30
После того как мы закончили в прописях написание карандашом сложных буквенных соединений, у нас появились тетради в косую линейку для чистописания. Под зелёной обложкой лежала промокашка – мягкий, вроде бы даже ворсистый листок. Он подсказывал, что отныне придётся иметь дело с чернильницей да пером.
Я долго хранил эту промокашку, напоминавшую о начале учёбы. На ней вдоль и поперёк можно было разобрать простые слова, которые приходилось писать в жизни каждому первокласснику. Если вовремя не промокнуть написанное, то можно рукавом размазать буквы, сделать досадную помарку. Не исключались и кляксы, если на кончик пера попадал избыток чернил.
Моя реликвия рождена в 1«Б» классе Старобобовичской школы и существовала свободной от непредвиденных клякс, исправно служила маленькому хозяину. Глядя на неё, я вспоминал усердие, помогавшее заполнять тетрадные страницы словами «мама», «папа», «семья». Давняя, тонкая, слабая с виду промокашка стала его безмолвным и красноречивым подтверждением. Фиолетовые закорючки и крючки на ней ясны. Их неявный смысл радовал. Посадив хоть одну кляксу, допустив помарку, я лишился бы безупречного снимка неповторимого старта на дороге знаний.
Он внешне хлипкий. Как школа учеников, так и этот снимок объединил листы тетради, их сокровенную суть. Можно было вполсилы разорвать его мягкие волокна, однако, очевидностям вопреки, он проявил живучесть, достойно сберёг каждую из тридцати трёх букв алфавита и первые слова, написанные не как-нибудь, а с нежностью и любовью к ним.