Лагерь.


В детстве, я несколько раз ездил в пионерский лагерь. Это было не часто, но зато сразу на три смены подряд. Только в конце августа я появлялся в Москве, словно житель далёкой русской глубинки, таращась на толпы людей, автомобили и многоэтажные здания. Это был, своего рода, добровольно-принудительный отдых.
Мне не нравилось покидать уютную квартирку в Кунцево, зелёный дворик, где меня знала каждая собака, и отправляться с группой таких же обречённых на совместное веселье детей за сто километров от Москвы.
Но поскольку моя мама устроилась на один крупный завод, она решила воспользоваться всеми преимуществами солидного предприятия. На нём ежегодно распространялись путёвки в пионерский лагерь «Дружный». Многообещающее название располагало к общению, которое, к сожалению, не редко заканчивалось ссорой. Поэтому всерьёз его никто не воспринимал.
Но оно звучало более благозвучно, нежели соседский «Юный шарикоподшипниковец». «Дружный» встречал тяжёлыми металлическими воротами с деревянной вышкой и сеткой-забором, за которым находились несколько унылых корпусов, построенных ещё на заре развитого социализма. С одной стороны его подпирал тёмный лес, кишащий комарами, клещами и разнообразным мусором, с другой - железная дорога, поезда которой мы с тоской провожали, глядя на них сквозь проволочную решётку.
Нам всем хорошо была известна главная причина нашего заключения - свежий воздух. Он преследовал нас везде и в любое время суток: вечером - в спальне, когда мы ложились в холодные, пропитанные лесной влагой пастели, утром - при пробежке в туалет, с отчаянной попыткой скрыть ненужную пока эрекцию, и днём, когда нам особенно трудно удавалось изображать радость от смотра строя и песни. (Ведь это были те времена, когда наша страна широкой поступью шла к всеобщему суициду - коммунизму.)

Мы жили вдвоём с мамой. За год я успевал так ей надоесть, что она начинала считать дни до конца моей учёбы, словно узник до выхода из темницы. Мне казалось это немного странным, поскольку я был уверен, что мама меня очень сильно любит, и не хочет со мной расставаться. Ведь она сама мне об этом постоянно твердит. А раз так, зачем же ей желать разлуки со мной?
- Мам, я не хочу уезжать.
- Надо, сынок, надо. Все дети уезжают. Тебе не с кем будет играть.
- Нет не все. Вон Серёжа не уезжает.
- Серёжа? Это какой? Тот, что недавно сюда переехал?
- Да. Он говорит, что вообще никогда на лето не уезжал.

Мы познакомились не сразу. Первый раз, когда я его увидел, он был в костюме из светло-синих штанов и парной к ним жилетки. Из-под неё выглядывала клетчатая рубашка. А ещё, на его каштановой шевелюре, с левой стороны, виднелся седой клок волос - довольно странно для подростка. Я с начала не понял, что мне в нём не понравилось, но потом догадался - опрятность. Вся его одежда хрустела от идеально-приторной чистоты. Он выделался на фоне остальных мальчишек нашего двора, как пирожное среди горелых сухарей. Разумеется, нас это задевало, мы не стали брать его в наши игры, и ему приходилось смотреть на них со стороны. Правда, он уже не появлялся перед нами в том костюме, да и пачкался он давно от всей души, но первое впечатление не давало нам принять его в наши ряды.
Как-то, я один слонялся по двору уже два часа, никого из моих старых друзей не было видно. Я не знал, чем себя занять, чеканка теннисного шарика меня уже не развлекала, и надоело не замечать пасущегося неподалёку мальчика с седым локоном. Я подошёл к нему.
- Умеешь в теннис играть?
- Да - ответил он просто.
- Мда? - Я оценивающие оглядел его с ног до головы. - Ну, давай посмотрим.
Я дал ему вторую ракетку, и мы сыграли несколько партий.
В нашем дворе был теннисный стол - это большая редкость! Сейчас его давно уже нет. А тогда вокруг него собиралось много народа. Днём играли дети, вечером - взрослые. Приходили даже из других дворов. Я очень любил эту игру, и быстро достиг в ней определённых успехов. Как мне казалось, довольно высоких. Из детворы меня уже давно никто не мог обыграть, да и некоторых взрослых я заставлял изрядно попотеть.
Но из десяти партий с Серёгой, я выиграл только одну, последнюю. Да и то, думаю, он мне поддался.
- Ух, ты! Чё, нормально играешь. Где это ты так научился?
- Да - отмахнулся он - то там, то сям.
На следующий день мы всем двором затеяли футбол. Я позвал Серёгу. Когда он пришёл, наш местный хулиган Марат, оттолкнул его.
- Куда прёшь? Давно не получал что ли? Смори, огребёшь по морде!
- Спокойно, паря, - остановил я Марата - он со мной.
И мы начали играть. Через некоторое время, прекрасно сыгрались в нападении. Я, как правша пробирался по правому краю, ему оказалось удобней по левому. Отдавая, друг другу пасы, неумолимо подступали к вражеским воротам и там, легко обманув вратаря, забивали мяч.
- Слушай, ты классно забиваешь банки! - Возвращаясь на свою половину, кричал мне Серёга, - где это ты так научился?
- То тут, то там,- отвечал я, весело смахивая пот.
С тех пор уже никто и не помнил, что Серёга когда-то был чужим.

