Часть третья
* * *
Ташкент пылал жарой. Было только начало мая, а Маше казалось, что лето в уже полном разгаре, и только уже отцветающие плодовые деревья и весенние цветы напоминали о настоящем времени года. Неделю назад уехала в Ростов домой Зоя с детьми. Собирались уезжать Софья Семеновна с дочерью и своим детским коллективом. Многих детей уже ждали в Воронеже их родственники, а многих лишившихся родителей детские дома. Маша тоже сначала изъявила желание поехать домой, но тетушка Малика уговаривала ее остаться и дождаться письма от Софьи Семеновны. Хорошенько подумав, Маша согласилась, ведь ехать то ей было некуда и не к кому. Конечно на улице не оставят, но с маленьким ребенком сразу в неизвестность ехать было неразумно. Можно конечно было некоторое время пожить у Степаниды Михайловну, но вспомнив ее маленький домик и возраст пожилой женщины, которой придется оставаться с ребенком, пока Маша будет работать, и это еще при условии если она найдет работу, от этой затеи пришлось отказаться. «И правда, подожду письма от Софьи Семеновны. Пока меня отсюда никто не гонит, здесь у меня есть работа, да и дочери здесь хорошо и спокойно».
Айша и Алишер в новогодний праздник договорились пожениться, как только кончится война и с фронта вернуться братья. Но вчера тетушка Малика долго разговаривала с молодыми, а когда домой ушел теперь часто бывающий у них Алишер, Айша сказала Маше,
- Мама хочет, чтобы мы поженились и не ждали окончания войны. Говорит, зачем вы мучаете себя? Еще неизвестно, сколько война будет продолжаться, а братья не обидятся, если мы поженимся. Я хочу, чтобы у меня было много внуков. И мать Алишера тоже не против, он у нее единственный сын, остальные все дочери. А ты как думаешь?
- И я думаю, что тетушка Малика права.
- Правда? Маша, ты правда так думаешь, только честно?
- Конечно.
- Мама, мама, - закричала подбегающая к Маше Леночка, - там дождик, якши?
Маша удивленно посмотрела на Айшу и они засмеялись.
- Якши, - ответила Айша.
Леночке через две недели исполнится два года, и она уже хорошо и быстро говорила, перемешивая русские слова с добавлением узбекских. Слыша на днях от взрослых, что стоит жара и хорошо бы пойти дождику, теперь спрашивала, хорошо ли это, последнее слово, говоря по-узбекски.
- Говорит Москва! Говорит Москва! Передаем приказ Верховного Главнокомандующего…. - девушки перестали смеяться и прислушались к диктору, они знали, что эти слова звучат всегда, когда бывают сообщения о победах нашей армии.
- В течение 9 мая в Крыму войска 4-го Украинского фронта при поддержке массированных ударов авиации и артиллерии продолжали наступательные бои против немецко-фашистских войск в районе Севастополя. Сломив упорное сопротивление противника, наши войска ночью штурмом овладели крепостью и военно-морской базой на Черном море – городом Севастополь. На других участках фронта – без существенных перемен.
- А я думаю, что война скоро кончится, вон как быстро немцев гонят, - сказала радостная Айша.
- Скорей бы, - печально ответила Маша.
- Ты не переживай, может у тебя тоже все хорошо будет. У нас на фабрике женщина одна есть, она писем почти год не получала, а потом пришло.
- Как же не переживать, я уже два с половиной года о нем ничего не знаю. Сначала надеялась, что он оказался в блокадном Ленинграде, и не мог сообщить о себе, а теперь на что надеяться не знаю.
- Зато у тебя такая дочка хорошая есть, а оставайся у нас навсегда жить, тебе же некуда ехать. Снова учиться пойдешь, учительницей работать будешь. А мама сказала, что когда братья с войны вернуться, мы новый дом строить будем.
- Спасибо Айша, я подумаю.
- Думай, война уже скоро кончится.
Никто не знал, что до конца войны пройдет еще долгий год…
Летом Маша получила письма от Зои и Софьи Семеновны. Зоя писала, что она и дети, так рады, что наконец-то оказались дома. Конечно, поплакали они со свекровью вспоминая Зоиного мужа, но жизнь продолжается, надо детей ставить на ноги. До Ростова они добрались хоть и с некоторыми сложностями, но зато дом их оказался абсолютно целым и невредимым, и она с детьми уже занялась обустройством запущенного за два года огорода и сада. Дом у них большой и новый, они его с мужем построили перед самой войной рядом с домом свекрови. И если Маша надумает переехать жить в Ростов она будет только рада. У Софьи Семеновны было все плохо. Во-первых, они с дочерью ужаснулись, увидев весь город в руинах. Во-вторых, их дом разбомбили, и сейчас они вынуждены жить в палатке, как тысячи воронежцев, оставшихся без жилья. В-третьих, ночью у них из палатки украли чемоданы, где были все их вещи, и что они будут делать зимой, она не знает. Так что Маше возвращаться она не советует.
Маша все рассказала тетушке Малике.
- Конечно, дочка куда ехать, еще война, Леночка мучить зачем? Мы тебя и твой дочка полюбить. Живи сколько надо.
- Спасибо вам за все.
- Ты нам как родной, а Леночка как мой внучка.
- Еще раз спасибо, мы останемся до конца войны, - сказала Маша и обняла тетушку Малику.
В конце августа в доме Алишера сделали скромную свадьбу. Собрались только немногочисленные родственники семей и близкие друзья молодых. Из Ферганы приехали Закир с беременной женой Фаризой и двумя детьми, Борисом и маленьким Рустамом.
На Айше было красивое шелковое платье, волосы заплетены в многочисленные мелкие узбекские косички, а на голове накидка, которой она стыдливо прикрывалась, когда ее заходили поздравить мужчины. Тетушка Малика подарила молодым на свадьбу красивый бухарский ковер, Фариза с Закиром - старинную резную шкатулку из черного дерева, гости приносили шелковые стеганые халаты, вазы, ковры, одеяла и подушки и еще много разного нужного для молодой семьи. Маша тоже долго думала о подарке, хотелось подарить что-то на память, но на дорогой подарок не было денег, а безделушки Маша не признавала. Она всю дорогу пока ехала до узбекского базара перечисляла все, что можно подарить молодым и чуть не проехала остановку «Оперный театр», где ей нужно было выходить. Потом она долго бродила по многоголосому базару, где туда сюда то и дело шныряли продавцы с подносами румяных яблок, груш и разнообразных сортов винограда, сладких перцев и мясистых сахарных помидоров. Зазывалы демонстрировали свой товар, с самых лучших сторон мило улыбаясь и громко призывая покупателей. В воздухе витали запахи жареной рыбы и плова. В чайханах сидели пожилые узбеки, и пили из пиалак зеленый чай, наливая его из больших пузатых чайников, мирно беседуя и отмахиваясь от назойливых мух, которые мешали разговору. Маша проходила ряды за рядами, но ничего полезного выбрать не могла. Лотки занимали самые разнообразные вещи, самовары, керогазы, старые сапоги, бусы, отрезы на платье, различные платки, ковры, вазы, картины, этажерки, утюги и еще много разных вещей. Вдруг Маша остановилась как вкопанная, она увидела такой же кофейный сервиз, из которого они с мамой обычно пили кофе по утрам. Мама его очень любила и говорила, что из этого сервиза пила кофе еще ее бабушка. «Наверно дорогой» - подумала Маша и пошла дальше, но не пройдя и нескольких шагов остановилась и повернула обратно. Она подошла и несмело спросила,
- Сколько вы хотите за кофейный сервиз?
- Дочка, это очень старинная посуда, тридцать рублей, - ответила маленькая сухонькая русская бабушка и вытерла потный лоб краешком светлой косынки повязанной на голове.
- Я знаю, - ответила Маша, - но для меня это очень дорого. И уже повернулась, чтоб уйти, как услышала,
- Бери за двадцать пять.
- Нет, - и Маша отрицательно покачала головой.
- А за сколько возьмешь? - спросила бабулька.
- У меня только пятнадцать рублей, но я знаю, что для этого сервиза это мало, у нас в доме раньше был точно такой же, но немцы разбомбили наш дом.
- Так ты не местная. Так зачем же тебе тогда сервиз?
- В подарок, для очень хороших людей, которые приютили меня и мою дочь, - ответила Маша.
- Ладно, дочка, давай так. Человек я вижу ты честный, отдашь мне сейчас пятнадцать, а пятерку когда сможешь. Ну как подходит тебе, али как?
- Подходит, только как же я вас найду?
- Так я тебе адрес свой дам. Понимаешь, ко мне мои внуки с невесткой приехали, которые тоже без крыши над головой остались. Приодеть к зиме их надо, откормить, пока папку, сыночка моего с фронта дождутся. А сервиз сейчас мне ни к чему, да и не пью я кофе, стоит в буфете для красоты, только пыль разводит.
- Спасибо, - сказала Маша бабушке, записав ее адрес и отдав пятнадцать рублей. Она аккуратно сложила сервиз в коробку и довольная поехала домой.
Маша с детства привыкла пить кофе, и приехав в Ташкент долго искала где можно было его приобрести, а когда нашла, то приучила к нему и Айшу. Тетушке Малике кофе не понравился, а Айша пила с удовольствием.
Когда она подарила им этот сервиз, Айша сразу угадала что это маленькие кофейные чашки, про которые ей рассказывала Маша, и сказала, что они с Алишером теперь по утрам тоже будут пить только кофе.
В доме пахло ароматным пловом из барашка, свежими лепешками, было много зелени, овощей и фруктов, и еще много разного, от чего на время войны пришлось отказаться. Машу поразило то, что мужчины и женщины сидели за разными накрытыми низкими столиками, и даже в разных комнатах. Она не понимала, какая же это свадьба, если молодые находятся не вместе. Но ей рассказали, что по мусульманским понятиям мужчины и женщины не могут сидеть вместе за праздничным дастарханом.
- Теперь не знаю когда в следующий раз смогу приехать, - сказала Фариза, поглаживая округлившийся живот.
- Ты молодец, - посмотрев на нее с уважением, проговорила Маша, - война, а вы с Закиром на третьего ребенка решились. Фариза ничего не ответила, а только улыбнулась. Маша впервые познакомилась с ней вчера вечером, когда они только приехали с Ферганы. Фариза была худенькой высокой женщиной с большими черными глазами и доброй улыбкой. Она одинаково с добротой и нежностью относилась к своему родному сыну Рустаму и к приемному Борису, который почти совсем перестал заикаться и уже не боялся и не вздрагивал при каждом шорохе. Он бегал и играл с местными мальчишками, временами прибегая, как и другие ребята что-то схватить со стола, но не забывал прижаться к Фаризе, называя ее мамой.
Тетушка Малика души не чаяла в Борисе и просила Закира и Фаризу оставить его с нею, мотивируя тем, что на следующий год он пойдет в школу, и они не смогут часто видеться.
- Будешь жить с бабушка? - спрашивала она Бориса.
- Буду, - отвечал он.
- Или поедешь домой в Фергану? - спрашивала его Фариза.
- Поеду домой, - кивал головой Борис.
- Закир целый день работа, тебе скоро будет еще один ребенок, пусть здесь жить, - не унималась тетушка Малика.
- Ну не знаю, он только к нам привык, стал родителями называть, - отвечала Фариза, когда Борис ушел с Закиром смотреть соседского ослика.
- Он меня бабушка звать, я его любить. Айша теперь Алишер дом жить, как я один? Маша своя комната с дочка жить, а я один не привык. Всегда дом много народ быть, а теперь нет.
- Ну хорошо, если Закир согласится, пусть остается.
Тетушка Малика долго уговаривала Закира оставить ей Бориса, и в конце концов Закир сдался. Борис остался с бабушкой, она водила его купаться на арык, катала на соседском ослике, а по вечерам ему и Леночке рассказывала разные истории и пела колыбельные песни. Она учила Бориса разговаривать на узбекском, и иногда их разговоры слушала Леночка, и Маша стала замечать, что ее дочь с ней говорит по-русски, а тетушке Малике отвечает по-узбекски. Она научилась считать до пяти, и часто сидя на улице на топчане с усердием загибая маленькие пухлые пальчики, сосредоточенно перечисляла, - бир, икки, уч… Маша всегда не выдерживала и начинала громко смеяться.
Как-то придя с работы, она услышала, как тетушка Малика разговаривает с кем-то по-узбекски, Маша заглянула в комнату и увидела стоящую к ней спиной тетушку Малику и Леночку сидящую на ковре у окна и изредка повторяющую – англамок.
- Что случилось? - спросила Маша.
- А, Маша, я ее ругать, что она одна улица ходить.
- А она что отвечает?
- Она говорить, что понимать.
В который раз Маша благодарила бога за то, что он послал ей такую добрую и все понимающую квартирную хозяйку. На нее всегда можно было положиться, у них никогда не ставился вопрос о деньгах и о том с кем останется ребенок пока Маша будет на работе. Она отдавала тетушке Малике почти все деньги, которые зарабатывала в госпитале и продовольственные карточки, а тетушка Малика ходила на рынок и в магазин, брала молоко для детей у соседки, которая держала корову, пекла лепешки и готовила обеды для всех. Они жили очень дружно, вместе следя за хозяйством. Летними вечерами после изнуряющей жары Маша поливала огород и сад, подметала двор и мыла посуду. Айша почти каждый день ненадолго забегала проведать мать и узнать, нет ли писем от братьев. Братья писали не очень часто, но зато длинные и обстоятельные письма о своих сослуживцах, о природе, такой непохожей на узбекскую, о боях в которых участвовали, о том, что видели знаменитых артистов, которые специально приезжали на фронт, чтобы выступить для бойцов.
К осени уже почти все эвакуированные разъехались по домам, остались только те, которым вроде Маши было некуда возвращаться. В госпиталях не было такого наплыва раненых, лечились в основном те, которые перенесли множественные операции и находились в госпитале более полугода. В городе на клумбах отцветали последние осенние цветы, а люди мирно сидели на скамеечках, подставив лица ласковому солнышку, и казалось, что нет войны. Но только лишь стоило повернуть голову и взглянуть на плакаты, развешенные повсюду, становилось ясно, что где-то еще идут бои и гибнут люди.
Уже три года прошло с тех пор, как от Саши не было вестей. Маша старалась не думать о плохом, но мысли сами лезли в голову, рисуя различные картины. «Смерть, плен, калека, потерял память». В госпитале она насмотрелась и наслушалась разного.

* * *
Начиная с весны 1944 года, события на фронтах стали развиваться с молниеносной скоростью. Войска Красной Армии освободили Правобережную Украину и Крым, Белоруссию, часть Литвы и Восточную Польшу, наступали в Румынии и Болгарии. Американо-английское командование, как и обещали на Тегеранской конференции, в июне осуществили крупную десантную операцию в Нормандии. Высадка союзных войск в Западной Европе способствовала ускорению наступления советских войск на фашистскую Германию, которая вынуждена была теперь вести борьбу на два фронта. Немецкие войска несли значительные потери.
- Кто победит в этой войне? - как-то с ухмылкой спросил Сашу Курт.
- Победит сильнейший, - спокойно ответил Саша.
- И кто же будет этот сильнейший?
- Время покажет.
- И не надейтесь, немецкая армия испытывает временные трудности. И если бы не эти трусы и предатели итальяшки, мы бы вам показали.
- А как же финны и венгры, по-моему, они тоже хотят выйти из войны, - теперь уже Саша усмехался, глядя в глаза Курту.
- Подлые трусы, испугались союзников. Но ничего в Германии идет новый набор в армию. У нас техника, отличное оборудование и обмундирование для солдат, дисциплина, наконец, не то что в вашей расхлябанной, полуголодной и недисциплинированной армии.
- Зато мы воюем за свою Родину. А вы на оккупированных советских землях уничтожаете мирных граждан, стариков, детей, а молодую и трудоспособную часть населения гоните на каторжные работы в Германию.
- Правильно мы хотим навсегда стереть вас с лица земли, а горстку пленных молодых и крепких людей на время использовать как дармовую рабочую силу.
- Вы ведете себя как варвары, не щадите даже детей и стариков, - понесло Сашу, который уже не смог остановить себя, как бы до этого не уговаривал не попасться на удочку Курта.
- Вот памятка немецкому солдату, а солдаты Вермахта послушны и дисциплинированы, - с этими словами Курт протянул Саше небольшой сложенный вчетверо листок.
Саша развернул его и прочел, - «У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай, этим самым спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишь себя навек».
