1.

За свою многолетнюю практику юрист Лев Вульфсон ни разу не сталкивался со столь запутанным делом. Другой юрист на его месте потирал бы руки в предвкушении неожиданного прецедента, который мог бы впоследствии получить его имя и обессмертить своего «первооткрывателя», как обессмертила Америка Америго Веспуччи. Но Лёва был очень ответственным человеком. Истина и справедливость стояли для него выше славы. По крайней мере, он старался себе это внушить.

Вчерашний визит семейной пары взбудоражил его профессиональный аппетит, который он лишь ненадолго заглушил бессонной ночью. Вульфсон скрупулезно, как Штирлиц, выстраивал все полученные детали и разрабатывал план дальнейших действий, которые должны были бы вывести злоумышленников на чистую воду. До того, как дело можно было довести до суда, причем суда громкого, нужно было дать им «раскрыться», нужно было, чтобы они сами вытянули загребущие свои руки так, чтобы удобнее было защелкнуть на них наручники…

Лёва был создателем и руководителем юридической фирмы «Тур-Исправ», основной специализацией которой была защита обиженных турфирмами туристов. Первый же выигранный суд снискал ему известность среди «обиженных»: это было дело о Голубых горах в Австралии. Туристка из Сыктывкара, всю жизнь в непосильных трудах копившая деньги на поездку в страну своей мечты, убедилась в том, что Голубые горы на самом деле вовсе не голубые… Моральный ущерб был оценен в 50000 рублей. Пользуясь малой компетентностью областных судов в вопросах географии, лёвина контора постепенно наращивала обороты, хотя и не могла еще соперничать с крупными юридическими фирмами, но Лёва дальновидно делал ставку на узкую специализацию. Правда, со времени своего зарождения в начале девяностых турфирмы России научились обороняться, и не всегда удавалось с налёту выбить компенсацию за просроченный йогурт на шведском столе, но «Тур-Исправ», однако, лаптем щи не хлебал.

Обратившаяся в контору семейная пара была «обижена» на фирму, больше смахивающую на секту; в любом случае, элементы мошенничества были слишком явственны для того, чтобы не бросаться в глаза. Ко всему прочему добавлялся изощренный цинизм со стороны проводников афёры. Дело в том, что потенциальным клиентам предлагалась более чем оригинальная услуга по выбору подходящего места для собственной смерти. «Уйти красиво» - таково было официальное наименование нового направления в туризме. Просили за «эксклюзивный сервис» вроде бы недорого, но всё равно дело пахло плохо с этической точки зрения. К тому же, жалоба есть жалоба: «нет бумаги, нет дела», как говорят американские адвокаты, а в данном случае бумага уже была.

Семейная пара обратилась с жалобой по как раз по поводу «Уйти красиво». Речь шла не о них самих, а о дедушке, которому они оплатили путешествие в последний путь. Выбрав «страну мечты», хитрый старикашка отправился туда за счет сына и невестки, но умирать в срок почему-то не захотел… Оставленная по завещанию трехкомнатная квартира в Москве вновь перешла в пользование пенсионера, к разочарованию его «детей», уже затеявших в ней ремонт. Старик вернулся не только вполне здоровым, но и воодушевленным на дальнейшие подвиги. Он аннулировал завещание, продал квартиру с видом на Москву-реку, купив домик в Тарусе с видом на Оку, а оставшуюся круглую сумму отложил на то, чтобы «повидать мир», а потом уже умереть красиво тогда, когда его Господь призовет. Блаженное состояние дедули родственники объясняли не иначе как сатанинской психологической обработкой со стороны фирмы, отправлявшей его в путешествие уже в пятый раз кряду, и соответственно, материально заинтересованной в таком исходе дела.

Первоначальный диагноз у ветерана, поставленный в онкоцентре, был неутешительный. Исход был вроде бы предрешен, но двухмесячный поход в высокогорья Тибета привел к неожиданной концовке - рак отступил. С медицинской точки зрения такой поворот мог быть объяснен перестройкой организма на молекулярном уровне как следствие смены высот, температурного режима и т.д. С точки зрения эзотерической, исцеление должно было быть признано чудесным. Правда, православный батюшка, к которому дедушка пошел за благословением в дорогу, резко осудил его «паломничество в Бесову Камню» (как русские люди иногда называют гору Кайлас, известную им, несомненно, еще со времен мифической Гипербореи). Однако и этот бдительный священник вряд ли стал бы отрицать факт чудесного исцеления, пусть даже произошедшего на «чужой территории». Любая конфессия имеет право толковать экстраординарные явления в свою пользу. В конце концов, можно считать, что исцеление наступило в процессе занятия спортом, которому предшествовали размышления о своей неправедной жизни, и покаяние.

Тот факт, что дедушка решил уехать в Таиланд и жениться там на молоденькой тайке, натолкнул родственников на мысль, что он окончательно сошел с ума, и что по причине его недееспособности он не может распоряжаться своим имуществом. Без всякого сомнения, хорошо спланированные действия психотерапевтов, действующих под прикрытием «турфирмы», спровоцировали помешательство «клиента»; его подтолкнули к решению о продаже недвижимости и вложении денег в «путешествия”, в ущерб интересам семьи. Попытки обратиться в фирму напрямую с жалобой ни к чему не привели: родственников «жертвы» откровенно «послали», сказав, что они помогают людям не просто «уйти», а уйти «красиво», осуществив напоследок свою мечту, обретя покой не в хосписе, а в красивом месте, среди горных вершин, песчаных барханов, ледяных глыб, на островах, затерянных в океане ну и т.д., но это всё не имеет отношения к эвтаназии, а то, что люди меняют своё недвижимое имущество на мечту перед тем, как самим превратиться в недвижимость, то это их сугубо личное дело, и отношения отцов и детей - не дело фирмы; если есть вопросы, то это к писателю Тургеневу ну и т.п. Одним словом, униженным и оскорбленным жертвам аферистов ничего не оставалось, как обратиться к знатокам юриспруденции…

И молодой лев стал готовиться к прыжку. Было ясно, что лобовая атака ни к чему не приведёт. На поверхности находится лишь самая верхушка айсберга: что скрыто толщей воды, никому пока неизвестно. Единственный способ вывести злоумышленников (если они действительно являются таковыми) на чистую воду - схватить их за руку. Но это потребует проведения настоящей спецоперации… Лёва готов был рискнуть и сыграть роль частного детектива, тем более, что простое представление интересов клиентов в суде переставало удовлетворять его тщеславие: дело могло иметь общественный резонанс, а через него реклама рикошетом ударила бы по всему «Тур-исправу».

Тщеславие! Великая вещь, двигатель прогресса… Тысячу раз неправы те, кто относит тебя к смертным грехам человечества. Да где бы оно было, человечество, если бы не тщеславие отдельных личностей, мечтавших стать великими и знаменитыми, самыми первыми, самыми-самыми! И если не самыми-самыми, то хотя бы чуть-чуть, хотя бы немножко выйти из тени, или побыть в чьей-то тени… И всё ради того, чтобы заметили, чтобы не пропасть вот так, зазря, впустую, анонимно. И кто знает, может быть та, что двадцать лет тому назад отвергла тебя как ничтожество, сегодня вспомнит о тебе, посмотрит на своего нынешнего неудачника мужа, и пожалеет, ох как пожалеет, гадина!

Но тщеславие - от слова «тщета». Сиюминутной и мимолетной славы жаждут те, кто не смог, не стал, не успел… А «человеку дела» слава нужна для рекламы, чтобы дело своё продвигать. Тогда это не тщеславие, тогда это нечто другое. Тогда это уже явление высшего прагматического порядка.

Лёва был прагматиком до мозга костей и именно из прагматизма он пускался в авантюру.

.2.

В качестве «приманки» Лёва решил использовать себя сам. Вероятность того, что его узнают в лицо была крайне мала: оно пока редко где «светилось». Правда, оно мало походило на лицо прощавшегося с жизнью человека, но можно было попробовать другое амплуа, положившись на широкий спектр предложений фирмы, которая должна была сыграть роль «жертвы».

…Лёва с минуту постоял в сквере у сталинской высотки. Фонтан еще не работал, но его должны были включить со дня на день, с окончательным приходом весны. Лёва улыбнулся: в этом доме жил писатель Коробейников, которого укусил за палец Фима из «Шапки» Владимира Войновича. На месте Фимы сейчас был Лёва, а придется ли кого-то кусать за палец или еще за что-то - покажут события, которые вот-вот должны развернуться. Возможно, Лёву сразу раскусят и отправят восвояси, а может наоборот, удастся «внедриться», и тогда сюжет получится очень даже закрученный.

«Штирлиц» оттянул на себя тяжелую дверь и оказался в холле, в котором ничего не изменилось за последние шестьдесят лет. Колонны, капители, мраморная облицовка, хрустальная люстра и бабушка-вахтёрша при входе остались от той легендарной эпохи, когда бородатые и очкастые физики, только что вернувшиеся из лагерей, надевали рюкзаки, брали брезентовые палатки, гитары и снова отправлялись на природу, но уже по доброй воле.

- Мне в «Географию», - бросил Лёва вахтерше, но она отреагировала на эту реплику столь равнодушно, что даже не предложила записаться в книгу посетителей. Поднявшись на лифте на семнадцатый этаж, он оказался в просторном коридоре, в который выходили несколько дверей. Лёва ступил на ковровую дорожку и ощутил чувство легкой зависти… Он вырос на окраине Москвы, в самой худшей её части - на Юго-Востоке, на Ждановской. «Ждань» - громадное пролетарское гетто, в котором задумчивому еврейскому мальчику было страшно показать свой явно не автохтонный нос на соседнюю улицу из-за боязни быть битым не столько из-за своей вызывающе интеллигентской внешности, сколько из-за того, что не с этого квартала. Лёву всегда удивляло, почему люди, живущие в одном городе, в одной стране, чьи деды вместе сражались с немцами в войну, не могут поделить какую-нибудь убогую детскую площадку, на которой по вечерам собираются пить портвейн. И Лёву инстинктивно тянуло в другую, настоящую Москву, где в окнах арбатских переулков виднелись стеллажи с книгами, где букинисты вели свою родословную от первопечатника Федорова, а среди дворников можно было встретить писателя, поэта или художника. Сталинский ампир - это другая Москва, блестящая, по-советски гламурная, по-олимпийски божественная, в которой люди жили в квартирах с высоченными потолками в домах с колоннами и полуколоннами, ибо они сами должны были заменить собою всех богов на небе и на земле. Лёва мечтал жить в таком доме, но провел детство в хрущевской «двушке» в Выхино.

В коридоре стоял штендер: картонный Индиана Джонс в полный рост указывал пальчиком куда-то в левую сторону. Лёва отметил про себя явно незаконное использование чужого художественного образа в коммерческих целях. Подойдя к массивной дубовой двери, он нажал на кнопку звонка. Через минуту щелкнул замок, и Лёва ступил в просторную прихожую. Она оказалась заставленной какими-то ящиками, как будто из-под снарядов. Один из них был намеренно небрежно приоткрыт, и в чреве его виднелись какие-то черепки.

Гостя никто не вышел встречать, хотя из глубины квартиры доносился приглушенный женский голос; очевидно говорили по телефону. Прихожая была отделена от основного помещения тяжелой зеленой бархатной портьерой. За нею располагался коридор, напоминающий скорее лавку старьевщика. Дорожные кожаные сундуки, пара старых патефонов, заржавелое кремневое ружье и винчестер, копья и щиты, шкура крокодила во всю стену, шкура анаконды, африканский тамтам в половину человеческого роста, - это те предметы, которые первыми попались Лёве на глаза, но были еще другие, более мелкие, выложенные в небольших витринах вдоль стен. Там были минералы, ракушки, наконечники стрел, черепки керамики с затейливыми узорами. Лёва отметил про себя, что хозяева подошли к обустройству своего офиса очень творчески и явно не пожалели средств на покупку антикварного антуража. Дела у фирмы шли неплохо; очевидно, в неё работали спецы высшего разряда по «разводу» доверчивых туристов.

