Поздно ночью, когда всё затаилось в ожидании следующего дня, в дверь Копейкина постучали. Постучали громко, как днём. Находясь в полусонном состоянии, ответственный квартиросъёмщик забыл об осторожности и смело открыл.
Когда холодный воздух ворвался в прихожую и увиделось неприветливое лицо чужого человека, отворивший дверь пришёл в себя и ужаснулся. Надо же! Взял и впустил среди ночи неизвестно кого, даже в «глазок» не заглянул.
И хотя заглядывать было некуда (никакого «глазка» в наличии не имелось), Копейкин понимал, что это слабое оправдание. Ведь можно спросить: «кто там?», и незнакомому голосу не открывать. Или делать это ничего не спрашивая. Да, в конце концов, кто мог явиться Копейкину ночью? Никто из живущих на Земле. К нему и днём то никто не стремился.
Судорожно навалился на, ни в чём не повинную, дверь, но оказалось немного поздно. Поздно ровно на полголовы, которую «пришелец» успел просунуть в чужую квартиру.
- Вам письмо, - сказал он, лишённым эмоций голосом, со страшным звуком вытащил ущемлённую свою часть и растворился в тумане плохо освещённой лестницы.
На полу остался голубоватый конверт, на стене - рисунок, напоминающий буквы греческого алфавита. Дрожащими руками разорвал плотную бумагу, достал сложенный вчетверо лист и сразу понял, что письмо угрожающего содержания. В глаза бросился неровный почерк и полное отсутствие знаков препинания. Копейкин всё-таки прочёл первое слово, называвшее его по имени, и силы покинули его...
Шёл прямо по небу, раздвигая сильными руками плотные, полные слёз грозовые тучи. Прямо над головой равнодушно сияло фиолетовое солнце, а дальше, до самого горизонта, млечные пути и чёрные дыры ещё неоткрытых зодиаков. Если останавливался, неведомая сила опрокидывала вниз, но чем дальше уходил, тем неотвратимее становился леденящий холод, затягивающий в мир пустоты. Успел улыбнуться, когда, льющийся откуда-то издалека, голос Фёдора Шаляпина пропел: «Спи мужичок, дурачок счастливый...»
Утром Копейкина обнаружила, рано уходящая на работу, соседка по лестничной клетке. Опознали несчастного по одежде. Такое лицо могло принадлежать какому-нибудь Дориану Грею, но никак не Копейкину, которого все помнили совершенно другим.