ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 21


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ


УМЕНИЕ ОТВОДИТЬ ГЛАЗА, КОГДА ПРИБЛИЖАЕШЬСЯ
К БЕЗДНЕ, ОТНЮДЬ НЕ РЕДКОСТЬ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОПЫТЕ


Настроение синьора Бульоне только потому достойно упоминания, что за показным весельем скрывалось состояние духа близкое к безнадежности. Атака на Агнесс, была лишь предлогом для атаки на него самого, тем ключиком, который должен был открыть его банковский сейф, поскольку требуемая сумма не могла уместиться в его карманах, тоже достаточно поместительных. При полном отсутствии уверенности, что его оставят в покое. Обуздать шантажистов не проблема, но неминуемая огласка превратит его надежды, связанные с приходом во власть, в несбыточные, не говоря уже о крушении авторитета наработанного за долгие годы изворотливости и терпения. Он не только ощущал, но и отчетливо видел себя под обломками с таким трудом возведённого политического ипподрома. И впервые за восемнадцать лет псевдоотцовства, в нем окрепла злость на приемную дочь, отблагодарившую столь гнусным способом за оказанное ей добро.


Но, даже в состоянии справедливого негодования и ненужного возбуждения, не мог позволить себе пренебрежение логикой и здравым смыслом. При всей несомненности её вины, свою видел не менее отчетливо и ясно. Не досмотрел, как принято говорить в таких случаях, а ведь многое из того, что предшествовало нынешней ситуации, легко, если не прочитывалось, то предугадывалось. Но искренне считал бессмысленной затеей бороться с тем, что заложено в нас самой природой. Это как наводнение: сколько ни возводи дамб, разлетятся, словно карточные домики. И лучшее доказательство тому, он сам и его супруга. С ловкостью фокусника, превращая, подвернувшуюся случайность, в случай, при надобности, повторяющийся, осознавал, что и Анна, не упустит любую возможность грехопадения, а, при удаче, сумеет создать сама.


Ох, уж этот половой вопрос! Человечество, как рыба на живца, идёт с закрытыми глазами ему навстречу, забывая на какое-то мгновение, впоследствии оказывающимся решающим, о тех мерах предосторожности, которые избавляют не только, и даже не столько от непредусмотренного потомства, но и от навязчивых общественных догм, строго карающих тех, кто их нарушает. Но судьи… Кто они, эти неумолимые соглядатаи нравственного бессилия? Ведь те, кто судят сегодня, завтра сами окажутся подсудимыми.


Кому, как ни юристу, видно то, мимо чего скользит взгляд непрофессионала. Но понимание отнюдь не гарантирует от промахов, сопутствующих неведению. Надо ли удивляться, что вновь и вновь углубляясь в снимки, с буйствующей в сексуальном трансе Агнесс, чувствовал, как оттаивает в нём ледяная кора моральных узд, с одновременно возрастающим желанием овладеть этой кудесницей разврата.


И в недолгое время до появления Агнесс, занялся лихорадочным поиском подходящих слов и сопутствующих им жестов, способных убедить распутницу в том, в чём не был убеждён сам. Отсутствие публики, для которой, обыкновенно, предназначалась такого рода изощренность, не являлось помехой. Заменой ей могла сойти Агнесс, не столь, правда, сговорчивая и податливая на его аргументы, да и он сам, когда, репетируя перед зеркалом, поддавался игре воображения.


Агнесс следует удивить, ошеломить, ошарашить, дабы лишить возможности возражать, а лишь покоряться, как покорялась тем, чей оргазм изливался на неё Ниагарским водопадом. Отцовское чувство, до последнего времени не ставившееся под сомнение, вдруг расшаталось, и всякая попытка восстановления была бы бессмысленна. Всё меньше он видел в Агнесс дочь и всё больше женщину, обольстительней которой, как ему казалось, не встречал и более желанной, без сомнения, не было.


