, надоело?
- Это почему же?
- Да были уже охотники: сильным быть - кому не лестно!.. Все, как мыльные пузыри, полопались, и мне - никакого облегчения... Так что ступай себе с Богом. Не хочу брать греха на душу.
- Ты меня предупредил?
- Ну?
- А дальше - не твоя забота. Я возьму себе часть твоей силы, только не очень большую... Пожалуй, даже совсем маленькую.
- Ну держись, коли так!
Вартан-великан дохнул на Ставера, и словно ураган промчался над горами.
Зашатались и упали в долине вырванные с корнем столетние дубы, туман рассеялся и засияло над землей яркое весеннее солнце.
Ставера подхватило, как пушинку, и опустило на острые камни у подножия горы.
- Жив еще, малявка? - прогремел с небес радостный голос.
- Да вроде жив, - не слишком уверенно ответил Ставер и поднялся на ноги, и почувствовал, как ступни уходят в землю.
- Может, еще частичку возьмешь? - с надеждой спросил великан. - Совсем крошечную!
- Извини, Вартан-великан! Рад бы, да не могу! И без того чувствую, что если вбить в небо кольцо, то ухватился бы я за него и притянул небо к земле! - не узнавая собственного голоса, крикнул Ставер.
- Ладно, и на том спасибо, малявка! Ты и не представляешь, как мне полегчало! Кажется, пройду по земле - и даже травинки не примну!
- Прощай, Вартан-великан! - Ставер помахал человеку-горе рукой и зашагал на северо-восток, и каждый его шаг оставлял глубокий след на земле.




Артакс вышел из моря и, сняв одежду, расстелил ее под нежаркими лучами скупого осеннего солнца, которое клонилось уже к закату.
Вдалеке темнела мрачная громада старинного замка. Артакс спрятался в расщелине между камнями и стал ждать, когда высохнет его костюм.
Вдруг до его слуха донесся звук шагов, и, осторожно выглянув из своего укрытия, Артакс увидел красивого стройного юношу в черном.
Устремив взгляд на умирающее в своей крови светило, он тихо говорил, словно спрашивая совета:
- Простить ли смерть отца, или руки по локоть обагрить в крови убийцы?.. Я должен мстить. Так мне повелевают и честь, и голос крови. Почему же я медлю месть свершить? Я трус? О, я готов на поединке доказать любому, что я не трус! Но Клавдия я вызвать на честный поединок не могу! А это значит, что исподтишка я должен нанести удар злодейский, чтоб казнить злодея! Я разрываюсь надвое меж долгом перед отцом убитым и собой! Отцу обязан я своим рожденьем... А чем себе обязан я, скажите на милость? И почему, как щедрый кредитор, я сам себе не отпускаю долга? Быть может, это выдумка? Уловка, рожденная от незаконной связи лукавства с трусостью? Презренная игра с самим собой в поддавки? Отец мой уж два месяца в земле, а я, убийцу зная, позволяю ему ее топтать и говорю, что есть причина веская, чтоб мне от мести уклоняться! Что за причина? А причина та, что руки я свои боюсь испачкать - и совесть заодно! Нет, ни мгновенья я не сомневаюсь, что Клавдий есть единственный виновник кончины короля! Я сомневаюсь в своем священном праве мстить ему!.. Когда он яд смертельный вливал отцу уснувшему, рука его не дрогнула... Так почему ж моя, готовясь нанести удар возмездья и правосудия, дрожит?.. Какое право имею я отнять чужую жизнь, пусть даже эта жизнь принадлежит тому, кто в этом праве себе не отказал?! Вопрос простой. Но он сковал мне руки покрепче самых крепких кандалов!.. Коль есть закон, который говорит, что тот, кто жизнь чужую отнял, своей заплатит, то убийце отмерен срок! Сегодня он на завтра строит планы, не подозревая, что завтра не наступит для него... Один убийца будет уничтожен... Что ж, справедливость торжествует, но - убийцей стану я... И раз закон один для всех, то это означает, что тот, кто жизнь чужую отнял, своей заплатит... Да, сыновний долг до конца исполню я, отец... И за тобой последую без страха. Да будет смерть за смерть, но пусть моя последней станет в цепи преступлений...
Юноша несколько минут молча смотрел на кроваво-красный шар, краем касавшийся горизонта, и, словно продолжая прерванный разговор, с печальной улыбкой произнес:
- Я смерти не страшусь. Ведь ежедневно мы в смерти упражняемся. Уснуть, коль жизнь черна, как ночь, и пробудиться в ином, прекрасном утре, - разве это способно испугать того, чья жизнь стократ ужасней смерти? Но во мне есть нечто, что противится уходу. Оно твердит: «Проснешься ты другим. Быть может, лучшим. Но не тем, что был. И нового себя ты не узнаешь...» Пусть это так. Но разве, пробуждаясь на рассвете, мы те же, что ложились почивать? Я нынче и тому назад неделю - один и тот же это человек? Готов я повторить хоть под присягой, что больше отличаюсь от себя вчерашнего, чем хмурый день - от вёдра...
Юноша протянул руку по направлению к исчезающему в морской пучине светилу и с тоской воскликнул:
- О, почему нас на пороге смерти так манит жизнь? И почему она, казавшаяся нам кромешней ада, вдруг прелести становится полна? И все, что навсегда для нас запретно, нам обещает снова подарить? Зачем она сулит любовь и счастье тому, кто отказался от нее? Прочь, грезы сладкие! Во искушенье вас посылает небо или ад, напоминая бедному страдальцу, чего лишился он, как будто бы возможно того лишиться, чем не обладал! Вы - та веревка, с помощью которой судьба нас тащит, как овец на бойню, сквозь муку, именуемую жизнью, к черте последней, за которой нам откроется весь смысл того, что было! И худшая из мук, достойных ада, - когда окажется, что смысла в этом нет! Что наша жизнь: падения и взлеты, грехи и подвиги, страданья и блаженство - всего лишь сон, приснившийся под утро и позабытый после пробужденья! Мы - как актеры, на подмостках сцены игравшие трагедию и вдруг услышавшие громкий смех из зала в момент, когда быть должен слышен плач! Осмеянный фигляр с мечом картонным тогда и впрямь готов убить, ведь он так искренно, так бескорыстно верил в правдивость им придуманной игры, и вымысел ему казался правдой! Но смех раздался - и убил обман! Убитые встают и, поклонившись, уходят прочь со сцены, чтоб назавтра все тот же разыграть спектакль, но - для публики немного благодарней!.. Да, жизнь - театр, а мы - его актеры!.. Но почему ж искусства обаянье так велико, что вечно мы в обман вдаемся, словно маленькие дети?.. Обманут может быть лишь тот, кто хочет обманут быть. И, поддаваясь снова слепой надежде, мы лишь выдаем свой страх перед неведомым и жажду жить вопреки всему! И в этой жажде есть нечто подлое и низкое настолько, что даже смерть не так уже страшит! Да, легче умереть мне, чем цепляться за жалкое подобье бытия, где нет ни истинного счастья, ни любви, ни дружбы, ни веселья, ни отваги, а только преступленье и порок царят и в душах, и в сердцах, и в мыслях!.. Уж, верно, Клавдий, в спальню ты спешишь, готовясь мерзкой похоти предаться?.. Но должен огорчить тебя: иная любовница тебя сегодня ждет. И не успеешь ты еще остыть, как я сдавлю ее в своих объятьях!..
Воспользовавшись наступившей темнотой, Артакс оделся и, выйдя из своего укрытия, сказал:
- Постойте, принц!
Юноша резко обернулся и недоверчивым взглядом окинул незнакомца с ног до головы.
- Я вас не знаю. Что угодно вам?
- Я случайно подслушал ваши слова, принц.
- Случайно не подслушивают, сударь!
- Примите мои извинения, принц, и позвольте дать вам один совет.
- Дадите мне совет, когда вас попрошу. Но нынче я в советах не нуждаюсь.
- Принц, вы вправе не последовать ему. Но отчего не выслушать?
- Я ненавижу советы и советчиков. Уже я не ребенок, и никто учить меня не вправе.
- И все же, принц, я осмеливаюсь настаивать на своей просьбе.
- Вы, сударь, скверно понимаете слова. Быть может, язык меча вам более понятен?
- Этим языком я владею лучше вашего высочества, поэтому позвольте оставить ваш вызов без внимания.
- Вы трус!
- Коль вам угодно считать меня трусом, воля ваша. Я не стремлюсь стяжать себе лавры храбреца убийством вашего высочества.
- Что ж, говорите. Но не забывайте, что чем короче речь, тем легче входит в слух.
- Человек, даже если он занимает такое высокое положение, как вы, принц, никогда не должен забывать о том, что он - всего лишь человек, которому свойственно ошибаться. Не ошибается только Бог, поэтому только Ему дано судить преступление и карать преступника. Положитесь на божественное правосудие и откажитесь от мысли о возмездии.
- Совет, достойный хладнокровной жабы! Я не могу ждать Божьего суда! Бог не спешит. Ведь у Него в запасе есть Вечность целая, а у меня, увы, - лишь жизнь, подвластная случайностям и смерти! И мысль, что Клавдий переживет меня, страшит меня сильнее преисподней! Пусть буду ввергнут в ад, - коль путь укажет Клавдий, я с радостью последую туда! Но и в раю я не найду покоя, коль буду знать, что Клавдий продолжает плодами преступленья наслаждаться! Да и почем вам знать, быть может, Бог избрал меня орудием возмездья? Быть может, это Он с утра до ночи мне мысль внушает - Клавдия убить?
- Бог не внушает мыслей об убийстве, - сурово произнес Артакс. - Доверьтесь Провидению. Оно, действительно, неторопливо, но - тем неотвратимей и ужасней бывает казнь, постигшая злодея! И если не было свидетелей преступления, стены заговорят и камни обличат преступника. И если вздумает бежать, тропы перепутаются, и деревья заслонят ему путь к бегству. И если подкупит судей, и устрашит свидетелей, и, похваляясь, скажет со смехом: «Что мне суд земной, когда полна моя казна и преданы слуги?» - то разобьется, споткнувшись на ровном месте, или, с неба упав, проломит ему голову кирпич. И не хватит ему казны откупиться от всех случайностей, и слуги не успеют придти к нему на выручку. Ибо есть Бог, оберегающий пути праведных и стерегущий пути грешных.
- И вы примите от меня совет: примеряйте сегодня же сутану. Вам подойдет она, я думаю. И в церкви весьма уместно будет ваше красноречье. А меня моей судьбе, святой отец, оставьте! Я выбрал путь, и от него меня не отвратит десяток краснобаев, подобных вам!.. Но просьба есть одна... Когда вы будете служить обедню, скажите так: «Принц Амлет умер днесь... Суди его Господь». И помолитесь о душе погибшей...
- Прощайте, принц, - сказал Артакс и быстро зашагал вдоль прибоя.
Когда он отошел уже довольно далеко, ветер донес до него вопрос:
- Вы помолитесь обо мне, святой отец?
- Я помолюсь о вас, принц, как ежедневно молюсь обо всех нераскаянных грешниках! - остановившись, крикнул Артакс в темноту и пошел дальше.




Любовь и Мария гуляли по саду.
Вдруг Любовь вытянула шейку и замерла на месте, устремив неподвижный взгляд на цветущий розовый куст.
- Что ты там увидела? - шепотом спросила ее Мария и тоже внимательно посмотрела на куст, но не заметила ничего интересного.
- Тс-с, - Любовь прижала пальчик к губам и на цыпочках подкралась к нежно благоухавшему кусту. Присев на корточки, она заглянула под его нижние ветви и, когда выпрямилась, ее личико выражало плохо скрытое разочарование и даже обиду.
- У нас неприятности? - подойдя к ней, спросила Мария и положила ладонь на черноволосую голову девочки.
- Нет... Просто мне показалось, что там прячутся гномики, или эльфы, или мальчик-с пальчик, или еще кто-нибудь... - Любовь тяжело вздохнула и, низко опустив голову, пошла по аллее.
- Не надо расстраиваться, - догнав ее, сказала Мария. - Наверное, они испугались и убежали раньше, чем тебе удалось их заметить.
- Но ведь я же не хотела сделать им ничего плохого! Я же только хотела посмотреть!
- Но они-то об этом не знали... Ничего, может быть, в следующий раз тебе повезет больше. Конечно, если ты будешь сильно этого желать и пообещаешь не причинять им вреда.
- Но они же совсем меня не знают, почему же они так плохо думают обо мне?
- Видимо, их слишком часто обижали...
- Но не я же!
- Ну, конечно, не ты... Но те, кто обижал их, приучили этих существ не доверять всем без исключения.
- Это неправильно. Нельзя считать одного человека плохим только потому, что кто-то другой тебя обидел!
- Видишь ли, они слишком маленькие и слабые, и не могут позволить себе подвергаться опасности, которая возникает для них всякий раз, когда они встречаются с кем-то, кто больше и сильнее...
- А почему сильные обижают слабых?
- Сильный никогда не обидит слабого. Напротив, он постарается защитить его от опасности. Но есть слабые люди, которые хотят казаться сильными, и поэтому обижают тех, кто еще слабее. Ясно?
- Да... Послушай, а они действительно существуют?
- Кто?
- Эльфы, гномики, Белоснежка, Золушка...
- Ну конечно! Иначе зачем бы я стала тебе про них рассказывать?
- Ты не обманываешь?
- Честно?
- Конечно!
- Если совсем честно, то нет. А если честно наполовину, то немножко обманываю.
- Обманывать плохо.
- Очень плохо. Но вымысел - это не обман. Так же как жизнь и сказка - не одно и то же. Но сказка помогает лучше понять жизнь. А если говорить по большому счету, то в мире существует все, о чем только может помыслить человек. Все, что порождает его воображение, где-то существует... Люди не могут жить без сказок, ведь сказка - это мечта о том, какой должна быть человеческая жизнь. А мечта - это не ложь. Мечта - это правда, которая еще не стала былью...




Парк был удивительный. Ровные, посыпанные желтым песком аллеи, в которых шелестели зеленой листвой дубы, ясени и клены, лучами расходились во все стороны от круглого пруда, по зеркальной поверхности которого величаво скользили парами грациозные белые лебеди. Это было похоже на театральную декорацию к старой доброй сказке.
Артакс остановился на берегу пруда и залюбовался медлительными движениями прекрасных птиц. Недалеко от него остановились двое мужчин и тоже стали смотреть на лебедей. Первый, высокий, сухопарый, с седыми кудрями до плеч и голубыми глазами, напоминал доброго волшебника из старой сказки. Второй, низкорослый, сутулый и лысый, походил на злого горбуна. Повернув к спутнику некрасивое лицо, он говорил ровным, тихим голосом:
- Ваше представление о мире, дорогой друг, страдает упрощенностью. Понятия добра и зла непоправимо устарели и нуждаются в пересмотре и переоценке. Современная мораль основана на ответственности личности перед обществом, то есть на чувстве стыда. А это ведет к подавлению личности. Необходим новый подход. В человеке нужно воспитывать не чувство стыда, а чувство вины. За каждый опрометчивый шаг человек должен отвечать в первую очередь перед самим собой и лишь затем - перед обществом. Это приведет к небывалому расцвету личности, а через него - к расцвету культуры. Человек с развитым чувством стыда является по сути стадным человеком и не способен быть творцом нового. Творчество доступно только человеку, наделенному чувством вины. Он творит новые моральные и культурные ценности без оглядки на мнение и вкус косной толпы и, попирая ее кумиров, делает их смешными и жалкими в ее глазах, и заставляет ее поклониться новым идолам, которые, впрочем, тоже когда-нибудь устареют...
- Если я правильно вас понял, вы хотите, чтоб каждому человеку было предоставлено право самостоятельно решать, что есть добро, а что зло, и поступать в соответствии со своими представлениями?
- А вы, разумеется, находите это предосудительным?
- Сама по себе ваша мысль не кажется мне заслуживающей порицания. Но, может быть, она несколько опередила свое время... А если совсем честно, я не хотел бы жить в обществе, которое считает, что понятия добра и зла устарели или утратили смысл...
- В вас говорит обывательский страх за свое благополучие... Но согласитесь, что существуют поступки, выходящие за рамки обыденного понимания добра и зла. Умертвить смертельно больного и тем избавить его от напрасных страданий - добро это или зло?
- Не мне вам объяснять, что существует огромный разрыв между идеей и ее воплощением. Подумайте о том, к каким чудовищным злоупотреблениям может привести узаконенное убийство. Кроме того, существует и чисто правовой аспект этой проблемы. Что это будет? Самоубийство под видом убийства? Или убийство под видом самоубийства? Но что бы это ни было, в любом случае это тягчайший грех.
- Если вы внимательно читали мои работы, то вы должны знать, что понятием, противоположным греху, я считаю не добродетель, а свободу. Человек имеет право сам решать свою судьбу. Почему человек, лишенный надежды, не вправе распорядиться своей жизнью, как ему хочется? Кому и какая польза от его страданий?
- Жизнь - дар Бога, и только Он вправе решать, когда и каким образом взять ее обратно.
- Лично я считаю, что не обязан своим появлением на свет никому, кроме родителей. Да и им лишь постольку-поскольку. Они неплохо провели время и думать не думали обо мне. А за внешность, какой они меня наградили, я и вовсе не испытываю ни малейшей благодарности.
- Они дали вам больше, чем красоту. Они дали вам гений.
- Ха-ха-ха! - ненатурально расхохотался горбун. - Я не ослышался, господин сказочник? Вы действительно назвали меня гением?
- Мне не слишком нравятся идеи, которые вы проповедуете, но это совсем не мешает мне по достоинству оценить степень дарования, с какой вы это делаете.
- И все же мне не удалось и вряд ли когда-нибудь удастся убедить вас в моей правоте.
- Человек может убедить другого человека в своей правоте лишь тогда, когда он сам убежден в ней. А вы с одинаковой степенью убедительности доказываете взаимоисключающие точки зрения, так что ваши последователи невольно оказываются в положении Буриданова осла.
- Вероятно, потому что такое положение наиболее соответствует их характеру. Зато вас трудно упрекнуть в том, что вы чересчур часто меняете свою точку зрения. Очень похоже на то, что вы вообще считаете ее, если и не единственно возможной, то уж во всяком случае, единственно правильной.
- Вы не правы, Серен. Я почти никогда не имею заранее определенной точки зрения. Я просто рассказываю моим читателям историю и предоставляю им полное право судить о ней вкривь и вкось. И порой они извлекают из нее такой смысл, которого я и сам в ней не подозревал.
- Завидное свойство: извлекать двойной смысл из того, в чем вообще нет никакого смысла... А меня, вероятно, погубит сомнение.
- Не сомневаются в себе только круглые дураки.
- Нет, в себе я не сомневаюсь, пусть даже вы сочтете меня круглым дураком... Я сомневаюсь в своем праве поучать других... Как это сказано в Книге Иова: «Что знаешь ты, чего бы не знали мы, и что разумеешь, чего нет у нас?» Идеи, которые я проповедую, носятся в воздухе, и я всего лишь первый, кому удалось их выразить с достаточной степенью четкости... Я пытаюсь решить вопрос о смысле человеческого бытия, но я заранее знаю: к какому бы выводу я ни пришел, я об этом пожалею...
- Ваша ошибка заключается в том, что вы пытаетесь подогнать мир под свои понятия. Но мир не укладывается в прокрустово ложе идей. На этот счет есть старая пословица: «Философ - несчастный человек. Он никогда ничего не узнает».
- А сказочник?
- А сказочник не ставит перед собой задачу познать мир. Он просто пытается его объяснить.
- Это очень удачная шутка. Советую вам вставить ее в одну из ваших сказок. Прощайте, господин сказочник.
- Прощайте, господин философ.
Когда горбун скрылся в конце аллеи, Артакс снял шляпу и вежливо поклонился сказочнику.
- Простите, что позволяю себе заговорить с вами, не будучи представлен, но меня так заинтересовал ваш разговор с господином философом, что мне захотелось познакомиться с вами поближе. Разрешите представиться. Меня зовут Артакс.
- Ваше лицо кажется мне странно знакомым. Нам не случалось встречаться прежде?
- Едва ли. Я только вчера прибыл в Данию.
- Так вы путешественник?
- В некотором роде.
- Простите?
- Я путешествую по печальной необходимости.
- По какой?
- Я разыскиваю похищенного мальчика.
- Сына?
- Сына моего друга.
- Страшно, когда несчастья случаются с детьми. Конечно, мало хорошего, если они случаются со взрослыми, но взрослые в большинстве случаев сами виновны в своих неприятностях, ибо сами создали мир таким, каков он есть. А чем, скажите, виноваты дети?
- Да, мир несовершенен...
- Мир совершенен! - с негодованием возразил сказочник. - В нем есть все, что необходимо человеку для счастья. Но люди не ценят простых радостей. Для них все нехорошо, что не сложно. Дар жизни уже сам по себе является величайшим счастьем и величайшим чудом. И если даже это великое чудо оставляет человека равнодушным, что вообще должно случиться, чтоб он сказал: «Я счастлив. Мне больше нечего желать»? Все добро и все зло в этом мире проистекают из одного и того же источника: из вечной неудовлетворенности человека тем, чем он уже обладает. Правда, Серен убежден, что зло пришло в мир вместе с познанием. Пока-де, человек не знал различия между добром и злом, он был добр, пока он не знал о смерти, - он был бессмертен. Но, по-моему, это полная чушь. Всем, чего достигло человечество, оно обязано именно познанию.
- Вы сочиняете сказки для детей?
- Ну, это не совсем точно. Если мои истории и можно назвать сказками, то это, во всяком случае, сказки для взрослых. Одна беда: взрослые не читают сказок, а дети, становясь взрослыми, забывают о том, что были детьми... До пустяков ли им, когда у них полно важных и серьезных взрослых дел?..
- Тогда позвольте предложить вам один сюжет. Представьте, что жили на свете брат и сестра. И что однажды некий всемогущий злодей похитил брата, а сестра отправилась на его поиски.
- Благодарю вас, вы подарили мне превосходный сюжет! Простите, но я должен вас покинуть! Рад был познакомиться. Прощайте! - сказочник учтиво приподнял широкополую шляпу и торопливым шагом направился к выходу из парка. Артакс проводил его задумчивым взглядом и после недолгих размышлений направился в порт.




