Глава 9. КОЛОМНА И ПОЧЕП. СТРАШНАЯ ПРАВДА О ГИБЕЛИ ЕВРЕЕВ В ГОРОДЕ МОЕГО ДЕТСТВА

«Итак, теперь я уже окончательно на свободе. Я опять Иегуда Фельдман, Все мои документы восстановлены, а также возвращено моё прежнее воинское звание капитана медицинской службы. Я тепло простился с Виктором, и он передал мне письмо на имя его матери. И вот я в Коломне (это недалеко от Ленинграда). Мать моего друга прочла письмо от сына и горько заплакала. Я, как мог, успокоил её».
Рассказчик замолчал и задумался о чём-то своём. Я прерываю грустную паузу вопросом:
- Вы ничего не знаете о дальнейшей судьбе своего друга?».
- Ничего.
- И не пытались узнать?. .
- Сначала просто боялся: в сороковые – пятидесятые годы такие вопросы задавать было небезопасно. А потом пытался наводить справки – безуспешно: никаких документов не осталось.
«Вот и ещё один праведник, след которого затерялся в безбрежных просторах сталинского ГУЛАГа», - подумала я. И мысленно обратилась к тому человеку, от имени моего героя: «Дорогой Виктор Чеканов, мой спаситель, мой друг, мой названый брат! Прости, что не смог спасти тебя, как ты когда-то спас меня. Но если ты ещё жив или живы твои близкие – знай, что я помню и люблю тебя, как брата, что я молюсь за твою душу нашему общему Б-гу. Такие, как ты, - гордость России. И благодаря таким, как ты, когда-нибудь счастливо заживёт её народ. Я в это верю!»
«А потом, конечно, я отправился в Почеп, город моего детства. Приехав в город, я побеседовал с его уцелевшими жителями и сразу узнал, что родные мои погибли, а дом сожгли. Мне рассказали, что в 1941 году, ещё до прихода немцев в Почеп, отцу моему дали лошадь и повозку и посоветовали уехать из города, т. к. было уже известно, что немцы уничтожают евреев.
Отец поехал в сторону Брянска, а его сёстры остались в городе, надеясь, что их не тронут. По дороге моему отцу встретился человек в форме офицера Красной Армии и сказал ему: «Зачем вы уезжаете? Поезжайте обратно: немцы вас не тронут». Отец поверил ему и поехал обратно – навстречу своей гибели.
«Что это был за офицер? – подумала я. - И откуда у него была такая информация? Сказал он это по незнанию или нарочно? Теперь уже не узнать. А жаль».
А Иегуда продолжает: «Как только фашисты заняли Почеп, они издали указ, по которому все евреи и коммунисты должны были собраться в указанном месте на следующий день к десяти часам утра. Ничего не подозревая, на следующее утро мой отец первым вошёл в здание, куда было приказано явиться. У входа стоял часовой с повязкой на руке, а на повязке – свастика.
- А, юде? – спросил часовой.
Мой отец носил большую бороду, т. к. был верующим. Немецкий офицер, выйдя на крыльцо, увидел бородатого еврея и тут же позвал солдата, чтобы снять бороду, а для верующего это – как смерть. Мой отец стал сопротивляться. За это офицер приказал отвести моего отца на аэродром (в нашем городе был небольшой аэродром, для малых самолётов). Отцу связали руки, поставили на крыло самолёта, а затем перед взлётом отрезали верёвку, которой он был привязан к крылу. После взлёта несчастный ещё пытался удержаться на крыле, но вскоре, в самом центре города, рухнул на землю».
«Занятное зрелище для фашистов, - подумала я. – Как цирковой аттракцион. Как же надо озвереть, чтобы перестать видеть и чувствовать страдания другого человека и издеваться над беззащитным стариком. А, впрочем, для фашиста еврей – не человек».
А мой собеседник продолжает: «И когда к окровавленному трупу моего отца сбежался народ, немецкий офицер сказал, что такая расправа ждёт любого, кто окажет сопротивление. А люди смотрели и плакали: это было первое публичное убийство в городе. А в Почепе ещё оставались и коммунисты, и двести пятьдесят евреев.
Все евреи зарегистрировались в комендатуре, но никто не зарегистрировался как коммунист: ещё до прихода немцев все коммунисты и комсомольцы города получили секретное указание из центра организовать партиизанский отряд. И вот, увидев, что оккупанты творят в городе, все коммунисты и комсомольцы, которые не смогли эвакуироваться, организовали партизанский отряд и назвали его именем моего отца. И этот отряд двинулся в Брянские леса» (Невольно зазвучала в моих ушах песня: «Шумел сурово Брянский лес»).
Так, значит, в Белоруссии были целые партизанские отряды, которые состояли почти полностью из евреев. А мы об этом так долго даже не подозревали!.. Так «поработала» сталинская пропаганда. «Иван воюет в окопе – Абрам торгует в рабкопе» - расхожая фраза того времени!
А рассказчик добавляет: «Всё это я узнал от моего двоюродного брата Абрама, коммуниста и бойца партизанского отряда. Этот отряд получил из Центра приказ министра обороны Тимошенко вернуть территории, захваченные немцами. На это были направлены все силы Красной Армии и партизан».
«А какова же судьба остальных евреев, оставшихся в городе? – спрашиваю я. – Ведь там остались и ваша сестра с семьёй, и ваши тётки, сёстры отца. Что стало с ними?»
«Их поместили в здание бывшего инкубатора, не давали есть и пить. И 15 мая 1942 года всех их расстреляли. Там погибла моя сестра и её дети».
В комнате повисло тягостное молча-ние. И мой собеседник добавляет к своему рассказу: «Стреляли не немцы, а украинцы, бывшие уголовники из советских тюрем». ("Тоже большие друзья коммунистов и фашистов, - подумала я. –
И лишнее доказательство того, как мало отличались коммунизм и фашизм друг от друга").
- А как же партизаны? – спрашиваю я. – Разве они не знали о предстоящей расправе?
- Партизаны хотели спасти людей, но не успели. Ворвавшись в город и увидев трупы расстрелянных, они дали гитлеровцам жестокий бой и вновь скрылись в лесах.
Cнова повисло тягостное молчание. И вдруг послышалось тихое, протяжное пение. Иегуда пел на иврите, казалось, только для себя, забыв о нас и обо всём на свете. Не все слова я понимала, но чувствовала, что он кому-то жаловался и о чём-то просил.
- Что это? – спросила я, когда он замолк.
- Это кадиш, поминальная молитва обо всех, погибших на той страшной войне.
- Откуда вы знаете этот кадиш?
- Я сам его сочинил, - просто сказал он. И протянул листок с напечатанным на иврите текстом молитвы.
Вот перевод её на русский язык (текст мною отредактирован):
«Где вы, наши любимые? Никогда не увидим мы ваших могил. В память о вас и говорю я поминальную молитву.
Господи, я обращаюсь к Тебе! Я – Твой сын спасённый, Иегуда Фельдман. Я прошу Тебя: дай служившим Тебе и погибшим место в райском саду!
И все скажем: Амэн!»
Помолчали.
- Но ведь во время молитвы вы называли имена. Кто это?
- Это имена моих родных, которые были там убиты: отец, сестра, тётки, племянники.
И он нараспев повторил эти имена. Вот они:
1. Фельдман Ицхак – отец.
2. Фельдман Геня – сестра.
3. Авраам и Рэйзэлэ (Розочка) – дети сестры.
4. Эстер – двоюродная сестра.
- Всего же из 250 расстрелянных 27 человек – это мои родственники. Простите, дорогие, что память моя уже так ослабла, не все имена я помню. Но в сердце моём вы остались навсегда.
Вновь стало тихо, как будто души погибших прислушивались к звукам имён. Говорят, мёртвые живы, пока их помнят. Так пусть порадуются души тех, чьи имена упомянуты в этой молитве.
Осторожно спрашиваю:
- После 1945 года вы больше никогда не были в Почепе?
Он грустно покачал головой:
- Нет. Что мне там было делать? Никого из родных в живых не осталось.
- Но есть ли там хотя бы памятник евреям, расстрелянным в мае 1942 года? Ведь такие памятники есть даже в небольших сёлах.
- Мне некому написать и расспросить об этом.
Но всё же, возможно, остались живые свидетели всего, что там происходило? Или их потомки.
Где вы? Откликнитесь!



