ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

Глава двадцать седьмая.

Дни, что недавно летели, как на крыльях, теперь поплелись черепашьим шагом. Антон жил как будто по обязанности и обычные дела выполнял с огромным усилием.
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить..
Часто слышал этот романс по радио. Теперь машинально напевал. И всё думал, думал. «То, что Асенька уже нашла свою судьбу – это верно. Я не мог бы дать ей того, что дал её муж. Плюс – они любят друг друга. А со мной – чтО у ней связано? Радости – капля, а потом – столько бед! Я не виноват, но ей от этого не легче.
Конечно, Асенька – не Ануш. Она – тихое солнышко, как сказал папа о маме. Но не мне оно будет светить и не меня согревать. И мне не за что её прощать, уж скорее она должна меня простить и забыть. (Наверное, уже простила и забыла.) У неё теперь своя дорога, у меня – своя.
Наши судьбы – две дороги:
Перекрёсток – позади.
Это – тоже со старой маминой пластинки: песня из фильма «Возраст любви». Хорошие песни были в то время!
Итак, перекрёсток позади. Где она, моя дорога? И что меня ждёт?
Папа изменил свою жизнь после службы в армии. Было ему двадцать лет: вся жизнь была впереди. А я должен начинать всё сызнова после тюремного заключения. И мне скоро сорок. Я в два раза старше его, тогдашнего. Полжизни позади. Стакан наполовину пуст.
− Но наполовину полон – спорил он сам с собой. – Значит, есть шанс что-то исправить. Дядя Арсен сказал отцу; «Ты свою судьбу ещё найдёшь. И найдёшь обязательно, помяни моё слово». Был ли бы он так же уверен в этом сейчас, в наше время?
Отец не вернулся в село из-за Ануш и желания учиться дальше. Я уже отучился, а шансов встретить прежнюю любовь в родном моём городе – почти никаких (и слава Б-гу!) Так есть ли у меня причина после освобождения не возвращаться домой? И ответил себе: «Есть, и очень веская. Как смотреть в глаза соседям? Учителям? (Школа-то рядом). Друзьям, допустим, можно объяснить, что не виноват. А всем остальным? Всем подряд объяснять? Невозможно, да и незачем». Даже если знакомый при встрече просто поздоровается, в его взгляде и тоне невольно Антону покажется: «Уголовник! Наркоторговец!» Это – как клеймо. (Вспомнил: Асенька боялась выйти на улицу, запиралась в своей комнате, чуть не заболела. Из-за того и переехали). Конечно, жалко родителей. Из-за них, может быть, недельку дома выдержит. А потом – вон из города, и куда-нибудь подальше, где его никто не знает.
Сам себя осадил: «Что значит «куда-нибудь»? Надо точно знать, куда. И это должен быть большой город. А в любом большом городе первое дело – работа. Второе – жильё. И то, и другое – приличное. Его родители могли какое-то время перебиваться в съёмной комнатушке, потом – в коммуналке. Время было такое: все так начинали. По крайней мере, большинство. Сейчас не то: без жилья и приличной работы даже молодой и красивый парень с чистой анкетой не может создать семью. Красивая, умная и порядочная девушка, (а другой Антону не надо), не станет ждать всю жизнь и губить свою молодость в нищете.
А времени, чтобы устроить свою жизнь, у него осталось мало: на пятом десятке...Нет, дело даже не в этом: Григорий Михайлович своей жене в отцы годится. Дело в том, что у него нет шансов сколотить хотя бы небольшое состояние, чтобы обеспечить будущей семье приличную жизнь Конечно, может случиться всякое. Ведь и женщины теперь бывают очень успешными в своей карьере. Они не ждут богатого жениха, а сами завоёвывают себе место под солнцем и приобретают всё, что хотят. «Встретить бы такую!..» − мечтал Антон. И тут же осаживал себя: «Что за маниловщина! Такие «бизнес-леди» вращаются в своём кругу, и вряд ли я могу туда попасть. Так что на этом варианте можно поставить жирный крест».
«Что же ещё мне светит?» − размышлял он. Иногда на него накатывало желание посмеяться над собой. Просто пошутить, повеселиться. Тогда он думал: «Асенька встретила богатого старика. А что если мне встретится богатая старушка? Этакая скучающая вдовушка, желающая развлечься... Так чтО мне – превратиться в «жиголо»? Он чуть не расхохотался: «Для этой роли я староват: это – для молоденьких смазливых юношей, почти мальчиков. Ну, допустим, какая-нибудь престарелая интеллектуалка с толстым кошельком захочет иметь со мной дело. И что же? Весь день занимать её умными разговорами; каждую ночь ложиться с ней в постель, как на плаху, изображать знойную страсть, а утром – брать за услуги деньги, пусть даже большие деньги»? Он с омерзением передёрнул плечами: «Нет, уж лучше тюремные нары и казённая пайка».
Так день за днём он перебирал варианты своей дальнейшей жизни, от самых скромных до самых фантастических. Однажды подумал: «Санька вынужден был просить помощи у Семёна, хотя тот отбил у него жену и приобрёл равные права на его сына. А я...Может быть, и мне обратиться за помощью к Григорию Михайловичу? Как освобожусь, разузнать их адрес – и нагрянуть, как снег на голову. Выручай, мол, моя бывшая любовь. Асенька – добрая душа: кинется к мужу, уговорит помочь. Может, и деньжат подкинут на первый случай», − издевался он над собой. Но представил презрительную жалость и стыд за него в глазах Асеньки... и содрогнулся от ужаса и омерзения: «Нет уж, человек я бедный, но не дошёл до того, чтобы милостыню просить. Да ещё у них. Лучше сдохнуть под забором. Живите и дай вам Б-г счастья. Я вас не потревожу: я уж как-нибудь сам».
«Как-нибудь сам, как-нибудь... Но как?» Мысль его металась пойманной белкой в запертой клетке в поисках выхода – и всюду натыкалась, как на железные прутья, на два препятствия: на безденежье и уголовное прошлое. Заработанных денег едва хватит ему одному на год жизни, и то если жить у родителей и не платить за квартиру.( Одна мысль целый год сидеть взаперти и бояться встречи со знакомыми приводила его в ужас.) Уехать куда-то с этой суммой? Растратит месяца за три. А что дальше? Представил себе, как входит в какой-нибудь офис, и молоденькая секретарша приветливо спрашивает: «Чем могу служить?» Прилично одетый мужчина в очках ( таким он себя представлял) говорит, что пришёл по объявлению о вакансии. Предъявляет документы. Вначале лицо секретарши, перебирающей документы, по-прежнему приветливо. Но вот, повернувшись к компьютеру, она нажимает несколько клавиш и смотрит на экран... Выражение лица её меняется, становится натянутым. И ледяным тоном она произносит: «К сожалению, место уже занято». Всё понятно: информация о судимости за наркоторговлю и пятилетнем сроке заключения, как шлейф, тянется за ним и будет преследовать всюду. Так что о приличном месте придётся забыть. И денег нет. И что тогда? Вернуться домой и сесть на шею больным родителям, которые и так еле сводят концы с концами? И это ему-то, в сорок лет!
Или пойти на любую работу? Хоть грузчиком в магазин? Выпивать каждый день и стать алкашом? ( Вспомнил рассказ Серёги про Эдьку Сухого.)Нет уж, это дурак учится на своих ошибках, а умный – на чужих.
Опять удариться в подпольный бизнес? Разыскать какого-нибудь нового Степана Ивановича? Хоть немного пошиковать? А дальше? Попадёшься во второй раз – определят в колонию строгого режима, прямо к рецидивистам. Вот там уж хлебнёшь горюшка. Небо с овчинку покажется...
Однажды с предельной ясностью понял: «Там, за воротами тюрьмы, нет мне места. Уж лучше мне из тюрьмы не выходить... А ещё лучше, − с горечью подумал он, − лучше бы мне совсем не родиться».
Уж лучше бы ты, маменька,
Меня и не рожала.
Тогда,чуднАя женщина,
И ты, и папа мой
Забот имели меньше бы,
А я – и никакой.
Чёрный юмор девяностых. Кто это пел? Маша Распутина, кажется... Захотелось размозжить себе голову о каменную стену камеры. Зачем тянуть резину и медленно загнивать? Остановил всхлипывающий голос матери, вспомнились её слова «Сыночек! Пожалей нас! Ты у нас один, мы для тебя живём!»
«Что получается? – подвёл он итог. – Жить нельзя, умереть. Это с одной стороны. А с другой – умереть нельзя, жить. И жить нельзя, и умереть нельзя. Что же делать?»

