Памяти погибших посвящаем


Пусть вам не кажется, что мне
так легко было выжить и боро-
ться в этих ужасных условиях. Ведь я был совсем один… И я поставил себе цель: не только выжить самому, но и помочь спасению других людей, спасти их как можно больше.
И. Фельдман

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Еврейское счастье»… Сколько горькой иронии в этих словах! Особенно если речь идёт о человеке, который четыре года(!) был в немецком плену, а затем прошёл «чистку» в фильтрационном лагере СМЕРШа - и из этих двух «чистилищ» вышел живым и невредимым. Это ли не счастье! Это уже безо всякой иронии – настоящее везение.
Он рассказал мне историю своей жизни, а я не только записала его рассказ, но и невольно стала соавтором этих воспоминаний, добавляя свои размышления по поводу услышанного. И не только записала, но и отредактировала его не всегда правильный (в смысле выбора слов и построения фраз) и довольно сбивчивый рассказ, сделав его «удобочитаемым».
Что касается содержания, моё литературное переложение его речи максимально близко к первоисточнику (хотя, конечно, его не копирует). Иные эпизоды, где автор поднимается до трагических и лирических высот, а также ряд метких, афористических фраз, переданы мною дословно.
А теперь – несколько слов о том, что же привлекло меня в этих воспоминаниях. Конечно, необычность судьбы. Трагические судьбы евреев, переживших (или так и не переживших) эти времена – таким, увы, уже никого не удивишь. А вот счастливые судьбы – много ли мы знаем таких? Вот одна из них. А что помогло моему герою совершить невероятное – не только выжить, но и выйти из этого ада невредимым? Что это? Чудесное стечение обстоятельств? Или воля к жизни, осторожность, разумное поведение самого человека? Об этом судить тебе, читатель. Вот перед тобой история его жизни.