Коридор заканчивался дверным проемом, также завешенным портьерами, и Лёва интуитивно догадался, что там и находится «святая святых». Он осторожно раздвинул половинки архаичной портьеры и оказался в просторном кабинете, обстановка которого подтолкнула его на еще более глубокие размышления.

В кабинете никого не было. Прямо напротив входа располагался грузный и широкий стол под зеленым сукном, на котором стояла лампа под зеленым абажуром, массивный бронзовый пюпитр с орлом, видавший виды глобус и черный телефон, которым пользовались, очевидно, еще первые хозяева квартиры. За столом стояли высоченные напольные часы, в по обеим сторонам от них - стеллажи с книгами, многие из них - с золочеными корешками. Слева в стену был встроен широкий камин, на котором были расставлены разные любопытные предметы: ракушки, африканские бронзовые статуэтки и американские керамические сосуды с изображением людей и животных. Стена с одной стороны от камина была завешена барометрами всех видов и форм, а с другой - оружием всех времен и народов. Остальное пространство было отведено старинным картам в рамах, коллекциям экзотических бабочек и гербариям.

У правой стены стояли инкрустированный секретер, диван и некое подобие буфета. Кресла были столь же старинные, как и диван с буфетом, или, по крайней мере, искусно состарены. Пахло кожей и кофе.

Лёва ненадолго поддался очарованию уюта, но прагматик в его душе быстро уступил место романтику. Он прекрасно понимал, что весь этот «антураж» создавался фактически за счет вовлеченных в деятельность «секты» туристов. Наверняка все эти книги в золотых переплетах были простым муляжом, а «старинный» секретер был состряпан каким-нибудь умельцем пару лет назад, глобус выменян на бутылку водки у какого-нибудь алкаша, а черепки приобретены задешево у черных археологов. Лёва подошел к стеллажу с книгами и притянул за корешок одну из них. Это был Жюль Верн, «Школа Робинзонов», французское издание начала 1900-х годов. Лёва быстро пролистал книжку, даже понюхал её: она была самой настоящей, никакой не муляж и даже не репринт. Невозможно задешево подделать старую бумагу, глубину шрифта и цветные литографии. Эпоха модерна дыхнула на Лёву непередаваемым книжным шармом. В этот момент запах кофе неожиданно усилился, часы громко пробили полдень, и кто-то резко кашлянул у Лёвы за спиной.

.3.

- Вы кофе какой предпочитаете: молотый, растворимый, с молоком, сахаром или без? Кофе в среднем роде или в мужском?

Лёва обернулся. На него смотрел человек лет сорока, бритый ёжиком, плотного телосложения, ничем не напоминающий ни Индиану Джонса, ни Аллана Квотермейна, и скорее смахивающий на добродушного Ивана Ильича Обломова. Его взгляд был спокоен, речь медленна и несуетлива, но в глазах мелькал какой-то озорной и чуть насмешливый огонёк.

- Я, с Вашего позволения, предпочитаю кофе в мужском роде…- ответил Лёва, улыбнувшись со всей любезностью, на которую был способен в улыбке.

- Я так и думал! Сразу видно, что Вы человек интеллигентный… Люди нашего круга не должны поступаться принципами. Помните, как в свое время Нина Андреева сказала на всю страну: «Не могу поступиться принципами!»

Лёва с трудом помнил, кто такая Нина Андреева и какие в её время были принципы. «Зубы заговаривает с ходу» - мелькнуло у Лёвы в голове чисто профессиональное.

- Я предлагаю Вам попробовать абиссинский кофе, прямо с прародины кофе и всего человечества! - продолжал человек и тут же продолжил: - Если хотите к кофе еще чего-нибудь, будь то ликёр, коньяк, то мы имеем большой выбор к удовольствию наших гостей. Все напитки - оригинального производства и розлива.

- А шампанского у вас нет? - спросил Лёва.
- Шампанское есть, но это на потом, по завершению, так сказать, - ответил человек серьёзно.
- По завершению чего? - столь же серьезно спросил Лёва.
- Ну, сами знаете чего, не зря же к нам пришли…
- А я, может, и не знаю. Я к вам, может, случайно зашел! - отпарировал Лёва, стараясь придать голосу подчеркнуто вызывающие нотки.
- Ну что вы! - улыбнулся человек, - Случайности случаются редко. Вот вы книгу с полки достали, а ведь тоже не просто так. Могли бы другую взять, но нет, взяли именно эту! А почему? Потому что так надо было, потому что кто-то на что-то хочет указать, а мы иногда не прислушиваемся…
- Я по-французски не читаю! - пожал плечами Вульфсон.
- …И очень зря. Я вот, к примеру, на пяти языках читаю. Очень удобно, знаете ли: приходишь в книжный магазин, и тебе всё равно, на каком языке нужная тебе книга. Хотя, признаюсь честно, я как Ленин: языков знаю много, но чисто утилитарно, в рамках необходимого минимума, только чтобы революцию сделать…
- Но вы же не Ленин, - усмехнулся Лёва.
- Да и вы не Бронштейн, я полагаю, - деланно засмеялся хозяин заведения и жестом пригласил сесть.

Лёва уселся в кожаном кресле, а «хозяин» между тем достал откуда-то из-под бронзовой птички визитку и протянул гостю. На ней значилось:

----------------------------------
НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ

«ГЕОГРАФИЯ»

----------------------------------

Кроме обычной контактной информации визитка ни о чем больше не сообщала. Между тем в кабинет из-за портьеры незаметно и бесшумно вплыла какая-то девица и поставила на стол изящный поднос с серебряным кофейником и двумя чашечками. Лёва не успел толком разглядеть девицу, настолько быстро и бесшумно она уплыла обратно.

Кофе был просто замечательный. Пока Вульфсон пил, Баландинский задумчиво сидел, флегматично заложив ногу за ногу и мало интересуясь божественным напитком. Эта пауза была очень на руку Лёве. Он пытался обдумать тактику дальнейшего поведения. Можно было сколь угодно долго состязаться в остроумии, но пора было от прелюдии переходить к делу.

Лёва поставил пустую чашку на поднос и откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что он готов к дальнейшему диалогу. К его удивлению, Баландинский продолжал отрешенно смотреть куда-то мимо Лёвы, нисколько не интересуясь своим визави. Так прошло минуты три. Наконец, Лёва решил взять инициативу в свои руки.

- Николай! Я много наслышан о Вашей компании… и друзья недавно через вас ездили, очень понравилось (про друзей Лёва ляпнул зря; сразу пожалел, но было уже поздно), и вот, хочу сам отправиться настоящее приключенческое путешествие, чтобы не только отдохнуть, но и испытать себя!…

Баландинский молча кивнул, как-то грустно вздохнул, и сказал очень серьезно:
-Насчет отдыха это не к нам. У нас слово «отдых» считается ругательным. Тот, кто на отдых рассчитывает, попадает не в свою тарелку, а в чужую уже поздно бывает смотреть. Недавно побывали на боливийском Альтиплано: высота, холод, но красиво… Так вот к нам в группу один московский финансист Андрюша записался, молоденький такой... Мы думали, что у него глисты, поскольку он всё время есть хотел. Даже на экскурсии не ходил, боялся пропустить прием пищи…Встанет утром, так перед завтраком спросит, а что на обед и на ужин. Ходил всё время с озабоченным лицом. Есть такой тип туриста: с первого до последнего дня всё время чем-то озабочен, ждёт подвоха, полон подозрений, что его обманывают, на нём экономят и наживаются. И исправить их нельзя уже, ибо не дожив до тридцати эти люди уже в душе глубокие старики, брюзгливые и надоедливые. Их можно только терпеть, знаете ли, … до конца. А куда девать-то прикажете? На берег не спишешь, не на корабле ведь… Сидели как-то на берегу озера в столовой, так он вдоль чужих столов прошелся, посмотрел, что иностранцы едят. Решил, что их лучше кормят, чем его. Они на завтрак тосты с маслицем, а мы макароны с яичницей и салатами наворачиваем, но ему всё мало, он же решил уже, что его обманывают, и на нём экономят, еды не докладывают. К счастью, конечно, таких, с глистами в голове, не так много…

Но в принципе, конечно, мы можем клиенту предложить отдых. Чудесные места есть. Например, недавно начали осваивать новое направление - острова Анжу. Остров Генриетты, остров Жанетты. Помните, как Миронов пел в «Соломенной шляпке»?

- Помню, помню, - улыбнулся Лёва. - А туда далеко лететь? Это в Океании где-то?
- Ну да, в Океании… но в несколько иной. В другую сторону немного…
- Правда, не люблю я понапрасну и подолгу на солнце жариться, - пошел на попятную Лёва.
- Да там особо не пожаришься, хотя в это время года солнца там хоть отбавляй, что днём, что ночью, - успокоил Баландинский и неожиданно перешел на патетику: - Мне вот вообще южные широты надоели, хочется чего-то родного, северного, где мало людей. Но народу родного не надо! Как говорится, «что имеем не храним». Хочешь показать им красоту земли русской, или там, скажем, чувашской или татарской, а тебе говорят: «Нет, дядя Коль, поехали лучше в Африку, в тупым, жадным, грязным и вонючим ниггерам!»

Вульфсона передернуло от такого вызывающего и явно провокационного выражения расизма; Баландинский это заметил и сразу придал лицу как можно более добродушное выражение.

- Да, очень многие после наших совместных путешествий становятся расистами. Но может миссия «Географии» и состоит в том, чтобы подчеркивать роль белого человека в истории великих географических открытий и вообще в создании общемировой цивилизации? Люди сами делают нужные выводы…

Лёва подумал, что дело принимает совсем уже интересный оборот. Осталось только подождать, когда с негров геноссе Баландинский переключится на евреев.

- А о «Союзе эфиопских фашистов» слышали? - спросил Баландинский, и взглянув на взметнувшиеся кверху густые лёвины брови, встал и зашагал по комнате, явно входя в раж:

- На всех древних картах, прежде всего картах Эратосфена и Геродота, Плиния и Птолемеев, Африка южнее Сахары обозначалась как Эфиопия. Сегодняшняя Эфиопия - единственная страна, сохранявшая независимость на протяжении всей эпохи, когда Британия, Франция, Бельгия, Германия, Италия делили Африку. Даже Египет превратился в полуколонию англичан! А эфиопы держались! Они создали древнейшее после Египта государство в Африке. Сын царицы Савской и царя Соломона Менелик вывез из Иерусалима «Ковчег Завета». Древние эфиопы переняли у своих аравийских соседей древнесемитскую письменность, впоследствии полностью исчезнувшую. Эфиопы даже внешне мало напоминают своих нынешних африканских негритянских соседей. Это семиты с тонкими чертами лица и с кожей цвета какао… Так почему бы эфиопам не занять то место в истории, какое они заслуживают более чем кто-либо в Африке? Муамар Каддафи претендует на роль всеафриканского мессии, но он араб, а арабы всегда были угнетателями африканских народов. Эфиопия может принести Африке свет! Великая Эфиопия, от Индийского до Атлантического океана!!!

Вульфсон был поражен до глубины души. Такого спектакля он никак не ожидал. Явно довольный произведенным эффектом, Баландинский склонился над Лёвой и произнес заговорщеским тоном, глядя Лёве прямо в глаза:
- Заметьте, никто и никогда не решится противостоять этой идее. Никто и никогда! А почему? Да потому что, во-первых, этот мегапроект может быть отличным противовесом исламизации Африки, в во-вторых, эфиопы - семиты, а никто не захочет, чтобы на него навесили ярлык антисемита…

Вульфсон почувствовал себя так, как будто он стоит на сцене, а «мясник-фокусник» мечет в него ножи. Аккуратно так мечет, ровно, но всё равно как-то не по себе. Вот-вот нож воткнется прямо в переносицу, но нет, он летит прямо по намеченной траектории. Если всё это было плановой психологической обработкой «новичка», то следовало со своей стороны подыграть. Если же он «дезавуирован» в качестве «засланного казачка», то добровольное участие в «шоу Баландинского» было уже бессмысленным. Но Лёва решил не спешить и включиться в игру.