Глава двадцать восьмая.

Он впал в тяжёлую депрессию: пропали аппетит и сон. Уже через неделю молоток выпадал из ослабевших рук. А ещё через неделю он не смог подняться с постели: кружилась голова.
В тюремной больнице разговорился с соседом по палате. Всё ему рассказал. И в конце добавил: «Как видишь, настоящее моё – ужасно, а будущее – его у меня вообще нет. Сдохнуть бы, но не могу: стариков моих жалко. Я ведь у них один, это их убьёт. А где найти силы дальше жить?»
− И знаешь, что я подумал? – он вдруг оживился. – Где-то читал я, что прошлое не исчезает, а остаётся... ну, в параллельных мирах, что ли. Даже будто есть на земле такие места... ну, как «чёрные дыры», и, если в них попадают, то пропадают бесследно, но некоторые возвращаются и уверяют, что были впрошлом... даже чуть ли не в прошлом веке.
− Я тоже что-то такое слышал или читал, − подтвердил сосед. – Ну и что?
− Вот я и думаю: всё хорошее в моей жизни осталось в прошлом. Это короткое время, чуть больше трёх месяцев, когда я действительно жил и был счастлив: от встречи с любимой до разлуки. И вот если бы я теперь мог... хоть ненадолго возвращаться в то прошлое, снова переживать его... день за днём. Не просто вспоминать, а прожить эти дни. Понимаешь?
− Да. Но ты хочешь на три с лишним месяца уйти из этой жизни в тот мир. В прошлое? А потом вернуться, что ли? Но ведь это невозможно. И даже если бы это было возможно: это всё равно что умереть. И убить твоих стариков.
− Да нет. Я всё понимаю: я ж не окончательно свихнулся. Я хотел бы каждый день хоть несколько часов пожить в прошлом, испытать всё заново, а потом – вернуться к этой жизни и потерпеть её как-нибудь... до следующего ухода в прошлое. Понимаешь?
− Понимаю, − медленно проговорил сосед. И, немного подумав,сказал: «А, знаешь, это можно сделать».
− Как?
Сосед оглянулся на дверь и убедившись, что в палате никого нет, достал из-под подушки коробочку. Протянул её Антону. В коробочке были небольшие белые таблетки. Сосед, ещё раз оглянувшись, тихонько прошептал: «Спрячь и никому не показывай. Если найдут – я ничего не знаю. А теперь слушай: на ночь прими сначала одну. Почувствуешь сам, если мало. Тогда прими вторую. Утром мне всё расскажешь».
Антон еле дождался вечера. Как только стемнело, он принял одну таблетку. Лёг на спину, закрыл глаза и стал ждать. Прошло минут пятнадцать-двадцать. Вдруг перед закрытым глазами заплясали какие-то светящиеся точки. Они то вытягивались в нити, то сворачивались спиралью, то становились какими-то кружочками. Кровать его стала тихо покачиваться, как на волнах. «И это – моё прошлое? – подумал он. – Ничего похожего».
Рука нащупала вторую таблетку и стакан с водой. Не открывая глаз, приподнялся и принял вторую таблетку. Снова откинулся на подушку.
Теперь он ждал недолго и поначалу просто испугался: как будто он в каюте корабля во время шторма. Или в самолёте, когда тот резко снижает, а потом так же резко набирает высоту. Его то подбрасывало вверх, то опускало вниз, то вдруг кружило на одном месте. Он вцепился обеими руками в края кровати и тихо, сквозь зубы застонал. «Я умираю?» − подумал он. Но тут откуда-то издалека, как с другого берега большой реки, донёсся голос соседа: «Не бойся: это пройдёт. Ну, пока».
И правда, вскоре всё успокоилось, а потом и вовсе исчезло: и палата, и кровать, и сосед. Он поднимается по лестнице своего дома на пятый этаж. На нём – добротный костюм, в руке – сложенный зонтик: день сегодня пасмурный, моросящий дождик зарядил с утра. Небо серое, в тучах. Одна радость: скоро в доме будет гость, друг отца, который помнит Антона ещё ребёнком.
Вот Антон уже на кухне, и дядя Арсен поднимается ему навстречу. Обнимает... и зовёт кого-то. Кто это за спиной матери?.. Б-же, да это Асенька! Такая, какой он увидел её в первый раз: и эти чёрные шелковистые локоны, и огромные сияющие чёрные глаза с синим отливом..., и тихий мелодичный голос..., и ослепительная улыбка, которая осветила и её лицо, и хмурый день..., и всю его жизнь!А как шло ей простенькое кремовое платьице с мелким чёрным рисунком, перехваченное в тонкой талии узким шёлковым пояском!
После ужина они идут гулять, заходят в сквер. Санька и Серёга сидят на скамейке и провожают девушку восхищёнными взглядами. Родители и гость ушли вперёд. Они расспрашивают дядю Арсена о родной деревне отца, где его друг живёт до сих пор. Смеются, вспоминая детские шалости и юношеские забавы, армейскую службу.
А Антон с Асенькой беседуют о книгах, музыке. Удивительно: им нравятся одни и те же книги (Тургенев, Грин, Гюго.)И музыку оба любят мелодичную, романтическую: Шуберт, Чайковский, Верди. Из современных эстрадников – никого: нет в их песнях души, один ритм.
− Надо, чтобы душа пела, смеялась и плакала, радовалась и грустила. Тогда это песня, − говорит Антон.
− Как верно вы говорите! – восхищается девушка. – И как приятно слушать правильную, красивую речь!
Антон польщён и краснеет.
− Это оттого, что читать люблю.
− И я: если хоть одну страничку в день не прочту, будто мне чего-то нехватает. Вот и в дорогу всегда книгу беру.
− А что вы взяли в этот раз?
− Стефана Цвейга. «Письмо незнакомки».
− Знаю. Читал. У меня есть его «Избранное»... Вернее, эта книга у меня была.
− А где она теперь?
Антон замялся: не сказать же, что продал, как и многие другие любимые книги, когда учился и нуждался в деньгах. Он говорит: «Я её другу подарил».
Как быстро пролетел вечер! Пора домой: завтра рано вставать – и на работу. Тут же решил: «Непременно возьму отпуск». Впереди целая неделя! И каждый день – видеть её. Всё-таки хорошо жить на свете!

Глава двадцать девятая.