Глава 1. ДЕТСТВО

«Человек живёт не для того, чтобы он мучился и страдал», - с этих слов мой герой начал свой рассказ. Иегуде Фельдману за девяносто, но он ещё бодр и подвижен. Невысокий, коренастый, плотный. От когда-то пышной тёмной шевелюры уже ничего не осталось. Глаза из-под густых нависших бровей смотрят пристально. Говорит неторопливо, чётко выговаривая каждое слово.
«В 1941 году мне было двадцать три года», - начал он было. Но я прерываю его: «К началу войны вы были уже взрослым, зрелым человеком. А как начиналась ваша жизнь? Где? Расскажите о семье. Словом, всё-всё по порядку».
Он начинает издалека.
«Мой дедушка имел большую семью: мой отец был у дедушки седьмым ребёнком. Дед был преподавателем в йешиве. О нём я только слышал: он умер ещё до моего рождения. А жил дед с семьёй в Белоруссии. Там же, в еврейском местечке Милославичи, в декабре 1918 года я и появился на свет. В семье нашей было тогда пять человек: отец с матерью, старшие сестра и брат – и я, младший.
Отец ещё до революции, во время Первой мировой войны, был призван в армию. А в Белоруссии, как и во всей стране, шла гражданская война. Докатилась она и до нашего местечка.
Я тогда был совсем маленький, ничего не помню. А мать рассказывала, что мы с ней чуть не погибли. Через Милославичи проходил отряд белогвардейцев. Этим отрядам уже счёт потеряли. И каждый командир, входя в местечко, приказывал солдатам отыскать и раcстрелять ещё уцелевших евреев.
И вот согнали на центральную площадь десяток испуганных женщин, и среди них – моя мать со мною, младшим (а старшие где-то успели спрятаться). Посмотрел белогвардейский офицер на жалкую кучку женщин и одну из них с ребёнком – и приказал солдатам опустить ружья и разойтись».
Слушая его, я подумала: «Вот так первый раз судьба пощадила моего героя. Попался-таки благородный офицер-дворянин, посчитавший зазорным пачкать свои руки в крови беззащитных женщин и детей».
А рассказчик продолжал: «Вскоре наша семья переехала в город Почеп. Это уже не местечко, а небольшой городок, и не в Белоруссии, а в России, в Брянской области. В городе было несколько промышленных предприятий, клуб, школы. Был он довольно живописный: через весь город протекала широкая река, а по берегам раскинулся большой городской сад. И главное: рядом проходила железная дорога – значит, уже не глушь»*.
Здесь семья и поселилась, сняв две комнаты в подвале жилого дома. Отец с войны вернулся инвалидом и смог устроиться лишь сторожем: охранял большой фруктовый сад, который принадлежал соседнему колхозу. Конечно, на крохотное жалованье сторожа прокормить семью из пяти человек, да ещё и платить за квартиру, было бы просто невозможно.
Но ведь уже в середине двадцатых годов вместе с гражданской войной ушла страшная пора «военного коммунизма», и на смену ему пришёл НЭП, а вместе с ним – рыночная торговля. Почеп – крупный райцентр, расположенный на границе Белоруссии с Украиной, и поэтому именно здесь, на центральной площади, каждое воскресенье устраивалась большая ярмарка. Крестьяне из соседних деревень торговали скотом, птицей и другими продуктами своего хозяйства. А местные жители (среди них отец, брат с сестрой и другие родственники нашего героя) привозили свои изделия или купленные в другом городе товары. Выручка от торговли давала возможность семье прокормиться. Таким образом, хотя семья жила небогато, но голода тогда уже не знали.
«Отец мой был религиозным человеком, - продолжает рассказчик. – Он носил длинную бороду и пейсы. Конечно, при советской власти оставаться верующим было нелегко. Тогда везде висели плакаты: «Религия – яд, берегите ребят!». Но мой отец думал и поступал иначе.
Пока ещё не была закрыта синагога, отец водил меня на богослужения, учил молитвам. А когда синагогу закрыли, он продолжал молиться каждое утро и вечер. Только дома, один. Тогда свирепствовала ВЧК, и если в каком-то доме собирались хотя бы пять человек, не родственников – значит, по мнению чекистов, это уже тайная организация, и сразу – арест.
Слово «еврей» я впервые услышал от своих товарищей на улице, когда мне было лет шесть-семь. Я спросил у отца, что это значит. В ответ отец рассказал мне о вере в Б-га, о святости субботы. Я крепко запомнил его слова: «Храни в сердце веру в Б-га. И Он поможет тебе в трудную минуту». Отец часто рассказывал мне о еврейских праздниках и традициях. И эти рассказы я запомнил на всю жизнь».
Исаак Фельдман не только на словах, но и в делах своих был примером для детей. Однажды за городом он нашёл свёрток, в котором была большая сумма денег. (Видно, кто-то обронил по дороге). Отец понёс находку в милицию, даже не помышляя о вознаграждении (тогда не было закона о вознаграждении нашедшего частью найденной суммы). А ведь его семья очень нуждалась!
Вот как он объяснил детям причину своего поступка: «Нельзя построить своё счастье на чужой беде». О благородном поступке Исаака Фельдмана даже написала местная газета, назвав его самым честным человеком в городе.
«Это настоящее счастье – иметь такого отца!» – подумалось мне. - А ведь потом, уже уехав из Почепа, мальчик вступил в пионеры, затем – в комсомол. Но это уже не помешало ему в душе сохранить веру в Б-га и остаться евреем. А главное – остаться честным и порядочным человеком. Как это ему пригодилось в дальнейших испытаниях!»
«Мать моя умерла от родов, когда мне было семь лет, - продолжает Иегуда. Фотографии её не сохранилось. Помню, что была она высокая, худенькая, большеглазая. Родной матерью она была только мне, младшему. А старшим детям - тёткой (сестрой их покойной матери). Но она не делала различия между мной и племянниками. Конечно, мне она уделяла больше внимания, т. к. я был ещё маленький. Она часто брала меня на руки и укачивала, напевая на идиш колыбельные песенки».
И он запел по памяти старинную колыбельную про «роженькес мит мандэлэ» - изюм с миндалём.
«Она учила меня никогда не ябедничать (не доносить) ни на кого. А главное – родители научили нас любить друг друга и заботиться друг о друге до конца жизни. Когда она умерла, мой старший брат, стоя у её могилы, дал слово сделать всё, чтобы младший братишка вырос хорошим человеком. И слово своё он сдержал. А ведь ему приходилось нелегко: он много работал, а вечерами учился (готовился к поступлению на рабфак).
А ещё надо было помочь сестре управляться по дому. И всё же он находил время и для меня: он беседовал со мной о прочитанных книгах, и от него я впервые услышал имена Шолом Алейхема, Переца и других еврейских писателей. Он научил меня любить книгу и людей. Он же помог мне устроить и свою дальнейшую жизнь. Но об этом речь впереди.
А сестра? После смерти матери она стала хозяйкой в доме: она и убирала, и готовила, и заботилась обо всех, особенно – обо мне, младшем. Я к ней привязался, как к родной матери, и даже не мог без неё заснуть. Как жаль, что жизнь её так рано оборвалась во время войны!»
Слушая его, я думаю: «Повезло моему герою с семьёй! Здесь рано осиротевший мальчик получил первые и очень ценные уроки жизни: честности,
трудолюбия, взаимовыручки, а главное - верности своему народу, его традициям и культуре. И ещё: если нельзя чего-то делать и говорить явно, продолжать это делать тайно (как молился его отец). В любых условиях оставаться верным самому себе».
- Что дальше? – спрашиваю я.
- Вскоре после смерти матери сестра вышла замуж и ушла в дом мужа, а брат уехал в Москву и поступил там на рабфак. Я остался с отцом-инвалидом. Как жить дальше? Оставаться в Почепе не хотелось. Манила далёкая Москва: там любимый брат, там – институты. Там я могу получить не только среднее, но и высшее образование.
А я мечтал о профессии врача: ведь и мать моя, и её сестра умерли молодыми. Поэтому мне хотелось продлить жизнь человека. А в Почепе не было не только института, но даже больницы, а были лишь три врача и фельдшер, которые выезжали к больным по вызову.
Итак, я твёрдо решил любой ценой добраться до столицы. И однажды, поздним вечером, ничего не сказав отцу, я ушёл из дома на станцию и сел на первый же проходящий поезд, идущий на Москву. Денег на билет у меня не было, и я забился под лавку, где и переночевал.
А проснувшись утром, я обнаружил, что на лавке, под которой я спрятался, сидит офицер с женой. Мой попутчик оказался хорошим человеком: он расспросил меня, кто я, куда и зачем еду, и взялся мне помочь. По приезде в Москву он отвёз меня к себе домой, заставил помыться в ванне, купил мне новую одежду и помог отыскать брата.
Брат в то время лежал в больнице, и я жил в квартире моего случайного попутчика до самого выздоровления брата.
«Конечно, - добавляет рассказчик, - по приезде в Москву я сразу позвонил отцу в Почеп и сообщил, где я нахожусь, и что со мной всё в порядке».
«Вот и ещё один поворот в биографии моего героя, - подумала я. – И поворот очень рискованный, который, к счастью, закончился благополучно. Чего здесь больше? Характера героя или просто везения? Думаю, вначале – характера: не каждый решится в семь лет уйти из дома и отправиться в далёкое и небезопасное путешествие. Мальчик сильно рисковал, но кто не рискует, тот не выигрывает. Ну а потом, конечно, везение: ведь снятие безбилетника с поезда – далеко не худшее, что могло его ждать. А если бы его попутчиком оказался ловкий мошенник, который мог бы использовать слабого и беззащитного ребёнка в любых, самых низких и преступных целях? А если бы, добравшись до Москвы в одиночку, он так и не нашёл бы брата, а затерялся в огромном городе, пополнив ряды беспризорников? Да мало ли что могло случиться! Но, к счастью, не случилось».




