Часть вторая

* * *
Осень в Ташкенте была теплая и сухая. А вот в начале зимы вдруг резко похолодало, и соседка Мадина принесла Леночке пальто своей выросшей дочери. Тетушка Малика подарила Маше один из своих красивых платков, а для Леночки нашила красивые платьица и штанишки из теплой фланели. Пальто и ботинки для себя и ботиночки для Леночки Маша купила на рынке. Все люди как могли помогали друг другу и эвакуированным вещами, продуктами или просто добрым словом. Зоя тоже принесла кое-какие вещи своих детей, ставшие маленькими за лето, и Маша аккуратно сложила их на будущее лето для Лены.
- Спасибо. С миру по нитке, голому рубашка, - сказала она.
- Еще неизвестно что будет дальше, - ответила Зоя, - лишнее никогда не помешает.
- Маша, - позвала тетушка Малика, и вошла в комнату, - ты уже пришел?
- Да только что.
- Приходил твой учительница, плакать, ей муж умирать.
- Да вы что?
- Она вчера пришел, как ты работа пошла.
- Тетушка Малика, я еще на полчасика уйду, а то на улице холодно с Леночкой идти.
- Иди, иди. Твой дочка с Айша соседка пошел, там маленький ребенка тоже есть, вместе играть.
- Спасибо.
И Маша с Зоей ушли к Софье Семеновне. Она как это было не странно репетировала со своими учениками, но увидев Машу вдруг тихо заплакала. Ученики бросились её утешать, а она вытерев слезы измятым платком, сказала, -
- Спасибо ребята. Идите порепетируйте без меня, а то скоро концерт в госпитале. Я приду через несколько минут, - она подошла и обняв Машу снова заплакала.
- Я вчера похоронку получила. Он погиб под Курском. И еще я узнала…, - она снова прикрыла ладошками глаза всхлипывая, а затем вытерев слезы рукавом продолжила, - что немцы взорвали дворец пионеров в Воронеже, разбомбили областную филармонию, Кольцовский и Петровский сквер и увезли в Германию памятник Петру.
- Сволочи, но дома-то восстановить можно, а вот погибших людей уже не вернешь, - разозлившись, сказала Зоя, - если бы не дети я бы тоже пошла этих гадов бить.
- А еще моего дома на Чижовке тоже нет, - снова заплакала Софья Семеновна. - Куда мы с дочкой вернемся?
- Софья Семеновна, мне же тоже некуда, - ответила Маша, - вот война кончиться, тогда и посмотрим.
- Да, девочки, да. Ну идите, мне репетировать надо.
- Сильная женщина, - сказала Маше выходя, Зоя, - у неё муж погиб, а она репетировать.
- Я её не осуждаю, это её работа. Это она на людях так, у неё же детский коллектив. У многих тоже отцы погибли, как же она при них плакать будет.

* * *
Уже год Саша находился в плену. Сколько за это время пришлось вытерпеть испытаний, унижений и боли, одному всевышнему было известно. Недавно за пререкания с немецким врачом Куртом, Сашу приговорили к порке плетьми на плацу во время утренней переклички. Били от души, положив на «козла», сняв штаны и связав ремнями руки. После этого наказания хотелось покончить жизнь самоубийством, чтоб избежать последующего позора. А то, что следующий раз будет, Саша не сомневался. После того разговора об изощренном садизме фрау Кох, о котором рассказывал Курт, наслаждаясь произведенным его рассказом впечатлением, Саша не мог без ненависти и жажды мести не то что работать вместе с этим человеком, но и просто общаться. И только думая о Маше и о своих родных, Саша удержался от того, чтобы лишить себя жизни. Сжав до боли кулаки, он дал себе клятву.
- Я должен выжить и вытерпеть все выпавшие на мою долю издевательства и мучения, чтобы исполнить свое обещание. Я обещал Маше вернуться, и я вернусь.
Если летом жизнь в лагере можно было назвать ужасной, то зимой она стала просто невыносимой. За лето пленные съели всю траву, растущую в лагере, всех насекомых, или мелких млекопитающих попадающих на его территорию, осенью приносимые ветром листья деревьев, то зимой на лагерь обрушился полнейший голод. Того одноразового кормления, состоящего из кусочка черного хлеба и литра брюквенной или свекольной похлебки, конечно же не хватало, которые целый день должны были работать в холоде не покладая рук. К тому же в лагере наряду с истощением, простудными заболеваниями и фурункулезом, появились люди с вывихами, переломами конечностей, ушибами и сотрясением мозга. По уставу лагеря на его территории нельзя было передвигаться пешком, только бегом. Лагерные дорожки были выложены щебенкой и в дождливую или зимнюю погоду становились очень скользкими. Заключенные были обуты в деревянные башмаки, на которых и здоровые то люди не смогли бы крепко удержаться на ногах, не говоря уже о больных и изможденных голодом людях. Многие, упав уже были просто не в состоянии подняться самостоятельно, без посторонней помощи, и если в этот момент рядом находилась охрана, то эсесовцы спокойно могли пристрелить упавшего. У них был приказ, если человек изможден, болен и не может работать, то на него не стоит тратить время, а просто нужно избавляться, чтобы освободить место для нового пополнения.
Долгое содержание в таких условиях сказывалось на людях по-разному. Некоторые не выдерживали и в бешенстве бросались на часовых, или устраивали истерики. Многие постоянно видя смерть, издевательства, позор, предательства, претерпевая голод и холод, смирялись со своим положением и вообще переставали адекватно реагировать на происходящее вокруг. Они как загнанные в ловушку звери, каждый день, находясь на волоске от смерти, безропотно ждали своей участи. Сколько раз Саша видел, как голые, изможденные и обессиленные пленные с равнодушными лицами в холод пошатываясь на тощих ногах и смотря в пол невидящими и ничего не выражающими глазами, самостоятельно без конвоя шли в свой последний путь в крематорий. Осознавали ли они в этот момент, что больше не увидятся со своими близкими, что для них больше никогда не взойдет солнце и не наступит весна, или же они, понимая, что уже ничего не смогут изменить, просто смирились со своей участью, или же просто устали так жить, и верили что смерть будет для них спасением. Иногда и Саша думал, что еще немного, и он тоже смирится, и будет просить смерти, как избавление от физических и душевных мук.

* * *
Придя с ночного дежурства домой, Маша отдала большую часть своей зарплаты тетушке Малике и сказала,
- Вот. Я думаю, что будет лучше, если вы сами сходите на базар и купите все что надо. Прошлый раз я ездила на Воскресенский рынок, но растерялась, не зная, что надо купить, да и где.
- Хорошо. Сейчас пойду, Леночка сегодня рано вставать, скоро спать будет.
- Ничего, ничего, я сегодня в госпитале немного вздремнула.
- Что делала?
- Спала, говорю немного.
- Еще раз говори, как ты сказал спала?
- Вздремнула.
- Я такой слово никогда не слышать, смешной, - засмеялась тетушка Малика, и пошла собираться на рынок.
Маша покормила Леночку, сама выпила чаю с лепешкой, подбросила в печку побольше янтака, так называлась местная колючка, чтоб согреть комнату и решила вынести ребенка подышать свежим воздухом. На улице было холодно, шел мелкий снежок, но ярко светило солнце и совсем не было ветра. Они тепло оделись и уже вышли за дверь во двор, как калитка распахнулась и Маша увидела почтальоншу.
- Малика-апа дома? - крикнула молодая почтальонша, одетая в черный ватный халат и обмотанная серым шерстяным платком.
- Нет.
- Вот. Отдашь, ей похоронка.
- Нет. Я не смогу, - попятилась в дом Маша, - вы, пожалуйста сами.
- Времени у меня нет, каждого ждать. Люди письма с фронта ждут, а я здесь сидеть буду.
- Но я не смогу. Мне ее так жалко.
- А мне значит не жалко? Мне всех жалко. Я уже год на почте работаю, знаешь сколько похоронок разнесла? И сегодня еще одна есть.
- Ну, пожалуйста, - жалобно пробормотала Маша.
- Не хочешь сама давать, положи на стол. Вот, - сказала почтальонша, положив конверт на топчан и быстро развернувшись, ушла.
- И зачем я только отправила тетушку Малику на рынок? Сходила бы лучше сама, - ругала себя Маша, - как я отдам ей это? - держа похоронку на вытянутой руке подальше от себя и от Леночки, говорила она.
Она снова зашла в дом и стала думать, как ей поступить. «Положить конверт на столе, а самой уйти гулять с Леночкой? Но тетушка Малика ушла без ключа, и далеко от дома мне уходить нельзя. А это значит, что надо будет с ней разговаривать. Нет. Положу конверт на стол, уйду в свою комнату и попробую уложить ребенка, а потом буду тихо там сидеть. Пусть лучше сама найдет». Так она и сделала.
Маша уже давно уложила Леночку спать, а тетушки Малики все не было. После дежурства очень хотелось спать самой, но Маша караулила, когда же придет ее квартирная хозяйка. Она смотрела на сухую веточку с коробочками хлопка, которую привез после уборочной Шахоб, и прислушивалась. Наконец она услышала тяжелые шаги тетушки Малики и стала ждать ее реакции, но тетушка Малика не сразу обнаружила конверт. Маша слышала, как она сначала шуршала бумагой, а затем банками, наверно пересыпала крупу, и вдруг громко что-то звякнуло, и она быстро-быстро заговорила по-узбекски причитающим голосом. Потом пришли Айша и Шахоб и, узнав страшную весть, они долго плакали вместе, а потом стали что-то тихо говорить матери. Тетушка Малика молча выслушала их, а затем выпроводив, плотно закрыла за ними дверь. Дети тихо разговаривали между собой в другой комнате, чередуя узбекские и русские слова. Из разговора Маша поняла, что пришедшая похоронка была на отца.
Проснулась и заплакала Леночка, и Маша подумала, что все равно придется выходить из своей комнаты, а она все не могла решиться встретиться с тетушкой Маликой. Переборов себя она все же вышла с дочерью из своей комнаты и увидела заплаканные глаза Айши.
- Я знаю, Айша, мне очень жаль. Как тетушка Малика?
- Она хочет побыть одна, - ответила Айша и заплакала, обняв Машу за плечи.
Маша не видела тетушку Малику ни в этот день, ни в следующий. Она не выходила из дальней комнаты, не готовила, не пекла лепешки, не разговаривала с детьми и с приходившей соседкой, и даже ее шагов в доме не было слышно. Дети не трогали ее, Айша оставалась по ночам с Леночкой, днем сама управлялась по хозяйству, а Шахоб все время проводил то в школе, то с друзьями, появляясь дома только на ночь. Наконец на третьи сутки, придя с работы домой, Маша увидела тетушку Малику с Леночкой на руках. Она что-то ласково говорила девочке, кормя ее из бутылочки.
- Здравствуйте, тетушка Малика, - сказала вошедшая в дом Маша, переминаясь с ноги на ногу, не зная как вести разговор дальше.
- Здравствуй, дочка, - тихо ответила тетушка Малика.
- Тетушка Малика, я не знаю что вам сказать, мне очень жаль, что с вашим мужем...
- Не нужно, дочка ничего сказать. Мой муж уже не вернуть. Его вчера день рожденья был. Я когда молодой был, я мой Рустам очень любить. Мой родители не разрешать за него замуж, я из дома убежать ему.
Маша подошла к тетушке Малике, и молча обняла ее. Они постояли так минутку, Маша чувствовала, как вздрагивают плечи бедной женщины, готовой снова вот-вот разрыдаться.
- Тетушка Малика, мои родители и братья тоже погибли, я вас очень понимаю. Извините, что не отдала вам похоронку сразу, когда ее принесли, я очень испугалась, - проговорила Маша, забирая из рук тетушки Малики Леночку.
- Я сначала не понять, что по-русски написал, только фамилия видел и слово умер, - она вытащила из кармана письмо, разгладила его и стала медленно и чуть слышно по слогам читать, - Рахметов Рустам Раселович, рядовой, 1898 года рождения, поступил в госпиталь 3 декабря 1942 года и умер от полученных ран. Похоронен в дер. Михайловка, Смоленской области. Как я поеду этот деревня? Маша, этот Смоленский область далеко?
- Далеко, тетушка Малика. Вот кончится война, тогда и поедите с детьми.
- Когда он кончится этот война?
- Не знаю. Сейчас и в моем городе фашисты.
- Вот сволочь, шайтан. Он мой муж стрелял, два раз. Один раз доктор вылечил, один раз умер.
Маша еще немного поговорила с тетушкой Маликой, и пошла погулять с Леночкой. Они гуляли около полутора часов и когда вернулись, Маша увидела что тетушка Малика сидит на полу, на стареньком ковре поджав под себя ноги, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Тетушка Малика, что случилось? - подбежав к ней, спросила Маша.
Но та не реагировала на слова Маши, а лишь продолжала, завывая качаться. В руках она держала похоронку на сына Умара. Маша погладила по голове тетушку Малику и прикрыв дверь в комнату тихо вышла, прошептав, - бедная женщина, такой удар. Не успела оплакать одного, как снова беда.
Тетушка Малика опять плакала в одиночку, не пуская к себе даже своих детей.

* * *
На католическое рождество пленным из Западных стран Международный Красный Крест прислал письма из дома, газеты, журналы и праздничные посылки. Чего там только не было. Копченая колбаса, сыр, молоко, печенье, шоколад, изюм, кофе, сахар, бисквит, фруктовый концентрат, душистое мыло, сигареты, и даже к празднику бутылка вина. Еще до войны этот набор для многих советских людей являлся бы целым богатством, а в концлагере вызывал нескрываемую зависть по отношению к западникам, неимоверную жалость к советским военнопленным и гражданским узникам и рождал ненависть к своему правительству, которое бросило своих людей, помимо своей воли попавших в плен на произвол судьбы. Войны без плена не бывает, это ее неотъемлемая часть, и даже в плену человек должен чувствовать себя человеком, а не быть безразличным ко всему существом, реагирующим лишь только на еду. Но почему-то для СССР каждый попавший в плен человек автоматически становился дезертиром и предателем Родины, и лишался всех привилегий, которыми могли пользоваться другие заключенные. Западные пленные были лишены только одного, свободы. Они не испытывали голода и холода, имели право на содержание соответствующее тому положению, которое занимали в своей армии, и даже в случае побега и последующей поимки не могли быть подвержены наказанию, кроме военного суда. Они могли с помощью почты общаться со своими родными, не беспокоились за свои семьи, которым помогало правительство их стран, за свое будущее, зная что по возвращении они получат жалование за весь срок службы независимо от того, что находились в плену, и что никто и никогда их не осудит и не упрекнет в этом. Семьи же наших попавших в плен командиров подлежали аресту и ссылке, а семьи солдат лишались государственного пособия и всякой помощи.
Надо отдать должное Западным военнопленным, которые видя бедственное положение советских пленных, часто делились с ними частью своих посылок. Но советских в лагере было большинство и того количества выделенных западниками продуктов не могло хватить на такое огромное количество. Саша записывал в регистрационные карточки вес прибывающих пленных и видел, как он упал по прошествии нескольких проведенных в лагере месяцев, да для этого и не надо было смотреть в карточки, это было заметно невооруженным глазом. Многие были истощены до такой степени, что выглядели полупрозрачными приведениями в балахонах, едва передвигающими ноги по выложенным щебенкой дорожкам, и только грохот их деревянных башмаков заставлял думать, что это все же живые люди. Вес многих пленных едва достигал тридцати-тридцати пяти килограммов. Саша и сам до войны весящий восемьдесят два килограмма, сейчас весил только лишь сорок семь. Одежда свисала на нем, как на вешалке, а от мутной похлебки из смеси муки, отрубей, недоваренной картошки и брюквы все время болел желудок. Те продукты, которыми с ним иногда делились англичане и французы, он практически полностью отдавал ребятам из барака, осознавая, что они работают на износ и получают еще худший паек, чем выдают ему. Он не хотел думать о еде и старался справиться с постоянным чувством голода, но все мысли в конечном итоге возвращались именно к этой теме. «Как хотелось простой русской еды: наваристого борща со сметаной, жареной картошечки с лучком и, конечно же бабушкиных пирожков с яблоками. Машка тоже так любит пирожки с яблоками. Интересно где они сейчас мои родные? Живы ли? Может тоже в плену, в холоде и голоде? Больше всего сейчас хотелось бы, как и пленным из Западных стран получить весточку из дома, это было бы самым желанным подарком к Новому году».
Почти вся администрация лагеря и начальство, кроме охраны в Рождество рано заспешили домой к праздничному столу, зато в Новый год они устроили большой сабантуй в здании канцелярии. Оттуда слышалась музыка, застольная речь, звон кружек и смех. Им было что праздновать, Аристарх почитав французские газеты пересказал Саше военную обстановку на фронте. Многие территории Советского Союза были оккупированы немцами, огромное количество военных взяты в плен, а мирные жители тысячами отправлялись в рабство в Германию.
Так как в темное время суток по лагерю запрещено было передвигаться, Саша заранее поздравил Никиту, Семена, и жившего теперь с ними в одном блоке Жорку с Новым годом и передал от себя и Аристарха небольшие съестные подарки, которые Аристарху и Саше презентовали западники. Саша оставил себе лишь одну шоколадку, которую разделил на множество маленьких кусочков и ел их, смакуя и наслаждаясь давно забытым вкусом. Алексея Максимовича перевели в туберкулезный блок, выявив у него туберкулез. Все туберкулезники в лагере жили за отдельным заграждением, и пройти к ним было невозможно. Саша как-то спросил у Курта, как бы узнать про бывшего фельдшера, на что тот ответил, что и узнавать нечего, там долго не живут.
Вдруг Саша услышал сначала стрельбу, а потом дикий хохот. Он выглянул в маленькое окошко, завешенное старым одеялом, и увидел, что это развлекаются пьяные немцы. Они вынесли груду куриных костей и других объедков со своего стола и стали разбрасывать их перед дверьми барака советских военнопленных. Из дверей моментально выбегали измученные голодом люди и толкая друг друга подбирали эти объедки, тут же лихорадочно засовывая их себе в рот. Немцы начинали стрелять вблизи ползающих по грязному снегу людей, и те бросались обратно в барак. Но голод заставлял их снова вылезти и попытаться найти хоть маленький кусочек чего-нибудь съестного. Так повторялось несколько раз, пока немцам не надоело стоять на морозе. Через несколько минут в комнату ввалился абсолютно пьяный Курт, держа в руке бутылку с остатками шнапса.
- Там твои соотечественники, как дикие псы на кости бросались, - еле ворочая языком, сказал он.
- Вы их до такого состояния и довели, что им еще делать, они же обречены на смерть от голода, - не хотел, но все же ответил Саша.
- Такое бескультурье, как свиньи, а когда по ним стреляют, они орут также как свиньи, которых режут, - и допив из бутылки остатки шнапса, он загоготал.
Саша не выдержал и со всей силы ударил Курта правым кулаком снизу в подбородок. Тот на миг оторвавшись от земли, а затем пошатнувшись, как подкошенный упал на пол, не подавая признаков жизни. Саша посмотрел на свой кулак, он уже давно не занимался боксом, еще с тех пор как решил стать хирургом и должен был беречь свои руки от травм, но руки и память еще помнили приемы.
«Что я наделал? Я его убил, ну и пусть, пусть сдохнет эта жирная скотина. Не подойду к нему и не ударю палец об палец, чтоб ему помочь. Даже если он и останется жить, меня все равно расстреляют за то, что я поднял руку на немецкого офицера».
Но через несколько минут раздался жуткий храп, пьяный Курт просто заснул на полу. Саша думал, что утром его ждет расплата за содеянное, но к его удивлению ничего не произошло. Либо Курт просто не помнил, что было с ним вчера, либо боялся получить нагоняй от начальства за пьянку на рабочем месте и как только проснулся, исчез с территории лагеря, намеренно забыв о ссоре с Сашей. «Если он помнит, что было вчера», - подумал Саша, - «то он еще со мной расквитается».