Сердце бешено колотилось в груди, и Саша некоторое время молчал, успокаивая себя, чтобы снова не сорваться и не наговорить лишнего.
- Вы же врач, Курт, - все же проговорил он, - вы должны быть гуманным и иметь сострадание.
- Я прежде всего немецкий офицер и служу Великой Германии, а за свое отечество мне не жаль никого и ничего. Вот, например тебя я мог бы давно уже отправить в крематорий, но ты меня пока устраиваешь здесь. Ты хорошо знаешь немецкий, а я не люблю, когда коверкают мой язык. Ты хороший специалист и я могу на тебя положиться. Я могу с тобой иногда поговорить, потому что ты один из немногого количества образованных и интеллигентных людей, которых среди русских один на тысячу. Так что живи пока, - Курт засмеялся и с улыбкой вышел из лазарета.
- Так вот почему ты меня не сдал, - прошептал Саша, - великодушное тебе спасибо, жирная скотина.
Работы у Саши хватало. Каждый день прибывали все новые военнопленные, в срочном порядке эвакуированные с территорий, где наступали советские войска.
Во второй половине августа ночью немцы с группой военнопленных привезли в Бухенвальд Эрнста Тельмана, вождя немецких коммунистов, который являлся одним из оппонентов Гитлера. С 1933 года Эрнст Тельман по личному приказу Гитлера был арестован и содержался в заключении в одиночной камере. Его без суда, но боясь огласки тайно расстреляли и сожгли в крематории Бухенвальда. Кто-то из узников все же узнал в расстрелянном коммуниста Тельмана, и рассказал о содеянном эсесовцами. В лагере начали проходить траурные митинги и распространяться листовки. С новой силой вспыхнула волна интернациональной борьбы и подготовки к восстанию.
Иногда в лагере слышали, как союзническая авиация наносила удары своими бомбардировщиками по ближайшим немецким стратегическим объектам, и военным заводам Германии. Военный завод «Густлов-Верке» тоже часто подвергался налетам, но эсесовцы стали замечать что после бомбежки солдаты и охранники, следившие за работающими пленниками были убиты не осколками, а выстрелами из оружия, которое тоже, кстати куда-то бесследно исчезало.
В конце августа союзническая авиация все-таки взорвала и завод «Густлов-Верке». На заводе в этот момент на работе находилось много советских пленных, их было очень жаль, но то, что больше не существует завода, выпускающего оружие для немецкого фронта, превосходило все потери.
После бомбежки военных заводов Бухенвальд перестал быть рабочим лагерем. А люди все продолжали поступать. Не хватало бараков для их размещения и тогда немцам пришлось соорудить палаточный городок. Люди сотнями умирали от истощения и болезней, и день и ночь работали печи крематория. Эсесовцы с новой силой стали проводить обыски в бараках и с пристрастием допрашивать узников о руководителях подполья. Пришлось пойти на хитрость, заключенные немецкие врачи по заданию подпольного интернационального центра объявили, что в лагере эпидемия брюшного тифа и закрыли лагерь на карантин. Никто из эсесовских врачей не решился проверить это заявление, так как немцы очень боялись заражения. За время карантина в лагере пересмотрели весь подпольный комитет, выявили и уничтожили предателей, которые и «умерли от эпидемии тифа».
После карантина некоторых узников стали возить в город Веймар на различные строительные работы и на железнодорожную станцию на погрузку. В эту бригаду попал и Жорка. Сначала он работал грузчиком и занимался погрузкой продовольствия предназначавшегося их концлагерю, а потом с наступлением осенних холодов по просьбе учетчицы стал истопником в конторе на станции. Было видно, что эта работа весьма устраивает Жорку, он заметно поправился и повеселел.
- С чего это ты такой довольный стал? - спросил его Саша.
- Так я теперь на полном пансионе, вот бы еще с ночевкой дело устроить, - ответил, улыбаясь Жорка.
- С чего вдруг такие почести?
- К женщинам подход нужно знать.
- Ты и здесь все о девушках.
- Ну девушкой она была я думаю лет двадцать назад. Но женщина и сейчас видная, а главное жалостливая. Картошечки с маслицем, супчику куриного, хлеба настоящего, и главное целый день в тепле.
- И как же ты с ней общаешься, ты же немецкого не знаешь?
- Ну за такой срок кое-чему я все же научился. Да и что мне нужно знать? Зовут ее Марта, муж на фронте «капут», а все остальное и без объяснений можно делать.
- Жорка, а если она узнает что ты еврей?
- А думаешь, она до сих пор не знает? – усмехнулся Жорка.
- Разве можно так рисковать?
- А она что не рискует, сожительствуя с советским военнопленным? Узнают, расстреляют.
- Ее то может и нет, а тебя так уж точно.
- Зато поживу как человек. Зима на носу, печку топить почти круглосуточно придется, она же там и день и ночь. Приходит состав, она учет продовольствия ведет, нет поездов, отдыхает. Самой ей за печью следить недосуг, за дровами ходить, золу выгребать.
- Так ты что там без надзора находишься?
- Формально да, но там столько эсесовцев и полицаев, да и бежать некуда, если бы еще язык знать, можно было бы рискнуть. А потом Марте же не просто так меня в помощь выделили, а по знакомству.
- А почему она именно тебя выбрала?
- А понравился я ей наверно.
- Ты на себя давно со стороны смотрел? Тебе себя не видно, так посмотри на меня или любого из узников лагеря. Без слез не взглянешь.
- Недоедание и худоба никак не отразились на моих мужских способностях, и она издалека их во мне разглядела, - захихикал Жорка.
- Ох и балаболка же ты. Ты давно Семена видел?
- На утреннем построении мельком успел разглядеть, он мне подмигнул.
- А я его уже несколько дней не видел. Работы много, все прибывают заключенные из концлагерей Латвии. Мне бы записочку для него передать.
- Так ты через Васильева ему передай, они часто шушукаются.
- Через какого Васильева?
- А пардон, теперь у него другое имя, это я по старинке. Вам видней, вы же с Аристархом ему документы подменили.
- Ах ты про Александра? Он теперь по документам Матвей Кривошеев. Но я не знал что он с Семеном.
- Ладно тебе, давай мне записку, я сам им передам. Только ты им не говори про Марту, ладно, а то они будут меня сторониться и перестанут доверять. А я что, я просто женщин люблю, но и выгоду немного. Меня всегда мой дедушка Моисей учил, что человек должен во всем искать выгоду, вот я и следую его советам.
Так Жорка проработал на станции у Марты до самого Нового года, часто даже оставаясь ночевать в конторе. Но однажды как-то внезапно и неожиданно Марта дав Жорке несколько пачек сигарет, мужские часы и крепко поцеловав, стала объяснять что-то по-немецки, Жорка из ее объяснения так ничего и не понял, кроме того, что больше они никогда не увидятся.

* * *
За две недели до Нового года уже под вечер в дверь кто-то тихо постучал. Маша подошла и распахнула ее, к ней сзади со словами «кто там, мама?» подбежала Леночка.
- Извините, я наверное ошиблась, вы не знаете где живут Рахметовы? - спросила Машу худенькая девушка, отряхивая снег со светлых заплетенных в косы волос.
- Здесь живут, вы не ошиблись.
Девушка удивленно посмотрела на Машу и Леночку и спросила,
- А вы наверно та девушка, которая приехала из Воронежа?
- Да. Да вы проходите в дом, а то на улице холодно, я сейчас хозяйку позову, только вы скажите с ее сыновьями все в порядке?
- А я кроме Умара никого не знаю, а с ним все в порядке, вот и письмо от него.
- Я сейчас, - радостно сказала Маша и побежала за тетушкой Маликой, которая ткала ковер в своей комнате.
- Тетушка Малика, там от Умара письмо привезли, - прокричала с порога Маша, - да с ним все в порядке, - поторопилась она добавить, увидев испуганные глаза женщины.
Тетушка Малика тяжело поднялась с пола и поспешила в общую маленькую комнатку. На табуретке сидела закрыв глаза и устало опустив голову на руку молодая девушка. Услышав шаги, она вскочила и робко сказала,
- Здравствуйте, вот, - и протянула письмо.
Тетушка Малика развернула письмо и стала читать, а Маша протянула девушке пиалку с горячим чаем.
- Спасибо, - пропищала чуть слышно девушка и взяла пиалку, но пить не стала, а внимательно следила за тетушкой Маликой, грея о пиалку замерзшие руки.
Тетушка Малика один раз подняла голову и внимательно взглянула на девушку и вновь погрузилась в чтение письма. Девушка продолжала исподлобья смотреть за ней, чуть не разлив на себя горячий чай.
- Я пойти Борис домой звать, холодно, хватит играть, - сказала тетушка Малика, ни на кого не глядя и пошла к дверям, набросив на себя по дороге старый стеганый халат. На пороге она остановилась и, не оборачиваясь пробормотала.
- Маша, кормить ее пожалуйста и Айшу одежда дать, а то заболеть, мокрый.
Маша продолжала смотреть в уже закрывшуюся дверь, не понимая, что произошло с ее квартирной хозяйкой. Она обычно, когда получала письма от сыновей так радовалась, а с гостями всегда была приветлива.
- Я так и сказала Умару, что она меня не примет, - прошептала девушка и заплакала.
- Что ты, что ты, она добрая - бросилась к ней Маша, а Леночка погладила девушку по голове и сказала,
- Тетя, не плачь.
- Давай раздевайся, а то и правда промокла вся. Сегодня с утра целый день мокрый снег валит. Смотри и ноги у тебя мокрые. Меня Маша зовут, а тебя?
- А меня Аня.
Когда девушка сняла верхнюю одежду, Маша увидела, что у нее на гимнастерке полно медалей.
- Ух, ты. Ты на фронте воевала? - спросила Маша привыкшая видеть в госпитале ордена и медали только на мужчинах.
Девушка закивала головой, продолжая плакать. Маша дала ей кое-какие вещи Айши и предложила покушать,
- Я не хочу, - ответила Аня, - в дороге поела, я промерзла очень, можно у печки погреться?
- Конечно, иди ко мне в комнату, там тепло, печка горит. А я тебе все-таки что-нибудь поесть принесу.
Но когда она пришла с чаем, лепешками и кусочком халвы девушка спала, свернувшись калачиком на ее постели.
- Ну пусть поспит, - сказала Маша показывая Леночке на спящую Аню.
Тетушка Малика пришла через полчаса угрюмая, ведя за руку раскрасневшегося и абсолютно мокрого Бориса.
- Мы там с мальчишками в снежки играли, - громко закричал он с порога.
- Молодец, - ответила Маша, - замерз?
- Неа.
Из комнаты Маши показалось испуганное бледное лицо проснувшейся от крика Бориса Ани. Тетушка Малика скользнула по ней глазами и быстро прошла в свою комнату, прикрикнув на Бориса,
- Иди другой сухой штаны одевать и рубашка, быстро! - и закрыла за собой дверь.
Аня робко прошла в общую комнату и присев на краешек табуретки опустила голову и сказала,
- Я завтра уеду, вот высохнут мои вещи и уеду.
- Да ты что? А у тебя с Умаром серьезно, да? - спросила Маша.
- Серьезно, мы и свадьбу сыграли в нашей части.
- Ты вот что, кушай и ложись спать, я в комнате Айши печку зажгла и положила тебе теплое одеяло. Ты когда ложиться будешь, еще немного в нее подкинь, хорошо?
- Хорошо, - вздохнув ответила Аня, быстро все съела, выпила чаю и выбежав на улицу в туалет, пошла спать.
Маша еще кое-что сделала по хозяйству и стала укладывать Леночку, рассказывая ей сказку. В приоткрытую дверь она видела, как украдкой вышла из своей комнаты тетушка Малика и подойдя к сохнущей на веревке Аниной гимнастерке провела рукой по медалям. Потом налила себе чаю, села на табуретку и долго сидела так, смотря в одну точку.
- Тетушка Малика! - позвала ее Маша, когда уложила Леночку.
Тетушка Малика повернулась и вопросительно посмотрела на Машу.
- Чем она вам так не понравилась?
Тетушка Малика молчала.
- Она завтра уехать обратно хочет.
Тетушка Малика немного помолчала, а потом тихо спросила,
- Куда она ехать, нету ее никто? Ребенка ей скоро будет.
- Как? - ахнула Маша, - совсем девочка, худенькая такая.
- Этот девочка три года на фронт, ты видеть сколько ей медаль? Храбрый наверно.
- Храбрая, а вас испугалась.
Тетушка Малика улыбнулась и снова помолчав, сказала,
- Обидеть меня мой сын Умар.
- Чем?
- Зачем жениться? Сейчас война.
- Но ведь Айша тоже, когда война идет замуж вышла, а у Закира недавно третий ребенок родился.
- Айша девушка, двадцать один год, скоро дети рожать надо. Закир до война женится.
- Просто вам наверно не нравится что она не узбечка.
- Зачем глупость говоришь? Мой любимый внук Борис тоже не узбек. Этот девушка на фронт где много мужчин есть был, вдруг этот ребенка не Умар? И зачем меня не спросить?
- Просто он наверно сильно влюбился, как вы в своего мужа, - сказала Маша и погладила тетушку Малику по руке, - вы же сами мне рассказывали, как ради него из дома убежали.
Тетушка Малика заулыбалась, вспоминая свою молодость и вздохнув, печально произнесла,
- Хитрый, ты Маша. Иди спать, никуда она не уехать.
Рано утром Маша ушла на работу, а когда вернулась, то увидела в общей комнате за низким столиком веселую компанию, состоящую из тетушки Малики, Айши, Ани, Бориса и Леночки, они пили чай с халвой и громко смеялись. Аня рассказывала только смешные армейские истории, чтобы не напугать детей.
Вечером она рассказала Маше, что у нее никого нет, она воспитывалась в детском доме под Москвой, потом работала ткачихой на ткацкой фабрике, а когда началась война, она тут же пошла на фронт добровольцем, окончила учебные курсы и попала наводчицей в зенитную батарею в часть, которая находилась на подступах к Москве. Потом она познакомилась с Умаром, они воевали рядом и часто встречались, а когда она узнала что беременна, они сыграли свадьбу в части и она демобилизовавшись, приехала к его матери.
Когда до Нового года осталось два дня, Маша уговорила Аню съездить на рынок за елкой. Они долго торговались, но наконец выбрали маленькую, но пушистую пахучую красавицу и счастливые приехали домой.
- Это что? - спросила Леночка, увидев елку, - у, кусается.
- Да это же елка! - закричал Борис, - а мы будем ее наряжать? В прошлом году у папы в школе в Фергане большая елка была.
- Конечно будем, - ответила Маша, - спроси у бабушки у нее есть елочные игрушки?
Мальчик со скоростью ветра унесся за бабушкой, за ним побежала и Леночка.
Выглянув тетушка Малика всплеснула руками и покачав головой сказала,
- Мы с мой муж тоже детям всегда елку делать.
Она кряхтя достала из сундука коробку с елочными игрушками и Маша поразилась тому, что они так далеко жили друг от друга, а игрушки были почти одинаковые. Такие же сосульки и шишки, фигурки животных, и звезда на макушку, только не золотистая, а красная из Машиного детства была в их доме.
Сколько радости было у детей, пока они украшали елку. Маша специально растягивала это удовольствие, рассматривая с ними каждую игрушку и решая, куда же ее повесить. Она рассказывала им всякие истории про дедушку Мороза и Снегурочку, про Снеговика и Метелицу, про Снежную королеву и тетушку Зиму и сказала, что если они будут себя хорошо вести и слушаться, то добрый дедушка Мороз принесет им подарки.
В новогоднюю ночь они веселились и водили хоровод вокруг нарядной елочки, которую установили так, что ее можно было двигать куда удобно. Дети получили сладкие подарки от деда Мороза, которые Маша купила в Центральном магазине и подарки от каждого члена их сборной семьи. Леночке досталась кукла от мамы, тапочки от тетушки Малики, зайчик от Айши с Алишером и набор посуды для куклы от Ани. Борису - кораблик от Маши, портфель к школе от тетушки Малики, краски, карандаши, и альбом от Айши и Алишера и книга русских народных сказок с картинками от Ани. Дети были счастливы и долго перебирали и хвастались друг перед другом свалившейся на них радостью. Маша смотрела на Леночку, и сердце ее больно сжималось, она так хотела, чтобы эти радостные детские глаза увидел Саша, чтобы они смогли вот так вместе встречать праздники и никогда не ведать горя.

