Рецидив

Вынырнув из привычного в последние дни забытья, Мартин понял, что простоял под душем гораздо дольше, чем собирался. Может быть, час, а может, и все полтора, хотя какая разница? Он никуда не торопился, и здесь ему было хорошо, как больше нигде в эту поездку. В гостинице, где Мартин остановился, все было пропитано запахом дезинфекции, неизбежной в условиях тяжелой тропической жары, так что туалетная комната, чистая и просторная, выглядела спасительным островом и в этом неряшливом номере дорогого отеля, и во всем этом нелепом непостижимом городе.
Тело под ледяными струями онемело и потеряло чувствительность, руки не слушались, каждое движение давалось с усилием. Впрочем, в последнее время такое состояние беспокоило Мартина все меньше, становясь нормой жизни. Местный климат совершенно очевидно пришелся не по вкусу его в общем то неприхотливому организму. В первый же день Мартин перегрелся на немилосердно палящем солнце, во второй заработал насморк у неистово производящего прохладу кондиционера, в третий ему не пошла на пользу местная кухня. И сейчас Мартина то бросало в жар, то в озноб, а то и вовсе подступала противная тошнота, а вместе с ней и тяжелое, хмурое расположение духа.
Вода в душе была холодной, однако туалетная комната в виду продолжительности процедуры наполнилась густым паром, так что Мартин, закрутив кран, с трудом отыскал на ощупь сырое полотенце. Первым делом протер зеркало, и бросив взгляд на отражение, отпрянул в испуге, и затем долго стоял, опустив голову, не решаясь взглянуть правде в глаза.
Правда была неумолимо жестокой, и Мартин не мог понять, как он мог так ошибиться и не заметить в пестрой разношерстной толпе ее сурового лика. Как мог принять за болезненную адаптацию симптомы коварного разрушительного недуга, преследующего его зловещей тенью повсюду, куда бы он не направился.
Наверное, дело было в том, что слишком долго удавалось Мартину обмануть свою болезнь, бежать ее, всякий раз вовремя выходя из тела, внутри которого таилась ошибка. И он поверил в свою удачу, в свою недосягаемость, он потерял бдительность, и болезни удалось провести его, подкравшись под покровом чужих одежд, и застав врасплох.
Мартин с усилием поднял в голову и решительно посмотрел на свое отражение. Уперся в холодный свинцовый взгляд на бледном неподвижном лице, напоминающем сейчас застывшую маску.
Почему он? За что? Зачем было недугу выбрать именно его стройное, чуть суховатое тело, его обычно живое красивое лицо, его изящные талантливые руки?
Мартин убрал с глаз длинную иссиня черную волнистую прядь – наследство от отца благородной арабской крови, так же, как и черные с прищуром глаза. Все, что от него осталось. Все прочее - от матери, француженки, русской эмигрантки в четвертом поколении. Ее Мартин не помнил вовсе. Да и как могло быть иначе? Родители погибли, когда Мартину не было и четырех. Он все забыл. Он взрастил в себе привычку не помнить прошлого. Отовсюду уходить и никогда не помнить. И даже образ бабушки Вероны, которая растила Мартина, не воспитывая, любя и потакая всем его интересам, в последнее время стал стираться из памяти.
Кое-как протерев лицо и обмотав вокруг бедер полотенце, Мартин на непослушных ногах добрался до холодильника. Дрожащими руками налил до краев стакан воды, роняя пузырящиеся капли, но выпить не смог - черт знает какую гадость они туда добавляют, чтобы сохранить пригодной к употреблению в таких неблагоприятных условиях, но проглотить это невозможно.
Выйдя на балкон, Мартин застал спускающиеся сумерки. Внизу лежал, сверкая огнями в предвкушении безумной ночи, многомиллионный город. Город безудержных страстей, порывов и азарта. Город раскаленных улиц и распаленных тел. Город, где нет места запретам, где все можно и все через край. Город, молитвой которого есть свобода. Еще один город, в котором не нашлось места Мартину.