* * *
В новогоднюю ночь у Маши было дежурство в госпитале. Она даже была рада тому, что в праздничный вечер ее не будет дома. В доме был траур по погибшим на фронте мужу и сыну тетушки Малики, приехал сын Закир из Ферганы, придут какие-то родственники, соседи, знакомые, что ей там делать. Она и так не могла видеть, как тяжело переносит смерть своих близких ее квартирная хозяйка. Женщину как будто подменили, из веселой жизнерадостной и участливой, она превратилась в молчаливую, вечно нахмуренную и даже злую. Она никуда не выходила из дома, попусту не разговаривала ни со своими детьми, ни с Машей, и только иногда что-то говорила, улыбаясь Леночке, и пела ей колыбельные песни на узбекском языке.
В госпитале царило праздничное настроение. Оно началось еще за несколько дней перед Новым годом, когда многие раненые получили отпуск перед отправкой на фронт и разъехались по домам. Под вечер тридцать первого декабря пришли школьники, из школы где сейчас расположился их госпиталь и дали концерт для раненых. Дети пели песни, читали стихи, и всем раненым подарили красивые вышитые кисеты для махорки. Кто-то принес патефон, и все время крутили пластинки с песнями Утесова. Маша бегала с этажа на этаж, выполняя распоряжения врачей, ища своих пациентов, которые ходили по госпиталю поздравлять друг друга.
- Товарищи раненые, я пришла специально пораньше, чтобы до Нового года успеть сделать всем уколы, перевязки и все процедуры, а вас как ветром сдуло, - злилась она, войдя в палату на четвертом этаже и опять не видя трех раненых.
- А мы сегодня и без процедур обойдемся, - ответил ей входящий раненый, пряча за спину бутылку.
- А это вы откуда взяли, Краснов? Врач вам разрешил?
- Места знать надо барышня, а у врача мы не спрашивали. Новый год же, грех за Победу не выпить, - сказал он, подмигивая остальным раненым в палате.
Все зашумели, а кто-то выкрикнул,
- Были бы сейчас на фронте, уже бы выпили свои положенные наркомовские сто грамм.
- Так это на фронте, а вы раненые, больные, - возмущалась Маша.
- И что же дочка, сто грамм больно помешают?
- Нет, наверное, - неуверенно сказала Маша и добавила, - давайте на уколы кого не колола. Она около двух недель уже практически выполняла работу медсестры, быстро обучившись делать уколы и перевязки, брать на анализ кровь и делать внутривенные инъекции.
Наконец все процедуры были закончены и все ждали из репродукторов бой Кремлевских курантов и гимн «Интернационал». Как только раздался первый звон, Маша и еще несколько медицинских работников госпиталя в медсестринской комнате выпили по маленькому глоточку разбавленного спирта с тостом «За победу!». В актовом зале собрались все ходячие раненые и снова завели патефон. Пришел дед Мороз в больничном халате, выкрашенном в красной краске, с мочалкой вместо бороды и с мешком подарков. Это были письма и посылки из дома, и подарки и поздравления от школьников, студентов и колхозников Узбекистана.
Из патефона послышалась «Рио-рита» и раненые стали приглашать врачей и сестер на танец. Пригласил и Машу молоденький прихрамывающий паренек из Донецка по имени Василий. Маша танцевала с Василием и вспоминала, как она с Сашей ходила на танцплощадку в парк, где они тоже танцевали под эту мелодию. «Придется ли нам когда-нибудь быть такими же беззаботными и счастливыми, как тогда на танцплощадке в Воронеже?».

* * *
Однажды на утренней перекличке, когда их выстроили как всегда на плацу и выполнив почти уже ставший обычным ритуал наказания плетьми провинившихся, вдруг из строя вызвали Никиту, назвав его регистрационный номер. Никита вышел, гордо и высоко подняв подбородок вперед. Саша сразу смекнул, что наверняка произошло что-то страшное, вчера вечером допоздна был прием вновь прибывших пленных, и он не смог увидеться с ребятами.
Никиту вывели на середину плаца, и комендант лагеря сам стал зачитывать Никите приговор.
- За саботаж и враждебность к немецкому народу, приговаривается к смертной казни через повешение. Так будет с каждым, кто будет вести агитацию против Великой Германии.
К Никите подошел адъютант коменданта и, надев ему на шею табличку, где по-русски было написано «За саботаж и враждебность к немецкому народу», повел его к виселице, которая находилась прямо напротив центральных ворот лагеря и была видна со всех сторон. Тысячи взглядов пленных устремились на своего товарища, который смело шел на смерть и достойно смотрел прямо страху в глаза. Находясь в безвыходном положении и неспособный ничем помочь другу, Саша открытым ртом жадно хватал холодный морозный воздух, чтобы не задохнуться от переполняющей его сердце жалости к Никите и жажды мести к фашистам.
- Я ненавижу фашистских выродков. Победа будет за нами! Прощайте друзья, - крикнул перед смертью Никита.
Его повесили у всех на виду, запретив приближаться к его трупу ближе трех метров, сказав, что сейчас холодно и он будет висеть в назидание другим до самого потепления. От такого зрелища внутри все клокотало лютой злобой и ненавистью к этой считающей себя высококультурной и превосходящей всех арийской расе.
«Вот и еще я лишился одного друга», - подумал Саша, - «сколько же нас доживет до этой самой победы, да и доживет ли вообще кто-нибудь в таких условиях? Даже страшно подумать, когда она будет, Победа. Судя по тому, как далеко немцы продвинулись вглубь нашей страны, она еще очень-очень далеко».

* * *
Шла вторая неделя января 1943 года. Маша гуляла с Леночкой на улице, когда к их калитке снова подошла почтальонша. У Маши часто застучало сердце, она подумала, что если это снова похоронка еще на одного сына тетушки Малики, то нельзя допустить чтобы она попала к ней в руки, пока дома нет её детей. Айша рассказывала Маше, что матери ночью несколько раз было плохо с сердцем, и Шахоб даже хотел вызывать скорую помощь, но она не разрешила. Маша видела, что дети очень волнуются за нее и всячески оберегают, даже Шахоб перестал грубить матери и после получения второй похоронки стал раньше обычного возвращаться домой. Маша вихрем подлетела к почтальонше и спросила,
- Что?
- Письмо Малике-апа от сына, - ответила та, протягивая Маше письмо, и медленно скользя по свежему снежку, побрела вдоль улицы, волоча за спиной тяжелую сумку с почтой.
Маша прочла обратный адрес и имя отправителя. Письмо было от Умара, и написано его рукой, Маша не раз видела его почерк, когда Айша перечитывала матери его письма. Отправлено перед самым Новым годом, но ведь за неделю до этой даты на него уже пришла похоронка. Скорей всего письмо перед отправкой где-то долго лежало, а потом его отправили вместе с другой почтой. То же самое произошло и с одной их соседкой, которая получила письмо от мужа в то время, когда он был уже мертв. «Отдать письмо тетушке Малике или нет? Или может дождаться, когда придут дети?» - думала Маша, вертя конверт в руках и направляясь в свою комнату. Комнатка была маленькая и тесная, с низкими потолками и узким окном, через которое выходила труба от печки, которая отапливалась дровами и янтаком. Шахоб недавно привез целых три больших мешка битком набитых этой колючкой, и когда в печку бросали несколько кустиков янтака, в комнате сразу становилось тепло и даже по-своему уютно. Маша посадила Леночку на кровать, дала ей игрушку, а сама села рядом на единственный стул, смотря на жгущий руку конверт.
Пока Маша решала, как ей поступить, она увидела в окно, что в калитку не торопясь, вошла Айша. Маша замахала ей в форточку, показывая конверт. Айша быстро пролетела двор и заскочила в комнату Маши.
- Письмо от Умара, - сказала Маша, протягивая конверт Айше.
- Как? - спросила ничего не понимающая Айша. Она тоже долго крутила конверт, рассматривая его со всех сторон и смотря на даты, потом махнула рукой и сказала, - открываю.
Разорвав конверт и прочитав пару строчек, она радостно засмеялась и прокричав, - жив, - понеслась в комнату матери, выкрикивая что-то громко по-узбекски. Маша слышала за стенкой их радостные голоса, плач и смех одновременно. Тетушка Малика всхлипывала и снова и снова заставляла дочь перечитывать письмо Умара. Затем она что-то громко и радостно сказала дочери, та захлопала в ладоши и убежала. Маша хотела выйти и поздравить тетушку Малику, но за стеной было глубокое молчание, и она решила, что может быть матери нужно время, чтобы осмыслить то, что ее сын, которого она оплакала и сделала по нему поминки, жив.
Через полчаса в комнату Маши забежала радостная Айша и рассказала ей, что письмо действительно от Умара из госпиталя, что он жив и уже здоров и через несколько дней снова возвращается в свою часть.
- Пойдем, будем готовить праздничный достархан. Мама так рада, я уже и соседей позвала. Пойдем, Леночка, - Айша подхватила на руки Леночку и, припевая веселый мотив, убежала.
Маша заглянула в комнату тетушки Малики и увидела, что она до сих пор сидит и с улыбкой прижимает к губам письмо сына.
- Радость, мой сын живая, - сказала она, увидев наконец стоящую в проеме двери Машу.
- Да, тетушка Малика, это большая радость. Как хорошо, что ваш сын жив, я так рада, так рада, - Маша уселась на пол рядом с тетушкой Маликой и, прижавшись к ней, погладила ее морщинистые руки.
Вечером за праздничным достарханом, собрались все соседи. Они поздравляли тетушку Малику, Айшу и Шахоба и по очереди рассматривали письмо от Умара. А Маша думала об отце, «может и с ним так, ведь бывает, сначала похоронка, а потом получается, что в суматохе кого-то признали мертвым, а человек жив и здоров. А теперь он может ищет их, пишет им на домашний адрес, а дома уже давно нет. А может, и Саша пишет домой? Но Саша может еще написать и Степаниде Михайловне, а она тоже не пишет. Да о чем я сейчас думаю, в Воронеже немцы, какие письма? Сколько же может продолжаться эта война? Сколько людей еще погибнет от рук фашистов, сколько ни в чем не повинных увезут в рабство в Германию, сколько детей останется сиротами, сколько без крова над головой? Сколько бед и горя уже принесла эта война и сколько еще принесет? Даже здесь вдалеке от фронта, горе проникает в дома людей с похоронками о близких, дорогих и любимых людях. Даже здесь слышны стоны и плач матерей, а госпитали переполнены больными и ранеными. Кстати пора в госпиталь на работу, а Айша опять убежала к подружкам с Леночкой. Как хорошо, что я попала к таким добрым и хорошим людям, что бы я делала без них?».

* * *
Каждое утро после переклички военнопленных заставляли маршировать на аппельплаце, заставляя петь нацистские песни, кто не хотел, того наказывали плетьми. Это было и так противно делать, а теперь, когда на ветру раскачивался промерзший труп Никиты, маршировать можно было только с закрытыми глазами или отводя взгляд в сторону. Только через два дня после повешения Никиты Саша узнал, за что его постигла такая участь. Работая на Густловском заводе, ребятам удалось установить связь с немецкими антифашистами. Они вместе внедрились в подпольную работу в цехах немецкого завода «Густлов-Верке», где выпускали оружие для немецкого фронта. Чтобы как-то противостоять фашистам они искривляли стволы винтовок, портили винтовочные затворы, мушки и прицельные рамки и намеренно задерживали поставки, произведенной заводом продукции, работая как можно медленнее. Никиту выследил уголовник немец, который увидел то, как тот устанавливал токарные станки на холостой ход.
Через немецких антифашистов ребята также узнали, что в лагере существует интернациональный лагерный комитет, так называемое Бухенвальдское подполье, состоящее из политических заключенных и коммунистов Германии, а также советских военнопленных и военнопленных Западных стран.
- Оказывается, здесь в лагере давно есть подпольный антифашистский интернациональный центр, - захлебываясь рассказывал Семен, - а мы ничего не знали и не ведали.
- Я догадывался, что он существует. Даже слышал обрывки разговоров русских врачей, - сказал Саша.
- А почему нам не сказал?
- Потому что не был уверен. Они сразу свернули все разговоры, а когда я спросил их, прикинулись дурочками. Я и не стал настаивать.
- Это ты правильно сделал, - сказал Жорка, - нам бы в другой блок перебраться, у нас такие разговоры тоже вести опасно.
- Почему?
- Потому что я думаю, что Никиту не просто так выследили, а по наводке. Неделю назад мы здесь обсуждали дела на заводе и Никита как всегда более громко, чем надо говорил, что нужно приложить все силы, и сделать что-нибудь, чтоб сорвать поставки оружия.
- Да ладно, какая разница, мерзавцы во всех блоках есть. Нужно их самим выследить и шлепнуть, - горячо сказал Семен, - я за Никиту любому глотку перегрызу.
- Хорошо ребята, выследить может быть и надо, а вот с возмездием не торопитесь. И попробуйте через свои каналы наладить связь с лагерным подпольем, - шепотом говорил Саша, склонив голову к Семену и Жорке и зорко поглядывая по сторонам.
- Ладно, попробуем, - ответил Семен.
- И вот еще что, приглядитесь к этому человеку слева, он во время всего разговора на нас с интересом посматривает, - добавил Саша.
- Нет, этот не может. Нет, сто процентов не он, - ответил Жорка.
- Откуда ты знаешь, он же у нас недавно появился, - спросил Семен.
- Он знает, что я еврей и живу под другой фамилией, уже бы давно сдал.
- Хорошо, тогда понаблюдайте сначала хорошенько, раз уверены, что рядом продажная шкура и не суйтесь пока к подпольщикам. А я у западников и у Аристарха что-нибудь попытаюсь узнать. Ну все, ребята, - сказал Саша пожимая руки Семена и Жорки.
- До встречи, Саш.