* * *
В условиях приближающегося поражения в Германии шла тотальная мобилизация, и в армию стали набирать всех мужчин без разбора, начиная с пятнадцати лет. Зимой 1945 года на аппельплаце Бухенвальда выстроили всех политзаключенных немцев и комендант лагеря в окружении своих адъютантов и офицеров СС начал произносить агитационную речь. Он пообещал, что каждому кто пойдет воевать на фронт, будут дарованы прощение и свобода. Но строй заключенных даже не шелохнулся, ни один человек не изъявил желания воевать за фашистскую Германию. Тогда комендант лагеря сказал, что он будет ждать пока, они не осознают, что должны пойти защищать свою родину. Их несколько часов продержали на продуваемом со всех сторон плацу, где мокрый снег хлестал их по щекам, а холодный ветер пронизывал до самых костей, но так никто и не откликнулся на призыв коменданта. Слова о верности фюреру, о непобедимой Германии и о превосходстве арийской расы не трогали политзаключенных немцев.
А в Бухенвальд все не переставали свозить узников со всех концлагерей Литвы, Латвии и Польши. Он стал самым крупным лагерем смерти. До отказа были набиты людьми бараки, а также палаточный городок, где почти никто не выживал от холода и болезней. Каждое утро из бараков и палаточного городка выносили около 400-500 трупов. Их горкой складывали недалеко от аппельплаца, потому что производительность крематория была низкой по сравнению с количеством трупов расстрелянных и умерших от изнурительной работы, голода и болезней, несмотря на то, что работал круглосуточно.
Прибывшие еврейские колонны направлялись сразу в ангар, где могли лишь только стоять, прислоняясь друг к другу, а оттуда их постепенно группами также уводили в крематорий, даже не выписывая на время их нахождения в лагере продовольственный паек. Подпольщики собирали по лагерю еду для несчастных, но смертность среди них все равно была ужасной, они были вконец истощены и замучены изнуряющей дальней дорогой. Саша с Семеном видели, как их пригнали в Бухенвальд. Колонну евреев прогоняли как три года назад и их самих через цепочку эсесовцев выстроенных по обеим сторонам ворот. И каждый из них норовил ударить несчастных шатающихся от голода и усталости людей дубинкой. Сзади их подгоняли полицаи из отряда националистов Украины. Они намерено толкали доходяг в сторону эсесовцев с собаками и обученные овчарки мертвой хваткой вцеплялись в несчастных. Эсесовцы и не пытались утихомирить животное, а добивали человека дубинками. В это время полицаи громко смеялись и похлопывали друг друга по плечам.
- Мне стыдно, что я тоже украинец, - стискивая зубы, говорил Семен.
- Они не понимают, что эсесовцы, когда они перестанут быть им полезными, избавятся от них, как от всех нас, - ответил Саша.
- Скоро планируется восстание, как только наши или союзники будут поблизости.
Весной вдалеке стал слышаться гул орудийных выстрелов. Заключенные испытывали радость и возбуждение. Уже никто не сомневался в крахе третьего рейха, ни военнопленные, ни сами эсесовцы. Но тотальная мобилизация в Германии все еще продолжалась, и немецким командованием было решено отправить на фронт уголовников-рецидивистов, многие из которых были осуждены на пожизненное заключение. Их так же как недавно политзаключенных немцев выстроили на аппельплаце, и комендант лагеря вновь обратился к заключенным с речью, что им как чистокровным арийцам от имени фюрера прощаются все прежние прегрешения и дарована свобода, а так же возвращаются все гражданские права. Уголовники радостными выкриками приветствовали это его сообщение, но комендант вдруг продолжил, что поскольку они теперь свободные граждане Германии, а в стране сейчас идет тотальная мобилизация, то их долг вступить в армию и отправится на фронт сражаться за Родину. Это совсем не понравилось уголовникам, но не дав им опомниться их быстро переодели в солдатскую форму, погрузили в фургоны и повезли на станцию.
После отправки на фронт уголовников в лагере остались только политзаключенные немцы и военнопленные. Все понимали, что эсесовцы в скором времени захотят избавиться от свидетелей своих злодеяний перед приходом Красной Армии и союзников. Да и охрана лагеря уже открыто угрожала, что никого не оставят в живых. Первыми в этом списке оказались евреи.
Подпольщики предупредили всех евреев Бухенвальда, что предстоит чистка, эвакуация, а это значило расстрел. Расстрел потому что на крематорий уже не хватало времени. Советские войска наступали с одной стороны, а с другой уже близко подходили союзники.
- Всем евреям выйти к воротам. За неподчинение - расстрел! - раздался приказ коменданта.
Но вышли немногие. Подпольщики помогали прятаться евреям в морге и мусорных бочках. Кое-кто из них оторвав «желтые звезды», которые были нашиты на грудь всех евреев лагеря стали прятаться в блоках поляков, французов и австрийцев.
9 апреля 1945 года комендант лагеря по радио отдал приказ о немедленной эвакуации уже всего лагеря. Но его приказу никто не подчинился, весь лагерь вышел из подчинения. Через связь с городскими подпольщиками лагерное подполье получило информацию, что 11 апреля в 17 часов назначена полная ликвидация лагеря. Хотя этого все и ожидали, но все же это сообщение казалось жутким. Как это будет сделано, никто не знал. Была версия о том, что немцы разбомбят лагерь, но для этого им бы потребовалось вывести сначала всю охрану и оставить лагерь без присмотра, а их было очень много, и сделать это было достаточно трудно. Версия о том, чтобы потравить всех газом, тоже отпадала, в Бухенвальде не было газовых камер. Остановились на версии отравления пищи. Нужно было отказаться принимать выдаваемую пищу, но люди были истощены и многие не смогли себя перебороть и ели, но пища оказалась нормальной. Лагерь лихорадило. Все со страхом ожидали одиннадцатого числа, в душе все же надеясь, что вовремя подоспеет помощь. Канонада была слышна уже совсем рядом.
11 апреля снова прозвучал приказ,
- Всем выйти к главным воротам для эвакуации.
И снова неповиновение. Все понимали, что эвакуация это смерть, но ждать было больше нечего, и тогда подпольный комитет дал приказ начать вооруженное восстание. Поставив задачу снять часового, захватить помещение охраны и радиоузла и обесточить колючую проволоку, заключенные сумели передать в эфир сигнал «СОС».
Саша и Аристарх с оружием в руках, заранее принесенным Жоркой вместе со всеми узниками с криками «Ура!» и «за Родину!» бросились на колючую проволоку и в нескольких местах прорвали ее. Жажда расплаты за всех погибших советских граждан и военнопленных концлагерей клокотала в сердце Саши и придавала ему мужества и храбрости. Он стрелял в эсесовцев, повторяя про себя, - бей, это не люди, это лютые звери. Они не останавливались перед слабыми и безоружными, перед детьми и стариками.
Расправившись с охраной, все ринулись к казармам эсесовцев, где после короткой схватки много эсесовцев были убиты, много сдалось в плен, многим удалось сбежать.
- Мы победили! Мы живы и свободны! - кричали счастливые узники, не веря в свое освобождение.
- Неужели мы смогли это вынести, неужели выжили? - повторял Аристарх, сидя на земле и прижимая к плечу винтовку.
- Мне тоже не верится, пойдем поищем ребят, - сказал Саша.
Они долго бродили среди обнимающихся и целующихся людей говорящих на разных языках, но так понимающих друг друга. Очень много было убитых и раненых, не доживших совсем немного до своего освобождения. Наконец они увидели Семена лежавшего у барака, его голова лежала на коленях Жорки. Он счастливо улыбался.
- Вот, - сказал он и протянул Саше маленький обрывок от тетрадного листа, - как знал, записал адрес моих родных, передайте, друзья. Мне уж не дожить, но я счастлив, что умру свободным.
- Что ты говоришь, мы сейчас отнесем тебя в лазарет, - сказал Саша, зная что ему уже ничем не помочь.
- Не нужно, хочу смотреть на небо, слушать эхо канонады, и видеть счастливые лица свободных людей.
Он так и умер с улыбкой на лице.
- Я когда его нашел, было бросился вас искать, а он попросил его не оставлять, - говорил плача Жорка, - надо было его не слушать, может можно было спасти.
- Нет, Жора, мы не смогли бы ему помочь, - сдерживая слезы, ответил Саша.
- А на мне ну ни одной царапинки, - продолжал всхлипывать Жорка, - и Морозов погиб, я видел. Он подобрался к охраннику сзади и свернул ему шею, и из его автомата изрешетил кучу немцев, а потом его самого в спину. Погиб как герой.
- Почему же как, он и есть герой.
- А у тебя кровь на плече, а у Аристарха на ноге, - осмотрев их с ног до головы, сказал Жорка.
- Это ничего, просто об колючую проволоку поцарапались. Пойдемте, ребята посмотрим, может нужна наша помощь. А Семена с остальными погибшими потом надо будет похоронить по-человечески.
Работы и действительно оказалось много, перенести раненых в лазарет, некоторых прооперировать, обработать и перевязать раны. Всех убитых сложить и переписать их номера, чтобы потом можно было записать их по фамилиям. Сотни истощенных узников умерли уже после освобождения лагеря.
- Освободили себя сами, а дальше-то что делать будем? - спросил Жорка, смотря в темное вечернее небо Тюрингии.
- Будем ждать, ведь союзники приняли сигнал о помощи, значит должны прийти за нами, - ответил ему Аристарх.
- Так ждали освобождения, а теперь снова страшно, что с нами будет дальше? - снова спросил Жорка.
- А что с нами будет, поедем домой. Ведь мы сами сражались за свое освобождение, мы чисты перед Родиной, - сказал Саша, и снова в который раз подумал о Маше. Теперь он вернется, как обещал, победа уже так близка.
- Нет, я слышал разговоры, говорят, нас сначала проверять будут, - не унимался Жорка.
- Ну пусть проверяют. И правильно, среди советских полно полицаев или эти, как их, националисты Украины. И не видно их стало, и куда только попрятались? - спросил Саша.
- Они скорей всего с мертвых военнопленных одежду сняли и на себя нацепили, поди разберись, кто есть кто, когда здесь тысячи.
- Скорей всего ты прав Аристарх, так вот нужна проверка или нет? - размышлял вслух Саша.
- Проверка-то нужна, только как бы не попасть под раздачу, мы ведь с тобой тоже у немцев работали.
- Так не по собственной же воле.
- Попробуем доказать, - ответил Аристарх и тяжело вздохнув добавил, - давайте спать ребята, завтра наша очередь пленных немцев охранять, надо силенок набраться.
Еще три дня восставшие ждали пока не подошли американские войска, которые получили сигналы «СОС», переданные из захваченного радиоузла. Политзаключенные немцы за это время почти все разбрелись по домам. С союзниками понаехали американские и английские журналисты, и на стенках бараков появились плакаты, призывающие русских не возвращаться на Родину, где им не простят измены Родине, а уехать, например, в Аргентину, Бразилию или Канаду.
Американцы приказали сдать оружие, а на вышки вместо немецких солдат поставили своих и стали восстанавливать порванную колючую проволоку. Советские заключенные отказались сдать оружие,
- Вы освободители, разве вы не видите весь этот ужас, эти трупы еще не похороненных жертв нацистов. Мы русские не сдадим оружия, вокруг еще полно разбежавшихся эсесовцев. Мы сами себя освободили, и сами будем до последнего защищать себя, мы с таким трудом, с таким риском добывали это оружие, - говорил Аристарх и еще несколько русских военнопленных владеющих английским.
Пришлось американцам принять условия советских пленников, с единственным условием не выходить за территорию лагеря.
- Саш, может со мной в Бразилию, а? - стал уговаривать Жорка, пообщавшись с представителями прессы и с солдатами американской армии.
- С ума сошел? Я домой, к родителям, к Маше. А ты что там забыл?
- Боюсь я всяких там проверок, не хочу снова в лагерь. А в Бразилии тепло, фрукты, овощи, девушки красивые. Мой дедушка Моисей еще, когда я был совсем ребенком, говорил, чтобы нормально торговать надо ехать на свою историческую родину.
- Куда-куда?
- На историческую родину.
- Жора, твоя историческая родина Палестина, что-то далековато от Бразилии.
- Поверь мне из СССР до Палестины очень-очень далеко, а от Бразилии хоть и дальше по расстоянию, а по сути рукой подать.
- Поступай, как знаешь, только как же твои родные?
- Думаю, что их уже нет в живых, ты же видел, как фашисты поступают с евреями.
- Но ведь ты даже в лагере выжил, - с укоризной сказал Саша.
- Благодаря тебе, этот бы меня точно вычислил, а кстати, ты его не видел?
- Кого, Бориса Львовича? Нет, не видел.
- Саш, а может, все же передумаешь?
- Нет, Жорка, я не передумаю. Я ждал этого целых три с половиной года.
- А я сейчас пойду записываться, как думаешь, может Аристарх или Васильев захотят?
- Спроси, только я сомневаюсь.
- Если я запишусь, сходишь к моим на всякий случай, если живы, расскажешь про меня, ладно?
- Хорошо, только не думаю, что ты сможешь скоро с ними встретиться.
- Они только порадуются за меня, вот только языков я не знаю, чуть-чуть английский и все.
- Научишься. Помниться с Мартой тебе не очень-то язык был нужен.
- А я ведь часы ее сохранил, пошел их однажды поменять у французов на еду, а они еду мне дали, а часы не взяли. Следующий раз мне стыдно было снова к ним с таким предложением идти, так они и остались у меня на память. Ну ладно пойду, может еще кого сагитирую, а то одному как-то боязно.
- Давай, бразилец.
Как только Саша оставался один он начинал тосковать по дому. Ничего не зная о судьбе своих родных, хотелось побыстрее пройти все проверки и, наконец оказаться дома. А там все живы и здоровы, Машка, мама, отец, бабушка и ее пирожки с яблоками. Помыться, побриться, постричься, сытный ужин, мягкая постель, и все-все забыть, как страшный сон.

* * *
С появлением в доме Ани Машина жизнь потекла совсем по другому руслу, девушки оказались почти одногодками, просто Аня была еще более хрупкого телосложения и выглядела совсем как девочка. Узнав, что Маша училась в педагогическом институте, Аня слезно просила ее заниматься с ней, сказав что будет очень прилежной ученицей. Она так мечтала после школы учиться дальше, но после выпуска из детского дома, вынуждена была пойти на ткацкую фабрику в красильный цех, чтобы прокормить себя и хоть немного прибарахлиться. Отработав год на фабрике, она уже собиралась подать заявление для поступления в институт, но вредное производство подорвало и без того неважное здоровье девушки, и с институтом пришлось снова повременить. После долгого лечения, ее перевели в другой цех и она вновь стала готовиться к поступлению, но тут началась война.
Маша с удовольствием занималась с Аней, которая и вправду оказалась очень способной. Тетушке Малике совсем не нравились эти занятия, и она то и дело бурчала,
- Зачем женщина учиться, детей рожать надо.
- А я когда малыш немного подрастет, тогда учиться пойду, а сейчас просто готовлюсь, - отвечала Аня.
- Один растет, другой рожать, - возражала тетушка Малика.
- А другого родим, когда я институт закончу.
- Много надо детей, зачем институт? - снова заводила свою песню тетушка Малика.
- Да не волнуйтесь вы, мы все успеем, - отвечала, смеясь Аня, - вот скоро вернется Умар, он вам скажет, что женщина тоже учиться должна.
- Э, когда это скоро? - говорила тетушка Малика, - год назад тоже говорить скоро.
- Нет, теперь совсем немножко осталось, правда. Вы же знаете, что в январе в Ялте Сталин, Рузвельт и Черчилль уже решали проблемы послевоенного устройства мира. А о победе над Третьим рейхом уже и не говорили, этот вопрос решен, нужно только время.
- Ты и так такой умный, я ничего не понять, что ты сказать. Зачем институт? Учиться, учиться, такой худой, кушать много надо, скоро рожать, а ты такой худой, - она в осуждение покачала головой и, хлопнув дверью, ушла.
- Маша, как ты думаешь, почему она злится, а?
- Как почему, она хочет, чтобы у нее было много внуков. У них принято так, иметь многодетные семьи. Знаешь, как она за Борисом ухаживала, и кормила и песни пела и на ослике катала. А помнишь, когда его Закир забирал, как она умоляла его оставить, а он сказал, Батыр родился, и Борис должен с братом познакомиться. Да и с Леночкой моей она как возиться, как с родной внучкой. Теперь ждет не дождется, пока у тебя ребенок родится, и у Айши. Но у Айши пока не получается, тетушка Малика ее каждый раз спрашивает, - когда? А Айша злится, и даже приходить в последнее время стала реже.