В дверь лавки робко поскреблись, и, оторвавшись от изучения амбарной книги, Глеб громко крикнул:
- Не заперто!
На пороге, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, появился бледный, тонкий юноша, не юноша даже, а отрок.
- Купить чего хочешь?
- Я наниматься пришел, - робко ответил поздний посетитель.
- А что умеешь?
- Ничего...
- И кем же я тебя найму?
- Я все буду делать, что прикажете, только примите! - умоляюще воскликнул отрок.
- Ну хоть что-нибудь ты умеешь?
- Ничего... Совсем ничего... Вот только слова умею складно сказывать... Люди со всей округи приходят, слушают, смеются, а инде и плачут...
- Это большое умение, - Глеб встал из-за стола и подошел к отроку. - Пахать или ковать дело нужное, но нехитрое, и ему нетрудно научиться... А вот складывать слова не каждому дано... Расскажи-ка мне сказку...
- Какую?
- А это уж тебе решать.
Отрок задумался, и его большие голубые глаза приобрели незрячее выражение.
- Жил на свете человек, и был дан ему от Бога дар складывать слова. Развлекал он своими сказками и взрослых и детей, а они за то несли ему кто яичко, кто молочко, а кто и монетку мелкую, тем и жил. Но однажды пришла послушать его сказку девица немыслимой красы. Она сидела прямо, и не смеялась, когда другие смеялись, не плакала, когда другие плакали... Стал тогда сказочник сказывать самые забавные и самые грустные из своих сказок, но девицу не трогала не выдуманная радость, ни выдуманная печаль... Но все же стала она захаживать, хоть и нечасто. Она всегда садилась на одно и то же место, и даже в ее отсутствие никто не смел его занять... Как-то раз собралось у сказочника несколько монеток сразу, и зашел он в кабак... И увидел там свою красавицу... Она сидела на коленях у статного дружинника и смеялась... как звонко она смеялась! А едва дружинник ушел, как она уже смеялась на коленях у проезжего купца... И сказочник решил скопить столько денег, чтоб она смеялась и у него на коленях тоже... Возьмете меня работником?
- Если бы ты с голоду умирал или грамоте хотел учиться, я бы на тебя денег не пожалел... Но на продажную девку я денег тебе не дам.
- Нельзя так судить! Даже Бог не осудил такую женщину! Она не продажная... Она - несчастная...
- И ты хочешь сделать ее еще несчастнее?
- Я хочу, чтоб она узнала меня... И полюбила...
- Если она не полюбила тебя за твои сказки, вряд ли она полюбит тебя за... что-нибудь другое...
- Разве любят только за... это?
- Спроси чего-нибудь попроще... За что любят... Да кто за что... За душу чистую... За лицо красивое... Из жалости тоже любят, бывает... И за это... И запросто так... И за деньги... Ну не знаю я, одним словом...
- А меня есть, за что любить?
- Каждого человека есть, за что любить... Ну хотя бы за то, что он человек... Да что ты спрашиваешь-то? Ты же сказочник. А чтобы выдумывать сказки, надо знать, как оно бывает на самом деле...
- Значит, не возьмете меня в работники?
- Да уж какой из тебя работник... Совет только дать могу: деньги бери со слушателей. Сказки сказывать - тоже работа. И не из самых легких.
- Какой же дурак станет за выдумки деньги платить?
- Не бойся, заплатят... Хлеба не купят, а за сказку - заплатят... Если только я что-нибудь понимаю в людях... и в сказках...
- Простите за спрос.
- Спрос - не грех... А красавицу свою забудь. Не по-мужски это - продажную девку любить как честную...
- Не смейте плохо говорить о ней! - крикнул отрок и, хлопнув дверью, выбежал из лавки.
- Чудны дела твои, Господи... - пробормотал Глеб и придвинул к себе амбарную книгу, но, посидев с минуту, встал, накинул на плечи плащ, задул свечу и, заперев лавку, направился в кабак.
- Чего изволите? - едва завидев его на пороге, почти пропел кабатчик.
- Всего понемногу. Говорят, у тебя тут девка есть красоты неописуемой?
- Прикажете позвать?
- Зови.
- Алена! - елейным голосом позвал хозяин, и почти в тот же миг из-за грязной занавески появилась стройная синеглазая красавица с русою косой, свисавшей ниже пояса.
- Займи гостя! - значительно повращав глазами, приказал кабатчик и умчался выполнять заказ.
Красавица приблизилась к Глебу с явным намереньем усесться к нему на колени, но он взглядом указал ей на табурет и спросил:
- И давно ты здесь?
- А вам что? - потемнев иконописным ликом, спросила Алена.
- Да так, для беседы...
- Около года...
- Хозяин не обижает?
- Обещал в месяц рубль серебром, стол и комнату, и от слова своего - ни шагу, хотя иной день я и копейки дохода не приношу...
- А гости?
- И гости не обижают...
- А ты их?
- И им грех обижаться. Они за свои деньги сполна получают.
- А со мной пойдешь?
- Я пойду с любым, кто заплатит...
- И со стариком, и с уродом?
- И со стариком, и с уродом.
- А со сказочником?
- С ним - нет...
- Потому что бедный или потому что любишь?
- А это до вас не касается. Тело мое может всякий купить. А в душу я за деньги не пускаю...
- Так ты ради денег этим занимаешься?
- Ради удовольствия.
- И много денег тебе надо, чтоб с этим покончить?
- Много.
- И на что тебе?
- Да что вы пристали с разговорами? Что вам надо от меня? Платите - и идем!
- Я хочу тебе помочь.
- Видала я уже таких помогальщиков...
- Что мне сделать, чтоб ты поверила?
- А денег дайте!
- Сколько?
- Сто рублей!
- Это - большие деньги...
- Вот и вся ваша помощь, - горько усмехнулась Алена.
- Я ведь не отказал. Я только хочу знать, на что ты собираешься их потратить...
- Отец мой у печенегов в плену... Слыхала я от людей, что можно вызволить за сто рублей серебром...
- Печенеги пленных не держат. В рабство продают.
Глеб вынул из кармана туго набитый кошель и протянул Алене.
- Вот тебе сто рублей, и уезжай, где тебя никто не знает...
Красавица взвесила кошель на ладони и недоверчиво глянула на нежданного благодетеля.
- А зачем же деньги даете?
- Если есть хоть самая маленькая надежда, - надо надеяться... Давно ты была у сказочника?
- Что мне там делать? Он же совсем дитя... Он и стариком станет, а все будет как дитя малое... Не пара мы...
- Он тебя любит.
Лицо Алены заалело от смущения.
- Откуда вы знаете?
- Господи, да откуда люди вообще что-то знают? У меня есть глаза и уши. Я видел его и говорил с ним.
Кабатчик настороженно позыркивал на них из своего угла.
- Иди, собирай вещи, - сказал Глеб Алене. - Вместе уйдем.
Алена ушла и спустя минуту вернулась с крошечным узелком в руках.
- Я готова.
Кабатчик выскочил из своего угла и метнулся к ней.
- Ты куда ж это собралась, раскрасавица моя? - вкрадчивым голосом пропел он. - А должок за тебя кто отдаст?
- И много она тебе должна? - спросил Глеб.
- Кормил, поил, как о родной, заботился, а она уходит и спасибо не говорит!
- А много ли ты на ней заработал?
- Проедала больше! Из жалости только держал!
- Из жалости, говоришь? - недобро усмехнулся Глеб. - Ну давай, посчитаем... Рубль в месяц ты ей платил. Еще по рублю кладем за стол и за комнату. Итого, в три целковых она тебе обходилась. А имел ты с нее по рублю с гривною в день. Значит, тридцать целковых чистой прибыли она приносила тебе в месяц, а всего жила у тебя год. Стало быть, с тебя причитается триста шестьдесят рублей серебром. Давай ей расчет, и разойдемся по-хорошему.
- Это грабеж! - покраснев, как помидор, заорал кабатчик. - Да она со всеми потрохами вместе и десятой доли тех денег не стоит!
- Ну вот что! - рыкнул Глеб, вставая, и схватил кабатчика за грудки. - Тебя никто не просил ее оценивать. Какая ей цена - это не твоего ума дело. Давай расчет - и бывай здоров.
- Нет у меня ее денег!
- Не отдашь добром - возьму силою. Я с тобой цацкаться не стану, - Глеб одной рукой оторвал кабатчика от пола и встряхнул.
- Твоя взяла... - прохрипел кабатчик, хватая воздух ртом, как выброшенная на берег снулая рыба.
Глеб разжал пальцы, и кабатчик грузно шмякнулся на пол. Достав из-за пазухи кожаный мешочек, он распустил стягивающую его тесьму и высыпал монеты на стол. Под пристальным взглядом Глеба отсчитав тридцать шесть десятирублевиков, он сгреб остатки обратно, затянул тесьму и спрятал изрядно отощавший мешочек за пазуху.
Глеб не спеша пересчитал деньги и, убедившись в правильности счета, сложил их Алене в кошель.
- Держи свое приданое.
Взяв Алену под руку, он проводил ее до избушки, где жил сказочник.
- Лучше вам уехать отсюда. Всегда найдется дурак, который попрекнет тебя прошлым...
- Спасибо вам за все, добрый человек, - сказала Алена и поклонилась Глебу в пояс. - Только нет на земле таких далеких краев, куда бы мог человек убежать от себя самого... Если не попрекнет меня Алеша, то от людей я все снесу... А если попрекнет, то не все ли равно, где умереть?..
- Ну, смотри сама... Это - твоя жизнь, тебе и решать. Прощай.
- Прощайте и вы, добрый человек...
- Не по доброте я это сделал, а по расчету.
- Да какой же вам в этом расчет? - удивилась Алена.
- А чем больше на свет счастливых людей, - тем счастливее жизнь. Для всех. А стало быть, и для меня, - ответил Глеб и не оглядываясь зашагал к себе в лавку.




Танаис стояла у подножия гигантской пирамиды и с интересом смотрела на нацеленные ей в грудь острия пик.
- Послушайте, у меня и в мыслях не было ничего дурного! Ну посудите сами, что могу я сделать этакой громадине? Разве от нее убудет, если я немного посмотрю?
Но всадники в белоснежных одеяниях угрожающе скалили белые зубы, без слов давая понять, что не раздумывая поднимут ее на пики, если она не отойдет от пирамиды.
- Любопытно взглянуть, что за сокровища вы там прячете, - усмехнулась Танаис и направилась прямиком к входному отверстию. В тот же миг всадники метнули в нее свои копья.
- Ненавижу щекотку, - сказала Танаис, выдергивая из своего тела дротики. В мгновение ока феллахи соскочили с коней и простерлись ниц. Усевшись у основания пирамиды, Танаис с удовлетворенным видом принимала от них знаки поклонения и покорности, потом вздохнула и сказала:
- Я хочу знать, что находится внутри.
Один из феллахов поднял к ней свое лицо и произнес:
- В незапамятные времена страной Кеми правил фараон по имени Сурит. Однажды ему приснилось, что разлились многие воды, и все живое на земле погибло. Но какой-то голос сказал ему во сне, что человечество не погибнет, а перейдет к новой, более высокой форме бытия, если сумеет сохранить своих мертвых. После пробуждения Сурит велел созвать самых искусных мастеров древней Кеми и приказал им построить первую пирамиду. Вскоре после завершения строительства он умер, но перед смертью успел передать сыну рецепт бальзама, велел набальзамировать свое тело и поместить его в саркофаг внутри пирамиды. Секрет бальзама долго передавался от отца к сыну, но в конце концов был безвозвратно утрачен.
- И с какой же целью были предприняты все эти хлопоты?
- Настанет день, - было сказано Суриту, - когда мертвые воскреснут, и следует заранее позаботиться о том, чтобы дождаться этого дня с наименьшими потерями. Пирамида так расположена по отношению к сторонам света, что все, находящееся внутри, в течение длительного времени не подвергается гниению и порче. Бальзамирование также способствует предотвращению разложения. Мумия способна храниться практически вечно, если кто-нибудь не потревожит ее покой. Вот почему мы готовы защищать мумии своих предков даже ценой жизни.
- Чьей?
- Своей или чужой. Это не имеет значения для нас.
- Так вы полагаете, что настанет день, когда мумии воскреснут?
- Гусеница умирает и превращается в куколку, куколка умирает и превращается в бабочку. Это знак, который подает людям Бог. Загробная жизнь существует, и усомниться в этом равносильно признанию бессмысленности человеческого бытия. Люди не боялись бы смерти, если бы знали, что она является только другой формой жизни. Смерть - это освобождение духа от проклятия немощной плоти, это кокон, в котором происходит превращение безобразной гусеницы в прекрасную бабочку, и не бояться следует ее, а готовиться к ней, как к самому светлому и радостному празднику...
- Простите мне мое любопытство, - сказала Танаис поднимаясь. - И прощайте.
Феллахи угрюмо склонили головы в прощальном поклоне, и Танаис зашагала через пески дальше на юг.




Держа Любовь за руку, Мария поднялась по мраморным ступеням приюта и вошла в светлый прохладный вестибюль. Было время послеобеденного отдыха, но, заслышав шаги настоятельницы, обитатели приюта покинули комнаты и высыпали в коридор.
Прижавшись всем тельцем к ноге Марии, девочка боязливо выглядывала из-за ее юбки, пытаясь понять, кто эти странные и страшные создания, так не похожие на всех, кого ей случалось видеть до сих пор.
Мария наклонилась к ней и, глядя прямо в глаза, тихо прошептала:
- Не надо бояться. Они старые, слабые и больные, и они нуждаются в помощи...
- А что я должна делать? - также шепотом, потупившись, спросила Любовь.
- Постарайся с ними подружиться.
- Как?
- А как ты подружилась с девочками на улице?
- Мы вместе играли...
- Ну вот и поиграй с ними.
- Они не умеют...
- А ты научи...
Любовь с застенчивой улыбкой приблизилась к сидевшей в мягком кресле сухонькой старушке.
- Давайте познакомимся? Меня зовут Любушкой. А еще мама называет меня козочкой, белочкой, розочкой, поросенком и красавицей. А Мария зовет девочкой, малышкой и умницей. А вас как зовут?
Сморщенные губы старушки раздвинулись в слабом подобии улыбки, и множество тонких лучиков разбежалось от ее глаз во все стороны.
- Меня зовут Фарида.
- И все? - слегка разочарованно спросила девочка.
- И все... Уже давно никто не называет меня ни козочкой, ни умницей, ни красавицей... Хотя когда-то и у меня было много имен...
- А хотите, я буду называть вас звездочкой? - простодушно спросила девочка и увидела, как прозрачная капля выкатилась из глаз старушки и повисла на кончике носа.
- А почему у вас из глаз капает вода?
- Дай тебе Бог, девочка, никогда не знать, почему у людей из глаз капает вода...
- Вам больно?
- И больно, и приятно...
- Разве так бывает?
- Еще и не так бывает...
- Хотите поиграть со мной?
- Во что?
- В догонялки. Или в пряталки, - неуверенно предложила Любовь.
- Мне только со смертью теперь осталось в догонялки и в пряталки играть... Да только не убежишь и не спрячешься...
- Она так быстро бегает? - с наивным любопытством спросила Любовь.
- Быстро или медленно, а только никому еще не удалось от нее убежать... Каждого догонит, рано или поздно...
- И меня?
- Тебя-то? - старушка ласково погладила девочку по кудрявой голове. - Не знаю, милая, но ото всей души желаю тебе убежать...
- Я знаю одно такое место, где она ни за что меня не найдет! Хотите, я и вас там спрячу?
- Спасибо, девочка... У тебя доброе сердце...
- А давайте загадки друг другу загадывать? - предложила Любовь и радостно захлопала в ладоши. - Чур, я первая!
- Ну, загадывай...
- «Без окон, без дверей, полна горница людей». Что это?
- Ну, это сложная загадка, - усмехнулась Фарида. - Можно подумать?
- Только не очень долго.
- Наверное, это... тюрьма, - подумав немного для приличия, сказала Фарида.
- А вот и не угадали! Это огурец! - ликуя, закричала Любовь. - А что такое тюрьма?
- Ну, это что-то вроде приюта для плохих людей.
- А почему они плохие?
- Маму в детстве не слушались.
Любовь широко раскрыла глаза и испуганным шепотом спросила:
- Если я не буду слушаться маму, я тоже попаду в тюрьму?
- А разве ты ее не слушаешься?
- Иногда, - со смущенным видом призналась Любовь.
- Маму надо слушаться. Особенно, такую, как твоя. Она умная, красивая и очень добрая.
- Я очень ее люблю...
- А почему же не слушаешься?
- Ну... Так...
- Хорошо... А теперь я сделаю одну штуку, а ты попробуй угадать, что это значит.
Фарида оперлась о подлокотник кресла рукой и стала медленно подниматься.
Вдруг ноги ее подогнулись, она тяжело упала обратно на кресло и прижала ладонь к левой стороне груди.
Мария бросилась к умирающей, торопливо крикнув на ходу:
- Любушка, поиграй во дворе!
Девочка направилась к дверям, но, не дойдя, шмыгнула за колонну и затаилась. В общей суете этого никто не заметил.
Мария взяла Фариду на руки и поспешно унесла ее в комнату. Обитатели приюта со встревоженным видом столпились у дверей, напряженно прислушиваясь к доносившимся изнутри звукам. Любовь нахмурила ровные бровки и тихо прошептала:
- Что же это может означать?.. Такой трудной загадки мне еще ни разу не загадывали...
Дверь комнаты отворилась, и Мария глухим голосом попросила пригласить приютского священника.
За ним пошли, и вскоре через вестибюль быстрым шагом проследовал высокий прямой старик в черной рясе и скрылся за дверью комнаты.
- Догнала ее смертушка, - донесся до девочки чей-то приглушенный голос. - Господи, прими ее душеньку...
Девочка осторожно выглянула из-за колонны и увидела, что все обитатели приюта молча утирают струящуюся по их щекам влагу. Она вдруг почувствовала, как защипало глаза и потекли по лицу капли, а в следующий миг ей почудилось легкое прикосновение, словно кто-то невидимый ласково провел рукой по ее волосам. Она слизнула слезы кончиком языка и прошептала, обращаясь к этому незримому существу:
- Теперь я знаю, почему у людей из глаз капает соленая вода...
Двое молодых парней пронесли через вестибюль большой деревянный ящик, а спустя какое-то время, поддерживая ящик плечами, из комнаты вышли Мария, священник и оба парня. Они направились к выходу, а за ними нестройной толпой последовали все обитатели приюта. Стараясь не попасться Марии на глаза, Любовь крадучись двинулась следом.
Процессия вошла в приютскую часовню, а оба парня, взяв лопаты, направились в находившийся за нею парк.
Спрятавшись за каменным крестом, каких много было вокруг, Любовь с недоумением следила за их работой. Кончив копать, могильщики сели на траву, и один из них без улыбки сказал:
- А смешная штука - смерть... Если подумать, где-то в будущем уже существует этот день, когда меня не станет, но я узнаю об этом последним... Если узнаю вообще…
- И слава Богу... Я бы спятил, если бы заранее знал точную дату своей смерти... Да нет, я бы, пожалуй, раньше срока умер от злости, что вот меня не будет, а в мире совсем ничего не изменится... - хмуро ответил второй.
- Скажи, тебе не бывает стыдно?..
- Чего? Я не ворую, не побираюсь... Я честно зарабатываю свой хлеб... Кто-то же должен этим заниматься, так почему не я? Да и платят хорошо...
- Я не о том... Может быть, я неточно выразился... Я чувствую себя как будто виноватым перед этими старичками, что молодой, здоровый, сильный, и всех их переживу...
- А вот этого тебе знать не дано. Может, переживешь, а может, нет... Все под Богом ходим...
Отпевание закончилось, и из церкви вынесли гроб. Впереди шагал священник, размахивая кадилом, и густым басом распевал псалом. Когда процессия подошла к яме, парни приняли гроб из рук старичков и стали аккуратно опускать его в могилу.
Любовь молнией вылетела из-за креста и, растолкав старичков и старушек, обеими ручками вцепилась в юбку Марии.
- Что они делают?! Зачем, зачем они прячут ее в яму?! Почему ты не запретишь им делать это?!
- Успокойся, девочка, - тихо сказала Мария и положила руку ей на плечо. - Это такая игра... Но это игра для взрослых. Поэтому лучше тебе уйти и не смотреть...
- Я не уйду! Она загадала мне загадку, и я должна ее разгадать!
Между тем первые комья земли уже упали в могилу.
Любовь смотрела, широко раскрыв синие глаза, и все тело ее сотрясала крупная дрожь.
Мария прижала девочку к себе и ладонью закрыла ей глаза.
- Не надо, Любушка... Не смотри...
Резко вырвавшись из ее объятий, Любовь помчалась обратно в приют и, вбежав в пустой вестибюль, спряталась за тяжелой бархатной портьерой. Слезы душили ее.
Спустя какое-то время послышались шаркающие шаги и затихли в коридоре.
Потом Любовь узнала легкие шаги Марии. Они замерли возле портьеры, и рука Марии отвела в сторону тяжелый синий бархат.
- Не плачь, Любушка. Иди домой.
- Я здесь останусь... Здесь она меня не найдет...
- Кто?
- Смертушка...
- Кто тебе это сказал? - встревоженно спросила Мария.
- Фарида сказала, что от Смерти никто не может убежать... А когда она упала, другая старушка сказала, что Смертушка ее догнала...
- Теперь послушай, что скажу тебе я, - помолчав, произнесла Мария. - То, что случилось с Фаридой, называется смертью. Но этого не надо бояться.
- Не надо бояться, что тебя положат в ящик, закидают землей и оставят в темноте совсем одну? - недоверчиво переспросила Любовь сквозь слезы.
- Это не тебя положат в ящик и закидают землей.
- А кого же?
- Твое тело.
- Разве это не одно и то же?
- Когда тебе дарят красивое новое платье и ты снимаешь старое, изношенное и выбрасываешь его в корзину для мусора, разве ты жалеешь об этом?
- Иногда. Если оно было удобным и привычным...
- Но согласись, что ты и твоя одежда - не одно и то же. А тело - это одежда души. Когда оно ветшает, душа сбрасывает его с себя, как тело сбрасывает старую одежду, и его закапывают в землю.
- А что такое душа?
- Все люди имеют какие-то вещи. Эти вещи можно потерять, сломать, подарить или выкинуть. Их могут взять без спроса или отнять силой другие люди. А душа - это то, что всегда остается при человеке и чего никто не может у него отнять.
- А где она находится?
- Везде. Но ее нельзя увидеть.
- Откуда же ты знаешь, что она есть?
- Ее нельзя увидеть, как видишь руку или ногу, но она видна в человеческих поступках. Какие поступки - такая и душа.
- И я не умру?
- Нет.
- И ты?
- И я.
- И мама?
- И мама.
- Никогда?
- Никогда.
- И никто никогда не умирает?
- Никто и никогда.
- Поклянись, что ты сказала правду!
- Клянусь.
- А где я была, когда меня не было?
- Ты всегда была и всегда будешь.
- Почему же я не помню, что было раньше?
- Тебе снятся сны?
- Часто.
- Это твоя душа вспоминает о том, что было. Или о том, что будет.
- А как это можно - вспомнить о том, что будет? Ведь этого же еще не было!
- Этого не было для тела. Потому что тело существует во времени. А для души все уже было и все еще будет. Потому что душа существует в вечности.
- Что такое вечность и что такое время?
- Время - это последовательность событий, а вечность - это все, что было, есть и будет, существующее одновременно. Все, что мы совершаем во времени, становится достоянием вечности.
Любовь смотрела на нее с тяжелым недоумением, и Мария виновато улыбнулась.
- Представь себе сосульку. Представила?
Любовь кивнула.
- А теперь представь, что солнышко пригрело и сосулька начала таять. Представила?
- Да.
- Капли, которые падают вниз, - это время. А сосулька - это вечность. Поняла?
- Да.
- И что ты поняла?
- Что вечность - это застывшее время.
- Я начинаю подозревать, что ты - гений.
- Это кто?
- С тобой страшно разговаривать, Любушка... Гений - это человек, который все время помнит о вечности. Понятно?
- Нет.
- Представь, что ты играешь в старую, надоевшую игру, и вдруг кто-то предлагает сыграть в совершенно новую, необычную, но очень увлекательную. Вот он-то и есть гений. Теперь понятно?
- Да.
- И что тебе понятно?
- Что гений придумывает новые игры.
- Умница. Дай-ка я тебя поцелую.
- А почему люди целуются?
- Потому что хотят выразить друг другу свою любовь.
- А что такое любовь?
- Когда один человек относится к другому человеку как к самому себе, это и называется у людей любовью. Увидимся дома.
- А куда ты пойдешь?
- Старичков своих проведать. Им сейчас страшно и больно. Нельзя оставлять их наедине со своими мыслями.
- Можно мне пойти с тобой?
- Ну, пойдем.
Постучавшись, они вошли в комнату, в которой, повернувшись лицом к стене, лежал на постели седой старик.
- Простите, что беспокою вас, уважаемый Сафар-ага. Но мне нужна ваша помощь, - сказала Мария.
- Чем могу быть вам полезен, уважаемая Мария-джан? - спросил старик, вставая.
- Нужно помянуть Фариду-ханум. Я знаю, что во всей Феодосии не сыскать второго такого повара, как вы, Сафар-ага.
- Я готов.
Они вышли в коридор, и пока шли до кухни, к ним понемногу присоединились все обитатели приюта. Пока одни носили воду и разводили огонь в очаге, другие резали мясо и месили тесто.
- А мне что делать? - потянув Марию за рукав, тихонько спросила Любовь.
Мария, шинковавшая лук, на секунду отвлеклась от своего занятия и, вытерев слезящиеся глаза, посмотрела на девочку.
- А ты учись. В жизни пригодится.
Любовь обиженно надула губки и отошла к столу, на котором несколько старушек лепили пироги. Какое-то время она сосредоточенно наблюдала за их работой, потом взяла кусочек теста и, расплющив его между ладонями, положила начинку. Залепив края, девочка подошла к очагу и бросила пирожок в кипящее на противне масло. Когда пирожок подрумянился, она окликнула Марию и, указывая на свое кособокое изделие, попросила:
- Достань, пожалуйста.
- Сама лепила? - спросила Мария.
Любовь гордо кивнула. Мария вилкой подцепила плавающий в масле пирожок и, подавая его девочке, задумчиво промолвила:
- А ты растешь, малышка...