* * *
Подходил к концу холодный январь 1943 года, Маша продолжала работать в госпитале и набрав много сверхурочных взяла несколько выходных, чтобы отпустить тетушку Малику и Айшу к Закиру в Фергану. У него недавно родился сын, которого в честь деда назвали Рустамом.
- Теперь мне два внука есть, Борис и Рустам, - говорила тетушка Малика, - два мужчина, дети это хорошо. Поеду смотреть.
- Я тоже хочу на них посмотреть, я тоже хочу увидеть племянников, - просилась с ней Айша.
Несколько месяцев назад тетушка Малика уже ездила к Закиру и познакомилась с Борисом. Мальчик ей очень понравился, он был спокойный, тихий, только немного заикался и ни на шаг не отходил от жены Закира, боясь даже на время упустить ее из виду. Несколько месяцев назад на его глазах немцы расстреляли всю его семью, а он чудом спасся, упав от ужаса и страха в обморок. Потом очнувшись, он еще долго плача ходил вокруг лежащих на улице расстрелянных родителей, соседей и незнакомых людей, ища хоть кого-то живого. Не найдя никого он пошел по дороге, шел долго, пока его не обнаружили партизаны. Они как могли успокоили мальчика, который все время плакал и звал маму, накормили его, и расспросив на следующий день о дороге по которой он пришел, отправили по ней своего разведчика. Тот выяснил, что в городке немцы, и на его окраине, куда согнали, по словам мальчика всех горожан, осталось ужасающее зрелище. Партизан-разведчик вернулся не один, а привел с собой женщину с младенцем еле волочащую ноги, и принес еще одного раненого ребенка, которого нашел среди огромной массы убитых горожан. Женщина в суматохе успела укрыться в канаве и видела весь этот ужас, а потом потеряла сознание, когда же пришла в себя, то не смогла от потрясения сдвинуться с места ни в этот день, ни на следующий. Она узнала мальчика и вспомнила, как расстреляли его родителей. Женщина и дети несколько недель жили в лесу у партизан, а потом женщина с младенцем отправилась в ближайшую деревню к каким-то родственникам, а детей отвезли в детский дом, который вскорости эвакуировали в Узбекистан.
В детском доме Борис оказался самым маленьким и старшие дети стали дразнить его за заикание, а он все время плакал, чем злил воспитательницу, только что получившую похоронку на мужа. Закир приходил в детский дом заниматься с детьми уроками, и видел как в уголке сидит забитый и вечно заплаканный мальчик с низко опущенной головой. Он угостил его конфетой, мальчик улыбнулся и взял конфету, но в следующий раз отказался, помотав головой. Закир спросил, почему он не хочет брать угощение, на что тот ответил, сильно заикаясь, что все равно отнимут, а если съест сразу, потом отлупят. Закир посоветовавшись дома с беременной женой, забрал мальчика к себе и оформил на него усыновление.
Борис постепенно успокоился, только боялся оставаться один, и даже ночью просыпаясь хватался рукой за Закира или его жену Фаризу. Днем выходил поиграть с местными мальчишками на улицу, но всегда зорко наблюдал глазами за Фаризой, стоящей невдалеке. Только стоило ей переместиться хоть на несколько метров, он стремглав прибегал и прижимался к ней, крепко обхватывая ее своими маленькими и худенькими ручонками за ноги. Она гладила его по голове и говорила,
- Иди Борис, поиграй с мальчиками, я не уйду. Иди, я буду все время здесь, рядом с тобой.
- Ты правда не уйдешь? - вопросительно глядя на нее спрашивал заикаясь Борис.
- Правда, правда.
Он снова возвращался к игравшим детям, но не переставал поглядывать на Фаризу. Если же дети устраивали догонялки или прятки, он в этих играх не участвовал, а брал Фаризу за руку и тянул ее домой. Дома он тенью ходил за ней, занимающейся домашним хозяйством до тех пор, пока домой не возвращался с работы Закир. С Закиром он с удовольствием занимался математикой и учил азбуку, вскоре выучил все буквы и стал по слогам читать.
Тетушка Малика и Айша уехали в Фергану, а Маша с Леночкой и Шахобом остались дома. Шахоб прибегая из школы и пообедав, убегал к друзьям, а Маша с удовольствием проводила время с подрастающей дочерью. Ей уже пошел девятый месяц, у нее было шесть зубов, и резались еще два. Она была очень веселым, спокойным, тихим и коммуникабельным ребенком, могла оставаться с совершенно незнакомыми людьми, всем улыбалась и ко всем шла на руки. В первый свой выходной Маша сутра много гуляла с дочерью, потом поев и поспав они играли с незатейливыми игрушками, сидя в комнате на кровати возле печки, потом снова гуляли и снова играли, а во второй день пришлось остаться дома, так как на улице было холодно и ветрено. Маша сидя возле печки укладывала спать Леночку, когда в окно кто-то громко постучал. Она выглянула и увидела раскрасневшуюся от ветра Зою. Открыв дверь, запыхавшаяся Зоя с порога закричала,
- Включай приемник, быстро.
- Зоя, что случилось?
- Воронеж освободили.
- Неужели правда? Второе очень хорошее известие за короткое время. Когда 18 января войска Ленинградского и Волховского фронтов частично прорвали блокаду Ленинграда, я была так рада и счастлива. По этому коридору в осажденный город теперь передают продовольствие, боеприпасы и оборудование, почту. Слава богу.
- И это я слышу от комсомолки. Это если бы у нас в Ростовской области какая-нибудь станичница, а то городская девушка, почти учительница, - рассмеялась Зоя.
- Да ну тебя, - отмахнулась Маша и включила приемник. Они услышали песню «Священная война».
- А ты теперь надеешься, что из Ленинграда получишь весточку от своего?
- Надеюсь. Только он же не знает что я в Ташкенте. Может напишет Степаниде Михайловне, а она мне.
- Понятно. А у тебя сколько выходных? - спросила Зоя, тормошащая хохочущую Леночку.
- Четыре. Тетушка Малика и Айша в понедельник уехали в Фергану, через два дня должны вернуться.
- Повезло тебе с хозяйкой. Всегда можно на нее положиться. А моя совсем другая. Но спасибо хоть приютила.
- Да, мне с хозяевами повезло. Они мне вместо родных стали. Мы ведь и едим вместе, и за ребенком они приглядывают.
Музыку сменил спокойный и размеренный голос Левитана и девушки сразу замолчали, слушая сообщение.
- 25 января войска Воронежского фронта, перейдя в наступление в районе Воронежа, опрокинули части немцев и полностью овладели городом Воронеж. Восточный берег реки Дон в районе западнее и юго-восточнее города также очищен от немецко-фашистских войск.
- Ура! - вместе закричали девушки, а Зоя стала подбрасывать в воздух хохочущую и бормочущую что-то на своем детском языке Леночку.
Они еще немного поболтали, а затем Зоя сказав, что ей нужно встречать ее обормотов из школы, кормить, делать с ними уроки, а потом собираться на дежурство, ушла. У Леночки сна больше не было ни в одном глазу, и они продолжили играть, как в окно снова раздался стук. Маша выглянула в открытую форточку и увидела почтальоншу, которая протянула ей конверт и быстро развернувшись, пошагала прочь. Маша долго смотрела на конверт, явно с нехорошими вестями, решая, что с ним делать. До возвращения тетушки Малики было еще два дня, значит письмо нужно отдать Шахобу. Она положила его на стол и продолжила игру с дочерью, но от прежней радости не осталось и следа. Леночка, поиграв еще немного все таки уснула, и Маша прикрыв ее теплым одеяльцем, забрав конверт ушла в общую комнату и стала ждать Шахоба. Он должен был прийти со школы и пообедать, и Маша уже приготовила для него все на низеньком столе, решив что пусть ребенок сначала поест, а потом уж прочтет это чертово письмо. Шахоб прибежал и как всегда сразу к столу. Он быстро поел и уже решил убегать к друзьям, как Маша робко протянула ему конверт. Он взял его и распечатал, но протянул Маше и просящим, сразу севшим голосом попросил,
- Сама почитай, пожалуйста. Я не смогу.
Маша долго держала конверт в руках, все никак не решаясь вытащить его содержимое наружу. Шахоб тоже молчал, не торопя ее. Наконец, Маша собравшись с силами вынула извещение и на одном дыхании стала тихо читать,
- Ваш сын - гвардии сержант, Рахметов Карим Рустамович, 1918 года рождения, уроженец города Ташкента, в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 13 января. Похоронен гор. Воропоново Сталинградской области.
Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии.
Дочитав извещение до конца она тяжело вздохнула и посмотрела на Шахоба. Он стоял, низко опустив голову и сжав в кулаки руки, слезы капали на ковер, сотканный руками матери, он не стыдился их, а просто стоял и молча плакал. Маша стояла не шевелясь, она понимала состояние Шахоба. Третья похоронка за такой короткий срок.
- Может это тоже ошибка, как с Умаром? - тихо сказала Маша.
Шахоб посмотрел на нее мутными, ничего не понимающими глазами, как будто увидел в первый раз. Он совсем забыл о ее присутствии, и теперь смутился за свои слезы. Вытерев рукавом глаза, он грустно ухмыльнувшись, зло сказал,
- Нет, Маша, в таких случаях ошибаются редко. Ну ничего, я отомщу за отца и брата. Они меня еще узнают, - и он резко развернувшись вбежал в комнату и, открыв шкаф стал что-то искать, расшвыривая в стороны вещи.
- Что ты задумал? - спросила испуганная его действиями Маша.
Но Шахоб не ответил ей а, спрятав что-то в карман, выбежал за дверь. Маша осторожно положила извещение с конвертом на видное место и ушла к себе в комнату.
Она снова вспомнила, как они получили похоронку на отца, как пришел ответ на запрос о Саше. «Пропал без вести, что это может значить? Да все, что угодно. Погиб, ранен, потерял память, попал в плен. Господи, сколько же людей пострадало от этой войны, сколько еще пострадает? Жива ли Степанида Михайловна? Воронеж освободили, но он так долго находился в оккупации. У отца есть родственники где-то под Ленинградом, но я не знаю их адреса, можно попытаться, конечно найти их по фамилии. Но это можно будет сделать только после войны. Ленинград сейчас еще в блокаде, может и Саша там? Что будет если я не найду никого из своих родных, и никогда не увижусь с Сашей? Может было бы лучше, если бы я тогда не пошла провожать Зинку, а осталась бы дома и погибла вместе со всеми, с мамой, братьями, Сашиной бабушкой и родителями? Нет, что это я, а как же Леночка?». Маша смотрела на улыбающуюся во сне дочь. Она была совсем не похожа на нее, да и на Сашу тоже, и только когда улыбалась, вот так как сейчас, какое-то неуловимое сходство было с тем Сашкой, с которым она познакомилась, когда была совсем девочкой. Машу снова захлестнули воспоминания детства и юности, и она горько заплакала, прикрывая рот ладошкой, чтоб не разбудить дочку.
Через два дня под вечер вернулась из Ферганы тетушка Малика, а Айша решила еще несколько дней понянчиться с племянниками. Шахоба как всегда не было дома, и Маше пришлось самой сказать ей о пришедшей похоронке.
- Тетушка Малика, - сказала Маша.
- Ой, дочка, подожди. Устала. Закир тебе привет дает. Мальчики хорошо. Борис со мной играть.
- Тетушка Малика, - перебила ее Маша, - я должна вам сказать, я понимаю, но вот, - и она протянула ей конверт.
Тетушка Малика взяла конверт, но не стала читать извещение, а видя что он надорванный тихо спросила,
- Умар или Карим?
- Карим.
- Мой первый, любимый сын, - сказала она и, опустив руки как плети вдоль туловища, медленно пошла к себе в комнату и плотно прикрыла за собой дверь.
Из-за стены снова не слышалось ни звука. Прошло пару часов, Маше нужно было уходить на работу, Шахоба не было, а тревожить тетушку Малику она не посмела. Она отнесла дочь к соседям, которые уже от Шахоба узнали о страшном горе, снова обрушившимся на семью Рахметовых. Леночка с радостью перекочевала из Машиных рук в руки подружки Айшы Мадине, с которой уже была знакома. Маша извинилась, что приходится навязывать на ночь чужим людям своего ребенка, но просто у нее нет другого выхода, она уже отгуляла все свои выходные и сегодня ее ждут на работе.
- Не беспокойся соседка, мы всегда помогать друг друг. Иди, работай. Раненый и больной люди тебе ждут, - ответила ей мать подружки Айшы, - Мадина умеет с дети играть, ее дочка почти как твой. Им вместе хорошо будет.
Наутро, когда Маша вернулась с работы, она услышала, как тетушка Малика разговаривает с Леночкой.
- Здравствуйте, тетушка Малика, вам принесли Леночку?
- Здравствуй, дочка. Я вчера твой дочка сам забрать. Почему ты не сказать, когда на работу уходить?
- Я не хотела вас беспокоить. У вас ведь такое горе.
- У мене давно горе. У тебе тоже горе. Тебе тоже нет мать и отец, нет твой братья, и где твой муж ты тоже не знаешь.
Они обнялись и стали плакать до тех пор, пока не заревела Леночка сидящая на коленях у тетушки Малики.

* * *
Из сводок Саша узнал, что наши прорвали «стальное кольцо» блокады Ленинграда, и об освобождении Воронежа и сразу обрадовал Жорку. Они долго вспоминали школьных друзей, родителей, а Саша рассказывал Жорке о Маше, в надежде, что с ней все в порядке.
- Да помню я эту пигалицу, - сказал Жорка, - и чего она тебе далась? У тебя в Медицинском такие девушки.
- Заткнись, понял? - схватил его за ворот куртки Саша.
- Понял, - просто ответил Жорка.
- Ребята вы еще подеритесь, - засмеялся Семен.
- Я за Машку могу, - упрямо ответил Саша.
- Да я пошутил, - сказал Жорка, - мне просто обидно стало, ты так про Машу рассказываешь. А я себе постоянную девушку так и не завел, и кроме родителей меня никто и не ждет.
- Да ты у нас еще в школе известным бабником был, - уже примирительно и спокойно сказал Саша.
- Да я больше хвастался, а так ничего серьезного, - улыбнулся Жорка.
- А у меня ребята, когда я на фронт уходил, годовалый сынишка остался. И жена Тоня. Но надеюсь с ними все в порядке, они к моим родителям под Новосибирск уехали. Я как знал, их уговорил. Говорю, Тоня тебе с маленьким Петькой трудно будет, езжай, там мама поможет.
- Молодец, а я вот за Машку волнуюсь. Она такая тонкая натура, на пианино играет, на учительницу до войны училась. Говорит, стану я Сашка, как твоя мама преподавателем и будут меня ученики звать Марией Александровной. Мы ведь пожениться осенью сорок первого хотели. Моя бабушка Машке уже почти совсем платье дошила, мне не показывали, но я в щелочку подглядывал. Красивое, белое, а Машка в нем… - Саша мечтательно закатил глаза.
- Машка наверно лучше без него, - вставил Жорка.
- Ну вот и весь Жорка, - засмеялся Саша и хлопнул Жорку по плечу.
- Ребята, а ведь это здорово. Мы за долгое время первый раз смеемся, еще не все потеряно, - глядя на Сашу и Жорку, улыбался Семен. - Я еще раз вас поздравляю с освобождением вашего родного города Воронежа, а теперь о главном. Мы с Жоркой немного наладили контакты с подпольщиками, но они очень осторожные и пока мы общаемся только через некого Мишу, при случае тебя с ним сведем. Он сказал нам что у них везде есть свои люди. В мастерских, в гараже, в канцелярии, в подвалах и в котельных.
- Здорово, вот это да, - сказал восхищенный Саша.
- А вот тебе они не доверяют, бояться, - снова стал рассказывать Семен, - говорят возле тебя вечно отираются эти выродки. Как мы не уверяли Мишу, он ни в какую. Познакомиться не отказался, а вот с подпольщиками советовал тебя не сводить.
- Ну и правильно. Я не обижаюсь. Рядом со мной действительно всегда этот выродок Курт, а он так и ждет, чтоб меня зацепить. Одного зацепит, так это ничего, а если я невзначай кого-то подставлю, вот это будет катастрофа.
- Но тебя просили с твоим блестящим знанием немецкого подслушивать разговоры немцев и передавать через нас подпольщикам, ты как? - спросил Семен.
- Это мне под силу, буду стараться, - отрапортовал Саша.
- Ну и так вообще наблюдай на приемке прибывающих, старайся запомнить тех, у кого несколько побегов и наказаний за неповиновение.
- Хорошо. А как со стукачом, не нашли? – спросил Саша.
- Пока выявить не удалось, но стараемся, - ответил Жорка.
- Уже есть наметки, - заговорчески произнес Семен.
Жорка с удивлением посмотрел на него и с любопытством спросил,
- И кто же это?
- Не буду без доказательств напраслину на человека наводить, вот как говорится за руку поймаю, тогда и подумаем, что с ним делать.
- Правильно. И себя лишний раз не выдавайте. Осторожно, ребята, очень вас прошу, раз есть доносчик, то он может за вами наблюдать, - сказал Саша.
- Мы за ним, а он за нами, - снова засмеялся Жорка.
- Жора, это не шутка. А тебе нужно опасаться в первую очередь. Вчера снова большую партию прибывших евреев без становления на довольствие сразу же направили в крематорий, - серьезно и с тревогой посмотрев на Жорку, сказал Саша.
Жорка поежился и помрачнев, ответил,
- Спасибо за предупреждение, но от судьбы наверно не уйти.
- Дурак, ты Жорка, на подвиги потянуло, да? - щелкнул его по лбу Саша.
- Умереть это разве подвиг? Может быть, но как умереть? Отчаянно борясь, или как глупое животное, подставив голову под топор? Может в «хитрый домик захотел? - зашептал Семен.
- Какой такой «хитрый домик»? - глупо смотря сразу на обоих друзей, спросил Жорка.
- А ты не знаешь?
- Нет.
- В дальнем бараке, который прозвали «хитрым домиком», когда включается на полную мощность радио с веселой музыкой или маршем производится казнь. Казнь выстрелом в затылок, ты разве не знал? - спросил Семен.
- Нет. Я думал там медосмотр. Там врачи в белых халатах возле входа всегда маячат и музыка, - ошалело говорил Жорка.
- Поэтому и «хитрый», потому что обманом заводят людей, без паники, как будто на медосмотр, а сами там расстреливают тихонько по одному. А из-за громкой музыки не слышно, и обслуживающего персонала много не нужно, - сказал Саша.
- А зачем им эта конспирация, если и так все знают? - спросил, недоумевая Жорка.
- Ну допустим не все. Находятся вроде тебя. Нам старожилы рассказали, те кто здесь с первых дней войны, - кашлянув, сказал Семен.
- Хватит пугать. Давайте лучше о девушках поговорим. Саш, как ты думаешь, а твоя Маша знает, что ты в плен попал? - спросил Жорка.
- Откуда она может знать? Вряд ли, там на передовой, где стояли медицинские палатки такая мясорубка была. Да и Ленинград был в блокаде. Хотя может из воинской части все же сообщили. Я не знаю. Лишь бы живы были, столько дней в оккупации.
- Говорят, на оккупированных территориях всех евреев расстреляли. Думаю и моих стариков тоже не пожалели, - сказал Жорка с затуманенными глазами, и в его зрачках метнулись злые искорки, - как же я ненавижу этих подонков, этих фрицев поганых.
- Жора а кто их здесь любит? Ну вот, обещал про девушек, а сам опять начал про расстрелы. Давайте я вам лучше расскажу про своего сына. Мой Петька он такой смешной, толстый и неуклюжий.
- Значит от соседа, - захихикал Жорка.
- Почему от соседа? - спросил Семен.
- Потому что ты у нас худой и высокий, как жердь, - снова захихикал Жорка.
- Я же не всегда был такой. Я до войны был богатырем, - кисло усмехнулся Семен и продолжил, - так вот у Петьки уже полный рот зубов, он носится по комнате как угорелый, и меня называет Зёма.
- Почему Зёма? - спросил Жорка.
- А меня жена зовет Сёма, а он «с» не выговаривает и у него получается Зёма. Мой отец ему деревянную лошадку подарил, он на ней раскачивается и сам себе на своем детском языке песни поет. А хитрый какой, если ему что-нибудь нужно, он так жалобно смотрит прямо в глаза и говорит, - ну, дай, пошу.
- Вот если посчастливиться вернуться, я Машке клятвенно обещал, что вернусь. И родим мы с ней тоже сына или дочку, а еще лучше несколько, - мечтательно проговорил Саша.
- А как там Аристарх? - вдруг спросил Жорка.
- Аристарх нормально. Его там завалили бумажной работой, не часто встречается человек, который говорит и пишет на нескольких иностранных языках.
- Он бы тоже мог помогать подполью, причем здорово. Аристарх же различную документацию просматривает, глядишь чего полезного и вычитает. Ты с ним поговори, Саш, я думаю, он человек надежный, - сказал Семен и с опаской посмотрел по сторонам.
- Ты чего? - спросил Саша.
- Да все время кажется, что кто-то за нами наблюдает, - ответил Семен и снова посмотрел по сторонам, но ничего не обнаружив, снова обратился к Саше, - ну что поговоришь с Аристархом?
- Конечно, он действительно человек надежный и с удовольствием будет помогать. Ну все ребята, пора расходиться, - сказал Саша и потянувшись поднялся и пошел к выходу из барака.
- Пока, - сказал Жорка и помахал рукой.
- Даст бог, свидимся, - прокричал ему вдогонку Семен.
Саша махнув на прощание рукой, чуть не упал поскользнувшись на обледенелом гравии. Зима здесь была слякотная и туманная, сначала выпавший за ночь снежок за день превращался в грязные лужи, а под вечер все снова становилось катком. Он качаясь и скользя на замерзших лужицах дошел до своего блока, снова сильно разболелся желудок. В последнее время у него были жуткие боли в желудке и частая рвота с желчью. Как врач он догадывался, что если это и не язва, то уж наверняка гастрит желудка. В таких случаях необходимо было соблюдать диету, но какая же диета в концлагере. Тут бы выжить и не умереть с голоду, не говоря уже о том, чтобы выбирать что можно есть, а что нельзя, да и выбора практически нет. «Ничего» - уговаривал он себя, - «подумай о тех, кто сидит на голом пайке, без дополнительных льгот, кто не имеет связи с пленными Западных стран, которые нет-нет да помогут продуктами».
Он улегся на холодные нары, укрылся хлипким одеялом и чтобы заглушить боль стал думать о Маше. Он думал о ней каждую ночь перед тем как заснуть, вспоминал ее улыбку, ее голубые озорные глаза и ее губы, которые он так любил целовать, каждый вечер, прощаясь в темном подъезде их дома.