- Но я не хочу много детей, двое, ну, в крайнем случае, трое. И чтобы у них у всех было хорошее образование. И Умар тоже после войны учиться хочет.
Дверь открылась, и тетушка Малика вошла, неся банку молока, пиалы и кусок лепешки.
- Пей Аня, хватит учиться, здоровье ребенка думать, - она поставила все это на стол и стала собирать тетрадки и карандаши. И так было почти каждый раз, когда Аня садилась заниматься. И тогда они с Машей придумали, как им заниматься, чтобы тетушка Малика им не препятствовала. Они садились на лавочке во дворе или на топчане под шелковицей и делали вид, что просто мирно разговаривают. Тетушка Малика несколько раз спрашивала, почему Аня больше не занимается, на что та отвечала, что пока решила занятия отложить, так как беспокоится о состоянии будущего ребенка. Тетушка Малика улыбалась и довольно говорила,
- Молодец, зачем женщина учиться? Муж пусть учиться и семья кормить. Иди кушать, ай-ай-ай, какой ты худой, зачем мало кушать, ребенка не жалеть, да?
Аня и правда была очень худенькой, у нее совсем не было аппетита, все время тошнило, и она мало набирала вес.
Айша говорила, что тетушка Малика обижалась на сына, так как каждое его письмо после здравствуй, мама, начиналось словами - как чувствует себя Аня? Умар просил мать, чтобы она следила за здоровьем его жены, хорошо ее кормила и во всем ей помогала.
Как-то после очередного посещения акушер-гинеколога Ане предложили за неделю до предполагаемых родов лечь в стационар. Она долго не соглашалась, но под напором врача все же уступила. Прошла неделя, истекала вторая, а Аня все не рожала. Тетушка Малика была очень встревожена и каждый день по нескольку раз ходила в больницу к Ане и носила ей передачи.
- Кушать буду и снова пойти. Доктор сказать, сегодня будет рожать, пойду там сидеть и ждать, - сказала тетушка Малика, быстрым шагом войдя в калитку.
Быстро поев, она вновь отправилась в больницу. Уже наступил вечер, а она все не возвращалась.
- Где мама? - спросила Айша, на минутку забежав к матери, чтобы что-то спросить по хозяйству.
- Еще в двенадцать ушла к Ане в роддом и до сих пор не вернулась, я уже волнуюсь, - ответила Маша.
- Ты просто не знаешь нашу маму. Значит, Аня рожает, а мама будет там сидеть хоть всю ночь. Может, ты ей отнесешь что-нибудь покушать, а то я не могу, Алишер еще с работы не вернулся, а за Леночкой я пригляжу.
- Конечно схожу.
Тетушку Малику Маша нашла на лавочке во дворе роддома. Она сидела с такими же ожидающими результата родственниками рожениц. Старики рассказывали молодым о немцах первой мировой войны, а молодой отец без левой руки о боях под Сталинградом. Двое других мужчин с интересом слушали разговор, изредка что-то уточняя.
- Вот я принесла вам покушать, - усевшись рядом, сказала Маша.
- Спасибо, Маша, я не хотеть. Аня доктор сказать трудно рожать, ребенок умирать может.
Маша сжала руку тетушки Малики и тихо сказала,
- Будем надеяться, что все будет хорошо.
- Конечно, все будет хорошо, - сказала пожилая кудрявая армянка, тоже сидевшая в ожидании. Сабина Рафаиловна очень опытный врач, через ее руки столько детишек прошли.
- Уже 9 мая, а доктор говорил, что конец апреля рожать, а она все не рожать, - снова запричитала тетушка Малика.
- Так бывает, может срок не правильно поставили, - продолжала успокаивать ее армянка.
Так они просидели еще около часа, пока наконец на порог не вышла акушерка. Вытерев мокрый от пота лоб, она повернувшись к молодому мужчине без руки, сказала,
- У вас мальчик, три килограмма, а у вас девочка, три пятьсот, поздравляю, - посмотрела она в сторону армянки.
Тетушка Малика встала ей навстречу, но акушерка в отрицании покачала головой и сказала,
- Пока ничем не могу вас порадовать.
Прошло еще около часа, акушерка еще раз появилась и доложила о рождении детей, но вестей об Ане не было. Потом еще раз, пока больше кроме Маши и тетушки Малики во дворе роддома никого не осталось.
Маша уговаривала тетушку Малику вернуться домой, но она отказалась, сказав, что будет ждать до конца. Маша боялась одна ночью пешком возвращаться домой через весь город и сказала, что и она будет сидеть здесь хоть до утра. Ночь оказалась прохладной, и они прижимаясь друг к другу, поглядывали на светящиеся окна второго этажа. Вдруг они увидели, как в больнице почти во всех окнах стал зажигаться свет и за занавесками закачались бегающие тени, размахивающие руками. Тетушка Малика сорвалась со скамейки и громко заколотила в запертую дверь. Дверь почти сразу же открылась, и на пороге показался огромный дядька в белом халате, который схватил тетушку Малику в охапку и смачно поцеловав, пробасил,
- Победа! Вы понимаете, Победа!
За его спиной замаячила улыбающаяся акушерка и через могучее плечо мужчины крикнула,
- У вас девочка, очень слабенькая и маленькая, всего два килограмма. Так долго не хотела рождаться, а как услышала о Победе, так сразу и на свет показалась.
Маша от радости обнимала всех подряд и плакала, а тетушка Малика стояла ошарашенная известиями, и тем как бесцеремонно поцеловал ее незнакомый мужчина. Наконец она вернулась к действительности и грозно спросила,
- Можно мне смотреть мой внучка?
- Сегодня все можно, - пробасил дядька и, схватив за руки Машу и тетушку Малику потащил их на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Женщины едва поспевали за ним, но он не обращал на них внимания, напевая что-то себе под нос.
В больнице творилось что-то невразумительное. Роженицы выскочили из своих палат, обнимали друг друга, плакали и смеялись. Дядька втолкнул Машу и тетушку Малику в маленькую комнатку, где на единственной кровати мокрая и бледная лежала улыбающаяся Аня.
- Победа! - прошептала она, - вы уже знаете, что Победа?
- Знаем, знаем, - ответила Маша и поцеловала тяжело дышащую Аню, - поздравляем тебя с рождением дочери!
- Поздравляю дочка, - сказала тетушка Малика, и погладила Аню по мокрым волосам. В этот момент акушерка принесла крошечную запеленатую девочку и протянула ее тетушке Малике со словами,
- Наверно на вашего сына похожа, такая темненькая и волосики кудрявые.
Тетушка Малика, взяв малышку на руки, улыбнулась и довольно сказала,
- Да, как маленький Умар, только он толстый был, - она еще долго держала внучку на руках, не желая возвращать акушерке, пока та чуть ли не насильно отобрала ее, сказав, что и роженице и ребенку после трудных родов полагается отдыхать. А у них еще сегодня появилось много работы, так как женщины от радости надумали рожать, хотя совсем еще недавно и не собирались.
Тетушка Малика вздохнула, посмотрев вслед уносящей ее внучку акушерке, и повернувшись к Ане, сказала,
- Хороший девочка, красивый. Спасибо. Отдыхай, я завтра прийти, принести тебе много кушать, - она поцеловала Аню и, поправив на ней простыню, добавила, - ты не обижайся на мне дочка, хорошо?
- Я и не обижаюсь.
- Тогда, спи, - и она больше ничего не сказав повернулась и пошла к выходу.
- Отдыхай, я тебя еще навещу, - сказала Маша и поспешила за тетушкой Маликой, но на пороге остановилась и спросила, - а как ты девочку хочешь назвать?
- Как же еще, Майей, - ответила Аня, и устало закрыла глаза.
Маша догнала тетушку Малику и сказала,
- Тетушка Малика, Победа! Скоро вернуться с фронта ваши сыновья. И внучка у вас в такой праздничный день родилась, вы рады?
- Конечно я рад, я так боялся что ребенка не Умар будет, а она так похож, как маленький Умар.
- Вы думали, что Аня вас обманывает?
Тетушка Малика молчала. А Маша спросила,
- А вам нравиться имя Майя?
- Это Аня тебе сказать?
Маша тоже промолчала и тогда тетушка Малика рассмеялась и сказала,
- Хороший имя, и внучка красавица.
Ранним утром они возвращались пешком домой, и абсолютно незнакомые встречные люди уже узнавшие о победе, поздравляли их, смеясь и плача от радости. Вокруг слышны были смех, радостные крики «ПОБЕДА!», и веселый звук гармошки. Маша тоже плакала от радости, слезы лились нескончаемым дождем, но она не стыдилась их и была рада, что можно уже не скрывать своих чувств, как раньше, а выплакаться вдоволь.

* * *
Девятнадцатого апреля в Бухенвальд по инициативе американских войск были приглашены немецкие женщины, старики и подростки с ближайшего городка Веймар, чтобы они смогли увидеть жестокость и бесчинства фашистов. Им показывали печи крематория, виселицу, водили по темным затхлым баракам. Они были удивлены, напуганы, и обескуражены увиденным. Конечно же они знали, что рядом с ними существует концлагерь Бухенвальд и не раз видели гонимых в него пленных, но не подозревали о тех злодеяниях и зверствах творящихся на его территории. Многие падали в обморок и хватались за сердце, многие плакали, а некоторые как неживые шли с широко раскрытыми от ужаса глазами.
В их присутствии на аппельплаце прошел митинг, где прозвучала клятва Бухенвальдцев на всех языках.
- …Мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом народов. Уничтожение фашизма со всеми его корнями – наша задача.
Части Советской Армии заняли территорию концлагеря только 4 мая, и подписав акт о передаче Красной Армии советских военнопленных и советских граждан, освобожденных союзными войсками на территории Западной Германии, американцы покинули Бухенвальд. Все последующие дни, прощаясь разъезжались по домам чехи, бельгийцы, французы и другие освобожденные заключенные. Они радостные и счастливые отправлялись на Родину. А советским военнопленным нужно было ожидать полной победы. Они знали, что уже 30 апреля над Рейхстагом водрузили Красное знамя Победы, но нужно было чтобы немецкое правительство официально признало свое поражение.
По радио они узнали, что 8 Мая подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии. Потом были сладкие часы и дни победы, а через несколько дней их, выстроив на аппельплаце зачитали обращение правительства СССР к военнопленным.
- Люди, враждебно настроенные к Советскому государству, пытаются обманом и провокацией отравить сознание наших граждан и заставить их поверить чудовищной лжи, будто бы Советская Родина забыла их, отреклась от них и не считает их больше советскими гражданами. Эти люди запугивают наших соотечественников тем, что в случае возвращения их на Родину они будто бы подвергнуться репрессиям. Излишне опровергать такие нелепости. Советская страна помнит и заботиться о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома, как сыны Родины. В советских кругах считают, что даже те из советских граждан, которые под германским насилием и террором совершили действия, противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности, если они станут честно выполнять свой долг по возвращении на Родину.
Дослушав майора, читавшего обращение Саша повернувшись к Аристарху, сказал,
- Может, зря Жорка с американцами ушел, а?
- А я думаю, что не зря. Что-то уж больно мягко стелют. А у ворот видишь, часовые стоят, зачем? - прошептал Аристарх.
- Мы все равно бы остались. Будь что будет, - тоже шепотом сказал Саша.
- Верно, - ответил Аристарх.
Все освобожденные узники прошли предварительный разговор с представителями контрразведки, а потом их загрузили в автомашины и отправили на вокзал.

* * *
Как ни уговаривали Машу тетушка Малика, Айша и Аня хотя бы еще немного пожить в Ташкенте, она твердо решила уезжать домой. Она подумала, что вот-вот с фронта вернуться сыновья тетушки Малики, и они должны жить своей семьей. Теперь в доме молодая семья, новорожденный ребенок, может и Шахоб надумает жениться, а тут она с Леночкой занимает целую комнату. Она списалась с Зоей, которая звала ее в каждом письме, и пообещала ей, что если у нее не получится остаться в родном городе, то она обязательно приедет к ним. Попрощавшись со всеми, поблагодарив тетушку Малику за все, что она сделала для нее и Леночки и, обещав как-нибудь их навестить и обязательно писать, они с Леночкой сели в поезд и отправились домой.
Дорога оказалась нелегкой. В июне в переполненных поездах было трудно с питьевой водой и невыносимо жарко, Леночка плакала и просилась выйти из вагона, ей хотелось побегать и похулиганить, а не сидеть зажатой между людьми и багажом. Когда же наконец они добрались до Воронежа, Маша испытала настоящий шок.
Ужасающее зрелище представлял собой разрушенный любимый город Воронеж. Дома превратились в груды из обломков кирпича с обугленными остатками балок, дверей и окон, из которых торчали ржавые искореженные прутья и оборванные провода. На площади стояло множество палаток, между которых висели вещи, а в середине был разведен костер, над которым в большом котле что-то варилось. Маша видела, что город уже потихоньку восстанавливают, но в основном на строительстве работали женщины и подростки, еще не все мужчины вернулись с фронта. Софья Семеновна писала ей, что на месте Машиного дома до сих пор только глубокие воронки, и Маша решила не ходить и не смотреть, чтобы не плакать перед дочерью и не пугать ее, она и так в дороге измучалась и устала.
Она с трудом нашла в городе, ставшем за годы войны совсем незнакомым и чужим коммуналку, в которой после переезда теперь жила Софья Семеновна. На двери было много звонков, но ни один из них не работал, и Маша просто постучала. Ей открыла древняя старуха, которая приложив к ушу ладонь прокричала,
- Тебе кого милая?
- А где живет Софья Семеновна?
- Хто-хто?
Маша вновь хотела повторить свой вопрос, но тут в глубине что-то упало, громко звякнув об пол, заплакал ребенок, бранно выругался мужчина, и показалась Софья Семеновна, которая молча потянула Машу к себе в комнату.
- Здравствуйте, Софья Семеновна.
- Здравствуйте девочки, видишь Машенька, как приходиться жить, - показала она рукой вглубь комнаты, в которую их завела. Комнатка была совсем крохотной, да еще и поделенной на две части цветастой занавеской, которая в настоящий момент была отодвинутой. В комнату едва входили две железные кровати, деревянный стол, застеленный клеенкой, два стула и тумбочка, сделанная из ящиков, на которой размещались кухонные принадлежности и керогаз.
- Живем здесь втроем, да и то комнатку дали мужу дочери, как фронтовику после ранения, а то так бы и жили мы в палатке. В первую очередь обеспечивают семьи с детьми и стариками, и если бы Лидочка не вышла замуж, еще не знаю, сколько бы нам мучаться. Здесь конечно тоже не сахар, коммуналка на пять семей. У нас с одной стороны живет совсем глухая бабка, которая день и ночь слушает радио на полную мощь, с другой стороны фронтовик-калека, к которому постоянно приходят друзья с бутылочкой и матерятся и спорят до драки. Напротив многодетная семья в двух комнатах с пятью детьми от двух до четырнадцати лет, старым дедом, племянницей, братом, в общей сложности человек пятнадцать наверно. А там в последней комнате молодая семья с недавно родившимся ребенком. Не пройти, не проехать, в коридоре ведра, корыта, велосипед, лыжи, тут же веревка с пеленками. На кухню мы не ходим, здесь готовим, там не сунешься. А вот с туалетом сущая беда, особенно по утрам. Да что это я заговорила вас совсем, садитесь, устали небось с дороги, сейчас я вас накормлю.
- Нет, кушать мы не хотим, а вот чайку бы.
- Чайку, так чайку, - стала суетиться Софья Семеновна.
- Мама, а мы здесь жить будем? -спросила Леночка.
- Нет, доченька, мы в гости пришли.
- Вот вам и чаек. Вы тут устраивайтесь, отдыхайте, а мне на работу пора.
- Нет, мы тоже пойдем. Я хочу в военкомат сходить, насчет жилья что-то решить, и к Степаниде Михайловне еще съездить надо. Мы только вещи у вас оставим, ладно?
- Конечно, конечно. Только я тебе сразу скажу, что насчет жилья ты сразу ничего не добьешься. Сейчас лето, тебя в палаточный городок определят, а вот к осени глядишь, коммуналку и дадут.