А мой собеседник между тем продолжает: «Наконец, мой брат выписался из больницы, и мы встретились. Конечно, мы очень обрадовались, а потом стали обдумывать, как и куда меня устроить жить и учиться. Брат сам живёт в общежитии, в комнате ещё четыре человека. Какое-то время я пожил у него. Но как быть дальше?
Брат состоял в еврейской организации имени Михоэлса, а также в МОНО (Московский отдел народного образования). А МОНО ведал всеми детскими домами в столице и области. И брат отвёз меня в подмосковный посёлок Малаховку и устроил в детский дом, который назывался «Еврейская детская колония». Он тогда финансировался Джойнтом – международной еврейской благотворительной организацией.
И учителя, и воспитанники в то время говорили на идиш. И хоть я круглым сиротой не был, но брат, как активист МОНО, сумел меня в эту колонию устроить».

«И опять везение, - подумала я. – Не будь брат активистом этих организаций, вряд ли нашлось бы для мальчика место в колонии, а скорее всего, узнав, что жив отец, отправили бы его обратно в Почеп».
«А детдом был замечательный, - продолжает рассказчик. – Дело в том, что один американский миллионер дал советскому правительству два миллиона долларов на закупку зерна и попросил взамен помочь еврейским детям. А Ленин сказал, что советская власть будет помогать всем детям, в том числе и еврейским. Джойнт в то время регулярно посылал в Россию деньги для содержания детских домов».