Глава 10. ПРОЩАЙ, КУРТ!


- Итак, вы снова капитан медицинской службы Иегуда Фельдман. В Коломну и Почеп, как я понимаю, вы поехали не для прохождения службы, а по личным делам, как бы в отпуск. Но вот вы вернулись из отпуска. Куда были направлены?»
- Меня назначили начальником медчасти рязанского лагеря немецких военнопленных. Я проработал там примерно полгода, до эвакуации пленных в Германию и до закрытия лагеря. И здесь судьба вновь свела меня с Куртом, моим охранником и другом, который так помогал мне в Норвегии. Теперь мы поменялись ролями: он нуждался в моей помощи. И я сделал всё, чтобы его поскорее освободили из плена. Перед его отъездом мы долго и задушевно беседовали. Когда я рассказал ему о гибели своих близких в Почепе, лицо его потемнело. Он повторил, что ему больно и стыдно за Германию и свой народ, допустивший такие зверства по отношению к невинным людям.
- А о судьбе Курта вам что-нибудь известно? Как его фамилия? В какой город он уехал? Жив ли он сейчас?
- Нет, ничего не знаю. Переписка с заграницей, особенно с Германией, была под строгим наблюдением КГБ, и если бы узнали о моей переписке, ни за что бы не выпустили в Израиль, даже из Прибалтики. А сейчас… я и фамилию его забыл. Столько лет прошло!
- Давайте попробуем обратиться к Курту со страниц этой книги. Быть может, она попадёт в Германию, и кто-нибудь из людей, знавших Курта, отзовётся? – предлагаю я.
Он соглашается.
«Дорогой Курт! Ваше поведение по отношению к советским пленным в Норвегии в 1942-45 гг в г. Андалс-Нэс заслуживает уважения и восхищения. Такие, как Вы – совесть немецкого народа, его цвет и гордость. И если бы не такие, как Вы – никогда не знать бы нынешней Германии ни покаяния, ни возрождения, ни процветания!»



