Глава16

ОТЦВЕТАЮТ ЛОТОСЫ

Да, жил по-своему, ничем не поступаясь, не пропускал ни веточки багульника, ни башенки модерна, ни пароходика колёсного.
Построил этот город без подсказок.

Придерживаясь линии сего повествования, я опускаю сам разведочный полет в старинный Курск, где тридцать с лишним лет назад мне суждено было родиться. Детали несущественны, деянья легкомысленны –

– На общий ход истории влияет только Стрелочник...

Я сразу к Домодедово. Жду рейса на Хабаровск, а он непредсказуем. Бродил по залу долгих ожиданий, у стоек по восточным направленьям. Но что-то вдруг захрюкало –

– Ну, да – Владивосток...
В скопившейся толпе задвигались счастливцы.

Захрюкало и мне: кто там хабаровчанин? Хватайся за портфель, вытаскивай билет – я уж много раз так подчинялся. Приморец – это мно¬го для меня? –

– Зато дальневосточник!

Лететь всю ночь. Внизу пустыня снежная. Полосочка заката смещается на север (!), но скоро возвращается, примерно, через час. Проткнули темноту –

– Я так уже не раз – навстречу солнцу...

В салоне спят, а ты к иллюминатору. Не зря я подписал распределенье. Масштабы, космогония? Сквозь проруби барашков земля по первобытному безлюдна.

В такие рейсы как бы выпадаешь из целей и причин. В звучанье уважаемых винтов...

Москва – не в счет, а что Хабаровск? Такая ситуация – летаю между ними. Командировка, отпуск, вновь командировка. А между тем меняюсь незаметно. Что, морда не московская? Порасспросить бы даму в аэ-ропорту, признавшую во мне приморца…

Я сам порой так думаю? Ведь издали (в Воронеже) Хабаровск привлека-тельней. Хвалю напропалую. И, в общем – есть за что, хотя и не настоль-ко. Не будет ли тоскливо в черноземах?

Пока – навстречу солнцу. Снижение, ремни. Кому-то объясняю –
– Хехцирский заповедник...

Внизу со страшной скоростью несется нечто синее с зеленым. Немыслимая смесь кругов и запятых. Живое электричество – различных водолюбов. Великих дельт и рек –

– Зеленое и синее...

Напрасно я представился бывалым старожилом. Теперь с чем прилетел?

В разведочном полете узнал всё досконально за полчаса беседы с паном ректором. Старался даже выглядеть солидно.

Начнем с того, что нет лаборатории. Нет кафедры, коллег –

– И даже института?!

Школа. Да, здесь была когда-то школа. В ней предстоит работать и делать всё с нуля. Зато идут экзамены и принятый доцент –

– Не позже сентября, вы понимаете...

Не дрогнул бровью. И, сбросив груз, умчался на автобусе (!) в Воро¬неж.

– О, искры паровозные,
О, вальс неповторимый...

Мальчишество, наверное. Ведь без колебаний согласился.

Сейчас мне кажется, что главы о Хабаровске – скорей весы.

– Пожалуй что аптечные?..

Ну, те, где чашечки на ниточках. Полезный инструмент.

Ему доверил Стрелочник меня на полустанке? Поставив изначально на чашку, что для плюсов, – фазаньи перья, фильм (про ягоду-лимонник). Труби в гудок, бросай Москву –

– «Крутись колеса на восток»...

Я о вреде подобных кинофильмов. Ведь там не сказано о том, что бу¬дет дальше. Вальс отзвучал и минусы посыпались, –

– Аптечные весы перекосило...

И если б не моя подвешенная келья, удрал бы. Каким-нибудь матросом-каботажником. Джек Лондон? Майн Рид? Конец бы скорый –

– Отнюдь не романтический...

Так и пришлось дотягивать, потери не считая. Задворки вместо Мира…

Но не их ли бросаю на весы?

– Как гирьки лепестковые –

Теперь уж сам,

– И ибисы свидетели?

