Все мы с вами едва ли не сотню раз слышал такое высказывание: «Да-а, деревня всегда пила «горькую» и всегда будет пить». Причём фраза эта исходила, как от раздутого важностью чиновника – слуги народа, так и от продавщицы работающей в магазине за углом. «Деревня всегда пила», – произнося эти слова, люди лишь повторяют сказанное когда-то весьма неосведомлённым человеком, так как до Второй Мировой Войны в Российских деревнях пили мало, несравнимо мало. Но, пройдя через ту страшную, не только для нашего народа, но и всего человечества, войну, что-то в людях того исторического периода надломилось, лопнула какая-то пружина, и как результат, тех не очень далёких событий, мы сейчас имеем такое количество пьющего мужского населения.
Но так как у любого правила есть свои исключения, то и в нашей ситуации таковые имеют место быть. К этим, так сказать, исключениям относятся мужики, которые, как они сами выражаются: «на дух не переносят этой заразы», их не так много как хотелось бы, но всё-таки они есть. И дабы не пришлось далеко ходить за примером, позвольте познакомить вас с дедом Степаном, по праву считающимся старожилом нашей небольшой деревушки. Точный возраст деда Степана никто не знает, так как лицом он перестал стареть лет пятнадцать назад, а на вскидку, можно предположить, что ему не боле семидесяти. Маленького роста, сухощавый, очень подвижный старичок с умиротворенным лицом и глазами, настолько тёплыми и родными, что поневоле приковывают к себе ваше внимание. Всего лишь после минутного общения с этим человеком, вы начинаете чувствовать, что где-то внутри у вас зарождается неотвратимое желание творить добро.

В один из солнечных апрельских дней, когда кругом все просыпается от зимней спячки и в воздухе так приятно пахнет вновь зарождающейся жизнью, прогуливаясь по окрестным дорогам в компании своего верного пса неизвестной породы, я повстречал деда Степана. Ещё издали, приметив маленькую фигурку, живо шагающую мне на встречу, я каким-то внутренним чутьём определил, что фигура эта может принадлежать только деду Степану. А когда расстояние меж нами сократилось до десятка метров, мой кобелёк, радостно виляя хвостом, рванул первым поприветствовать нашего общего знакомого. В знак своей учтивости и покорности пес, не прекращая вилять хвостом, дважды оббежал вокруг деда, после чего остановился перед ним и заглянул тому в глаза, как бы в ожидании ответного проявления радости. Дед Степан не стал дважды оббегать вокруг пса, а лишь немного склонился и нежно потрепал его по загривку. Кобелю этого было вполне достаточно, и он, с чувством выполненного долга, поспешил к своему хозяину. Я же, в свою очередь, чтобы не возникло мысли, что я менее воспитан и учтив чем моя собака, дождавшись окончания их ритуального приветствия, так же поспешил поздороваться с дедом Степаном:
– Здравствуй, дед Степан, – произнёс я, полуторжественным тоном.
– Ну, здравствуй, коль не шутишь.
– Как ваше здоровье? – спросил я, практически не задумываясь. Если при встрече, первый вопрос, который вам задают: «Как ваше здоровье?», – то это, может, означать что вы, либо человек почтенного возраста, либо очень плохо выглядите.
– У меня то, слава Богу, – ответил дед Степан, останавливаясь подле меня. – А сам то как, что-то не видать тебя давненько.
– Да в город к брату мотался.
– Вон оно как… – немного подумав о чём-то, он продолжил. – Я вот что у тебя хотел спросить, ты Шурку-чёрного знаешь?

Шурка-чёрный, мужик лет сорока пяти, с чёрными, как гуталин волосами, за что собственно и получил дополнение к своему имени, выше среднего роста, никогда не отличавшийся большим умом, постоянно выпивши, либо пьян настолько, что с трудом мог ворочать языком. И, несмотря на то, что Шурку не видели трезвым лет с двадцати пяти, всё же он выглядел моложе своего возраста, хотя среди людей заигрывающих с зеленым змием, моложавость не входу.

