ТЕАТР
Молодой мужчина сидел на скамье в электричке, с зелёным карманным томиком Вадима Шершеневича, он ехал в Москву в МХТ! Удивительное такое название эмхатэ, что-то типа побаюл, отдаёт чем-то японским, сфумато, ага, но, вот вполне приличный театр! Тапиоки он ехал, колеса поезда мерно стучали, он в дутой куртке, словно пузырь, каких-нибудь десять минут назад бродил по платформе, свежий зимний воздух, свобода, а до этого он, прогуливался у крыльца подъезда и ждал такси; «где эти сволочи, думал он, я сейчас опоздаю, у меня электричка через двадцать минут», а Вадим Шершеневич, тем временем грелся у него в нагрудном внутреннем кармане куртки. «Господи! Я еду в театр! На любимую актрису, где эти скоты? Почему до сих пор нет моего такси?!» - он позвонил им уже ещё раз, и тетенька сказала, все в порядке, - машина уже выехала.
Но теперь это уже позади, куртка лежала свёрнутая рядом и на ней сверху был брошен шарф; а он держал в руках зелёный миниатюрный томик Шершеневича и читал:

140. Головокружение душ

Под серокудрую пудру сумерек - канавы дневных морщин!
Месяц! Скачи по тучам проворнее конного горца!
Вечер прошлого октября, ты навсегда окрещён
В Благодарной купели богадельного сердца.

Не истоптать надоедныой прыти событий,
Не застрелить за дичью созвучий охотящемуся перу,
Дни! - Никакой никогда резинкою не сотрёте
Торжественной ошибки октября.

В тот вечер красная вожжа закатов
Заехала под хвост подмосковных сел.
В тот вечер я, Гулливер в стране лилипутов,
В первый раз в страну великанши попал.

Все подернулось сном в невзрачном доме
И не знало, как был хорош
Неизреченный вечер во имя
Головокружения душ!

В этот вечер, как занавес, взвились ресницы,
Красной рампою губы зажглись.
Даже майские зелени невозможно сравняться
С этой зеленью свежих глаз.

Как гибли на арене христиане,
Хватаясь губами за тщетное имя Христа, -
Так с вечера того и поныне
Я гибну об имени твоему в суете.

....
...
....
Эх, руки Новые, хотя бы властью дьявола
Себе приделаю легко
И вот кладу на пламя сердца руку, словно Сцевола,
Чтоб стала сгорета рука.

Ну вот опять этот спор метафизический; а что без Христа, без дьявола не обойтись? Его теперь передернуло мысленно, так кому, кому пишет, имя ее?

Как папироской горящей, подушку лбом прожигая в ночи,
Сквозь зеленое днище похмелья,
Сумасбродно и часто навзрыд лепечу
Неистовое имя Юлии.

...
...
Как к солнцу Икар, к твоему возношусь я имю;
Как от солнца Икар, оборвусь и скачусь!
В последний раз встряхну я буйными строками,
Как парень кудрями встряхнет наавось.

...
...
Буквы сейте проворней, усталые пальцы.
Чтобы пулею точку пистолет не прожег.
Ты ж прими меня, Юлия, как богомольца
Гостеприимный мужик.

И да, а там все шло как по рельсам, а здесь ему мужик нужен оказывается, вот она горькая истина любви - мужику настоящему нужен мужик! Это от грусти! От грусти, да и руки у мужика тёплые, надёжные руки, сильные и тёплые!

Так он ехал и читал-читал, будто заново погружаясь в поэзы неизвестные. И потом, и потом.

И потом он припоминал теперь, что было после? Сперва он наряжал елку дома, отсылал ей фотографии, он отыскал на днях винтажного Деда Мороза, когда наряжал елку у отца! Вернее, даже не елку, он сходил с большим ножом за дом, и уже темнело, он прошёл к заборчику выцветшему из таких прутьев блекло зелёных, как ужасно эти заборчики напоминали ему те самые заборчики его детства, вдоль садиков, школ, а что это был ещё советский заборчик, судя по всему, а советские заборчики они все «на одно лицо», с изогнутыми железными круглыми прутьями! Так вот снег намёл сугробы, и ели в парке занесло, ветки были высоко, и он прошёл к школе, за заборчиком росли молодые пушистые ели; перелазить через забор ему не хотелось, новую куртку можно было порвать, поэтому он прицелился к елке, которая была близко к забору железному; чтобы можно было просунуть руки в прорехи забора и наломать веток. Так он и сделал, нож был длинный тесак, он слегка надрезал ветку, а потом ломал ее. Выходило легко, так он сломил несколько веток, и образовался небольшой букет. Этого было достаточно! Ветки небольшие, но пушистые!

И вот он принёс это все отдал отцу, отец был доволен, - запах, достал вазу и поместил их туда, они их украсили! И он в коробке с искусственной ёлкой нашёл деда мороза, сперва, мышонка, зайца, снеговика, потом жёлтую курочку, и затем деда Мороза, и ещё одного! Винтажного он забрал себе. А аляпистого оставил отцу, и он его привязал к веткам ели!