Артакс поставил пустую кружку на стол и, повернув голову, прислушался к невнятному бормотанию сидевшего по соседству старика.
Откровенно завистливым взглядом тот наблюдал за шумной компанией подвыпивших студиозусов, не замечая, что говорит вслух с самим собой.
- О старость жалкая, когда бы ты могла, лишась зубов, и аппетит утратить! Когда бы дух и плоть старели вместе, как любящие, верные супруги! Когда бы наши страсти угасали с возможностями их осуществить! Но в дряхлом теле, как огонь под пеплом, не умирая, тлеют вожделенья, с тем, чтоб однажды нас испепелить! И мысль о том, что юность быстротечна, что розы на щеках увянут раньше, чем пресыщение погасит жар в крови, не служит мне отрадным утешеньем, ведь нынче мир принадлежит не мне, постигшему все тайны мирозданья, а этим пылким молодым невеждам с прекрасными зубами и желудком! И я готов отдать без сожаленья всю мудрость, что по крохам собирал, как блестки золота среди пустой породы, за то, чтоб молодость вернуть хотя б на миг!
Господин средних лет, прихрамывая, спустился в погребок и, усевшись за столик старика, что-то негромко произнес.
Глаза старика возбужденно заблестели, но на лице отразилось недоверие, колебание и сомнение.
- Вы подшутить хотите надо мной? Я стар, но из ума еще не выжил! Сулите молодость вернуть, как кошелек, что мной потерян был, а вами найден? Я молодость и жизнь свою потратил, чтоб молодости эликсир найти! Я научился духов вызывать и в золото преображать металлы, и по движениям небесных тел угадывать судьбы предначертанья, и составлять лечебные снадобья и яды из растений и камней! Я все испробовал в различных сочетаньях лишь для того, чтоб снова убедиться, что молодость дается только раз! А вы, самонадеянный невежда, беретесь с наглой ложью утверждать, что вечной молодости вам секрет известен! Подите прочь!
- Ну зачем же так грубо? - безмятежно улыбнулся хромой господин. - Вы не там искали, милостивый государь. Отгадка тем проще, чем сложнее загадка. И вовсе ни к чему было беспокоить бедных духов. У них и без того забот предостаточно. Чтоб вечно наслаждаться дарами молодости, требуется сущий пустяк: всего лишь ваша подпись под этой купчей, - и он показал собеседнику свернутый трубочкой лист плотной бумаги.
- Подайте мне чернила и перо! - воскликнул старик, жадным движением протягивая руку к свитку.
- О нет, сударь, - остудил его пыл хромой господин и проворно отдернул руку с купчей. - Такие документы чернилами не подписывают. Ведь чернила выцветают через какую-нибудь жалкую сотню лет, и что тогда?
- Но чем же я подпишу?
- Кровью, сударь. Вашей кровью. Помимо множества других замечательных свойств и качеств, кровь имеет еще то достоинство, что не подвержена влиянию времени. Ее нельзя ни смыть, ни выжечь, ни соскоблить, ни подделать.
- Я хотел бы ознакомиться с содержанием бумаги.
- Извольте, сударь.
Дрожащей рукой старик взял свиток и развернул.
- О нет!.. Нет! - вскричал он через минуту, с омерзением отбрасывая купчую.
- Что вас так смутило, сударь?
- Что душу должен я отдать взамен...
- Ну рассудите же сами, милостивый государь, надобно ж и мне иметь какую-то выгоду от сделки! Или вы полагаете, что вечная молодость дается даром? Впрочем, если вы так уж дорожите своей душой, можете оставить ее себе. Вот только пользоваться ею недолго вам осталось. Старость - неприятная штука. Но еще неприятнее смерть.
С этими словами господин поднялся и, прихрамывая, направился к выходу.
- Постойте, сударь! - слабым голосом воскликнул старик. - Позвольте мне подумать!
Артакс оказался у столика старика почти одновременно с хромым господином.
Несколько мгновений они в упор разглядывали друг друга, Артакс - с насмешливым вызовом, хромой господин - с откровенной угрозой, держа руку на эфесе длинной шпаги, но наконец обменялись преувеличенно любезными поклонами и сели друг напротив друга.
Артакс откашлялся и сказал:
- Сударь, этот господин предлагает вам некую сделку, выгода которой представляется вам очевидной. Но не спешите с окончательным ответом, чтоб ни о чем не пожалеть в будущем. Я прекрасно понимаю причины, побуждающие вас подписать эту купчую, но ваш партнер по сделке поступает недобросовестно по отношению к вам, скрывая неравноценность обмена. Цена, которую он запрашивает, многократно превышает стоимость предлагаемого им товара. У порядочных людей это называется мошенничеством.
- Вы ответите за свои слова, сударь! - воскликнул хромой господин и, вскочив на ноги, обнажил шпагу.
- Вы скверно воспитаны, сударь. Сядьте. Я еще не все сказал, - с ледяной улыбкой ответил Артакс, и с неожиданной покладистостью хромой господин вложил шпагу в ножны и сел.
- Всучив вам второсортный товар, этот господин приобретет над вами неограниченную власть. Вы быстро исчерпаете полезные свойства своего приобретения, но совершить обратный обмен уже не сможете. Собственно, можно без преувеличения сказать, что вы продаете наследственный капитал проходимцу за гроши, вместо того, чтоб отдать его в рост и жить на проценты. Подумайте над моими словами и не торопитесь ставить свою подпись под этой купчей.
Хромой господин слушал Артакса, не прерывая, и только после того, как он окончил свою речь, обратился к старику со словами:
- Решайте же, сударь, что для вас предпочтительнее: вечная молодость, которая вернется к вам, едва вы подпишите эту купчую, или близкая смерть вашего тела, которая лишит вас возможности пользоваться вашей бессмертной душой? Как видите, я нисколько не обманываю вас, и наш обмен абсолютно равноценен: я предлагаю вам то, в чем нуждаетесь вы, в обмен на то, в чем нуждаюсь я. Если вы хотите умереть, воля ваша. Но подумайте о том, сколько возможностей вы упустили в своей жизни, мимо какого количества женщин прошли, сколько бутылок вина не откупорили, сколько яств не отведали, занимаясь наукой! И вот вы можете все вернуть, испытать все наслаждения, доступные молодости, но с высоты накопленного старостью опыта! Для чего достаточно короткого росчерка пера! Неужели вас удержит суеверный страх перед загробным воздаянием? Но ведь вместе с вечной молодостью вы получите бессмертие! Что вам - смерть и жизнь после смерти, если вы будете жить вечно или, по крайней мере, до тех пор, пока не пожелаете остановить мгновение? Итак, что вы решили?
Старик уставил в столешницу невидящий взгляд и хрипло прошептал:
- Давайте сюда вашу купчую...
Артакс с сожалением взглянул на него и, не дожидаясь подписания договора, заплатил за пиво и вышел из погребка под унылый осенний дождь.





Посол татарского хана, надменно избочась, стоял пред изборской Думой и ждал ответа.
Заседавшие в Думе именитые граждане города, не скрывая своего негодования, поносили наглость хана и свою доверчивость.
- Приполз, аки пес побитый, и мы приютили его из жалости, а ныне ставит нам свои условия! Лучше война, чем позор!
- Пригрели змею на груди! Приспело время отрубить ей хвост по самую голову!
Посол щурил и без того узкие глаза, и едва заметная презрительная усмешка трепетала на его тонких губах.
Глеб, молча слушавший споры думных, встал и попросил слова.
- Мне, как и вам, не по душе притязания хана, но я думаю, что лучше откупиться от сильного врага золотом и серебром, чем кровью христианскою. Дадим хану то, чего он требует с таким бесстыдством, и наживем вдесятеро больше! Ибо, если погибнем, хан возьмет все, но некому будет уже наживать новое!
Рано утром большой обоз выехал из городских ворот и медленно двинулся к татарскому стану.
Татарский хан вышел из шатра и, осмотрев привезенную дань, лукаво усмехнулся в жидкие усы.
- Хочу иметь десятую часть во всем.
- Мы дали тебе десятину со всего, что имеем, - сумрачно ответил изборский воевода.
- Слыхал я, что ваши жены и девы славятся своей телесной красотой. Дайте каждую десятую из жен своих мне на блуд, - и я отойду от города.
- Жаль мне одного: что привел меня Господь дожить до дня, когда принужден я выслушивать поносные речи твои! - гневно воскликнул старый воевода. - Лишь когда не останется в городе ни единого мужа, способного поднять меч, овладеешь ты нашими женами, злочестивец!
Несколько мечей вонзились в грудь и спину старика, и, обливаясь кровью изо всех ран, он рухнул к ногам хана, как старый дуб, сраженный молнией.
С крепостных стен изборцы видели всю сцену вероломного убийства, и сердца их возгорелись гневом и мужеством. Дружинники сплотились вокруг Глеба, и один из них сказал от имени остальных:
- Пал наш старый воевода от руки безбожных басурман. Стань вместо него.
Глеб снял шапку и поклонился народу и войску.
- Братья и дружина! Станем крепко и не посрамим земли русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут!
- Наши головы лягут рядом с твоею! - с воодушевлением воскликнули воины и приготовились к битве.
Татары двинулись на приступ, и Глеб повел свою дружину им навстречу.
Хан, наблюдавший за сечей с холма, восхищенно воскликнул:
- Эти люди крылаты и не ведают страха! Один бьется с тысячей, двое - с тьмой, и живым никто из них не съедет с побоища!
Русские бились с невероятным мужеством и гибли с беспредельной твердостью, даже в последний миг своей жизни не переставая славить Господа и Святую Русь, но ни беспримерная отвага, ни безграничная любовь к отечеству не могли одолеть несметной вражьей силы, и вскоре Глеб остался один против бессчетного множества татарских воинов. Наведя на него пороки, татары стали бить по нему каменьями и, свалив, опутали крепкими волосяными арканами, и доставили пред ханские очи.
Хан долго рассматривал пленника, вслух дивясь его крепости и мужеству.
- Видел я многих удальцов, но такого, как ты, не встречал, и не слыхал от других, что такие бывают. Если бы служил ты у меня, держал бы я тебя у самого сердца своего!
- Чтоб русич и христианин склонился пред безбожным басурманом и принял его поганую веру?! Не было такого на Святой Руси и не будет вовек!
- Лишь потому, что не будет вскоре и Святой Руси! Я пройду по ней из края в край, предавая все огню и мечу, ибо Бог ваш послал меня вам в наказание за многие и тяжкие грехи ваши!
- Приняли мы от Бога доброе, - претерпим и злое! Соберется Русь с силами и погонит тебя со всею твоею ратью до Последнего моря!
- Но ты этого не увидишь!
По знаку хана телохранители пригвоздили тело Глеба к земле полудюжиной мечей.
Бесчисленные конные и пешие воины, обозные телеги и кочевые кибитки бесконечной вереницей потянулись по сырой от крови земле. Ноги, копыта, колеса втаптывали тело Глеба в грязь, и только глубокой ночью, когда в поле не осталось никого, кроме мертвых, смог он выбраться из свое могилы.
Напрягая все силы, он разорвал крепкие путы и вошел в город. Еще дымились кое-где развалины, но лишь обугленные трупы встречались Глебу среди руин.
И вскричал он, как труба, созывающая на рать:
- О братья и дружина! Приняли вы кончину лютую и безвременную от руки безбожных басурман! Уж не возвеселюся с вами! Все вы предстали перед Господом, и некому оплакать ваш жребий, ибо все мертвы! Уповаю лишь, что за сию лютую кончину будет вам великое воздаяние от Господа! Плачу по вас и отомщу!
И Глеб похоронил всех мертвых, беспрестанно рыдая, а после отправился в старую кузню и вздул горн.
Высыпав в огонь два ведра березовых углей, он бросил в пламя все железо, какое смог найти, и работал мехами, покуда оно не стало ослепительно-белого цвета. Голыми руками выхватив раскаленный металл из горна, Глеб кинул его на наковальню и взялся за огромный молот.
Отблески пламени скользили по его могучему торсу, и искры от ударов рассыпались во все стороны.
С окаменевшим от горя лицом Глеб бил молотом по болванке, и слезы оставляли светлые борозды на его вымазанных сажею щеках. Кончив ковать, он выплеснул на горячую сталь бочку холодной воды, и когда пар, смешанный с дымом, рассеялся, в правой руке Глеба грозно засверкал огромный меч-кладенец во сто пудов весом.



Танаис шла по широкой немощенной улице затерянного в песках Сахары городка, как вдруг среди темнокожих туземцев заметила белого мужчину средних лет.
Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся ей, как старой знакомой, и, подойдя, приветливо поздоровался.
- Откуда вы?
Танаис ответила.
На лице незнакомца отразилось на миг разочарование, но уже в следующую минуту он широко улыбнулся и представился:
- Меня зовут Ансельм д'Изальгие. Семь лет назад я приехал в Гао из Тулузы, спасаясь от пороков цивилизации. Здесь я обзавелся семьей и надеялся дожить в этом забытом Богом уголке земли до конца своих дней, но вскоре убедился, что тлетворное дыхание европейской цивилизации докатилось и до здешних мест. С той лишь разницей, что пороки, которые прежде я считал исключительно достижением своих соотечественников, здесь носят еще более откровенный и бесстыдный характер... К моему глубочайшему сожалению, туземцы усваивают присущие белым недостатки гораздо быстрее и легче, чем достоинства.
- В Гао часто появляются белые?
- Довольно часто. Но не такие, с кем мне хотелось бы познакомиться поближе.
- Вам не встречался среди них высокий черноволосый мужчина с маленьким мальчиком?
- Дайте подумать... Да, если только мне не изменяет память, года два назад в Гао появлялся белый мужчина с ребенком...
- Не припомните, куда он направлялся?
- Я встретил его на пристани. Кажется, он нанимал лодку до озера Фагибин.
- Благодарю вас за ценные сведения.
- Рад был оказаться вам полезным. Что нового в мире?
- За последние семь лет - ничего. Да и не все ли вам равно, что происходит в мире, если вы живете там, где время словно остановилось навсегда?
- Я мечтаю вернуться на родину... Мечта, наверное, пустая и вздорная, но я начинаю думать, что человек должен жить там, где он родился...
- Вы заблуждаетесь, если полагаете, что за последние семь лет человечество изменилось к лучшему. Или вы уже не боитесь испачкаться о других людей?
Лицо мужчины приняло озлобленное выражение, но он не дал воли своему раздражению и, помолчав, указал рукою вдаль.
- Видите, там, за чертою города, начинаются пески Сахары? Когда я впервые приехал сюда, там был цветущий оазис... Пустыня наступает, и никакие усилия людей неспособны ее остановить... Настанет день, когда пески занесут весь город... Но я не поэтому хочу уехать... Я чувствую, как каждый день что-то умирает во мне, и не хочу, проснувшись однажды утром, обнаружить, что во мне больше нечему умирать...
- У вас есть дети? - спросила Танаис.
- Двое. Мальчик и девочка.
- Им будет так же трудно в Тулузе, как вам - в Гао.
- Они привыкнут. Дети гораздо легче приспосабливаются к новым условиям жизни.
- Тогда не тяните и уезжайте, пока они не стали взрослыми... пока Сахара не поселилась и в их душе...
- Я дожидаюсь только первого соляного каравана до Египта. Пересекать Сахару в одиночку - чистое безумие, тем более - с семьей. Если позволите, я провожу вас до пристани.
За связку каури д'Изальгие договорился с рыбаком-сорко и, когда маленькая лодочка быстро заскользила вниз по Гирин-Герен, помахал Танаис рукой.




В глубокой и мрачной пещере склонился над книгой старик с изборожденным от многих дум морщинами лицом.
Войдя, Артакс поздоровался.
Старик оторвал свой взгляд от пожелтевшей страницы и, сурово сдвинув густые белые брови, взглянул на незваного пришлeца.
- Зачем сюда пришел ты, человек? В унылую, бесплодную пустыню, куда орел костей не заносил? Уж много лет я здесь живу один, и дик мне вид и голос человека... Что, люди, там, внизу, еще живут? Еще не озверели? Еще не сгинули, не самоистребились?.. А впрочем, что за дело мне до них?.. Живут они иль нет, мне безразлично... Наверное, и ты устал от них и ищешь здесь покоя и забвенья? А может, ты, как я, алкаешь знанья и хочешь стать моим учеником?.. Тогда вернись, пока еще не поздно, пока ты не вступил двумя ногами на гибельный познанья путь... Вернись туда, в счастливое незнанье, в спасительную глупость, в сладкий сон ума, не отягченного познаньем ужасных тайн! Воистину безумен, кто стремится умножить знание: он приближает смерть! Невежды и глупцы живут так долго и с жизнью расставаться не спешат... А многознающий и многомудрый торопит смерть забрать его с собой, поскольку пытка знаньем нестерпима!.. О, как я счастлив был, когда не знал всего того, что ныне мне открыто! Я верил в Бога, в дружбу и любовь, в простые истины и в старые заветы... А ныне я не верю ни во что... Нет для меня святынь и идеалов, ни перед чем не преклоняюсь я, смешно мне все, что некогда внушало священный трепет и исторгало слезы из очей... Но человек - не Бог. Ему нельзя жить без иллюзий, без мечты о чуде, без тайны, без загадки, точно зная ответ на все вопросы бытия... Порой я обращаюсь к Богу с просьбой лишить меня рассудка иль отнять способность помнить... Может быть, тогда я снова стану счастлив, как когда-то, когда весь мир был тайной для меня... Вернись в уютный мир простых вещей, привычных истин, дел и разговоров, когда слова слетают с языка, не утруждая мозговых извилин... Поверь, что знание не дружит с счастьем, и тот, кто глубже проникает в суть вещей, тот глубже погружается в трясину скорби... Если бы я мог в неведенье вернуться, я б охотно отдал за это все, что я постиг ценой ночей бессонных и растраты всех сил ума... Познание - бесплодно...
- Познание бесплодно, если оно - самоцель, если его не хотят и не пытаются обратить на благо людей.
- Они нуждаются в моих познаньях не больше, чем осел - в календаре.
- Едва ли презрение к себе подобным может служить доказательством мудрости. Скорее, напротив.
- Ты посмел назвать меня глупцом? Так берегись же! Я духов вызову, которые тебя в пыль истолкут и по ветру развеют!
- Разумные люди не используют силу как аргумент в споре. К тому же, я в два счета могу доказать, что ваши познания далеко не так обширны, как вам кажется.
- Я знаю все и вся.
- Тогда вы, по-видимому, Господь Бог.
- Бог - выдумка глупцов или невежд, которые всему, что не понятно, имеют объяснение одно: так пожелал Создатель. Не надо ум напрягать, пытаясь докопаться до понимания причин и следствий. Достаточно сказать с ученым видом, что так угодно Богу, вот и все.
- Так вы, сударь, безбожник? - весело улыбнулся Артакс.
- Я верю в Сатану.
- Но Сатана без Бога невозможен, как тьма - без света, и как ночь - без дня.
- Бог - это вера, Сатана - сомненье. Сомненье - спутник разума, мой друг.
- Верой является все, что основано не на доказательствах, а на чувствах. И в этом смысле вера в Сатану ничем не отличается от веры в Бога. Но признавая Сатану и отрицая Бога, вы впадаете в логическое противоречие. Никто не отрицает существование того, что не существует. Это же напрасная трата времени и сил. Нелепо бороться с тем, чего нет.
- Мне просто жаль глупцов, поверивших в обман. Они взывают к Богу, и просят милости, и ждут знамений, и молятся, и жертвуют, хотя гораздо легче получить могли бы просимое на службе Сатане. Он награждает верных уж при жизни, а не дожидаясь, когда они отбудут в мир иной.
- Нужно еще разобраться, кто поступает глупее: тот, кто жертвует мимолетным ради вечного, или тот, кто жертвует вечным ради сиюминутной выгоды.
- А тут и разбираться нечего! Сейчас ты убедишься сам, кто прав из нас!
Старик произнес каббалистическую формулу, и сгустившийся в центре пещеры воздух принял очертания гигантской фигуры.
- Ты звал меня, хозяин?
- Вельзевул, вот этот смертный выразил сомненье в могуществе и власти Сатаны, он верит в Бога и не верит в разум, он бросил вызов мне и должен быть наказан! Возьми его с собою в ад, пусть убедится сам, что ад отнюдь не выдумка безумца!
Дух тьмы зловеще расхохотался и, приблизившись к Артаксу, протянул к нему руки.
- Идем со мной.
- Путешествие в ад не входит в мои ближайшие планы. Возможно, когда-нибудь в будущем...
- Я не спрашиваю твоего согласия! Я говорю тебе: идем со мной!
Руки Вельзевула обхватили Артакса с такой ужасающей силой, что он не мог пошевелиться, и вдруг разжались.
- Хозяин, я не могу забрать его.
- В чем дело? - раздраженно воскликнул старик.
- Он ламия.
- О, дьявол! Так убирайся с глаз моих долой!
- Ты знаешь, Манфред, я не могу уйти один! И если я не могу забрать его, я должен забрать тебя!
- Ты не посмеешь! Силою заклятья дана мне над тобою власть, и ты меня ослушаться не можешь!
- Да, я - твой раб. Но ты - раб Сатаны, и повеление Хозяина хозяина священно для меня! Идем со мной!
Дух тьмы схватил вызвавшего его чародея в свои объятия, закружился на одном месте, как смерч, и пропал.
Артакс подошел к столу, заглянул в чародейную книгу Манфреда, закрыл ее и вышел из пещеры.