– Конечно, знаю… – мысленно я представил Шурку. – А что с ним случилось?
– Так ты что, ничего не слыхал про него? – произнёс дед, слегка прищурив один глаз. – Ну так, как его там… За-закодировался, тьфу ты, – сплюнув, дед пошамкал ртом. – И голову покрасил, сейчас седой, как лунь.
Мне не без труда удалось представить седую голову Шурки-чёрного, и уж тем более представить его трезвым. Но не доверять деду Степану я не мог, так как он пользовался большим авторитетом и слыл кристально честным человеком.
– Закодировался? – спросил я с удивлением. – В город, наверно, ездил. Сейчас это быстро и просто сделать.
– Да какой там, в город. Дома у себя, – он сунул правую руку себе за пазуху, немного там пошарил, и вынул: старенький кисет с «самосадом» и аккуратно свернутый газетный лист.
Вообще, я считаю, что для жителей деревень, газета – это незаменимый предмет их бытности, не все её читают, но применений находят ей массу.
Оторвав от газеты клочок подходящей формы, дед Степан молча залез в кисет, достал щепотку махорки, скрутил жалкое подобие сигареты. Затем, повозив языком по краю газетной бумаги, руками довёл цигарку до совершенства, и, любуясь своим изделием, потянул её в рот. Я же всё это время лишь наблюдал за стариком, не смея нарушить его ритуал. Вот он достаёт коробку со спичками, ловким движением прикуривает свою «козью ножку». Едкий, очень скверный запах достиг моего носа.
– Конец февраля это был, кажись, – дед втянул в себя гадкий дым, и немного обождав, выпустил наружу белое облако, как джина из бутылки. – Вечером Шурка пришёл домой поддатый. Вспомнил, что у него в подполе была заначка на чёрный день. Ну и решил её употребить, так сказать, чтобы не пропала.
Дед Степан ещё раз пыхнул дымом, и, крякнув от удовольствия, продолжил свой рассказ:
– Значит, взял он свечу, у него там электричества нет, подпалил её и полез стервец. Нашёл свою склянку с «пойлом», и, чтобы не оттягивать удовольствие, принялся за неё прямо там, – он остановился не надолго, а, убедившись, что я внимательно его слушаю, продолжил. – Но силы, видать, не рассчитал и заснул богатырским сном. Сколь проспал, никто не знает. Только открыл глаза, темно. Свеча-то вся сгорела. А он и не помнит, что в подпол сошёл.
– Ну-ну, и что!.. – воскликнул я, от нетерпения.
– Значит, открыл глаза и давай руками шарить. Где это он? – усмехнувшись, дед бросил окурок на землю. – Справа земля, слева земля, сзади ощупал, тоже земля. Вот думает и всё, закопали живьём. Так перепугался от этой мысли, что чуть разуму не лишился. Лишь на утро жена его вытащила из подпола. Глянула на него и ахнула, мужик то её весь седой, как снегом припорошило. После того случая, словно подменили человека, пить бросил, в церковь стал ходить, хозяйство в порядок привёл, жена не нарадуется на него.
– Ах, вон как закодировался Шурка-чёрный, или как его сейчас, Шуркой-белым надо называть. – Я улыбнулся, посмотрев на моего собеседника. Дед Степан ответил мне своей обаятельно-беззубой улыбкой. Но тут же вспомнив, вероятно, о каком-то неотложном деле, поспешил со мной попрощаться. Кинув мне небрежно: «Ну, бывай», засеменил быстрыми шагами, удаляясь от меня по дороге ведущей в деревню.
Проводив немного взглядом деда Степана, я окликнул пса, который в этот момент занимался своими собачьими делами, и молча поплёлся дальше, задумавшись о том, что произошло с Шуркой, какие мысли, чувства испытывал он сидя в подполе. Я не знаю, быть может, это был страх, заставивший его поменять свой взгляд на жизнь.


19 ноября 2006 года