Пара четвертая
(из цикла «Парное одиночество»)


Сила притяжения

До земли оставалось каких-нибудь двадцать метров. Доброта и слабость не синонимы, но почему так горько?

С искушенной улыбкой падала вниз, полная любви и самоотречения.

Дождь сегодня не обещали. Артур не любил таскать с собой зонт на всякий случай, лишних деталей не терпел. Погода была капризно-женственная: мягко лучилась предвесенним солнцем, но временами кокетливо пряталась за вспушенными ветряным феном локонами облаков. Пустой день, пустая жизнь. Втянув воздух, как пес, причмокнув с гурманным видом, сглотнул першинку воспоминаний. Выплюнуть не решился. Может еще пригодится.

До земли все меньше высоты. Красивый и хороший не антонимы, но сколько ж это надо подчеркивать! У Лады все было ладно. Кроме одного. Она блаженная. Не от слова «блажь», нет. По другой уважительной причине, по вине обезвечивших обстоятельств, в условиях судьбоносности. У Бога в любимицах. Убогая.

Дождя все не случалось. Толпа текла переменным током, иногда вспенивалась возле узких входов и расползалась разряженными людскими молекулами по площадям. В шумном кафе с отвратительным меню Артур снова подавился ее тенью. Ослепила глупо, читать неудобно. Кофейный напиток напитался никотином, воздушным шариком прикрепился к нёбу, раскачиваясь в такт мыслительной дроби, и нагло вызывал рвоту. Скотина…

До земли один крик. Горько! Она целовалась. Ее обнял грубый асфальт его руками.

Дождь обрушился внезапно миллионами пощечин. Весна скоро.

...

Голубая прядь

Мальвина опустила ступни, укрытые голубоватыми локонами, в воду. Речка золотилась, в улыбающемся на ее волнистом животе, солнце. Берега зачерпнули плывунью мягкими песчаными ладонями, она чуть выгнулась, расплескалась.

Утопиться что ли? Поплыть и лечь на дно. Удивиться преобразившемуся цвету когда-то акварельной голубизны волос. Не узнать попрозрачневших рук. Порадоваться цепкой судороге и с усердием балерины, что крутится, как веретено, наматывая на свой тростинковый стан аплодисменты зрителей, завернуться в нордически спокойное течение, словно в саван. Залюбоваться пузырьками воздуха, которые плавно поднимаются вверх, к тому улыбчивому отражению солнечной физиономии, что прижалась к коже воды и смотрит, смотрит… Сквозь толщу монолитных капель на девочку похожую на розовую фиалку. Как ее пышные юбки поднялись к головке и красиво замедленно колышутся. Сопротивления все меньше, цветок закрывается и углубляется в илистое лоно реки, укореняется покоем и водорослями. Голубая прядь, отстриженная каким-то рачком, прибьется поближе к камышам и тихонечко заплачет.

А на кой ляд это все?!

Пьеро высморкает все сопли в рукава, оттянутые брошенными Его Трубодурным Высочеством барышнями. Горчайше покручинится, сочинит скороспелочку-напевочку о бедной прелестнице Мальвине с кудрями, сотканными из неба. И успокоится. Заблудится в живописной апатии к жестокому миру так убедительно, что снова найдется та, что его пожалеет. Призрит. Но потом, конечно, все равно прозреет.

Собачья верность Артемона иссякнет там, где кость позвонче стукнет. Намордником условностей его не испугать. Научен тявкать сквозь пену лести у клыков. …Мальвины нет? А кто ж теперь накормит?! Хоть вой теперь, дружочек, на луну! Ну вот, опять охота. Простите, я не ваш? Да я и сам не знаю чей… Добытчик. Зверь. Ничтожество – по-русски. Брюхом подметая, он уйдет за свежиной.

А целлюлозная душа непотопляемого Буратино никогда не поймет любовь, доверие, нежность. Да, дятел продолбил у него ямку, напоминающую по вырезу сердце, но она быстро прогнила в сквозное отверстие. Вот теперь потеха ветру проскакивать через этот микротоннель! Почти сопель вышла. Дуй себе, как угодно – чурбану все щекотно. И только. Вечно смешно.

Ох, Папа Карло, и зачем ты красавицу не уберег! Зачем с собой взял?! Хотел как лучше… Прости.