Танаис сошла с лодки на берег и увидела молодого парня в лохмотьях, пасущего овец на зеленом лугу. Опираясь на пастуший посох, он внимательно наблюдал за передвижениями своих подопечных и как только замечал, что какая-либо овца пытается отбиться от стада, громким криком возвращал заблудшую на путь истины.
- Эй, овца безмозглая, куда это ты собралась? Держись вместе со всеми! В окрестностях рыщет волк! Отобьешься от стада - и он тебя утащит!
Овцы дружно поворачивали головы и бессмысленными добрыми глазами смотрели на своего пастыря, ожидая новых откровений, но парень не снисходил до пространных речей и вновь умолкал на время, до той поры, пока какая-нибудь дерзкая овечка, найдя, как ей казалось, более сочный корм, не уходила в сторону от стада. Тогда он вновь принимался размахивать посохом и требовать от неразумной послушания и покорности. Овца, не особенно упорствуя в своей самостоятельности, спешила к отаре, и на некоторое время между пастырем и паствой вновь воцарялись мир и взаимопонимание.
- Овца - самое глупое из всех животных, - заметив взгляд Танаис, сказал пастух и, достав из пастушьей сумки кусок хлеба и сыр, расположился на обед под сенью одинокого дерева. - Двадцать раз повторишь ей одно и то же, а до нее не доходит, хоть ты тресни... Хотя, разумеется, овец разводят не ради их ума... Я тут как-то раз обратился к ним с проповедью любви... Выслушали внимательно, я бы даже сказал, с благоговением, но ни аза не поняли. Плодитесь, говорю, и множьтесь, хозяину нужен хороший приплод, а они только блеют в ответ, а любить друг друга не хотят... Совсем обленились, только и знают, что есть да спать... Тупые бараны... Нисколько не думают о моем будущем, хотят, наверное, чтобы хозяин меня прогнал... Он уже намекал пару раз, что я плохо радею об овцах, что они не приносят приплода, и если ничего не изменится, он наймет другого пастуха... Что же мне, самому, что ли, осеменять его овец?
- Думаю, это слишком уж радикальное решение проблемы, - усмехнулась Танаис.
- Чего-чего? - озадачено переспросил пастух.
- Я хочу сказать, что этот способ несколько выходит за рамки человеческих возможностей.
Вдруг через цветущий луг метнулась какая-то серая тень, и, жалобно блея, овцы испуганно шарахнулись в сторону. Не успела Танаис и глазом моргнуть, как их защитник и пастырь, забыв о долге, с проворством прирожденного верхолаза вскарабкался по стволу одинокого дерева и, почувствовав себя в безопасности, стал с любопытством наблюдать за тем, как серый хищник расправляется с его подопечными.
- Ты уже не боишься, что хозяин тебя прогонит? Когда овцы не приносят приплода, это, конечно, плохо. Но гораздо хуже, когда уменьшается их поголовье.
- Останусь жив, - найду другого хозяина и других овец, а вот если погибну, - ни хозяин, ни овцы мне уже не потребуются, - резонно возразил пастырь, еще крепче прижимаясь к ветке.
Танаис понимающе усмехнулась и, поймав метавшегося среди дрожащих овец серого разбойника за хвост, размозжила его голову о ствол дерева, на котором скрывался пастырь.
- Когда ты покажешь хозяину, от какого матерого волка сумел защитить его стадо, он, пожалуй, прибавит тебе жалованье. Благодарности не надо, - кивнув на прощанье пастуху, сказала она и, бросив мертвого хищника к корням дерева, пошла своей дорогой.



- О, это настоящее чудо! - услышал Артакс восторженный возглас и с интересом взглянул на молодую даму, издавшую его.
- Вы не поверите, Фридрих! - продолжала беззаботно щебетать она, держа под руку своего спутника и в упоении встряхивая белокурыми локонами. - Он исцеляет страждущих простым возложением руки, как Господь Бог!
- Я верю вам, сударыня, - с галантной улыбкой ответил рослый кавалер. - Но, скорее всего, ваш чудодей - обычный шарлатан, каких немало развелось в последнее время.
- Не смейте плохо говорить о нем, Фридрих, не то мы поссоримся! - вспыхнув, произнесла молодая дама. - Это великий человек! Он врачует душевные и телесные недуги без какой-либо выгоды для себя!
- Тем подозрительнее это выглядит, - буркнул в пышные усы кавалер. - Когда человек слишком уж напоказ бескорыстен, это означает, что он повышает ставки.
- Вы игрок, Фридрих, и судите обо всем с точки зрения игрока! Нет, я непременно отведу вас к нему! Когда вы увидите этого святого человека, вы сами станете стыдиться того, что посмели дурно думать о нем!
- За вами, сударыня, я готов последовать в гости хоть к самому дьяволу, - галантно улыбнулся кавалер.
- Вы ужасный человек, Фридрих, - вздохнула дама, и прогулочным шагом они направились к реке.
Немного поколебавшись, Артакс последовал за ними.
В глубине парка, разбитого на берегу Рейна, стоял красивый двухэтажный особняк, похожий на маленький дворец.
На краю открытого бассейна, опустив ноги в воду, сидели страждущие.
- Как нам повезло, Фридрих! Сеанс еще не начался! - прощебетала восторженная дама.
Двери дома распахнулись, и в сопровождении помощников появился целитель.
Величавой поступью он обошел державшихся за руки больных и к каждому прикоснулся тонкой металлической тростью. Казалось, это легкое прикосновение вызвало среди страждущих приступ буйного помешательства. Одни забились в судорогах, другие забылись в тупом, но блаженном оцепенении, третьи зарыдали, четвертые без видимой причины расхохотались, однако спустя минуту чудодей вновь коснулся их своей волшебной тростью, и одержимые мгновенно обрели достойный вид.
- Ступайте! Отныне вы здоровы! - властно провозгласил целитель и прежней величавой поступью направился к особняку.
Быстрым шагом Артакс догнал его и, вежливо поклонившись, спросил:
- Сударь, не могли бы вы уделить мне несколько минут своего драгоценного времени?
- Прошу в дом, - кудесник посторонился, пропуская гостя вперед.
Слуга подал чай и печенье. Отхлебывая горячий ароматный напиток из тонкого фарфора, Артакс осторожно поинтересовался:
- Сударь, позвольте узнать, в чем состоит суть вашего метода?
- Однажды мне удалось исцелить безнадежно больную с помощью обычного магнита, и я назвал свой метод магнетизмом. Но после целого ряда опытов я убедится, что магнит не играет в исцелении никакой роли, а причина кроется в личности самого целителя. Древние говорили: «В здоровом теле - здоровый дух», но они перепутали причину и следствие. Не дух здоров, когда здорово тело, а тело здорово, когда здоров дух. Все, что травмирует человеческую душу, причиняет тем самым страдание ее телесной оболочке. Душа целителя вступает в незримое общение с душой пациента и сообщает ей свою жизненную силу, что позволяет лечить даже тех, от кого отказалась традиционная медицина, которая лечит не больного, а болезнь.
- Многие считают вас шарлатаном...
- Меня не интересует мнение невежд. Я занимаюсь врачеванием не ради денег и славы. Не скажу, что я выше этой суеты, но когда я вижу результаты своей деятельности, я испытываю такое глубокое и полное удовлетворение, что ни богатство, ни слава уже ничего не могут к этому добавить... Если угодно, я готов показать вам свою лабораторию. Но должен сразу предупредить, что это зрелище не для слабонервных.
Вслед за хозяином Артакс спустился в подвал особняка.
Едва магнетизер открыл обитую железом дверь, в нос Артаксу ударил тяжелый запах крови и тления. На оцинкованном столе лежал препарированный труп молодой женщины. Магнетизер жестом предложил Артаксу приблизиться.
- Невозможно сосчитать, сколько ночей провел я в этом подвале, пытаясь постичь, каким образом живое становится мертвым, какие процессы протекают в теле человека при переходе от бытия к небытию и чем живое отличается от неживого... В поисках ответа на эти вопросы я разъял на составные части бесчисленное множество трупов, и лишь недавно понял, где ошибка. Искать душу в мертвом теле столь же бессмысленно, как искать золото в дырявом кармане. Смерть наступает в результате того, что душа покидает свою телесную оболочку. Следовательно, душу можно исследовать только на живых объектах.
Магнетизер раздвинул разрез, и Артакс увидел темные от запекшейся крови внутренние органы.
- А - некрасив человек внутри, - с непередаваемо печальной улыбкой произнес магнетизер. - Очень некрасив...
- Вы ведь не анатомическое строение имеете в виду? - спросил Артакс.
- Я уже говорил, что телесные недуги суть отражение недугов душевных. Наши мысли, чувства и желания неизгладимо запечатлеваются в нашей душе. Одни возвышают ее, другие - унижают, третьи - убивают. И раны души непостижимым образом преобразуются в телесные болячки... С момента рождения и до самой смерти душу человека терзают разнообразные вожделения. Желая защитить себя, общество старательно подавляет эти опасные влечения, но, загнанные внутрь, они, как кровожадный хищник, терзают человеческую душу и дают знать о себе через внезапное безумие, навязчивую мысль, необъяснимый с точки зрения логики поступок. Здесь, в своих так называемых «ушатах здоровья», я позволяю людям освободиться от мучающего их душу чувства вины за возникающие у них влечения, в которых человек совершенно невластен, и тем самым возвращаю им уверенность в себе, а вместе с нею - телесное здоровье. Однако если мое открытие станет достоянием гласности, я навсегда лишусь и пациентов, и права врачевать.
- Но почему? - с неподдельным удивлением спросил Артакс.
- Общество никогда не простит мне того, что я высвобождаю в его членах опасные для общественного спокойствия инстинкты, а больные никогда не пожелают признать, что причины их болезней кроются в области запретного... Пусть уж лучше они считают меня шарлатаном. Так будет спокойнее и для них, и для меня...




Сосновый бор расступился - и, выйдя на берег большого круглого озера, Глеб уронил свой стопудовый меч и, глухо застонав, опустился на землю.
- Господи ты Боже мой... Что же это, а? Я не мог так ошибиться! Но где же Китеж-град?!
Обхватив голову обеими руками, Глеб отрешенно уставился в воды Светлояр-озера, и перед его мысленным взором возникли знакомые с детства места - улицы и переулки с домами и церквами, торжище и Кремль. С каждой минутой видение становилось все отчетливей и живее, и наконец стало настолько реальным, что Глеб в недоумении протер глаза, но дивное видение не исчезало. Китеж-град поднимался со дна прозрачного озера во все красе, и Глеб уже слышал малиновый перезвон его колоколов. Не раздумывая, он шагнул в озеро, и вода сомкнулась у него над головой.
Улицы подводного града были безлюдны, но Глеба не оставляло чувство, что отовсюду за ним пристально наблюдают десятки и сотни глаз. Отыскав отчий дом, он взошел на крыльцо и отворил дверь.
Мать и отец сидели рядом на лавке, совсем как живые.
Глеб бросился к ним и, обхватив руками колени матери, расплакался безутешно, как маленький ребенок.
- Здравствуй, сынок, - тихо промолвила женщина, и Глеб изумленно отпрянул назад.
- Вы живы?!
- Не кричи, сын. Расскажи ему, мать, - негромко произнес отец Глеба, словно не виделся с сыном несколько минут. Женщина сложила руки на животе и начала неспешный рассказ:
- Когда обступили город басурманы, собрал епископ весь люд на торжище и сказал так: «Мужи и жены китежградские! Лучше нам всем умереть, чем выдать православные святыни неверным! Станем на молитву и попросим Господа спасти святыни Китежа от поругания!» И все жители города от мала до велика преклонили колена и стали молиться не о спасении живота, но о спасении святых мощей, икон и храмов Божьих... И услышал Господь нашу молитву. Разлились воды Светлояр-озера и скрыли Китеж-град от глаз неверных. С той поры виден Китеж-град только людям с чистой душой и добрым сердцем, а злому вовек не увидеть Китежа, хотя бы всю жизнь смотрел он в воды Светлояр-озера.
- Как живется вам здесь? Не нужно ли помощи?
- Слава Богу, живем мы, как птицы небесные, которые не сеют и не жнут, но Господь их питает... Ни в чем не испытываем мы нужды...
- А не скучно?
- Мы знаем, что по сравнению с земной жизнью наше бытие может показаться унылым и однообразным... Мы даже подозреваем, что тебе трудно понять, как это мы до сих пор еще не умерли тут от скуки, ведь земная жизнь проходит в вечной суете и хлопотах о хлебе насущном, или в погоне за удовольствиями, или в борьбе с врагами. То-то весело! Но у каждого уровня - свои особенности... После того, как жизнь человека на первом уровне подходит к концу, он попадает на второй, где его жизнь протекает среди непрерывного блаженства и отсутствия суеты, в размышлениях о тайнах и загадках бытия... Тот, кто разрешит все вопросы, поднимется на третий уровень, о котором нам так же мало известно, как обитателям первого уровня - о нас. Известно только, что всего таких уровней - семь, и тот, кто достигнет последнего, станет Богом.
- Насколько мне известно, это место уже занято, - стараясь не показать своей обиды и боли, заметил Глеб.
- Ты думаешь, что Бог есть нечто застывшее и неизменное? - со снисходительной усмешкой посвященного спросил отец Глеба. - Для совершенства нет предела.
- Но, допустив, что Бог может стать более совершенным, нетрудно заключить, что в настоящее время он менее совершенен или даже недостаточно совершенен. Какой же это Бог?
- Оставайся с нами и постигай основы высшего знания. Когда ты достигнешь седьмого уровня, тебе предоставится возможность лично задать этот вопрос Господу Богу нашему Иисусу Христу...
- Совершенство - прекрасная вещь, но вы ведь знаете, что я всегда был далек от него... Рад был увидеть вас в добром здравии. Пора мне возвращаться назад, на свой первый уровень. А вам от всего сердца желаю достичь седьмого, и как можно скорее...
- Ты хоть изредка наведывайся, сынок... - тихо промолвила мать Глеба.
- А это не помешает вам вкушать райское блаженство и размышлять о тайнах бытия? - горше, чем ему хотелось бы, спросил Глеб и поклонился родителям в ноги.
Всплыв на поверхность озера, он выбрался на берег, взвалил на плечо стопудовый меч-кладенец и зашагал вдогон за татарами.



Артакс шагал пешком по ночному лесу, как вдруг несколько человек выскочили из кустов на тропу, преградив ему путь.
- Куда вы так спешите, сударь? Не заглянете ли к нам на огонек?
- С удовольствием. Ночи нынче зябкие, - ответил Артакс и последовал за разбойниками, которые привели его на лесную поляну, где сидело и лежало у костра около десятка обросших мужчин в живописных нарядах.
- Атаман, мы встретили в лесу путника. Он не похож на богача, но производит впечатление человека благородного и образованного. Быть может, вам интересно будет с ним побеседовать?
Артакс взглянул на того, к кому обращены были эти слова, и увидел молодого человека приятной, даже аристократической наружности, одетого в несколько потрепанный, но хорошо пошитый костюм, который он носил с неподражаемым изяществом.
- Позвольте представиться, сударь, - произнес атаман разбойников. - Мое имя Карл Моор. Я имею честь принадлежать к старинному роду фон Мооров. Позвольте узнать ваше имя.
- Меня зовут Артакс.
- И все? А к какому роду вы принадлежите? Или вы просто безродный бродяга, не знающий своих предков даже во втором колене?
- Мой род едва ли уступит в древности вашему. Но там, откуда я родом, принято гордиться собственными заслугами, а не заслугами предков.
- Вы абсолютно правы. Ничтожество, носящее славное имя, не добавляет этим блеска своей особе, зато кладет пятно позора на свой блестящий род.
- В таком случае, как же вы, потомственный дворянин, унизились до того, что возглавили шайку разбойников?
- Меня оклеветал мой сводный брат Франц, и поверивший клевете отец изгнал меня из родового замка и лишил наследства и родительского благословения.
- Это еще не причина, чтобы стать разбойником, - возразил Артакс.
- А что мне оставалось? Я не владел ремеслом, которое не позволило бы мне умереть от голода. Зато я недурно ездил верхом и отменно фехтовал. Да и стыдно было бы потомку фон Мооров тачать сапоги или молотить зерно.
- А грабить людей - не стыдно?
- Родоначальники большинства самых благородных родов Европы были разбойниками, но сейчас никто предпочитает об этом не вспоминать. Добывать себе пропитание мечом - вполне приемлемо для дворянина.
- Если разбойничать - дело дворянское, то дворян на свет гораздо больше, чем простолюдинов, - усмехнулся Артакс. - Купец, обманывающий своего покупателя, может считать себя ровней какому-нибудь барону, а крючкотвор, толкующий законы вкривь и вкось по своему разумению, вправе претендовать на герцогский титул.
- Дворянином может назвать себя лишь тот, чьи предки в семи коленах носили дворянских титул, кто никогда не унижался до черной работы, которую способен выполнить любой осел, а также тот, кто проливал кровь на службе отечеству.
- Чью кровь?
- Кровь врагов.
- В таком случае, круг лиц, могущих претендовать на дворянство, еще более расширяется. Теперь в него могут войти и палачи. Им ведь тоже приходится проливать кровь на службе государству.
- Между дворянином и палачом есть одна небольшая разница, которую вы упорно не желаете замечать. Дворянин сражается с вооруженным врагом, и ему случается проливать свою собственную кровь. Тогда как палач не рискует ничем, кроме репутации.
- Зато между разбойником и палачом разница еще меньше, чем между палачом и дворянином. Ведь оба они живут за счет чужих страданий и чужой смерти.
- Я не собираюсь держать ответ за всех разбойников. Что касается меня, то я лишаю своих жертв только имущества, но не жизни. Разумеется, если жертва достаточно благоразумна, чтобы расстаться с имуществом добровольно. Пережить можно все, кроме смерти. А имущество - дело наживное, и мертвому - ни к чему. Хотя встречались и исключения, не скрою. Но оправданием мне может послужить то, что я избавил мир от нескольких дураков.
- Разве быть дураком - преступление?
- Быть дураком - хуже, чем преступление. Преступник может исправиться, а дурак - никогда.
- И каким же образом вы определяете степень умственного развития того или иного человека?
- Умного от дурака отличить не сложнее, чем алмаз - от стекляшки. Умный всегда предпочтет полезное приятному.
- В таком случае, полагаю, вы нисколько не обидитесь, если я назову вас дураком?
- Да как вы смеете?! - вскочив на ноги, вскричал разбойник-аристократ.
- Но разве вы разбойничаете не ради удовольствия, хотя ваше занятие едва ли можно счесть полезным? - с невинным видом спросил Артакс.
- Вы ответите за это оскорбление, сударь! - обнажая шпагу, произнес Карл Моор.
- Едва ли, - усмехнулся Артакс. - Умный человек для доказательства своего ума не прибегает к оружию как последнему доводу. Честь имею кланяться.
Артакс встал и, повернувшись спиной к фон Моору, зашагал по едва виднеющейся в темноте тропинке прочь из лагеря разбойников. Несколько головорезов кинулись вслед за ним, но предводитель заставил их вернуться, сказав:
- Не трогайте его. Пусть уходит.






Мария поднялась на антресоли и увидела Любушку, сидевшую на корточках возле дверей в свою спаленку.
- Ты почему встала, малышка? Иди спать, уже очень поздно.
- Не пойду, - съежившись в комок, ответила девочка.
- Не упрямься, моя хорошая. Ночью спят все люди, звери, птицы и даже рыбы. И маленькие девочки тоже должны спать. Пойдем, я уложу тебя в кроватку.
Мария взяла Любовь за руку, но девочка неожиданно вырвалась и, как испуганный зверек, прижалась спиной к стене.
- Что с тобой, Любушка?
- Там кто-то есть, - понизив голос до едва различимого шепота, ответила девочка.
- Где?
- В углу... и за шторой... и под кроватью...
- Пойдем и вместе посмотрим, кто это прячется там за шторой, - весело сказала Мария и, открыв дверь, зажгла свечу.
- Посмотри сама, - сказала она, отводя в сторону штору. - Видишь? Здесь совсем никого нет.
Девочка боязливо заглянула в комнату через распахнутую дверь и нерешительно переступила порог.
- Да, сейчас нет... А как только ты погасишь свечу и уйдешь, оно тут же появится снова.
- Что оно, Любушка?
- Такое большое, лохматое...
- И что же это такое?
- Я не знаю, но я очень его боюсь...
- Вот потому-то оно и появляется. Это же твой собственный страх, только он прячется не в комнате, а в тебе самой. Выгони его из своей души, и он уйдет и из комнаты тоже.
- Разве он меня послушается?
- Страх пугает только тех, кто его боится. Тех, кто его не замечает, он боится сам.
- Он, что, знает, когда его боятся?
- Знает, и тогда он вырастает до неба и заполняет человека целиком. А если его не замечать, он делается маленьким, безобидным и совсем-совсем нестрашным. Ложись, закрой глазки, не думай ни о чем плохом, и сама увидишь, как твой страх съежится, а потом исчезнет совсем.
Любовь послушно легла в кроватку и натянула одеяльце до подбородка.
- Посиди со мной немножко, - вздрагивающим голоском попросила она Марию и, когда женщина села на краешек постели, обеими ручонками вцепилась в ее ладонь. - А ты чего-нибудь боишься?
- Каждый человек чего-нибудь боится, но никогда не надо говорить об этом вслух.
- Почему?
- Потому что судьба слышит каждое наше слово и, чтоб испытать человека на прочность, посылает ему именно то, чего он больше всего боится. Вот почему никому и никогда нельзя показывать своего страха. Нужно жить так, словно на всем свете нет ничего, что способно тебя напугать. И тогда судьба ничего не сможет с тобою поделать.
- А кто она такая?
- Попробую объяснить это на примере. Допустим, что несколько человек хотят достичь одного и того же места, к которому ведут несколько разных дорог: очень длинная, но безопасная, очень опасная, но короткая, и очень длинная, очень опасная, но красивая. И каждый человек выбирает дорогу в соответствии со своим характером: трус выбирает длинную, но безопасную, храбрец - опасную, но короткую, а герой - длинную, опасную и красивую. Так вот, судьба и есть та дорога, которую каждый человек выбирает по себе.
- Кто такой трус?
- Трус - это человек, который позволяет страху взять верх над всеми остальными чувствами.
- А кто такой герой? Тот, кто ничего не боится?
- Ничего не боятся только дураки. А герой - это человек, который умеет побеждать свой страх ради высокой цели. Обычно героем называют того, кто сумел совершить какой-нибудь необыкновенный подвиг.
- А что такое подвиг?
- Подвиг - это трудное, опасное, но необходимое дело.
- Когда я кашку ем, - это подвиг?
Мария едва заметно усмехнулась и потрепала девочку по голове.
- Подвиг. Да еще какой...
- Я теперь каждый день буду кашку есть, - сонно пробормотала Любовь и уснула.
Мария поправила ей одеяльце, поцеловала в розовую щечку и, неслышно ступая, вышла из комнаты.