* * *
Маша кормила Леночку, когда домой пришел довольный Шахоб и с порога заявил матери,
- Я поступил в военное училище.
- Куда поступил? - испугано спросила мать, месившая тесто для лепешек.
- В Ташкентское высшее общевойсковое командное Краснознаменное ордена Красной Звезды училище им. В.И.Ленина, - вытянувшись в струнку и приложив руку к голове, отрапортовал Шахоб.
- Ты же в школе учиться? - ничего не понимая, спросила мать.
- Я теперь там учиться буду, я уже прошел медкомиссию и меня направили в училище. Через полгода закончу и на фронт пойду, за отца и брата мстить.
- Сколько-сколько учиться? - спросила тетушка Малика.
- Шесть месяцев, по ускоренному курсу. Буду взводным командиром.
Тетушка Малика схватилась за сердце и что-то быстро и зло заговорила сыну по-узбекски. Маша уже слышала разговоры в госпитале, что в январе 1943 вышел приказ призывать на фронт с 1925 года рождения, но как-то она не представляла, что Шахоба могут взять на фронт, он же совсем ребенок. Шахоб долго слушал мать не перебивая, а потом спокойно сказал,
- Я уже поступил, и я буду там учиться. Я уже мужчина.
- Какой ты мужчина? Тебе восемнадцать только декабрь будет, - снова по-русски сказала мать.
- Наши победили в Сталинградской битве, нам учитель сказал, что теперь в войне наступил переломный момент, и наши войска перешли в наступление, и теперь гонят немцев с нашей земли. А ты хочешь, чтобы я дома сидел, да? - закричал Шахоб.
- Мальчики, который Россия живут свой земля защищать, а мы далеко, зачем тебе война? Отец и брат не вернуть.
- Мама, а ты знаешь, что в письме к узбекским воинам написали перед Сталинградским сражением?
Тетушка Малика отрицательно покачала головой, а Шахоб вытащил из портфеля листок бумаги и стал медленно и с чувством читать,
- Любимые дети народа!
Этим письмом приветствует вас весь народ родного Узбекистана. Весь узбекский народ устремил полные надежды взоры на вас, защищающих славную волжскую твердыню, ограждающих железной броней Сталинград, на вас, отбивающих яростные атаки фашистского зверя в предгорьях Кавказа, истребляющих гитлеровцев на всех фронтах, на вас, в чьих руках судьба нашей Родины. Наши мысли и сердца нераздельно с нами!
Любимые сыновья наши, мужья, братья!
Каждый орудийный залп, разящий врага под Сталинградом и на других фронтах, отдается радостью в нашем сердце. Мы радуемся, когда падают на дымящуюся кровью землю сраженные вашими клинками головы фашистов. Когда вы принуждаете отступать злобного, оголтелого врага, вместе с вами и мы мысленно гордой поступью шагаем по освобожденной родной земле. Боль разрывает сердца наши, когда мы узнаем, что вам пришлось хоть на миг отдать этим проклятым варваром даже пядь советской земли.
Сыны нашего сердца!
Пусть ослепнут глаза, равнодушно взирающие на поругание родной земли. Пусть лишаться слуха те, кто равнодушно приходит мимо братьев и сестер, взывающих о помощи….
Маша посмотрела на уснувшую после обеда Леночку и тихонько понесла ее в кровать. Она положила дочь, укрыла ее и, поцеловав вернулась в комнату, где Шахоб еще читал матери письмо.
- ….Трусов, дезертиров мы проклянем, для них не будет места в нашем солнечном Узбекистане. Никогда не простит их мать – Родина. Такой недостойный сын не имеет права вернуться и стучать в ворота своего родного дома.
Это письмо, обращение к фронту, читайте и слушайте все вы защитники Родины. Вам говорим в заключение: Остановите, отбросьте и разгромите врага! Родной ваш народ приказывает: Беспощадно мстить гитлеровским мерзавцам, истребляйте их, как бешеных собак. Кровь за кровь! Смерть немецким оккупантам!
Да здравствует нерушимая дружба народов СССР.
Да здравствует верный защитник правого дела – героические бойцы Красной Армии!
Да здравствуют славные патриоты Советской Родины, славные сыны узбекского народа, мужественно сражающиеся на фронтах отечественной войны!
Письмо подписали 2 412 000 трудящихся Узбекской ССР.
Шахоб замолчал и, тетушке Малике нечего было сказать. После прочтения такого письма отговаривать сына было просто глупо.
- Завтра мне на занятия, а сейчас я на Лабзак.
- Зачем?
- Там авиационный завод построили.
- Тебе там зачем?
- Надо, - и Шахоб больше не сказав ни слова, развернулся и ушел.
Тетушка Малика вытирая руки об фартук устало опустилась на стул и заплакала.
- Тетушка Малика, не нужно плакать, может к тому времени, когда Шахоб окончит училище уже и война кончится.
- Нет, дочка. Больше полтора год война идет, немцы далеко прийти, а ты говорить скоро кончится.
- Пока Леночка спит, я к Софье Семеновне хочу сходить, вы не против?
- Я тебе не понять, не против это что?
- Я хотела спросить, вы не возражаете? То есть вы меня можете отпустить?
- Конечно иди, скоро Айша прийти. Иди.
- Я быстро. Узнаю как она и назад.
- Иди, не волнуйся.
Маша быстро накинула пальто и платок и побежала к остановке. Она уже давно не видела Софью Семеновну. После того как та получила похоронку на мужа, они виделись только один раз перед самым Новым годом. Маша как-то закрутилась с работой, после ночного дежурства в госпитале она уставала, хотелось поспать и еще хотелось больше внимания уделять дочери, которая и так столько времени проводила с чужими людьми, которые заменяли ей мать. Хотя эти люди уже совсем не были Маше чужими и она чувствовала их радости и горести, как свои собственные. Она никогда не видела погибших мужа и сына тетушки Малики, но она знала, что они были добрые и хорошие люди, если добровольно пошли защищать родину.
Софья Семеновна оказалась как всегда на репетиции со своими учениками.
- Здравствуйте, Софья Семеновна.
- Здравствуй Машенька, я через пять минут, - пропела она, продолжая репетицию, и махнула ей рукой на стулья.
Маша уселась и стала наблюдать за детьми, которые репетировали какую-то знакомую песню из ее детства. Она вспомнила, как впервые пришла на занятия по музыке к Софье Семеновне, тогда еще молодой учительнице. Как та внимательно прослушала Машу и в первый же день сказала, что подготовит ее к школьному концерту, если она будет стараться как сейчас. Маша шла домой довольная и гордая, покачивая папкой с нотами, а тут эти мальчишки напали на нее и ну дразнить и толкать. И вдруг появился ее спаситель, разогнал мальчишек и предложил свою дружбу. «Где же ты сейчас мой спаситель? Кроме Леночки и тебя у меня больше никого не осталось на всем белом свете. Ты обещал вернуться, ну пожалуйста, отзовись!».
- Маша, я свободна, - прервала ее размышления Софья Семеновна.
- Рада вас видеть Софья Семеновна! Как у вас дела? Как дочка?
- Машенька, у нас все по-прежнему, а у тебя какие новости?
- У меня тоже никаких. Просто пришла вас проведать. Я работаю, дочка растет.
- Это хорошо, что у тебя ребеночек растет, если бы я одна осталась без дочери и моего детского коллектива, наверно бы сошла с ума. А так креплюсь, кручусь как белка в колесе. То репетиции, то для детей питание выбить, то кто-то болеет, то у кого-то родители погибли. Скучать и кручиниться нет времени.
- Да у меня тоже лишнего времени нет, госпиталь переполнен, раненых в каждой палате по двадцать человек. Но после Сталинграда все верят в скорую победу.
- Я получила от подруги письмо из Воронежа. Она жила в левобережной части города, пока Воронеж держал оборону. Говорит, что в правобережной части города почти все разрушено, но после освобождения там возобновили производство штурмовиков ИЛ-2 и бронепоездов. А на заводе им. Коминтерна изготавливают пусковую установку БМ-13 «Катюша». Многие заводы переквалифицировались, и производят военную продукцию для фронта, боеприпасы и снаряжение, паровозоремонтный завод, где до войны работал мой муж, сейчас тоже военный. Люди работают день и ночь, не покладая рук. Слышала, что сегодня передали?
3 марта после длительного и ожесточенного боя наши войска заняли город Ржев. Так что может и до Победы недалеко.
- Очень хочется, чтоб этот день наступил побыстрей.
…Придя домой Маша увидела, что тетушка Малика протягивает ей письмо от Степаниды Михайловны. «Ох, и бои же здесь были!» - писала старушка, - «на ул. Ленина, Рабочем проспекте, ул. 8 Марта, ул. Октябрьской революции сплошные руины, а в районе областной больницы и Березовой рощи камня на камне не осталось. Я так рада, что ты, Маша вовремя уехала и сама спаслась и главное спасла Леночку. Сначала налеты немецкой авиации на город были обычным делом, а потом немцы захватили Воронеж. Скольких людей расстреляли эти изверги, скольких угнали в плен. Сколько страшных дней я провела, пряча у себя в сарае партизан». Далее она описывала бои, которые проходили совсем недалеко от ее дома, как немцы расстреляли всех оставшихся в селе мужчин, как увели в плен подростков и молодых женщин, как забрали у сельчан всю скотину и кур. Как она с такими же соседками собирала по избам продукты для партизан, скрывающихся от немцев, как местные мальчишки помогали им делать бутылки с зажигательной смесью и собирать оружие оставленное после боя. Как трудно зимой восстанавливать разрушенные дома, и что в ее маленьком домике сейчас живут еще несколько человек, которые лишились жилья. Еще прашивала о житье-бытье Маши, и просила не забывать ее и хоть изредка баловать письмами. И только о Саше в письме не было ни слова.