Я скупо формулирую. Ибо бегу всего лишь в Курск, в обратном направлении, в убожество российских черноземов.

Весы, что ли, влияют – непонятно. Но доводы рассудка бесполезны:

– «В связи», «Прошу»...

И сам носил бумаги по инстанциям. Какая-то из дам (не то – по профсоюзу?), оттискивая штамп на обходном, спросила только, чем я недоволен. Обегал институт от цоколя до крыши. Душа молчит – чужим так и остался. Пропало даже то, чем тронуло в портале. Быть по сему.

Теперь лаборатория, где я работал? Я думаю о чуде, не науке:

– Зеленый свет,
Серебряная капля...

Наукой, вероятно, так не занимаются – для этого есть башня Карамора? И после чуда с каплей – надорвался. Творил по мелочам, блуждая где-то около.

– Вот это «около»...

Сначала рвал рабочие журналы. С магнитной установки снял катушку. Порушил кое-что еще из нестандартного. Остались порошки – пакеты грамм по триста. Режимы обработки и то, чем обрабатывал. И то, на что надеялся, и что не получилось. Здесь в целом наберется на полтонны.

– И это выбросить?!

Рука не поднимается. Собранье уникальное. Коллекция поверхностных явлений ждет нового шаманства –

– Молекюле...

Микроскопии ждет, термоанализа. А вдруг?..

Тут я не выдержал. Свалил все в дальний ящик, забил гвоздем – никто не докопается. Да и зайдет ли кто до нового столетья?

– Предпочитаю пыль и паутину...

Сидел оцепенело на столе. Предательство? Меня поймут? И, может быть, простят?

Да только мне не легче. Я еще здесь, –

– В своей лаборатории...

Такое состоянье – нет сил пошевелиться. Как будто бы меня гипнотизи-руют –

– Подвал и тишина...

Ну, что ж, сдавай ключи. Хотел было уйти без лишних объяснений. Но тут как загалдели:

– Не отпустим!

Ладно, будет грог. Гурманство отработано: лимонный сок и сахар, букет арабских специй – пока не закипело. Торжественно кастрюлю меж тарелок: лососина в томате, вареная картошка. А речь...

– Как будто уезжаю?!

Пиратский грог, здоровая кастрюля. И пьянка разрастается, и про меня забыли. А я не стал настаивать. Шутил напропалую и смылся под шумок, как делал всякий раз. Коллеги веселятся уже автоматически, как всякий раз на кафедральных пьянках.

Пустые коридоры – закатные фантомы? Отправился в круиз – бродить по институту. Там у окна, которое к Амуру, наверное, и были те –

– В хитонах...

И что скрывать, –

– Миллиграммовой гирькой, –

Пластинкой невесомой на чашечку аптечных, в портале за колонами упало подозрение, –

– Что, может, зря я так непримиримо...

Цветущие куртины и ртутные светила. И пахло первым сеном.

– Не осень, не подумайте...

Там за деревьями газоны покосили. И этим лишь тревога объяснялась.

– Дверь института, –

Та, что к вестибюлю, по-летнему открыта. Но я ее нарочно отцепил и сделал то, что должно, –

– Закрываю...

Мальчишество, конечно. На двери отыгрался. Однако же заметьте, –

– Бегу ведь не от трудностей?

Ведь трудности как раз-то и начнутся. Нет лаборатории, и ректор мне, конечно, не понравился.

Но дверь захлопнута? Аптечные весы не дали смалодушничать –

– Я только подчиняюсь...

И, наконец, о лотосах...

Отринув институт, хотел еще урвать недельку для Приморья. Звали в Шмаковку – курортное местечко. Рядом Ханка...

Но тут тебе повесточка. Как раз на ту неделю. У них свой план, с моим не совпадающий.

Там отцветают лотосы, а я торчу на курсах.

Зато я командир разведки батальона. С учета все же сняли.

Теперь корабль мой держится всего лишь на прописке. Единственный канат, который рвешь с опаской.

А там уже дымят костры из листьев...