- А-а... Я его знаю. - Сказала моя мама - Я как-то встретила Серёжину маму в магазине. Она рассказывала, что ей сын всё лето торчит в Москве, бедняжка...
- Вот видишь. И я так хочу.
- Нет. Тебе есть куда поехать, а ему нет. У него нет дачи и нет возможности достать путёвку, а у меня есть.
- Но зачем? Разве я тебе мешаю? Я могу тихонечко гулять во дворе, иногда, очень редко, ходить в кино, сидеть
дома, читать книжки, ну или на крайний случай - смотреть телевизор.
Мои ясные очи, не моргая, уставились на мать.
- Зачем ты хочешь, чтобы я уехал? Ты меня не любишь?
- Конечно, люблю, сынуля, - я получил поцелуй в лоб.
- Тогда дай мне что-нибудь на память - сказал я грустно - я буду гладить это, прижиматься щекой и думать о тебе.
Мама задумалась на секунду, потом достала из шкафа мой чистый носовой платок и завязала на нём узелок.
- На. Возьми его с собой.
Как выяснилось, мама меня любит, но я всё равно должен отправляться в лагерь. Это была вынужденная мера. Летом в городе очень душно, нечем дышать. В лесу есть, чем дышать, но негде спать, поэтому и построили домики, обнесли их забором и назвали это место - лагерь. И все дети там должны... как сказать «зимовать», но в отношении лета? «Летовать»?