Наутро сосед спросил Антона:
− Ну как?
− Как будто живой водой умылся. Я встретился с ней. Держал её руку, говорил с ней. Я вернулся в прошлое. Как называются эти волшебные таблетки?
− Они называются «экстази».
− Очень верное название: я в экстазе, я в восторге.
Помолчав, спросил:
− Это наркотик?
− Да. Но сейчас, по сравнению с новыми, просто страшной силы, «экстази» − очень слабый и почти безвредный. Но ты будь осторожен: к нему привыкаешь и больше без него не можешь. А потом и его мало, и переходишь на более сильные. Вот это уже опасно и как правило плохо кончается.
− Чем кончается?
− Смертью от передозировки.
− А если дозировать правильно?
− Как ты определишь это «правильно»? Организм требует ещё и ещё, и ты не можешь остановиться: ты уже собой не владеешь.
− И что же мне теперь делать?
− Держаться подольше: два, три дня – сколько сможешь. Ты сейчас – как на канате над пропастью: одно неверное движение – и рухнешь вниз. К тому же учти: это зелье дорогое.
( «Знаю»,− подумал Антон, вспомнив свою работу у Степана Ивановича.) А вслух сказал: «Спасибо, друг. Я буду держаться».


Глава тридцатая.

Странная жизнь началась теперь у Антона. Вернее, две жизни: одна – реальная, которую он и жизнью-то не считал, а так... тянул лямку. Словом, не жил, а существовал в ожидании другой жизни, настоящей. А наступала она через несколько минут после приёма волшебных таблеток. Он переносился в прекрасное прошлое, он был счастлив..., и она была рядом..., его любовь... Жизнь манила, звала в прекрасные дали, и сердце пело, пело, как асенькина скрипка... А потом – снова постылая реальность, где нет слова «хочу», а есть только «надо».Особенно тяжело было просыпаться в больничной палате и знать, что два-три дня надо держаться и не принимать таблеток. И опять возвращались проклятые мысли: «Как жить? Что будет дальше?» И опять Асенька была далеко, и рядом с ней – другой мужчина, её муж. И это – навсегда!.. А только что была рядом, и её шелковистый локон щекотал ему щёку, а её рука спокойно лежала в его руке...
Нет, надо скорей выбираться отсюда. Снова в камеру и на работу. Там хоть забываешься, усталость не даёт погружаться в этот кошмар раздумий о будущем, в эту пропасть очаяния. Он стал усиленно проситься снова на работу, уверял врача, что здоров. Врач резонно заметил, что аппетит по-прежнему плохой, а спит он совсем мало. «Посмотрите на себя! – врач подносил к его лицу зеркало. – Видите круги под глазами? Вы же почти не спите. А почему ни разу до конца не доели обед? Что вы себе думаете? Вас же ветром качает на ровном месте. Настоящее привидение, живой скелет, кожа да кости. Нет, дружище. Пока не поправитесь, не станете нормально есть и спать, о выписке и не думайте». «Ты и правда, поднажми-ка на еду и перестань изнурять себя всякими мрачными мыслями, − посоветовал сосед по палате. – Тебе, действительно, нужно чем-то отвлекаться от своих заморочек, а здесь нечем, кроме таблеток. Дай себе неделю сроку и добейся, чтобы врач поверил в твоё выздоровление».Антон, скрепя сердце, взял себя в руки и неделю, давясь и ругаясь, доедал до конца суп и кашу, а ночью старался отвлечь себя, как мог: считал до тысячи, вспоминал анекдоты, представлял, что идёт по пустыне. Словом, за неделю добился того, что прибавил в весе, лицо порозовело, и врач после очередного обхода сказал: «Ну, с Б-гом. Возвращайтесь на работу. И почаще говорите себе: «Всё будет хорошо». И пропел две строчки из знаменитой песенки, знакомой по фильму «Первая перчатка»:
А если грустно нос повесил,
Значит, будешь побеждён.
Сосед по палате дал ему две коробочки «экстази» и сказал на прощанье: «Это последнее, что могу дать бесплатно: они ещё из старых запасов. За новые придётся платить. Я тоже скоро выписываюсь, а пока тебе хватит. Как меня найти, ты знаешь: я в другом отряде, но обедаем мы в одну смену. Если что нужно, дай мне знать глазами: посмотри на меня, потом – на дверь. Выйдем вместе, а там договоримся, сколько тебе нужно и сколько это стоит. И помни: держи себя «на вожжах» и принимай их как можно реже. Ну, пока!» И протянул Антону руку.

Глава тридцать первая.