В глубине души Мартин был уверен, что как бы ни было прекрасно место, куда его занесло, через время ему все равно захочется его покинуть. Так же, как был уверен, что не пожалел бы и половины своей непутевой жизни за одно только желание остаться. Он все про себя знал, и все таки в который раз не удержался от вопроса. Зачем он здесь? Почему все время в дороге, меняя города и лица вокруг, испытывая нетерпение всякий раз, когда картинка застаивается и декорации подолгу не меняются? От кого или отчего хочет он убежать?
А может, так он пытается найти новые краски и новые звуки – вовне, как все нормальные люди, из раза в раз забывая про свой изъян? Забывая про то, что мир, заточенный внутри его ущербного существа, с болью и стонами рвущийся наружу прекрасной музыкой, и есть его главное предназначение, и другого ему не дано. И расплата за такую забывчивость может оказаться жестокой.
Напряжение внутри нарастало, появились первые признаки ноющей боли, как всегда, сначала в груди. Затем спазм захватит легкие и горло, так что станет невозможно дышать, а потом разольется равномерно по всему телу жаром и болевыми судорогами, выворачивающими нутро наизнанку. Мартин знал, что когда-нибудь это случится в последний раз, что однажды он не выдержит, что ему уготовлен именно такой исход. И сейчас он думал, что вот и наступил тот самый случай. Одно за другим из прошлого стали всплывать воспоминания, сначала смутные, а потом все более явственные, даже те, о которых он давно забыл. Верный признак приближающегося конца.
Мартин был счастливым ребенком. Не смотря на раннюю смерть родителей, они с Вероной жили дружно и весело. Каждое утро Верона начинала с пасьянса, а заканчивала у рояля. Это она дала Мартину его первые уроки, научила слушать и слышать, привила потребность играть. Мартин был уверен, что своим талантом рождать музыку он тоже был обязан ей, хоть это и пришло к нему гораздо позже, уже после ее смерти.
И учеба, и общение давались Мартину легко. Его всюду любили. Где бы он не появился, и сверстники, и взрослые люди тянулись к красивому талантливому молодому человеку, в котором читалось врожденное благородство. Он не всегда отвечал взаимностью, случалось, что сторонился толпы, избегал шумных сборищ, но бывало и так, что охотно принимал в них участие.
В первый раз это случилось, когда ему было пятнадцать. Вернее, начиналось гораздо раньше, но оформилось в осмысленное понимание только тогда. В тот день Мартин понял, что серьезно болен и что ему нужна помощь.
Дальше были инсулиновый шок, нарушенная координация и бесконечные часы тяжелого бреда в искусственном сне... сутки за сутками...
Вернувшись домой, Мартин застал осунувшуюся от горя Верону, ведь он был ее единственной отрадой. Мартин пообещал, что больше никогда ее не покинет, особенно по такому нелепому поводу, уверял, что это было накопившееся переутомление, которое больше никогда не повторится. Он в первый раз обманывал ее, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести, и про себя поклялся, что с этой минуты будет обманывать ее, а заодно и всех вокруг, и дальше. Никто и никогда не увидит больше его боли, не догадается о его страданиях, как бы тяжело ему не пришлось. Никто и никогда не услышит от него ни стона. Никто и никогда не заподозрит о его недуге. Он будет справляться с ним сам, чего бы это ему ни стоило, пусть даже самой жизни.
С тех пор Мартин не помнил своего диагноза. Именно тогда он научился забывать прошлое и идти дальше. И именно тогда он научился терпеть боль.
Однажды его бесконечное терпение чуть было не сослужило ему недобрую службу. Это был простой аппендицит, но не найди его Верона ранним утром в своей постели без сознания после мучительной ночи, все могло бы закончиться трагически. А ведь частенько она не наведывалась до самого вечера, боясь потревожить его в занятиях, в которые он, случалось, уходил с головой.
