Г Л А В А XVI.

В 9 часов утра 22 октября Бонапарт в сопровождении небольшой свиты возвращался в штаб с левого берега Нила, куда он переправился еще до восхода солнца для осмотра арсеналов в Гизе. Едва он сошел на правый берег и оказался в пригороде Каира, как чувство опасности подсказало ему, что в городе творится что-то неладное, - он слышал это в едва уловимом изменении тембра в шуме пробуждающегося большого восточного города, он видел это в глазах попадавшихся навстречу горожан; в самом утреннем воздухе он безошибочно улавливал флюиды смуты и мятежа. При въезде на площадь Эзбекие несколько полуголых мальчишек «обстреляли» свиту Бонапарта камнями и скрылись в переулке. Прибыв в штаб-квартиру, Бонапарт распорядился призвать всех французских солдат в казармы, привести в боевую готовность артиллерийские батареи, усилить охранение госпиталей, цитадели и арсенала и приготовить штаб к возможной экстренной эвакуации в Гизу; одновременно он отправил посыльных к шейхам и улемам главных городских мечетей, с которыми привык советоваться во всем, что касалось гражданского управления, с приглашением прибыть к нему в штаб для участия в совещании. Время шло, но никто из приглашенных не являлся, а информация, поступавшая из ближайших кварталов, не оставляла более сомнений: в городе вот-вот начнутся беспорядки. Повсюду купцы закрывали свои лавки, богатые горожане исчезли с улиц, зато по ним безбоязненно сновали подозрительного вида личности, обычно избегающие попадаться на глаза властям; тут и там образовались кучки оживленно жестикулирующих простолюдинов, среди которых попадались и вооруженные. Французские солдаты сами видели, к чему идет дело, и быстро возвращались в свои казармы.
Какое-то время Бонапарт успокаивал себя, пытаясь истолковать затянувшееся отсутствие шейхов и улемов в благоприятном для французов смысле; он считал, что разум подскажет им единственно правильное решение: оставаясь на местах, вести разъяснительную работу среди населения, объясняя всю пагубность последствий начинающихся в городе беспорядков. Об этом свидетельствует текст прокламации, которую он поручил перевести на турецкий и арабский языки, размножить и расклеить на улицах города,- это было что-то вроде краткого конспекта одной из тех речей, с какими сам Бонапарт не раз обращался к своим солдатам, когда возникала необходимость силой разумных доводов успокоить войско, вывести из-под влияния доморощенных агитаторов и паникеров и вернуть солдатам веру в своего полководца. Прокламация призывала каирцев не верить слухам, распространяемым агитаторами, прибывшими из Сирии, не бояться французских солдат, не поддаваться на провокации, а все недоразумения, послужившие причиной их недовольства французами, вынести на рассмотрение Большого дивана. Бонапарт не часто признавался в собственных ошибках. На Святой Елене он признает, что эта прокламация была одной из них. В Каире, как и два года назад под стенами мятежной Павии, как в будущем в Испании и посреди охваченной пожаром Москвы, он продемонстрировал свою слабость: там, где нужно было видеть силу народной стихии, искусно, через третьи руки направляемой издалека незримыми кукловодами, он усматривал вспышку преходящей ярости мелких парижских буржуа, которую легко можно успокоить если не доводами разума, то одним-двумя пушечными залпами. Вероятно, инстинктивная, почти болезненная ненависть, которую Наполеон испытывал к англичанам, в значительной степени объяснялась сознанием их превосходства в искусстве ведения масштабной тайной войны, в которой Бонапарт со своими непобедимыми армиями нередко оказывался в роли быка, бросающегося на развернутый перед ним плащ искусного тореадора.
Прокламация Бонапарта была воспринята как проявление слабости французского командования и лишь подлила масла в огонь мятежа. Шейхи и улемы, более трезво оценивая обстановку, знали, что в ситуации, когда предотвратить нежелательное выступление масс уже невозможно, остается его возглавить; они знали, что «султан Кибир» явился к ним не навечно, тогда как со своим собственным народом они обязаны были уметь находить общий язык в любой ситуации.