«Вот почему в двадцатые годы было ещё возможно существование в России еврейских детских домов и обучение на идиш, - подумала я. – Помогли деньги Джойнта и американского миллионера еврейского происхождения».
И рассказчик, словно угадав мои мысли продолжает: «Но уже через три года детдом перешёл на обеспечение МВД, и преподавать там стали на русском языке».
«Конечно, - подумала я, - при советской власти любое национальное детское учреждение, а тем более еврейское, было обречено. Но всё же целых три года до этого на уроках звучала еврейская речь. И учителя рассказывали детям не только о «дедушке Ленине», но и о еврейской истории, об Аврааме–авину и других героях. И пусть недолго, но перед сталинскими заморозками в души еврей ских детей вошло хоть немного родного тепла».
Школа-десятилетка давала детям среднее образование, а учителя, работая по системе Макаренко, стремились развивать природные способности и склонности воспитанников. Для этого при школе работали кружки: хоровой и драматический.
«Я ходил в драмкружок, - с улыбкой вспоминает Иегуда. – В спектакле «Любовь Яровая» я играл роль Чижа, а в спектакле «Дети Ванюшина» - самого Ванюшина. К нам в детдом приезжали писатели. Помню приезд еврейского поэта Переца Маркиша. Он читал свои стихи. После этой встречи я ещё больше полюбил литературу. В детдоме была неплохая библиотека. Я читал книги Шолома Алейхема и других еврейских писателей. Так прошло детство, и я вступил в пору юности», - подвёл мой собеседник итог этой части рассказа. «Неплохо прошло, - подумала я. – Трудности закалили характер мальчика, он рано повзрослел и задумался о жизни. Семья дала ему запас душевного тепла, вселила в сердце веру в Б-га, гордость за свой народ. Образование он получил в среде еврейских детей, и он не знал антисемитизма, который особенно больно ранит незащищённую детскую душу. Пришла пора выходить в большую жизнь. Что будет дальше?»

*Всё, не заключённое в кавычки, кроме диалогов, передаётся в моём пересказе - Люда.


Глава 2. ВСТРЕЧА С КРУПСКОЙ. ВЫБОР ПУТИ

«Больше всего меня увлекала медицина. Я твёрдо решил по окончании школы поступать в медицинский институт.
В 1935 году, когда я учился в девятом классе, произошло событие, которое определило всю мою дальнейшую жизнь. К нам в колонию приехала Н. К. Крупская. А я в детдоме был культоргом, и Надежда Константиновна пожелала со мной встретиться. Она сказал мне: «Когда ты закончишь десятилетку, приходи, и я направлю тебя на учёбу, куда ты захочешь». И она дала мне адрес Наркомпроса (теперь это называется Министерство просвещения). Вдова Ленина была в то время заместителем наркома просвещения.
И 8 сентября 1936 года, когда я закончил десятилетку, я пришёл в кабинет Н. К. Крупской. Она поставила меня перед картой вузов страны и предложила выбрать город, где бы я хотел учиться. Я прежде всего обратил внимание на Киев и сказал, что хочу жить и учиться там. Она порекомендовала мне учиться во Втором медицинском институте. 13 сентября я уже был в Киеве и передал директору института письмо Крупской. Меня сразу провели в аудиторию, и я был принят без вступительных экзаменов.
«Не каждому в то время удавалось так легко и беспрепятственно получить доступ к высшему образованию, - подумалось мне. – Конечно, помогли об стоятельства: дети из бедных семей и особенно воспитанники детских домов принимались в вузы в первую очередь и безо всяких ограничений. А тут ещё рекомендательное письмо от Крупской. Такая протекция!
Однако, чтобы это заслужить, надо было завоевать авторитет среди товарищей, стать активистом в школе и таким образом привлечь внимание Крупской. А то, что он выбрал именно врачебное дело, - эта профессия впоследствии спасёт ему жизнь. Но чтобы получить эту профессию, моему герою предстояла трудная и упорная учёба».

