МОЖНО СЛУШАТЬ: : https://yadi.sk/d/0i4n1zyJdVL7S

ΙΙ

В. В. Алёхин – автор первого учебника географии растений. Сейчас он, кажется, не в моде, но я не мог оторваться от его описаний влажнотропических джунглей, альпийских лужаек, саванны и памп. Весь мир в этой книге прошёл передо мной, я обрёл новое зрение, и всюду теперь получаю недоступное раньше удовольствие, стараясь разобраться в расах и родине растений, окружающих меня.

Ещё студентом Алехин обратил внимание учёного мира на остатки степей под Курском и описал смену красочных фаз их цветения от весенних эфемеров до подснежного сна. Первая публикация появилась в 1910 году, и далее до самой смерти, около сорока лет, степь занимает основное место в трудах этого крупнейшего учёного и восхищённого своим предметом художника. И заповедник, научный центр и лаборатория мирового значения, обязан ему своим появленьем как раз в тот момент, когда нетронутая степь была уже на грани исчезновения.

В учебнике приводится схема «идеального континента» Брокмана-Ёроша, по которой континент от полюса к экватору должен обладать закономерным чередованием: Тундра-Лес-Степь-Пустыня-Тропический лес. Здесь степь занимает промежуточное положение между пустыней и лесом и является вполне конкретным понятием. Сам Алёхин определяет степь как «травянистые, лишённые деревьев сообщества, более или менее ксерофильного характера».

Такие сообщества в России тянутся от Центрального черноземья до Оби и после уходят в пределы Китая. Степь – это и пушты Дунайской низменности, и прерии Северной Америки, и пампасы Южной, обширные пространства в Африке и Австралии. Да, да – и пампасы, и прерии.

А ксерофильный характер - это всякие засухоустойчивые приспособления степных растений – тускло-зелёного оттенка восковой налёт на узких и свёрнутых в трубочки жёстких ребристых листьях, волоски, мощная всасывающая система и т. д. Северные степи России часто называют луговыми, а южные, переходящие в полупустыню, – ковыльными.
В художественной литературе к описаниям степей у Гоголя, Аксакова и Чехова, казалось бы, нечего добавить, но всё же им недостаёт научной точности: ни одно из них не подходит к Черноземью и, строго говоря, к настоящей степи не относится. Гоголевская степь, скорее всего, – пойменные луга Приднепровья. А чеховская – это полупустыни, где-то на юге, может быть, у Таганрога. Башкирские степи Аксакова в «Семейной хронике» тоже, по-моему, больше луга. Это, конечно, не очень существенно – картины мастеров всегда пребудут несравненны.

Вот наугад из Гоголя:

«– Вся поверхность земли представлялась зелёно-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов;

– А между тем степь давно уже приняла их в свои зелёные объятья, и высокая трава, обступивши, скрыла их;

– ...испарения подымались гуще, каждый цветок, каждая травка испускали амбру, и вся степь курилась благовонием;

– по небу, изголуба-тёмному, будто исполинской кистью, наляпаны были широкие полосы из розового золота, изредка белели клоками лёгкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы».

Трава в настоящей степи и не такая высокая и сочная. Тарас Бульба скакал всё же по травянистым сообществам не ксерофильного характера. А о том, что степи и море чем-то похожи, есть и у Чехова:
«– О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море и в степи ночью, когда светит луна».

И кажется, что самое сильное впечатление навевает именно ночная степь:

«– Хочется лететь над степью вместе с ночной птицей».

Теперь это уже невозможно – над крошечными участками заповедника особо не разлетишься, и уже не узнать, кто кричал то самое ночное и удивлённое «А-а!»

А лиловые холмы, что цепью тянулись за бричкой, сливаясь в возвышенность, – вероятно, правая вторая надпойменная терраса какой-то реки, сформированная потоками талых вод днепровского ледника. Сама река может быть далеко к западу, а может быть – давно исчезла.