Когда Антон вернулся в камеру, его ждала приятная новость: начальство решило организовать специальный отряд из особо отличившихся в труде и лучших по поведению заключённых. У них удлинённый рабочий день, но они могут работать и сверх нормы. Каждый отработанный сверхурочно час сокращает срок их заключения. И работа посложнее: ремонт мебели для камер, кабинетов, столовой и «красного уголка». Антон с радостью записался в отряд: неограниченный рабочий день – то, что ему нужно. Вместо наркотического дурмана – работа до упаду, чтобы все мысли вон,и к вечеру – только бы добраться до нар и уснуть, как убитый.
Поначалу так и было: дней двадцать он работал, как одержимый. Да и сама работа была посложнее: не просто молотком стучать, вбивая гвозди, а соображать, как лучше исправить поломку; точно отмерить, обработать рубанком, «ошкурить» наждаком доску, подогнать её так, чтобы вещь была, как новая. Это отвлекало от изнуряющих мыслей. А о физической усталости он просто забывал, пока не валился с ног, а глаза сами собой не закрывались.
Но такое переутомление не проходит даром, тем более, что и обед он глотал, почти на ходу доедая хлеб, а иногда и просто оставляя порцию недоеденной: усталость лишала его аппетита. Вскоре он стал плохо засыпать,часами лёжа с открытыми глазами и глядя в потолок. Он часто отказывался от прогулок и убегал в цех ещё поработать, а вечерами в душной камере кружилась голова. Кончилось тем, что однажды прямо в цеху сильная боль под левой лопаткой так скрутила его, что он едва добрёл до медпункта. Врач сначала прослушал его со стетоскопом, а затем сделал электрокардиограмму. Посмотрев результат, спросил:
− Сколько часов работаете?
− Не считал. Работаю, пока есть силы.
− А сколько времени проводите на свежем возухе?
− Только дорога в цех и обратно.
− А прогулки?
− Некогда.
− Ну, вот что, − сказал врач. – Эту трудовую вахту немелленно прекратить. Вы же до инфаркта себя доведёте! Пока что надо дать сердцу отдых, а там посмотрим.
− Доктор! Надеюсь, я не лежачий больной?
− Нет пока. Но легко можете им стать. А потому – он подал Антону листок− Это моё распоряжение отправить вас на лёгкую работу и не больше, чем на полдня: в столовую картошку чистить или ещё что—нибудь подобное. Ничего тяжёлого не поднимать! И не расставайтесь вот с этим, − врач протянул ему таблетки. – Это валидол. Если почувствуете боль, сразу таблетку под язык.
Теперь у Антона было сколько угодно свободного времении, и он не знал, куда себя девать. Раньше, до приступа, он с удовольствием ощупывал в кармане две нетронутые коробочки с «экстази», говоря себе: «Вот что такое трудотерапия: и глупые мысли не лезут в голову, и здоровье не гроблю этими таблетками». А теперь... он всё больше тосковал о том времени, когда, приняв две таблетки, хоть на время переселялся в лучшие дни своей жизни. И однажды не выдержал. Принимая таблетки, успокаивал себя: «Я же никому не приношу зла. Чем я виноват, что у меня нет другой радости? Я буду следить за собой, не позволять себе лишнего».
Но это оказалось труднее, чем он думал. Вскоре он стал замечать, что двух таблеток ему нехватает: прекрасная картина внезапно гасла, как экран в кинозале, когда рвалась плёнка.Его как бы отбрасывало с сияющих высот в тёмную и душную камеру. И это среди ночи, когда надо лежать тихо, чтобы не разбудить товарищей! Он лежал и тихо плакал от бессилия что-то изменить, не увеличивая дозу: ведь он знал, к чему это приведёт, его же предупредили! «Ну, хорошо. – говорил он себе. – Я же должен дожить до утра и выспаться. Утром я что-нибудь придумаю. Пойду к врачу, попрошу снотворного, что ли. А сейчас...» И рука его сама тянулась к таблетке. К врачу на другой день он, конечно, не ходил по причине, в которой боялся признаться сам себе: потому что... не хотел просто так засыпать. Потому что этими снами он и жил, они стали его потребностью. И все его благие намерения исчезали, как только наступала ночь, и он предвкушал наслажднеие чудесным сном.
Когда вторая коробочка была уже пуста наполовину, поманил взглядом бывшего соседа по палате. ( Видел его в столовой каждый день, и они приветливо кивали друг другу). Встретились в тихом уголке, за хозяйственным двором. Антон, делая вид, что прикуривает, тихо сказал:
− Продай ещё «экстази».
− Давно к ним вернулся?
− Как только из отряда ушёл: сердце забарахлило.
− Так это ж совсем недавно было! Когда успел две пачки использовать? Я ж тебе говорил: держись два-три дня. Тебе бы на месяц хватило, а то и больше!
− Держался. Теперь не могу.
И рассказал о своих мучениях. Помолчали. Товарищ сказал:
− Один мой знакомый, когда мы вместе лежали в больнице, что-то говорил о старых и больных родителях, ради которых он живёт. ЧтО изменилось?
− Ничего не изменилось. Твой знакомый по-прежнему любит своих стариков, но только ради них жить не может. А больше – не для чего. Если что-то ( или кто-то) ещё появится, твой хороший знакомый наизнанку вывернется, но выплывет на поверхность. Иначе – грош ему цена. Туда и дорога: пусть гибнет.
− А пока пусть гибнет?
− А мы все на земле пока, − вдруг весело сказал Антон и хлопнул приятеля по плечу. – Ну, хватит философии. Называй цену.
− Хорошо. Дам тебе сразу блок, коробочек десять: будем часто встречаться – вызовем подозрения. Должно хватить на месяц, даже при твоих теперешних аппетитах. Говорят, с «экстази» ещё можно «соскочить» и вернуться к нормальной жизни. А вот с тех, что покрепче, врял ли. Я, по крайней мере, таких не знаю.
− Хорошо. Сколько стоит блок?
Товарищ на обрывке бумаги написал цифру и протянул Антону. Тот побледнел:
− Где же я возьму такие деньги?
− Это твоя проблема. Думай. Или завязывай с этим. Ну, пока. Мы и так уж слишком долго здесь стоим: вон и охрана к нам присматривается.


Глава тридцать вторая.

Теперь все мысли Антона были об одном: «Как быть дальше? «Завязывать», как советует приятель, или любой ценой добывать деньги и купить блок «экстази»? Сначала подумал: «А, может, это Всевышний уберегает меня от гибельных таблеток и толкает на верный путь? Попробую проверить, так ли это. Если выдержу, если Он пошлёт мне хоть какой-то знак, какую-то надежду ( во сне, что ли) – значит, мне суждено ещё быть счастливым. Тогда буду держаться. Если нет...» Дальше он не хотел думать.
Шли дни, а «знака» не было. Наоборот, сны его превратились в кошмары. То ему привиделось, что он сидит в какой-то тёмной комнате, полной странных магических предметов: черепов, чучел птиц и другой чертовщины. А напротив сидит Некто в чёрном. Из-под капюшона видны только горящие зелёным огнём глаза под кустистыми, соломенного цвета бровями, похожими скорее на торчащие усы. Он протягивает Антону когтистой лапой какой-то листок и говорит скрипучим, каркающим голосом:
− Ты обещал мне расписку кровью? Так распишись.
− За что?
− За то, что смог порвать с ненавистной работой и целых три месяца видеться со своей подружкой.
− А потом? Что было потом? Обманщик!
− А я тебе больше ничего не обещал.
− Негодяй! За три месяца встреч – столько мучений? Сгинь, сволочь!
− Ах ты подонок!
И когтистые лапы тянутся к нему, а он как будто прирос и не может двинуться с места. И Антон с криком просыпается.
То ему снится, что он стоит посреди зелёного луга, за его спиной – глухой забор, и оттуда доносится запах, какой бывает от только что освежёванных туш забитых животных. Такой запах был возле мясокомбината в его родном городе. От этого стойкого запаха бойни Антона всегда тошнило, и он не понимал, как люди могут жить рядом с этим страшным местом−. «Итак, я возле бойни, − подумал он. – Но как я сюда попал? И зачем?» Вдруг он слышит за своей спиной короткое ржание. Оглядывается – прямо перед ним стоит старая, костлявая кляча. Она едва держится не дрожащих ногах, а двое рабочих упорно тянут её к воротам бойни. Они на минуту остановились, чтобы передохнуть. Закуривая, один говорит другому:
− Вот упрямая коняга! И смотри-ка: в чём душа держится, а как упирается! Видно, сильный был конь.
− Конечно, − вступает в разговор другой. – А умница какая! Чует, что на смерть ведут. А умирать кому же хочется?
Антон внимательно приглядывается к коню – и вздрагивает: «Б-же праведный! Да ведь это же конь моей мечты! Из моего детства!» Шкура потускневшая, с проплешинами – но кое-где сохранились кусочки, блестящие гладкой тёмно-шоколадной шерстью. А грива и хвост! Да, спутанные, поредевшие, но... чуть воображения – и вспомнишь, как они развевались на бегу. Длинные, шелковистые. А конь поднимает голову и глядит на него своими большими, удлинёнными чёрными глазами. В их глубине – голубые искорки. «Такие же глаза, как у моей Асеньки! – с нежностью думает Антон.
Межу тем рабочие докурили и снова взялись за уздцы: «Пошёл!» Конь упирается изо всех сил, и рабочие, ругаясь, почти волокут его к воротам. А он поворачивает голову назад и смотрит на Антона, как будто молит вступиться, защитить. И из прекрасных чёрных глаз коня текут слёзы. «Постойте!» − хочет крикнуть Антон. И... просыпается. Приподняв голову, замечает: подушка мокрая от слёз.
Каждая ночь приносила сон всё страшне и отвратительнее. Например, вот этот: жаркой летнеё ночью он видит себя на какой-то горе, возле костра. А вокруг него пляшут голые визгливые женщины. Среди них есть и молодые, и довольно симпатичные, но в основном− старые и безобразные. Их длинные волосы растрёпаны и дыбом стоят на головах, раздуваемые ветром. Накрашенные лица напоминают грубо размалёванные маски. Кривляясь и подпрыгивая, они выкрикивают:
− Это наша ночь! Раз в году мы делаем, что хотим.
− Эй, юноша! Хочешь с нами порезвиться?
− А вы кто такие?
− Не видишь? Мы – ведьмы. Обычно мы живём среди людей и выглядим так же, как они. А сегодня мы – среди своих. Иди к нам!
− Не хочу. Пустите меня.
− Ну уж нет! Попал к нам – будь как мы.
− Вы мне противны.
− Скажите на милость! Он нами брезгует. А чем мы хуже твоей Асеньки?
− Не смейте произносить это имя!
− Да она тебя забыла давно и ласкает своего старичка. А ты− по ней сохнешь, дурак!
− Откуда вы всё знаете?
− Так мы же ведьмы. А ведьмы всё ведают. Знаешь, какие мы искусные в любви?
− Не называйте любовью грязный разврат!
− Скажите какой чистюля! Мы тебе свои ласки бесплатно дадим, не то что твоя Валечка.
− Заткнитесь! Вы мне надоели.
− Подруги! Он же пятый год без бабы. Может, он уже ни на что не годится.
− А вот мы сейчас проверим!
Они окружили его и придвигаются всё ближе. Потные тела, раскрытые рты, которые дышат смрадом. Он отчаянно вырывается под визг и хохот... и просыпается в холодном поту.
Теперь он уже не ждал ночных сновидений, как после «экстази». Теперь он... боялся этих снов. Боялся засыпать, а, проснувшись ещё до рассвета, старался о чём-нибудь думать, чтобы опять не заснуть. Постепенно в голове его зрела мысль: «А, может, эти ужасы, эти ночные кошмары – они и есть тот знак свыше, которого я так жду? Ведь, спасаясь от наркотиков, я стремлюсь жить земною жизнью, как все вокруг меня ( по крайней мере, большинство ). А что получаю в награду? Ищу спасенья в труде – наживаю болезнь. А эти сны... если вдуматься, они же не бессмысленны. Что меня ждёт в реальной жизни? Этот дьявол, что требовал от меня расписку кровью... ведь это просто обманщик. Я и в тюрьме оказался потому, что меня обманули, подставили. А прекрасный конь, превратившийся в клячу, которую тянут на живодёрню, а он плачет, как человек, и молит о помощи? Это гибель моей мечты, моей прекрасной мечты!.. А что взамен любви? Шабаш ведьм и свальный грех! Они смеются надо мной, а ведь они во многом правы. Они мыслят реально, эти чудовища, и говорят чистую правду.
И это – жизнь? И ради неё стОит удерживать себя от того, что даёт мне хоть каплю радости, хоть ненадолго? От такой жизни люди спасаются, как могут! И я спасаюсь, как могу.
− Но это смертельно! – предостерегает другой голос. – Опомнись! Может быть поздно.
− А жить обманом, жестокостью и развратом – это не смертельно? – спорит с собою Антон. – Это не убивает? Тянуть лямку, как тот конь, а потом тебя, как тряпку, выбросят вон.
А, может быть,... Он зовёт меня к себе? – внезапно догадывается Антон. – Б-г любит все свои создания и видит, кто может найти своё место в этой жизни, а кто – нет. Я – не могу. Вот Он и предлагает мне безболезненный и даже приятный способ покинуть этот мир: уснуть, видя прекрасные сны – и не проснуться.
И пришёл к выводу: «Надо любой ценой добыть деньги. Много денег. И вернуться к «экстази». А там – посмотрим».