Глава 11. ПОСЛЕ ДЕМОБИЛИЗАЦИИ


«Мне предложили в военкомате поехать на север, но я отказался», - продолжает рассказчик.
(Не думала, что военный человек может отказаться. Но ведь предложили, не приказали).
«Тогда меня демобилизовали, и Минздрав направил меня в Алтайский край. Там я был главврачом Ребрихинской районной больницы. Собственно, больницы ещё не было, а скорее здравпункт: ни одного врача, всего одна медсестра и… десять человек больных. И это - на целый район! Я развернул палату на сорок коек, и больных с появлением врача стало приходить намного больше. Открыл родильное отделение. За два года в районе появилась настоящая больница. За эту работу я был награждён Почётной грамотой Алтайского крайисполкома», - с гордостью добавляет он.
«А в 1947 году я поехал в Якутск».
(Сам поехал, а не по назначению военкомата! Ему ведь предлагали ехать работать на Север! Но «охота пуще неволи», - говорит русская пословица).
«Три года я проработал в этом заполярном крае. Я был врачом на золотых приисках, лечил и вольнонаёмных, и заключённых, которые там работали. А оттуда уехал в Якутск.
Здесь была настоящая большая поликлиника. И, конечно, довольно большой и дружный коллектив. И здесь я встретил Мирьям, свою будущую жену. Она работала бухгалтером в этой поликлинике. Как она оказалась в Якутске? До войны она с родителями жила в Прибалтике, в Риге. Её отец был богатым фабрикантом, а с приходом Красной Армии в 1940 году фабрику, конечно, отобрали, а семью выслали в Якутск.
После нашей свадьбы мы получили квартиру, но вскоре появилась возможность из сурового Якутска перебраться южнее, в Алтайский край, в город Бийск. Там я работал врачом в госпитале инвалидов войны. Здесь, в Бийске, родились две наши дочери».
Слушая его рассказ, я поражаюсь: ни слова о чёрных для евреев годах послевоенного лихолетья! А ведь чего стоит одно перечисление этих страшных бед: борьба с «безродными космополитами»; гибель виднейших деятелей еврейской науки и культуры; массовые увольнения евреев под разными предлогами; препятствия для абитуриентов-евреев при поступлении в вузы…
Да взять хотя бы пресловутое «дело врачей» и последовавший за ним поток клеветы на евреев-врачей, обвинение их во вредительстве, отказ лечиться у них. И это – лишь малая часть всего, что пришлось претерпеть в СССР многострадальному народу, и без того только что пережившему страшные дни фашистской оккупации! И это его не коснулось? Снова вспоминается мне уже сказанное моим собеседником: «Клянусь, что за 51 год, что я прожил в СССР (до отъезда в Израиль), не чувствовал антисемитизма совершенно!»
Он клянётся! Неужели глубоко верующий еврей нарушил одну из десяти заповедей: «не лжесвидетельствуй»! Если бы в это время он работал в глуши, где и больниц-то не было, и каждый врач – на вес золота – там, как видно, никого не трогали. А высылать евреев, которые и так там жили – куда уж дальше! Но в случае с Иегудой это не так: в начале 50-х он уже работал в Якутске, а затем – в Бийске. Это, по местным меркам, крупные центры за Уралом: в Восточной Сибири и Алтайском крае; а не крошечные посёлки, где он работал раньше. И коллективы там были большие: в якутской поликлинике был даже бухгалтер, его будущая жена. А старшая дочь родилась в Бийске в 1951 году, накануне «дела врачей».
Спрашиваю Иегуду:
- Были ли в Якутске и Бийске при поликлиниках партийные организации?
- Да, конечно.
- Проводились ли в ваших коллективах собрания с осуждением «врачей-вредителей» и «безродных космополитов»?
– Проводились.
– И протоколы составлялись?
- И протоколы.
– И посылались куда надо?
- И посылались.
– И никого из евреев не увольняли? И вас в том числе?
- Нет, никого. Я работал заведующим ВКК (врачебно-контрольной комиссии). Должность высокая и требующая большого опыта и квалификации. В трудовой книжке – одни благодарности. Хотя партийным не был, авторитет мой был высок. Лагерным прошлым во время войны теперь никто не попрекал: моя невиновность была полностью доказана.
И тут я поняла: всегда и везде есть фанатики, приносящие стране и народу огромный вред (правда, из самых лучших побуждений). А есть здравомыслящие люди, которые смотрят не в анкету, а на человека, но в открытую против властей не выступают, а относятся к дурацким директивам «сверху» чисто формально: напишут нужную для властей бумагу – и этим ограничиваются. Вот Иегуде и ещё раз повезло: были, видимо, и среди парторгов разумные люди, а не только услужливые дураки, которые, как известно, опаснее врага.