- А вот давайте как раз поговорим об Эфиопии, - начал по-деловому Лёва. - Меня эта страна очень даже интересует, тем более, что о Вас я слышал как о главном специалисте по этой стране….
- Ну, к лести я человек равнодушный, но отмечу только, что мы действительно были первыми, кто наладил набор и отправку групп в Эфиопию на постоянной основе. Должен же кто-то быть первым! Правда, Эфиопия многих ломает физически и морально (прежде всего морально), но зато оттуда возвращаются настоящими героями-путешественниками, а не горе-путешественниками, и зачастую влюбляются в Африку на долгие годы… Дороги там плохие, гостиницы еще хуже, народ похабно приставучий, но мы сразу предупреждаем: “Ребята, вам будет там так плохо, как еще не было никогда!». Туристы улыбаются; думают, что шутим… Но мы не шутим, а говорим правду, а потому какие потом могут быть претензии, правда?

«Претензии» - это уже лёвина стезя, и это слово было для него сигнальным. У кого-то другого претензий могло бы и не быть, но токмо не у Лёвы! И никакая предварительная психобработка здесь бы не помогла, лёвино правосудие было бы неумолимо и беспощадно.

-…Вообще, - продолжал тему главарь «Географии», - я слышал от коллег мнение, что у нас надо учиться: нам платят деньги за то, за что на других подают в суд. Посмотрите, суды завалены жалобами на «обычные» турфирмы от «обычных» туристов, при этом все они вместе настолько бесцветны, как и «обычный» стиральный порошок. Завидуют коллеги… В туризме, как и в шоу-бизнесе - все тебе улыбаются, но все тебя дружно ненавидят. Мозгов-то у самих не хватает! Хотя что может быть проще: подобрать идею на дороге и превратить её в деньги? Но это долго и хлопотно. Гораздо проще и дешевле подождать, когда подберет и сделает кто-то другой, а потом уже пристроиться сбоку или в хвосте и собирать пенки с готовенького. А свернёт «первопроходец» шею, тоже хорошо: другим будет наука, что туда ходить не надо. Но быть первопроходцем всё-таки лучше, чем эпигоном!

«М-да», - подумал Вульфсон, - «С самооценкой у него всё в порядке. Очень самоуверенный товарищ… Впрочем, возможно право имеет… ну да посмотрим, кто кого».

- Скажите, - перешел в наступление Лёва, - А что за услуга у вас такая интересная есть - «Умереть красиво»?
- Не «умереть», а «уйти»! - поправил мэтр, наставнически подняв указательный палец. - Вместо того, чтобы лежать в постели, стонать, мучить своих родных, заставляя их выносить из-под себя судно, не лучше ли зафрахтовать иное судно и отправится на нём, скажем, в кругосветное плавание, а когда пробьет час, опустить свои бренные останки на дно океана, на ложе из кораллов? Или подняться к заоблачным снежным вершинам и там найти свой покой, не мучаясь и не страдая, а просто уснув на каком-нибудь леднике?

- Всё это конечно здорово, но как-то попахивает… - попытался было возразить юрист, но креативный географ тут же его прервал:

- …Самоубийством, хотите сказать? Нет, нет и еще раз нет! Это не вмешательство в Божественный промысел: уж если Бог решил кого-то к себе призвать, он это сделает независимо от чьей-то земной воли и желания. Представьте себе: человек знает, что смертный час его близок. У него есть шанс (последний шанс) сбросить с себя весь груз земных забот, осуществить мечту, от которой отмахивался всю жизнь, понять, что вся жизнь его стоит этих последних месяцев, недель, а может и дней. Он хочет прожить их ярко и уйти достойно, красиво, а не ворочаясь в больнице в собственной моче под взгляды своих благодарных детишек, которые только и ждут того, когда ты скорее сдохнешь и они смогут наконец въехать в твою квартиру, и выкинуть на помойку всё то, чем ты жил и что теперь никому уже не нужно…

- А у Вас самого дети есть? - спросил Вульфсон?
- Есть, - улыбнулся Баландинский, - но они еще слишком маленькие для того, чтобы делить имущество своего безумно любящего папочки…
- Вот видите! Когда вырастут, тоже от них в горах Тибета будете скрываться?
- Поживём - увидим, - твердо произнёс теоретик «красивого ухода» , всем своим видом показав, что обсуждение проекта закончено.

- Перейдем к рассмотрению моего вопроса, - сказал Лёва деловито. - Помирать нам рановато, но я хотел бы поехать с вами в Эфиопию, которую вы, как я вижу, очень любите. Что посоветуете для затравки?
- Настоятельно рекомендую отправиться на юг страны, к кушитским племенам Долины Омо. Уходящая, исчезающая натура, знаете ли. Очень скоро такого нигде уже не увидишь. Всё по-настоящему, по-взрослому. Никакой театральной постановки, никаких потемкинских деревень! Мало комфорта, но море впечатлений. Фотографии получаются просто супер. Все ваши друзья обзавидуются, хотя кое-то будет в ужасе. Но незачем обращать внимание на робких духом; для большинства вы вернетесь героем. Девушки будут за вами табунами ходить!
- Ну, вы уже столько туристов туда успели свозить, мало кого удивить можно, - наигранно засмущался Лёва.
- А мы…, знаете что? Мы сделаем спецпрограмму конкретно под вас! Квест-тур по Эфиопии! В финале - приз. Какой - сюрприз…

Баландинский посмотрел на Вульфсона столь хитрым взглядом, что тому на мгновение стало не по себе. Наступал момент, когда нужно было принимать решение, идти ва-банк, рисковать собой и даже более того - собственными деньгами. Но Лёва тут же внушил себе, что он ничем не рискует: если здесь какой-то подвох, то он как юрист быстро выведет «Маэстро Географии» на чистую воду. Если нет подвоха, то он просто смотается за границу, хоть и за свой счет.

- Квест - это интересно, - собравшись духом, выпалил Лёва. - Хотелось бы ознакомиться с условиями.
- Условия просты и демократичны. Стоимость - три тысячи триста тридцать три доллара и тридцать три цента плюс авиабилеты. Виза ставится в аэропорту еще за двадцатник. Билет - не более пятисот, можно даже еще дешевле поискать. Квест начинается прямо в Москве, задание первого этапа получаете по электронной почте. Дальше - в реальном пространстве. Предпочитаем безналичную оплату с личного или фирменного счета. С зарубежных счетов можем получать перечисления на валютный счет. Бланк договора с реквизитами можете получить у секретаря.

Аудиенция была окончена. «Командор» взял со стола томик Жюля Верна, положенный Лёвой на зеленое сукно в начале беседы и вставил его в книжный ряд на законное место. При этом он как-то странно и задумчиво усмехнулся и похлопал книгу по корешку, но в следующий момент развернулся и улыбнулся Лёве самой светлой и радостной улыбкой, на которую, по всей видимости, он был способен. Он распахнул объятия так широко, что казалось, будто он вот-вот бросится Вульфсону на шею и задушит его, осыпав поцелуями, но дело ограничилось всего лишь крепким рукопожатием.

… Когда Лёва вышел из высотки, он заметил, что фонтан в сквере заработал. Неожиданные звуки заставили Лёву вздрогнуть - в зоопарке проревел гиппопотам и протрубил слон. Мимо прошел африканский студент с плакатом, рекламирующим студию искусственного загара. Но Лёва собирался заполучить бронзовый загар естественным путём, причем в самом ближайшем будущем.

.4.

Несколько дней Лёву никто не беспокоил. Казалось даже, что про него злонамеренно забыли несмотря на исправно сделанный денежный перевод, но как-то ближе к ночи в лёвин электронный ящик упало письмо, содержащую забавную инструкцию по дальнейшим действиям. От него требовалось явиться за неким «свитком» в условленное место, которое следовало найти, руководствуясь описанием, полным поэтических сравнений:

«Там, где начало всех дорог, где распростерт поверженный дракон, где опрокинут был цареубийца, где шар земной в руках отроковицы… укажет путь подземный ход, ведущий к городу железной битвы…» и т.п.

«Креативно, но не сложно», - решил Вульфсон. Совершенно очевидно, что квест был рассчитан на людей, знавших свой город и историю своей страны на необходимом минимальном уровне. «Начало всех дорог» - нулевой километр у Иверской часовни. «Поверженный дракон» лежал под копытами коня маршала Жукова, что смотрел на Манежную площадь. Как опрокидывали «цареубийцу» Лёва видел собственными глазами: в 1991 году с постамента стянули Якова Свердлова. Под «подземным ходом» Баландинский вне всякого сомнения имел ввиду метро. Городом, с которым могли ассоциироваться железо и битва, мог быть Курск. До «Курской» от «поверженного дракона» можно было добраться с «Площади Революции». Осталось только идентифицировать «отроковицу». Очевидно, именно с ней могла быть связана сама «передача» заветного свитка. Вряд ли его спрятали в пасти дракона под конем маршала Жукова. Но в голову Вульфсона пока ничего не приходило. Нужно было отправиться в метро и там найти подсказку.

Лёва прошел вдоль рядов бронзовых скульптур, мимо отполированных револьверов и собачьих морд. Вспомнив, что в описании фигурировал Курск, он вышел к перрону, с которого поезда идут в сторону «Курской», и решил пройти до конца к головному вагону. И тут Лёва крякнул от удовольствия и удовлетворения собственной сообразительностью: слева в нише стояли две бронзовые девочки и внимательно изучали глобус. На эту композицию редко обращают внимание, всех больше привлекают пограничники и моряки. Вполне логично, что склонный к театральным эффектам Баландинский решил задействовать монументальных школьниц в своих делах и делишках.

В столь поздний час на платформе почти никого не было. Лёва оглянулся, и стал внимательно изучать скульптуру. Шальная догадка прострелила ему голову, и презрев осторожность и камеры наружного наблюдения, Лёва запустил руку обеим школьницам пониже спины. Пальцы сразу нащупали «инородное тело», и в следующее мгновение под шум приближающегося поезда они извлекли оттуда свернутый в трубочку и перевязанный ленточкой бумажный пакет. Быстро засунув его за пазуху, Лёва шмыгнул в вагон. Он ждал за собой погони, поскольку передача «материалов» таким хитроумным способом могла привлечь внимание тех, кто следит за общественной безопасностью, а рассказы про квест и про племена Южной Эфиопии могли бы их сразу не убедить.

Сделав для «заметания следов» три пересадки, Лёва наконец решился развернуть пакет. В конверте из темной плотной и грубой бумаги лежал распечатанный на мягкой фактурной рисовой бумаге электронный авиабилет до Аддис-Абебы на послезавтра. Страховой полис был распечатан на обычной бумаге: вряд ли в страховой компании стали бы потакать «географическим» причудам. Больше в конверте ничего не было. Очевидно, дальнейшие действия должны были определяться на месте, а лишних вопросов Вольфсон решил не задавать, чтобы наиболее достоверно подыграть осуществлению «великого замысла». …Перелет в Аддис-Абебу через Каир прошел планово, без задержек и происшествий. Прилетев в главный международный эфиопский аэропорт Боле, Вульфсон оформил визу по прилету, обменял доллары на эфиопские бырры мелкими купюрами (на этот счет он был подробно проинструктирован еще при оформлении «квест-тура»). На лужайке перед аэропортом его ждал человек средник лет с шоколадной кожей и лицом человека, окончившего как минимум Университет в Аддис-Абебе и техникум в Воронеже. В руках его была табличка с русскими словами «География. Москва». Несомненно, это был кто-то из связных «Географии», который должен был передать основному и единственному участнику квест-тура очередное задание. Однако, человек просто улыбнулся, поздоровался по-русски, взял лёвин рюкзак и жестом пригласил в машину. Это был приличный с виду лендкрузер «Тойота», на котором ездит вся Африка и вообще все те континенты, не могущие похвастать качеством своих дорог.