Глава 3. ИНСТИТУТ

«Прошёл первый семестр, и мне передали перевод из Президиума Верховного Совета СССР на сумму 180 рублей (по тем временам – немалые деньги). И с тех пор до самого окончания института каждые три месяца я получал такое денежное пособие, плюс – стипендия, бесплатное питание в столовой и бесплатное проживание в общежитии. Благодаря этому я считался «богатым студентом» по сравнению с остальными, своими товарищами по общежитию. И я с головой ушёл в учёбу: купил книги, слушал лекции профессоров и доцентов.
Помню первое посещение «анатомички» (морга) при городской больнице. Сначала было жутковато при виде трупов, которые под скальпелем на твоих глазах превращались в отдельные фрагменты и органы человеческого тела. Но если не пересилишь себя - никогда не быть тебе врачом! И я взял себя в руки. А потом привык».
«Хорошо, что с самого начала Иегуда сумел использовать те шансы, что давала ему судьба, для будущего. «Пользуйся настоящим, чтобы украсить будущее», - вспомнился мне афоризм, который я откуда-то выписала ещё в юности и который теперь часто приходит мне на ум… Но неужели восемнадцатилетнему юноше, живущему в большом и красивом городе, не хотелось хоть на время отбросить учебники? Хоть иногда, выйдя из аудитории или «анатомички», насладиться красотой, молодостью, любовью?»
Рассказчик продолжает, как бы отвечая на мои вопросы: «Первые два года – сплошные занятия. Но ведь молодость берёт своё! Я жил в прекрасном старинном городе, там есть где побывать и что посмотреть. А кругом – так много красивых девушек! И, конечно, были романы.
Запомнилась одна встреча, уже перед самым окончанием института. Её звали Лидочка. Она любила кино, развлечения, а мне ведь надо было заниматься! Приходилось с трудом выкраивать время, чтобы сходить с Лидочкой в театр. (В Киеве в то время, до войны, был еврейский театр). Зная, что она из бедной семьи, я ей часто помогал деньгами.
«Это бережное отношение к деньгам и стремление помогать другому – эти бесценные качества помогли моему герою, особенно в дальнейших испытаниях. Как он был не по годам серьёзен, целеустремлён! Другой бы промотал доставшиеся ему деньги или просто потратил их на себя», - так думала я, слушая его.
«Расскажите о товарищах по общежитию», - прошу я. Он охотно рассказывает: «Нас в комнате было четыре человека. Мы вместе слушали лекции, занимались дома, отдыхали. Жили дружно. Один из моих товарищей, Виктор Чеканов, впоследствии спас мне жизнь. Но об этом речь впереди.
Когда я учился на третьем курсе, меня направили в Киевское военно-медицинское училище. Там обучали на военного врача и по окончании училища присваивали офицерское звание. Обучение проходило один раз в неделю, а в остальные дни я по-прежнему обучался в институте. Учиться в военно-медицинском училище было престижно: ведь из нас готовили военных врачей, и в 1941 году каждому курсанту пошили форму, вплоть до сапог, по индивидуальной мерке. Как приятно было в новенькой форме идти по киевским улицам, отдавая честь офицерам! Мы от них отличались только тем, что оружие нам не полагалось.
В мае 1941 года я получил диплом врача в мединституте, а в училище – звание капитана медицинской службы (наша седьмая группа шла по программе военно-медицинской академии).
«Cкажите, а в Киеве до войны вы не чувствовали антисемитизма? Ведь в мединституте учились и украинцы, и русские, и студенты других национальностей. Были ли, кроме вас, ещё евреи в мединституте?» – спрашиваю я.
«В нашем институте было примерно десять студентов-евреев. Клянусь, что, прожив 51 год в СССР (до отъезда в Израиль), не чувствовал антисемитизма совершенно! Однажды, перед войной, когда я с Лидой поехал на трамвае к её родителям познакомиться, подошёл к нам какой-то парень и сказал: «Вот жид присел». И тогда один из пассажиров подошёл к парню и выкинул его из трамвая прямо на ходу».
«Так, значит, антисемитизм всё-таки был, и был ещё до войны, но ему ходу не давали и пресекали в самом зародыше. Пресекали и местные жители, не заражённые этой опасной болезнью. А главное – власти не только не поддерживали тогда антисемитские настроения, но и всячески их подавляли, в том числе с помощью законов. Не так ли?» - спросила я.
«Конечно. Тогда за одно слово «жид» можно было схлопотать срок. Теперь мало кто знает, что именно по инициативе В. И. Ленина Л. Д. Троцкий был назначен наркомом (теперь министр) обороны. А когда Троцкий возразил: «Владимир Ильич, но ведь я еврей!» - Ленин гневно воскликнул: «Чёрт возьми! А для чего мы революцию делали!» И мой собеседник добавил к сказанному, что раньше на пластинках была записана ленинская речь, в которой он говорил, что большевистская революция раз и навсегда покончила с антисемитизмом.
А я подумала: «Вот так большевики всегда поступали с неудобными для них фактами истории: они их просто вычёркивали. Ну как можно было сохранить такие ленинские высказывания, когда уже с 50-х годов антисемитизм в СССР стал государственной политикой!»
«Итак, в мае 1941 года, т. е. за месяц до начала войны, вы получили диплом врача и воинское звание. Куда же вас направили? И что было дальше?» - спрашиваю я. И он продолжает свой рассказ.