Софья Семеновна оказалась права, во всех организациях, куда бы не посылали Машу, были огромнейшие очереди, люди ругались, тряся документами и доказывая, что они имели жилье, имущество, а теперь должны с семьями жить на улице. У Маши не было никаких документов, кроме паспорта, который во время той страшной бомбежки случайно оказался у нее в сумочке. За несколько дней до этого она заранее еще до рождения ребенка записывалась на молочной кухне, чтобы потом брать там молоко. Ей не отказывали, но просили сходить то туда, то сюда, принести то одну справку, то другую. А в военкомате ей просто посоветовали оставить запрос, десять раз уточнив кем она приходиться разыскиваемому.
Маша на несколько дней остановилась у Степаниды Михайловны, каждый день мотаясь в город и оставляя на нее Леночку. Степанида Михайловна жила очень скромно, огородом и садом почти не занималась, живность не держала, говорила, что ей уже трудно со всем этим справляться.
- Ничего на пенсию проживу, старая я уже стала, болею часто, чтоб хозяйство держать. А ты деточка, если жить негде, оставайся у меня, как-нибудь поместимся.
- Если не получиться устроиться в городе, мы с Леночкой наверно к Зое в Ростов уедем, я вам про нее писала. У нее дом большой, огород, сад, мы ей не в тягость будем. Я работать пойду, Леночку в детский сад устрою, а там потом может и в институт снова.
- Правильно, что вам в селе делать, ни работы, ни жилья нормального. Крыша у меня протекает, залатала вот немного, да не знаю, выдержит ли когда снег, да дождь. Но если что не так получится, все равно приезжайте.
Как ни билась Маша, чтоб получить хоть коммуналку, но дальше палаточного городка и места в детском садике не продвинулась. В домоуправлении ей сказали, что она вообще записана погибшей при бомбежке, и не значится в списках на жилье. Маша показала, что была официально зарегистрирована в эвакуации в Ташкенте, но таких как она было море, а жилья с гулькин нос. Тогда она взяла свои документы в Педагогическом институте, оставила в военкомате запрос с Зоиным адресом,
и добившись в сельсовете, чтобы починили крышу Степаниде Михайловне, решила уехать в Ростов.
- Спасибо, деточка, как же это ты смогла, я сколько не просила, все только обещали.
- А кто партизанам помогал? Кто своей жизнью рисковал?
Старушка смущено пожала плечами и, смахнув слезу, сказала,
- А страшно было, не приведи господь.
- Мы завтра с Леночкой вечером уезжаем, я уже билеты купила, прошу вас давайте сходим на кладбище, я ведь ни разу не была у своих родителей и у Сашиных.
- Конечно сходим.
Но на следующий день сутра была страшная гроза и сильный дождь, и визит на кладбище пришлось отменить. В середине дня выглянуло яркое солнце и они, наконец отправились на кладбище по дороге на окраине села нарвав ромашек и васильков.
- Надо спешить, нам еще нужно с Леночкой зайти к Софье Семеновне и забрать свои вещи, я с ней договорилась на пять часов, она потом уходит на репетицию.
- Успеем, не далеко же.
Но как назло после сильного дождя сельский автобус наглухо завяз в непроходимой грязи и они долго не могли сдвинуться с места, пока не подоспела помощь. Когда они уже зашли на кладбище Леночка споткнулась на мокрой траве и, упав разбила о камень коленку. Маша бросилась к рыдающей дочери и взяв ее на руки и успокаивая подошла к братской могиле. Она постояла так несколько минут, всплакнула вместе с Леночкой и, положив цветы быстро и не оборачиваясь, пошла прочь. Старушка все это время молча следовала за ней, она понимала, что никакие слова сейчас не помогут. Так же она заметила, что и Маша значится в списках погибших, а ведь она тогда говорила в конторе, чтоб ее вычеркнули, да видно забыли в суматохе, надо еще раз напомнить, не хорошо это.
- Слава богу, что бедная девочка не заметила, ей и так горя хватает, - подумала Степанида Михайловна, прощаясь с Машей и Леночкой.
- Я вам сразу напишу, вы меня не забывайте, пишите о себе. А может, и о Саше что узнаете, - обнимая ее и плача говорила Маша.
- И ты не забывай меня дочка, счастья тебе, не забывай ты еще молодая, тебе жить да жить.
Когда Маша с дочерью добрались до Ростова и нашли дом Зои, они попали как в сказочное царство. Зоя была отличной хозяйкой, большой удобный дом встретил их уже приготовленной специально для них светлой и просторной комнатой, в открытое окно которой открывался изумительный вид на сад уже полный спелых яблок, груш и слив. Вместо забора между соседями по всей длине были посажены бесконечные кусты смородины, крыжовника и малины. В конце сада располагался огород, где было все, начиная от картошки и кончая кукурузой.
- Вот это да, - сказала Маша, после того как они уже пообедали, немного отдохнули с дороги и провели экскурсию по дому и саду Зои, - когда ты это все успеваешь, ты же работаешь?
- Работаю, каждые третьи сутки, а остальное время все на огороде. Дети помогают, они у меня понимающие. Я ведь еще и на участке свекрови работаю, вечером я тебя с ней познакомлю, она сейчас на работе.
- И она работает?
- Ага, билетершей в кинотеатре.
- Неделю назад с фронта вернулся младший брат моего мужа, так она на него прям не нарадуется, а то вся черная ходила, ведь двоих сыновей на фронте потеряла. За внуков своих, моих детей глотку всем перегрызет, а Иван подрастать стал, ну прямо копия Коленьки. Она над ним как клуша, хорошо хоть сейчас на своего младшенького переключилась. А вообще со свекровью мне повезло. У меня же никого из родных не осталось. Я ведь кулацкая дочка, когда родителей расстреляли, я совсем маленькая была, меня старенькая нянька моя к себе взяла и как родную воспитала. Я к любому труду привычна, считай крестьянка, хоть и отец свою мануфактуру имел, да по заграницам ездил.
- Зоя, а я ничего этого делать не умею, никогда огородом не занималась, как-то студенткой только на прополку в колхоз ездила.
- Я тебя всему научу, дело нехитрое. Зато зимой все свое, скоро соленьями займемся, огурчики, помидорчики, капусточка. К тому же мужские руки в доме прибавились. Вот отдохнет маленько, отъесться, отоспится, всех знакомых навестит и за дело.
Маша как-то сразу вошла в семью Зои. Зоина свекровь и вправду оказалась очень доброй и приветливой женщиной, она понимала Машу, которая все еще надеялась получить хоть какое-то известие от Саши и жалела ее, потому что сама еще недавно потеряла дорогих сердцу людей.
Брат погибшего Зоиного мужа Константин был веселым работящим парнем, и немного отдохнув после фронта, он устроился шофером на кондитерскую фабрику, а в свободное от работы время работал как проклятый в огороде. Маша удивлялась его выдержке и силе, потому что она часа два поработав на грядках, чувствовала себя уставшей и полностью разбитой, а он после всего мог еще вечером пойти в клуб на танцы.
Маша тоже устроилась работать в школу учительницей начальных классов, продолжать учиться пока было неудобно, она и так считала себя приживалкой, хотя никто ее ни разу ни в чем не упрекнул и ни чем не обидел. Места в доме хватало, даже было в избытке и зимой, чтобы зря не тратить топливо несколько комнат вообще закрыли. Леночку устроили в детский сад, а вечером она играла с соседскими детьми или же с Наташей и Иваном. По выходным они все вместе ходили в кино, в театр, в парк на качели и карусели, но больше всего дети любили зоопарк.
- Возьмите с собой хлеба, семечек для зверушек, - говорила Клавдия Ивановна, складывая все это в кулечек.
- Мама, в зоопарке зверей кормить запрещено, - отвечала ей Зоя.
- Давай, бабушка, давай, их все кормят, и мы будем, - хватал кулек с угощеньем для зверей Иван.
- Правильно деточка, а то запрещено. Если они не захотят есть, то сами не будут, не переедят чай.
- Это не для того чтобы они не переели, а чтобы кто-то не отравил их, - отвечал Константин.
- Это какой же ирод их травить захочет, а сыночка?
- Ну случайно, вдруг то что им предложат они не едят, - улыбался Константин.
- Дядь Кость, а то что мы берем им можно? - спросила Наташа, вырывая кулек у Ивана.
- Можно, если только потихоньку, - хихикал Константин.
Леночка внимательно все это выслушала и спросила,
- А тигр семечки и хлеб не кушает, мне мама рассказывала, что он мясо ест. Мы ему мясо возьмем?
- Нет, его кто-нибудь другой мясом покормит, - засмеялась Маша.
Придя в зоопарк, Леночка долго стояла у клетки с тигром и внимательно наблюдала кто же принес для него мясо.
- Мама, никто бедного тигра не кормит, он умрет.
- Нет, Лена, посмотри на его животик, он уже покушал.
Лена еще постояла, разглядывая живот тигра, а потом спросила,
- А кто тигра в лесу кормит?
- Лесник, - ответила Маша, чтобы не печалить девочку, которая любила всех животных на свете.
- Он сам их ловит, - закричал Иван, и получил легкий подзатыльник от Кости.
- Кого ловит? - тут же спросила Леночка.
- Лесников, чтобы мяса ему принесли, - засмеялась Зоя.
- А лесник не боится тигра?
- Нет, он всех тигров знает, - серьезно смотря на дочь, ответила Маша и потащила Леночку к обезьянкам.
- Надо больше времени уделять дочери, - подумала Маша, - ей совсем скоро будет четыре и она уже многое хочет узнать. Если бы с нами был Саша, он бы многому научил дочь, у него большое терпение и выдержка, как и положено хирургам. Он многое объяснял моим братьям, когда у меня не хватало на них терпения. Но Саша скорей всего погиб еще тогда в сорок первом. Степанида Михайловна так о Саше ничего и не знает. Из военкомата Маше пришел ответ, что Хрусталев Александр Иванович в списках убитых, раненых, пропавших без вести, не значится. Она вновь написала им, что в сорок втором его родители получали письмо из военкомата, где значилось, что он пропал без вести, а вот после этого никаких следов. Через несколько месяцев ей пришло гневное письмо, что мол если знает, то что же им голову морочит, у них и так дел невпроворот, в войну половина документов была утеряна, возможна та, в которой и было упоминание о Саше. А Константин сказал Маше, что отступающие войска редко хоронили убитых, поэтому все эти люди значатся в пропавших без вести. Умом Маша понимала, что надеяться ей почти не на что, но в душе теплилась маленькая искорка надежды.
На майские праздники к Косте приехал его фронтовой друг из Краснодара Сергей, который с первых же дней своего появления стал оказывать знаки внимания Маше. Он старался сесть за стол возле нее, если она что-то делала по хозяйству, он был тут как тут, остановившись в доме Зоиной свекрови, фактически все время пропадал на участке Зои. Зоя была совсем не против, работы весной на огороде было завались и лишние мужские руки были очень даже кстати.
- И чего он все время здесь крутится? - спрашивала Зою Маша. Не то чтобы ей было это неприятно, просто она чувствовала себя неловко, и ей казалось, что все вокруг думают, будто она специально его окручивает.
- А то сама не знаешь, - улыбалась Зоя.
- Когда он уже уедет?
- Вот этого он мне не сказал.
- Он к Косте приехал, вот пусть там и живет, чего здесь околачивается?
- А мне нравиться, огород в порядок приведет, да и мужик он неплохой, а то что шрам на лице, так это ерунда. Дура ты Машка, сейчас мужиков днем с огнем не сыщешь, девок полно, а ты с ребенком. Я то хоть с десяток лет замужем побывать успела, а тебе не довелось.
- А я и не хочу, пусть себе молодую без детей ищет.
- И найдет, если нос воротить будешь.
- Вот и хорошо, пусть.
Сергей ничего не говорил Маше о своих чувствах к ней, никуда не приглашал, но все три недели был как ее вторая тень. Он рассказывал ей о своем городе, о своей работе в конструкторском бюро на заводе, о маме и младшем братишке которым в войну пришлось побывать в концлагере в Германии и еще о многом другом. Он оказался интересным, добрым и ненавязчивым человеком, внешне абсолютно не похожим на Сашу, но схожим по характеру. Он так и уехал ничего не сказав ей, а лишь пожав руку и печально улыбнувшись.

* * *
Когда закончилась война, потянулись обратно на Родину в Советский Союз многочисленные эшелоны с демобилизованными советскими войсками. Их на каждой станции, на каждом полустанке встречали с цветами и песнями. В то же самое время возвращались на Родину в эшелонах с зарешеченными окнами репатрианты – бывшие советские военнопленные и гражданские, вывезенные немцами с оккупированных советских территорий на принудительные работы в Германию. Их никто не встречал. В таком же вагоне и ехали Саша, Аристарх, Александр Васильев и другие бывшие военнопленные. Они знали, что дальше их судьбу будут решать СМЕРШ, НКГБ и НКВД. Ехали они долго и однажды ночью их высадили на какой-то станции и, погрузив в машины привезли в подобный Бухенвальду, только меньших размеров, лагерь НКВД. После первого же допроса Сашу поместили в другой барак, о дальнейшей судьбе Аристарха и Васильева он не знал.
Больше года проходил он проверку в спецлагере НКВД с такими же несчастными товарищами, как и он сам. После победы, когда казалось что уже все позади и не может быть ничего страшнее того, что с ними уже было, им предстояло отстаивать свою честь, достоинство и даже жизнь в новой не менее тяжелой схватке, только уже на родной земле. Они не понимали за что? В чем они виноваты? Пусть их не чтят как героев, пусть не награждают и чествуют, но за что унижать и снова бросать на лишения и муки. За годы, проведенные в немецких застенках, они уже вдоволь нахлебались стыда и боли, мук голода и холода, находясь вдали от родного дома и не зная о судьбе своих родных. В который раз Саша повторял свой рассказ разным людям в военной форме и без, снова и снова вспоминая те ужасные события немецкого плена. От этой длительной и унизительной проверки кружилась голова и болела израненная душа. Осознание того, что по окончании войны военнослужащие с почестями вернулись с фронта домой, к своим семьям, а им пережившим ад немецких концлагерей приходиться доказывать свою невиновность угнетала и ломала тех, кого не сломили даже фашистские застенки. Многие не выдерживали и вскрывали себе вены. Саша держался из последних сил, вечерами он повторял про себя, как заклинание, - ты обещал Маше вернуться, не будь слабаком, докажи свою невиновность. Еще немного и ты окажешься дома.
Но на очередном допросе его снова заставляли подписать совершенно нелепые и абсурдные вещи, будто он диверсант, завербованный немецким командованием.
- Я участвовал в Бухенвальдском восстании, убивая фашистов, какой же я диверсант? - оправдывался он.
- А оружие где взяли? – спрашивал его следователь, пожилой полный мужчина, который все время щурил глаза, и с ехидной улыбкой старался подловить Сашу на каком-нибудь новом эпизоде. В каком звании был следователь, и к какому ведомству он относился, Саша не знал.
- С военного завода товарищи детали носили понемногу, а потом его в лагере собирали, к восстанию готовились с сорок третьего года.
- А хранили где оружие?
- В электрощитах, в канализационных люках, в гараже, в мастерских, да везде, куда немцы не совались.
- Под носом у немцев оружие прятали, газеты выпускали, я уже это слышал. Прям сказки какие-то. Да быть того не может. Все это выдумки о вашей подпольной деятельности, вооруженном восстании, выдумали, чтобы реабилитировать себя перед Родиной и советскими воинами, честно сражавшимися с врагом.
- Как это выдумали, все сразу?
- А что времени у вас всех было предостаточно. По вашим рассказам вы там, у немцев как в санатории жили. Свободное передвижение по лагерю, пресса, радио, в город на работу ходили. Ладно, теперь рассказывай, как попал в плен.
- Я работал на передовой в санитарной палатке, оперировал раненых бойцов.
- Что значит работал, ты был на воинской службе. У тебя было оружие, так почему ты им не воспользовался?
- Я не успел, такой грохот вокруг, шум, выстрелы, взрывы, раненые кричат.
- Значит, проявил трусость и сдался в плен. Дезертировал к врагу.
- Нет, что вы. Добровольных перебежчиков в лагере, конечно, тоже было много, особенно с Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики. Но многие попали в плен по случайности.
- Вот-вот, - усмехнулся следователь.
- Конечно, условия при которых солдат брали в плен были различными. Как правило, это было окружение, ранение или….
- Или же добровольная сдача, - вновь вставил следователь.