К вечеру у Бонапарта в руках была прокламация шейха Сады, избранного главой мятежного дивана, собравшегося в мечети Аль-Азхар. В ней было объявлено, что султан Селим III ведет войну с французами, что назначенный сераскиром Джеззар-паша уже собрал большую турецкую армию и скоро будет с ней в Каире, что французы собираются бежать и перед уходом намерены ограбить и сжечь город. Картина складывалась довольно мрачная для французов. Уже было известно о первых жертвах этого дня. Все началось с того, что ранним утром подвергся нападению французский конный патруль, остановившийся возле дворца кади, одного из главных чиновников местной администрации. Пока генерал Дюпюи, спешившись, поднялся к судье, чтобы выяснить причину шумного недовольства собравшейся возле дворца толпы, один из французских драгун, будучи окружен со всех сторон возбужденной толпой, попытался вырваться из кольца и сбил с ног араба, прибывшего, как выяснилось впоследствии, из Мекки. Поднявшись на ноги, тот выхватил пистолет, застрелил драгуна, а когда тот упал с лошади, вскочил в освободившееся седло и ускакал. Выбежавший во двор на звук выстрела генерал Дюпюи был тут же заколот копьем. Драгуны в долгу не остались и, выхватив сабли из ножен, набросились на толпу, которая вскоре рассеялась. По городу тут же распространился слух о том, что султан Кибир убит, что французы в отместку устроили резню и избивают правоверных. Женщины, чьи мужья были убиты у дворца кади, издавали ужасные вопли, муэдзины с высоты минаретов призывали правоверных к защите мечетей и города. Толпа ринулась к дому генерала дю Фальга, чьи инженеры во время проведения строительных работ в цитадели имели неосторожность осквернить несколько могил и повредить мечеть. Дом был разгромлен в несколько минут, пять или шесть офицеров штаба инженерных войск, не успевших спастись бегством, были зарезаны и обезглавлены; их головы до вечера носили по улицам, а затем повесили на дверях мечети Аль-Азхар, где уже собрался диван обороны из ста человек, взявший в свои руки руководство восстанием. Шейхи, получившие утром приглашения от Бонапарта, тоже были здесь, хотя в большинстве своем и не вошли в число членов дивана, поскольку скомпрометировали себя сотрудничеством с французами. Толпы народа стекались к мечети, сюда же сносили выкопанное из тайников оружие. В разных частях города в этот день было убито несколько десятков французов, среди них были и члены комиссии наук и искусств. Многим французам удалось найти убежище в гаремах знатных горожан, застраховавшихся таким образом от ответственности за участие в мятеже. Так прошел день 22 октября.
Весь вечер и всю ночь на 23 октября с высоты 400 минаретов Каира звучали призывы к борьбе с неверными. Кое-где раздавались редкие выстрелы. Ночью к Бонапарту пришли муфтии нескольких мечетей и предупредили, что взывать к разуму бесполезно: лишь немедленными жестокими мерами он еще может спасти положение и предотвратить большую резню, которая неизбежно начнется, когда в город войдут отряды бедуинов, а случиться это может уже на следующий день. Потери с обеих сторон и ущерб для города и его мечетей при таком развитии событий будут несоизмеримо большими. Бонапарт тут же отправил курьера в артиллерийский парк с приказом генералу Доммартену развернуть батарею из четырех мортир и шести гаубиц на высотах за чертой города, чтобы к полудню следующего дня начать обстрел мечети Аль-Азхар одновременно с 30 гаубицами и мортирами, установленными в цитадели. Когда через час курьер не вернулся, Бонапарт послал к Доммартену адъютанта Сулковского с небольшим отрядом кавалерии. Сулковский выполнил поручение. На обратном пути уже в черте города путь французскому отряду преградила разъяренная толпа. Французам пришлось с боем прокладывать себе дорогу. Конь Сулковского поскользнулся на трупах и упал. В следующую минуту адъютант Бонапарта был растерзан. Его обезображенные останки с трудом были опознаны его слугой.
