Мои учителя говорят мне,
Никогда не сопротивляться силе.
А лучшие из них ставят отметки в табель,
Составленный заранее. Туда, где все проставлено до них.
И я, вроде бы, лучшая ученица в классе,
И банты мои самые белые, сахарные, ватные.
В них живут пауки и мошки равнозастрявшие,
Пытаясь дотянуться лапками
Друг до друга, что бы помочь.
И на свету их не видно,
А в темноте не видно меня.
Я прилежно учусь вот уже не один год,
Корчусь в знаниях,
Других знаниях, не преподаваемых мне.
И сама я учу младших морали чужой,
Которая днем переливается, маскируется, всем нравится.
И говорю я им, что это хорошо, и лучше не бывает совсем,
А ночью надо спать, и светлячков выключать,
Либо вовсе …. светлячков.
Мой Цинциннат назвал меня лицемеркой,
И, отвернувшись, попросил повыше поднять топор.
А я плакала, про себя плакала,
На табели чужие слезы роняла,
Врученные мне для оценок.
И в тихом отчаянии бродила я
В тени Тамариных Садов,
А, приходя домой, в тюремную башню,
Сквозняками замученную,
Изученную мной и плесенью,
Я расплетала волосы свои рыжие,
И походила в отражении зеркала,
Потертого отцом до блеска с двух сторон,
На Марфинькино лицо. Я похожа невыносимо
На все ее выражения и позы.
И горожане не глядят вслед дочери Родионовой,
Им не в чем меня порочить.
Но я плохо сплю ночью в тайне, горю ночью,
А когда забываюсь на время,
Тогда мне сниться, что я во всем Цинциннат,
И что целую его целую ночь бесстыдно и предано,
Как распятие мое спрятанное в бантах.
А потом превращаюсь в светлячка я,
И мои ученики, поймав лицемерку,
Запирают в коробке спичечной,
Пахнущей горьким причастием,
Что бы сделать, как велено мною:
Меня вовсе …. как светлячков…