Саша хотел что-то ответить, но в это время дверь открылась, и в кабинет вошел капитан, работавший в СМЕРШе, высокий подтянутый мужчина средних лет с некрасивым красным рубцом на подбородке. Следователь встал поприветствовать его, но капитан, опередив его, сказал,
- Продолжайте, - и присел за свободный стол, посмотрев на Сашу. Перед ним на стуле слегка сгорбившись сидел почти седой, с изможденным лицом молодой, но повидавший много горя человек и из-под насупленных бровей смотрел в глаза допрашиваемого.
Следователь встал, прошелся туда сюда по кабинету, и вдруг брякнув с силой по столу кулаком, заорал,
- Говори правду, скотина.
- Я уже все рассказал, товарищ следователь.
- Тамбовский волк тебе товарищ! – с налитыми кровью глазами проорал следователь и, подлетев к Саше с молниеносной скоростью, нанес ему удар кулаком по лицу. От неожиданности Саша не удержался на стуле и навзничь упал на пол.
- Встать! – услышал Саша сквозь пелену тумана. Он поднялся и тяжело опустился на стул.
- Достаточно, - спокойно сказал капитан и, обращаясь к Саше, добавил, - расскажите еще раз все поподробнее.
И Саша снова начал свой рассказ. Он пытался вспомнить каждую деталь, каждую мелочь, чтобы не упустить ничего. За весь его рассказ его ни разу никто не перебил. Капитан внимательно слушал, куря одну за другой папиросы, гася их в переполненной окурками пепельнице. Дым щипал глаза, и Саша часто кашлял и останавливался, чтобы перевести дыхание. Наконец он замолчал и с ожиданием посмотрел на капитана.
- Все? – спросил тот, прикуривая очередную папиросу.
- Все, - обреченно сказал Саша.
- Хотелось бы вам верить, но вот уйма донесений, протоколов, показаний. Как быть с этим? – спросил капитан.
- Кто дал эти показания? – спросил Саша.
- Перов Василий Сергеевич, Берлинер Борис Львович, Снегирев Федор Гаврилович и многие другие, вот можете полюбоваться.
Саша дрожащими руками взял донесения и, приблизив их к глазам, стал читать. Из-за выступивших слез строчки разбегались, пока совсем не перестали различаться.
- Это все ложь. Среди этих людей я не знаю ни одного человека, кроме Бориса Львовича. А он такой человек, который смог бы оболгать даже собственную мать, если бы только потребовалось.
- Но ведь он работал рядом с вами, и был ближе других?
- Да, но я делал все, чтобы оказать помощь военнопленным. В его же обязанность входило только лишь определять принадлежность человека к еврейству. Я даже смог утаить одного еврея от Бориса Львовича.
- Фамилия?
Саша молчал, подумав что, сделал большую глупость, сказав это.
- Ну что же вы молчите? – спросил капитан.
- Его фамилия Курц Георгий Семенович.
Капитан вопросительно посмотрел на следователя.
- А, это тот, который с американцами ушел, - радостно сообщил следователь.
- Ну вот видите, предателем оказался ваш протеже, - саркастически сказал капитан.
- Так вы у других спросите, с которыми я ближе общался. У Козырева Аристарха Владленовича и Александра Васильева.
Капитан снова посмотрел на следователя, а тот порывшись в своих бумагах довольно сказал,
- Козырев такой же немецкий прихвостень, как и этот Хрусталев, у немцев в канцелярии работал, а с Васильевым вообще какая-то неразбериха происходит, то он Васильев, то он Кривошеев.
- Понятно, но что скажете батенька?
- С Васильевым как раз все просто. Мы ему с Аристархом имя то и изменили.
- Это зачем еще? – спросил капитан.
- Он среди немецких уголовников сидел, невмоготу стало. Мы ему фамилию умершего товарища дали и документы переписали.
- Вот как, а немцы значит дураки, да?
- Почему дураки, просто они никого по именам то не знали, а только по номерам.
- А вы и татуировку ему удалили, да? – засмеялся следователь.
- Нет у него не было татуировки, только нашитый номер.
- Запутали вы нас здесь, - усмехнулся капитан и, выходя сказал следователю, - вы здесь продолжайте, но я думаю и так все ясно. На диверсанта он конечно не тянет, но немецкий пособник это точно.
- Подождите, вы совсем меня не поняли, - Саша встал со своего стула и бросился на дверь, закрывшуюся за капитаном.
- Сидеть, - услышав злобный окрик, он тяжело вздохнув сел обратно. Не подчиниться было нельзя. Его и так уже много раз били, выбивая сумасбродные признания и требуя опорочить товарищей.
- Почему вы мне не верите? – смотря в глаза следователю, спросил Саша.
- А за что мне тебе верить?
- Вы не представляете, что пришлось перенести тем, кто попал в немецкий концлагерь. Голод, холод, унижение, миллионы советских людей превратились в пепел, сгорев в печах крематория. Зачем же поступать так сурово с теми, кому удалось выжить?
- А как поступать с предателями и изменниками Родины?
- Почему же сразу с предателями, мы просто военнопленные, волей судьбы попавшие в плен? – сказал Саша, уже осознавая, что с этим человеком разговаривать бесполезно.
- Товарищ Сталин сказал, что у него нет военнопленных, а есть изменники Родины, - показал на портрет вождя на стене следователь. В этом небольшом кабинете висели три портрета, с которых в немом упреке прямо в глаза допрашиваемых смотрели Ленин, Сталин и Дзержинский.
Саша посмотрел на портрет и невольно поежился, он знал что этот человек даже не пощадил своего родного сына, попавшего в плен к врагу.
- Конечно, сволочей и подлецов было немало, некоторые своих же продавали за пайку хлеба, но в основном военнопленные это несчастные люди, которые свято верили в нашу победу, не потеряли надежду, не опустились, не сломались.
- Пока такие как ты у немцев в тылу отсиживались, мой сын голодал, замерзал раненый в поле, полз с огнестрельной раной, потом несколько месяцев госпиталей и снова на фронт. Снова воевал, защищая Родину, снова госпиталь, снова фронт и так до последней капли крови. А в самом конце войны я похоронку получил. Геройски погиб мой сынок, - выпучив налитые кровью глаза, закричал следователь.
Саша молчал, ему нечего было сказать следователю в свое оправдание, он знал, что чтобы он сейчас не сказал, только еще больше разозлит его. Выговорившись, следователь отправил его обратно в барак.
Еще больше двух месяцев Саша ожидал решения суда. На суде он снова повторял всю свою историю, пытаясь доказать, что в донесениях его оклеветали. Как и всем, ему конечно, приходилось работать на немцев, но он своей работой только пытался помочь военнопленным. Члены трибунала внимательно выслушали его, просмотрели документы, посоветовались и вынесли приговор: десять лет лагерей строгого режима, из них пять поражения в правах. Саша не знал что это такое, а когда спросил и узнал, что поражением называется без права переписки, то совсем пал духом и замкнулся в себе.

* * *
После летних каникул первого сентября Маша вновь встретила своих уже повзрослевших за лето второклашек. Они с букетами цветов бросились к ней с радостными возгласами, наперебой крича,
- Здравствуйте, Мария Александровна.
- Здравствуйте ребята, поздравляю вас с новым учебным годом! Пойдемте в класс.
Школу за лето отремонтировали, появились новые учебные пособия, и ребята весело жужжали, проходя по еще пахнущим свежей краской коридорам, и рассказывая друг другу, как они провели лето. Маша же свой отпуск провела с Леночкой и с детьми Зои, у которой отпуск намечался зимой. Они ходили купаться и загорать на реку Дон, собирали ягоды для варенья на участке Зои и Клавдии Ивановны, помогали хозяйкам готовить запасы к зиме, а вечером Маша водила ребятню в парк кататься на каруселях.
Все лето почти на каждые выходные появлялся Сергей. Они с Костей вечером приходили к Зое пить чай на открытой веранде. Сергей, по словам Зои, изобрел свой безотказный метод ухаживания за Машей. Он настолько привязал к себе Леночку, катая ее на спине и Костином велосипеде, играя в песочнице и в мяч, читая сказки и разглядывая бабочек и земляных червей, что девочка постоянно спрашивала, когда же приедет Сеёжа, и с радостными воплями бросалась к нему, как только он появлялся.
В последний свой приезд как раз накануне первого сентября он, наконец как-то по мальчишески признался Маше в любви и позвал с собой в Краснодар. Маша деликатно напомнила ему, что ждет своего любимого, отца Лены, ведь возвращаются еще некоторые, ну и что война кончилась полтора года назад.
- Я подожду еще, - упрямо сказал он, уезжая, пожав Машину руку.
Леночка так часто вспоминала Сергея и откровенно скучала по нему, что и Маша сама стала часто думать о нем. Он казался ей подходящей кандидатурой в мужья и главное в отцы. Она не была в него влюблена, но он был приятным, образованным мужчиной, добрым, порядочным и малопьющим. Маша видела, как иногда напивались вернувшиеся с фронта мужчины, жившие по соседству, как устраивали драки и били своих жен.
- Посмотри, - говорила ей Зоя, - ты вот этого хочешь? Подождет еще немного Сережа, а потом плюнет на тебя и женится на молоденькой красавице. А ты помыкаешься одна, припечет тебе замуж выйти, а хороших-то мужиков-то и разобрали.
Маша молчала, она понимала, что Зоя права. Гуляя с детьми в парке, она ни раз ловила завистливые взгляды одиноких женщин на отдыхающих парах или группах мужчин. А недавно она получила письмо из Ташкента от семьи Рахметовых. У Айши с Алишером родилась дочь Роза, у Шахоба, который женился прошлой осенью тоже вот-вот должно появиться пополнение. Борис закончил первый класс и уже сам приехал на каникулы к бабушке. Тетушке Малике теперь некогда скучать, у нее уже пять внуков. Она желала Маше найти новое счастье и родить еще детей. То же советовала ей и Степанида Михайловна, что раз судьба так распорядилась, то пусть Саша навечно остается в Машиной памяти, а она молодая, ей нужен муж, а Леночке отец.
Но Маша почему-то медлила, каждый раз с замиранием сердца ждала, сама не зная чего, когда почтальон подходил к их калитке. Она надеялась на чудо, что в один прекрасный миг она увидит его, такого любимого, родного, пусть искалеченного, безрукого или безногого. Но чуда не происходило. Ночами Маша украдкой тихонько плакала, чтобы никто не слышал, а когда было невмоготу и душили рыдания, она уходила в конец огорода и там давала волю своим чувствам. Она снова прокручивала в голове свое детство и юность, стараясь вспомнить момент, когда же она испытала первую любовь к Саше. С детства они с Сашей обнимались, он прижимался к ней всем телом, когда помогал ей влезть на дерево или перемахнуть соседский забор, чтоб нарвать там яблок. Играя с ребятами в испорченный телефон, он прислонялся близко к ее уху, шепча ей абракадабру. Но она ничего такого не чувствовала до тех пор, пока, однажды не заметила, как он украдкой разглядывает ее, и какое в это время у него было мечтательное лицо. Тогда в первый раз она испытала какое-то новое чувство, которое потрясло ее и заставило по-другому посмотреть на своего друга. Она уже вспыхивала каждый раз при его прикосновении, по телу пробегали искорки, дыхание учащалось и громко стучало сердце. Потом появилась ревность, и дурацкая подозрительность, которая стала мешать дружбе и не давала спать по ночам. Так родилась ее любовь, которая продолжается уже много лет. Она закрывала глаза, представляя его образ перед собой, но он почему-то выходил размытый и нечеткий, а вот во сне она всегда ясно видела его и мальчиком с боксерскими перчатками и студентом с книгами и белым халатом, и машущим рукой с поезда, увозящим его в неизвестность. Образ же Сергея четко рисовался перед ее мысленным взглядом. Его вьющиеся светлые волосы непослушно топорщились в стороны, а темно-синие глаза с печальной улыбкой глядели куда-то вдаль, боясь посмотреть ей в глаза. Небольшой шрам на лбу совсем не портил его мужественное лицо, а наоборот придавал некий шарм. Он был среднего роста и телосложения, скромен, умен, немного стеснителен и нетерпим к чужой боли. Этим он напоминал ей Сашу и, общаясь с ним, она проникалась к нему все большим уважением и дружбой.
Хорошо подумав и все взвесив, Маша дала себе слово, что если она ничего не узнает о Саше до лета следующего года и Сергей до этого времени не откажется от нее, она даст ему свое согласие.

* * *
Поверившие заверениям Сталина и своего правительства, обманутые советские военнопленные теперь эшелонами отправлялись в концлагеря Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Сашу осудили по статье 58 – 1«б» «За измену Родине», и получив рваный ватник и ватную ушанку он направлялся на угольную шахту «Воркутуголь» в Коми АССР с такими же несчастными, прошедшими следствие с применением распространенных методов дознания, типа запугивания, избиения или шантажа. Они были в пути уже около шести суток. Сначала ехали поездом, часто стояли на станциях, где были слышны голоса людей, грохот и гудки проходящих мимо поездов, потом плыли пароходом до Нарьян-Мара, а оттуда в вагонах для скота ехали к конечному пункту своего назначения, безостановочно несясь по безмолвной темной тишине. Часов у Саши не было, и ориентироваться можно было только по свету, проникающему в небольшое зарешеченное оконце под потолком вагона. Чем дольше они ехали, тем становилось все холоднее и холоднее, несмотря на то, что вагон был переполнен людьми до отказа.
Мигнули отблески сигнальной ракеты и состав, наконец, стал тормозить и когда совсем остановился и стал слышен лязг открывающихся засовов соседних вагонов, кто-то выкрикнул,
- Добро пожаловать! Вас приветствует советский концлагерь!
Раздались ответные реплики, в основном состоящие из благодарностей советскому правительству и матерных слов. Саша молчал, за все время пути он ни с кем не разговаривал, почти не ел и не спал. Не хотелось дальше жить. «Десять лет лагерей, целых десять лет» - думал Саша. «Стоило ли столько мучиться в немецких концлагерях, чтобы снова угодить в застенок. Как прав был Виктор Морозов, сказав, что после победы многим еще придется гнить в советских тюрьмах, а он больше не выдержит. Я тоже наверно не выдержу. Ужасно болит желудок, пошаливают почки, головные боли, на лицо истощение. Как прожить еще десять лет в таком суровом климате? А как же мои родные, как Маша? Ведь они ничего обо мне не знают, наверно думают, что я погиб, война кончилась более года назад и бойцы давно вернулись домой. А если даже и узнают, что я отправлен в лагерь «за измену Родине», разве поверят что это неправда. Будут считать меня предателем и презирать, о ужас, но как доказать, что я не виноват? Да никак. О чем я думаю? Меня осудили без права переписки на первые пять лет. За пять лет много воды утечет, Маша выйдет замуж, родит детей и забудет меня. Да и зачем ей нужен, такой как я?».
- Выходить и строиться, - раздался строгий голос охраны и в открытую дверь вагона ворвался холодный морозный воздух.
Выйдя из вагона и размяв затекшие конечности, Саша огляделся по сторонам. Вокруг была только усыпанная снегом суровая необжитая тундра. Над землей кружилась легкая поземка, сверкая в полумраке яркими огоньками. Сколько не всматривался Саша вдаль, но ничего кроме железной дороги так и не разглядел и только леденящий душу волчий вой раздавался совсем близко то с одной стороны, то с другой. Они долго шли по хрустящему нетронутому снегу, утопая в нем чуть ли не по пояс, их лица обжигал холодный пронизывающий ветер, который временами свистел так, что становилось не слышно ни шагов, ни команд конвоиров. Какая же здесь зима, если в начале октября уже такой холод, и где же добывают уголь, если вокруг ничего нет? - думал Саша, съежившись и дрожа всем телом. Рваный ватник совсем не грел, грудь нечем было прикрыть, на рубашке не хватало пуговиц, руки покраснели, а пальцы ног так окоченели, что казалось уже не шевелятся. Он старался отвлечься и не думать о холоде и завывающем ветре, но взглядом все время натыкался на тепло одетых конвоиров в валенках и тулупах. Наконец показалась какие-то сопки, а дальше обнесенный колючей проволокой лагерь с вышками и прожекторами. Подойдя поближе, он увидел бараки с решетками, занесенные снегом и заключенных расчищающих дорожки. Почему они убирают снег ночью? – подумал Саша, - неужели здесь работают круглосуточно?
После переклички их распределили по баракам и первым человеком, которого Саша увидел, зайдя в барак, был Аристарх. Они бросились друг к другу и долго стояли, обнявшись и ничего не говоря.
- Ты долго здесь? - наконец спросил Саша.