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

Глава тридцать третья.
Он недолго думал о том, где достать деньги. На его счету в банке – большая сумма денег, которую он должен получить только после освобожения из тюрьмы. Но он получит эту сумму раньше. Получит сейчас.
Придя на очередное свидание с родителями, он спросил их:
− Хотите, чтобы я вышел из тюрьмы... ну, если не совсем здоровым, то гораздо здоровее и веселее, чем сейчас?
− Зачем ты спрашиваешь? Конечно.
− Тогда напишите, что остро нуждаетесь в деньгах: задолжали за квартиру, лекарства дорого стоят, вы – больные люди... Ну, и дорога сюда и обратно почти каждую неделю. Плюс – раходы на продукты для передач... и так далее. А я напишу на имя начальника тюрьмы заявление с просьбой перевести бОльшую часть суммы, что там накопилась, на ваш банковский счёт. На моём счету оставлю немного, чтобы его снова не открывать. И ещё: купите начальнику какой-нибудь подарок , портсигар, что ли. В благодарность за хорошее ко мне отношение.
Родители смущённо помолчали и сказали, что им не придётся ничего выдумывать и преувеличивать: всё так и есть. Они теперь вынуждены подрабатывать. Отец устроился ночным сторожем в мастерскую возле их дома, а мать моет лестницы в подъезде дома напротив.
− Ты не волнуйся, нам не трудно, − уверяла мать. – Да и время быстрее идёт.
− Но с деньгами действительно плохо, − добавил отец. – И долги есть.
− Деньги в долг дали под расписку?
− Да.
− Ну вот, как раздобудем деньги – я и вам помогу, и свои проблемы решу.
− Какие проблемы?
− Разные, − уклончиво ответил он.

На следующее свидание с Антоном родители принесли письмо и красивый серебряный портсигар, ( давний подарок Арсена), а также набор янтарных мундштуков. Антон тут же написал заявление, и они вошли в кабинет начальника тюрьмы. При виде подарков тот смутился, но принял, поблагодарив и положив их в ящик стола. Затем внимательно, несколько раз перечитал письмо и заявление. Немного подумав, сказал:
− А зачем так срочно переводить деньги? Ведь до освобождения осталось совсем немного. Мы давно уже послали просьбу о досрочном освобождении вашего сына. Просто бумага где-то ходит, а может, затерялась. Мы пошлём ещё одну.
− Но вы поймите, гражданин начальник! – горячо доказывал Антон. – На это уйдут месяцы, а жить нужно каждый день. Два больных старика вынуждены подрабатывать, чтобы не умереть с голоду. Они влезли в долги ,чтобы ездить сюда и мне что-то привозить. Они долго молчали и случайно проговорились.И каково мне теперь знать, как им тяжело – и я ничего не могу сделать! А деньги лежат бесполезным грузом. А проценты по долгам растут. Только представьте себе моё теперешнее состояние!
Голос его дрогнул, и он умолк. Начальник решительно пододвинул к себе заявление Антона, написал «Не возражаю» и поставил подпись, заверив её печатью. Скрепив обе бумаги, письмо и заявление, протянул их родителям и сказал: «Конечно, я всё понимаю и, поверьте, сочувствую вам. Мы тоже люди, и у нас есть родители, и у нас есть дети». И добавил: «А повторную просьбу о досрочном освобождении мы всё же пошлём».

Глава тридцать четвёртая.