- Ты поедешь этим летом куда-нибудь? - Спросил я Серёгу.
- В лагерь что ли? Неа. А ты?
- И я нет, - зачем-то соврал я.
- Классно.
- Ага. - говорю.
- Я ненавижу лагерь. Один раз мама попробовала меня туда пристроить. Гнусное место! Еда - гадость, за забор нельзя, но самое страшное - тихий час! Бррр...
- Да...а - понимающе закачал я головой.
- Я не в жизнь туда не поеду!
- И я.
Но моя мама была другого мнения. Она достала путёвку и собрала мои вещи. Близился чёрный день отъезда. Я, как декабрист перед ссылкой, старался запечатлеть в памяти всё, что вижу. Интерьер квартиры, список последних телепередач, вид облаков из окна моей комнаты. Чтобы потом, когда буду плакать ночью под одеялом и гладить мамин узелок на носовом платке, эти воспоминания поддерживали моё страдальческое настроение, соответствующее образу изгнанника.
И тут случилась неожиданность - я заболел. Простудился, когда катался на Серёгином велосипеде под дождём - эта была единственная возможность, выпросить у него это чудо. Своего у меня не было, а тут: большие колёса, блестящие спицы, ручной тормоз на переднее колесо, фонарик с динамо-приводом, и зеркало заднего вида. Мечта!
- Ладно, прокатись немножко, а то мама мне запретила мокнуть. Когда дождь кончится, притащи мне домой. Помнишь мою квартиру? Вон подъезд, - указал он на соседний дом, - шестой этаж, квартира тридцать один. Да, - предостерёг он - на лифт не жми - не работает.
- Я знаю, спасибо - поблагодарил я, затаив дыхание - трудно поверить в такую удачу.
Я восхищённо смотрел, как мои руки дотрагиваются до серебристого руля, нога встаёт на педаль, а попа опускается на кожаное сиденье, которое приятно скрипнуло подомной. Оттолкнувшись от бордюра, я поехал по асфальту, покрытому лужами разной глубины и размеров.
По лицу, по спине, по рукам и ногам меня хлестала вода. Я посмотрел на небо, оно всё было покрыто свинцовыми тучами, дождь зарядил на долго - я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
На утро у меня было тридцать восемь и три, голова раскалывалась, аппетит отсутствовал.
Через день, в восемь утра, я должен был находиться в парке у кинотеатра «Бородино», куда счастливые родители отконвоируют своих отпрысков. Там будут ждать снятые с рейсов автобусы с прикреплёнными номерами отрядов и взрослые люди со странным блеском в глазах, одетые в белые, пионерские рубашки, красные галстуки и пилотки со звёздами - вожатые. Оркестр будет играть «Прощание славянки» (с того времени ненавистное мной музыкальное произведение), директор лагеря произнесёт небольшую ободряющую речь в маленький, пищащий от перегрузок микрофон. Короче, будут созданы идеальные условия, чтобы момент расставания превратился в слезоточащее зрелище, сравнимое по своей эмоциональности с проводами на фронт.
О том, чтобы мне, больному, участвовать в этом волнующем мероприятии - не могло быть и речи. Поэтому я спокойно лежал на диване с неизменным градусником подмышкой.

Я провалялся с температурой пару дней и в принципе был здоров. Но маме, разумеется, об этом знать не стоило. Как только она, возвращаясь с работы, открывала входную дверь, я вскакивал с кровати, выключал перегревшийся телевизор и медленно выползал в коридор. Выдавливая из себя слабую улыбку, еле слышно лепетал: " А -а, мама вернулась". В общем, усиленно изображал измученного недомоганьем человека.
Мама пристально смотрела на меня, трогала лоб и озабочено качала головой.
- Какой ты бледненький, мешки под глазами, губки сухие...
Я тяжело вздыхал и лез в мамину сумку, в поисках чего-нибудь вкусненького. Жизнь казалась мне замечательной штукой.
Но она была бы ещё лучше, если бы мне можно было гулять. Как только температура спала, я стал звонить Серёге, хотел, пока нет мамы, покататься на его велике. Но мне не везло - моего нового друга, как назло, не было дома. Вечером приходила мама, и я не мог уже ему звонить. Не хотел раскрывать истинное состояние своего здоровья. Во время разговора с Серёгой я мог весело рассмеяться. А хорошее настроение - первый признак выздоровления. Перед мамой я старался выглядеть не весёлым, немного подавленным, но не сильно, нельзя было переигрывать.
Так прошло почти две недели.
Я действительно надеялся, что в июне лагерь мне не грозит. Какой смысл ехать туда в середине смены? Там уже все познакомились друг с другом и даже успели подружиться. Я буду выглядеть там белой вороной. Все будут смотреть на меня недобрым взглядом.
Вот приехал, мы тут уже пол срока оттрубили, а он...
Я тоскливо съёжился.