- Больше месяца, - ответил Аристарх и потянул его за собой, - пойдем, я тебя познакомлю с хорошими людьми, я уже здесь всех знаю. Ты не представляешь, сколько здесь интересных людей, если бы не они, я бы наверно … - и он махнул рукой. Он подвел его к группе людей, которые тихо разговаривали сидя напротив друг друга, завернутые поверх одежды в потрепанные от старости одеяла. Температура в бараке была чуть выше, чем на улице.
- Вот знакомьтесь, это мой коллега по Бухенвальду, Саша Хрусталев, врач.
- В нашем полку прибыло, - сказал худой человек средних лет в очках державшихся на одной дужке, - Михаил Овербах, тоже врач.
- Очень приятно, - протянул руку в ответ Саша. Он здоровался со всеми по-очереди, а они называли себя.
- Груздев Николай, химик, Зубарев Сергей, горный инженер, Панин Василий, педагог, Литвинов Тимофей, металлург, Чернявский Виталий, химик.
- Сколько тебе дали? - спросил Аристарх.
- Десять, а тебе?
- И мне десять.
- Десять лет это краткосрочное наказание, - сказал Николай и, увидев расширившиеся в ужасе Сашины глаза, продолжил, - здесь сидят и по пятнадцать-двадцать, если выдерживают, конечно.
- Что ты человека пугаешь, он новичок еще, ничего не знает, а ты его так сразу, - укоризненно покачав головой, сказал Михаил.
- Из нас кто по году, кто по четыре года уже отсидел, а Мишка уже восемь, - вставил Виталий, - смертность конечно большая. Умирают от болезней и недоедания, почти у всех цинга. Но если держаться вместе, то нормально. Ко всему привыкают люди. Да что вам рассказывать, вы же из немецких концлагерей, тоже политические, как и мы.
- А вы тоже военнопленные? - спросил Саша.
- Нет, - ответил за всех Михаил, - но тоже политические, как-нибудь потом расскажем, а теперь отдыхай с дороги, а потом с остальными познакомишься. У нас здесь контингент разный, скоро с работы придут.
- Так ночь ведь, - сказал Саша.
- Нет, - посмотрев на часы, ответил Сергей, - только полвосьмого, а что темно, так ты привыкай, день-то теперь короткий, а в декабре вообще полярная ночь начнется.
- Пойдем, я тебе покажу свободное место, - сказал Аристарх, - вот располагайся, а то скоро придут уголовники, познакомиться захотят, но ничего, мы тебя в обиду не дадим.
- А что здесь и уголовники сидят, я думал этот лагерь только для политических? - спросил Саша.
- Политические заключенные относятся к особо опасным и сидят на строгом режиме, так же как и осужденные за умышленное убийство, вооруженный разбой и бандитизм.
- А разве политических во время войны из лагерей на фронт не брали?
- Брали конечно, но частично, здесь тоже кому-то работать надо. У Мишки например зрение пшик, он на фронте не нужен, Виталик, Тимофей и Серега, они же специалисты, знаешь сколько здесь новых месторождений открыли во время войны, Васю уже после войны осудили. Потом тебе ребята все подробно расскажут, если интересно, а теперь отдохни немного, а потом ужин, и нужно хорошо выспаться, а то завтра скорей всего тебя уже определят на работу.
- А где работать?
- Отдыхай, завтра все увидишь. А мне еще пошуровать нужно, чтобы тебе хоть какую-то обувь мало-мальски потеплей найти. Ноги отморозишь, это тебе не немецкие морозы.
Саша еще долго лежал на нарах и не мог уснуть, думая о Маше и о своих родных, и о том увидит ли он их когда-нибудь. Его разбудил Аристарх, сказав что уже подъем и скоро завтрак, а вчера он так крепко спал, что его решили не будить до утра. Зато удалось общими усилиями для него раздобыть хоть и залатанные и немного свалявшиеся, но все же валенки и рубашку с глухим воротом.

* * *
Летом 1947 года Маша, как и обещала себе, дала свое согласие Сергею на брак и, попрощавшись с Зоиным семейством, уехала с ним в Краснодар. Встретили ее хорошо. И мать Сергея Анастасия Валентиновна и брат Павел были рады за Сергея, который как по-секрету рассказал его брат, извел их, изнывая от своей любви к Маше. Мать Сергея была бухгалтером, а брат днем работал лаборантом в одной конторе с Сергеем, а вечером ходил в школу рабочей молодежи. Жили они в двухкомнатной квартире старого образца в центре города, небогато, но чистенько и уютно. Молодым отдали дальнюю комнату, Павел спал на кухне, на раскладушке, а Анастасия Валентиновна и Леночка в проходной комнате на диване.
Анастасия Валентиновна рассказала Маше, что когда в Краснодаре были немцы, Сергей ушел в партизанский отряд. Они подрывали мосты, немецкие склады с боеприпасами и продовольствием, хоть и сами голодали, пускали под откос поезда. Когда ей с Павлом совсем стало нечего есть, они стали ходить по станицам и менять вещи на продукты, но однажды в декабре сорок второго попали в облаву. Их погрузили в товарный поезд и отвезли в Германию на принудительные работы. Как им удалось выжить в этом аду, лучше не вспоминать, иногда хотелось наложить на себя руки. После освобождения она вернулась домой, а Павла еще несколько месяцев продержали в фильтрационном лагере, но потом отпустили, так как на момент его пленения ему было только четырнадцать лет.
Маша поведала свекрови, которая просила называть ее мамой, свою историю. Рассказала, как после бомбежки и смерти родных уехала в эвакуацию в Ташкент, как после войны возвращалась в свой город, разрушенный, голодный, с палаточным городком на площади, как ходила на братскую могилу на кладбище, где похоронены мама и братья и как оказалась в Ростове у очень хороших и гостеприимных людей.
- Мне соседи рассказывали, что когда немцы уходили отсюда, они все разрушали и взрывали на своем пути. Ну а когда уже мы с Германии вернулись, многое уже восстановили, правда, кое-что и до сих пор еще разрушенным осталось.
- А много в Германию наших людей угнали?
- Много, Машенька, много, скольких расстреляли, скольких в крематории сожгли. А когда освободили нас, многих в советские тюрьмы отправили.
- Это за что же?
- А кто ж их знает? Может кто на немцев работал, кто своих предавал.
- А если не виноват?
- Не знаю Маша. Мы когда в Германии работали, с одним мужчиной из Краснодара там встретились, уж как он их фашистов проклятых ненавидел, все хотел бежать, да не удалось. Когда нас освободили, он с нами ехал, а потом нас по карточкам проверяли и мы потерялись. Вернулась я, оклемалась маленько, стала письма писать Павлушу искать, а когда он вернулся, решили мы Виктора Сергеевича навестить, а жена его говорит, что с сорок третьего о нем ничего не знает, - с грустью сказала Анастасия Валентиновна.
- Ну а дальше что? - прижав руки к груди затаив дыхание спросила Маша.
- А дальше ничего никто не знает. Рассказала я ей бедняжечке, что знала о нем, а она уж по инстанциям разным писала, но пока ничего.
- А как вы думаете, что с ним стало?
- Много разных слухов ходит, кто говорит, лет на десять в тюрьму посадить могли, кто говорит расстрелять.
- Ужас. Какая несправедливость.
- Да Машенька, будь Павлуша чуть постарше и его бы так могли.
После этого разговора Маша много думала, а может быть, так произошло и с Сашей? Может она поторопилась с замужеством? Но теперь уже поздно. Сергей хороший человек, он ее любит, а его любит Леночка. Маше иногда даже казалось, что дочь любит больше его, чем свою мать. Каждый день, приходя с работы, Сергей подолгу и с увлечением играл с ее дочерью, которую усыновил и дал свою фамилию и отчество.
Анастасия Валентиновна настояла, чтобы Маша сразу пошла продолжать учиться.
- А то потом пойдут дети, некогда будет, а с Леночкой сейчас по очереди посидим, она уже взрослая, правда Леночка?
- Конечно, бабушка, - серьезно отвечала та, - я уже писать умею.
- А ну-ка покажи, как ты писать умеешь? – спрашивала ее Анастасия Валентиновна.
- Вот мы с папой письмо пишем бабушке.
- Мне?
- Нет, другой бабушке в Ташкент.
- Прошло уже два года, как мы уехали из Ташкента, а она все помнит. Недавно они фотографию прислали, так она там сразу узнала тетушку Малику, Аню, Айшу и Алишера, других не вспомнила.
- Она иногда болтает какие-то незнакомые слова, говорит что это по-узбекски, а я не понимаю, - засмеялась Анастасия Валентиновна.
- Дети быстро учатся, я тоже не понимаю, - погладила по голове дочь Маша.
Работу учительницы Маша найти пока не смогла, зато пошла учиться на вечернее отделение и временно работала воспитательницей в детском саду. Ее жизнь с Сергеем была спокойной, тихой и размеренной, и даже чересчур. Маше иногда казалось, будто они уже пожилая супружеская пара, прожившая вместе сто лет и понимающая друг друга с полуслова. Она где-то слышала, что у многих супругов со временем любовь уступает место дружбе, вот так было и у них. Она дружила с мужем, уважала, ценила его чувство юмора, заботу о ней и дочери, его преданность,
только не было у нее никакой любви, и ничего с собой она поделать не могла. Ей было стыдно перед ним, он называл ее солнышком, как когда-то называл ее Сашин отец, часто говорил ей о своей любви, а она была вечно холодная и неприступная. Может быть, если бы у нее был огромный жизненный опыт, то она могла бы подыграть ему, но у нее не было никакого опыта. Со временем она научилась в моменты близости с Сергеем думать о своем любимом, и даже получать от этого некоторое удовольствие. От природы не убежишь, ей конечно же хотелось ощущать ласковые мужские руки и губы, слушать нежные слова и горячее дыхание любви. Но того сумасшедшего чувства, когда все внутри горит, пульсирует и бьется, шумит в ушах и сердце готово выскочить из груди, а затем наступает момент полного блаженства она не испытала больше никогда. Те сладостные мгновенья нежности, когда забываешь обо всем на свете, когда во всем твоем теле вибрирует любовная лихорадка, и ты хочешь, чтоб это повторялось вновь и вновь, навсегда остались там, в Березовой роще. Сергей терпеливо ждал, что когда-нибудь в Маше проснется ответное чувство, он не торопил ее, довольствуясь тем, что вечерами она ждет его с работы, заботится о нем, беспокоится за него и хочет родить от него ребенка.

* * *
Уже год Саша находился в ГУЛАГе, работая под землей на шахте и добывая уголь. Он научился с его высоким ростом ловко пробираться по узкому проходу забоя и дышать воздухом наполненным угольной пылью. Научился работать пневматическим бурильным молотком и в сильный мороз вбивать каркас в грунт вечной мерзлоты. Только не смог он научиться не думать о Маше, которую вспоминал каждый вечер и часто видел во сне.
Советский лагерь, в который его этапировали не намного отличался от немецкого концлагеря, почти такое же скудное питание, тяжелый физический труд, только климат здесь был еще суровее. В середине декабря наступала полярная ночь, и были видны разноцветные всполохи северного сияния. Мороз порой доходил до минус пятидесяти градусов, да еще при сильных ветрах, которые казалось, не затихают здесь никогда, только иногда чуть ослабевая, чтобы вновь набрать силу. И только в сильную пургу их не гоняли на работу, и это был настоящий праздник. Саше интересно было общаться с высокообразованными и интеллектуальными людьми, которыми были политзаключенные и с новичками, пополняющими лагерь или переведенных их других лагерей страны. Среди вновь прибывших политзаключенных были преподаватели, директора предприятий, доктор наук, художник и несколько бывших военнопленных. Они говорили на абсолютно разные темы, стараясь совсем не употреблять блатных слов, которыми так любили пользоваться уголовники, и не материться, но почему-то в конце разговора каждый высказывал ненависть к Сталину и советскому правительству, не удержавшись от крепкого словечка, потому что все находились здесь незаслуженно за абсурдные обвинения. Художник Горбатов Илья, например за то, что в сорок втором нарисовал плакат, где Сталин и Гитлер пожимали друг другу руки. Его спросили,
- Что вы подразумевали, нарисовав этот плакат?
- Ничего, кроме мира, - ответил он, - я хотел показать, что наши страны могли бы заключить мир и прекратить кровопролитие.
- Гитлер сжимает своей ладонью руку Сталина, не значит ли это порабощение советского народа?
- У меня и в мыслях такого не было, - отбивался художник.
Но его никто больше не стал слушать, и осудили на семь лет лагерей.
За этот год Саша успел побывать в санчасти и в штрафном изоляторе за невыполнение нормы. Как не прикрывали его товарищи, начальству стало известно, что их бригада не выполнила норму из-за него. Он объяснял, что у него был желудочный приступ, и скрутило так, что работать было просто невозможно. Но для надзирателя, бывшего белорусского полицая, отбывающего свой срок, это показалось неубедительным.
- Вот посидишь в изоляторе на диете денек-другой без еды, и все как рукой снимет, - сказал он, и повел Сашу в штрафной изолятор, который представлял собой небольшую не отапливаемую комнатку с цементным полом и блестящими от инея стенами и деревянной полкой. Саше показалось, что здесь было даже холодней чем на улице. Присев на холодную в изморози полку он смог просидеть на ней несколько минут, затем встал и стал медленно ходить туда-сюда, хоть как-то защищая себя от переохлаждения. Но желудок стал болеть с новой силой, и пришлось снова сесть. Он сидел и смотрел на этот поблескивающий и искрящийся как из сказки ледяной дворец и думал, что завтра его найдут здесь замерзшим. Но не смерть страшила его, а то, что о нем так никогда и не узнают его родные.
Сашу обнаружили в изоляторе без сознания и отправили в санчасть. Это друзья постарались вызволить его из ледяного плена при помощи уголовников, которые имели везде свои блатные связи и помогли обеспечить ему медицинскую помощь. Конечно, все это делалось не бесплатно, но художник Илья, пользующийся уважением у уголовников за свой художественный талант, обещал за Сашу сделать по их заказу отменные рисунки для наколок.
Сашу выходили в санчасти, и он провел около двух недель, получая медицинскую помощь. Женщина-медик сделала все зависящее от нее и даже предупредила его, что ему нужно быть осторожным, так как его личную карточку заключенного отметили красной полоской «склонен к побегу».
- Но у меня и в мыслях не было бежать отсюда, - возразил он ей.
- Я знаю, но в вашей немецкой личной карточке было написано, что вы однажды совершили побег из немецкого плена.
- Так это же я от немцев бежал.
- Таков порядок. Предупреждаю вас как коллегу быть осторожней, и предлагаю вам перейти на более легкую работу, например на кирпичный завод.
- Нет, я останусь с ребятами. Умирать так вместе, - пошутил он.
- Плохая шутка. Подумайте, у вас есть шанс.
Саша предпочел остаться с друзьями. Вернувшись, он увидел, что они очень ему обрадовались.
- Ну как ты? - бросился к нему Аристарх, - оказывается ты еще нормально отделался, ребята рассказали что во время войны за невыполнение плана расстреливали.
- Спасибо вам ребята, - ответил Саша.
- Вот твой спаситель, - сказал Михаил, показывая на Илью, у которого были синие губы.
- Что с тобой? - испуганно спросил Саша, а все засмеялись.
- Отрабатывает, рисует для уголовников рисунки химическим карандашом, старается. А они потом сами дальше колют. Очень уж они уважают нашего Илюху.
Саша вспомнил как, однажды еле притащившись с работы в шахте и поужинав, они легли отдыхать. Но уголовники где-то доставшие спирт сначала шумели, а потом долго ссорились и, в конце концов устроили драку с поножовщиной.
- Что вы тут устроили? - привстав на локте, спросил Илья, находившийся ближе всех к их сборищу, - люди устали после работы, хотят спать, завтра рано вставать, как вам не стыдно.
- Ты на кого прешь вражина, это кому должно быть стыдно? Мы честное ворье, а вы враги народа, - вытаращив на него пьяные глаза, сказал один из уголовников и, сжав руку в кулак, пошел на Илью.
Политические все сразу вскочили со своих мест на помощь товарищу, как вдруг из-за стола, где гудели уголовники раздался грубый прокуренный голос подручного пахана барака, которого по лагерным законам все остальные должны были чтить, уважать и подчиняться.
- А ну-ка засохни, сявка! Ша все! Кто тебе слова давал?