Маленький мальчик сидел в кустах и кулаком размазывал слезы по щекам.
Ставер присел перед ним на корточки и заглянул в лицо.
- Как тебя зовут?
- Замир, - всхлипнув, ответил мальчуган.
- И почему же ты плачешь, Замир?
- Побили...
- Важная причина, - кивнул головою Ставер. - Но говорят, что мужчины в таких случаях не плачут, а дают сдачи.
- Да, вам легко говорить! Вы вон какой большой... Вы кому угодно дадите сдачи...
- Ты, может быть, думаешь, что я таким родился?.. Ты и представить себе не можешь, сколько раз мне доставалось на орехи, прежде чем я стал таким, как сейчас. Но я никому и никогда не давал спуску, и поэтому вырос таким большим и сильным. А трусы и нюни так и остаются маленькими и слабыми на всю жизнь. Уразумел?
- Так ведь больно, когда бьют...
- Это только кажется. Предчувствие боли всегда страшнее, чем сама боль.
- А синяки?
- Синяки рано или поздно проходят. А стыд за собственную трусость остается навсегда... И потом, Замир, синяки очень украшают мужчину в глазах женщин. Ты ведь хочешь нравиться девочкам?
- Почему же мамка всегда ругается, когда я прихожу побитый и в разорванной одежде?
- Ей не одежды разорванной жалко. Ей жалко, что ее сына может побить всякий, кому не лень.
- А откуда же она узнает, что это меня побили? Победителю ведь тоже случается ходить с синяками!
- Победитель носит свой синяк как орден, а побежденный - как клеймо.
- А зачем обязательно нужно драться? Почему нельзя договориться по-хорошему?
- Так уж устроены люди. Они всегда охотнее прислушиваются к доводам силы, чем к доводам разума, и по-настоящему считаются только с тем, кто может себя поставить. Понимаешь?
- Они глупые, да?
- Ну, как тебе сказать... Скорее несчастные...
Замир встал с корточек и выпрямился.
- Тогда я стану самым сильным. Чтоб мне никогда больше не пришлось драться.
- Это не так просто... Понимаешь, сила - как деньги: если ее не тратить, она накапливается, и чтобы она не задавила своего носителя, он должен время от времени давать ей какой-то выход.
- Но разве обязательно давать ей выход в драке?
- Это хороший вопрос, Замир. Для слабого выбор стоит так: либо стать сильным, либо всю жизнь пресмыкаться перед тем, кто сильнее. А для сильного выбор стоит иначе: направить свою силу на разрушение или на созидание. Но если для разрушения не требуется ничего, кроме силы, то для созидания этого недостаточно.
- А что еще требуется?
- А ты как думаешь?
- Ум?
- Ум тоже. Но это не главное.
- Воля?
- Воля, как и ум, могут быть разнонаправленными. При желании их нетрудно повернуть в сторону разрушения.
- Тогда сдаюсь.
- Для созидания необходима душа. Сильная, смелая, умная, а главное, добрая.
- А где ее взять?
- Ее нельзя взять нигде. Ее можно только вырастить самому.
- Как?
- Так же, как наращиваешь силу, - ежедневными упражнениями.
- И тогда я стану таким же, как вы?
- Или лучше. Ну ладно, Замир, мне пора. Обещай, что больше не будешь плакать.
- Обещаю.
- Ну, помни что обещал, и прощай, - Ставер легонько встряхнул маленькую ладонь и поднялся в полный рост.
Запрокинув голову, Замир с восхищением смотрел на гиганта, головой почти достигавшего неба, и, когда он пошел по дороге дальше, крепко сжал кулачки и прошептал:
- Я стану таким же... Или лучше...




Вокруг огромного костра, разложенного на площади, бесновалась толпа.
С громкими проклятьями опьяневшие от вина и вседозволенности двуногие существа швыряли в огонь какие-то прямоугольные предметы, и, только присмотревшись, Артакс понял, что сжигают книги. Мелькавшие в воздухе тома порой раскрывались, и тогда казалось, что огромные черные мотыльки летят на пламя гигантской свечи, чтоб в нем погибнуть.
Крупный немолодой мужчина голыми руками пытался спасти книги из огня, но разбушевавшиеся молодчики с пьяным смехом отталкивали его прочь.
Он падал на мостовую, однако с упрямством помешанного поднимался и возобновлял свои безнадежные попытки.
Пробившись сквозь возбужденную толпу, Артакс помог мужчине подняться и, взяв за руку, силой увлек его подальше от костра.
Мужчина отчаянно сопротивлялся и так рвался назад, словно собирался сгореть вместе с книгами.
- Книги! Мои книги! Проклятые варвары! Они думают, будто можно сжечь мысль!
- Успокойтесь, сударь, - хладнокровно произнес Артакс, прокладывая путь в толпе. - Огонь обладает свойством очищать и закалять. Это во-первых. А во-вторых, прежде чем преклониться перед гением, святым или пророком, людям необходимо испытать его костром, крестом или плахой. Это самое обычное дело, и не стоит так уж сильно из-за этого расстраиваться.
- Да как вы не понимаете?! Что может помешать этим вандалам, жгущим сегодня книги, завтра добраться до людей?
- А что мешает им сделать это сегодня? Видимо то, что человечество понемногу умнеет.
- Ха! Человечество умнеет! В жизни не слышал большей глупости!
Они выбрались из толпы и остановились у канала. Сумасшедшая пляска черных теней, отбрасываемых столпившимися у костра людьми, превратила обычную роттердамскую ночь в подобие Вальпургиевой.
- Достаточно взглянуть на этот шабаш, и любому станет ясно, что человечество не поумнеет никогда!
- Эта толпа - еще не все человечество. Она даже меньше, чем сумма составляющих ее индивидуальностей, потому что в толпе человек глупеет. Кто сбивается в стаи в животном мире? Волки и шакалы. Но ведь вы не станете по шакалам судить о львах?
- Увы, сударь, роттердамская фауна состоит по преимуществу из ослов. Но я не мог и предположить, что разъяренные ослы способны превратиться в волчью стаю...
- И каким же образом удалось вам разъярить их до такой степени?
- Это сделала моя книга «Похвала глупости»...
- Думаю, не ошибусь, предположив, что именно ею растапливают сейчас костер?
- Ею и еще двумя...
- Как они называются?
- «Корабль дураков» и «Защита мира».
- Не отчаивайтесь, сударь. Прежде чем сжечь ваши книги, эти люди должны были их прочесть. И ярость, с какой они уничтожают ваш труд, говорит лучше всяких похвал, что он не был напрасен... Однако, какие же мысли содержатся в ваших книгах, если они сумели внушить такую жгучую, в прямом смысле этого слова, ненависть?
- Я разобрал по косточкам все установления, которые человек толпы считает священными и незыблемыми, и показал, что в их основе лежат глупость и суеверие.
- Так вы поставили своею целью исправление человеческой природы? Тогда осмелюсь заметить, что вы избрали для этого не самый лучший способ. Человеческую природу можно ведь улучшить, не только бичуя пороки, но и прославляя добродетели. Гораздо убедительнее звучит похвала разуму, а не глупости.
- Довольно уже было в истории человечества тех, кто безбожно льстил человеческой природе, и чего же они добились? Человек возгордился и возомнил себя равным Богу, оставаясь в то же время погрязшим во всевозможных грехах и пороках ничтожеством!
- Нельзя исправить человека, унижая, оскорбляя и высмеивая его. Напротив, приукрашивая и возвеличивая его природу, можно добиться того, что он и сам поверит в свои несуществующие достоинства и попытается приблизиться к идеалу.
- Я не намерен ласкать самолюбие глупцов, называя их гениями, только потому, что они хотят это слышать!
- Настолько ли вы мудры, чтоб упрекать в глупости весь род людской? И не мудрее ли поступает тот, кто предлагает людям образцы для подражания, чем тот, кто, будучи сам человеком, высмеивает недостатки людей?
- Вы полагаете, что следует закрыть глаза на греховность человеческой природы и ничего не делать для ее исправления?
- Я полагаю, что в деле исправления человеческой природы более всего преуспеет тот, кто начнет с себя.
- Мир не намного улучшится, если в нем станет одним праведником больше.
- Ну почему же одним? Человечество состоит из людей, и в каждом из них в скрытом виде присутствует Бог. Но Его голос заглушают требования тела, вопли страстей и желаний, потребности нашего Я. Только заставив умолкнуть этот громкоголосый хор, может человек услышать голос Бога. И тогда он поймет, что нет отдельного Я, а есть Я общее, и перестанет рассматривать других людей, как нечто чуждое и враждебное ему. Наша отдельность есть нечто кажущееся, есть ошибка чувств и заблуждение ума, причина которой кроется в нашей телесности. Имея отдельное тело, человек полагает, что и дух его существует отдельно от духа других людей. Но это не так. Дух един, а тело - только временная и случайная его оболочка. Человечество медленно и трудно идет к постижению последней истины. Оно впадает в ошибки и заблуждения, но они неизбежны на таком тяжелом и трудном пути. Однако каждая ошибка и каждое заблуждение приближают людей к конечной цели, ибо, когда все неистинное и ложное будет испытано и отвергнуто, освобожденная от покрова заблуждений истина явится человечеству во всем блеске и приведет его к совершенству.
- А она действительно существует, эта последняя и полная истина?
- Да. Но люди не видят ее за крошечными подобиями истины, полученными в виде опыта, как за деревьями - леса. Они вынуждены довольствоваться неправильными, искаженными подобиями истины, которые объясняют какие-то отдельные явления мира и жизни, и не подозревают о существовании конечной истины, которая объяснит и оправдает все.
- Вы говорите так, словно эта истина вам известна.
- Да. Но она такова, что о ней нельзя дать понять в человеческих словах тем, для кого она скрыта, ибо все слова неточны, приблизительны и неравнозначны. Только совершенствуя свой дух, может человек приобщиться к постижению конечной истины. Но она никогда не придет ни к отдельному человеку, ни к человечеству в целом извне. Она доступна только изнутри.
- Значит, все грехи, преступления и пороки, совершающиеся в мире, - это отклонение от пути истины?
- Это и есть путь к ней. Ибо добродетель и порок, счастье и страдание, мудрость и глупость - это все чисто человеческие понятия. Но перед Божественной истиной высочайшая человеческая мудрость - та же глупость, высочайшее человеческое знание - то же невежество, и высочайшая человеческая добродетель - тот же порок. Но когда она будет достигнута, в ней растворятся и исчезнут без следа мудрость и глупость, порок и добродетель, страдание и наслаждение, жизнь и смерть, время и пространство, ибо все это - обман и иллюзия человеческих чувств.
- Но что же будет взамен?! - почти с ужасом воскликнул собеседник Артакса.
- Божественная радость, Божественное блаженство, Божественное познание и Божественное единение... Вы сказали, что написали нечто в защиту Мира... Вы можете указать, где его найти?
- Мира нет нигде...
- Он умер?
- Еще нет. Но боюсь, это случится значительно раньше, чем человечество познает последнюю истину...
- Не думаю. По крайней мере, я надеюсь его спасти. Рад был познакомиться. Прощайте.




У подножия горы толпился народ.
Запрокинув головы, люди пристально смотрели на плоскую вершину, прикрывая глаза ладонями от солнца. Проследив за направлением их взглядов, Вар различил на краю пропасти парня с каким-то странным приспособлением на плечах.
- Узнай, что он там делает и для чего столпился народ, - сказал Вар одному из приближенных, но в этот момент стоявший на горе парень с отчаянным криком раскинул руки в стороны и прыгнул вниз. Сооружение у него за спиной пришло в движение и с громким треском завертелось наподобие ветряной мельницы.
Несколько коротких мгновений парень парил в воздухе, но вдруг лопасти бессильно обвисли, и летун камнем рухнул с высоты.
- Лекаря туда! - крикнул Вар.
Телохранители разогнали любопытных и оцепили место падения.
Летун еще дышал, но склонившийся над ним лекарь пожал плечами и произнес свой приговор:
- Медицина бессильна.
Вар нагнулся над умирающим.
- Как тебя зовут?
- Кир...
- Разве ты не знал, Кир, что человек летать не может?
Парень посмотрел на него бессмысленным взглядом и вдруг - улыбнулся.
- Я... летал...
- Ты не летал. Ты падал.
- Летал... - упрямо повторил умирающий.
- Зачем тебе летать? Разве ты - птица?
- Бога... видеть... хотел... небо...
- Ты бывал в горах? Там, где снега не тают никогда?
- Н-нет...
- А я бывал... Там одиноко, тоскливо, холодно, и нечем там дышать... Так же и в небе... А Бога - нет.
- Это... все... равно... Птицы... летают... и ангелы...
- Человек - не птица и не ангел.
- Человек... больше… чем... птица ...
- Ты хочешь сказать: тяжелее и крупнее?
- Н-нет... У человека... ум... Он... полетит...
- А вот ты, похоже, отлетался...
- Ничего... - хрипло прошептал умирающий. - Другой... полетит... Я... был... первым... Первый... всегда... бьется...
- Ты был первым и последним.
- Первым... да... но... не... последним... Птицу... воздух... держит... Она... крыльями... на воздух... опирается... Надо... легче... воздуха... стать... тогда... полетишь...
Он прошептал еще что-то, но так тихо, что Вар не разобрал ни слова, и умолк навеки.
Вар распрямился и подозвал офицера личной охраны.
- Соберите, что осталось от этого приспособления, и доставьте в мой шатер. А летуна похороните за счет казны. Я хочу, чтоб над его могилой установили глядящего в небо каменного орла с перебитым крылом...
Вар обошел останки летательного аппарата кругом и с усмешкой произнес:
- Какая глупость... И какое мужество...
После непродолжительного раздумья он согнул два металлических прута, обтянул получившиеся рамки парусиной и, прикрепив ремнями к рукам, поднялся на вершину той самой горы, с которой Кир совершил свой смертельный прыжок. Он долго смотрел вниз, потом улыбнулся с насмешливым вызовом небу и шагнул в бездну. Земля стремительно помчалась ему навстречу, воздух стал осязаемым и упругим, как натянутое полотнище, но Вар яростно замахал подобиями крыльев и, благодаря колоссальной мышечной силе, сначала остановил падение, а затем стал набирать скорость и высоту. Он поднялся выше облаков, и там, в холодной голубой выси, рассмеялся торжествующе и гордо, как Люцифер.
- Так ты говоришь, ангелы летают? Так я набью свою перину их пером!
Воздух уже не оказывал такого сопротивления, как вначале, и, раскинув руки, Вар отдался свободному парению.
- Так, значит, чем выше взлетаешь, тем ближе к Богу? А следовательно, и к его бороде!
Сверкнула молния, и охваченный пламенем Вар, как огненный метеор, помчался к земле. Он падал и хохотал, выкрикивая все новые и новые богохульства. Перечеркнув небосвод огненной дугой, он ударился о твердую, как камень, поверхность реки. Вода зашипела, испаряясь. Немного не достигнув дна, Вар описал петлю и повернул назад. Вынырнув на поверхность, он лег на спину и, совершенно нагой, поплыл вниз по течению. Он смотрел на зажигающиеся звезды с печалью и тоской человека, познавшего счастье полета и осужденного вечно томиться по небу и высоте его.




Артакс сидел в пивной и, потягивая золотистый напиток из большой кружки, прислушивался к разговорам завсегдатаев.
- ... в своем доме не чувствуешь себя хозяином... Проклятые убийцы...
- Болтай поменьше - дольше проживешь. Кругом полно доносчиков. Вон, смотри, сидит и слушает...
- Да пускай слушает! Чем так жить, лучше подохнуть, - высокий стройный парень, сидевший за одним столом с красивой девушкой и румяным толстяком, в упор взглянул на Артакса и отрывисто произнес. - Сударь, передайте тому, кому вы служите, что Тиль Уленшпигель надеется сплясать на его могиле. Тиль Уленшпигель - это я.
- Не хотите ли вы сказать, господин Уленшпигель, что намерены пережить Господа Бога? - усмехнулся Артакс.
- Так вы не один из доносчиков Филиппа?
- Не имею чести знать этого господина.
- Да кто же его не знает во Фландрии?!
- Я не фламандец.
- Тогда испанец?
- Я сармат.
- В таком случае, надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной за скорейшую смерть этого выродка?
- Сударь, я никогда не пожелаю смерти даже своему злейшему врагу.
- Вы свято чтите христианские заповеди?
- А вы находите это предосудительным?
- Но чтит ли столь же свято их ваш враг?
- Это дело его совести.
- А есть ли она у него? Если бы вашего отца сожгли на костре без вины и суда, если бы ваша мать сошла с ума от горя, - вы и тогда были бы склонны прощать и благословлять?
- Примите мои искренние соболезнования, сударь.
- Я не нуждаюсь ни в ваших, ни в чьих-либо еще соболезнованиях! Я буду мстить! - яростно сжимая крепкие кулаки, ответил молодой человек.
- Вы убьете одного испанца, двух, трех, но это не решит дела. Позвольте дать вам более разумный совет. Страх лишил фламандцев воли к сопротивлению. Поэтому для победы над врагом нужно сделать его из страшного - смешным. Смейтесь, сударь, ибо смех - вот сила сильных и мудрость мудрецов. Рабы не умеют смеяться.
- Смеяться, сударь?! Вы предлагаете мне смеяться, когда еще не успел остыть пепел моего отца?!
- Да! Что пользы вашему отцу от ваших слез! Ведь они не воскресят его! Вас пытаются запугать, лишить мужества и заставить поверить в непобедимость завоевателей! Если они увидят слезы на ваших глазах, они будут думать, что это им удалось, и станут притеснять вас еще более жестоким образом. Но улыбка на ваших лицах заставит их усомниться в своем могуществе. Ведь того, над чем смеются, - не боятся.
- Может, ваш совет не так уж плох, как показалось мне вначале... - немного помолчав, произнес Тиль Уленшпигель. - А ты что скажешь по этому поводу, Ламме?
Толстяк перестал жевать и с глубокомысленным видом почесал в затылке.
- Что сказать тебе, Тиль? Я не люблю ни постную еду, ни постные рожи. Смеяться хорошо. Но говорят, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. А последним смеется тот, кто сильнее. Когда ты будешь отплясывать на виселице, Тиль, смеяться будут испанцы.
- Может быть, они будут смеяться, Ламме, но поверь: я тоже не заплачу. А ты что скажешь, Неле?
- Мне нравится твой смех, Тиль, - слегка покраснев, ответила девушка.
- Тогда попробую я пошутить. Посмотрим, что из этого выйдет, - произнес вполголоса Тиль Уленшпигель и встал из-за стола.
Посетители пивной умолкли и разом повернули головы к нему.
- Ну что, ребята, кто желает жареного мяса к пиву? Говорят, сегодня в полдень у ратуши Филипп изжарит новую дюжину еретиков!
- Это не слишком-то смешная шутка, Тиль, - при гробовом молчании всех присутствующих произнес толстяк Ламме.
- Это злая шутка, Тиль, - тихо сказала Неле.
- Простите, друзья... Мне сейчас не до смеха... Но я обещаю вам, что научусь шуткам. Шуткам, от которых фламандцам будет весело, а испанцам - страшно... - сказал Тиль Уленшпигель и опустился на стул.