Я в домоуправлении, кого-то дожидаюсь. Пока голубизна на Базе КАФ. Сюда я попадаю по большей части почему-то в августе –

– Задворки, листопад... И это принимается без привходящих факторов:

– Осень, осень –
Золотая осень...

Там есть в конце синкопа, душой, произносимая, но что-то все мешает ее пропеть нормально. Примерно так:

– Дым от костра летучий, –
Сквозь сетку листьев, –
Тех, что еще держатся...
Так каждый год?

Закон необходимости отпустит в Старый парк. Которого не знаю. В классический, составленный из многих старых парков моих командировок.

– Приду сидеть на лавочке?

И небо Базы КАФ волшебными стихами...

Зачем искать другие, хоть и не сам придумал? Возьму их в Старый парк –

– И выскажу синкопу?

Не знаю, где. Наверно, в черноземах. Где не свернешь к амурскому обрыву, где осень золотая меняет содержанье.

Где лодки, перевернутые на зиму...

Обрежу все канаты.

А что мне остается? Отращивать, что ль бороду? Не хочется взрослеть.

Я исподволь готовился, старался незаметно.

– Всё на глазах подвешенной квартиры...

Но как у Джека Лондона в подобной ситуации, –

– «Это носилось в воздухе»...

Светило одиночное...

Мотив почти японский? И я не продолжаю. Но там еще сурепок генерация. Войдешь в них – расступаются, дурманят и ласкаются. Сидит во мне сторонний наблюдатель.

Но я не поручусь, что видел это раньше – бурьян какой-то помню –

– Прошлой осенью...

Костры, костры, костры. Броди и возвращайся под ртутное свети¬ло, что у мостика. А, впрочем, надо жечь бумаги. Ну, что тут необычного. Я ведь и сам не ведаю, как будто посторонний.

Заметьте, что пишу не акварели. Хабаровск придирался к каждой мелочи: военкомат, чиновничья рать. И даже ящики для багажа –

– Всегда кругом валялись, –

А тут как эпидемия – ни одного! Уверен, что нарочно! Но разве так удержишь?

– Открыл диван чудес...

И ящики явились – с конкретным назначеньем. И книги потихоньку убираются. Раскладываю стопками. Невольно по годам – когда и где.

– История по книгам...

А дом (уже не мой?) готовится к зиме. Утрами вроде изморозь на стеклах. Дом ждет, не ведая, ремонта, венских стульев. Комода. И, если бы не Стрелочник, наверно с этой осени сменил бы отношение, –

– Наверно бы увлекся?

Нельзя до бесконечности стесняться даже штор, бояться даже всплеска в хвойной ванне?

Нечаянно оттуда проникаю не в ванну, а в запретное. Ведь даже и сейчас не поздно отыграть.

Задворки характерны буйством зарослей...

Взрослей на полустанке под твердую гарантию – ростков по всем аспектам по типу прошлогоднему?

Заманчиво, кто спорит? Позор переморгается и выйдет из меня добротный обыватель.

Да, знаю сам, – «позор благоразумия»...

Ругал это еще в главе об акварелях? Однако, проникая туда, в потустороннее, как правило, –

– Мечтаю и вздыхаю...

Навряд ли мне удастся сменить религию на участь обывателя –

– Без стрелок , семафора...

И пробовать не стоит? Потом ведь я же знаю –

– Нрав мимолетностей, аттракционов...

Нет, все-таки поеду. Уже отлился в форму. Не надо только думать, что выбор из двух зол.

Так я давно привычно рассуждаю. Круги, естественно, меняют содержанье, но вывод одинаков.

– Мой первый дом...

По стенкам репродукции. Приемник на подставке чемоданов. Не то конструктивист, не то аскет какой-то.

– Лирический бродяга жжет бумаги...

Сейчас настала очередь дивана –

– Диван чудес с торчащею пружиной...

Лишь мне такой был нужен, но роль его кончается. Как и моя в подвешенной квартире?

Орудуя стамеской, крушил, переворачивал. Обрушился на цель –

– Добить его, добить...