Антон попросил отца:
− Когда на твой счёт придут деньги, ты две трети оставь, а треть... У вас с мамой общий счёт?
− Да.
− Открой на мамино имя отдельный счёт и положи туда эту треть. Это будут мои деньги.
− Они все твои, Антон.
− Нет. Только эта треть. А те, что на твоём счету, это ваши.
− Но...
− Без «но». И ты сразу оплатишь все долги И принесёшь мне копии квитанций, что всё оплачено. Сумма долгов небольшая? Денег хватит?
− Конечно И ещё много останется.
− Так вот: трать, не жалея. Я ещё заработаю. Только бы дал Б-г здоровья. А теперь – о трети суммы, что я оставляю себе. Мне через недельку-две понадобится вот такая сумма ( он написал цифру). Привезёте наличными.
− Антон, для чего так много?
− Давай,папа, договоримся: ни о чём не спрашивай. Когда освобожусь, всё тебе расскажу.
− Тебя кто-то шантажирует? Вымогает? Я слышал, в тюрьме страшные нравы.
− Только не здесь. Деньги нужны не кому-то, а мне. А насчёт нравов – запомни: дай Б-г, чтобы на воле я встретил столько хороших людей, сколько их здесь.
Получив нужную сумму и купив блок «экстази», Антон вернулся к прежней жизни. .Вернее, к двум жизням.
Врач, осмотрев его, спросил:
− Сердечных приступов больше нет?
− Нет. Но, доктор, когда полдня слоняешься, не зная, куда себя деть, это ужасно.
− Хотите опять работать до упаду?
− Да нет. Но вернуться к нормальной работе хотелось бы. Надоело баклуши бить.
− Хорошо. Но при одном условии: не отказываться от еды и от прогулок. Не мешает немного подзаняться спортом: волейболом, например. И раз в месяц – ко мне на осмотр.
Так Антон вернулся в цех. Но не в особый отряд «ударников», как их окрестили, а на обычную работу: стучи молотком от звонка до звонка с перерывом на обед. Он успокоился и даже повеселел: ведь он снова каждую ночь жил по-настоящему, как тогда... Только дозу приходилось увеличивать, но ему было всё равно: он уже не думал о будущем, а жил одним днём.
Беда подкрадывалася незаметно. Началось с того, что даже привычные сны перестали приносить радость, а вызывали глухую досаду: «Ну, сегодня опять мы сидели рядом, и я держал её руку в своей. И её лицо было так близко! А я ведь ни разу не поцеловал её. Ну, пусть наяву этого не было, но может же быть во сне!» Или: «Сегодня, как тогда, при последнем свидании, она сказала: «Я должна подумать». Нам не суждено было больше встретиться, и я не услышал заветного «да». А если бы услышал? Ведь если возможно жить в прошлом, почему нельзя его продолжить?»
Он поделился своими мыслями с приятелем, у которого покупал «экстази» : «Понимаешь, теперь уже каждое утро я просыпаюсь, как голодный, которго вместо хлеба накормили... воздухом. Мне мало видеть прошлое. Я хочу видеть то, что мне хотелось бы видеть. Что делать?» Товарищ посмотрел на него с сочувствием:
− Ты серьёзно болен, друг. Хочешь жить – лечись.
− Пробовал. Понимаешь, медицина тут не поможет. Тело моё почти здорово. Сердце немного болело – так я сам его довёл. Теперь же не болит. А кто мою душу вылечит? Тут лекарства не помогут. Тут нужна надежда, понимаешь? Свет в конце тоннеля. А света нет. Сплошной мрак.
− Подожди,может быть...
− Ты скажешь умирающему с голоду: «Подожди, может быть, когда-нибудь у тебя будет пища»? Скажешь? Так почему ты думаешь, что умирающая с голоду душа может ждать чего-нибудь и когда-нибудь? Есть пословица: «Хлеба нет – лебеду едят». Так вот, если нет хлеба для моей души – пусть пока будет хоть лебеда: всё-таки лучше, чем ничего.
− Это не лебеда, а отрава.
− Но ведь это сладкая отрава. Она даёт мне то, что мне так нужно А алкоголь – не отрава? А никотин – не отрава? А то, что нюхают токсикоманы – не отрава? Разница – в дозе и темпах отравления: что-то губит быстрее, а что-то медленнее.
− Ладно. Есть одно средство. Совсем новое. Я даже названия его не знаю. Очень сильное: так говорят те, кто пробовал. Но всё-таки это средство не такое вредное, как вся эта синтетическая дрянь, вроде л.с.д. Это средство тоже в таблетках и изготовлено из натурального сырья: каких-то трав, что ли. Я тебе принесу на пробу пачку. Бери по одной.
Заплатишь пока немного, но тоже прилично. (И он назвал цифру). А там посмотрим: подействует – дам больше. Может, это будет к лучшему: деньги быстрее кончатся, и придётся тебе отвыкать.
− Если будет для чего отвыкать, я отвыкну, даже если у меня будут деньги. Ну, пока. Неси коробочку, я тут же заплачу.


Глава тридцать пятая.

Таблетки подействовали моментально и привели Антона в восторг. Во-первых, без головокружения и страшной задержки дыхания, как от «экстази», когда ему казалось, что он умирает. Во-вторых, достаточно было одной, от силы двух. И в-третьих (это главное): он мог «заказывать» сны, видеть то, что хочет. Каждый раз он вставал утром возбуждённый и обрадованный, как будто увиденное было на самом деле. Правда, что-то стало твориться с его психикой. Ну, например, необычная для него раздражительность и нервозность. Он вспыхивал по любому поводу, его сердила любая мелочь: стук двери, слишком громкие голоса или смех. Он ещё крепился, сдерживался, чтобы не накричать. То на него нападали приступы буйного веселья, хотелось смеяться по любому поводу и без повода. То, наоборот, он погружался в чёрную меланхолию, не отвечал на вопросы и сидел, уставившись в одну точку. И ещё: память стала подводить. Пообещает что-то сделать, ( например, к врачу сходить в назначенный день и час− и забудет.) Часто стал путать имена своих сокамерников. А то пойдёт куда-нибудь – и тут же забудет, куда он идёт и зачем. Приходилось возвращаться на прежнее место, откуда шёл: тогда вспоминал.
Родителей пугали перемены в его поведении: обычно замкнутый и сдержанный в проявлении своих чувств, он теперь при встрече бросался им на шею и со слезами говорил: «Вы одни у меня остались». А если они о чём-то спорили с ним, тут же раздражался и мог наговорить грубостей. И при каждой встрече требовал денег, всё больше и больше. На вопрос, зачем, отвечал кратко: «Надо». Однажды отец напрямую спросил:
− Зачем надо?
Сын ответил непривычно грубо:
− Это мои деньги, и я не обязан давать тебе отчёт.
Отец вспылил и сказал:
− А ты знаешь, сколько твоих денег осталось осталось на мамином счету в банке?
− Сколько?
Отец назвал цифру. Антон побледнел: оставшейся суммы едва хватит на очередную пачку таблеток. Или...
− Или начинать снимать уже с моего счёта? С тех денег, что ты оставил нам на жизнь? Твои дела для тебя важнее?
− Нет, папа. Это ваши деньги, и ты их не трогай. А свой счёт, мама, ты ликвидируй и деньги превези мне. Это – в последний раз.
− А чтобы сделать матери хоть маленький подарок ко дню рождения – об этом ты не подумал? – сурово спросил отец. – Она вот себе брошку присмотрела. Может, не все деньги тебе привезти, а оставить хоть немного маме на подарок?
− Нет, папа. Эти деньги нужны мне все. И больше мне не понадобится. А подарок я маме обязательно сделаю.
− Не забудешь? Ты всё забывать стал, − полушутливо сказал отец.
− Не забуду, − серьёзно ответил сын.

Через неделю он получил деньги. Был непривычно тих, молчалив и печален. Вдруг сказал:
− Я перед вами в вечном долгу. Жаль, что не оправдал ваших надежд.
− Что ты, Антоша! –прервал его отец. – У тебя ещё всё впереди.
− Да, конечно, всё впереди, − машинально повторил Антон. – Когда день рождения у мамы?
− Через две недели.
− Вот через две недели и приезжайте. Раньше не надо.
Когда прощались, крепко обнял отца, а мать прижал к себе и покрыл поцелуями её лицо и руки.
− Что ты, сынок? − растроганно спросила она. – Как будто прощаешься.
− Я и так прощаюсь, − ответил он. – До встречи через две недели.