Он читал в электричке Вадима Шершеневича, и поглядывал на свои пальцы, с крапинкой. Руки слегка жгло, это следы - он и себе нарезал веток для ёлки, припоминая это, как мёрзли руки в лесу, эта процедура была болезненной, да, в случае с отцом он предусмотрел этот опыт, взял острый длинный нож; а сперва нарезал себе веток в лесу вдоль дороги росли молодые ели, они были припорошены снегом, и он выбрав себе молоденькую ель, стал пилить ножом ветки, нож был туповат, а ветки гибкие и неподатливые, иголки впивались ему в пальцы, снег осыпался таял и леденел на дутой куртке, руки сразу замёрзли и покраснели; он едва срезал четыре длинных ветки, но ему показалось этого мало, и он уже отошедши вернулся назад, и волевым усилием, преодолев неприятие и боль в руках, отпилил ещё одну ветку! Теперь у него было пять веток, длинных, ветвистых с молодой сочной и мелкой хвоей.
Так вот он от отца привёз свою вазу и поместил их туда. Ветки были великолепны, молодой лапник. Он привёз пакет с игрушками, и винтажного деда Мороза, там было несколько старинных шаров, некоторые игрушки ещё с прошлого века! Остались от покойной бабушки!

Перед отъездом в театр, он попивал коньяк и под сборник хитов 80-х украшал лапник! Он пристроил Деда Мороза в центр куста, приладил несколько шаров, и привесил гирлянду, протянул ее через гардину к вазе с лапником и получились две линии электропередачи, протянутые параллельно и намотанные на куст; он выключил свет и зажег их, цветные лампочки замигали, задрожали огоньки и забегали, словно электрические мышки.

Пусть читает, она хотела в мою шкуру, и почему я молчал, все эти письмеца, все об одном и том же, все слащаво, все помпезно, как у паралитика с отрезанной конечностью! Пусть читает русского мужика теперь и плачет как рябинка; ох рябинушка и впрямь настоящая, горькая, вкусненькая ишо, а ноги? Вчера на сцену как вышла, в бинокль коленки рассматривал, - родные, советские, да нашенские! Любимые. Вся напомажена, наплюмажена, и асистент хорош гусь, да, иностранное сквозит что-то, немецкое, немецкий еврейчик; бежал сломя голову, думал оторвётся башка, влетел в театр, что конь новогодний! Галопом, и цветов не купил, не успел, а там все спокойно, времени ещё вагон оказывается было, разделся, бинокль взял, бабушка такая участливая - возьмите бинокль, спектакль интересный, и как она догадалась, у меня что на лбу написано 18 ряд 16 место, до меня ведь никому не предлагала, а тут раз и предложила, вот бог все видит, даже глазами старушки насквозь тебя бог видит! Вот ведь как!

И там девочка такая у ворот моих, сразу так задержала меня глазами, такая спокойная, черненькая, азиатская какая-то, но нет, же русская, разглядела дьяволёнка, а я уже не замечал, все внутрь в партер, и потом ведь мелькнуло, понравился ей, за полсекунды? Вот все мы одинаковые, все то у нас на подкорке, трахнуться; трахнуться всем вперёд надо, только никто не признает этого, так я ее подозвал, справиться на счёт цветов, как дарят ли тут, она такая вся участливая - да, после третьего поклона, говорю ей, хотел купить - не успел, и она - в антракте успеете, двадцать минут антракт, - только билет возьмите с собой на всякий случай, и потом там обойдёте по кругу, там вазы стоят можно оставить, попросить, Вам принесет девушка. Все объяснила, вот такая умница - держат Вас там всех как на привязи будто.

Спектакль и впрямь хорош, и бинокль в жилу пришёлся, хотя и не люблю суды, но вот возня эта, заседание, впился глазами как больной. Где же, где же моя Королева?
Вышла! Вся в белом сперва, ножки цок-цокают, хороша, и волосы отрасли, а то были как у ягнёнка. Губы, рот, конечно красный как флаг, будет кривляться, думаю, вот она гламурная обезьянка моя ненаглядная! Но ходит ровно лошадушка! Вяжет сразу, завязала двоих адвокатов, завязала их морским узлом для начала, и потихоньку подтягивает им усики к подбородку! Да, хорошо поют, со знанием дела своего театрального! Ловлю моменты, да, вот погружение свершилось! Свершилось!

И потом будто раз и также ушла неожиданно! Действительно «неожиданная» женщина. Час пролетел как один бой курантов, ни дать, ни взять! Курочка моя выпорхнула из гнездышка и вернулась обратно. И вот же за цветами нужно бежать, как гренадёру! Хорошо тут рядом все, все извечное, палаточка с хачиками, свои ингуши, да, чертовка «чеченский мужчина», это она по цветам определила! Ну, чутьё у стервы не хилое, а как играет, с ней только об этом голова может работать, как где и когда, везде хотеть, ей мясо надо сразу давать и побольше, акула и есть, прям нефтяную скважину бурить и качать золото оргазмическое, ну, и какая боль с этим сравнится? Это титанический труд и легкий вместе с тем, резонный! Бегу за цветами!