* * *
К лету 1943 года Семен и Жорка в полную силу внедрились в подпольную организацию Бухенвальда. Саша и Аристарх охотно поставляли подполью через них информацию, которую добывали подслушиванием разговоров эсесовцев и просматриванием различного рода документации. К тому же Аристарх переводил на немецкий, французский и английский языки записки, предназначавшиеся группам антифашистов разных национальностей от советских групп сопротивления. Записки ему передавали ребята по заданию подполья. Как только наша армия начала наступательные действия, немцы перестали переключать лагерное радио на трансляционную сеть Германии, а использовали его только для команд и приказов, а также включали немецкие марши. Все военнопленные сразу смекнули, что дела немецкой армии несколько пошатнулись.
Еще некоторое время до этого подпольщики решили смонтировать свой радиоприемник, чтоб принимать сводки Совинформбюро и быть в курсе событий на фронтах. Детали для радиоприемника добывали коллективно, кое-что понемножку принося с военного завода, кое-что украв в электромастерской лагеря. В кочегарке смонтировали радиоприемник, где и стали регулярно принимать сводки Совинформбюро и потом по цепочке передавать среди своих заключенных. В конце концов о новостях узнавал весь лагерь. Какова же была радость, когда подпольщики рассказали о взятии нашими войсками Сталинграда. В последующие две недели все узники лагеря поняли, что Сталинградская битва явилась переломным моментом в ходе Великой Отечественной Войны. Впервые за годы войны были уничтожены и взяты в плен большое количество вражеских масс. Приемник хранили в тайне, лишь немного посвященных знали о его местонахождении. С наступлением теплого периода пришлось убирать приемник из кочегарки. Его переместили в двойное ведро с сапожной мазью, что стояло у входа в бараке, потом спрятали в свинарнике, потом снова перепрятали. Приходилось часто перемещать его, чтобы частые проверки и донесения продажных не смогли выявить его места нахождения.
Немцы понимали, что в лагере действуют группы сопротивления, и гестапо засылало своих провокаторов, чтобы раскрыть подпольную организацию. В основном это были «зеленые» - немцы уголовники-рецидивисты, которые на одежде носили нашивку зеленый треугольник, но там где они появлялись, обязательно начинались ссоры и драки. Немецкие же антифашисты старались создать впечатление у офицеров СС, что если на различных лагерных постах будут находиться политические заключенные, то в лагере несомненно повысится дисциплина и порядок. Постепенно это им удалось и многие из подпольщиков заняли различные доступные для заключенных посты и во всех сферах обслуживания появились свои люди. Как не старались гестаповцы, сколько не засылали доносчиков и шпионов, но им так и не удалось выявить организаторов подполья. Однажды один белоэмигрант, взятый в плен с группой пленных из Западных стран, написал донос, что русские большевики собираются большими группами, что-то горячо обсуждают, агитируют против фашизма и проводят митинги. Но он не успел закончить свое черное дело, его вовремя разоблачили и уничтожили.
Немцы пытались завербовать советских военнопленных в свои нацистские формирования, обещая им увеличить паек и улучшить условия содержания. Они уговаривали и запугивали тех, кто работал на тяжелых работах, кто сильно ослаб от голода, и когда уговоры не помогали, начинались наказания, зверские избиения и расстрелы. И тогда подпольщики выпустили газету, которая называлась «Правда пленных», она была написана от руки в ученических тетрадках. В ней писали о том, что нельзя поддаваться провокации фашистов, которые агитируют военнопленных вступать в Русскую освободительную армию.
После поражения Германии в Сталинградском сражении подпольщики Бухенвальда решили заняться разработкой плана восстания. Для этого требовалось в первую очередь добыть оружие и спрятать его до поры. Удобным местом для добычи был военный завод. С него потихоньку стали, утаивая в соломе провозить в телегах с трупами, которые везли в крематорий или со стройматериалами для постройки бараков отдельные части винтовок и пистолетов. Умельцы в мастерских собирали оружие и прятали его в водопроводных и канализационных люках, в электрощитах, в овощехранилище, все эти объекты уже давно обслуживали свои давно проверенные люди. Конечно, такая операция была очень опасна, но иного выхода не было. Теперь нельзя было думать о смерти, наши наступали на всех фронтах. Конспирация, несомненно должна была быть, и поэтому многим не доверяли, так как боялись провалить всю операцию и завалить все подполье. Саша и Аристарх знали обо всех операциях подполья, но намеренно не встревали в ее дела, а лишь помогали со стороны, боясь привлечь к ней внимание немцев, которые четко следили за пленными владеющими языком и находящимися в курсе некоторых документов. Конечно было немного обидно, Саша например знал, что тайные заседания проходят в больничном бараке, где собираются русские, евреи, поляки, австрийцы, французы и другие группы международного сопротивления. Но обида по сравнению с безопасностью такого большого количества пленных, надеявшихся на свободу и дальнейшую жизнь, была ничто. Он вспомнил, как долго Семен с Жоркой не могли вычислить, того по чьей милости погиб Никита. На какие только ухищрения не шли ребята, чтоб поймать его, но получилось все случайно. Как-то после построения между заключенными завязалась перепалка. Одному из узников досталось от надсмотрщика дубинкой за то, что он не пел при маршировке.
- Это ты, скотина меня полицаю сдал? - кричал избитый, хрипло дышащий человек по имени Федор.
- Клянусь не я, - уверял другой, маленький вертлявый тщедушный мужичок, которого все называли Валет, за то что он частенько играл в карты с французами, чехами, и другими военнопленными из Западных стран на продукты и сигареты. В своем бараке с ним не играли. Несколько раз пробовали, но быстро усвоили, что с ним не совладать, он всегда оставался в выигрыше.
- Я стоял в середине строя, надсмотрщик не мог увидеть, что я не пою.
- А что я один тут? Может, кто и шепнул, а я тут причем?
На этом все и закончилось, но Семен решил на следующий день провести эксперимент. Он встал в шеренгу так, чтобы быть в поле зрения Валета и специально не пел, маршируя, и вскоре надсмотрщики отходили его дубинкой. Не начиная после маршировки никаких выяснений, Семен рассказал по дороге на работу все Жорке и еще одному посвященному в их историю рыжему и конопатому парню по имени Сергей, которого они сначала по ошибке подозревали в предательстве. А он просто искал надежных ребят и приглядывался к ним, чтоб завязать дружбу, а им казалось, что он их выслеживает.
Валета часто видели в цехе завода, где и решили прижать его, как только представиться возможность. Выслеживать пришлось долго, пока в цехе не остался только один полицай, у которого Жорка попросил спички, чтоб закурить пообещав оставить несколько затяжек. На заводе курить строго запрещалось, и они отошли в дальний угол, чтобы никто не видел. Как только они скрылись за станками, Семен подбежал к Валету и схватив его за горло зашипел на ухо.
- Это ты холуй немецкий Никиту немцам продал? Отвечай, не то удавлю.
Валет молчал, извиваясь всем телом, а Семен все сильней сжимал руку на его горле. Перед глазами стоял образ Никиты, труп которого по приказу немцев проболтался на виселице более двух месяцев, и мимо которого приходилось проходить каждый день по нескольку раз, превозмогая муки жалости и боли за погибшего друга. Пальцы мертвой хваткой сцепились на тонком горле предателя, и лишь когда Валет захрипел, и из его рта обильно потекла слюна, Семен ослабил хватку и уже спокойней спросил,
- За что ты, скотина продаешь своих?
- Меня заставили работать уборщиком «помещения патологии», где перерабатывают человеческие кости и кожу, а я там не могу, я крови боюсь. Меня избили и в карцер на десять суток, без еды, в холод, а потом сказали, вернешься на свое рабочее место.
- Ну и что? - спросил Семен, поглядывая по сторонам, где ближе трех метров никого не было, кроме Сергея, от остальных работающих заключенных их скрывали токарные станки и лента транспортера.
- Простите братцы, не смог я перебороть боль и голод. Попросил перевести куда-нибудь, только чтоб не видеть это, а они сказали, если будешь нам докладывать обо всех нарушениях, тогда поможем.
- Малодушный ты человек, Валет. Нет тебе прощения, ты на смерть людей отправляешь. Знаешь, какой человек был Никита? Он на смерть пошел ради других, а ты?
- А что я мог сделать? Они требовали, я выполнял. Это выбор между жизнью и голодной и ужасной смертью.
- Значит ты считаешь что его смерть была не ужасной?
- Ну он сильный, на виселицу шел и улыбался, а я слабый, я боли боюсь и крови совсем не переношу, когда вижу в обморок сразу падаю.
Семен с ненавистью посмотрев на Валета, тряхнув его со всей силы ударил об стену головой. Валет свалился, а Семен со словами,
- За Никиту и всех проданных тобой товарищей, - еще раз сильно стукнул его по голове металлическим ключом. Затем вдвоем с Сергеем они подтащили обмякшее тело Валета к токарному станку, на котором он работал и, подставив его руку под фрезу, создали видимость травмы. Положив его у токарного станка, они спокойно разошлись по своим рабочим местам.
Вернувшийся с перекура Жорка, посмотрев в сторону, где работал Валет, спросил,
- Он?
Семен кивнул. А Жорка снова спросил,
- Ты его того?
- От всей души, - ответил Семен, - такая мразь.
Они доработали до самого позднего вечера, все время думая о том станет ли кто-нибудь интересоваться тем, как умер Валет, но когда стали собираться уходить, услышали, как один полицай сказал другому,
- Этот заключенный как девица крови боялся, порезался и упал в обморок, а падая ударился головой о соседний станок. Собаке собачья смерть.

* * *
В работе и ожиданиях писем как-то незаметно пролетела весна и почти все лето. Тетушка Малика получала письма от сына Умара, который после госпиталя благополучно воевал на Украинском фронте, а Маша от Степаниды Михайловны. Она писала о том, как весной стали восстанавливать разрушенные дома, мосты и дороги, как посадили новый урожай, немного о себе и ничего о Саше. Но Маша надеялась и продолжала ждать.
Наши войска все время наступали, ведя кровопролитные бои и гоня немецкую армию на запад, и в госпиталя продолжало поступать несметное количество раненых бойцов. Маша перешла с ночных дежурств на суточные. Теперь она работала сутки, через двое и могла больше времени уделять воспитанию дочери. Леночка стала хорошо говорить и быстро бегать, и тетушке Малике стало трудно за ней уследить. Айша теперь каждый день ездила в колхоз на уборку сахарной свеклы, которую никогда не выращивали здесь до войны, а Шахоб две недели назад после ускоренного шестимесячного курса и месяца полевых занятий в училище, получив звание лейтенанта, ушел на фронт. Как не просила его тетушка Малика, как ни уговаривала, даже симулировала сердечные приступы, он твердо стоял на своем. Маша видела как на ее глазах этот веселый и вроде бы беззаботный мальчишка, превратился во взрослого и серьезного мужчину, хотя до восемнадцати лет ему еще было целых полгода. Он ушел не один, а со своим ближайшим другом Юсуфом. Накануне проводов Шахоб читал письмо полученное от Умара, который написал матери, чтобы она не волновалась и отпустила Шахоба на фронт, а брату о верности долгу воина и гражданина, о ненависти к врагу, о защите родной земли, пусть даже ценой самопожертвования, и конечно же о мести за родных людей. Умар писал письмо на узбекском языке, и Шахоб переводя его Маше, с гордостью поглядывал на плачущую мать, с обожанием смотревшую на сына. В день, когда она провожала Шахоба она надела ему на шею маленький треугольный мешочек из материала с чем-то вшитым внутрь на красивой плетеной веревочке и велела никогда, ни при каких обстоятельствах не снимать.
Без Шахоба и Айшы, которая уставшая возвращалась после работы поздно вечером, и поев сразу же ложилась спать, дом опустел и затих, и лишь только смех и топот маленьких ножек Леночки радовал Машу и тетушку Малику. Они вечерами выходили в сад и, садясь под шелковицей на топчан, тихо разговаривали, а Леночка смешно повторяла за ними отдельные слова. Она загорела, и нося от палящего солнца тюбетейку с корчащими из-под нее маленькими хвостиками черных блестящих волос и сарафан из узбекских мотивов сама стала похожа на узбечку.
Даже поздними вечерами летом в Ташкенте было очень душно, и Маша никак не могла уложить ребенка спать. Она уговаривала ее лечь в постельку, но Леночка сидела на топчане, свесив ножки и болтая ими в воздухе.
- Доченька, мне рано на работу вставать, пошли спать, - говорила Маша.
- Нет, не кочу.
- Ну тогда садись рядом, я тебе сказку расскажу.
- Не кочу, - упрямо повторяла Леночка.
И тогда тетушка Малика подсаживалась на край топчана рядом с ней и начинала тихо петь колыбельную и поглаживать Леночку по спине. Постепенно ребенок опускал голову на подушку, которую тетушка Малика клала себе на колени, и засыпал.
- Спасибо вам, тетушка Малика, - говорила Маша, - у вас все так легко получается, а я ничего не умею.
- Ничего еще несколько дети родишь и научиться. Я свои братик нянчить, потом своя дети, опыт.
- Не знаю, будут ли у меня еще дети.
- Зачем так говоришь, конечно будет. Нельзя один ребенка, ему один плохо.
Маша подумала, что если Саша вернется с войны, она обязательно родит еще ребенка, обязательно. Она уже не представляла себя без дочери, этого очаровательного, маленького чертика. Аккуратно взяв спящую девочку, она перенесла ее в кровать, Леночка опять улыбалась во сне и Маша позавидовала дочери. «Пусть и мне приснится хороший сон, а в нем будет Саша, живые братья, мама и отец. И никакой войны». Ей и правда приснилось довоенное время, а в нем были все живые, радостные и беззаботные. Но пробуждение принесло лишь горькое разочарование и новые слезы, хотелось думать совсем наоборот, что это кошмарный сон, а то действительность. И то, что нужно было вставать и идти на работу спасло Машу от истерики, все же оставив плохое настроение на весь день.
В госпитале с тяжелым ранением лежал молодой темноволосый кудрявый парень по имени Бахти Романов. Ему сделали несколько серьезнейших операций, но уже через несколько дней вся палата хохотала от его шуток. Санитарки, подходя к этой палате, слышали его голос и заразительный смех раненых. Но как только они входили, неся судно, он краснел и говорил,
- Оставьте под кроватью, мне пока не нужно.
Раненые снова начинали смеяться, а он с трудом подтягивая свое израненное тело на кровати, обиженно говорил,
- Ну чего ржете, как лошади?
- Раз цыган, так все о лошадях, ты небось и на фронте с лошадью не расставался? - говорил кто-то из раненых, и снова все начинали гоготать.
- А и правда, Бахти, что ты на фронте делал? - опять спрашивал кто-то.
- В артиллерии из под пушек, гонял лягушек, - отвечал он, корча смешную рожу.
- А невеста у тебя есть?
- Есть. Зовут Роза, красивая как цветок, ласковая, как кошка, смелая, как….
- Ты дальше, дальше рассказывай, какая у неё фигура, какие ноги, и все остальное, а то смелая, - заржал кто-то, и снова послышался дружный смех.
- Дураки вы все. Она ведьма, - сказал Бахти, и прикрыл глаза.
- Как это? - уже без смеха спросил его сосед слева.
- А вот так. Посмотрит на тебя и все про тебя знает. Уходил я на фронт, а она мне говорит, «не волнуйся, не убьют тебя, вернешься живым, только ранят. Ничего не бойся, что на роду написано, то с тобой и произойдет».
- Брехня все это, - сказал молоденький конопатый паренек, и посмотрел на притихших раненых. - Эти цыгане своими уловками просто так деньги у людей выманивают.
- Моя Роза не такая. Ей этот дар от ее бабушки достался, понятно? - обижено сказал Бахти, - а если кто не верит, так и пусть не верит. Вот была бы она здесь, тогда бы вы мне поверили.
- Что здесь за дружный смех? Вижу, выздоравливаете, - сказал вошедший главный врач госпиталя Израиль Давидович, - Романов, а к тебе девушка приехала.
Из-за плеча главного врача выглянула невысокая темноволосая девушка и улыбнулась,
- Я так и знала, это мой Бахти всех веселит, - и осмотрев всех раненых в палате внимательным взглядом, сказала, - здравствуйте, товарищи раненые бойцы!
Раненые наперебой отвечали на её приветствие и с любопытством наблюдали за ней. Она действительно была красива, ее черные как смоль вьющиеся волосы блестели и переливались на свету, крупные бездонные глаза пронизывали насквозь каждого смотрящего на неё, а яркие губы на бронзовой коже выражали загадочную улыбку. Летящей походкой она подошла к Бахти и звонко расцеловала его в обе щеки.
- Роза, так мы с вами договорились? - обратился к ней главный врач.
- Конечно, вечером, - заговорчески подмигнув, ответила ему Роза и повернувшись к Бахти, сказала, - через две недели домой поедем.
Раненые молчали, наблюдая за загадочной Розой. Было что-то мистическое в её появлении. Не успели только поговорить о ней, как она тут как тут.
Роза полезла в свою сумку, достала оттуда большой кусок сала, завернутый в белую промасленную тряпочку, и спросила, - нож у кого-нибудь есть?
- А як жешь, - протянул ей нож Григорий, невысокий коренастый человек на костылях и смотря на сало, застыл возле кровати Бахти.
- Я сейчас всех угощу, - проговорила Роза, доставая из сумки круг хлеба, мешочек с семечками, несколько сушеных рыбин и сахарный петушок на палочке.
- Это тебе Василь передал, - сказала она, протягивая сладость Бахти.
- Это брат её младший, - смущаясь, пояснил Бахти, - знает, что я сладкое люблю.
Роза ловко нарезала хлеб и сало и разнесла всем раненым в палате. Раненые с наслаждением стали есть нарезанное Розой сало, а Григорий съев, цокнул языком и довольно погладив себя по груди, сказал,
- Як дома побывау.
- А о чем это ты с главврачом договорилась? - спросил Бахти.
- Секрет. Скоро узнаете, - ответила, улыбаясь Роза.
- Сеанс гадания у нас наверное сегодня будет, - захихикал сосед Бахти.
- Нет, даже и не просите, никому ничего не скажу, - сделав серьезное лицо, сказала Роза.
- Роза, почему? Они мне не поверили, что ты все про всех знаешь, - спросил Бахти.
- Вот и правильно, что не поверили, - засмеялась Роза и стала что-то быстро говорить Бахти по-цыгански.
Вечером Роза куда-то ушла, сказав что ненадолго, но ее уже не было около трех часов и Бахти стал беспокоиться. Но вот она зашла в палату с гитарой, устроилась на табуретке и прислонившись к стене запела. У нее был приятный грудной голос, и все раненые с интересом наблюдали за ее выступлением, а Бахти довольно улыбался. Особенно хорошо Роза исполняла романсы и цыганские песни. Посмотрев на раны Бахти, она спросила, сможет ли ей кроме него кто-нибудь подыграть, и отдав гитару одному из раненых бойцов стала танцевать цыганочку. К их палате, постепенно стали подтягиваться медперсонал и раненые, только что уже прослушивавшие ее пение в актовом зале школы. Ей аплодировали как настоящей артистке, а главврач даже расцеловал ее и попросил завтра еще спеть на других этажах в тех палатах, где есть лежачие раненые. Роза пообещала еще не раз спеть и станцевать, и подойдя к Маше, стоявшей у стены и с грустью следившей за пением Розы, спросила,
- А ты красивая, почему такая грустная? Не нравятся мои песни?
- Нет, что вы очень нравятся, просто вспомнила своего любимого, - ответила Маша.
- Не волнуйся, жив твой любимый и с войны вернется, - серьезно смотря на Машу, сказала Роза.
Маша грустно улыбнулась, а Роза настойчиво повторила,
- Он вернется, я знаю.
В палату, ища Машу, вошла Зоя и с порога радостно закричала,
- А я от мужа письмо получила, пишет, что награду получил.
- Поздравляю, - порадовалась за подругу Маша.
- Не с чем, - прошептала Роза и, развернувшись пошла к кровати Бахти.
- Там тебя главный искал, а я сейчас приду, - сказала Маша и пошла за Розой.
- Роза, почему вы сказали «не с чем»?
Роза молчала, и Маша снова повторила вопрос.
- Потому что мужа у нее больше нет, погиб он, - нехотя ответила Роза и добавила, - ты только ей ничего не говори пока, пусть немного порадуется, еще успеет наплакаться.
- Да что вы такое говорите, она же только письмо получила, - зло стала говорить Маша, больно схватив Розу за руку.
- Война, сейчас живой, а через минуту уже нет. Да только в этой палате знаешь, скольких людей скорая смерть ждет? - в упор смотря на Машу своим черными пронизывающими глазами, тихо спросила Роза.
- Не знаю и не хочу знать, и не говорите мне больше ничего, - оттолкнув Розу, громко сказала Маша и побежала прочь из палаты.
- Цыганам верить нельзя, цыганам верить нельзя, - все время повторяла бегущая по лестнице в ординаторскую Маша, - и не буду, и не буду.
Через две недели Бахти поправился, его комиссовали после ранения и они с Розой уехали в свой родной город Пермь. А еще через неделю Зоя получила похоронку на мужа. «А может и права была цыганка» - подумала тогда Маша, - «а раз она сказала правду, то Саша вернется, обязательно вернется с войны».