- Не чета тебе эти люди, - раздался спокойный голос пахана, поднявшегося из-за стола и медленной походкой направившегося в сторону назревающего конфликта, - политические нас еще в начале тридцатых поддерживали, ясно тебе. Мы здесь по делу чалимся, а они от бога срока мотают. И не продадут никого, если завтра спросят кто здесь куролесил. Не такие они люди, за то и сидят, что честные. Они, как и я ненавидят власть нашу. Чтоб никто в нашей хате даже пальцем их не трогал, ясно?
- А я люблю рассказы Мишани слушать, - сказал подручный пахана, увидев что тот закончил свое выступление, - что ни спросишь, все знает, наблатыкан что циклопедия.
- Энциклопедия, - поправил его Илья.
- Да какая разница, ну энциклопедия. Мы с ним девятку вместе тянем. А ты, тоже такой умный? - спросил он у Ильи.
- Я художник, по искусству многое знаю, - ответил Илья.
- И такое сможешь? - спросил его подручный пахана, подняв рубашку и демонстрируя множественные наколки.
- Такое? Да раз плюнуть, - пожал плечами Илья.
- Во! Видишь, какие люди, - подняв палец, сказал подручный пахана, дав подзатыльник уголовнику, которого обозвал «сявкой».
- Извиняйте, граждане немного пошумели, сейчас все уляжемся, - просительно произнес уголовник и вымучено улыбнулся.
На следующий день Михаил просветил новичков об уголовниках. Уголовники делились на «честных воров» и «сук». Честные воры могли работать в шахте, на заводе, на лесозаготовках, но если становились нарядчиками или комендантами, то значит, ссучивались и презирались «честными ворами».
К политическим уголовники относились по-разному. Но не ненавидели, а порой даже уважали за взгляды и ум. Но каждый заключенный должен был вносить в воровскую кассу часть своих полученных посылок и переводов, а также, если имел теплые шерстяные вещи, должен был отдать ворам. Саше и Аристарху вносить было нечего, посылок и переводов они не получали, а хороших вещей не имели.
Через уголовников же Саша смог выполнить свой долг перед Семеном, который перед смертью просил рассказать его родным о том, как и когда он погиб. Еще сидя в фильтрационном лагере, Саша старался повторять про себя адрес родителей Семена, который у него изъяли при обыске, чтобы он не стерся из памяти. Уголовники через свои связи отправили от себя письмо своим родным с просьбой написать по такому-то адресу и сообщить о смерти друга, о котором узнали от бывших военнопленных. Для тех, кому была не запрещена переписка, письма можно было посылать лишь два раза в год, и все они проходили строгую цензуру. Возможности написать своим родным не было ни у Саши, ни у Аристарха. Не зная о судьбе своих родных, они очень тосковали по дому, особенно когда остальные получали почту из дома.
В сентябре 1948 года, когда уже начал сыпать первый снег, всех политзаключенных перевели в режимный лагерь ОЛП №7 под названием Речлаг на шахту№1. Снова, как и в немецком концлагере, им присвоили номера, выдали старую простынь, которую нужно было поделить на кусочки и написав свой номер пришить на тюремную робу. Бараки с решетками на окнах на ночь запирались, а также их запрещалось покидать в нерабочее время, в углу барака стояла параша, которую выносили два раза в день дежурные.
Бараки были переполнены. Подъем в шесть утра, двадцати минут на туалет и чтобы привести себя в порядок, не хватало, так как у туалета выстраивалась огромная очередь. Каждый старался дождаться утра, и только в случае крайней необходимости справлял естественные надобности на виду у всего барака. На завтрак, бежали, боясь опоздать и из ржавых консервных банок, хлебали безвкусную недосоленную бурду с кусочком черного хлеба, запивая чуть сладким чаем. В семь начиналась поверка, а затем развод на работу.
С каждым днем сугробы поднимались все выше и выше и наконец достигали крыш, полностью закрывая окна, но беспокоиться было нечего, все равно скоро наступала долгая полярная ночь. В сугробах приходилось пробивать тоннели до столовой и туалета, а чтобы расчистить дорогу к месту работы выделяли целую бригаду, которая каждый день по утрам расчищала снег по дороге на шахту.
Перемерзшие под открытым небом и в ледяных шахтах на работах заключенные не могли согреться в холодных бараках, и на плохом пайке, который был хуже, чем в предыдущем лагере стало много людей страдающих простудными заболеваниями, гриппом и воспалением легких. Нередки были и летальные исходы.
- Пора ребята снова заниматься охотой, - сказал как-то Михаил. Он дольше всех среди знакомых Саши находился в ГУЛАГе и умел изготавливать различные ловушки на зверей. Они уже в том лагере не раз ставили силки на куропаток и ставки на зайца беляка, а по весне собирали яйца с гнезд гусей, уток, чаек и других птиц. Но переехав на новое место им увеличили продолжительность рабочего дня и нормы выработки. И чтобы справиться с работой приходилось забыть на время об охоте и обо всем остальном, ибо они знали, что отказ от работы расценивался как саботаж.
- На что ставить? Ягод больше нет, - сказал Илья.
Они летом успевали собрать ягоды клюквы, морошки и других северных ягод, чтоб поесть витаминов и хоть немного оставить для приманки на куропаток. Но все собранные ягоды, предназначенные для охоты, при очередном обыске на новом месте просто канули в неизвестность.
- На зайца поставим, хлебом приманим, - твердо сказал Михаил и уселся изготавливать ловушку. Но ни на следующий день, ни всю следующую неделю на работу они не вышли. Была сильная пурга, и чтобы дойти по дорожке в туалет или столовую нужно было идти наугад, перед глазами было сплошное молоко. После столовой, возвращались, неся в одной руке консервную банку с баландой, а другой держались за канат, протянутый вдоль туннеля, чтобы не споткнуться и не уронить свой нехитрый обед, и пока шли по морозу приносили уже почти замерзший суп. За все время, проведенное в Речлаге им ни разу не дали ни одного кусочка мяса или рыбы. Каша на воде, голая баланда с плохо очищенной картошкой, хлеб и чай, вот все что они видели за последние шесть месяцев. В том лагере им часто давали селедку, ну а если убивали медведя, то некоторое время у всех был настоящий праздник.
Наконец пурга понемногу успокоилась, и их вывели на работу. Снегу навалило видимо-невидимо. Заключенные ходили на работу расконвоенные, вокруг бесконечная тундра и бежать было некуда, а норму они обязаны были выполнять, так что работали практически без надзора. Придя по расчищенной дороге к шахте, они неподалеку решили поставить ловушку, чтобы легче было за ней наблюдать.
- Зверь тоже оголодал, - сказал Михаил, - доставая ставок на зайца и маленький кусочек хлеба в виде приманки. Он выбрался с расчищенного места на нетронутую людьми тундру, и чтобы не провалиться под снег подполз на животе к маленькой корявой карликовой березке, закрепил за нее ловушку, а вокруг разбросал накрошенный небольшими кусочками хлеб.
Они выходили из шахты по-очереди смотреть за ловушкой, но все же упустили момент и лишились долгожданной добычи. Пойманный в ловушку заяц достался паре песцов, которые съели его на месте поимки, а увидев людей отхватив по кусочку убрались восвояси, оставив им что говориться рожки, да ножки. Только через два дня им удалось поймать зайца беляка. Они развели костер и, содрав с него шкуру, поджарили и с удовольствием съели несоленое мясо, так как соль, которую они в том лагере доставали через блатных, давно закончилась.
Потом снова несколько недель лютовала непогода, и они голодные сидели в холодных бараках.
- Ничего, почти зиму пережили, - говорил Виталий, - скоро яйца пойдут, да и не так холодно будет, весна на носу, а там лето.
- Какое тут лето? - возмущался Илья, - вот у нас в Баку лето. Купайся, загорай, лежи себе на пляже.
- Вот и нужно было на пляже лежать, а не плакаты разные рисовать, - хохотнул Василий.
- Если бы знал, стал бы я рисовать, вообще бы профессию поменял.
- Если бы мы все знали, что нас ожидает, повели бы себя совсем по-другому, - задумчиво ответил Михаил.
Саша подумал как бы он повел себя, зная что с ним приключиться эта беда. Наверно послушался бы тогда Машу, остался дома и не пошел на фронт, работал бы себе в городском госпитале хирургом, оперировал бы раненых бойцов. Так нет же, понесла его нелегкая на фронт, так стране же хотел помочь, а теперь страна забыла его и не хочет знать. Он враг народа, так его теперь называют. Он каждый день слышит это от меняющегося караула, сейчас привык и старается не замечать а, впервые оказавшись в этом лагере, по нервам били до боли обидные слова.
- Пост по охране врагов народа и изменников Родины сдал!
- Пост по охране врагов народа и изменников Родины принял!
- Какое это лето, десять градусов. На земле не посидеть, солнце светит, а не греет, ветер бешенный, - до Саши снова донесся голос Ильи.
- На то она и есть вечная мерзлота, - снова поучительно сказал Василий.
- Наш педагог географии сейчас прочтет нам лекцию о климатических зонах Советского Союза, - с торжественной иронией сказал Илья.
- О климате вы и без меня все знаете, а только если мы останемся живы в этой глухомани, на всю жизнь запомним эту «Заполярную кочегарку».
- Да пропади она пропадом эта жемчужина Печорского каменноугольного бассейна, в страшном сне ее не вспоминать. Люди гуляют сейчас на набережной, пьют пиво с раками, дома мама голубцы со сметаной делает.
- Илья прекрати сейчас же, не трави душу, знаешь же, что у всех от голода желудок судорогой сводит. Да это у вас в Баку, куда война не добралась, может все и хорошо. А вот мне жена пишет, что в Курске, где она сейчас живет с детьми, послевоенная разруха и голод, ходят в рванье, ни вещей, ни дома, - печально произнес Виталий.
- Конфисковали? - спросил Аристарх.
- Угу.
- У меня тоже, - сказал Аристарх, - была коммуналка, и нет больше.
- Как, у нас же статья одинаковая? - спросил Саша.
- Ну да с конфискацией личного имущества. У меня имущества-то одна комната в коммуналке, вот ее и конфисковали.
- А мне ничего об этом неизвестно? - Саша обвел всех взглядом.
- По нашей статье у всех с конфискацией, - после некоторого молчания тихо сказал Виталий, а потом помолчав добавил, - а там черт его знает. Не сказали, значит нет конфискации.
После этого разговора Сашу долго мучила эта мысль? Может конфискация у него все же была, и бедные родители остались на улице. Но квартира не принадлежала ему, к тому же отец инвалид производства, нет, не должны отнять. Но подумав как поступили с ним, он пришел к выводу, что в этой стране может быть все…

* * *
Весной, когда подтаял снег, они увидели, что их лагерь находится недалеко от реки, местность вокруг болотистая, покрытая мелким корявым кустарником и корявыми низкорослыми деревцами. Солнце, которое казалось после долгой полярной ночи очень ярким, совсем не грело, но все же было приятно осознавать, что оно просто есть. Когда ослабевали морозы, появлялся гнус, который сплошным покрывалом облеплял лицо, лез в рот, нос и глаза. И только бешеные порывы ветра на короткое время помогали избавиться от этого напастья.
- Белые ночи, как в Ленинграде. Как я соскучился по воле, братцы, - говорил Аристарх, идя со всеми на работу в шахту.
- Не отвлекайтесь, смотрите по сторонам и собирайте первые листочки и молодые побеги, а то желающих много, - поучал Михаил, - если бы мы не ели хоть эти витамины, давно бы были на кладбище за терриконом, хвойные ищите, они полезней для зубов.
- Какие зубы, и зубов-то не осталось, - ответил Виталий и раскрыл щербатый рот. В этот момент рой гнуса устремился в появившуюся щель между корявыми черными зубами, как будто только того и ждал и Виталий закашлялся, проглотив их изрядную часть.
Все засмеялись, а Михаил серьезно сказал,
- Тоже витамины, да еще и с мясом, - и от души расхохотался.
- Ребята, я кажется, рукавицу потерял, - остановившись, сказал Саша.
- Это плохо, рукавицы мировые, дай бог здоровья монашкам. Давно без них идешь? - спросил Василий.
- Да нет, когда Мишаня про витамины стал вещать, так я ее снял и наклонился к кустику.
- Тогда мы пойдем, а ты попробуй ее отыскать, только долго не задерживайся.
Саша повернул назад. Рукавицы были уже изрядно потертые, но теплые и он ими очень дорожил. Саша всегда берег свои руки, и даже бросил бокс, которым занимался более восьми лет, когда решил стать хирургом. Ему удалось сохранить их невредимыми в немецком концлагере, а в этом суровом климате, он бы их точно отморозил, если бы ни Мишаня, который учил их все время шевелить пальцами ног и рук и заставлял прятать руки под мышки, когда им предстояла дорога на работу и с работы. Вязаные рукавицы и носки им принесли монахини, которые тоже находились в заключении и были переведены сюда из Карагандинского лагеря, откуда и привезли верблюжью шерсть. Они тоже отбывали срок по 58-й статье. В лагере сидели баптисты, староверы, священнослужители и верующие мусульмане. По Конституции СССР за веру сажать было нельзя, и тогда верующих обвиняли в шпионаже и связи с верующими капиталистических государств, которые якобы проводили различную антисоветскую деятельность. Лагерная администрация старалась не допускать общения верующих с другими политзаключенными, но избежать контакта было невозможно.
- Берите люди добрые, носочки, рукавички, сестры старались, вязали для вас, чтоб легче было вам пройти испытания, посланные Богом, - протянула им ворох вязаных вещей старенькая женщина, в накинутом на все черное бушлате. Позади нее стояла монахиня не на много моложе первой и смиренно молчала, держа еще столько же вязаных вещей.
- А вас за что по политической? - спросил их Саша, принимая дар из рук монахини.
- За веру в Христа.
- Но ведь вы же в возрасте уже, трудно наверно здесь? - сказал подошедший Илья.
- У каждого свой крест….
- Опять свои проповеди читаешь? - ударил ее по спине лагерный охранник, увидевший, что монахини разговаривают с другими заключенными.
- Что ж ты делаешь с бедной женщиной? - закричал Илья и поднял, было руку на охранника, как вдруг монахиня спокойным голосом сказала,
- Остановись брат мой, ибо не ведают что творят, да простит их Господь, - и смерив охранника равнодушным взглядом, развернулась кивнув второй монахине безмолвно стоящей позади нее. Та отдала вещи Илье, и они побрели в сторону своего барака.
- Вот, сволочи, - тихо сказал Саша, покосившись на охранника.
Когда они принесли охапку вязаных носков и рукавиц, пришлось тянуть их по жребию, потому что на всех не хватало. Саше достались носки, но он сумел выменять их на рукавицы, одну из которых сегодня потерял.
Он шел смотря по сторонам, стараясь не пропустить место, где мог наклониться к кустику, но ее нигде не было.
- Жаль, - сказал он вслух, - пусть ее найдет тот, которому она нужней всего, - и резко развернувшись, пошел в сторону шахты. Он прошел шагов пять, и увидел ее лежащей не под кустом, как он предполагал, а на самом открытом месте, по цвету сливаясь с влажной тундровой почвой.
Отработав день, они возвращались с работы, еле переставляя уставшие за день ноги, от голода сводило желудок, в глазах темнело. Уже который день они работали без выходных по двенадцать часов в день. Режим в их лагере был просто адским.
- Мы скоро так загнемся. Они с нами совсем не считаются, - споткнувшись, прокричал Илья.
- А зачем им с нами считаться? Новых осужденных вон сколько привезли, их тоже куда-то девать надо, - устало ответил Виталий.
- Это же планомерное истребление людей. Выполняя тяжелую физическую работу, люди постепенно ослабевают, а им за невыполнение нормы снижают и так никудышное питание. Люди снова ослабевают еще больше и, в конце концов, умирают от истощения и болезней, - сказал Михаил, - а на их место новые.
- На это мы уже насмотрелись в немецком концлагере, - буркнул Саша, - тысячи заходят в ворота концлагеря, тысячи вылетают в трубу крематория.
- Здесь тоже самое. Поезда порожняком не гоняют. Сюда людей, отсюда уголь. Освобождаются единицы.
- Эй, хватит, а. Я еще хочу Баку увидеть, пройти по набережной, - стал мечтать Илья.
- Сейчас обязательно скажет про голубцы, - закатив глаза, сказал Василий.
- А ты Вася, что голубцы не любишь да? - передразнил его Илья, также закатив глаза.
- Я голубцы люблю, да здесь все полюбишь, чего раньше не любил, только хватит своими воспоминаниями о еде людей баламутить, - рассвирепел Василий.