Взнуздал себя как гренадёр и лечу, пыль столбом гирляндная по скверам разлетается, от стремительности моей, ох, в этой куртке неуёмной, как чемпион по греко-римской борьбе, только с ногами оленьими, быстрыми. Долетел до палатки цветочной, там черт мусульманин, с косым глазом, букетики в ряд, гляжу, хороши, говорит эти сверху по десять, что по десять? По десять тысяч, а вот эти два по шесть, прицел мой немного защемился сразу, как по десять? А сам, вы офанарели тут? Были же по три? Ай, осекся сразу же - Новый Год! Сам думаю, думаю, время тикает - антракт, все букеты уже перерыл как бородавочник, а это что у Вас там - розы? Да! По чем розы, по 250 голландские!
- Слушай, давай роз на три рубля ммм 12 штук?!
- Хорошо, двенадцать плохо дарить!
- Давай двенадцать алых и одну белую, - как паук заёрзал стал вынимать розы из под пола будто, за бутоны тянет, раз, два, три, сперва по несколько тянул, смотрю - листики будто обглоданные какие-то, сам сердцем опадаю, так из Голландии еле выжили, наверное, а на вид будто из под Сталинграда! Ничего, - думаю, прочувствует, да, и что цветы? Зато тринадцать со смыслом.
- Вам как завернуть? В прозрачную или в бумага?
- Давай в бумагу, дорогой!

Достал бумагу, упаковочная, будто бандероль выйдет, сердце опять опало, ну, бандероль Новогодняя с цветами, да, она даже не заметит, три тысячи выкинь и забудь! Ну, а как без цветов, смотрю на азера, а сам думаю, - подвели вы меня, братки, выкручиваюсь; до этого так гладенько все, а теперь? Розы из Сталинграда будто, бумага фронтовая! Вот она любовь по-военному! Наконец, завернул, со второго раза, что-то там резинкой сперва прихватил показал, мол здесь стебель один, это белый роза! А сам думаю, и там чика, как дёрнешь так и рванет букет как граната! И разметает сердце любимой на рыдания, и так спокойно так уверенно; что ты! Розы брат!
Помог! Помог дорогой - поймёт любимая, поймёт все! Целовать его готов! Я же жить без неё не могу! А он спокойный, не замечает даже как-будто! Сделал своё дело паучье! Взял деньги мои две бумажки синие, говорит по пятьсот только сдача.
- Давай, все равно мне! - а сам радостный, не взял за белую розу, тринадцатая роза в подарок!
Ну, и как водится назад уже полетел, довольный, будто успокоил себя, война кругом милая_хорошая_пригожая! А я тебе розы несу! Голландские! Из под Сталинграда! В бумаге фронтовой! Все по-честному!

Влетел, бабушка меня заждалась уже с биноклем, говорит, что-то я уже тебя потеряла, думаю, ушёл, а я с букетом, Розы!
- Ах-ах-ах искал ходил далеко? А тут вон рядом есть дорогущие по 220.
- Да, долго выбирал, фронтовые нашёл вот, бегу, бегу, - и полетел коньком-горбунком по ступеням театральным! На второй этаж!

Завернул сперва налево, как по стадиону галопом до ваз, сунулся вазы на любой калибр, и все с водой уже; девушка так же там молоденькая имеется. Я с разгону, сразу глазомером вазу определил, и туда букет значит и воткнул как пасхальную лепту, а там воды уровень - сразу и утопил рукоять гранаты моей сердечной! Девчонка сообразила все, занервничала.
- Намочите! Уже намочили,- а сама аж искрится будто фитиль положенный!
Вынул я то сразу букетище своё, будто японское чудище упакованное с присосками; и девка шустрит воду уже отливает!
А рукоять мокрая у букета! Подмок!
- Надо отрезать!
- Если есть чем у Вас? - девчонка кипит, - думаю, вы тут что все не дотраханные!
- Или оторвать!
Начинаю отрывать куски бумаги фронтовой, немного оторвал, остальное задрал в гармошку, смотрю на девушку, вроде успокоилась, как после оргазма! Задышала! Задышала родимая!
Поставил букет в вазу!
- Вы мне принесёте? 18 ряд партер, 16 место!
- Да, конечно, я принесу, - все-таки азиатка моя лучше, спокойнее добрее!

И вот уже, расслабился, сноровка! Хорошо, когда сердце тренированное, столько пробежал, от метро, и ещё столько же в антракте, девок перебаламутил, и неужели ей так моя шкура по нраву; ведь просила ещё! Просила! Да, люблю я тебя, люблю! Возвращаюсь на место, своё, там азиатка неприкаянная, глаза томные жалостливые, видно муштрует себя, держит, а места себе не находит, грустно, а у меня адреналин в ушах ещё хлещет струёй! Отдыхаю я душой, бедняжка; хорошая ты, хорошая! Молоденькая совсем! Ввалился в зал, занял место! Представление же вот-вот начнётся! Чую упекут бедолагу!
(27.12.2020)