Соломон, как звали встречающего, сносно говорил по-русски. Он пообещал завтра утром заехать за Лёвой в отель и показать ему Аддис-Абебу во всей красе, а пока предложил выспаться, ибо время было позднее, вернее, раннее, ибо уже начинал брезжить рассвет.

Лёва был крайне удивлен, когда его подвезли не куда-нибудь, а к отелю “Sheraton”. Такая «расточительность» была не характерна для «Географии», приучавшей своих клиентов к стандартам очень средней категории. Еще больше был удивлен Лёва, когда ему заявили, что на завтра у него запланирован обед с какими-то очень важными людьми, чуть ли не из министерств туризма, транспорта, авиации и т.п. По причине своего крайне сонного состояния Лёва не возражал; если согласно великому и тайному замыслу ему нужно было обедать с этими людьми, он был готов к этому.

На следующее утро за Лёвой заехал Соломон и провел для него довольно стандартную экскурсию по городу, показав дворец Менелика Второго на горе Энтото, музей с останками австралопитечки Люси и заведя в несколько антикварных лавок. Лёва отказался покупать шкуру леопарда и статуэтки из слоновой кости, так как он был ответственным путешественником и искренне любил природу. Он ограничился только шерстяной накидкой «шаммой», так как в Аддис-Абебе оказалось довольно зябко, да и в дороге теплые вещи могли сгодиться.

Вульфсон решил, как говорится, не сопротивляться, а расслабиться и получать удовольствие. Когда Соломон (прозванный Лёвой ласково Моней) вывез его за пределы города, он не спросил, зачем для званого и без сомнения торжественного обеда его везут через трущобные задворки эфиопской столицы. В конце концов, иногда очень даже приличные рестораны находятся на окраинах городов, да и сам отель «Шератон» окружают отнюдь не виллы нуворишей. Однако Лёва был несколько смущён, когда их джип подъехал к некому подобию аэродрома, причем далеко не международного… Вдоль ограждения из колючей проволоки флегматично прохаживались люди в военной форме - счастливчики из сельской бедноты, которым удалось пристроиться на государственную службу. Моня притормозил у пестрого шатра, в каких обычно устраиваются летние кафе на московских пляжах. Внутри наши друзья обнаружили сидящих за круглым столом солидных мужчин в костюмах и при галстуках; только один из них был в офицерской форме. При появлении Лёвы и Мони они встали и пожали обоим руки.

Стол был уставлен круглыми подносами с аппетитными блинами инжеры, на которых красовались горочки острых приправ. Обычно от инжеры отрывают кусочки руками, забирают в них сочные мясные или овощные соусы, иногда куски мяса, курицы, тушеные яйца, и отправляют в рот. Сами эфиопы предпочитают ингредиенты поострее. Запивают пивом или теджем - разновидностью довольно крепкой медовухи, которую подают в круглых стеклянных бутылках. Завершает трапезу крепкий абиссинский кофе, с которым Лёва имел уже честь познакомиться несколько дней назад.

Новые знакомые Лёвы оказались, по их словам, действительно представителями министерств туризма, транспорта, был среди них профессор университета Аддис-Абебы, а генерал оказался ветераном эфиопо-сомалийской войны 1978 года. Оба последних хорошо говорили по-русски. Лёва всё силился понять, почему он здесь, почему они здесь, и что им от него нужно, но в конце концов решил, что Баландинскому из Москвы это всё равно виднее, чем ему в Аддис-Абебе. Тост следовал за тостом. Пили за дружбу между Эфиопией и СССР, за дружбу между Россией и Эфиопией, за Пушкина, за Боба Марли, за Хайле Селассие и за Менелика, за царицу Савскую, и за царя Соломона, за евреев в Эфиопии, и за эфиопов в Израиле. Пили за Лёву, за его мужество приехать в Эфиопию, за его бесстрашие и решимость выполнить возложенную на него Родиной великую миссию, за то, что Россия и Эфиопия будут вечно ему благодарны, и обе страны его может быть даже наградят, наконец, выпили за «Географию» и Баландинского. Вольфсону дали в руки автомат Калашникова, накинули генеральский китель и надели генеральскую же фуражку, которая сползла набекрень, поскольку размер генеральской головы был больше. Под конец, Лёва пал на колени и облобызал эфиопский флаг, а вслед за этим - и всех своих новых эфиопских друзей, девушку, разносившую тедж и подносы с инжерой, и денщика, нашептывавшего генералу какое-то донесение, предварительно погрозив ему грозно пальчиком - «А шептунов - на мороз! Шептаться нехорошо!». Абиссинский кофе Лёва влил себе в глотку прямо из кофейника, но это ему уже не могло помочь. Тедж оказался необычно крепким, очевидно, особой выдержки. Вспомнив про мега-проект по созданию Союза Эфиопских Фашистов, Вульфсон вскинул к небу ладонь и крикнул «Хайль Селассие!», и тут же повалился в кресло…

.5.

Говорят, что в Африке снятся удивительные сны. Как общепризнанная прародина человечества, Африка возвращает к давно забытым образам и дарит никогда не испытанные ощущения. Вульфсону снилось, что он бредет по бескрайней саванне, заросшей высокой слоновьей травой. Саванна золотилась лучами заходящего солнца. Рядом с ним брела малышка-австралопитечка; она смотрела на Лёву нежными глазами из-под по первобытному выпуклых надбровных дуг, её пухлые губы, обрамленные волнистой шерстью, звали к поцелуям. «Люся, Люсенька!..» - шептал Вульфсон и его рука как бы сама собой легла на её левую ягодицу. Вдруг обеих влюбленных накрыла тень - издавая какой-то зловещий рокот над саванной летел гигантский птеродактиль. Люси жалобно завыла, и тот же момент ужасная птица схватила Лёву и устремила его к небесам… Он летел над землей, и ветер зверски свистел у него в ушах. Когти цепко держали тело отважного юриста. Птеродактиль направлялся к высокой скале. Там, безо всякого сомнения, находилось его гнездо, в котором он хотел скормить Вульфсона своим птенцам. Лёве было плохо, его мутило, хотелось блевать, он отчаянно дергался, пытаясь вырваться из когтей ископаемого монстра. Вдруг, неожиданно, птеродактиль начал стремительно снижаться, нарезая круги. Через несколько мгновений Лёва оказался брошенным на землю, а птеродактиль стал быстро подниматься снова вверх, обдавая Лёву потоками воздуха вперемешку с пылью и песком. Лёва начал задыхаться и очнулся в нашем мире…

Он лежал на выжженной солнцем жесткой траве. Вверх строго вертикально поднимался вертолет. Вокруг никого не было. На ветвях акации трепалась ветром купленная им в Аддис-Абебе шамма. Еще дальше из земли торчал серый фаллос термитника. Вертолет стремительно удалялся. Вульфсон прощупал карманы. Ни денег, ни документов не было. Не было ничего, даже дальнейшей инструкции от Баландинского.

Вульфсон снова закрыл глаза чтобы досмотреть сон до конца и затем проснуться. Но это не помогло. Пробуждение было свершившимся фактом. Тело Вульфсона было распростерто посреди африканской саванны, оно лежало, придавленное грузом неопровержимых улик, которые, впрочем, невозможно было использовать. По крайней мере, необходимо было вернуться в нормальное состояние, а для этого - добраться до ближайшего человеческого жилья и оттуда позвонить. Телефон российского консульства Вульфсон не знал, но можно было связаться с местной полицией, и там точно чем-нибудь помогли бы.

Голова гудела, тем не менее Лёва сделал над собою усилие и выпрямился в полный рост. Ландшафт кругом не сулил ничего хорошего. Вокруг расстилалась волнистая саванна с торчащими тут и там термитниками и зонтичными акациями. Вдали синели какие-то невысокие горы. Над головой голубело небо с громадными кучевыми облаками. Воздух был освежаем ветром средней интенсивности, который колыхал светлую опушку высоких трав. Несмотря на всю мерзость, которая царила в душе у Вульфсона, он не мог не отметить про себя, что представшая перед ним картина была воистину чарующей.

Тем временем, нужно было двигаться. Куда именно, он не мог сообразить. Географию Лёва знал плохо, перспектива заброски в Эфиопию возникла столь спонтанно, что не было достаточно времени, чтобы как следует подготовиться. Да и Эфиопия ли это? Может быть, Лёву «доставили» в Кению, Уганду или, не приведи Господи, в Судан или Конго, а об этих странах ничего хорошего слышать не приходилось.

Лёва решил рассуждать логически. Какими ориентирами он располагает? Никакими. Какими средствами связи? Никакими… Из одежды: рубашка, джинсы, туфли, которые предназначались для прогулки по Аддис-Абебе, но в саванне долго не протянут. Плюс ко всему накидка-шамма, которая могла согреть и при случае защитить от дождя. Продовольствие? Никакого, и это, пожалуй, пугало больше всего. Охотиться Лёва не умел; в Москве охотничьи навыки ни к чему. Да и пока непонятно было, на кого охотиться, и не будут ли охотиться на него самого. И всё же какой-то лучик надежды у Вульфсона был…

Сопоставив исходные данные, Лёва пришел в выводу, что он всё еще в Эфиопии. Если вертолет вылетел из Аддис-Абебы, вряд ли он смог бы улететь слишком далеко, в другую страну. С другой стороны, если всё это было частью «квеста Баландинского», то вряд ли Лёву забросили бы в какую-нибудь Тмутаракань, а это значит, что рано или поздно либо Лёва наткнется на людей, дорогу, деревню, либо его обнаружат «случайно». Но это в том случае, если «это» - действительно квест. Если нет, то это могло означать самое худшее: Льва Вульфсона раскусили сразу, еще в Москве у камина, и теперь над ним решили жестоко поиздеваться. И теперь рассчитывать приходилось только на себя.

Идти нужно было наобум. Но шагать в любом направлении - безумие, так как можно начать описывать круги, что случалось со многими горе-путешественниками. Вульфсон решил идти в сторону «Синих гор», как он их окрестил. Возможно, они лежали в самом сердце Африки, но в любом случае гарантировали хоть какой-то ориентир. И Лёва пошел…

Короткие субэкваториальные сумерки застали Лёву в зарослях молодых акаций. Пока ему не встретилось никаких следов дороги или хотя бы автомобильной колеи. Места представлялись дикими. Радовало то, что не было и следов хищных зверей, хотя Лев вряд ли смог отличить след настоящего льва от ослиного. Ветер понемногу стих. Температура была довольно комфортна; не было той духоты, которую обычно ожидают от этих широт. Нужно было располагаться на ночлег. Ужин Вульфсон мысленно отдал Баландинскому, но вот жажда давала о себе знать. Сказывался еще пост-алкогольный «сушняк». Выбрав место без коварных колючек акаций, Лёва разложил шамму прямо на земле и устроился на ней, свернувшись калачиком. Комары, жуки, муравьи, сороконожки его уже мало волновали. Он испытывал зверскую усталость. Ощущение злобы сменилось чувством безнадежности, которая переросла в равнодушие. Если суждено подхватить малярию, то первый приступ настигнет лишь через несколько дней, а за это время кто-нибудь его подберет и доставит до ближайшей больницы. А если нет… то на нет и суда нет! Юрист при этой мысли усмехнулся, зевнул и заснул. Ему ничего не снилось.

… Африканское утро встретило прохладой. Лёва встал и закутался в шамму. Горячий кофе или чай не предполагался программой тура на данном этапе, и Лёва решил сразу двигать дальше. Он шел примерно до полудня. Горы постепенно приближались. По крайней мере, так ему казалось. Пару раз шипы упавших веток акаций, коварно затаившиеся в чахлой траве, чуть было насквозь не пробивали его стертые стопы. Белые еще вчера туфли потеряли свой цвет. Из пучков травы Лева свил себе некое подобие панамы, смотревшейся со стороны нелепо и страшно, но в данной ситуации человека мало волнуют такие вещи. Полуденную жару Лёва решил переждать под раскидистым деревом. Соснув пару часов, он продолжил свой путь скорби. В животе урчало, в горле - горело.