Наверное, самое важное событие в его судьбе произошло тогда, когда он встретил ее. Правда, Мартин понял это не сразу. Она с первых дней их знакомства стала очень близкой, как будто была создана специально для него. Впрочем, это была первая встреча в его жизни, поэтому он думал тогда, что так бывает всегда, когда сближаются мужчина и женщина.
Он уже смутно помнил ее лицо, и весь ее образ приобрел размытые очертания. И только прямые узкие плечи и маленькая головка, чуть поданная вперед на длинной шее, сохранили четкость изображения в его памяти. Зато ощущение близости, полноты, довершенности, наполненности смыслом и чем то еще невыразимым, тем, ради чего собственно и живут на этом свете, преследовало его мучительным воспоминанием, хотя он не раз молил о пощаде и избавлении.
Они не могли больше просто встречаться, им стало нужно быть вместе всегда. Но именно тогда, когда Мартин стоял на пороге решения, случился этот жестокий приступ. Вся жизнь, со всеми ее особенностями и ограничениями, прошла перед его глазами. Когда Мартин окончательно пришел в себя, он уже знал все ответы.
Что мог он, простой музыкант, втайне страдающий тяжелым недугом, предложить такой, как она? Никогда Мартину не давалось так тяжело понимание того, что его судьба не в его власти, того, насколько он зависит от своего состояния, отказываясь от предложений, требующих четких временных раскладов, вынужденный маневрировать, чтобы выжить в этом жестоком к нему мире. Она заслуживала большего. И Мартин не просто не хотел навязать ей себя, но не смел даже предложить ей самой сделать выбор. Пусть уж лучше в ответе за все будет он один.
Больше Мартин никогда ее не видел и не слышал, только чувствовал, что она где-то есть, и это чувство было еще мучительнее, чем его болезнь.
Мартин снял телефонную трубку, заказал в номер чай. Забыл предупредить, чтобы не несли молока, как это здесь принято, все равно каждый раз остается нетронутым. Опустив трубку на рычаг неумело имитированного под старину аппарата, вернулся к своим мыслям.
Вспомнил, как долго боялся своего недуга, противился ему, упорствовал в своем нежелании снова поддаться и быть истерзанным изнутри. Но болезнь всякий раз брала верх, и Мартину пришлось сменить тактику. В очередной раз, почуяв ее приближение, Мартин понял, что устал от противостояния и сделал решительный шаг навстречу надвигающейся темной силе, позволил ей беспрепятственно войти в себя. И в тот самый миг, когда он готов был к самому худшему, Мартин услышал музыку. Это была мелодия, зародившаяся где-то в глубине его инородного естества, это была его музыка. Трансформация немыслимого напряжения в прекрасное творение, несущая как следствие нечеловеческую усталость и опустошение. Но уж лучше пусть будет опустошение от музыки, рожденной болью, чем одна только боль, нелепый разгул тупой бесплодной стихии. С того дня боль перестала казаться Мартину такой страшной, да возможная смерть тоже.
В следующий раз Мартин повторил случайно освоенный маневр, тщательно записав результат. Затем было еще несколько удачных попыток, а впоследствии такие прорывы творчества стали привычным ритмом его жизни. Так Мартин стал сначала композитором, потом – известным композитором, а спустя время его стали называть маэстро.
Еще больше, чем прежде, Мартин производил впечатление счастливчика, которого любит удача, но он никогда не забывал, какую цену платит за свой успех. Удивлялся только тому, как из боли могут рождаться такие светлые, жизнеутверждающие произведения.
В дверь постучали, девушка принесла чай. Та самая, которая согласилась остаться с ним позапрошлой ночью. Тогда наутро Мартин, увидев ее пухленькие лодыжки и маленькую, с ровно обрезанными пальцами ступню, подумал, до чего же это чужой формат. Он попросил девушку покинуть номер до того, как вернется из бассейна. Почувствовал, что она обиделась. Уходя, он добавил пару лишних бумажек к расчету за услугу.