* * *
Однажды к Саше в лазарет зашел очень худой и измученный человек, почти старик. Он был не просто ходячим скелетом, как многие узники концлагерей, а просто одни кости и кожа, которая свисала на них как лопнувшая надувная игрушка. У него была ужасная дистрофия. Большие глаза на иссохшем желтом лице как бы с ужасом смотрели на окружающую жизнь.
- Здравствуйте, - сказал он, - я пришел вас попросить о помощи.
- Я слушаю вас.
- Помогите мне умереть.
- Что вы сказали?
- Я очень вас прошу. Я устал так жить. Какая разница сегодня, через неделю или месяц.
- Нельзя так говорить, каждый должен стараться выжить и дождаться Победы, - с укоризной сказал Саша.
- Каждый, только не я. Я потерял всякую надежду на возможное выживание. Посмотрите на меня, у меня четыре побега.
- Кончить жизнь самоубийством, это слабоволие. Я тоже ношу бело-красную мишень, - возразил ему Саша.
- Но я живу среди немецких уголовников, которые как только могут издеваются надо мной. Последний побег я совершил, находясь уже здесь.
- Разве вы не знаете отсюда невозможно убежать. По всей территории лагеря круглосуточно патрулируют четыре наряда СС с обученными собаками.
- Конечно знаю, но думал пристрелят и отмучаюсь навсегда. Так нет, поиздевались, отправили в штрафной барак, где не кормили несколько дней и снова к уголовникам.
- Как вас зовут? - спросил Саша.
- Александр Васильев.
- Вы откуда?
- Из Ленинграда.
- А у вас есть татуировка?
- Что, простите?
- Я спрашиваю, вам татуировку с номером накалывали?
- Нет, а какое это имеет значение? У меня номер пришит на куртке.
- Я сейчас вас отправлю в дизентерийное отделение и положу на стационарное лечение с дополнительным питанием. На время освобожу от каторжных работ. Немцы туда не суются. А потом мы вам поменяем имя и номер, только вы должны четко выполнять все мои инструкции.
- Зачем вам это нужно? - удивленно спросил Александр.
- Я просто хочу вам помочь.
- Но это опасно. Разве вы можете помочь всем нуждающимся?
- Всем нет, но хотя бы ничтожной толике, если это в моих силах.
- Спасибо вам, я пришел попросить вас о смерти, а выходит, что выпросил жизнь.
Саша достал из кармана маленький кусочек молочного печенья, которое он не съел утром, потому что снова была рвота, и протянул его Александру.
- Вот возьмите, больше у меня ничего нет.
Александр судорожно сглотнул, и опустив голову, чтобы Саша не увидел голодное выражение его глаз, гордо сказал,
- Спасибо, я сегодня уже завтракал.
- Да перестаньте, вы интеллигентничать, берите, вам говорят, - и Саша сунул печенье в руку Александра.
Александр откусил кусочек печенья и мечтательно прикрыл глаза.
- Я уже забыл вкус печенья. И почти привык смотреть на обедающих немцев-уголовников. Сначала я пробовал отворачиваться и не смотреть, но знаете ли запах, от него не отвернешься. А они сволочи едят, а объедки мне предлагают, бросая на пол и смеясь. У меня же есть человеческое достоинство. Если бы они мне просто предложили маленький кусочек, я бы принял с удовольствием, а они мне как собаке - объедки. Я ни разу не взял, хотя желудок аж судорогой сводило.
- Вы удивительный человек, Александр Васильев. А сколько вам лет?
- Вы удивитесь, но мне всего тридцать, а я выгляжу стариком.
- Да, концлагерь нас не красит. Давайте я вас отведу, а то не ровен час, кто-нибудь нам помешает.
Саша вместе с Аристархом, работающим в канцелярии, уже не первый раз вносили записи в регистрационные карточки, меняя номера погибших на номера обреченных на смерть и наказания. Они понимали, что передача номера умершего товарища, тому кого можно защитить от порки, смерти или просто непосильного труда, являлась спасательной палочкой, а мертвым было уже все равно. Многим меняли номера, чтоб снять наказания за побеги или попытки к побегу, или чтобы просто перевести в другой более безопасный блок. Но нужно было все четко рассчитать, чтобы с новым именем узника не узнал тот, кто может предать и донести эсесовцам.
Вечером Саша долго думал об этом удивительном человеке, Александре Васильеве. « Я обозвал его слабовольным человеком, а у него оказывается такая сила воли. Он не пал в глазах ублюдков, которые методично издевались и насмехались над ним, а искал смерть, чтобы избавиться от душевных и физических страданий, не показав своей слабости. У многих советских военнопленных в концлагере на лицах проглядывает печать смерти, люди устают бороться за свое выживание и не верят в то, что им удастся выжить в таких условиях, удастся выдержать те оскорбления и издевательства, которые выпали на их долю. И смертью в лагере никого не удивить. К смерти привыкали, ее видели каждый день, такая участь ждала каждого советского военнопленного на каждом шагу. Стоило чуть-чуть оступиться, сделать что-то не так, сильно заболеть, или просто попасть под горячую руку эсесовца, и тебе придет конец. У многих иногда не хватало сил сдержать свои эмоции, и не реагировать на все те оскорбления, которые были нацелены на советских узников и нашу Родину, которую поливали грязью. Когда тебе плевали в лицо, когда заставляли опускаться на колени и целовать сапоги стоящего и ухмыляющегося над тобой немца, когда обзывали грязной свиньей и русской сволочью. Я помню, сколько людей поплатилось своей жизнью именно из-за этого. Сколько раз я останавливал себя, чтобы не сорваться и не броситься с кулаками на этих выхоленных, упитанных и жестоких немецких выродков. И каждый раз меня останавливал голос моей любимой Машки, которая провожая, просила обязательно возвращаться. Один раз я все же не выдержал, сорвался и врезал Курту, пока этот инцидент не имел продолжения, но скорей всего это пока. Курт постоянно следит за мной и только и ждет подходящего момента, чтобы отомстить. Смогу ли я до конца выдержать, смогу ли не искать смерти, как спасения и избавления от мук, так как искал ее Александр Васильев. Я попытаюсь, я очень хочу дождаться нашей Победы, встретиться с Машей и со своей семьей».

* * *
К началу 1943-44 учебного года школу №118, в которой располагался госпиталь, и где работала Маша, было решено вернуть школьникам, а госпиталь эвакуировать и распределить по различным медицинским учреждениям и другим госпиталям. Маша вместе и Зоей перешли работать в Ташкентский военный госпиталь по ул. Госпитальной. Зоя после того, как получила похоронку на мужа, очень серьезно заболела, сначала она выходила на дежурства, где постоянно пила болеутоляющие, потом просто несколько дней не выходила на работу, думая что скоро поправиться, а потом все же попросила дочку сходить к квартирной хозяйке, которая жила в отдельном доме и сказать что маме совсем плохо. Пришедшая квартирная хозяйка, увидев состояние Зои, вызвала врача, и ее госпитализировали в больницу им. Полторацкого. Перед госпитализацией Зоя упросила ее съездить к Маше и отвести ей записку.
Маша поливала водой нагретой за день сентябрьским солнцем хохочущую Леночку, сидящую в небольшом корытце под раскидистым алычовым деревом, когда распахнулась калитка и в нее вошла невысокая пожилая полная женщина с ярко накрашенными бровями. Тетушка Малика сидящая неподалеку и с интересом наблюдавшая за игрой Маши и Леночки увидев ее, поспешила к калитке. Женщина по-узбекски заговорила с ней и Маша, потеряв к ней всякий интерес, вновь стала разговаривать с дочерью и брызгать на нее теплой водой.
- Исё, исё, - кричала радостная Леночка и в ответ на Машины брызги брызгала на нее.
- Маша, - вдруг позвала ее тетушка Малика.
- Да?
- Тебе записка этот женщина принес от твой подруга, - сказала тетушка Малика, и протянула ей небольшой листок из школьной тетрадки.
Маша взяла записку, и быстро пробежав по ней глазами с беспокойством спросила, глядя на пришедшую женщину.
- А с кем же дети останутся?
- А что вы так на меня смотрите? Я откуда могу знать, и так сюда в такую даль перлась по пеклу, чтоб вам записку передать, - ответила та хорошо и грамотно говоря по-русски.
- Ну она же у вас живет. Я конечно буду за ними присматривать, но я работаю сутки, через двое, и потом они же ходят в школу в вашем районе. Их надо утром поднять, накормить и потом как они будут одни ночью? Наташе девять, а Ивану еще нет восьми, наверно им будет страшно?
- И что я теперь в няньки должна записаться? - ехидно смотря на Машу, спросила женщина.
- Тогда я с дочерью на время перееду к вам, - сказала Маша.
- С маленьким ребенком? Сейчас жарко, окна открыты, она будет плакать, и мешать мне спать, к тому же она испачкает мне белье. Нет, придумайте что-нибудь другое.
Тетушка Малика до этого молчавшая и внимательно слушавшая разговор сделала страшные глаза и подбоченясь спросила,
- Тебе дети когда-нибудь был?
- Нет. Я здоровья не имела детей заводить, да и желания, если четно особенно не было. Я даже рада, что не имею детей, а то вот соседки своих детей на фронт отправили, а теперь над похоронками плачут.
Этого стерпеть тетушка Малика не смогла. Она гневно стала отчитывать женщину, перекрыв ей дорогу к калитке, говоря с ней на узбекском, но Маше казалось что она понимает каждое ее слово. Она уже давно вытащила и, вытерев полотенцем дочь усадила ее на коврике, Леночка уже успела съесть кисточку винограда, а женщины все стояли и на повышенных тонах разговаривали между собой. Наконец тетушка Малика уступила ей дорогу и повернувшись к Маше сказала уже по-русски.
- У этой женщины нет совесть, надо забрать дети сюда.
- Но им же далеко будет ходить в школу. Зоя живет в районе старого города, я всего один раз была у нее, даже и не найду по памяти. Она в записке написала мне адрес и просила хоть иногда присматривать за детьми.
- Я на ночь останусь с Леночка, а ты поехать дети ночевать. Завтра сходить в школу, взять уроки и приехать сюда. Две дети мне не мешать. А этот жадный и плохой женщина нельзя давать дети.
Маша собрав виноград, урюк и лепешку поехала сначала в больницу к Зое. Но с ней увидеться не удалось, Зою прооперировали несколько часов назад. Сказали, что она поступила в больницу в очень тяжелом состоянии, и ей пришлось сделать операцию на почке.
После больницы Маша поехала к Зоиным детям. Приехав в Урду, так назывался район старого города, она десять раз спрашивала, как найти улицу Шейхантаурскую. Ей объясняли, что нужно пройти прямо, завернуть налево, потом направо, но она еще долго кружила по узеньким пыльным улочкам старого города, проходя мимо низких глинобитных домиков и величавых минаретов, пока наконец не вышла к нужному дому. Дети сидели за столом и делали домашнее задание.
- Какие послушные дети, здравствуйте, - специально улыбаясь, радостно сказала Маша.
- Здрасти. Это Наташка меня заставляет, - насупившись, сказал Иван.
- Мы маме обещали, что хорошо будем учиться. Ой, здравствуйте тетя Маша.
- Всего-то на год старше меня, а раскомандывалась, - снова заныл Иван.
Маша сразу вспомнила братьев. Мишка всего на полчаса был старше Вити и всегда когда в чем-то поучал брата, тот обижаясь так же как сейчас Иван говорил, - всего-то на полчаса старше, а раскомандовался.
- Вы у мамы были? - спросила Наташа.
- Да была. У нее все хорошо. Через несколько дней мы к ней вместе сходим, хорошо?
- Хорошо, - хором ответили дети.
- Вы есть хотите? - спросила Маша.
- Всегда хотим, - ответил Иван, за что получил тычок от сестры.
- У нас там крупа есть, но мы без мамы боялись развести огонь. А хлеб мы уже весь съели, - сказала Наташа.
- Вот я вам принесла лепешку и фрукты, - вдруг вспомнила Маша о передаче для Зои, - вы пока ешьте, а я сварю кашу и сделаю чай.
- А вы у нас ночевать будете? - спросил Иван и увидев что Маша кивнула, страшно обрадовался.
- Трусишка! Трусишка! - стала дразнить его Наташа.
- И ничего я не трус, просто ночью собака воет и когда ветер шумит страшно.
- Все равно трус, хотя и мальчишка.
Маша чтобы поддержать Ивана, сказала,
- А я тоже трусишка, и ночью боюсь, когда остаюсь одна.
Через полчаса они уселись за столом в комнате и стали есть кашу, которую сварила Маша и запивать ее чаем. Маша расспрашивала их о школе, об учителях, о том чем они занимаются в свободное время, а дети все время переводили разговор на довоенное время, вспоминая родной город Ростов-на-Дону, отца, бабушку, их большой дом с огромным садом, друзей и свою собаку Жучку. Они очень скучали по тем временам, когда можно было ни о чем не думать, есть что хочешь, справлять дни рождения и приглашать кучу гостей. Они вспомнили, как родители планировали в июле сорок первого поехать к Черному морю, как они заранее купили купальные костюмы, панамы, маски и ласты. А теперь отец погиб и они уже никогда не увидят его, а тут еще и мама заболела. Маша как могла, стала их веселить, рассказывая о своей маленькой дочке и тетушке Малике, о том что она на время заберет их жить к себе, и если договорится с учителями, то они недельку будут просто делать уроки дома, а если им будет что-нибудь непонятно все им объяснит. И что как только разрешат врачи, она обязательно отведет их в больницу к матери.
Когда дети уже посапывали во сне, Маша вышла во двор и села на низкую скамеечку под окном. Не спалось. Она никогда не могла сразу уснуть в чужом доме. На улице было свежо, и легкий прохладный ветерок чуть шевелил верхушки высоких чинар. Она огляделась, незнакомый пейзаж напоминал ей картинку из арабской сказки, темная теплая ночь, луна, яркие звезды и минареты. Она подумала о той противной и бессердечной женщине, которая принесла ей записку. Она жила совсем рядом, но даже не пришла посмотреть под присмотром ли останутся на ночь дети, накормлены ли они, ничего ли им не нужно. Конечно это не ее дети, но должно же быть у человека сердце и хоть чуточку сострадания. Маша не беспокоилась о Леночке, потому что знала, что она находится в надежных руках и с ней все в порядке.
Она вспомнила как Наташа и Иван говорили, что собирались летом сорок первого поехать к морю, но началась война. А они с Сашей тем летом тоже мечтали сыграть свадьбу и на недельку съездить в Москву. А в тот злополучный день, когда началась война, был выходной и они с компанией таких же молодых ребят и девушек решили съездить на речку Усманку, недалеко от Воронежа, куда часто ездили подростками с палатками и гитарой. Сначала они договорились встретиться с остальными ребятами на автовокзале в девять утра, но у Саши появилось срочное дело в институте и они предупредили ребят, что приедут после обеда. Собранный с вечера рюкзак стоял в коридоре, а Маша решила, раз уж так вышло можно сегодня хорошенько отоспаться. Но выспаться не пришлось. Сначала братья как, всегда переругиваясь между собой, собирались на стадион «Динамо» посмотреть на тренировку местной команды. Когда наконец за ними захлопнулась дверь, зазвонил телефон. Это папу срочно вызвали в часть. Мама обиженно бурчала, потому что накануне они с папой договорились сходить на центральный рынок.
- И что я снова сама должна тягать эти тяжеленные сумки? - выговаривала мама папе.
- Ну я же не виноват, у меня сегодня законный выходной. Я думаю, что это ненадолго, ты без меня не уходи, я скоро вернусь.
- Знаю я вас, как покушать, так вы все горазды, а как мне помочь, так вас нет. Три мужика в доме, а мать сумки тяжеленные таскает.
- Ленусик, ну не кипятись, мое начальство просто так меня не вызывает в выходной, а раз вызвали значит что-то серьезное.
- У тебя всегда серьезное, и всегда в выходной.
- Лен, хватит, Маша спит.
- Я уже не сплю. Вы разве дадите. Ладно мам, давай я с тобой на рынок схожу, Сашка раньше одиннадцати все равно не придет.
- Не нужно, девочки. Мама права, тяжелые сумки женщинам нечего таскать. У нас что в доме поесть нечего? Я сейчас схожу в часть, узнаю что там случилось, а потом мы с тобой сходим на рынок. Что обязательно рано утром нужно идти.
- А если ты задержишься? - усмехаясь, спросила мама.
- Я обязательно перезвоню, мой командир. Без моего звонка не уходить! - папа чмокнул маму в щеку и быстро побежал по лестнице.
Мама вздохнув, закрыла входную дверь и пошла на кухню пить с Машей кофе.
- Мам, трудно быть женой военного?
- Трудно, Машенька. Столько жилья сменили за нашу совместную жизнь, вечные ученья, дежурства. Так трудно ждать мужа дома, особенно когда ты молодая и хочется куда-нибудь пойти и погулять. А у него на первом месте всегда только служба.
- Но ведь ты знала, когда за него замуж выходила.
- Конечно знала, так ведь любовь такое дело, - усмехнулась мать, - разве бы ты отказалась от Саши, если бы он был военный?
- Нет, я бы ждала его сколько угодно. А что тебе сказала бабушка, когда ты встретила папу?
- Он ей понравился. Когда в геологической экспедиции погибли мои родители, она бросила ради меня своего любимого. Он был военный и звал ее с собой куда-то на Крайний Север. А мне только три годика было.
- А я ее совсем не помню.
- Как же тебе ее помнить. Когда она умерла, тебе и двух не было.
Они еще долго сидели на кухне и разговаривали. Зазвонил телефон.
- Это наверно папа. Сейчас опять скажет, что базар откладывается, - ехидно сказала мама и подошла к телефону. Но это звонил Саша, сказал чтобы Маша не волновалась, он освободится только к двенадцати.
Маша помыла посуду после завтрака, убрала в комнате, привела себя в порядок и села возле открытого окна почитать конспекты и подготовиться к летней работе в пионерском лагере, куда ее на полтора летних месяца отправляли от института на педагогическую практику.
- Уже почти одиннадцать, а папа до сих пор не звонит, - сказала мама.
- Может, что-нибудь серьезное случилось, - ответила ей Маша.
- Ну ведь обещал позвонить, вот вечно так.
- Мам, ну на неделе на рынок сходите. Действительно, что у нас в доме есть нечего?
- Просто не люблю я ждать, все дела откладываю из-за этого.
- А что тебе нужно делать? Давай я помогу.
- Да я и сама не знаю. Пойду, что ли обед поставлю, и окно на кухне хотела вымыть, мальчишки пальцами заляпали.
- Помочь?
- Нет, не надо. Чего там вдвоем толкаться, - ответила мама и пошла в кухню. Она всегда, когда готовила, или занималась чем-нибудь на кухне, громко включала радио. Маша прикрыла дверь, чтобы звук от приемника не мешал готовиться, но почему-то вместо занятий стала мечтать о намеченной на конец лета свадьбе.
- Маша! Что-то серьезное наверно произошло. Только что диктор по радио сообщил, что в 12 часов будет передано важное правительственное сообщение, - влетев как ветер в комнату, обеспокоено сказала мама.
- Ну и что, с чего ты вдруг так решила?
- Потому что папа до сих пор не звонит, а я несколько раз пробовала ему звонить сама по разным телефонам, а там везде занято.
- Мам, да не волнуйся ты, все будет в порядке.
Но мама, автоматически выполняя работу на кухне, все время бегала к телефону и обратно. Постепенно тревога передалась и Маше и она, поглядывая на часы, ждала двенадцати. В назначенное время народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов объявил о том, что Германия без объявления войны напала на Советский Союз.
- Война, - ахнула мама, и заплакала, - я так и знала.
- Мама откуда?
- Не забывай кто у тебя отец.
Через полчаса пришел взволнованный и расстроенный ужасным сообщением Саша. Отложилась их долгожданная поездка на речку Усманку, откладывались вообще все намеченные планы, не только у них, но и у всех советских граждан. Только тогда никто не знал что так надолго.