Лёва заметил, что постепенно частота деревьев возросла: впереди темнел уже настоящий лес. Его это обеспокоило: одно дело пересекать почти открытую местность, другое - пробираться через лес, в котором можно нарваться на что угодно. С другой стороны, там, где лес, там вода, может даже река, а река всегда куда-нибудь да выведет.

День клонился к своему логическому завершению. Лес приближался. Входить в него накануне ночи было бы крайне неосмотрительно. Лёва стал искать место для своего второго ночлега. Он подумал, что безопаснее всего расположиться на каком-нибудь дереве. Лёва стал осматривать деревья, и вдруг заметил нечто такое, чего не должно было быть: на ветвях одной из акаций висели какие-то продолговатые «сигары», похожие то ли на гнезда птиц, то ли на ульи. Лёва подошел поближе и вскрикнул от радости и удивления: площадка вокруг дерева была утоптана, на земле валялся обрывок веревки, и более того - «сигары» оказались творениями рук человеческих! Это были «борти», сделанные из полых бревен сухих деревьев. Значит, люди близко! Непонятно, конечно, как скоро они сюда придут. Возможно, что сейчас попросту не сезон сбора дикого мёда. Но в любом случае, деревня могла быть где-то неподалеку. Залезть же самому во чрево жилища диких пчел Лёве не позволило чувство самосохранения, несмотря на то, что чувство голода призывало к другому.

Утром Вульфсон, чей желудок, казалось, уже прилип к позвоночнику, стал описывать спираль вокруг дерева бортников. На пятом кругу он наткнулся на кругляши козьего помета и некое подобие тропы, ведущей наискосок к лесу. Это была победа, или, по крайней мере, прямой путь к ней. Он пошел по тропе туда, где, как ему подсказывала интуиция, должна была быть деревня.

Он прошел около километра. Надежда начала было покидать его, но неожиданно он почуял запах костра. Сомнений больше не оставалось. Лёва воодушевился, собрал силы и пошел на запах. Так и есть! В траве показались круглые хижины, напоминавшие опрокинутые корзины. Они были очень низкие и как бы сплетенные из соломы и листьев. Числом их было штук шесть или семь и стояли они на широкой утоптанной площадке, на которой Вульфсон заметил троих ребятишек. Увидев юриста, они с криком нырнули внутрь одной из хижин. Через минуту на Лёву смотрели странные существа, не лишенные грациозности. По всей видимости, в это время дня в деревне оставались только женщины и дети. Женщины были в зеленых клетчатых юбках или в «туниках», переброшенных через плечо; кое-кто держал в руках младенцев. Все женщины, как молодые, так и старые, имели широкие разрезы на нижней губе, из-за чего она свисала ниже подбородка. У двоих африканских гетер Лёва заметил глиняные или деревянные диски, вставленные в нижнюю губу. Женщины смотрели на гостя с любопытством. Если бы они смотрели на него с вожделением, это его бы не обрадовало. Старухи же выглядели вообще так, как будто вышли из ночных детских кошмаров. Но Лёве уже выбирать не приходилось. Его мало интересовала этнография, и мало интересовали последствия близких контактов с местным населением: он жестом показал, что хочет пить и есть. Его поняли и принесли сначала калебасу с какой-то брагой, потом калебасу меньшего размера с козлятиной и клубнями маниоки. Лёва приятно охмелел, а чувство сытости привело его в окончательно умиленное состояние духа. Он был готов расцеловаться с той молоденькой девушкой, которая принесла ему вторую калебасу с брагой, но его затормозили технические сложности целования с девушкой, у которой фактически отсутствовала нижняя губа. Он заметил, что эта деталь помогает женщинам искусно и точно сплёвывать. У Лёвы так не получалось.

Тем временем послышалось громкое и беспокойное коровье мычанье. В деревне появилось первое лицо мужского пола. Это был юноша, абсолютно голый, с автоматом Калашникова на плече, с лицом и членом, расписанными продольными белыми полосами. Вслед за ним появился парень постарше, тоже с расписным членом, и Вульфсон подумал, что на их фоне он выглядит неубедительно, и что такие типажи должны пользоваться большим успехом у путешественниц-женщин из Европы и Америки. На поляну выгнали целое стадо коров-зебу. Женщины приветствовали появление скота восторженным улюлюканьем. Отряд пастухов возглавлял парень постарше, в полувоенной куртке цвета хаки, надетой на голый торс, и юбке, повязанной вокруг бедер словно бирманский саронг. На голове его красовалась давно потерявшая первоначальный цвет бейсболка, уши оттягивали массивные серьги, сделанные из разрезанных консервных банок. На плече он нёс автомат. Он поприветствовал Вульфсона вальяжным взмахом руки и неизменным «Халлоу!». Лёва подумал, что этот хлопец наверняка понимает английский и обратился к нему с классическим вопросом по этому поводу.

- Йес, ай ду! - последовал обнадеживающий ответ. - Немного!…
- Ну слава Богу! - с облегчением вздохнул Лёва. - Где находится ближайший город?
- Далеко, мистер. Триста километров.
- У вас есть машина?
- Нет, мистер… Дайте мне деньги! Я студент. Я голоден. У меня нет ни отца, ни матери…

Подобный поворот в беседе неприятно озадачил Вульфсона. Денег у него не было не только для студентов, но и на собственные нужды, которые могли бы возникнуть. Бедный и голодный студент наверняка подрабатывал на каникулах автоматчиком. Наличие скорострельного оружия могло послужить студенту дополнительным подспорьем в сборе средств на продолжение учебы. У гостя из Москвы в свою очередь не было никаких контраргументов. Но если их нет, то их следовало срочно выдумать.

- У меня много денег в Аддис-Абебе, - начал излагать свою легенду Лёва. - Если вы поможете мне туда вернуться, я дам вам триста долларов… даже пятьсот.

Парень с автоматом противно засмеялся и начал что-то обсуждать со своими товарищами, которых собралось вокруг не меньше дюжины.

- Пять тысяч, - сказал он, обернувшись. - Пять тысяч долларов…

Для Вульфсона было всё равно, сколько обещать: денег у него всё равно уже не было. Главное в его ситуации было добраться до ворот российского консульства. Но тем не менее, чтобы соблюсти правила игры, он «поторговался».

- Три тысячи долларов!… Больше у меня нет, извините…
- Хорошо, три тысячи долларов, - недолго думая, кивнул паренек.

У Вульфсона, как говорится, гора спала с плеч. Похоже, что его злоключения последних двух суток заканчивались.

- Три тысячи долларов, - произнес паренек утвердительно еще раз и посмотрел на Лёву.
- Хорошо, конечно, О'кей, - улыбнулся тот.
- Три тысячи, - повторил молодой стрелок.

Похоже было, что Мальчиш-Плохиш хотел деньги сразу и сейчас. Вульфсон снова начал объяснять, что при себе у него денег нет, что они у него остались в отеле «Шератон». Это название ничего не говорило новоявленному спасителю и не могло служить показателем солидности клиента в лице Лёвы, который готов был осчастливить парня своими джинсами, туфлями и рубашкой, хотя человек с автоматом мог получить всё это даром.

Вульфсон решил сыграть на интернациональной дружбе. Он показал на автомат, потом на себя, ударил себя в грудь и сказал: «Калашников, Россия, дружба!», но этот пассаж не произвел впечатления на аудиторию. Более того, напряженность возросла. К Вульфсону подошли две женщины с тарелками в губах и как-то развязно процедили: «Ю, ю-ю! Ту бырр! Ван фото - ту бырр!» У Лёвы не было с собою фотоаппарата и он не мог их осчастливить красавиц двумя эфиопскими быррами в обмен на фото. Ему стало грустно. Что делать? Уйти из деревни? А они отпустят? Конечно, можно было выйти на какую-нибудь тропу и добраться до следующей деревни, где одинокому безденежному путнику поверят больше, но где гарантии, что поверят и помогут?

Вульфсон решил прекратить переговоры и присел на пенек у кострища. Селяне же принялись что-то громко и эмоционально обсуждать. Собрание продолжалось минут двадцать и было прервано мужчиной средних лет, одетого в тунику темно-синего цвета. Он что-то объяснял, и все молча слушали. Когда он закончил, женщины недовольно цыкнули и с неохотой разошлись по хижинам, а мужчины сели на корточках полукругом в дальних концах «площади».

Мужчина подошел к Вульфсону и обратился к нему на хорошем английском:
- Прошу нас извинить. Белые люди редко появляются у нас. Вы наш гость и мы вам поможем. Завтра вас проводят к большой дороге, там можно будет найти какой-нибудь транспорт. Сегодня вы наш гость. Вы откуда?
- Из России, - сказал Вульфсон понуро.
- Очень хорошо. Наши страны - друзья.
- Да, конечно. А кто вы и кто эти люди?
- Это мурси. Сам я амхарец, но хорошо понимаю их язык. Мурси скотоводы, они перегоняют скот по степи. Каждый год живут в новом месте.

Нового знакомца звали Бирук, родом он был из города Арба-Мынч, а в этих местах, по его словам, часто бывал по делам торговли. Недалеко отсюда прокладывали дорогу, и Бирук намечал для себя будущие «точки сбыта». Наибольшим спросом пользовались патроны для «калашей». По его словам, мурси имеют не самую лучшую репутацию среди своих не менее экзотических соседей, потому что часто угоняют чужой скот. Вот и в этот раз, скорее всего, они разжились где-то чужими зебу. Мурси любят выпить, и это Вульфсон уже успел заметить: деревня была уже в подпитии, как мужчины, так и женщины.

Вульфсон рассказал вкратце историю своего появления в этой деревне. Бирук удивленно пожал плечами и посоветовал обратиться в ближайший полицейский участок или военную часть. Затем переговорил о чем-то со старушкой, напоминавшей ходячую смерть от передозировки наркотиков.

- Я должен удалиться, но вы можете переночевать в хижине этой семьи. Завтра вас проводят, ни о чем не беспокойтесь. Всё будет хорошо.

Лёва очень на это надеялся. Он превозмог брезгливость и запихнул себя в низкую круглую хижину, пропахшую дымом, навозом и козлами. Стараясь не обращать внимания на запахи и насекомых, он расстелил шамму на полу. Было не по себе от мысли о соседстве безобразной старухи с отвисшей губой, но он утешал себя тем, что всё это - на одну ночь.

Бабуля оказалась веселухой, что часто встречается среди старых алкоголиков. Она улыбнулась Вульфсону беззубым ртом, оттянула нижнюю губу и лихо закинула её себе за лысый затылок. Лёву стошнило. Он боялся, что хозяйка дома захочет еще что-нибудь ему продемонстрировать. Тем временем, хижина заполнилась чумазыми и сопливыми детьми - внучатами мурсийской Бабы Яги. Ночь обещала быть запоминающейся…

Но Лёве не суждено было её дождаться. Сразу после заката снаружи послышались беспокойные крики, переросшие в вой; поднялась суета и беготня. Вульфсон выглянул наружу и увидел, что по деревне действительно мечутся люди. Вдруг пространство центральной «площади» пересекли трассы пуль: грянула длинная автоматная очередь; кто-то упал, описав в воздухе ногами замысловатый пируэт. Вульфсон словно пробка вылетел из хижины, подталкиваемый спасающимися домочадцами. Народ разбегался кто куда. Воины мурси стреляли куда-то в темноту; темнота отвечала им короткими очередями. Одна из них врезалась в хижину, и ошметки от её тростникового покрытия посыпались на лёвину шевелюру. В следующий момент Лёва уже мчался куда глаза глядят. Колючий кустарник превращал его одежды в ветошь и оставлял долгие царапины на его бледной коже. Подобно атлету, тщедушный московский интеллигент перепрыгивал через препятствия. Бездонное африканское небо светило мириадами звезд. В своих грушеобразных гнездах, гроздьями висящих на деревьях, беспокойно трепетали крылышками ткачики-вьюрки. Пышногривый лев покрывал в далеком туманном буше молодую львицу. В мутных водах реки Омо убыстрили хаотичное движение шистосомы. По саванне наперегонки со смертью мчался Вульфсон.