Танаис шла по едва заметной тропинке сквозь душный и влажный сумрак тропического леса, как вдруг из чащи выскочило несколько вооруженных копьями дикарей.
Остановившись в трех шагах от нее, они с вожделением осмотрели путницу с головы до ног, и, выразительно подмигнув остальным, один из них с видом знатока произнес:
- Чертовски аппетитно выглядит!
- Лакомый кусочек, - согласился с ним второй и похлопал себя ладонью по выпуклому животу. Остальные сладострастно застонали, облизываясь с неприличным вожделением.
- Мы рады приветствовать вас на нашей земле! - обнажив крупные белые зубы в ласковой улыбке, произнес первый дикарь, и в сопровождении почетного караула Танаис направилась в гости к людоедам.
Ее появление в поселке было встречено туземным населением с неподдельным ликованием, переходившим местами во всенародный восторг. По дороге Танаис довелось услышать столько лестных отзывов в свой адрес, что от похвал у нее слегка закружилась голова. В особенное восхищение приводила дикарей ее молодость.
- Только посмотрите, сколько молодого свежего мяса! - указывая на гостью, радостно орали женщины и дети.
Наконец, процессия достигла крытой пальмовыми листьями хижины, окруженной высоким частоколом, который не то в воспитательных, не то в эстетических целях был украшен человеческими черепами. Судя по их количеству, население поселка любило вкусно поесть.
Однако, когда под навесом появился хозяин хижины, Танаис поняла, что ошиблась. Возраст и размеры вождя ясно указывали, что он успешно справился с таким количеством пищи без посторонней помощи.
С видом тонкого гурмана осмотрев Танаис, вождь одобрительно улыбнулся, показав вполне еще крепкие зубы, и дружелюбно похлопал ее по плечу.
- Это будет не очень больно. Можно даже сделать так, что ты вообще ничего не почувствуешь. Мы воспитаны на идеалах человеколюбия и стараемся не причинять ненужных страданий. Тем более, что страдания делают мясо нашего... гм... избранника жестким и невкусным.
- Похоже, мое мнение не особенно вас интересует?
- Ну почему же? У нас полнейшая демократия, и мы обязательно учтем твое мнение при голосовании...
Все присутствующие дружно закивали в знак одобрения и согласия.
- Переходим к процедуре голосования. На повестке дня один вопрос: как поступить с пришельцем? Какие будут предложения?
- Предлагаем выдвинуть его кандидатуру на всенародный съест! - хором закричали дикари.
- Кто за?
Все без исключения людоеды дружно взметнули руки вверх.
- Кто против?
Танаис подняла руку в гордом одиночестве.
- Кто воздержался?
Воздержавшихся не оказалось.
- Сто девятнадцать голосов «за» при одном «против». Итак, подведем итог. Подавляющим большинством принято решение послать пришельца на всенародный съест, - вождь повернулся к Танаис всем своим неохватным туловищем и с фальшивым сочувствием произнес:
- Ничего не поделаешь, чужеземец: глас народа - глас Божий! Выборы были демократическими, мажоритарными и тайными, так что мировое сообщество будет вполне удовлетворено их результатами.
- Уважаемый вождь, мне кажется, что вы - более достойная кандидатура. Вы обладаете большим весом и солидным авторитетом. К тому же, у вас отменный вкус, - заявила Танаис.
Избиратели с нескрываемым и недвусмысленным интересом уставились на своего вождя.
Вождь заволновался.
- Старый я! Невкусный! Больной! И мясо у меня жесткое!
- Зато у вас, как точно подметил чужеземец, огромный вес и солидный авторитет, - кровожадно поглядывая на выдающийся живот вождя, сказал избиратель средней упитанности.
- Вы внесете заметный вклад в дело отечественного пищеварения! - с плотоядной улыбкой добавил другой избиратель с голодным блеском в глазах.
- Я ваш вождь! Без меня вы с голоду подохнете! - все более тревожась за свое будущее, закричал низложенный правитель.
- Вне всякого сомнения! - радостно подхватили подданые и стали приближаться к не на шутку струсившему вождю.
- Старый я! Больной! Не ешьте меня! Я скоро сам умру!
- Так пусть же твоя смерть послужит на благо твоему народу! Мы сложим о тебе красивую легенду! Память о вожде, положившем свой живот на алтарь отечества, не умрет в сердцах людей!
- Я и так, можно сказать, всю жизнь не щадил живота своего ради вас, а вы вот чем отплатили, скоты неблагодарные!
- Народ оказывает тебе величайшую честь, а ты ругаешься! - пристыдили его верноподданные. - Мы ведь не выбираем кого ни попадя! У нас вкус есть! Только лучшие из лучших удостаиваются подобной чести, и ты должен гордиться тем, что наш выбор остановился на тебе!
- Я протестую! - оглядываясь по сторонам в поисках спасения, закричал старый вождь. - Ваши действия противоречат моей конституции!
- Напротив, они полностью ей соответствуют!
- Кворума не было!
- Как это не было? Вон он стоит! Кворум, ты здесь?
- А где же еще? - мрачно пробасил Кворум.
- Выборы при одной выставленной кандидатуре считаются недействительными!
- Кандидатур было две! - гаркнул Кворум, кивая на Танаис.
- Почему же не рассматривалась вторая?
- Ее забаллотировали, - равнодушно объяснил Кворум.
- Беру самоотвод!
- Не имеешь права согласно пункту сорок шестому конституции!
- Есть мнение переходить от прений к голосованию!
Большинством голосов предложение было одобрено.
- Кто за то, чтоб кандидатом на съест был выдвинут наш дорогой и незабвенный вождь?
За исключением вождя, который был против, и Танаис, которая воздержалась, остальные проголосовали «за».
- Предлагаю перейти непосредственно к процедуре! - закричал особенно нетерпеливый избиратель.
- Можно высказать предложение в порядке ведения?
- Только коротко! Хочется поскорее приступить к настоящему большому телу... то есть, я хотел сказать, делу!
- Наши дети не поймут, если мы оставим им одни объедки! Следует учитывать, что у подрастающего поколения прорезались прекрасные зубы, не говоря уже об аппетите!
- Короче! Ваши предложения!
- Предлагаю законсервировать какую-то часть дорогого и незабвенного, чтоб и потомки могли насладиться его изысканным вкусом!
- Уважаемый коллега широко известен своими консервативными убеждениями, которые имеют немало сторонников среди присутствующих! - запальчиво воскликнул другой оратор. - Но весь цивилизованный мир уже давно отказался от консервов, и нам тоже пора выходить на большую дорогу прогресса!
- Уважаемый председательствующий! - попросил слова третий. - Народ ждет от нас скорейшего решения продовольственной проблемы! Не следует злоупотреблять его долготерпением, иначе он может перейти к решительным действиям и отправить на съест кого-нибудь не того! Предлагаю поскорее перейти непосредственно к!..
- Вы нарушаете регламент! Отключить третий микрофон!
Здоровенный дикарь стукнул выступавшего дубиной по голове и за ноги уволок в кусты.
- Мы не решили главного вопроса! В каком, так сказать, виде намерены мы употребить дорогого и незабвенного?
Предложения посыпались, как горох из дырявого мешка.
- Жаркое по-домашнему!
- Вождь под майонезом!
- Вождь табака!
- Вождь по-министерски!
- Вождь в собственном соку!
- Полагаю, нам необходимо достичь консенсуса, а для этого следует пойти на компромисс!
- Вот и идите! И чем скорее, тем лучше!
- Да как вы смеете!
Разница кулинарных пристрастий грозила перерасти в крупномасштабное выяснение вкусовых качеств оппонентов, и Танаис, до сих пор присутствовавшая на выборах в роли международного наблюдателя, позволила себе вмешаться.
- А почему бы вам не изменить набор продуктов? По лесу бродят олени и косули, чье мясо нежнее и вкуснее человеческого.
- Не вмешивайся в наши внутренние дела, чужеземец! - угрожающе прорычал председательствующий. - Иначе мы изменим не набор продуктов, а меню! Кроме «вождя под майонезом» в нем может появиться «чужестранец в собственном соку»!
- Как бы изжоги не было, ребята, - усмехнулась Танаис и покинула торжественный банкет по случаю избрания кандитата на всенародный съест.





Великий Реформатор задремал над Библией, а когда открыл глаза, был неприятно удивлен, увидев какого-то незнакомца, весьма вольготно расположившегося в кресле напротив.
- С кем имею честь? - хриплым спросонья голосом спросил великий человек и беспокойно заерзал в кресле.
- Я путешественник. Мое имя Артакс. Я так много слышал о вас, что счел долгом лично засвидетельствовать вам свое почтение.
- Ах, вот оно что, - приосанившись, произнес Великий Реформатор, и на его круглом румяном лице промелькнула на миг самодовольная ухмылка. - Так вы интересуетесь моим учением?
- О да. Я от природы весьма любознателен, и философия всегда была одним из моих любимых предметов. Правда, мне не хватает образования, и поэтому я стараюсь пополнить его где только возможно. Не могли бы вы вкратце изложить основные положения вашего вероучения?
- В самом упрощенном виде, для людей, не слишком сведущих в философских тонкостях, мое учение можно свести к тому, что Господь дарует своим избранным все блага уже в этой жизни, и всякий, кто достиг успеха, славы и богатства в сей юдоли скорби, тем самым отмечен благоволением Божьим.
- Другими словами, все бедняки, калеки, неудачники сами повинны в своих несчастьях, ибо прогневали Господа, и Он отказал им в своей милости?
- Совершенно верно. И счастье, и несчастье человека зависят от его благочестия. Тому, кто усерден в вере, можно не опасаться бед, ибо, о чем бы ни попросил Бога праведник, ему не будет отказа ни в чем. А грешник не смеет обращаться к Господу, пока не искупит своей вины. Но даже если у него хватит дерзости просить Бога о какой-либо милости, Всевышний окажется глух к его мольбам. Будет грешник просить о дожде, Бог ниспошлет ему засуху. Будет просить хлеба, - Бог даст камень.
- Но в Евангелии сказано, что Бог равно посылает дождь на праведных и грешных, и что ни один отец не даст своим детям камень вместо хлеба, а ведь Бог есть Отец наш Небесный. Нет ли противоречия между Писанием и вашим учением?
- Вопрос справедливый, - недовольно нахмурился Великий Реформатор. - Но разве не сказано в том же Писании: «Я был молод и состарился, но не видел праведника оставленным, ни детей его, просящими хлеба»? А в Откровении Иоанна Богослова прямо говорится: «Побеждающий облачится в белые одежды и не изглажу имя его из Книги жизни, и исповедую его перед Отцом моим и Ангелами Его». Оглянитесь вокруг! Разве вы не видите всечасно, что нечестивых Бог разоряет и пускает по миру с сумой, а праведников награждает достатком и избытком?
- Так вы полагаете, что житейское преуспеяние является свидетельством и мерилом благоволения Господнего? Простите мое невежество, возможно, я скажу глупость, но золото приходит из недр земли, а следовательно, от того, кто там хозяин. Слишком часто я наблюдал, как процветают бесчестные и низкие духом, а праведники не копят богатств на земле, где воры подкапывают и моль истребляет, предпочитая заботиться о душе, чтоб чистыми и непорочным предстать перед Господом на небесах, где воры не подкапывают и моль не истребляет. Еще Экклезиаст заметил: «Видел я рабов на конях, и князей, шагавших пешком, как рабы». Но сказано: «Последний на земле будет первым пред Господом».
- Да, - нехотя согласился Великий Реформатор. - Но это скорее исключение, которое лишь подтверждает правило. В абсолютном большинстве случаев преуспеяние в делах сопутствует благочестивым и добродетельным.
- «Нельзя служить Богу и Маммоне», - сказал Иисус, и все своей земной жизнью, прошедшей в бедности и безвестности, и смертью на кресте доказал, что истинно угодны Господу бессребренники и подвижники, мученики и святые, а не сребролюбцы и торгаши. Разве не заповедал Он: «Не заботься о завтрашнем дне. Душа не больше ли пищи, а тело - одежды?»
- Он говорил это в том смысле, что Бог позаботится об истинно верующих. «Птицы небесные не сеют и не жнут, но Господь их питает. Лилии полевые не прядут, но и царь Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».
- Не кажется ли вам, что Богу нет нужды покупать любовь, и что истинно любит не тот, кто ждет награды за свою преданность, а тот, кто готов отдать последнее достояние и пожертвовать всем ради любимого, ничего не требуя взамен?
- Но Господь вознаграждет праведных не потому, что они ждут награды за свою праведность, а потому, что «какою мерою мерите, такою и вам отмерят».
- То есть, если человек пожертвует Богу золотой, Бог осыплет его золотым дождем?
- Не утрируйте, сударь! Я имел в виду, что как относится человек к ближнему своему, так же и Господь к нему отнесется. Кто не делает зла, прощает обиды, милосердствует нищим, тот будет помилован и от Господа, - произнес Великий Реформатор, уже начиная терять терпение.
- А, может быть, Богом будет помилован прежде всего тот, кто нуждается в помиловании? «Ангелы на небесах более радуются об одном раскаявшемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках». Какая заслуга для праведного быть праведным? Но когда скупой дает нищему медный грош, не больше ли дает он, чем щедрый, раздавший все достояние свое? Вспомните притчу о блудном сыне. Быть может, все-таки именно грешник более угоден Богу, чем праведник?
- Apage, Satanas! - взревел Великий Реформатор и запустил в незваного гостя чернильницей, но промахнулся. При ударе о стену чернильница разбилась, и жирная черная клякса расплылась по известке, приняв очертания глумливо ухмыляющейся физиономии.
Артакс улыбнулся и, учтиво откланявшись, покинул кабинет Великого Реформатора.



Над ковыльной степью низко тянулись осенние хмурые тучи.
Русская рать, исполчась, замерла в грозном молчании против татарской рати.
Глеб с непокрытой головой стоял в рядах богатырей святорусских, и порывистый ветер шевелил его прямые волосы цвета спелой пшеницы. Голубые спокойные глаза его внимательно всматривались в суровые лица богатырей, со всех концов Руси пришедших на поле брани постоять за родимую землю.
Были тут и поседевший в боях, грузный, задумчивый Илья Муромец, и хладнокровный, решительный Добрыня Никитич, и совсем юный, пылкий Алеша Попович, и могучий Святогор, и хитроумный Вольга, и Микула Селянинович, сменивший плуг свой на меч, и дочь его, прекрасная Василиса Микулишна, но была храбрецов-удальцов только малая горсть по сравнению с несчетной вражьей силою.
- Помолимся Богу, государи мои и братья, - сказал князь и первым преклонил колена.
Седобородый старец с ясным, мудрым и кротким взором благословил русскую рать на подвиг и начал молитву:
- Боже славный, праведный, Боже великий, сильный, Боже превечный, сотворивший небо и землю, и установивший пределы народам! Ты повелел жить, не преступая чужих границ! Суди, Господи, обидящих меня, и огради от борющих меня, возьми оружие и щит, и встань на помощь мне. Оружие извлекли грешники, напрягают лук свой, чтоб пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем! Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Они с оружием и на конях, мы же имя Господа Бога нашего призовем, они, поверженные, пали, мы же устояли и стоим прямо. Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои, и благословенно и славно имя Твое вовеки по всей земле! И кто не восхвалит Тебя, Господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, да будет проклят ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!
И когда была окончена молитва, и дружина с князем поднялась с колен, предстало их очам зрелище дивное и несказанное.
Что-то ярко заблистало среди туч, и послышался громкий гул, но была то не молния с громом. Могучие витязи на белоснежных скакунах и в белоснежных одеждах мчались по небу, и золотом сверкали на солнце их кольчуги и шлемы.
- С нами крестная сила и небесная рать! Не в силе Бог, но в правде! - возликовав всем сердцем, воскликнул князь и повел свою малую дружину на врага бессчетного и безжалостного.
- Княжье ли это дело, как простому дружиннику, идти в битву! - воскликнул Глеб, своим телом прикрывая князя от татарских стрел. - Князь должен наблюдать за ходом боя из безопасного места, ибо худо придется телу, если лишится оно головы!
- Как пошлю вас на смерть, если сам буду прятаться от нее за вашими спинами! Вперед! - вскричал князь и устремился на татар.
И была сеча зла и ужасна, и дрогнули татары, и обратили тыл, ибо Бог помогал правым.
Жалкой горсти лишь удалось спастись бегством, и они уже мнили себя в безопасности, когда Глеб, видя, что они вот-вот скроются из виду, метнул свой меч-кладенец им вдогон, и стопудовый меч полетел, рассекая со свистом воздух, и грянул на беглецов с небес, как карающая десница Господня, и их не стало.
- Поднявший меч - от меча и погибнет, - сказал князь и отер пот с чела.




Спускаясь по цветущему горному склону, Артакс еще издали заметил широкоплечего мужчину, с завязанными глазами стрелявшего по яблокам из лука.
Когда Артакс подошел уже совсем близко, мужчина выпустил последнюю стрелу, которая со свистом пролетела мимо цели и впилась в ствол яблони.
- Вы отлично стреляете, сударь! - восхищенно воскликнул Артакс. - Я не знаю никого, кто мог бы девять раз из десяти попасть в яблочко с завязанными глазами.
- Я должен попадать в цель десять раз из десяти, - ответил мужчина, снимая с глаз повязку.
- Вы мечтаете стать победителем в состязании стрелков?
- Я, сударь, охотник, и умение метко стрелять является для меня насущной необходимостью.
- Полагаю, вы охотитесь не на яблоки? - усмехнулся Артакс. - А для того, чтобы свалить оленя, вашего мастерства вполне достаточно.
- Я охочусь на более крупного зверя...
- Вы с завязанными глазами попадаете в яблоко и боитесь промахнуться по медведю?
- Дичь, на которую я охочусь, много свирепей и опасней любого хищника... У меня будет только одна попытка, и мне нельзя промахнуться.
- Я начинаю подозревать, что вы собираетесь поохотиться на некое двуногое без перьев и с плоскими ногтями...
- Вы правы, сударь.
- Так вы - наемный убийца?
- До сих пор мне случалось убивать только зверей... Впервые в жизни я вынужден стрелять в человека. И в человека, чья жизнь для меня дороже собственной...
- Что вынуждает вас к этому, сударь?
- Долг перед отечеством.
- Отечество не вправе ни требовать, ни принимать такие жертвы.
- Я много размышлял об этом, сударь... И поверьте, мне нелегко далось принятое мной решение... Мне дорог мой сын, мой мальчик, моя гордость и моя надежда... Но я хочу, чтоб он рос свободным гражданином свободной страны, а не стал рабом завоевателей... Если я собью стрелой яблоко с головы моего сына, захватчики уйдут... Если я промахнусь... мой сын, по крайней мере, не будет рабом... Я не имею права промахнуться. Я должен попадать в цель десять раз из десяти из любого положения, при любом направлении и силе ветра, с завязанными глазами и связанными руками! Я должен стать непревзойденным мастером в своем деле, и тогда мне не страшен никакой враг!
Мужчина быстрым движением опустил повязку на глаза и, вскинув лук, выстрелил, почти не целясь.
Острый наконечник стрелы вонзился точно в середину яблока и разломил его на две равные части.
- Желаю вам удачи, сударь, - сказал Артакс и пошел дальше.