* * *
Как бы тщательно не старались подпольщики маскироваться и проводить митинги в блоках в узком и проверенном кругу, все же находилось немало подлецов, которые продавали своих за пайку хлеба.
В самом начале сентября 1943 года немцы заинтересовались Семеном. Жорка с Сергеем рассказали Саше, что его без всякого объяснения забрали прямо после работы, когда они только вошли в ворота лагеря. Саша старался с помощью Аристарха узнать куда, но так ничего и не смог выяснить.
- Гестапо имеет везде своих осведомителей, есть они и среди нас, я уверен, - высказал свое предположение Сергей.
- Несомненно. У нас в блоке вчера был такой обыск, все вверх дном перевернули. Блокфюреры и полицаи так зверствовали, нас всех обыскали, все перетрясли, но ничего подозрительного не обнаружив от злости, кое-кого стоявших поблизости немного поколотили дубинками, и ушли несолона хлебавши, - рассказал Жорка.
- Куда же они увели Семена? - размышлял Саша.
- Знать бы, - сказал Сергей, - может смогли бы чем-то помочь.
Через несколько дней Семен сам еле-еле волоча ноги, добрел до своего блока. Немного отдышавшись, он рассказал, что им занималось гестапо. Они хотели от него узнать имена руководителей подполья. Несколько суток продолжались допросы с пытками и издевательствами. Но ничего не добившись, его отпустили.
- Я думаю, что отпустили неспроста, будут следить. Зачем я им сдался, чтоб меня отпускать? Прикокнули бы да и все. Так что ребята лучше теперь вам держаться от меня подальше.
- Тебе в лазарет нужно, вот что, - сказал Жорка.
- Не надо, - морщась от боли, прошепелявил Семен.
- Нет, надо. Завтра же на работу погонят, а перед этим маршировка. Споткнешься, упадешь и тогда точно конец. Вытерпеть все муки гестапо, чтобы так глупо умереть?
В этот момент в блок вошел Саша и, увидев Семена, бросился к нему.
- Жив? Что они с тобой сделали? Пойдем, я обработаю тебе все раны, - и не обращая внимания на упирающегося Семена насильно потянул его в лазарет.
Осмотрев Семена, он увидел, что у него были сломаны ребра, выбиты почти все зубы, переломаны пальцы рук и вырваны на них ногти.
- Вот сволочи, - говорил, качая головой Саша. Он промыл и смазал раны йодом, и наложил шины на сломанные пальцы.
- Это еще что, - вздохнул Семен. Он спустил полосатые лагерные штаны и показал синяки и кровоподтеки между ног, сказав, что его несколько раз били деревянными дубинками в пах, пытаясь вызвать признание.
В этот момент в комнату вошел Курт и усмехнувшись спросил,
- Чем это вы здесь занимаетесь? Мы, немцы искореняем гомосексуализм, а…
- Курт, о чем вы говорите, посмотрите, что с ним сделали гестаповцы, - сдерживая себя и стараясь говорить спокойно, ответил Саша.
- А за что же еще наказывают такими методами, значит был замечен при акте гомосексуализма. В нашей лаборатории проводят опыты с половыми гормонами для выяснения причин мужеложства. Вот на таких, как он и проводят такие испытания.
- Курт, вы взрослый и умный человек, не нужно делать необдуманных выводов, - сжав до боли руки в кулаки, спокойно говорил Саша, - этот человек настоящий мужчина, имеющий семью и ребенка.
Семен не понимающий о чем идет речь, все таки решился задать вопрос,
- Что он от тебя хочет? - спросил он у Саши.
- Он просто хочет на чем-нибудь меня подловить. Он решил, что ты гомосексуалист.
- Что? - Семен замахнувшись, ринулся на Курта.
Саша перехватил Семена, а довольный произведенным эффектом Курт заржал,
- Вот теперь я вижу, что он настоящий мужчина.
Опять инцидент прошел без последствий, но Семена все же пришлось на время припрятать, чтобы он не попадал на глаза Курту.

* * *
Дети Зои уже вторую неделю жили в доме тетушки Малики. Им очень нравилась эта добрая и заботливая женщина, которая старалась сделать все, чтобы детям без недавно погибшего отца и матери, у которой после операции выявились некоторые осложнения, не было ощущения, что они лишние или кому-то мешают. Больше всех в этой ситуации была счастлива маленькая Леночка. Она целыми днями хвостиком ходила за Наташей и Иваном, которые играли с ней во дворе в мяч и прятки. Маша в свободное от работы время, и пока Леночка играла с Зоиными детьми, помогала тетушке Малике по хозяйству. Они вместе подправили саманный забор вокруг дома, порезали и высушили яблоки на зиму, собрали по участку оставшийся на лозах виноград и уложили под навес нарубленные сучья от обрезанных деревьев и высушенную за лето траву для растопки печки. В эту зиму некому будет привозить на велосипеде мешки набитые янтаком, как это всегда делал Шахоб. Правда Айша которая, сейчас уехала на уборку хлопка, обещала, если получится уговорить тракториста, привести пару мешков высушенных кустов с пустыми коробочками. Все лето Айша проработала в колхозах и совхозах вблизи Ташкента. Она побывала на уборке сахарной свеклы, ячменя и пшеницы, а теперь уже третью неделю как ее не было, она жила на полевом стане при хлопковых полях с такими же, как она молодыми девушками.
Когда Маша с Наташей и Иваном пришли из больницы, где навещали Зою, они увидели, что Леночка сидит на топчане и грызет яблоко, а из-за спины тетушки Малики с опаской выглядывает худенький загорелый мальчик славянской внешности. Маша сразу догадалась, что это Борис.
- Ну давай знакомиться, меня зовут Маша, - сказала она и подойдя поближе протянула ему руку.
Он протянул ей ладошку, другой рукой крепко держась за платье тетушки Малики.
- Меня зовут Борис, я приехал к бабушке, - чуть заикаясь, сказал он.
- А это Наташа и Иван, можете поиграть вместе.
Дети подбежали к топчану и схватив по яблоку предложили Борису поиграть в мяч. Он ничего не ответил, а вопросительно посмотрел на тетушку Малику.
- Иди Борис, я никуда не пойти, - сказала тетушка Малика и погладила его по голове. Он встал и пошел за детьми, посматривая в сторону топчана. За ними же побежала и Леночка.
- Закир его привезти, чтобы он не заболеть. Маленький Рустам болеть, не знаю как по-русски этот болезнь называть. Везде много красный точка.
- Корь или ветрянка, - сказала Маша.
- Я Закир ругать, но он не знать что здесь столько дети. Он сказать, что думать что Леночка несколько дней соседка относить, посмотреть если Борис не болеть, тогда обратно взять. А вдруг он уже болеть. Тогда все болеть будет.
- Ну что же сделаешь? - сказала Маша, - будем лечить.
В калитку вошла соседка и поздоровавшись стала о чем-то говорить с тетушкой Маликой по-узбекски. Борис увидев, что во дворе появился чужой человек незаметно, как тень залез с другой стороны топчана и уселся за спиной тетушки Малики.
- Моя внук, - гордо сказала тетушка Малика.
- Хорошая мальчик, как тебя звать? - спросила соседка.
- Борис, - ответил он и схватил бабушку за платье.
- Мне тоже внука есть, иди с ним играть, - сказала соседка и показала в сторону своего дома.
Но мальчик даже не сдвинулся с места. Он еще крепче ухватился за тетушку Малику и тихо и немного заикаясь, сказал,
- Это моя бабушка. Она меня любит и никому не отдаст. И я ее тоже люблю, она добрая.
Соседка засмеялась, а Маша улыбаясь, сказала,
- Разве такого хорошего мальчика можно не любить?
Тетушка Малика обняла Бориса, и нежно погладив по голове и поцеловав, проговорила,
- Спасибо, Борис. Я тебе никто не дать. Иди, играть с дети, не надо бояться. Они все здесь жить.
Борис, посмотрев бабушке в глаза, смело встал и пошел играть в сад с Наташей, Иваном и маленькой Леночкой.
Всю следующую неделю дети дружно жили в доме тетушки Малики. За это время Борис освоился и уже почти перестал бояться чужих людей, которые иногда появлялись в их доме. Потом вышла из больницы Зоя и, поблагодарив тетушку Малику и Машу, забрала детей домой. Тетушка Малика настолько привязалась к Борису и полюбила его, что как-то сказала Маше, что очень хочет, чтобы он остался жить с ней. Но еще через две недели Бориса забрал Закир, пообещав приехать с ним на ноябрьские праздники.
Шахоб прислал письмо и фотографию, где он стоял, обнявшись и улыбаясь с высоким рыжим парнем на фоне трофейного немецкого автомобиля. В письме он писал, что попал в 47 армию Первого Украинского фронта, где принял боевое крещение на украинской земле, его назначили заместителем командира роты и в его подчинении находятся 30 человек, многие из которых чуть ли не в три раза старше его по возрасту. Но никто не называет его мальчишкой и беспрекословно подчиняется его командам. А вообще в роте у него все отличные ребята, особенно его друг Данила Побегайло. Здоровье отличное, настроение боевое, кормят хорошо. Куда попал Юсуф, он не знает, при распределении его отправили в другую часть. Тетушка Малика медленно читала письмо и плакала.
- Бабуска, не пачь, - сказала Леночка, научившись от Бориса называть тетушку Малику бабушкой.
- Я не плакать, Леночка, - ответила та, вытирая слезы.

* * *
Прошла солнечная и сухая пора осени и на Тюрингию, где находился концлагерь Бухенвальд, стали наползать влажные туманы, окутывая верхушки красивейших гор мутной пеленой. Пройдет еще совсем немного времени и они украсятся белой шапкой снега, а в лагере настанут еще более тяжелые дни. С наступлением зимних холодов в лагере увеличивалось количество смертей от холода и простудных заболеваний. К тому же вынужденное постоянное нахождение в переполненных бараках, где была ужасающая антисанитария, вела к новым инфекционным заболеваниям, дизентерии и туберкулезу. Давно находящиеся в заключении узники были измождены и измотаны до предела, у каждого на теле были раны и шрамы от побоев, наказаний или травмы и увечья от тяжелой работы. Но самой тяжелой раной Саше казалась рана душевная. Жестокие и высокомерные нацисты, отбросив в сторону жалось, сострадание и гуманность, пренебрегая всеми международными конвенциями и не боясь наказания за содеянное как только могли, унижали человеческое достоинство и заставляли почувствовать себя низшим существом, не способным на самостоятельные решения и поступки и лишь за кусок хлеба и литр баланды служить, как скотина своему хозяину, чтобы не умереть от голода. Тех, кто явно выражал свое несогласие и не мог мириться с их порядками, ждала смерть. Тех, кто смирился и безропотно и по холуйски выслуживался перед немцами, ждал укор и презрение своих. Как было трудно найти ту самую середину, чтобы не оказаться предателем и подлецом, и не быть замученным и сожженным в печи крематория. У многих советских пленников оттого, что каждый день приходилось видеть зверства и издевательства и находиться на краю могилы, пошатнулся рассудок. Они безропотно выполняли приказы своих надзирателей, за что получали свою порцию еды и ночной отдых. Со временем их переставали наказывать, зная что они это делают неосознанно, рефлекторно, отработал и получил свое, они уже не думали о будущем, живя лишь сегодняшним днем. Их больше не трогала жестокость немцев к соседям по бараку, рассказы о наших победах на фронтах, они не реагировали на то, что идет дождь, снег или нещадно жжет солнце, не замечали окружающих, их вообще больше ничего не интересовало, кроме еды и сна. Нацисты любили такую категорию пленных, потому что они были послушными рабами и не представляли никакой опасности. Но все же основная масса советских военнопленных пыталась выжить в этих нечеловеческих условиях и бороться с врагом всеми доступными способами.
Подпольная организация прилагала все свои усилия, чтобы поддержать дух пленных и заставить их верить в свое освобождение и победу Советского Союза над немецко-фашистскими захватчиками. С их помощью уже все в лагере знали, что в конце ноября 1943 года в Тегеране состоялась встреча лидеров «большой тройки», СССР, США и Англии. Они договорились об открытии весной 1944 года второго фронта в Европе. Нужно было дождаться весны, пережив эту тяжелую зиму.
После того как Саша на время освободил Семена от работ на военном заводе, и некоторое время продержал его в лазарете, Аристарх через немецких и французских заключенных сумел впихнуть его в рабочую команду «вешерай» в лагерную прачечную. Немцы в прачечную, баню и кухню старались не допускать советских узников, так как на этих сравнительно легких должностях работали военнопленные из Западных стран, но благодаря стараниям подпольщиков, в последнее время сумевших проникнуть во все сферы лагеря, это удалось. Во-первых, после травм нанесенных гестаповскими палачами Семен получил легкую работу, а во-вторых, почти все время, находясь на чердаке прачечной среди развешанного и сохнущего белья, был скрыт от глаз эсесовцев и смог продолжать общение с интернациональным подпольем.
Жорка с Сергеем на военном заводе вели свою «подрывную деятельность», постепенно таская в лагерь детали пистолетов. Сергея как-то сильно избили плетьми за сознательно загубленную деталь, которую он вытачивал, а когда он спросил за что, симулируя непонятливость, добавили еще и за это.
Наши войска продвигались все дальше и дальше, тесня врага с советских территорий. Аристарх говорил, что в канцелярии немцы все чаще стали вывешивать траурные флаги в те дни, когда наши войска освобождали какие-нибудь крупные города. Это добавляло сил и стимула совместно бороться против общего врага, несмотря на все лишения и тяготы лагерной жизни.