Его почти булгаковский бег прекратился столь неожиданно, сколь и начался. Вульфсон остановился как вкопанный над высоким обрывом. Внизу блестел мягкий изгиб широкой реки, по которой меланхолично плыл серп молодой луны.

- Омо, - подумал «Штирлиц», и не ошибся.

.6.

Омо течет с севера на юг в Юго-Западной Эфиопии, в сторону Кении, и впадает в озеро Рудольф или, как его еще называют, Туркана. По обеим берегам этой реки живут кушитские племена, в самом конце XIX века насильно присоединенные к Абиссинии (Эфиопии). В отличие от северной и центральной Эфиопии, населенной христианами монофиситами, принявшими веру еще в IV веке, южная часть Эфиопии, или, как иногда еще её называют, Экваториальная Эфиопия, во многом сохранила свой «первобытный» уклад и языческие верования, хотя культурное и экономическое проникновение сюда православных амхарцев и протестантских миссионеров становится всё заметнее. Хамеры, сурма, мурси, эрборе, цамай, бенна и еще с десяток других народностей пока живут здесь так же, как и их предки сто, двести и тысячу лет назад. Этот последний в Африке уголок этнического эндемизма исчезнет со временем под натиском современной «цивилизации» , проникающей сюда по венам шоссейных дорог. Туристы, фотографы, кинооператоры-документалисты со всего мира стремятся в долину Омо в поисках исчезающей натуры, ярких образов, необычных ощущений при контакте с миром, который прекрасен даже в пору своего неизбежного умирания.

Судьба забросила сюда Вульфсона, но он не жалел уже ни о чем, как не может жалеть человек, только что избежавший смерти. Он просто стоял и смотрел на мерцание реки внизу под обрывом. Если бы неделю тому назад кто-нибудь мог бы описать для него картину того, что должно было произойти, он бы не поверил. Как не поверил бы в перспективу того, что однажды вдруг в Москве отключат электричество, связь, газ, водоснабжение. Здесь этого ничего отродясь не было. А все атрибуты «цивилизации» у Лёвы отобрали злоумышленники, выполняющие волю «подрядчика». И теперь ему ничего не оставалось, как соорудить себе ложе из травы, поскольку шерстяной шаммы уже с ним не было.

Его разбудил яркий свет и жар, пронизывающий кожу. Солнце было уже высоко и согревало Лёву нестерпимо. Он подошел к краю обрыва. Омо достаточно быстро несла свои воды в «Изумрудное озеро» (так озеро Рудольф часто называют из-за цвета его вод). Лёва решил спуститься к реке. Возвращаться назад ему было боязно, а река могла бы вывести к одной из прибрежных рыбацких деревень. Насколько он понял, вчерашнее нападение на деревню было осуществлено тем племенем, у которых мурси накануне угнали скот. Межплеменная война могла продолжаться, и попадать под раздачу рассерженных скотоводов ему не хотелось.

Лёва прошелся вдоль берега и заметил более-менее пологий спуск в речное русло. Выйдя к реке, он не увидел ничего, что могло бы быть ему полезным, но решил всё таки продолжить поиски того, чего он сам не знал. Бессмысленные блуждания вывели его в просвету в камышах. И там он увидел нечто, заставившее его улыбнуться: он вспомнил про квест. Неужели он еще продолжался? А может, вчера вечером и патроны были холостыми?

В камышах лежала лодка долбленка с веслом. Вульфсон бросился к ней в надежде найти в ней сундук с консервами, картами, инструментами, как получали посылки от «доброжелателей» герои романов Жюля Верна или участники шоу «Последний герой» . Может быть, принимая во внимание реалии эпохи, в волшебном сундучке будут ждать Лёву спутниковый телефон, JPS и прочие аксессуары «приключенца» XXI века, но увы, ничего кроме пары гниющих и воняющих мальков на дне пироги наш герой не обнаружил. Слава Богу, было хотя бы весло, и Лёва решился на отчаянный шаг, а именно на угон плавсредства и спуск по незнакомой реке.

Лёва выгреб на середину Омо и она понесла его довольно быстро, со средней скоростью городского пешехода. Лёва держал лодку по середине, не давая ей слишком приближаться к берегам, на которых пока что не наблюдалось никакого оживления. Так прошел, вернее, проплыл день до вечера. Ложем для Лёвы теперь служила лодка; он только подогнал её к берегу, поставив на стоянку в камыши.

Тем временем ветер усилился. К вечеру он начал гнуть камыши почти параллельно воде. Лодка Вульфсона беспокойно раскачивалась, и казалось, что она вот-вот захлебнет воды. Неожиданно откуда-то послышалось громкое хрюканье, и Лёва с ужасом увидел, как из камышей выплывает семейство гиппопотамов. Такого соседства он совсем не ждал, тем более, что до этого момента эфиопская Африка не баловала его живностью крупных форм. Гиппопотамы выплыли на середину реки и поплыли наискосок к противоположному берегу.

Небо заволокло черными тучами. Ветер переходил в ураган. Если начнется тропический ливень, лодку Вульфсона затопит до краев, а шквальный ветер сделает её неуправляемой. Пробиться к «твердой земле» было трудно, а добираться до ней вплавь Вульфсон не хотел, так как неизвестно было, какие твари живут в воде. Пока он колебался вместе с лодкой, хляби небесные разверзлись над ним, и грянул гром над долиной Омо. Вульфсон вычерпывал воду из долбанной долбленки посредством своих замечательных в недалеком прошлом туфлей. Работать руками приходилось всё интенсивнее, и наш герой понимал, что надолго его сил не хватит. Задача состояла в том, чтобы удержать лодку на плаву хотя бы в полузатопленном состоянии, и если надо будет, то держаться за неё, уже барахтаясь в воде в ожидании крокодила. Паразиты шистосомы, способные разрушить мочеполовую систему, волновали Вульфсона уже во вторую очередь. В крайнем случае, врачи потом могут и пришить недостающий орган, если подходящий донор найдется.

Но удержать лодку на месте было сложнее, чем на плаву. Через пару часов вода поднялась, и течение стало выносить долбленку из камышей. В пылу борьбы с прибывающей водой Лёва забыл про весло, и очевидно, река Омо отнесла его уже далеко. Наконец, лодка покинула камыши, и поплыла по течению с той быстротой, на которую была способна река Омо в период «высокой воды». В темноте Лёва не мог сориентироваться, на каком расстоянии от берега он находится. Только резкие вспышки молний освещали беснующуюся долину. Лодку качало и вертело. Лёва держался обеими руками за борта. Дождь над самой рекой ослабел, перенеся всю свою тропическую жестокость в другие края. Река вспухла. Слева в неё с шумов вливался взбесившийся приток, неся с собой сорванные деревья и кусты.

Сколько длилась эта ночь, Лёва уже не помнил. Утро под темно-серыми тучами было чуть светлее ночи. На душе у Лёвы было не менее пасмурно. Проплывая какую-то деревню на высоком берегу, он кричал «Хэлп! Хэлп! Помогите!». Детвора кричала что-то в ответ и махала ручками; кое-кто даже бежал вдоль берега параллельно лодке, протянув ладони и прося бакшиш. Рядом с лодкой пару раз булькнули булыжники. На этом второй контакт Лёвы с аборигенами был завершен.

Постепенно лодка вплыла в зону лесов, нависавших над берегами с обеих сторон. Лёва заметил небольшое стадо слонов, пришедших на водопой. Картина в духе Николая Гумилева развернулась перед Лёвой, и он с чувством глубокого удовлетворения отметил про себя, что романтик в нём еще не умер. Тропический ливень смыл с него юриста, обнажив авантюриста. Лёва любовался прекрасными животными; вожак стада отступил, поднял хобот и протрубил два раза.

Небо светлело, но река Омо продолжала упорно толкать лёвину лодку вперед. Он вычерпал воду из судёнышка до конца и развесил по бортам одежду для просушки. Он откинулся спиной на корму, положив руки на бортики, расположившись в лодке, как в кресле. Куда река его «доставит», ему было уже безразлично. Конечно, хотелось бы чего-нибудь поесть, но он уже смирился с мыслью, что в Эфиопии регулярное питание (то есть не реже одного раза в сутки) никому не гарантировано. Он много раз слышал о голоде в Эфиопии, о том, как от него пухнут и умирают дети. Но сейчас самым голодным человеком в Эфиопии был Лев Вульфсон.

Ночь застала его в таком положении и в такой расслабленной позе. Ему ничего не снилось. Он спал сном младенца, как Остап перед тем, как его зарезал бритвой Ипполит Матвеевич. Утром же, проснувшись и сладко потянувшись в лодочке, он обнаружил, что он уже никуда не плывет: лодка спокойно покачивалась на мутно-зеленых волнах озера, чья гладь простиралась куда-то за горизонт. К счастью, лодку унесло недалеко от берега. Он виднелся примерно в двух милях от Вульфсона, низинный и каменистый. Слева темнели горы, те самые, которые Лёва окрестил «Синими». Он еще раз рассмотрел берег и озеро по кругу, и вдруг заметил, что он здесь не один - вдалеке виднелась еще одна лодка. Вульфсон встал во весь рост и завертел вокруг головы рубашкой. Спасительная лодка обнадежила Вульфсона тем, что сменила галс и направилась к нему: к неописуемой радости Вульфсона она оказалась с мотором. Радость тем не менее постепенно сменилась удивлением: лодкой правил не эфиоп, а белый человек. Ветер развевал его седую бороду; тельняшка-рябчик переливалась знакомыми до боли бело-синими полосами. Таинственный незнакомец молча подплыл к Вульфсону и виртуозно затормозил свою моторку борт в борт с архаичным плавсредством юриста-авантюриста.

- Здравствуйте! - сказал старик спокойно и по-русски. В его облике сквозило какое-то иконное русское благообразие. Было странно видеть его здесь, в Африке, на озере, совсем одного. Вульфсон подумал, что это должно быть сам Николай Угодник. Сам он не был крещен, более того, он был равнодушен даже к иудейской вере, но сейчас он подумал, что за все его тяготы и испытания Бог решил таким образом взять его под свою опеку, прислав самого надежного кормчего, которого только можно себе представить.

- Как добрались? - спросил старик Лёву так, как будто встретил старого знакомого. Дедушка взглянул на него светлыми голубыми глазами; его длинный нордический череп облегала копна седых длинных волос, подвязанных сзади в косу.

- Хорошо, спасибо, очень интересно было, и совсем даже не утомительно, - ответил Лёва. - А у вас тут, как я посмотрю, рыбалка… Как клёв сегодня? - Лёва кивнул на удочки, лежавшие у старика в лодке.

- Сегодня плохо; вчера утром лучше было. Пару нильских окуньков поймал. А вы рыбки вяленой не желаете часом?

Часом Лёва желал рыбки, и вообще всего того, что можно было бы пожевать. Старик протянул Лёве кусок вяленого филе, и Лёва сожрал его стремительно, не обращая внимания на мелкие косточки, и запил водкой из фляги, которую предоставил аватар Николая Угодника.

- Меня Николаем Степановичем зовут, - начал старик, добродушно улыбнувшись, - а вас Львом кличут, насколько понимаю.
- Да, конечно, очень приятно, - ответил Лев, рыгнув. Похоже, что квест подходил к логическому завершению; в любом случае, Лёва решил закончить его во что бы то ни стало. С него было достаточно, и продолжать приключение вплоть до мыса Доброй Надежды ему не хотелось.

- Надежда умирает последней, - сказал Лёва. - Я очень надеялся, что скоро всё должно было закончиться.

Дедуля становился последним звеном, заветным ключом ото всех дверей, даже если он об этом сам пока не догадывался.