Опомнился –

– Уже не восстановишь,
Уже не скроешь правды...

Необъяснимо это – крушил, как будто мстил кому-то? И нет мне оправданья? Ну, а тогда был прав.

– И снес останки к мостику...

Как я уже отметил, сурепки выше роста. Дурманят ласково. Войдешь в них – расступаются.

И этим быть безликими бурьянами?! С кого спросить не знаю. Бродил и возвращался.

Костер до неба получился. Диваны горят дольше, чем бумаги.


– В чудесной свежести, плывущей из долинки...

Досматривал, как гасло, из окна. На фоне института, темневшего громадой.

– Те три костра...
Три искорки упрямые? –

Тропическая ночь все поглотила...

А ящики я аккуратно – полосками из жести. Багажная контора. Попутный лимузинчик за пятерку, но там забраковали упаковку.

Однако (по инерции должно быть?) мгновенно отыскался маленький контейнер. Еще пятерка - ящики загружены.

Хабаровск – II. Багажная контора. Отсюда только вещи и отправил. А так – ни приезжал ни уезжал. Хотя район сей знаю:

Там - АБЗ, а там завод сантехники. Внедрял, водил студентов, –

– Фигурировал...

Район такой, что жить здесь невозможно. Но есть одно достоинство –

– По трассе на Приморье. Хехцир довольно близко. Улица бараков.

– Бараки жуткие…

Но все же это улица. Когда через пути идешь на АБЗ, в конце ее – Хехцир. По большей части синий...

– Махнешь рукой – неужто, в самом деле?!

Вернее так:
– Ну, бросьте эти штучки...
А уж потом рукой.

Хабаровск – плоский город. Долины («две дыры») рельеф разнообразят. А в плоском городе и мысли – тоже плоские. И даже то, что есть, в упор не замечаешь. Тогда я покупал любое краеведенье, вплоть до стихов, заведомо бессмысленных.

– Находка, Петропавловск. Издательство – по Дальнему Востоку. Посмотришь – выбросишь. И снова покупаешь. Заведомая глупость, –

– Но стихи ведь...

Ведь, что-то все-таки должно бы отразиться, уж если мне Хабаровск предназначен?

И вот разок теория сработала. Другой бы пропустил, но я готов заметить,–

– «Что запирает улицу подножье
почти отвесной голубой горы»...

Подножье узнаваемо. Ну, говори скорее:

– Я в горном городе,
Того не замечая...

Койот (сиречь догматик?), опоссум близорукий! Вот как бы надо с самого начала…

Глядишь, и в первый год наткнулся бы на формулу, а там, глядишь, и прочее за ней бы потянулось. Имел бы кучу формул. Глядишь, и обозначитcя, искомая?

Жемчужину не выбросил. Присвоенная ценность – фрагмент мозаики дарованного Города. Лишь жаль, что отыскалась поздновато – почти тогда, –

– Когда явились ящики...

Но я не мог так «в лоб». Для этого бы надо здесь родиться, пожить подольше, что ли, –

– Приехать по-другому?

Последний вариант блистает очевидностью –

– Мне надо дозревать и настрадаться...

Иду пешочком к центру. Свобода небывалая? Без ящиков, работы и прописки. И торопиться некуда – Закон необходимости сейчас не для меня, –

– А то бы я трамваем?

Иду и удивляюсь –

– Луга и Зона? Пучками тростники, где можно и нельзя. По лужам и ручьям –

– Зеленое и синее, как на самолете. Только медленней.

Поверьте, это выше пониманья – влияние Амура и Хехцира. Бараки, ямы, трубы и железки – и это под влияньем –

– Удивительно...

Недаром мудрый ибис:

– Глаза бы не смотрели...

Библейские сиянья и –

– Технический прогресс...

Такое вот досталось, а я несостоятелен. Так и запишем: выше пониманья. Я лучше отвлекусь на книгу «По ту сторону»:

– Дома краснокирпичные – военные присутствия...