Сейчас Мартин не испытывал неловкости. Перехватив поднос, посмотрел девушке прямо в лицо, взглядом приглашая ее забыть прошлое. Мол, с ней все в порядке, а вот он - полный идиот, что с такого возьмешь? Девушка сдалась, улыбнулась в ответ, простила.
Пожалуй, Мартина устраивала теперь и его жизнь, и его карьера, и даже отсутствие близких человеческих отношений. Впрочем, была у него еще одна попытка устроить свою судьбу. Как-то Мартину повстречалась женщина, красивая и тонкая, которой он позволил остаться в его жизни.
Она была чуткой – не мешала, появлялась, когда была необходима. Мартину нравилось, что у нее были свои увлечения. Бывало, она подолгу в них пропадала, так что даже заставляла Мартина скучать по ней. К тому же, она оказалась достойной спутницей в его вылазках в большой свет, общительной и интересной. Это было не обязательно, но приятно. Возможно, с ней Мартин мог бы прожить до конца своих дней... или ее дней... Но судьба распорядилась иначе.
Наверное, она слишком его любила, иначе бы никогда так не поступила. Очень скоро она все поняла про Мартина, в том числе и то, что никто не имеет на это права. В один из приступов она пригласила доктора, предварительно исчезнув из его дома навсегда. Знала, что он не спустит, и все-таки пошла на этот шаг.
- Я действительно нуждаюсь в помощи? – Осведомился у доктора Мартин, когда все закончилось.
- Ни в коем случае, - Ответил доктор, - Вы научились с этим жить.
- Так значит, я не болен? – Спросил Мартин с надеждой.
- Давайте договоримся считать это приступом гениальности, - Предложил доктор весело.
- Доктор, но это невыносимо! – Впервые доверился Мартин постороннему человеку.
- А разве есть у вас выбор? – Вопросом ответил невозмутимый доктор.
Доктор исчез, даже не предложив помощи в дальнейшем, а Мартин остался. Снова один.
Теперь он всегда был один. Эпизодические деловые встречи, записи в студии и светские мероприятия не в счет...
Поглядывая на поднос с дымящимся чайником, Мартин предвкушал, как разольется по телу горячий ароматный глоток, как отступит от этого полуденная жара. Но спазм сдавил горло мертвой хваткой, а значит с чаем он уже опоздал.
Тягучий спрут обволакивал тело немой неподвижностью, стало тяжело дышать. А когда жгучей болью сковало все внутри, Мартин подумал, что скорее бы уже случилось неизбежное, чтобы это больше никогда не повторилось. Потому что у него не осталось больше сил терпеть эту муку.
Затуманенное сознание утратило способность мыслить, теперь он мог только молиться. А вместе с молитвой пришла музыка. Сначала первые невнятные аккорды, которые постепенно сложились в радостный мотив, все более уверенный в своем звучании, нарастающий в своей страсти.
Никогда раньше Мартина не рвало изнутри так, как в этот раз. Никогда раньше не слышал он такой прекрасной музыки. Краем сознания Мартин успел пожалеть, что, возможно, на этот раз не удастся записать основные темы, и будущая симфония уйдет вместе с ним.
Вокруг падали со своих мест какие-то предметы, возникающие на бесцельном пути Мартина, с грохотом обрушился карниз, свалив его с ног и запутав в легких занавесках. Лежа на противно теплом полу, Мартин почувствовал, как вместе с последними аккордами из него уходит жизнь...
Все смолкло. Наступила тишина.
Сколько времени прошло? Все еще продолжается сегодня или уже наступило завтра? Мартин открыл глаза.
Значит, еще не конец...
Значит, все еще может повториться...
Снова будет эта нестерпимая боль и невозможность жить дальше... ... ...
Снова будет музыка... Светлая и жизнеутверждающая...