- Я думаю, дорогой Николай Степанович, что вы уже обо всём знаете, гораздо больше чем я. Не знаю, как долго вы меня тут на лодочке дожидаетесь, но игра подошла к концу, и вам придется её закончить здесь и сейчас, даже если вы этого не очень хотите. А вашему тезке из Москвы можете от меня передать, что я восхищен его фантазией, и я не замедлю выказать своё восхищение в любой удобной для него форме.

Николай Степанович ни словом, ни мимикой никак не отреагировал на выступление человека в долбленке. Он молча кинул ему конец веревки и завел мотор:
- Однако, вы, Лев, достаточно поболтались на воде. Пора бы уже на берег сойти.

Седовласый кормчий привел мини-эскадру к каменистому берегу; чуть поодаль виднелась палатка и притухший костер, над которым ветер раскачивал старомодный котелок.

- Добро пожаловать в моё скромное стариковское жилище!

Николай Степанович подбросил сухих скрюченных дровишек в костер и еще что-то, что Лёва не сумел разглядеть. Из костра повалил густой дым, который, впрочем, быстро просветлел. Николай Степанович жестом показал на туристский коврик, приглашая Лёву сесть.

Расположившись у костра, Николай Степанович достал изящную трубку из слоновьей кости и чубуком из черного дерева. К запаху костра добавился запах дорогого табака. Закрыв глаза, Николай Степанович сделал глубокую затяжку, а потом обратился к Лёве:

- Давайте сразу договоримся: вы здесь по своему делу, я - по своему. Наша встреча вполне могла бы и не состояться, и я, признаюсь, совсем не горевал бы по этому поводу. И вообще, я здесь просто отдыхаю и рыбу ловлю…

- Да я тоже сначала хотел только отдохнуть, но оказался вот в «жопе мира»…

- Это у них называется «геопроктология», - усмехнулся старик. - Забираются в задний проход матушке-земле; и самим, и другим - геморрой, но вроде как, выражаясь молодёжно, «по приколу». Тебя, Лёва, тоже геморрой замучил?

Лёва кивнул. Николай Степанович довольно засмеялся и продолжил художественные сравнения:
- Раньше геморрой в человеке лечили, сажая на кол. Главный геморрой он, Лёва, не в попах. Он в головах сидит. Теперь лечит приколами наука «геопроктология»! - важно произнес Николай Степанович, подняв к небу палец.

- Вот это место знаешь как называется, Лёва? Васькин мыс! Был такой бравый гусар Александр Булатович, который вместе с царем эфиопским эти земли завоевывал. Горы те в честь императора Николая Второго назвал. А мыс этот - в честь друга своего, негритенка Васьки, которого от гибели спас. Было это сто с лишним лет тому назад. И теперь я - Булатович, а ты - Васька!!!

Лёва подумал, что Николай Степанович наверняка сошлись с Николаем Баландинским на любви к метафорам и историческим параллелям. Однако Лёва посчитал сравнение себя с негритенком Васькой слегка неуместным: - Всё это, конечно, здорово, и я даже польщен, но что было бы, если я утонул, или меня подстрелили ненароком? Хорош «квест», хороша игра, когда призом выступает собственная жизнь! Это недопустимо, это попросту преступно! Это еще хуже, чем стариков посылать в Тибет умирать!!!

«…Тут молодых посылают умирать в Африку», - продолжил про себя Николай Степанович, но вслух сказал:

- Никто меня умирать не посылал…, вернее, послали, но не те, про кого подумали. Послали люди, которых я считал самыми дорогими, а они считали дорогой только мою жилплощадь. И зачем всем нужна именно жилплощадь в Москве? Не город, а клоака, сборище неудачников, считающих себя счастливчиками… Но все туда прут и прут, а старые москвичи перебираются куда-нибудь под Тарусу. Их за дураков считают - кто ж столицу на провинцию меняет? Но людям невдомек, что в больших городах живут те, кто вынужден, а те, кто добровольно на природу переезжает, тот может себе это позволить…

- Звучит слишком радикально, Николай Степанович! - ответил Вульфсон. - Не могут все превратиться в помещиков, должен же кто-то еще и работать!
- …Да неужели вы думаете, Лёва, что то, над чем они там в Москве или Нью-Йорке работают, действительно нужно и полезно людям? Действительно жизненно необходимо?

Лёва попытался себе представить, над чем именно люди работают в Москве, но зрительный ряд, проходящий через нейроны его головного мозга не мог остановиться ни на чем ином, кроме как на громадах торговых центров, на салонах связи и ларьках с овощами и ширпотребом единой торговой марки «Мадеинчина». Несомненно, где-то кто-то работал еще над чем-нибудь, но Лёва об этом не знал. Маниакальное повсеместное строительство, продиктованное «заботой о москвичах» добрейшего Ю.М.Лужкова, было чем-то далеким и недоступным даже для преуспевающего юриста. Где-то кто-то качал нефть и гнал через обнищавшую и вороватую Украину газ в Европу, но тупое высасывание недр земли нельзя было считать большим достижением. Лёва решил не продолжать мировоззренческую дискуссию с экономическим уклоном за отсутствием весомых контраргументов, а просто взять быка за рога и выяснить те вопросы, которые и привели его на берег озера Туркана.

- Николай Степанович! Вы знаете кто я и откуда, я в свою очередь догадался, кто вы и кто вас сюда, с позволения сказать, «забросил»… Ну что ж, я готов вас выслушать, и если вашей задачей было меня в чем-то переубедить, то я готов изменить свое мнение, если услышу или увижу какие-то убедительные доводы и доказательства. В этом случае я готов буду позабыть о вашем «прецеденте» и свести счеты с человеком, одинаково хорошо нам знакомым, только исходя из личных претензий к нему.

- Если вам будет угодно… Но мой рассказ будет краток, и, наверное, не столь интересным и захватывающим, как вы того ожидаете.

«Когда я узнал о своем диагнозе, то загрустил. Оптимисты советуют не впадать в панику и бороться, то оптимисты все давно уже на кладбище. А я реалист. Мне было до боли жалко свою жизнь. Когда знаешь, что приходит конец, то не столько страшно, сколько жалко и обидно… Звучит банально, но сразу начинаешь замечать и ценить те вещи, на которые раньше не обращал внимания.
Вот, к примеру, люди всегда стремятся проникнуть в тайну чужих миров, будь то в космосе или где-то рядом, в параллельном измерении. А я вот после врача сел в парке на лавочку и огляделся вокруг. Трава зеленеет, насекомые вокруг ползают и летают. А что за трава, что за насекомые? Не могу сказать; не знаю ответа! Оказывается, прожив семьдесят лет на земле, я был равнодушен в миллионам живых существ, которые жили вокруг меня, вместе со мной. А теперь я ухожу для того, чтобы превратиться в такую же травинку или цветочек, по которым будет ползать букашка, но ничего про них я не знаю. Я не знаю свойства растений: возможно среди них есть такое, которое могло бы меня и других людей излечить раз и навсегда…но я слеп и глух. Я потерял семь десятилетий, прочитав тонны газет, но я не вспомню содержания и сотой части прочитанного. Что по старому «Рубину», что на плоском экране показывают одни и те же новости: про то как арабы в Палестине лупят евреев, а евреи - арабов, и всё - из за кучки старых камней, которые и те и другие считают своими только потому, что об этом сказано в их священных книгах, ими самими и написанными. Скукотища, вот что я скажу!»

Вульфсон задумался. То, что говорил старик, было справедливо во в чём-то даже трогательно. Он не был похож на того, кто мог бы подпасть подо чье-то влияние. Все его действия, на которые сетовали его обделенные родственники, были скорее всего хорошо продуманными им самим. Николай Степанович тем временем продолжал:

«Своим неблагодарным детишкам я сам очень даже благодарен. Во-первых, за ту радость, что все дети дарят своим родителям, пока они еще дети, а во-вторых, за то, что решили меня отправить восвояси. Тибет, Алтай, Анды - не всё ли равно? Не в Тибете дело; всё равно не наша их религия, как ни крути. Дело в горах, в их красоте, которая на зависит от религии тех народов, которые живут у их подножия. Горы, их красота порождают религию в человеческом сердце, а потом уже религия начинает их обожествлять. Но горам всё равно, что о них думают. Они сами по себе, им нет до нас никакого дела. А красоты нашей земли неисчерпаемы. Даже человек до конца не сможет её исчерпать, как не старается!
… Я провел там почти два месяца, исчерпав тот срок, который мне отводили врачи. Видел паломников, видел просто туристов. Я не был ни тем, ни другим. Я был между. Между небом и землей. Однажды чуть не замерз, но пережив просто кошмарную ночь, решил спуститься вниз, в теплые долины. Какое это было блаженство! Я забыл, зачем вообще сюда приехал. Я купался в горных речках, ел фрукты горстями! Когда вернулся домой и врачи недоуменно развели руками, я твердо решил, для чего надо жить. Пусть еще десять лет, или только год, всё равно: нужно познать этот мир, рассмотреть и букашку, и слона. И гигантскую секвойю, и маленькую травинку. Прочувствовать, как и чем они живут. А московская недвижимость всегда в цене… для тех, кому больше ценить нечего».

Дальнейшие размышления Николая Степановича прервал резкий гудок - к берегу приближался военный катер с эфиопским флагом на корме. Очевидно, это были пограничники. Беспаспортному Вульфсону нечего было предъявить, но проблема разрешилась сама собой: на борту он заметил своего старого мимолетного знакомого, только на этот раз он был не в зеленой «тоге», а в зеленой форме.

- Ну, насколько я понимаю, тебе пора, - облегченно вздохнул Николай Степанович. - Я тут еще пару деньков порыбачу, крокодилов посмотрю (тут их в озере пруд пруди), а потом продолжу дальше путь, к Килиманджаро… А ты, Лёва, держись молодцом. Из такой передряги вышел, что теперь героем смотреть на себя будешь! Но главное - за всё что было, благодари жизнь, судьбу, Бога… Кто тебе больше нравится, того благодари. Всё, что с нами происходит, называется молодёжно «експириенс». Иной «експириенс» дороже золота, и чем больше таких «експиренсов» у тебя в жизни будет, тем легче будет через последний и самый главный «експириенс» пройти…

Николай Степанович посадил Лёву к себе в лодку и подвез к пограничному катеру. Бирук приветливо улыбнулся Лёве и помог ему подняться на борт.

- Да, мистер Лео, вы меня заставили побегать. Я уже думал, что не сумею вас «поймать» - сигнал с маячка, что был в лодке, постоянно пропадал, наверное, когда она тонула. Всё таки техника - великая вещь. Я таким оборудованием первый раз пользуюсь. Надеюсь ваша компания разрешит оставить нам её у себя, как думаете?

При упоминании «нашей компании», под которой имелась ввиду без всякого сомнения «География», лицо Вульфсона вспыхнуло.
- У меня нет документов и денег, пропал фотоаппарат. Я прошу немедленно связаться с нашим консульством…

Бирук громко рассмеялся, не дав Лёве договорить. Дружески похлопав Вульфсона по плечу, он протянул ему прозрачный пакет из толстого пластика, в котором Лёва увидел паспорт с российским орлом, доллары, бланк страховки, фотоаппарат и купон на скидку от «Географии» на 333 доллара при покупке следующего тура.

- Насчет фотографий не беспокойтесь, - сказал Бирук, - я старался делать снимки по мере возможности. Правда, в большинстве случаев вы были далековато, так что за качество фото прошу меня не винить. Но на многих снимках вы получились очень даже хорошо.

Вульфсон был поражен. Он оказался жертвой жестокого розыгрыша, на участие в котором он сам же и подписался. Но была одна «зацепка», которая не вписывалась в сценарий.

- Послушайте, - вскрикнул Вульфсон, - но ведь пули были настоящие! Стрельба в деревне… я точно помню. Это не квест!
- Да, это не квест, - ответил Бирук, помрачнев, - но это жизнь! Здесь не этнографический парк. Здесь люди ведут борьбу за еду, за воду, за жизнь. Турист может заплатить два или три бырра за фотографию африканца с автоматом, но патроны в автомате самые настоящие, боевые. И автомат может выстрелить. В меня тоже чуть не попали… но это нормально. Это Африка, мой друг!