Во вторник мама, как обычно, ушла на работу, а я, как обычно, устроился перед телевизором с пачкой печенья. Показывали один из моих любимых фильмов. Сквозь крики попугая принца Фролизеля, мне послышался какой-то шум у входной двери, я едва успел допрыгать до кнопки и выключить кино (дистанционные пульты в те времена были большой редкостью.) Высунувшись за дверь, я к своему удивлению обнаружил внезапно вернувшуюся маму. Было всего лишь одиннадцать часов утра - что она здесь делает? Я недовольно поморщился - так бесцеремонно нарушается мой режим дня.
- Собирайся, мы идём в поликлинику. - Сказала мама.
Тон её не предполагал возражений. Я стал нехотя одеваться. Все мои попытки разжалобить её своим нытьём о слабости в ногах и лёгком головокружении, не увенчались успехом. Щурясь, как вампир от дневного света, я вышел на улицу.
Моя последняя надежда была на доктора. Он-то должен понять, что мой организм не настолько окреп, чтоб менять привычную московскую загазованность на непредсказуемую свежесть загородной природы.
Всю дорогу я старался дышать ртом. Мне казалось, это заставит мои губы потерять излишнюю жизнерадостность, и поможет им выглядеть сухими и безжизненными. То есть сочетаться по стилю с бледностью лица и воспалённостью глаз. Не важно, что бледность получена в результате ежедневного пребывания в душной комнате, а глаза одурели от многочасового просмотра телевизора.
- Проходите, садитесь, - приветствовала нас женщина в белом халате.
Мама и я прошли в кабинет. Мама села на стул, я встал рядом. Врач что-то писала.
- Снимай рубашку, - сказала она мне.
Я разделся, успел сделать ещё два выдоха через рот, прежде чем она оторвала взгляд от моей карты и взглянула на меня более внимательно.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросила она, подступая ко мне со статоскопом.
- Кхе... Кхе... нормально - попытался я выдавить кашель.
- Как аппетит? Как сон?
- Да, так себе. Не могу долго заснуть, ворочаюсь полночи.
Это была правда. Я действительно долго кувыркался в постели, изобретая новые позы сна. Подушка у меня была каменная, одеяло большое и одновременно короткое, под ним было холодно и жарко, кровать слишком широкая и жёсткая. Бывало, я часами лежал, наблюдая за перемещением отблесков света от проезжающих за окном машин. Я слышал все разговоры прохожих. Их шаги гулким настойчивым стуком отдавались в моей голове. Мне хотелось зарыться где-нибудь, чтобы ничего не слышать. Я накрывался подушкой, но там армия лилипутов шагала у меня в ушах. Это было невыносимо.
- Но в общем, всё нормально... кхе..кхе...
- Так, давай тебя послушаем.
Холодный металл коснулся моей груди. Я невольно хихикнул, но тут же спохватился и жалобно заохал. Докторша продолжала слушать мою тощую подростковую грудь. Я разглядывал себя в круглом зеркальце, висевшем на её голове.
- Ну, что молодой человек, я тоже думаю, что у вас всё в порядке.
Мама облегчённо вздохнула, я с тоской обвёл взглядом кабинет - в подробностях запечатлел в памяти последнее место, где я ещё секунду назад был счастлив.

Мои опасения оказались верны - меня действительно плохо приняли в отряде. Мало того, мы приехали во время тихого часа, и мне пришлось сидеть на улице, перед окнами, за которыми томились мои будущие сокамерники. Некоторые выглядывали и смотрели на меня с завистью. Чтобы не напрягать обстановку, пришлось скрыться в кустах.
После подъёма, я прошёл в спальню, в которой ещё витал запах заспанных тел. Подошёл к своей будущей кровати, положил на неё вещи.
- Нельзя класть сумки на покрывало!
Я обернулся. Передо мной стоял крепкий парень, нагло ухмыляясь.
- Ты не поздно сюда припёрся, салага?
За ним появился потный толстячок.
«Начинается» - подумал я.
- Спокойно, пацаны, он со мной.
Расталкивая делегацию встречающих, ко мне пробирался парень с седым локоном на каштановой шевелюре.
- О! Серёга! А ты чё здесь делаешь? - Обрадовался я.
- Да, понимаешь... Моя мама встретила твою в магазине... И та обещала достать путёвку в этот лагерь. Правда, не была уверена, что удастся. Но, как видишь, удалось... Сам узнал уже накануне...
- А-а... понятно. Ну, ты извини...
- Да не, всё нормально. Мне тут даже нравится. Хорошо, что ты приехал - у нас как раз не хватает правого нападающего. Полуфинал на носу, а мы еле держимся. После полдника давай на поле. Играем с четвёртым отрядом.
В эту ночь я спал, как убитый. Уже засыпая, вспомнил, что не поплакал над маминым узелком.
«Сделаю это завтра» - подумал я, сладко улыбаясь.