Глава тридцать шестая.

«Ну, вот и всё, − думал он, идя в камеру и ощупывая пачку денег. – Этой капли хватит ненадолго. И слава Б-гу». Подумал, как будто о ком-то другом, не о себе. Опять, как во время ареста, ему показалось, что всё происходящее – дурной сон. СтОит проснуться – и снова он окажется в родном доме, в своей комнате, и солнечный лучик, пробившись в щёлку между шторами, будет слепить ему глаза. Он даже помнил рисунок на шторах: большие лиловые цветы на кремовом фоне. Безумно потянуло домой. «Дома и стены помогают»? Это верно. Только... домашние радости – не для него. Даже когда он был ещё здоров и размышлял о своём будущем после освоождения, сразу решил как можно скорее уехать в другой город, где его никто не знает. Тогда его гнал стыд за своё тюремное прошлое и страх перед будущим. Теперь возвращаться ещё опаснее. Да просто невозможно! Ведь он уже не может жить без дозы, и потребность возрастает с каждым днём. И что ждёт его и бедных стариков?
В памяти всплыл рассказ матери о её давней приятельнице. Та рано овдовела и одна растила сына. Мальчика ещё в школе «посадили на иглу» старшие ребята, и к семнадцати годам он стал законченным наркоманом. Мать все годы боролась, как могла – ничто не помогало. «Представляете, − передавала мама рассказ подруги, − он тащит из дома всё подряд. Деньги спрятать невозможно: перероет весь дом и найдёт. А сегодня мать встала в дверях и крикнула: «Не пущу!». Так он ударил её по лицу, оттолкнул и выбежал. Сколько раз она запирала его в квартире и уходила по делам или в магазин, а придёт – окно открыто, а его нет: спустился по пожарной лестнице с третьего этажа и был таков. Где-то пропадает неделю-две, а потом придёт грязный, голодный – и тихий, как ягнёнок. Мать его отмоет, накормит, и он в ногах у неё валяется, плачет, клянётся, что больше такого не повторится. Но пройдёт дней десять – и опять всё сначала. Из лечебницы сбежал, и врачи махнули на него рукой: чтобы вылечиться, он сам должен этого захотеть.»
Особенно поразило Антона признание несчастной женщины: «Я уже молю Б-га, чтобы сын скорее погиб: один раз перемучаюсь, переплачу – и успокоюсь».
− А я думал, что мать не может желать сыну гибели, как бы тяжело ей ни было, − заметил Антон.
− Сын, ударивший мать – уже не сын, − спокойно возразила мама. – И человек, не отвечающий за себя – уже не человек.
«Неужели и я могу превратиться в безвольную тряпку? Неужели и у меня поднимется рука на мать или отца?»– подумал он. «Нет, никогда!» − он весь содрогнулся от этой мысли. «Но ведь я уже смог нагрубить отцу, когда он захотел узнать, куда я трачу деньги. И потом... я же знаю, как ломает меня всего, выворачивает наизнанку, когда мне нужна доза, а я по какаой-то причине не могу получить её немедленно. В этот момент я и правда близок к помешательству и готов на всё. И такой я приду домой? Мало я доставил им страданий? Нет уж, хватит. Пока я могу принимать решения и их выполнять, я сделаю всё, чтобы избавить моих близких от этого кошмара. Это всё, что я могу для них сделать.»

Глава тридцать седьмая.

Чем дальше, тем страшнее ему было жить. Он с ужасом замечал,как всё чаще накатывают на него чёрные волны безумия. Вот-вот накроют с головой. Раньше ему хватало светлых ночных видений, чтобы продержаться до вечера. Каждую ночь приходила она, гладила его волосы, ложилась рядом – и они любили друг друга до утра. А с рассветом – целовала на прощанье... и исчезала. Он просыпался тихим и просветлённым. И шептал: «Спасибо, родная, за те крохи радости, что ты даришь мне». Теперь... он почему-то думал: «А куда она исчезает поутру? Идёт к своему старому мужу». ( Он думал о ней как о живой, которая является ему наяву, а не во сне.) «Конечно, он ведь щедро платит ей за ласки. А со мной она его просто обманывает, наставляет ему рога.» В нём поднималось и росло глухое раздражение. «Продажная тварь!» − хотелось крикнуть ему.
Иногда он приходил в себя и начинал расссуждать здраво: «Опомнись! Чем она перед тобой виновата? Ты знаешь, что она любит мужа, а он – её. И та что являяется тебе, это не она сама, а твоя мечта». Но такие минуты были редкостью, а чаще... Он судорожно шарил в кармане, вытаскивал последнюю пачку таблеток. Пересчитывал то, что осталось. Не густо: если принимать каждый вечер, ( иначе не заснёшь) – хватит дней на десять. В нагрудном кармане, застёгнутом на булавку, − крошечная сумма, что отдала ему мать, снимая последние деньги со счёта. Это он пока не трогал.
Через десять дней встретился с приятелем. Коротко сказал ему, что денег у него мало, а надо продержаться ещё хотя бы дня четыре.
− Могу дать в долг, − предложил приятель.
− Нет, − твёрдо сказал Антон. – Долги надо отдавать, а мне не из чего.
− Что ты решил? Может, завяжешь? Лечиться пойдёшь, например.
Не отвечая, Антон после небольшой паузы сказал:
− Вот что: мне нужно несколько таблеток ( две-три, не больше). Но очень сильных. Очень, − повторил он.
− Прежние не помогают?
− От них ещё хуже.
− А потом?
− Потом? Суп с котом, − отшутился Антон.
− Но ты понимаешь, что, чем сильнее средство, тем оно опаснее?
− Для меня сейчас самое опасное – остаться один на один с самим собой и своей постылой жизнью.
− Ну, ладно. На л.с.д. я тебя всё равно не посажу: страшная дрянь. Есть у меня средство такое же сильное ( может, и сильнее), но не такое токсичное. Оно, конечно, страшно дорогое, но две-три таблетки я тебе продам по дешёвке, за те деньги, что у тебя остались. Встретимся здесь же после обеда.
На другой день приятель дал ему крошечную коробочку, а в ней – три маленьких продолговатых, похожих на капсулы таблетки тёмно-коричневого цвета.
− А теперь запомни, − сказал он. – Принимай не больше одной и не чаще, чем раз в сутки. Примешь две подряд – может случиться паралич, а если все три – верная смерть!
− Неужели? – недоверчиво спросил Антон.
− Верняк. Запомни, а то ты последнее время забывчивчивый стал. Примешь три сразу – погибнешь.
− Запомню, − серьёзно ответил Антон.

Глава тридцать восьмая.


Сегодня суббота. Рабочий день был коротким: всего несколько часов, и не в цеху, а на уборке территории. Потом помылись в бане, пообедали. Товарищи пошли поиграть в волейбол, звали его, но он отказался: «Устал немного. Хочу отдохнуть».
И вот он один в камере. Сменил постельное бельё, написал записку родителям, положил её в нагрудный карман куртки. Вынул три таблетки, налил в стакан воды. Сел на нары. Снаружи доносились голоса играющих, стук по мячу. Посидел, глядя прямо перед собой. Как всегда, в трудные минуты обратился у Б-гу: «Господи! Я чувствую, что Ты зовёшь меня к Себе и подталкиваешь к решительному шагу. Я готов. Своей жизни мне не жалко, хотя не дожил и до сорока. Жалко моих родителей. Но именно потому, что люблю и жалею их, я ухожу к Тебе. Господи! Ты всё знаешь. Прости мне грехи мои, и прошу Тебя об одном: избавь меня от предсмертных мучений. Ну, если не совсем, то облегчи мне их хотя бы немного. Да будет воля Твоя!».
Он, не торопясь, принял таблетки, запил их водой. Лёг на спину, закрыл глаза и стал ждать.