* * *
Через два дня наступал Новый 1944 год. С начала войны прошло долгих два с половиной года. Сколько жизней унесла она, сколько горя и страдания принесла всем советским гражданам, и взрослым и детям. Но теперь весь советский народ верил в грядущую близкую победу нашей армии. Люди были готовы на любые жертвы ради спасения Родины. С еще большей энергией трудились граждане Советского Союза, чтобы дать фронту все нужное для победы над ненавистным врагом. Росло число героев трудового фронта, выполнявших две, три и более нормы. Не выполнить план, значило предать интересы Родины, того, кто не выполнял военных заказов в срок, считали дезертиром. Люди знали о своей священной обязанности не теряться перед трудностями, порожденными войной и преодолеть их, мобилизуя все свои силы, как бы трудно и тяжело не приходилось. Маша с Зоей тоже трудились в госпитале, Айша пошла работать на швейную фабрику, где шили обмундирование для фронта, Софья Семеновна репетировала со школьниками и водила их выступать перед ранеными бойцами по госпиталям. Теперь Зоя с детьми были ближайшими соседями Маши, потому что перебрались жить к соседке и подруге тетушки Малики, и теперь женщины по очереди приглядывали за детьми. Умар и Шахоб регулярно писали матери письма, рассказывая о своей жизни, об освобожденных городах и селах и о подвигах советских бойцов. Писала Маше и Степанида Михайловна, что постепенно жизнь в селе стала налаживается, но еще много людей остается без крова, так как немцы нанесли очень ощутимый урон Воронежской земле. Вестей от Саши по-прежнему не было.
Утром, уходя на работу в госпиталь, к Маше забежала Зоя и предложила сходить в магазин, чтобы купить на Новый год маленькие подарки для детей и что-нибудь вкусненькое к столу. Они уже давно сговорились Новый год отмечать вместе у тетушки Малики, а Новый год был уже на носу.
- Давай встретимся в пять на Красной площади, - предложила она.
- На какой Красной площади? - в изумлении спросила Маша.
- Ты что не знаешь, так местные называют площадь Ленина.
- Не-а. Хорошо, давай.
В назначенное время они встретились и пошли по магазинам. Хотелось купить что-то нужное и в то же время, чтобы это порадовало детей, уже более двух лет по сути лишенных нормального детства. Они долго ходили и приценивались, пока не решили купить одну красивую коробку с рахат-лукумом для всех, Леночке плюшевого мишку, Ивану оловянных солдатиков, а Наташе альбом и краски, и еще на всякий случай, если приедет Борис, для него - игрушечную машину. Посчитав совместно оставшиеся деньги, они купили к столу банку шпрот, немного сливочного масла, и кусочек вкусно пахнущей колбасы. Еще Маша не удержалась и купила для тетушки Малики красивую рамочку для фотографии, которую прислал Шахоб. Она стояла прислоненная к стенке буфета, и все время падала от малейшего дуновения ветерка.
Попрощавшись с Зоей, Маша подошла к своей калитке и увидела целующуюся парочку. Это были Айша и Алишер. Маша часто вечером возвращаясь с работы видела его стоящим недалеко от их дома в ожидании Айши. Увидев ее парочка как ошпаренные отбежали друг от друга, а Маша как ни в чем не бывало, прошла мимо тихо сказав,
- Добрый вечер, молодые люди.
- Маша, только ты маме, пожалуйста, не рассказывай, - жалобно попросила ее Айша.
- Хорошо, только я не понимаю, почему вы прячетесь? Тетушка Малика совсем не против ваших встреч и насколько я знаю ей по душе Алишер.
Айша молчала, а Алишер поправив очки на носу, сказал,
- Понимаете, ее братья на фронте воюют, а я здесь. У меня зрение плохое, меня на фронт не возьмут, я на заводе работаю.
- Что же в этом ужасного? - спросила Маша.
- Нам стыдно, что хорошо вдвоем, когда у всех горе. Что мама скажет? - ответила за него Айша.
- Я думаю, что твоя мама только порадовалась бы за тебя. Но вы думайте сами, я ничего не скажу тетушке Малике, - и Маша печально улыбнувшись, вошла в калитку и пошла по дорожке в дом. «Какие глупые», - думала она, - «и счастливые. Я бы сейчас многое отдала, чтобы так стоять, прижавшись к широкой Сашиной груди. Будь проклята эта война. Она отняла у меня родителей, братьев и лишила родного дома, разлучила меня с моим любимым. Сколько еще можно оставаться в неведении, не зная, где он и что с ним?».
- Мама писла! - закричала обрадованная Леночка и уткнулась в ее холодное от мороза пальто.
- Айша снова калитка с Алишером стоять? - спросила тетушка Малика.
- Не знаю, не видела, - ответила Маша, подхватив Леночку на руки.
Тетушка Малика ухмыльнулась, но больше ничего не спросила у Маши. Через полчаса пришла раскрасневшаяся Айша, и с настороженностью посмотрев на Машу, которая в отрицании покачала головой, произнесла,
- Замерзла пока от остановки до дома добежала, сегодня холодно.
- Завтра Новый год, - сказала Маша.
- Алишера можешь приглашать праздник, - сказала мать, не обращая на нее внимания и накрывая на стол.
Айша застыла посреди комнаты, в одной руке держа пальто, а в другой ботинки, не зная как отреагировать на неожиданные слова матери. Маша отвернулась от них, чтоб не расхохотаться.
- Улица холодно стоять, - продолжала тетушка Айша, - зачем все соседи знать? Алишер мама приходить, мы вместе разговаривать, если вы хотеть свадьба сделать.
Айша молчала, пораженная услышанным и не могла произнести ни слова.
- Что молчать? Ты не любить Алишер? - улыбаясь и смотря в лицо дочери, спросила тетушка Малика.
Айша опустила длинные черные ресницы и прижала ладони к щекам. Затем она побежала в другую комнату и закрыла за собой дверь. За ней следом бросилась Леночка, крича ей в след,
- Я тебя доканю.
Тетушка Малика устало опустилась на табуретку и тяжело вздохнув, посмотрела на Машу.
- Да любит она его, - сказала Маша.
- Я знать, - ответила тетушка Малика, - я так же любить мой Рустам, - и она закрыв лицо сморщенными руками, горько заплакала.
Услышав ее плач из дальней комнаты держа на руках Леночку вышла Айша и, подойдя к матери тихо сказала,
- Извини, мама я так и знала, что это тебя расстроит. Если ты хочешь, я больше не буду встречаться с Алишером, только не плачь.
- Глупый ты, - ответила тетушка Малика, - я плачу, потому что ты уже взрослый. Ты один мой дочка, я хочу, чтобы ты был счастливый.
На следующий день в новогоднюю ночь в семье Рахметовых было весело и шумно. Дети украсили комнату гирляндами и снежинками, вырезанными из старых газет и покрашенными акварельной краской, женщины красиво накрыли стол, а тетушка Малика приготовила вкусный ароматный плов с изюмом и барбарисом. Приглашенный Алишер, немного стесняясь внимания такого количества женщин и будущей тещи, вытащил из-под куртки баночку с медом и мешочек с орехами.
- Вот это мама передала для детей, - сказал он.
По радио сегодня кроме песен «Священная война», «Марш Славянки», и 7-ой симфонии Д. Шостаковича звучала радостная и веселая музыка, а дети получив праздничные подарки и попробовав все приготовленные блюда играли в ожидании боя курантов, и даже маленькая Леночка не собиралась ложиться спать. Айша радостная и довольная сидела рядом с Алишером, а тетушка Малика, глядя на них, украдкой утирала набежавшие слезы. Рядом со столом она гордо поставила подаренную Машей рамочку с военной фотографией Шахоба и старой маленькой фотографией Умара.
- Путь они тоже сидеть за наш стол, - сказала она.
Наконец раздался бой курантов и зазвучал новый государственный гимн Советского союза. Все поздравляли друг друга с праздником, желали скорой Победы, счастья и здоровья. Самыми счастливыми на этом празднике были Айша и Алишер, Маша хорошо их понимала и немножечко завидовала. В праздничные дни было особенно тоскливо и одиноко, даже в кругу таких добрых и почти ставших родными людей. Обуревали воспоминания о проведенных счастливых праздниках среди своих домашних и друзей. Когда Маша и Саша были подростками, они всегда все праздничные дни были вместе, так как их родители дружили и отмечали праздники совместно. Всегда особенным праздником был конечно же Новый год. В зимние каникулы они успевали сходить на все елки устраиваемые организациями, где работали их родители, школьную и общегородскую елки, в Кукольный театр, во дворец пионеров, на каток или же просто до одури наиграться во дворе в снежки. А дома всегда накрывался огромнейший стол, с множеством наивкуснейших, изумительно пахнущих и красиво украшенных блюд. За несколько дней до Нового года папа всегда приносил высокую и пушистую елку, которую торжественно наряжали всей семьей. Сначала решали, где ее поставить в углу или в середине комнаты? Маша и братья всегда были за «середину», мама говорила, - «только в угол, если бы елку ставили на один день, тогда понятно, а так будет стоять две недели, иголки начнут сыпаться, да и обходить ее всякий раз неудобно. Папа всегда колебался, уговаривал маму, но она была неумолима, - «уже один раз ставили, чуть не уронили, нет и нет». Приходилось подчиняться. Установив елку в ведро с песком, папа снимал с антресолей большую коробку с блестящими шарами, фигурками зверушек, шишек и сосулек, а на макушку насаживал большую красную звездочку. Почему-то именно момент убранства елки сейчас Маше казался самым праздничным и торжественным в новогоднем празднике. Почему? Да наверное потому что за все три последних новых года она не наряжала елку. «Как хочется, чтобы Леночка на каждый Новый год наряжала елку, получала подарки, ходила в Кукольный театр, сидела с родителями за праздничным столом. С родителями? Я так надеюсь, что Саша обязательно вернется и у нас будет все хорошо, как до войны. Но нет, как до войны уже не будет никогда. Уже не вернуть погибших родителей, не вернуть нашей уютной квартиры, не вернуть ничего. У меня даже не осталось ни одной фотографии, ничего, кроме памяти». Слезы потекли по щекам Маши. Она отвернулась, чтобы не портить всем праздник, но наткнулась взглядом на Зою и увидела, что она тоже прячет полные слез глаза. Но тут к ней залезла на руки Леночка, и устало положила свою головку ей на плечо. Маша поцеловала на глазах засыпающую девочку и прошептала,
- Я желаю тебе, моя крошка быть счастливее меня! И чтобы ты никогда не знала горя!

* * *
Приближалась долгожданная весна 1944 года. Узники с нетерпением ждали ее прихода, надеясь на то, что наконец-то лишатся хоть одного из невыносимых условий существования - холода. За эту зиму от холода и болезней умерли тысячи, тысячи отправили в крематорий, тысячи замучили и расстреляли. Вообще то ничего практически не изменилось, все было как всегда, кроме духа пленных веривших в скорую победу. Теперь люди крепились из последних сил, превозмогая те нечеловеческие условия содержания военнопленных и гражданских узников, которые были в лагере, и старались дожить до долгожданной победы. Все советские пленные в лагере знали, что в ночь под новый 1944 год все радиостанции Советского Союза впервые передали новый государственный гимн Советского Союза. Подпольщикам удалось прослушать и записать слова нового гимна и распространить его среди пленных. Уже несколько месяцев люди вечерами потихоньку напевали гимн, и повторяли лозунги, переданные по радио. «Ни шагу назад!», « Наше дело правое, победа будет за нами!», « Наша победа несокрушима!». Эти лозунги вселяли в сердце и душу каждого надежду и веру, что так и будет, заставляли из последних сил сопротивляться смерти, на волоске от которой они висели. Мысль о том, что может быть им удастся вернуться на родину и увидеть своих близких была мечтой каждого.
Войска Красной Армии с постоянством теснили фашистских оккупантов с советских территорий, и полностью очистили от немцев Краснодарский край, Ростовскую, Ворошиловградскую, Сталинскую, Харьковскую, Полтавскую, Курскую, Орловскую и Смоленскую области, сняли блокаду Ленинграда. Враг нес огромные потери.
Пленные поздравляли друг друга, когда узнавали об освобождении городов, сел и деревень, откуда были родом. Каждый день наши войска освобождали от тридцати до ста населенных пунктов по всем фронтам. И каждого не могла не интересовать судьба его родных. Зная повадки и жестокость немцев, многие уже не надеялись, что и их родственники остались живы, проведя долгие месяцы под фашистским игом.
- Я не хочу выжить для того, чтоб узнать что моей семьи уже нет в живых. Что ее уничтожили эти поганые ублюдки, - сказал как-то Саше пришедший зашить порез на руке уже пожилой невысокий мужчина с обожженным лицом по имени Виктор Морозов.
- А может с ними все в порядке, и они ждут вас и надеяться на встречу, - ответил ему Саша, зашивая обработанную йодом рану.
- Я, браток, в лагерь попал недавно, зато видел, как наши поступают с теми, кто побывал в немецком плену. У нас действуют по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись». Тех, кому удалось сбежать, рискуя жизнью и преодолевая неимоверные трудности, голод, холод и страх, теперь то же самое ждет в советских лагерях, немногим удалось вернуться в строй, да и то только к штрафникам.
- Не преувеличивайте. Несколько примеров, это не повод чтобы приравнять всех к предателям. Я не думаю, что так поступают со всеми, сбежавшими из плена. Да и в лагере мерзавцев предостаточно, кто склоняется перед немцами. Вот может их и сажают, после проверки.
- Ты еще молод, может и сможешь еще раз принять новые муки и позор. А я до войны в лагерях провел немало лет, я знаю как там умеют выслушать, теперь здесь сижу, и снова в лагерь я не хочу. Чтобы моих родных, если конечно им удалось выжить, каждый одергивал и говорил, что пошли дети предателя. Палки в колеса им всюду будут вставлять, на работе, в институте, дочь из комсомола, сына из партии погонят.
- Неужели вы думаете, что это так серьезно, и никто не станет разбираться, кто при каких обстоятельствах оказался в плену? Случайно или сдался сам?
- А вот ты, например сможешь доказать?
- Когда меня в плен взяли, я оперировал бойца.
- А кто подтвердит твой рассказ? А может ты сам немцам сдался?
- Зачем мне это?
- Жить захотел или с политикой Советов не согласен.
- Да что вы такое говорите?
- Ты мне не смог доказать, а думаешь им докажешь? Я, милый, на своем веку столько несправедливости повидал. Десять лет в тюрьме отсидел за то, что на собрании защитил женщину, которая украла в колхозе пару ведер зерна, чтоб прокормить умирающих с голода пятерых детей. Оказался пособником в расхищении социалистической собственности.
- И что же вы предлагаете?
- Да ничего я не предлагаю, просто в бараке ребята говорили о том, сколько мирных жителей эти гады уничтожили, вот и разбередили душу. А для себя я уже все решил, как только представится возможность я этим гадам покажу, на что я способен. За родину свою, за города наши и села, за матерей, жен и детей, а на правительство наше я плевать хочу, как оно на нас наплевало, бросив здесь на произвол судьбы. Это и немцы понимают, вишь с нами как зверствуют. А с военнопленными из Западных стран так себя не ведут, у тех нормальные условия жизни, еда, спортивные соревнования им устраивают, почта из дома, кино показывают, магазинчик для них есть, да им даже свидания с родственниками устраивают. А все благодаря их правительству, которое заботится о них. А вернувшись из плена они еще и жалование получат за все время, которое здесь провели. И никто их не упрекнет и не спросит, как они здесь оказались, а все будут только жалеть.
- Так вы хотите пожертвовать своей жизнью?
- Я уже один раз пожертвовал, заступившись за мать, спасающую своих детей. Стал врагом народа. Вот тогда жизнь моя и кончилась, и если бы не политические заключенные, с которыми я отсиживал свой срок, не знаю, что со мной бы было. Дети мои считай, без меня выросли. Когда меня забрали, сыну было девять, а дочери всего шесть. А жена моя в голодное время с двумя детьми крутилась как белка в колесе, да еще общественное порицание вокруг. Только дети все детство за отца отвечавшие все забывать стали, сын в партию вступил, дочь в комсомол приняли, а тут им батя снова новые неприятности. Нет, не хочу я своим детям жизнь портить, да и жена от меня за столько лет отвыкла. Я ведь только с ссылки вернулся и почти сразу на фронт, только недельку дома и побыл.
- Так неужели не хочется снова домой, к жене, детям? - закончив зашивать рану и забинтовав ее, спросил Саша.
- Домой конечно хочется, только ведь не дадут домой то вернуться, будешь еще долго гнить в советской тюрьме, а из-за этого мои дети снова будут страдать. Лучше я пожертвую собой ради своих же детей и ради своей Родины. К немцам у меня столько ненависти накипело, что и страха больше нет, - спокойно сказал он и, встав направился к выходу, но вдруг остановившись добавил, - а ты попытайся браток, может тебе и повезет.
- У кого же не накипело, - уже в пустоту сказал Саша, вспомнив слова погибшего Никиты, «нельзя победить врага, не научившись его ненавидеть всей душой».
Но сейчас совсем другое занимало все мысли Саши. Мысли о том, что если ему все-таки удастся выжить в этом кошмаре, поверят ли ему там, в Советском Союзе, что он попал в плен случайно, а не стал работать на немцев. «Или все-таки стал? Но ведь так все здесь работают, иначе нельзя, иначе умрешь с голоду. А если не поверят и посадят? Но за что? За мучения, голод, подорванное здоровье, за унижения, за все испытания. Нет, не может быть. Но даже если и поверят, что я не сам сдался в плен, наверняка спросят, почему не боролся, не оказывал сопротивления, когда немцы оказались в палатке. Но я даже и не заметил, как они оказались рядом. Всюду рвались снаряды, трещали автоматные очереди, кричали раненые бойцы, такая неразбериха и хаос. Но ладно я не смог оказать сопротивления, потому что все произошло внезапно, а как же другие? Да просто люди попали в окружение, были ранены или контужены, они что должны были покончить собой? Видимо так. А если так рассуждает наше правительство, тогда точно посадят. Будет ли ждать меня Маша? Да и захочет ли ждать? Нет, Машка будет ждать, и я обещал ей вернуться».
Саша не знал, что такие же мысли посещали каждого советского военнопленного, но ни все могли сказать об этом вслух, да и каждого дома ждала его семья, воспоминания о которой помогали выжить в этих трудных нечеловеческих условиях.
- Вот обожравшаяся русская скотина, - прервал Сашины думы эсэсовец, толкавший перед собой качающегося из стороны в сторону и корчившегося от боли истощенного молоденького паренька державшегося за живот.
- Что с ним произошло? - спросил Саша.
- Мы с Вальтером поспорили сколько колбасы съест этот доходяга. Я дал ему целый круг, а он его весь и сожрал.
- Он может умереть, - сказал Саша.
- Зато сытый умрет, - заржал эсесовец.
Саша знал, что голодные теряют чувство меры и едят до тех пор, пока не начинается рвота, а иногда после длительного голодания переедание даже может привести к смерти. Узнику пришлось делать промывание желудка, после этого он сидел на кушетке, тяжело дыша, и все смотрел в таз на кусочки плавающей в нем розовой жирной колбасы.
- Я два года колбасы не видел, - судорожно сглатывая, сказал он.
- А если еще раз так сделаешь, вообще можешь больше никогда не увидеть, и не только колбасы, а и вообще ничего на этом свете, понятно?
- Я понял, просто не смог себя остановить. У меня постоянно мысли и мечты только о еде. До войны я покушать очень любил, а бабушка для моего растущего организма всегда все вкусненькое готовила, я у нее единственный внук.
- Так вот и думай что делаешь, и бабушка после войны тебя накормит вкусненьким.
- Если доживу, - уныло ответил парень.
- Доживешь, ты молодой, сильный парень.
- Был сильный, а теперь. А до победы доживут только счастливчики, а я невезучий. В кои веки послал бог кусок колбасы, так и тот не достался, а был бы везучий, так сейчас бы сытый был.
- Так это не невезучий, а безголовый. Нет бы, небольшой кусочек съесть, вот тогда бы точно сытый был.
- Так разве ж остановишься?
- Ладно иди, и в следующий раз так больше не делай.
- Следующего раза больше не будет, - тяжело вздохнул парень и с опущенной головой поплелся в свой барак.
Саша не стал звать уборщика, сам убрал и вымыл таз, протер пол и кушетку и подумал,
- Как он сказал этот парень? До победы доживут только счастливчики. Буду ли я этим счастливчиком?