Снова и снова, сравнивая интернетовские слайды и нынешние фото, убеждался в своей правоте, осознавая, что, не имея права на мечтаемое, отказаться от него не сможет. Вопрос лишь в шансах на успех. Если ограничиваться только слайдами, не много. В слайдах она была с мальчишкой себе под стать. В том он не находил разврата, а лишь неконтролируемую страсть, и даже минет воспринимался не более, чем один из способов её выражения.


Но теперь, когда неосознанность превратилась в неудержимое следование неконтролируемым страстям, ощущение в своём теле мужчины, стало для неё высшей благодатью, мог, как ему казалось, предложить ей то, в чем так нуждалась. Какой смысл исчерпывать себя в безумстве неупорядоченного наслаждения, как исчерпывает пересохшее горло живительную влагу? Для него не было мучительней осознания, что на пути опьяняющего желания испить из живого бокала, не оставляя на дне даже осадок, окажутся непреодолимые помехи. Не оставалось иного выхода, как возвратиться в реальность, но робкие попытки, вытеснить мечтаемое, из сферы желаемого, заканчивались нокаутом, нанесённым им самому себе, и он сдавался на милость собственной глупости, но ненадолго. Стоило обратить свой взор на неопровержимые доказательства, как всё его существо восставало против отступления от цели, взять которую можно было, что называется, голыми руками.


Это был разврат, яркость и мощь коего поглощает целиком, не оставляя времени на размышления, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на себя со стороны. В нём нет соперников, а только участники. Отчего же не поучаствовать и ему? Ничего, кроме тела, в ней не осталось, и ничего, кроме тел, её не интересовало. Она окуналась в происходящее с отдачей, не ведающей усталости, ибо вчерашнее, сегодня воспринималось не повторением пройденного, а неостывающей новостью. Столь откровенная самоотдача любую другую свалила бы с ног. Но не «машину любви», как говорят, в таких случаях, сексологи. Оставалось немногое, добиться внутреннего отречения от отцовства, мешавшего как вовремя не вынутая заноза.


Она вошла с видом Жанны Дарк, идущей на эшафот за свои убеждения, забыв в одночасье, что сама была инициатором этого разговора. Разве она не вправе отстаивать всё, что касается её личной жизни? И что за манера вызывать её «на ковёр» всякий раз, когда кому-то что-то не нравится в её поведении? Пусть даже эти «кто-то» её родители. По её решительному виду синьор Бульони понял, что, по сравнению с предыдущим разговором на эту же тему, нынешний не идёт ни в какое сравнение. Там она была покорной овечкой, но роль, однажды сыгранная, её не удовлетворила, и она, отринув притворство, осталась той, кем была — львицей, обустроившейся в сексуальных джунглях и принявшей не ею установленные, но её устраивающие, правила.


Наловчившийся угадывать чужие мысли, адвокат, в молчаливом возмущении Агнесс, проследил ход её размышлений так, как если бы высказалась вслух. Она стояла перед ним гордая предстоящей победой в поединке, ещё не начатом, но для неё уже завершённом. И он понял: доводы, им припасённые и казавшиеся неотразимыми, не стоят усилия, затраченного на их подготовку. Откровенно залюбовавшись ею, синьор Бульони утратил бдительность, что не ускользнуло от внимания Агнесс. Он пожирал её глазами, точно так же, как мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело. Это усилило уверенность в правильности избранной ею тактики, и решение не отступать от неё ни на вершок, сделалось непоколебимым.


– Сядь, – сказал он, указывая на стул.


– На вопросы, тобою приготовленные, могу ответить стоя, – огрызнулась Агнесс, однако села.


– Пожалуйста, поумерь тон, поскольку речь идёт о нашем спасении.


– Я спасу себя сама.


– Это что, пустая похвальбы или ты и вправду не понимаешь, в какой угрожающей ситуации все мы находимся?


– Я отвечу, при необходимости, сама за себя.


– К сожалению, ты не одна. У тебя есть я, мама, муж, и, происходящее с тобой, отражается на нас. Так что меч карающий висит над всеми нами.


– Сдаётся, тема эта нами уже обсасывалась. И, помнится, к взаимному удовлетворению.