Наверное, застава?
Нависшие сугробы...

Скорей всего – вот тут их и окликнули. Отсюда эта гонка.
Матвеев неразумный получит свою пулю –

– Вот там, на перекрестке?

Поникшие березы, нависшие сугробы –

– И острие штыка, неотвратимое...

Мне никого не жаль. Вот разве город киновский? Еще вполне живой и «под влияньем». Который, может быть, не надо и угадывать? В котором жить теплей, –

– Приехав по-другому...

Но мне пришлось. Ведь книгу «По ту сторону» прочел в другой истории, Ну, как бы в подтверждение.

– И угадал, представьте. Не все, но угадал:

Хабаровск мог бы выглядеть иначе!

Смешение времен? Я сам уже их путаю. А кто будет читать, тот и подавно. Не стоит раздражаться. Дома краснокирпичные и посейчас стоят –

– На въезде в Город...

Сейчас это жилища, коммуналки. И кто за что боролся, уже не разобрать. Однако, интересно –

– Овеяны историей...

И Виктор Кин об этом.

– Я – видел продолженье...

Дорога на Приморье завершается. Свободен от всего, но радости не чувствую. Сверну-ка я в Дендрарий. Бываю здесь довольно регулярно. Для тех, «кто с малой скоростью – пролетами моста», советую:

– Прореха «правды жизни»...

И дело не в ботанике. Кругом безумный мир, а тут – за бастионами…

В Москве мне подарили фотопленку, дающую цветные позитивы. Печатать их нельзя, но яркость чрезвычайная, и я снимал подряд, что подвернется. Снимал у Реч. вокзала, в Дендрарии, в окрестностях квартиры. И проявил катушки уже в Курске.

Смотри и комментируй.

– Удивляйся...

Все шесть катушек – яркость, как на слайдах, и что ни кадр –

– Потеря…

В связи с повествованьем оставлю лишь Дендрарий.

– Осенняя куртина...

Шатер – ну, прямо пришвинский? И махаон – как птица. И лавочки – из целого ствола. Работал с очень точным глазом. Знал, что снимать. Погода выпадала августовская. Отстреливал катушки, как будто бы не я, а кто-то посторонний.

– Заметьте это слово «посторонний»...

Повторенное трижды, при разных обстоятельствах. А я ведь не нарочно. Неужто так прощаются? Мой опыт в этом смысле ограничен. Ни радости ни горьких сожалений. Возможно, и не вспомнил бы без слайдов. Но в Курске я опять гуляю по Дендрарию.

Там за теплицею аллея в амурские луга –

– Сначала это надо с самолета...

Нет, пальмы не растут по типу «Дубль Be». Но музыка такая же –

Коротким замыканьем...

Она и в Курске та же?

За год перед защитой летал к профессору. Показывал работу. И тот опять кривлялся. Такая вот формальность, –

– Но все-таки Москва?

Среди аудиенций был джаз, друзья, коньяк «Наполеоша». И мы еще попали на премьеру фильма –

– «Этот безумный, безумный, безумный мир»...

Рассказывать нет смысла. Про клад, если хотите. Вернее, про «Дубль Be»? Из пальм в конце аллеи, которые качаются –

– Под музыку качающихся пальм...

Наутро улетать. Полки мои разбиты. В Хабаровске – хоть вешайся. Такое положенье.

Пошел тоску растравливать. Дендрарий хоть похож на Старый парк.

Хабаровское время - коротких замыканий, случайных мимолетностей, счастливых совпадений.

Смотрите, как бывает...

Полки мои разбиты, а я в аллейке за теплицей...

С тех давних пор дела мои устроились, и вешаться нет поводов. Владивосток пропустит диссертацию. Но всякий раз такое же (аллейка так кончается) –

– Нет, что-то есть – по типу «Дубль Be»...

Так что с Дендрарием знаком отнюдь не шапочно. Придешь тоску растравливать и своего добьешься.

