Осенью листья обычно опадают. До вчерашнего дня я любил сладости. А теперь я стал понимать чужие слезы. Играет только одна струна. Она умеет смеяться и не хочет плакать. Но только она живет. Оказываются, что плачут не только одни евреи. И опять Хава Нагила. После одной струны у одинокой скрипки всегда прячешь слезы, как будто ты в чем - то виноват. Я знаю, что не виноват, но мелодия снова и снова с еврейской назойливостью пилит, а потом просто перепиливает. Хава Нагила. Непонятные слова, но опять и опять, снова и снова… Ах, Александр Сердцевич… Мне совсем не понятно, но почему-то хочется встать, взять себя за лямки. Как хорошо, что я не умею переводить. И за этой Хава Нагила я напридумывал… Как хорошо, что не знаю еврейского языка.
Дерево живет, когда три ветки соединяют все четыре части света. Конечно, это: Вера, Надежда и Любовь, а внизу почему-то такая тоска, что стареешься не плакать, а они все равно текут.
И, конечно, она раскинула руки. Тело было ее ослепительно: лучше бы я не смотрел, потому что не смог забыть. Легкий дымок древней библейской пыли из-под странно изогнутой ступни. Я смотрел на ноги – они были бесконечны. Но так хотелось посмотреть выше, но не успел. И так я рад, что ноги были такими бесконечными. Я что-то не успел в жизни, поэтому хочется еще чуть-чуть остаться рядом с вами, и, может быть, опять увижу те ноги, которые я всю жизнь догоняю.
Но все равно Хава Нагила. И я рад, что в своей жизни услышал эту мелодию. И рад тому умному Сердцевичу, который смог додуматься до такой простой вещи. Я бы сам это придумал, но он родился раньше. Мне хочется его обозвать Хава Нагила. Понятия не имею, что это значит. Но знаю, что если меня так обозвали, то я бы не только об этом не забыл, но и улыбнулся и подмигнул тем, кто решил, что я уже умер. А деревья не умирают, когда листья о них забывают.