– Но прежние доказательства, проявив необходимую долю снисходительности, можно было, если не простить, то хотя бы понять, тогда, как новые — прямое тебе обвинение. – И синьор Бульони резко передвинул фото на край стола, и одно из них, скользнув, спланировало к ногам Агнесс.


Она не сумела скрыть удивления, но при этом ни малейшей растерянности.


– Откуда у тебя это добро?


– Надо полагать, стараниями кого-то из присутствующих на оргии. Но сейчас, главное, вопрос нашего общего спасения.


– Не мучайся, – ответила она после довольно продолжительного молчания, – я уйду от вас, и все вы окажитесь не причём.


– А мужа куда денешь?


– Оставлю вам.


– И что потом?


– Буду жить так, как хочу, и делать всё, что мне заблагорассудится.


– Похоже, разврат не прибавляет женщинам ума.


– У меня другое мнение, но, в отличие от тебя, не буду его навязывать.


Синьор Бульони вышел из-за стола, взял стоящий в стороне стул, и, подтащив, устроился напротив Агнесс.


– Поумерь свой пыл, дорогая моя, сейчас не время, что-то доказывать друг другу.


И, медленно, не упуская подробностей, и даже прибавляя кое-что от себя, изложил разговор с шантажистом.


– Не может быть! – воскликнула Агнесс, утратив значительную часть своей самоуверенности. – Рональдо, как ты смог?..


– Как видишь, смог. У меня сложилось впечатление, что сможет даже то, что кажется невозможным.


– Это предательство!


– Нашла в чём его упрекать!


– Я думала… Была уверена…


– Он подбрасывал тебя, всем, кому ни лень, а ты принимала это за любовь с первого взгляда, хотя любил только деньги, которыми оплачивались твои способности. Потому так непросто вырвать тебя из его рук.


– Этого не может быть. Он уступал моим желаниям, а не я его требованиям.


– Женская логика порой приобретает самые безумные очертания. Но я отношусь к случившемуся, как к обычным издержкам необычного производства. Таковы правила игры, в которую, своим участием, вовлекла нас.


– Что же теперь?


– Тот же вопрос задаю и я.


– Мне?


– Нам обоим.


– Ты же ни в чём не виноват.


– Но расплачиваться придётся по полной программе.


– Чем я могу тебе помочь?


– От твоего поведения зависит успех того, что намерен предпринять.


– Но, папа, это не должно нанести ему вреда.


Синьор Бульони раскрыл было рот, но опомнился и молча проглотил удивление. Бессмысленность приводимых им доказательств была столь очевидна, что самым надёжным счёл не знакомить Агнесс со своими намерениями.


– Не забудь, теперь я тебе не отец.


– Не волнуйся, не забыла. Тем более, что мама подтвердила.


– У вас был разговор?


– Разумеется. Могла ли я оставаться равнодушной к услышанному?


– О чём вы ещё говорили?


– Какая разница?


– Это не любопытство. Мы сейчас в таком положении, когда я просто обязан быть в курсе всего происходящего вокруг меня.


– Она рассказала мне всё.


– И тебя не удивило?


– Ничуть. Мы поняли друг друга.


– Тем лучше. У нас в запасе месяц, и мы проведём его вместе в одном укромном местечке, где можно будет не только отдохнуть, но и собраться с мыслями. Сейчас нет ничего важнее и насущнее.


– А что ты считаешь менее важным?


– Не всё сразу.


– И не один раз?


– Это уж как получится.


– Мы будем одни?


– Для нас в этом мире не найдётся места для полного одиночества.


– Но, папа… Ах, извини, но я устала прятаться. С какой стати? Я такая, какая есть, и ничего другого из меня не вылепить.


Он поглядел на неё так, как если бы увидел впервые, испытывая при этом ощущение человека, всю жизнь проведшего у реки, и однажды оказавшегося на берегу моря.


– Уезжаем завтра. Будь готова.


Перед тем, как закрыть за собой дверь, обернулась:


– Я готова ко всему.


– Не сомневаюсь.


Она едва раздвинула губы, но не в улыбке, а в ухмылке.


– Шлюха, – подумал он, – но какая!


Борис Иоселевич


/ продолжение следует /