Крестьянин в белой одежде шагал по пашне и беззлобно покрикивал на медлительных белых волов, тянувших плуг с ленцой.
- А ну-ка, пошевеливайтесь! Не то я буду снимать свой первый урожай, когда соседи уберут четвертый!
Танаис остановилась у края поля и, вежливо поздоровавшись, спросила:
- Неужели это правда, уважаемый, что четырежды в год убираете вы урожай?
- Да, чужеземец, клянусь Аллахом, это так! - остановившись, с улыбкой ответил крестьянин. - Эта благословенная свыше земля рожает четырежды в год, и только ленивый или безрукий будет здесь голодать! Будь моим гостем! Мы всегда рады оказать гостеприимство, и самым тяжким грехом считается у нас отказать страннику в приюте. Меня зовут Варадат.
Танаис назвала свое имя и следом за крестьянином направилась к добротному каменному дому, видневшемуся невдалеке от пашни.
Пока жена Варадата, много моложе своего супруга годами, накрывала на стол, хозяин предложил Танаис коричневатый напиток с приятным, чуть горьковатым вкусом.
- Это кофе, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Танаис. - Он хорошо утоляет жажду и вливает бодрость в человека.
- Воистину, эта земля благословенна свыше. Мне никогда не случалось видеть ни такого изобилия, ни такой щедрости.
- Эта земля вобрала в себя труд и пот стольких поколений земледельцев, что не может не быть плодородной и щедрой.
- А люди?
- Что люди? - не понял вопроса хозяин. - Такие же, как и всюду, я думаю.
- Есть много стран, где родного брата не привечают так, как ты приветил незнакомого чужестранца.
- Но это не потому, что там люди злые или жадные. Не везде такая щедрая земля. Нам не съесть и не продать всего, что она родит, и еда у нас почти ничего не стоит. А там, видимо, земля скудная и еда дорогая.
- Тогда для чего, не зная отдыха, вы собираете по четыре урожая в год, если вам и одного хватило бы?
- Чтоб не привыкнуть к лени. Чтоб земля не разучилась рожать. Чтоб гостей принять нестыдно было.
- И все у вас так живут?
- Как я? В основном, да. Но есть и побогаче, и победнее.
- А как между собой живете? Мирно ли?
- А что нам делить? - простодушно улыбнулся Варадат. - У меня - своя земля, у соседа - своя. Я хожу к нему в гости, он - ко мне... Вот так и живем. А разве в других краях люди живут иначе?
- Везде по-своему, - уклонилась от прямого ответа Танаис. - А правители вас не притесняют?
Араб пристально посмотрел на нее, поморгал и с извиняющейся улыбкой произнес:
- Прости, чужеземец, но мне непонятен твой вопрос.
- Есть у вас правители?
- Это кто?
- Ну, те, кто законы издает, суд вершит...
- Кади? - обрадовался Варадат. - Конечно, есть! Как же без них? Вот, к примеру, у меня есть три сына, и каждому надо выделить его долю, чтоб никого не обидеть. Я иду к кади, и он делит все по справедливости, как записано в Священной Книге.
- Нет, не кади. Царь у вас есть?
- Царь? А чем он занимается?
- Да Бог его знает... Властвует, повелевает, правит...
- Правят волами в упряжке. А мы все - люди. И почему такой же человек, как всякий из нас, должен нами править? И куда?
- И что, каждый из вас сам решает, как ему жить и что делать?
- А кто же еще может решить это за меня? Откуда другому человеку знать мои нужды, да и когда ему в них разбираться, если у него своих забот полно?
- Но неужели у вас не крадут и не убивают?
Араб уже совсем озадаченно посмотрел на Танаис и сказал почти виновато:
- Боюсь, я недостаточно учен, чтоб толковать об этих предметах. Если ты позволишь, я приглашу кади. Он знает больше меня и полнее ответит на твои вопросы.
- Я спрашиваю: у вас не принято брать чужие вещи без согласия хозяев?
- Чтоб мой сосед попросил у меня какую-то вещь, а я бы ему отказал?! - почти с ужасом воскликнул Варадат. - Такого позора не избыть и моим внукам!
- А без спросу не берут?
- Зачем без спроса? Проси, что хочешь, - все отдам!
- Спасибо, мне ничего не надо. А бывает у вас, чтобы двое повздорили, подрались и один убил другого?
- Я такого случая не припомню. Но, может быть, вспомнит мой отец. Я сейчас узнаю у него.
Варадат ушел и вскоре вернулся с обескураженным видом.
- Отец не помнит. Я спрошу у деда. Он очень старый, но у него хорошая память.
Араб опять ушел, но на этот раз отсутствовал гораздо дольше и вернулся сияя.
- Дед долго вспоминал и наконец сказал, что на его памяти такого не было, но его дед рассказывал ему, что когда был совсем маленьким, однажды видел, как подрались двое. Он не помнит, из-за чего, но помнит, что кади обоих приговорил к изгнанию.
- Простите, у меня есть еще один вопрос, который я хочу, но не смею задать.
- Спрашивай, чужеземец! Я все тебе расскажу, что сам знаю!
- А ваши женщины, неужели они не изменяют вам?
Лицо Варадата выразило такое напряжение мысли, что Танаис тотчас же пожалела о своем вопросе.
- Изменяют? Как? И что они могут изменить? Так жили наши далекие предки, так живем мы, так будут жить наши потомки. Мы ничего не хотим изменять.
- Скажи, как бы ты поступил, если бы застал свою жену с другим мужчиной?
- Ну, если бы она приняла его, как требует обычай, хорошо угостила, оказала уважение, я бы ее похвалил. А если бы она не проявила должного почтения, я бы ее пристыдил.
- Ясно. Спасибо за исчерпывающий ответ.
- Что еще тебя интересует, чужеземец? Спрашивай, не стесняйся. Кушай мясо, кушай виноград, кушай персики и спрашивай. Я буду рад, если мне удастся удовлетворить твою любознательность.
- Бывает ли, чтоб вы обманывали друг друга?
- Упаси Аллах! Если я обману одного, мне больше никто никогда не поверит.
- Значит, вот так вы и живете, каждый сам по себе, и никто вами не командует?
- Зачем сам по себе? - почти обиделся Варадат. - Мы все вместе живем. У нас есть имам. Правда, он больше для красоты и не вмешивается в наши дела. Мы сами знаем, когда нам сеять, когда урожай убирать, когда торговать, когда отдыхать, когда и сколько платить налога.
- Вы платите налоги? За что?
- За землю, за воду.
- И никто не уклоняется от уплаты?
- Зачем? Не будет налога - не будет орошения, не будет орошения - не будет урожая, не будет урожая - чем торговать?
- Удивительная страна, - негромко сказала Танаис. - Я только одного не пойму. Вы так богаты, так миролюбивы и законопослушны, неужели никто ни разу не пытался вас покорить?
- Что сделать?
- Вы никогда ни с кем не воевали?
- Я спрошу у отца, с твоего позволения.
- Лучше сразу у деда.
- Хорошо.
Варадат ушел и отсутствовал так долго, что Танаис уже решила, будто за ответом он отправился к праотцам, но в конце концов араб вернулся и с порога сообщил:
- Я спросил у кади. К нам пришли люди арабского халифа. Но это все равно. Пока мы живем на своей земле, в своих домах, выращиваем свой хлеб и своих детей, нам нет дела ни до арабского халифа, ни до вашего царя, ни до своего имама.
- Но почему же ты ничего не слышал о войне? - удивилась Танаис.
- Потому что ее нет, - ответил Варадат.
- То есть, как? - опешила Танаис.
- Для войны необходимы две воюющие стороны, а мы не воюем, - с простодушной улыбкой объяснил араб.
- Но ведь они пришли на вашу землю!
- Ты тоже пришел на нашу землю. Каждый, кто приходит на нашу землю, - наш гость.
- Это не гости, а грабители и убийцы!
- Зачем нас грабить, если мы сами дарим гостю все, что ему понравится? И кто режет курицу, которая несет золотые яйца? - с долей лукавства в улыбке ответил араб.
- И у вас нет армии?
- Я так тебе скажу, чужеземец: у нас есть все. Армия, наверное, тоже есть. Только ты мне объясни, что это такое? Это едят?
- Нет, это не едят. Кто вас охраняет?
- От кого?
- От незваных гостей.
- Всякий гость - гость от Бога.
- Но неужели вас не возмущает, что чужеземцы пользуются плодами ваших трудов?
- Гостеприимство у нас в крови. Одни чужеземцы уходят, им на смену приходят другие, а Счастливая Аравия живет и процветает из века в век. Так было, так есть и так будет.
- И вам не жаль своих трудов?
- Как это можно - жалеть свой труд? А для чего же еще родится человек? Если не работать, то чем же ему заниматься? У нас земля такая, что только не ленись - и она сторицею воздаст! По четыре урожая в год собираем! Куда бы девать нам излишки, если бы не было гостей? Мы бы и втрое больше прокормили, но столько гостей у нас не бывает, - сокрушенно добавил Варадат и умолк.
- Разве нет у них своей земли? Почему они не обрабатывают ее, а приходят на вашу?
- Значит, у них земля плохая, бедная, не может их прокормить. Но мы не спрашиваем своих гостей об этом.
- А может, просто-напросто им проще взять чужое, чем вырастить свое?
- Как это?
- Ну вот, ты меня накормил, и денег за это не взял. А если бы не накормил, мне пришлось бы землю мотыжить, потом ее поливать, руки мозолить, работать, одним словом. А вот мне опять есть захочется, а работать - нет. Я возьму в руки меч и снова приду к тебе, чтобы силой отнять у тебя плоды твоих трудов. Как ты поступишь?
- Я думаю, что лучше десять раз пролить свой пот, чем один раз - чужую кровь.
Танаис внимательно посмотрела на его спокойное, прокаленное солнцем лицо и спросила:
- Ведь не из трусости ты сказал так?
- Трусу легче десять раз пролить чужую кровь, чем один раз - свою.
- И вы и впрямь не испытываете ненависти к нахлебникам?
- Ненависть - плохое чувство. Она разрушает прежде всего того, кто ее испытывает. Мой прадед любил всех людей, и он прожил сто пятьдесят лет. Мой дед тоже всех любит и ему уже сто тринадцать лет, а он умирать и не собирается. Моему отцу восемьдесят шесть лет, а посмотрел бы ты, как он танцует! Как юноша! Я сам шестой десяток разменял, а моей жене - двадцать лет, и нашему сыну - полгодика! Почему? Да потому, что мы никогда никого не ненавидели. Никого! Никогда! Мы всех любили и все любили нас! У нас никогда не было рабства, и у нас не прижились присущие рабам пороки. У нас нет замков, и наши двери распахнуты настежь в любое время дня и ночи для всякого. Мы не завидуем и не злословим, не вмешиваемся в дела соседа, не лжем, не ленимся и не копим богатств. Зато мы помогаем друг другу, любим гостей, любим труд и свою землю, которую с незапамятных времен чужеземцы называют не иначе, как Счастливой Аравией.
- О великая страна, - с восторгом и горечью сказала Танаис. - У тебя есть только один недостаток: ты слишком мала...
Поблагодарив хозяина за гостеприимство, Танаис пошла дальше, и все чаще встречались ей на пути вооруженные люди с озлобленными, хмурыми лицами, забывшими, а может, никогда не знавшими, что такое улыбка.
И все эти люди плотной однородной массой текли по цветущей земле Счастливой Аравии подобно полчищам голодной саранчи, наступающим на колосящуюся ниву.
И Танаис в который раз поразилась трудолюбию, мужеству и терпению жителей этой прекрасной страны. Они показались ей безбрежным морем, которое принимает и поглощает в себе без следа многие мутные реки и грязные потоки, не переполняясь и не загрязняясь.
- О великая страна, о великий народ! Вы воистину непобедимы!




Оставив позади маленькое селение, Ставер поднялся высоко в горы, когда его внимание привлек отдаленный гул.
Вначале он принял этот шум за приглушенный расстоянием грохот снежной лавины, но затем увидел мчавшийся по дну ущелья серый поток и, проваливаясь по пояс в снег, бросился к краю пропасти.
Под лучами весеннего солнца ледник начал таять, и вода, стекая со склонов в ущелье, превратила безобидную горную речушку в сметающий все на своем пути селевой поток.
Ставер столкнул вниз несколько крупных валунов, но сель играючи подхватил их и, переворачивая, крутя и подкидывая огромные глыбы, словно детские мячики, повлек их туда, где стояли глиняные сакли ни о чем не подозревающих горцев.
Ставер всем телом навалился на шершавую поверхность одинокого морщинистого утеса и нажал изо всех сил.
Послышался громкий треск, и вдоль основания утеса пробежала глубокая трещина. Ставер навалился еще и еще, и, тяжко ухнув, каменный исполин, простоявший тысячелетия, с грохотом покатился на дно ущелья, увлекая за собой камни поменьше. Но сель уже набрал неукротимую мощь, и заваливший ущелье камнепад не смог задержать его даже на краткий миг.
Казалось, на всем свете нет силы, способной остановить мчавшийся с ураганной скоростью поток, и, живо представив себе, как грязная вода налетит на крошечный аул, сорвет с оснований непрочные строения и помчит их на своей могучей спине, разбивая о гранитные стенки ущелья, давя, разрывая, уродуя и калеча заключенную внутри этих хрупких скорлупок нежную человеческую плоть, Ставер упал на колени и крикнул в сверкающие небеса:
- Услышь меня, Господи, и дай мне силу двигать горами!!!
- Если веруешь, что с Моею помощью сдвинешь гору, сдвинется гора, - прозвучал с небес тихий, ясный голос, которого не мог заглушить рев разъяренного потока.
Ставер вскочил с колен, уперся в холодный гранит обеими руками и, напрягая все силы, попытался сдвинуть гору с места, но, хотя руки его по локоть вошли в камень, не сдвинулась гора.
- Не сила движет горами, но вера, - услышал он все тот же голос и отстранился от скалы.
- Верую воистину, что по слову моему и с Божьей помощью сдвинется гора с места сего!
И будто нехотя огромный горный массив стронулся с места и перегородил ущелье.
Поток, не находя исхода своей мощи, дико закружился, биясь о стенки ущелья, но постепенно глубокая котловина наполнилась, и тонкий, мутный ручей, журча и ласкаясь, побежал мимо крохотного селения, не подозревавшего о том, что всего несколько мгновений отделяли его от гибели.
Только какой-то старик, копаясь в своем огородике, поднял голову, посмотрел на горы и протер глаза:
- Ох уж эта старость... Если бы я мог доверять своим глазам, я бы подумал, что горы научились ходить...




- Как дела в Великом Новгороде? С прибылью ли торговали? - спросил Глеб у двух знакомых купцов, встреченных им на постоялом дворе.
- Не только не с прибылью, но с великим убытком торговали в Новгороде. Неспокойно там ныне. Некий юноша по имени Мирослав набирает дружину против князя Московского и Всея Руси Иоанна. И Великая Ганза не осталась в стороне. На свои средства снарядила семьсот человек из числа немецких купцов.
- Знаю я, что граждане новгородские славятся воинской доблестью, но впервые слышу, чтоб грозили они войной кому-либо.
- Поневоле возьмешься за меч, когда хотят лишить тебя твоих исконных прав. Иоанн желает взять новгородцев под руку свою, - сказал первый купец.
- Конец вольности новгородской, - печально вздохнул второй.
- Новгородцы скорее умрут, чем склонятся пред Иоанном, - возразил ему первый.
- Если умрут новгородцы, вместе с ними умрет и вольность их. Если покорятся, то останутся живы, но вольность их умрет все равно. Вот почему я говорю: конец вольности новгородской...
- Новгородцы не умрут и не покорятся. Они сразятся и победят.
- Слыхал я намедни, что упал с Ярославовой башни Вечевой колокол... Знак сей ясно показывает, что Господь отвернулся от Новагорода за гордыню его жителей... Не победить им Иоанна.
- Неужто думаешь, что Господь дарует Иоанну победу над новгородцами за все злочестивые деяния его?
- Бог терпелив и трудно превзойти меру Его терпения. Но настанет день, - и безбожный Иоанн превысит ее, и тогда мир ужаснется каре, которую обрушит на него Господь... Но до той поры много злодейств он успеет совершить...
- А кто сей юноша Мирослав и откуда он родом? - спросил Глеб, до того молча слушавший спор купцов.
- О том неведомо. Никто не знает, какого он роду-племени. Известно только, что он воспитанник отшельника Варлаама. Юноша сей с малолетства поражал всех своими удивительными способностями, мудростью превзойдя новгородских старцев, а доблестью - храбрейших мужей новгородских. И народное вече, - что само по себе небывалый случай для Новгорода - единогласно избрало его вождем новгородской дружины.
- А каков он собой? - с пробудившимся интересом спросил Глеб.
- Прекраснейший ликом и станом, аки ангел Господень, отрок! - отвечали ему оба купца в один голос.
- Спокойной вам ночи, - сказал Глеб и, когда купцы уснули, тихо выскользнул за дверь.



- Знаете ли, сударь, о чем я мечтаю? - внезапно спросил Артакса случайный попутчик, когда они подъехали к перекрестку трех дорог.
- Сделайте милость, сударь, скажите, - вежливо улыбнулся Артакс.
- Я мечтаю навсегда уехать из этой Богом проклятой страны и поселиться там, где живут свободные и счастливые люди, где дураки не правят умными, а подлецы не наживаются за счет благородных и честных.
- Быть может, вы скажете, где находится эта удивительная страна, и мы отправимся туда вместе? - усмехнулся Артакс.
- О, сударь, если бы я знал! И ноги бы моей уже не было в этой ужасной стране, где догадал меня черт родиться!
- Я могу посоветовать вам, как оказаться в стране вашей мечты.
- Ради Бога, сударь! Век буду вам благодарен!
- Попробуйте превратить в нее свою родину.
- Сударь, я не ожидал от вас подобной насмешки... Моя родина... она исчерпала себя, и у нее нет будущего...
- И все же это ваша родина... Если вы ничем не можете ей помочь, вы можете, по крайней мере, погибнуть вместе с нею...
- Ради чего? Пусть гибнет эта страна - она не заслужила лучшей участи, но почему вместе с нею должны гибнуть и те, кто ни в чем не виноват?
- Так вы считаете себя невинной жертвой?
- Да! Эта проклятая страна изломала и изуродовала всех, кто в ней жил!
- Страна - это земля и живущие на ней люди. Сама по себе земля не может быть ни дурной, ни хорошей. Она такова, каковы населяющие ее люди. Что сделали вы для того, чтоб ваша родина стала хоть немного лучше?
- Как? Я спрашиваю вас, как я мог сделать ее лучше, если тех, кто были лучшими в этой стране, она или убивала, или изгоняла?! Но я, по крайней мере, не был среди худших!
- Если вы не лгали, не предавали, не крали, не убивали, это еще не делает вам чести. Воспротивились ли вы, когда вокруг вас лгали, предавали, крали и убивали?
- Я, может быть, и не герой, но я и не сумасшедший!
- Вы - плохой сын, если видя, что ваша мать подвергается смертельной опасности, спешите укрыться, как последний трус, в счастливой и процветающей стране, в чьем благополучии нет никакой вашей заслуги... Разве вы вложили в ее процветание свой ум, свой труд, свой талант, чтобы пользоваться ее благами? Вы погубили свою родину и хотите уехать из нее, чтоб на чужбине наслаждаться жизнью? Уверяю вас, ничего из этого не получится. В какую бы прекрасную и процветающую страну вы ни приехали, вы превратите ее в точное подобие своей несчастной родины, потому что зло - не вовне, а внутри вас!
- Если я убежусь, что причина - во мне самом, я убью себя, но на чужбине, чтоб и прах мой не стал туком для полей моей родины! Не хочу, чтоб и смерть моя принесла ей какую-то пользу! Чтоб вырос на моей могиле цветок или злак, от которого ей будет прок! Пусть пропадет, пусть сгинет без следа, провалится в Тартарары эта страна, не сумевшая оценить меня по достоинству!
- Спасибо, сударь, что подвезли, - сказал Артакс, открывая дверцу кареты, и вышел наружу. - Дальше нам не по пути. Попытайтесь найти свое счастье на чужбине. Надеюсь, ваша родина обойдется и без вас, и без ваших останков.



Стоял прекрасный апрельский полдень.
В тенистом приютском саду чистые, аккуратные старички и старушки чинно прогуливались по аллеям, негромко разговаривали о прошлом в уютных беседках, грели на солнышке старые кости.
Мария, сидевшая в окружении старушек и слушавшая их бесконечные воспоминания, случайно повернула голову и в одной из аллей увидела Любовь.
Поднявшись, она извинилась и пошла ей навстречу.
- Здравствуй, моя хорошая. Что-нибудь случилось?
- Да так, - девочка высунула кончик языка и принялась описывать перед собою полукруг носком левой ноги.
- У нас появились тайны? - усмехнулась Мария.
- Нет. Просто я подумала, вдруг ты сильно занята...
- Как бы сильно я ни была занята, у меня всегда найдется для тебя свободная минутка. Пойдем погуляем, а по дороге ты мне все расскажешь. Хорошо?
Любовь важно кивнула и, взяв Марию за руку, пошла рядом с ней по аллее.
- Ну, я слушаю тебя, - ободряюще улыбнулась Мария.
Любовь опустила голову и остановилась.
- Я спросила сегодня у мамы, откуда берутся дети, а она вдруг рассердилась и сказала, что мне слишком рано еще знать об этом... А я спросила потому, что один мальчик на улице говорил об этом, и его слова были, как липкая грязь... Я ему не поверила, но я хочу знать правду... Скажи мне, откуда берутся дети?
Мария вздохнула, села на скамью под цветущей вишнею и усадила девочку рядом.
- Видишь ли, моя хорошая, в мире есть много великих тайн, и среди них есть три величайшие: это тайна любви, тайна рождения и тайна смерти. Они неразрывно связаны между собой. Если бы люди не умирали, у них не было бы необходимости в детях, а если бы люди умирали, не оставляя детей, в скором времени земля опустела бы... Родить, вырастить и воспитать себе замену - это долг каждого взрослого человека. Но один человек справиться с этим не в состоянии, поэтому он ищет свою вторую половину. Когда обе половины находят друг друга, это называется у людей любовью. И в результате любви появляется на свет новая жизнь.
- А как это получается?
Мария покачала головой и прямо посмотрела в глаза девочке.
- Ты мне веришь?
- Да.
- Ты веришь, что я никогда тебе не солгу?
- Да.
- Ну тогда послушай, что я скажу, и не верь никому, кто будет убеждать тебя в обратном... В любви, в истинной любви, нет ничего грязного, низкого и постыдного. Любовь, настоящая любовь, - это самое высокое, самое святое и самое чистое из всех человеческих чувств... Ты, наверное, обратила внимание, что все люди делятся на женщин и мужчин?
Любовь кивнула, не сводя глаз со взволнованного лица Марии.
- Мужчина и женщина очень похожи, но в то же время они во многом отличаются друг от друга, как бы дополняя достоинства и смягчая недостатки, присущие другому полу...
- Кто бы смягчил недостатки, присущие нашему полу в гостиной? Я сегодня споткнулась, упала и набила шишку на голове, - поделилась Любовь.
- Сейчас я говорю не о поле, по которому мы ходим, а о поле, как различии в строении тела мужчины и женщины. Благодаря этому различию происходит соединение обеих половин в одно целое. Оно приносит мужчине и женщине огромную радость, и после него в теле женщины зацветает цветок.
- Как на вишне?
- Да, как на вишне... Только из цветов вишни появляются вкусные ягоды, а из цветка в теле женщины рождается ребенок.
- А когда я вырасту, в моем теле тоже зацветет цветок?
- Обязательно. Только не нужно спешить. Нужно ждать любви. Потому что только от истинной любви рождаются самые здоровые, самые красивые и самые умные дети. Такие, как ты.
- А как узнать, что любовь - истинная?
- Разве можно не заметить молнию? Или спутать ее со светом свечи?
- А откуда ты знаешь про любовь, если у тебя нет детей?
- Видишь ли, - грустно улыбнулась Мария. - Бывают дети без любви, и бывает любовь без детей...
- И поэтому ты всегда такая печальная?
- Мир устроен так, что у людей всегда гораздо больше поводов для печали, чем для радости.
- Почему?
- Бог создал землю и человека и наделил его душой, разумом и свободной волей, чтоб человек имел возможность сравнивать добро и зло и делать между ними выбор. Некоторые люди выбирают путь зла, так как уверены, что, идя по нему, они быстрее и легче достигнут желанной цели. Но это - ложный путь, и он нарушает общую гармонию мира. Неизбежными спутниками зла являются болезни, страх, одиночество, печаль и смерть. Когда люди преодолеют соблазн идти по более легкому пути зла, мир вернется к первоначальному состоянию гармонии, и болезни, страх, одиночество, печаль и смерть исчезнут навсегда. Ты поняла?
- Да.
- И что ты поняла?
- Я поняла, что если буду мыть уши холодной водой, есть овсянку, ходить шагом и не буду рвать одежду, таскать из погреба вишневое варенье и драться с мальчишками, я никогда не умру, - серьезно ответила девочка.
- Ну разве не говорила я, что ты - гений? - улыбнулась Мария. - А теперь, если у тебя больше нет ко мне вопросов, я бы хотела уйти.
- Куда?
- Пора кормить моих старичков обедом. Хочешь есть?
- Нет. А можно, я буду тебе помогать?
- А ты справишься?
- Конечно! - самоуверенно заявила Любовь...
- Сегодня ты выросла на целую голову, - с улыбкой сказала Мария, когда закончился обед, и ласково потрепала девочку по кудрявым волосам.
Любовь стремглав кинулась в вестибюль и, прижавшись спиной к косяку, на котором тайком отмечала свой рост, с разочарованием обнаружила, что по сравнению с последней отметкой не выросла ни на волос.
- Но ведь Мария никогда меня не обманывает... Наверное, она имела в виду что-то другое...
И, придя к такому заключению, Любовь умчалась на улицу к подругам.