“Ну да, а в стоимость страховки входит вывоз тела» - усмехнулся про себя Вульфсон.

.7.

Катер с трудом поднялся вверх по реке, к переправе, у которой ждал армейский джип. Через несколько часов Лёва был доставлен в небольшой полицейский участок, состоящий из двух бараков и стерегущий шлагбаум через проселочную грунтовую дорогу. Здесь Лёве предложили подождать следующего транспорта, который должен был довезти его до Арба-Мынча, а оттуда самолетом он вылетал в Аддис-Абебу и Москву. Билеты были оплачены и подтверждены: чья-то заботливая рука держала Лёву за горло крепко, но достаточно осторожно, чтобы не дать ему задохнуться.

В то самое время, когда Лёва сидел в бараке и попивал кофе с местной полицией (от теджа он предусмотрительно отказался), со стороны дороги послышался какой-то неясный шум и нервные женские крики. Изумленному взгляду нашего экстремального путешественника предстала картина стремительно несущегося вниз с горы джипа. Сидящие в нём явно испытывали какие-то затруднения, так как в салоне была заметна суета, присущая судну, вот-вот готовому пойти ко дну. Из машины послышался истошный вопль «Тормози!!!» на чистом русском языке, сопровождавшийся сопутствующими таким случаям выражениями, которые не принято употреблять в обществе в обычной, менее экстремальной обстановке. Джип подскочил на бугре, описал в воздухе дугу и врезался в шлагбаум, разнеся его в мелкую щепу, смешавшуюся с безопасными осколками лобового стекла. Лёва пожалел, что выбежал из барака без фотоаппарата, коим он мог пользоваться теперь без ограничений. Джип проехал по инерции еще метров двести и встал, затормозив молодыми акациями. Из джипа не вышла, и даже не выползла, а скорее вывалилась блондинка с всклокоченными волосами, следами бурой и красно-ферралитовой дорожной пыли на лице, наглядно отображающей состав почв тех районов южной части Эфиопии, по которым ей довелось проехать за время своего, по всем показателям, непростого путешествия. Её попутчики отходили от шока в салоне, в то время как она присела на подножку джипа, обхватив голову руками, всей своей позой выражая полное отчаяние.

Подбежавшие эфиопы стали немедленно требовать компенсации за разбитый шлагбаум, который, вообще-то, непонятно что и от кого отгораживал. Вульфсон же подошел к женщине и спросил, не может ли чем помочь.

Симпатичная незнакомка, которая представилась Лёлей, сказала, что им помочь ничем нельзя. Из их джипа вытекла полностью тормозная жидкость, их основной караван застрял где-то на дороге, которую развезло после дождей. Все эти бедолаги, месившие сейчас ногами грязь на эфиопских проселках, были участниками экспериментального тура по Эфиопии. Кто его организовал, Вульфсон уже догадался; очередные «жертвы Баландинского» пробирались по бездорожью уже две недели, переправившись на плотах через реку Омо еще до дождей и теперь застряв вот здесь ради какого-то придурка, вернее, профессора-этнографа, которого нужно было забрать и отвезти в Арба-Мынч. Лёва сразу признался, что «придурком», очевидно, является он сам, «профессор» - это его кличка еще со школы, а этнографией он занялся вкупе с геопроктологией в силу обстоятельств.

Вульфсон поступил благородно: он отдал большую часть возвращенных ему денег полицейским за то, чтобы они отвезли его и его соотечественников в Арба-Мынч. Их джип был не лучше и не новее того, что стоял теперь в кустах, но по крайней мере он был с тормозами и преимущественно целым ветровым стеклом. Водитель разбитой машины жалостливо требовал оставить ему чаевые, но наши соотечественники остались глухи к его мольбам.

Путешествие до Арба-Мынча, долгое и утомительное, было скрашено разговорами об Эфиопии, «Географии» и той расправе, которая ждёт Баландинского по возвращении «приключенцев» в Москву. У Лёвы появились новые потенциальные союзники, но к своему удивлению, уже съев положенный обед в самолете, Лёва вдруг почувствовал, что его пыл угасает. Он старался прогнать от себя это коварное чувство, так как считал, что проявляет слабость в тех вопросах, которые требуют профессиональной твердости. Дело «сына против отца» или «дело Николая Степановича» он рассматривал как малоперспективное и неинтересное. Более того, при правильно построенной обороне со стороны ответчика он получил бы поддержку общественного мнения: трогательная история о сыне и снохе, попытавшихся поскорее избавиться от престарелого отца, явилась бы превосходным сюжетом для какого-нибудь сентиментального телешоу, хотя, по большому счету, Николай Степанович, как натура цельная и сильная, менее всего подходил для того, чтобы его жалеть.

… Войдя в квартиру, Вульфсон первым делом подошел к столу и взял в руки папку с надписью «География». Он хотел еще раз прочитать договор об участии в квест-туре. Он уже делал на нём пометки напротив тех мест, которые казались ему сомнительными. Однако, раскрыв папку, он обнаружил, что на всех пяти листах ничего, кроме этих пометок и подписи Вульфсона Л.В. не было. Он посмотрел листы на просвет, но результат был таким же… Текст договора исчез навсегда, и уважаемому суду было бы совершенно очевидно, что его никогда не было. Впрочем, до суда бы дело не дошло: Вульфсона отправили бы в психиатрическую больницу (или как минимум посоветовали бы туда обратиться).

Разъяренный Лев взревел. Он разорвал лживый «договор» в клочья с яростью, с которой вожак львиного прайда набрасывается на своего молодого соперника. Не теряя ни минуты, Вульфсон выбежал вон из квартиры, и через пять минут был уже в метро.

…Тяжелая дверь сталинского дома была распахнута с неимоверной силой; казалось, что она слетит с петель, впервые за шестьдесят лет своего служения Отечеству. Дорогу Вульфсону преградила вахтерша.

- Мне в «Географию»… Семнадцатый этаж…, - с трудом переводя дыхание выпалил Вульфсон.
- В какую ещё «Географию»? Вы в какую квартиру идете?

Иного Вульфсон и не ожидал. Да, именно так и должно быть! Классика жанра: саморастворяющиеся чернила, самоисчезающая фирма… Как говорится, «А был ли мальчик?». Но «мальчик» был: профессиональная память Вульфсона сохранила номер квартиры, и он его выпалил.

Вахтёрша попросила предъявить паспорт.
- Так в прошлый раз вы ничего не спрашивали! - возразил Вульфсон. В кармане куртки лежал заграничный паспорт, но дело было в принципе.
- Быть такого не может, - каменным голосом сказала вахтёрша. - Я здесь двадцать лет сижу, и никто без документа не проходит.
-Ладно, будем считать, что меня в прошлый раз здесь не было, - ответил Вульфсон и протянул паспорт.

… Коридор был тот же, но картонного Индианы Джонса уже не было. Вульфсон позвонил в дверь, но теперь она открылась не сама: её распахнул со вкусом одетый молодой человек приятной наружности.
- Чем могу быть полезен?
- Я к Баландинскому.
- Простите, а вы в этом уверены?
- О-о, я уверен в этом больше чем кто бы то ни было! А вы кто, милейший? Секретарь географического общества?
- Эндимион, - представился молодой человек, не обращая внимания на ёрничество Вульфсона. - Не секретарь.
- Послушай, Энди…, как тебя там… Мне наплевать, секретарь или почетный председатель, но мне нужен господин Баландинский, ненадолго, на пару слов…
- … В глаза посмотреть или за горло подержать? - оживился Эндимион.
- И то и другое! - восторженно крякнул Вульфсон, и оттеснив Эндимиона, устремился в коридор, а затем в приемную. От его придирчивого взора не ускользнули произошедшие перемены, хотя сути их он пока не мог уловить и объяснить. Из главной залы были убраны витрины с черепками и ракушками; их заменили вполне современные стеллажи с более современной и практичной продукцией. В кабинете «председателя» почти всё осталось на своих местах.
- Вам что-то подсказать? - раздался сзади голос Эндимиона. - Чем конкретно интересуетесь?

И тут Вульфсона словно осенило: у всех или на всех предметах были этикетки с ценой, даже на камине.

- Послушайте, - обернулся он к Эндимиону, - вот тут сидел человек, там сидел секретарь, там были черепки и разная дребедень, а там…
- А там ничего не было, - перебил его Эндимион. - Нас просто уже замучили. Послушайте: здесь всегда был магазин сувениров и подарков, это демонстрационные залы. Камин тоже продается, от наших партнеров. Можно заказать и камин, и мебель под старину по каталогу. Одних только подарков - сотни наименований. Что вам еще угодно узнать?

Вульфсон молча стоял, упершись невидящим взглядом в Эндимиона. Всё, что ему было нужно, он уже узнал. Он развернулся, и не спеша зашагал в выходу.

Выйдя на улицу, Вульфсон попал в объятия чудесного вечера. Кучевые облака были окрашены в фиолетовый цвет. Легкий ветерок шуршал в листве насыщенных летом дерев. Пролетел неизвестно откуда взявшийся в центре Москвы мотылек. Вульфсон ничего не знал о его жизни. Но теперь он многое знал о своей.

Он знал главное: что он теперь брат всем травинкам и букашкам, он растение, и имя ему - лопух. Лёву охватила истерика: он трясся от смеха и время от времени шлепал себя по бедрам и коленкам. Дефилирующие мимо москвичи и превалирующие в городе гости столицы испуганно шарахались в сторону.

Продолжение борьбы было бессмысленным: противник был горазд на уловки и фантазия его скорее всего была неисчерпаема. Но у Лёвы уже не было злости, даже спортивной. Его словно устроили холодный душ - он взбодрился, встряхнулся и глубоко зачерпнул могучей грудью свежего воздуха для новой жизни.

Перед сном Вульфсон решился ознакомиться с содержимым карты памяти фотоаппарата. Фотографии не могли похвастать своей высокой художественностью; сразу было видно, что фотограф был любителем с крайне малым стажем. Тем не менее, Вульфсону удавалось на некоторых снимках узнавать себя. Вот он пирует с «министрами» (интересно, во сколько бырр обошелся Баландинскому найм этих шаромыжников), вот его под руки ведут… нет, несут в вертолет. Вот он лежит в траве, свернувшись калачиком. Как сладостно и безмятежно он спит! Вот его фигура маячит вдали: он понуро бредет по саванне. Вот он входит в деревню… Вот он с воинами мурси, вот старуха зовет его к себе в дом. Ого-го! Он уже в лодке, а за этот вот снимок можно всё простить - лодка с Вульфсоном проплывает мимо стада слонов! А это последний снимок эфиопского супер-агента: Николай Степанович везет Лёву к катеру пограничников. Какой всё-таки замечательный старик… Светлая личность!

Карта памяти содержала еще одну вложенную папку. Лёва щелкнул по ней мышкой компьютера. В ней лежала только одна фотография.

Это было черно-белое фото в стиле ретро, по всей видимости, начала ХХ века. Мужчина средних лет в скромной офицерской шинели, лысоватый, с жидкой бородкой и в очках, позировал в студии вместе с чернокожим мальчиком. Подписи не было, но было понятно, что это тот самый петербургский корнет, который в африканской саванне спас от смерти чужого мальчишку и назвал его Васькой.

- Да уж, вот такой бывает «експириенс», - сказал сам себе Вульфсон, не в силах сдержать зевоту. Его глаза слипались.

В эту ночь Африка послала ему свой последний привет. Ему снилась гора Килиманджаро, снежная шапка ослепительно сверкала на солнце, и в этом сиянии к вершине поднимался седовласый старик. Он поднимался по невидимой лестнице, прямо по облакам. Он повернулся к Лёве, улыбнулся как старому приятелю и жестом позвал за собой. Лёва мотал головой, не решаясь на восхождение. Он пока еще не мог променять Выхино на Килиманджаро…




ЖОРЖ ПОМЕРАНЧИКОFF, 2010, Париж-Кудымкар.