Долго лежал без движения. Казалось, целую вечность. Ничего не чувствовал. Даже подумал: «А не обманул ли меня мой приятель? Не почувствовал ли неладное и не дал ли что-то другое?»
И вдруг... что это?. Голову его будто кто-то сдавил, как тисками, и погрузил в воду лицом вниз. Антон забился, задыхаясь, пытаясь вывернуться – наоборот: страшная сила погружала его всё глубже в бурлящий поток. Глаза и уши залило, он ничего не слышал и не видел. И крикнуть не мог. «Конец!»− вспыхнуло в его сознании. И он погрузился в чёрную пучину небытия.
Но нет, это был не конец. Вернее, конец одного и начало чего-то другого. Медленно возвращалось сознание. Ничто бльше не давило, не тянуло вниз .Наоборот, он почувствовал себя таким лёгким, почти невесомым. «Как будто у меня нет тела!» − удивился он. Глянул вниз – и замер: прямо под ним, на нарах, лежало его... распростёртое тело. Пальцы рук судорожно сжаты, в лице – ни кровинки,глаза остекленели. «Что это такое? – изумился он. – Внизу – моё тело, и я его вижу. А тогда – что же теперь я? Я отделился от своего тела, и потому мне так легко».
Вывод напрашивался сам собой: «Теперь я – это душа. Душа, покинувшая тело».
Он оглянулся вокруг. Много света... и пустота. Как будто он один во всей вселенной. Накатила тоска. «И это тот свет? Вечное одиночество? Тогда не лучше ли мучиться, но жить среди людей?»
И тут... ( о радость!) далеко-далеко и очень высоко возникла светящаяся точка. Она всё увеличивалась и приближалась к нему. «Что это?» − подумал он, охваченный радостным ожиданием.
Чем ближе, тем яснее: нет, это не точка, а что-то вроде облака. Нет, два светящихся облака. И их очертания похожи на какие-то фигуры. Вот уже ясно видно, что это за фигуры: одна – женщина в длинном белом платье, с развевающимися по ветру волосами. За спиной – белые крылья. Босые ноги легко ступают по воздуху, как по земле. А рядом... о Б-же! Да это же прекрасный конь – мечта его детства! Легко и грациозно переступает он стройными ногами. Пышная грива и хвост стелются по ветру.
− Здравствуйте, дорогие! – радостно кричит Антон. И, к удивлению своему, безо всякого усилия как бы плывёт навстречу им...
Глаза прекрасной женщины вспыхивают радостью. Он сразу узнаёт эти родные глаза: нет, они уже не чёрные, но так же сияют, и синие искры, как звёздочки, вспыхивают в их глубине.
− Любимый! Теперь мы навсегда вместе! – говорит она таким знакомым, мелодичным голосом.
− Навсегда? – переспрашивает Антон. – А как же он? Твой муж?
− Милый! Ты ещё не знаешь, где ты теперь. Ты на пути из того мира, где мечты разбиваются – к тому миру, где эти мечты сбываются.
( «Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты», − вдруг вспомнил Антон слова из любимой песенки, что пела Алла Пугачёва.)
− Та женщина, о которой ты говоришь, − это мой земной двойник, − продолжает прекрасная незнакомка. – Как и всё на земле, её красота завянет, и она умрёт. Так всё кончается там ( она указала вниз, где лежало его распростёртое тело.)
− А этот конь? Он молод и красив, как много лет назад. А ведь я видел, в какую клячу он превратился и как его силой тащили на бойню, а он плакал и не хотел умирать.
− И его тело осталось там, − она указала вниз. – А душа жива. И будет жить вечно. Ведь ты бы этого хотел?
− Конечно.
− И так будет. А теперь скажи, что ещё держит тебя там, в том страшном мире.
− Мои бедные родители. Моя гибель их убьёт.
− А твоя жизнь в последние годы их не убивала? А твоё возвращение из тюрьмы, когда ты уже неизлечимо болен, − это возвращение прибавит им сил?
− Но я бы хотел, чтобы они жили!
− Без тебя?
− Нет, со мной. Но со мной прежним.
− Ты сможешь там и теперь стать прежним?
− Нет. Но что же делать? Бросить их там одних? Сократить им жизнь?
− Ты забыл, что там ты не можешь быть счастлив. Значит, и они тоже. Ты своё уже отстрадал, и теперь ты на пути к новой жизни, где все мечты сбываются. Отстрадают своё и они: твой уход это ускорит. И они уйдут, как уходишь ты. И вы встретитесь. И будете вместе всегда.
− Неужели всегда?
− Здесь всё навсегда. Но надо спешить: скоро придут твои товарищи и будут пытаться вернуть тебя к жизни. Ты этого хочешь?
− Нет! Ни за что.
− Тогда поспешим. Садись на коня – и улетим.
Антон рванулся было ввысь... , но ( о ужас!): та же страшная сила, что погружала его в гибельный поток, − она вернулась! Сдавив ему плечи и грудь, она повлекла его вниз со страшной скоростью. Мгновение – и он снова на нарах. И вместо простора и сияющей синевы – низкий, серый потолок тюремной камеры. Он задыхается, пытается подняться – руки и ноги, всё тело отяжелело, как налитое свинцом. И... страшный холод идёт от конечностей, поднимается к самому сердцу. Он коченеет и ищет глазами в зарешёченном окне знакомые силуэты. Они то заглядывают в окошко, то исчезают. Их глаза полны сожаления и страдания. Как они похожи, эти прекрасные глаза коня и девушки! И они плачут. Он тоже заплакал бессильными слезами отчаяния.
− Прощайте, − прошептал он.
− До свиданья! – прозвенело в ответ.
− До свиданья? Значит, увидимся? – он улыбнулся сквозь слёзы.
Глаза его, не отрываясь, следили за тем, как уносятся ввысь два сияющих облачка. Вот уже они снова превратились в светящуюся точку. Он мысленно молил: «Не угасай, моя звёздочка! Ну посвети ещё хоть немножко!» А звёздочка вспыхнула прощальным светом... и погасла.
И сразу всё накрыла тьма.


Когда товарищи вошли в камеру, он уже не дышал. Широко открытыми глазами он смотрел в одну точку. По щекам его медленно стекали слёзы. А на губах застыла загадочная улыбка.

В нагрудном кармане куртки лежал вчетверо сложенный листок с надписью: «Моим родителям». Вот что он писал им на прощанье:

«Родные мои!
Я наркоман. И уже давно. Лучше мне уйти сейчас, пока я ещё владею собой и не перестал быть человеком.
Вы себя не корите: вы ни в чём не виноваты. И никто не виноват. Просто жизнь сейчас такая, что нет мне в ней места.
Папа! Тебе передадут немного денег: всё, что осталось на моём счету. Купи на них маме подарок.
Мамочка, с днём рождения. Обнимаю и целую вас обоих. Простите и прощайте. Антон.»

































.