Проходя мимо крытой галереи, Танаис услышала знакомый звук и, помедлив, вошла в распахнутые настежь двери.
В дальнем конце просторной мастерской лохматый мужчина в грязном фартуке, стоя на лестнице, тщательно вырубал из мрамора крупный нос владыки.
Танаис неслышно приблизилась и остановилась у подножия лестницы.
- Бог в помощь.
Стук прекратился.
Каменотес с удивленным видом обернулся и начал медленно спускаться по лестнице. Внимательно осмотрев Танаис с головы до ног, он восхищенно прицокнул языком и любезным жестом предложил ей присесть на табурет.
- Интересуетесь скульптурой?
- В некотором роде, как любитель, - ответила Танаис. - Меня заинтересовало ваше творчество. Не могли бы вы немного рассказать о том, как достигли такого совершенства в искусстве?
- Это было бы не совсем скромно с моей стороны, - польщенно улыбнулся каменотес. - Но коль скоро вы настаиваете... Я родился в простой семье, и предстояло бы мне прожить так же незаметно и убого, как многим поколениям моих предков, если бы светоносный взор Великого халифа не отличил меня среди других ради моего скромного дарования, и я был удостоен чести увековечить в мраморе прекрасный образ народного благодетеля! Кем бы я был без Великого халифа? Только благодаря ему вознесся я так высоко!
- Но разве не благодаря вашему таланту произошло ваше возвышение? - с невинным видом спросила Танаис.
- Таланту? - озадаченно переспросил каменотес и, видимо, не имея готового ответа, задумчиво наморщил низкий лоб. - Талант талантом, но разве не было более талантливых, которые умерли в нищете и безвестности, потому что отказались выполнять заказы Великого халифа? Глупцы! Что и кому они пытались доказать? Все только смеялись над ними! Разве разумный человек откажется от удобной мастерской, выгодных заказов, почетных званий и щедрых наград ради того, чтоб, подыхая с голоду, лепить из глины дурацкие статуэтки, за которые никто не дает и ломаного гроша?
- И что? - дрогнувшим голосом спросила Танаис. - Все они умерли?
- Отчего же? Кое-кто совсем неплохо устроился. Один, насколько мне известно, работает водоносом. У него вода всегда холодная и вкусная, и я стараюсь покупать только у него... Еще один, по слухам, убирает мусор на улицах Багдада, и вы, наверное, обратили внимание, как чисто в городе? Они хорошо делают свою работу, в этом их не упрекнешь, но разве для того создал их Аллах? Они могли бы делать статуи не хуже, а то и лучше моих, но из упрямства отклоняют самые выгодные предложения, что-то кричат о свободе творчества. Дурачье! Независимым быть неплохо. Но только на сытый желудок.
- И что, неужели все статуи халифа в Багдаде выполнены вами?
- Ну что вы! - рассмеялся каменотес. - Если бы я, едва родившись, высекал ежедневно по одной статуе, и тогда я едва ли мог бы претендовать на авторство хотя бы половины из них! Кроме моей, в Багдаде имеется еще около сотни мастерских, и ни одна не стоит без работы! А на прошлой неделе был объявлен конкурс на лучшую статую халифа. Я намерен принять в нем участие и победить, не будь я Маруф! Перед вами моя будущая конкурсная работа. Как видите, она далека еще от завершения, но я надеюсь посрамить соперников благодаря неожиданному решению. Мой халиф будет указывать вперед не левой, а правой рукой! Этот новаторский прием, надеюсь, будет по достоинству оценен художественным советом. Но об этом - никому ни слова!
Танаис заверила новатора в своей скромности и спросила:
- Что такое художественный совет?
- Как, вы даже этого не знаете? - изумился Маруф. - Это группа лиц, уполномоченных оценивать идейные и художественные достоинства того или иного произведения. Если оно соответствует установленным требованиям, худсовет выплачивает автору денежное вознаграждение и выставляет его работу на всеобщее обозрение.
- А если совет не примет произведения?
- Тогда автору останется только разбить его.
- Совет?
- Что вы! Как можно! Разумеется, произведение!
- И не жаль?
- Еще как! До слез иногда! Но другого выхода нет. За него все равно не заплатят и ломаного гроша.
- Разве вы творите ради денег?
- А ради чего же еще, по-вашему, человек может долбить камень с утра до ночи? Неужто ради удовольствия?
Танаис пожала плечами.
- Мне трудно судить об этом. Я слабо разбираюсь в искусстве.
- Оно и видно, - снисходительно улыбнулся Маруф. - Каждый считает себя вправе судить вкривь и вкось обо всем, чего не понимает! А нет бы, взять, да хоть разок попробовать самому!
- Действительно, почему бы и нет? - оживилась Танаис. - Вы позволите воспользоваться вашим инструментом?
- Ну что ж, это будет весьма забавно. Вот испорченный кусок мрамора. Можете поупражняться на нем.
Танаис взяла резец и подошла к мраморному обломку. Маруф наблюдал за ней, как общепризнанный гений смотрит на делающего первые шаги дилетанта, но с каждым ударом молотка лицо его принимало все более настороженное выражение, и наконец он буквально впился взглядом в Танаис, ловя каждое ее движение.
По мере того, как выступали из мрамора знакомые черты, лицо Маруфа меняло выражение с высокомерного на завистливое и злобное, и, когда его точный портрет был окончен, и каменотес увидел тупую, чванливую и самодовольную маску, он яростно сжал кулаки и затопал ногами.
- Вон! Вон отсюда!
- Вам так не понравилась моя работа? Жаль. Мне чрезвычайно хотелось вам угодить, - сказала Танаис и направилась к выходу.
У нее за спиной послышался грохот падения, и мраморные осколки запрыгали по полу мастерсткой.
- А что вы сделаете со своим лицом? - не оглядываясь спросила Танаис и вышла на свежий воздух.





Выйдя из траттории на улицу, Артакс угодил в веселый и беспечный водоворот венецианского карнавала.
Смешные, забавные, уродливые и страшные маски, взявшись за руки, мчались мимо него в задорном и беспечном танце, словно гонимая вихрем палая листва.
Женщина в домино схватила Артакса за руку и увлекла за собой в пестрый, нарядный и шумный хоровод.
От женщины исходил слабый запах вербены, талька и еще чего-то неуловимого, чем пахнут только очень юные и очень красивые женщины, но лицо ее было скрыто полумаской, и Артакс мог видеть только алый рот, блестящие зубы и выбившуюся из-под капюшона прядь золотистых волос.
- Кто вы? - спросил он громко.
- Фея ночи! - смеясь, ответила красавица.
- Как ваше имя?
- Тайна!
- Как вас найти?
- Ищите и обрящете! - со звонким смехом ответила женщина и затерялась в толпе.
- Кто бы ты ни была и где бы ни скрывалась, я отыщу тебя! - крикнул Артакс, но крик его утонул в шуме карнавала.
Артакс выбрался из пестрой толпы и, выйдя к каналу, подозвал гондольера.
- Куда прикажет синьор?
- Это все равно, - ответил Артакс и, усевшись на носу лодки, погрузился в бездумное созерцание венецианских красот.
- Послушай-ка, приятель, - некоторое время спустя обратился он к гондольеру. - Я ищу одну даму. Она молода и прекрасна, и у нее волосы необыкновенного оттенка - золото и платина вместе. Не подскажешь ли, где она живет?
Гондольер усмехнулся и приятным голосом затянул песенку о любви пажа и королевы.
Артакс с досадой отвернулся, но гондольер оборвал пение и спросил:
- Синьор не сочтет два дуката чрезмерной платой за имя и звание синьоры?
Вместо ответа Артакс сунул ему в ладонь пять монет.
- Цвет волос не оставляет сомнений, синьор. Такой цвет встречается только в Венеции, поэтому женщин с волосами цвета золота и платины называют еще венецианскими блондинками. Но даже в самой Венеции венецианских блондинок почти не осталось. По крайней мере, мне известна только одна настоящая венецианская блондинка. Ее зовут Лючия Дандоло.
- Я где-то слышал уже эту фамилию...
- Вероятно, вы слышали об Энрико Дандоло?
- Совершенно верно! Кто это?
- Дож Венецианской республики и супруг прекрасной Лючии.
- Вот как? - сквозь зубы пробормотал Артакс.
- Это какая-то ужасная насмешка судьбы, что первая красавица Венеции, а может быть, и всей Италии, принадлежит слепцу, способному отличить женщину от столба только на ощупь ...
- Так он слеп?
- Как Гомер.
- Превосходный супруг для юной красавицы...
- Но еще никому не удалось извлечь из слепоты синьора Дандоло какую-либо выгоду для себя. Прекрасная Лючия верна своему супругу.
- Я рад за его светлость. Верная жена - большая редкость в наше испорченное время...
- Особенно в Венеции.
- А где ее можно найти?
- Где же, если не во Дворце Дожей? Но кроме прекрасной Лючии там же находятся Пломбы...
- Что это?
- Тюрьма. Свое название она получила потому, что ее крыша покрыта свинцом. Бежать из Пломб невозможно.
- Спасибо за справку. Мне бы хотелось взглянуть на дворец и тюрьму...
- Надеюсь, синьор, не изнутри?
- Почему бы и нет?
- Тогда посмотрите направо. Видите эти кружева из розового камня?
- Их не увидит только слепой.
- Ему нет нужды смотреть на них. Он там живет.
- Высади меня здесь.
Расплатившись с гондольером, Артакс направился к ажурному полувоздушному чуду, именуемому Дворцом Дожей.
Погруженный в свои мысли, он не заметил немолодого мужчину с тростью и нечаянно его толкнул.
Мужчина не удержался на ногах и выронил трость из рук.
- Ради Бога, сударь, простите! - с искренним огорчением воскликнул Артакс, помогая ему подняться.
- Подайте мою трость!
- Она упала в канал.
- В таком случае, синьор, вас не затруднит проводить меня до Дворца Дожей?
Артакс несколько мгновений смотрел в широко раскрытые, немигающие глаза и сказал:
- Обопритесь о мою руку, синьор.
Когда они поднимались по лестнице, им навстречу вышла молодая прекрасная женщина с волосами цвета золота и платины и с легким укором произнесла:
- Синьор Энрико, вы опять ходили по улице один! Это очень опасно, и я надеюсь, что это случилось в последний раз!
- Дорогая, на этот раз я был не один. Этот синьор оказался столь любезен, что согласился проводить меня домой, когда я упустил трость в воду. Да, мы до сих пор не представились. Меня зовут Энрико Дандоло, а это моя жена Лючия.
- Артакс.
- Какое странное имя! Вы, верно, издалека пожаловали в Венецию?
- Да, синьор Энрико.
- Тогда позвольте пригласить вас на обед. Я очень люблю расспрашивать людей, много путешествовавших. Они становятся как бы моими глазами и рассказывают мне о том, чего сам я никогда не увижу.
- Почту за честь.
- Лючия, прикажите прислуге накрыть стол на три персоны.





Толпы народы стекались в одном и том же направлении.
Из любопытства Танаис влилась в этот живой поток, и он вынес ее на широкую площадь перед огромным дворцом.
На балконе дворца стоял крошечный человечек, в котором Танаис не без труда узнала прообраз бронзовых и мраморных истуканов, украшавших город где только возможно.
Когда площадь заполнилась до отказа, человечек поднял руку над головой и воцарилась мертвая тишина.
- Арабы! Вы рождены, чтоб править миром! - брызгая слюной, заверещал человечек. - Вы - раса господ, самим Аллахом предназначенная для того, чтоб диктовать свою волю неполноценным, ублюдочным нациям! Вы являетесь носителями великой миссии! И только между собою вы равны! Остальные народы недостойны даже стоять рядом с вами! Вам надлежит покорить их своей воле и обратить в послушных рабов! Я провозглашаю полную свободу и полное равенство всех арабов, как избранной аллахом для господства нации! Отныне каждый из вас будет только повелевать! Для исполнения ваших повелений у вас будет множество рабов из числа тех, в чьих жилах течет неарабская кровь! Еврейские свиньи - в первую очередь! Араб всегда и во всем прав! Любое преступление, совершенное арабом против неараба, не подлежит суду и наказанию! Таков закон отныне и до скончания веков! Да здравствует тысячелетний арабский халифат!
Площадь ответила восторженным ревом десятков тысяч здоровых глоток, который стих, едва человечек поднял руку.
- Счастливая Аравия ждет своих доблестных освободителей от позорного ига еврейских ублюдков! Прогоните их со своих исконных земель! Отнимите у них неправедно нажитые богатства! Обманом и жадностью скопили они свои несметные сокровища, наживаясь на угнетении ваших братьев-арабов! Их тяжкий пот обратили они в звонкую монету, их кровь и слезы - в драгоценные самоцветы! Отомстите за позор и унижения ваших соплеменников! Пусть кровью своей заплатят еврейские свиньи за страдания наших единоверцев! Смерть евреям!
Проклятия в адрес евреев посыпались градом.
С горечью наблюдала Танаис за беснующейся толпой, но скоро стало ей душно в отравленном ненавистью воздухе площади, и, ни на кого не глядя, она стала выбираться из толпы на свободное место.
- Куда прешь?! - злобно крикнул рядом чей-то грубый голос. - Может, ты вонючий еврей, что не хочешь оставаться с нами?!
Танаис оттолкнула протянутую к ней руку и молча стала продираться сквозь толпу на свободное пространство.
- Бей еврея! - крикнул тот же голос, и несколько человек навалились на Танаис с разных сторон. Небрежным движением плеч она стряхнула их с себя и, угрожающе скаля белые зубы, презрительно приказала:
- Прочь с дороги! Кого вы слушаете, безумцы? Убеждать вас - напрасный труд! Вы сами суете голову в петлю! Поделом же вам!
Ее слова потонули в негодующих воплях толпы.
- Смерть! Смерть предателю! - неслось со всех сторон.
- Посмейте только прикоснуться ко мне! - напружинившись, как хищный зверь, прорычала Танаис, короткими, несильными тычками прокладывая себе дорогу среди враждебной толпы.
- Хватайте его! Чего вы боитесь! Он - один, а нас - много! Не может быть прав один, а все - неправы!
- Будь вас и вдесятеро больше, вам не удержать меня, и больше хоть в тысячу - не убедить в своей правоте! Если в голове у вас вместо мозгов дерьмо, - продолжайте слушать своего юродивого халифа! Мозгов вам это вряд ли прибавит, но, может быть, очистит желудок!
Не без труда пробившись сквозь озверелую толпу, Танаис свернула в узкий переулок, застроенный обшарпанными развалюхами. Вдруг из ближайшей подворотни высунулась закутанная в плащ фигура и поманила ее за собой. Танаис вошла в ограду и увидела закутанных в одинаковые черные плащи людей, на корточках сидевших вокруг жаровни.
Тот, что привел ее, откинул капюшон и сказал:
- Мы не хотим, чтоб по этим бесноватым глупцам ты судил обо всех арабах. Тех, кто думает иначе, немало, но они разобщены и вынуждены скрываться. Лишь по счастливой случайности нам удалось отыскать друг друга, ибо недоверием пронизаны отношения даже между самыми близкими родственниками. Отец боится сына, муж таится от жены, дочь - от матери, и нельзя сказать, что у них нет для этого никаких оснований. Предательство ставится здесь в заслугу, и предатели окружены почетом. Но мы рискнули довериться друг другу и теперь ищем единомышленников. Мы наблюдали за тобой и убедились, что ты не с ними. А кто не с ними, тот с нами. Когда мы соберем достаточное количество сторонников, мы свергнем халифа и установим народовластие. Все, кто откажется нам подчиниться, будут стерты с лица земли. Присоединяйся к нам сегодня, и завтра ты будешь среди тех, в чьих руках состредоточится вся власть в стране!
Лицо Танаис омрачилось печалью.
- Признаться, я не вижу причины поддерживать одного тирана против другого. Власть народа может быть так же страшна и несправедлива, как власть одного, если не будет основана на терпимости к инакомыслящим и уважении к человеческой личности. До тех пор, пока другой образ мысли будет считаться преступлением, тирании не избежать, и совершенно неважно, будет ли она осуществляться от лица Саладдина или же от имени народа. Количество здесь ничего не решает. Прощайте.
Она повернулась к заговорщикам спиной и тотчас же получила кинжал между лопаток. С гневной усмешкой выдернув кинжал из спины, она метнула его в поддерживавший навес столб с такой силой, что столб сломался и навес рухнул на заговорщиков.
- Ваша подлость равняется только вашей трусости, - сопроводив свои слова презрительным плевком, сказала Танаис и покинула окруженный глиняным дувалом дворик.





Ярославов двор бурлил как потревоженный муравейник.
На степени, в окружении посадницы, тысяцкого, старост, бояр и прочих именитых граждан стоял посол Великого князя Московского и Всея Руси князь Холмский.
- Граждане новгородские! Новгород был колыбелью русского самодержавия! Новгородцы первыми призвали Рюрика творить над ними суд, будучи не в силах совладать с губительной вольностью! Дружины новгородские, предводительствуемые Вещим Олегом, внушали трепет Царьграду! Здесь по воле Владимира Мудрого был воздвигнут первый храм христианский! Не здесь ли правил Ярослав? Но вы забыли связующие нас узы! Тогда как русские, истекая кровью, сражаются с татарскими полчищами, новгородцы торгуют и наживаются! Русские считают раны свои, новгородцы - звонкую монету! Русские стонут под игом нечестивых - новгородцы славят вольность свою! Но разве вы свободны воистину? Отвергнув власть князей, прославивших имя свое громкими подвигами и неустанными трудами на благо отчизны, предались вы купцам богатым! Не срам ли это? Ныне Великий Иоанн возрождает былую славу отечества! Татары узнали силу русского оружия! Горечь поражений нам довелось изведать оттого, что разобщены были русские княжества! Ныне Великий Иоанн объединил раздробленные и враждующие земли под своей державной десницей! Но будет неполным объединение, доколе Великий Новгород не возвратится под сень отечества! Иоанн прощает вам все прежние против него измены и вины и желает заключить новгородцев в свои объятия, как блудного сына! Если же не пожелает Великий Новгород покориться добром, прежде чем ударить на Батыя, московское воинство явится вам! Мир или война? Ответствуйте!
Едва посол закончил держать речь, по железным ступеням легко взбежал молодой витязь, которого народ приветствовал громкими криками:
- Мирослав! Скажи от имени Новгорода!
Глеб всмотрелся.
Юноша был строен, как тополь, прекрасен лицом и светел очами, но из-под златого шлема, который он снял, поднявшись на степень, водопадом хлынули золотые кудри.
- Нет, это не Мир, - прошептал Глеб, и весь обратился в слух.
- Вольные граждане Господина Великого Новгорода! Издревле ваши предки любили независимость! Только временным помрачением рассудка можно объяснить, что призвали они варяжского князя володеть собой! Но смерть его вернула новгородцам утраченную было вольность, и с тех пор никогда уже не отрекались они от прав своих! Не однажды пытались князья, как русские, так и чужеземные, сделать новгородцев своими данниками, но всякий раз встречали мужественный отпор новгородцев! Для нас священны имена Владимира, давшего нам свет истинной веры, и Ярослава, установившего законы, по которым мы живем и днесь, но священнее слава и вольность Новгорода! Иоанн укоряет нас нашим благоденствием, которым мы обязаны одной лишь вольности! Мы виновны тем, что не приняли рабства татарского и мечом отстояли свою независимость от посягательств батыевых, когда Святая Русь, для спасения живота, подпала под позорные цепи рабства! Иоанн желает царствовать над нами, и это не дивно, ибо видел он своими глазами, как богат и славен Новгород! Но было бы дивно, если бы мы по доброй воле пожелали отдать ему свою свободу, которой обязаны процветанием! Мы желаем Иоанну освободить своих подданных от татарского ига и сделать Русь такой же процветающей и счастливой, как Господин Великий Новгород, но не желаем отдать ему своей вольности! Да будет велик Иоанн, но да будет велик и Новгород! Да сбросит Русь оковы рабства, но да не возложит их на вольных новгородцев! Да царствует Иоанн с мудростью и славою, но да не дерзает навязывать свою волю Новугороду! И если когда-нибудь соединенные княжества превзойдут Новгород богатством и славою, если обрушит на нас Господь за грехи наши раздоры, бедствия и смуту, если позавидуем мы счастью подданных Иоанновых, лишь тогда призовем мы его царствовать над нами! Но уповаю на Бога, что не случится этого вовек! Ибо только вольности обязан Новгород своим богатством и процветанием! Погибнет вольность - погибнем с нею и мы! Вот наш ответ Иоанну!
Юноша поклонился на четыре стороны и сошел с места Вадимова под крики народа:
- Умрем за вольность и права новгородские! Война Иоанну! Новгород - государь наш!
Посол и посадница обменялись клятвенными грамотами, после чего посольство Великого князя спешно покинуло пределы Новгорода, но народ не расходился.
Глеб протиснулся сквозь возбужденную толпу, поднялся на лобное место и низко поклонился на четыре стороны.
- Дозволь, Великий Новгород, сказать слово человеку стороннему! Я не подданный Иоанна и не гражданин новгородский, но я - русский, и спор между Москвою и Новгородом не вовсе чужд моему сердцу!
- Дозволяем! Говори! - раздались голоса.
- Прав Иоанн, желая собрать все земли под свою руку, но прав и Новгород, не желая уступать ему своей вольности! Значит, остается последнее средство решить этот спор - война! Но война никому еще не шла на пользу! Победителю и побежденному равно достаются все ее тяготы! А военное счастье изменчиво! Как знать, кому дарует победу Господь? Каждый из вас имеет в стольном граде друга или сродственника! Как пролить братнюю кровь? Запятнать ли себя грехом Каиновым? Но и вольность свою и права исконные отдать царю Иоанну, известному злодеяниями, не горько ли?
- Дело говори!
- Вот что я предлагаю! Пусть Великий Новгород отправит меня послом к Иоанну! Сделаю все, что в силах моих, дабы отвратить нашествие и отстоять права новгородцев! Если же не пожелает Иоанн прислушаться к доводам разума, приму грех на душу и обагрю руки свои кровью изверга, дабы малою кровью предотвратить большое кровопролитие!
- Ты, верно, ищешь смерти? - спросил Мирослав. - Что тебе до вольности новгородской и до нашей при с Иоанном?
- Смерти я не боюсь. А вольность новгородская дорога мне потому, что пала уже вольность Пскова и Твери и лишь в Великом Новгороде сохранилась еще она! Если падет и вольность Новгорода, некому станет подать Святой Руси пример свободолюбия, и надолго погрузится она в унылое рабство!
- Нам претит убийство, но мы не видим иного выхода, - сказал Мирослав, обращаясь к народу. - Суди же, Великое Вече, и да будет по слову твоему!
- Этот человек послан нам Богом для искушения! - исступленно вскричал, сверкая глазами, старец в простом холщовом рубище, стоявший в стороне от других. - Если примешь его предложение, соблазнившись малой кровью царя Иоанна купить себе вольность, горе тебе, Великий Новгород! Ибо Господь решил измерить глубину твоего падения, и оказалось, что она безмерна! Бойся гнева Божьего больше, чем войны с Иоанном!
- Варлаам, ты известен своею святостью, и Новгород привык со вниманием прислушиваться к твоим советам. Но вспомни, кто таков Иоанн! Не буду перечислять подробно все его грехи и преступления, ибо тебе они ведомы не хуже, чем мне! Напомню лишь некоторые! Вспомни казни друзей и родственников Адашева, князя Оболенского, убитого Иоанном собственноручно, князя Репнина, князя Кашина, умерщвленного злодейски, без вины и суда, вспомни и казненных за мнимую измену князей Шуйского, Сухого-Кашина, Горенского, Шевырева и других! Сорок грехов отпустит Господь тому, кто убьет это исчадие ада, именуемое Иоанном Грозным!
- Убийство нельзя оправдать ничем! - воскликнул Варлаам, в исступлении вздымая кулаки к небесам. - Будь Иоанн преступнее втрое, - и тогда суд над ним и кара принадлежат лишь Господу! Как ни грешен Иоанн, стократ греховнее тот, кто мнит себя карающей десницей Провидения! Бойся, Новгород, сохранить вольность свою ценою преступления! Лучше погибнуть в битве и приять мученический венец, чем сберечь жизнь земную, но погибнуть для жизни вечной!
- Скажи, Варлаам, если бы в дом твой ворвался тать лихой, желая взять твое добро, а тебя и всю семью твою лишить живота, как бы ты поступил?
- Ведомо тебе, что нет у меня ни дома, ни семьи, ни имущества, и мне не поднять уж меча, но лишь через бездыханный мой труп переступил бы тать лихой порог дома моего! Но я не пошел бы в дом злодея, чтобы поразить его прежде, чем он нападет на меня!
- Ты слышал, народ новгородский, суждения! Реки, какое же из них истинное!
Некоторое время народ безмолствовал, а затем все сотряслось от страшного крика:
- Смерть тирану!
- Смерть Иоанну, врагу вольности новгородской!
- Знать, желает Господь погубления Великому Новгороду, ибо лишил Он разума всех его граждан разом... Прощай же, вольность новгородская, ибо пробил твой последний час... - с горечью произнес Варлаам, сходя с места Вадимова, и словно в ответ на его слова над площадью разнесся гулкий удар Вечевого колокола, после падения Ярославовой башни подвешенного на другой звоннице.
Народ вздрогнул и посмотрел на колокольню.
Но пусто было под колоколом...