Каменных баб, «поставленных бог ведает кем и когда», сейчас в степи нет, а вообще они могли быть дорожными указателями или межевыми знаками. Одна такая скифская баба стоит в Курске вместе со знаменитым «Щигровским сфинксом» у краеведческого музея. Баба без ног, в каком-то передничке, тонкие руки сложены на животе, на шее ожерелье, похожее на мощный воротник тёплого свитера. И большая голова, с прижатым подбородком, без лица.
Каменные бабы – сейчас редкость. У них со степью общая судьба – привлекли внимание перед тем как исчезнуть. Я видел одну во дворе дома Дурова в Воронеже, но эта баба была не настоящей скифской, а выбита на валуне песчаника клоуном Фаччиоли. Другая – поставлена Митуричем на могиле Первого Председателя Земного Шара Велимира Хлебникова в Москве на Новодевичьем кладбище, кстати, под ней же впоследствии похоронили и самого безумного художника:

«– Степь отпоёт тебя».

Куда исчезли каменные бабы из степи? Во дворике музея Курска стоит и последний, наверное, степной ветряк, четырёхлопастной, быстроходный, чеховская ветряная мельница, «которая издали похожа на маленького человека, размахивающего руками».

«Тогда просыпаются мельничные тени.
Их мысли ворочаются, как жернова.
И они огромны, как мысли гениев,
И не соразмерны, как их права».

Я никогда не увижу в работе степные парусники, эти корабли степных морей. Но в бурю гудящие снасти, вибрация бревенчатой башни и запахи крушенья зёрен жерновами почему-то легко представляются, вместе со многим другим, бессловесным.

«Степь» Чехова писалась почти сто лет назад. Уже в то время по России вместе с пшеничным бумом прокатывались волны неурожаев. Почвоведы всерьёз заговорили о прогрессирующем истощении земли, от которого особенно страдало именно Черноземье. Степь всё больше распахивалась и исчезала.
Один из фанатиков организации заповедника, профессор Хитрово впоследствии писал:
«Глядя на эти последние остатки прежней красочной гармонии края, является досадная мысль: неужели наш край есть край чьих-то вековечных рабов, что мы в погоне за производством хлеба и только хлеба на вывоз для кого-то, не оставим для себя, а распашем и последние остатки степной растительности, и дети наши только из книг прочитают о былой, доступной для наслаждения каждому красоте нашего края»...

Может быть, эта же мысль заставила и Чехова написать так тревожаще: «...в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознаёт, что она одинока, что богатство её и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь её тоскливый, безнадёжный призыв: певца! певца!».

Конечно, не обязательно читать это буквально, да и певцы у степи уже были. Мне даже кажется, что лучше, чем сам Чехов, про неё никто не писал и не напишет. Но тогда степи, прежде всего, были нужны иные певцы – от науки. Вроде того же Алёхина и Хитрово, настолько увлечённого своим делом, что лично для себя ему ничего не было надо – он ходил в простых холщовых брюках и косоворотке и даже лекции иногда по рассеянности читал босиком.
Таких певцов, как Хитрово, степь дождалась, когда от неё уже практически ничего не осталось и её облик восстанавливать надлежало почти археологическими методами. С новыми певцами чернозёмной степи повезло дважды – при организации заповедника и в связи с открытием реликтовых растений Черноземья. Красота и интерес предмета вдохновляли их на описания, мало уступающие гоголевским и чеховским. Вообще, сейчас существует чуть ли не отдельная наука – художественное ландшафтоведение.

Пять абзацев классического описания Алёхиным чернозёмной степи кочуют почти пятьдесят лет по научным и популярным изданиям. Вот выдержки из его зарисовок, взятых непосредственно с натуры и наверняка без всяких художественных претензий:

«– ...ковром всевозможных цветов, образующих сложную мозаику причудливого сложения...»,

«– ...взор ищет успокоения в далёкой линии горизонта, где там и сям виднеются небольшие холмики-курганы или где далеко за балкой вырисовываются тёмные пятна кудрявых дубов»,

«– ...поутру: многочисленные растения раскрыли свои цветки, обращённые и смотрящие прямо на солнце»,
«– ...постоянный лёгкий ветерок... серебрит на солнце лёгкие серые перья ковыля...»,

«– ...воздух наполнен неумолчным жужжанием... насекомых, посещающих цветки...».

Так говорил счастливый человек Алёхин, вернувший к жизни чуть не навсегда утраченный мир чернозёмной степи. А после того, как на степных равнинах были найдены альпийские растения, в науке замелькали выражения – «живые ископаемые», «выходцы из тени прошлого», и степь получила новых учёных певцов и художников, навсегда очарованных её стихией.