Бомбардировка мечети Аль-Азхар началась с опозданием на один час залпом батареи Доммартена, которому вторил залп мортир и гаубиц цитадели. Восставшие ответили беглым огнем из мушкетов с купола и минаретов мечети Хасана по канонирам цитадели. К трем часам дня в кварталах, прилегающих к мечети Аль-Азхар, начались пожары. В три часа около семи тысяч пеших и конных мятежников предприняли вылазку из города, чтобы атаковать батарею Доммартена. Защищавший батарею французский отряд лишь вдвое уступал им по численности, и это не оставляло мятежникам никаких шансов. Три батальона пехоты, прикрытые с флангов тремя сотнями сабель, предприняли штыковую контратаку и обратили толпу в бегство. В возникшей у городских ворот давке кавалеристы захватили четыре сотни пленных. В три часа, как только восставшие вышли из города и толпа вокруг мечети Аль-Азхар поредела, Бонапарт подал сигнал четырем колоннам французской пехоты, заранее выдвинутым на исходные рубежи в разных частях города, по 2 батальона в каждой, приступить к штурму мечети. Преодолев на своем пути несколько баррикад, сооруженных мятежниками на месте разрушенных французскими инженерами внутренних стен, отделявших кварталы Каира друг от друга, колонны французов одновременно подошли к мечети с четырех сторон в тот момент, когда в мечеть возвращались после неудачной вылазки деморализованные толпы мятежников. Штурм продолжался около трех часов. К семи часам вечера все было кончено. Стрельба в городе стихла, пожары были потушены. Городская полиция вернулась к исполнению своих обязанностей, начав с ареста уцелевших членов дивана обороны; их доставили в цитадель и заперли там на ночь. Ночь была молчаливой и мрачной, над городом навис страх возмездия за кровь, пролитую толпой 22 октября. Многие из тех, у кого имелись лошади или вьючные животные, покинули город до рассвета, около 4 000 человек бежали по дороге в Сирию, мало кто сомневался в том, что уж теперь-то французы разграбят и сожгут город, не разбирая, кто принимал участие в мятеже, а кто нет.
В 6 часов утра 24 октября в цитадели началось заседание военно-полевого суда, на котором на основании захваченных в мечети Аль-Азхар документов и свидетельских показаний в течение трех последующих дней было подтверждено членство всех 80 арестованных в мечети в так называемом диване обороны, все они были приговорены к расстрелу и расстреляны во дворе цитадели. С восходом солнца к Бонапарту явились с повинной 60 шейхов мечети Аль-Азхар. Бонапарт принял их спокойно, он не видел за ними никакой вины, вернул им захваченные во время штурма священные книги и предложил приступить к очищению мечети, после чего возобновить в ней службу. Он также предоставил гарантии безопасности скрывшемуся главе дивана обороны, уважаемому в арабском мире шейху, предавать которого суду Бонапарт не собирался. Проявленная «султаном Кибиром» снисходительность поразила шейхов: на своем пути в штаб-квартиру они неоднократно имели случай убедиться в том, что французские войска жаждут мести за вероломно убитых сограждан, и то, что Бонапарт не боялся игнорировать эти настроения, но руководствовался исключительно соображениями здравого смысла, произвело на них впечатление. Турецкий султан, случись такое, стер бы Каир с лица земли, и это было бы воспринято всеми на Востоке не как неизбежное зло, но как справедливое возмездие. Бонапарт понимал это. С той же легкостью, с которой он защитил Каир от гнева солдат, он отправил адъютанта Круазье в карательную экспедицию по деревням, принявшим участие в восстании и приславшим в Каир вооруженных бойцов. Вернувшись, Круазье вывел на городскую площадь караван ослов, навьюченных мешками. Мешки разрезали, и по площади покатились отрубленные головы.