Я там рассказывал про опыты с бобами. Сижу на лавочке из целого бревна. Сотрудница тепличная приветствует коллегу:

– Ну, что вы не несете магнитную водичку?

А что бы вы ответили –

– Порушил установку...

Осенняя куртина цветов последней пышности. Ленивый махаон отсвечивает золотом. Сижу под драпировкой, сижу в тени лимонника. А вне беседки яркость, как на слайдах. Последний кадр, последняя катушка? Хабаровск не пускал, порой не церемонясь, –

– А ведь сентябрь подкрался. Там, в Курске, начнут срываться лекции? К тому и шло. Однако под завязку препятствия отпали.

– Еще надеялся, что в кассе нет билетов...

Но к кассам никого – сезон дождей осенних, на запад уже мало кто желающий. Я честно взял на завтра. Имею целый день –

Перебери реестр аттракционов...

Но небо в низких тучах, на катере нельзя. В мое отсутствие тот берег доконало. Один аттракциончик, пожалуй что, годится? Вверх от Агентства, вниз и снова вверх. До Милицейской улицы.

– По улице Тургенева...

Там где-то будет лодочная станция. Я это тем, кто не хабаровчанин? Пускай попробует представить этот Город лишь по моим планшетам.

– Получится Взнесенный?

Ведь я так и старался – повзнесённей. Для тех, кто «с малой скоростью», пожалуй, расскажу, как я водил студентов на экскурсию.

– Всплывает, как со дна...

И, кажется, что к месту? Успею, если коротко. К вопросу о взнесённности.

Март месяц. Снег, исколотый лучами. К кирпичному заводу дорога невозможная.

– Наверно третий март...

В Хабаровске тогда еще ничто не трогало. Я не люблю пром. зон, хоть вроде и технолог. Обочина, привязанность –

– И это мое время...

Веду своих студентов через улицу. Скривился на грохочущую слякоть. А между тем, –

– Шоссе – к аэропорту...

Ряд чахлых топольков и гастроном теперь стоят в глазах. Грохочущая слякоть. Студенты растянулись, –

– Я один...

И как-то вдруг подумалось, что уж не раз тут ездил, и гастроном наверно регистрировал. Уже моя история? И что оставил след?

– Такой пустяк на лежбищах Хабаровска...

Но мысль эта понравилась своею конструктивностью. Заметьте, что впервые почти что за три года не обругал реальность.

Теперь бы я не стал так осторожничать. Представьте, что с такого пустяка грохочущая слякоть превратилась –

– В «Грохочущую слякоть Бориса Пастернака»…

И, как бы это высказать, не слишком усложняя. Возник аттракцион –

– Весна у гастронома...

И Город стал доступен созерцанью. Я стал стремиться к вящим повтореньям. Представьте, получалось, –

– Ну, не всегда, конечно...

Но главное, осталось последствие.

Я это повторяю тем, «кто с малой скоростью, пролетами моста, сторонний»:

– Кривитесь, сколько влезет...

Хабаровск терпеливый. Свой повод обязательно найдется. Эпоха, правда, смутная. Дойдешь до нигилизма.

С московским блеском, с полным неприятием.

– Озлобленность, питавшая поэзию...

Поэзия ее же подгонявшая?

Но вот что нахожу, когда перебираю чреду аттракционов:

– Цепочки ненадежные...

Ведущие по временам – туда, к первоисточникам –

– Из воздуха...

Да, жил по-своему, ничем не поступаясь. Не пропускал ни веточки багульника, ни башенки модерна, ни пароходика колесного.

Доехал до конца Великой Магистрали. И там мои мытарства разрешились. Я защитился. И стал я беззаботен, как студент.

Простите, что других сравнений не имею. Конечно, через край, конечно, бесконтрольно. Я стал универсально изменяться. Настолько преуспел, что (не круиз ли?) забыл, как занимают до получки.

Последний год отмечен плодотворностью. Избыточной, пожалуй, – до пены «батусана».

– Какое-то «акмэ»...

Какой-то взрыв цветения.

– Откуда-то брались тетради в клетку...

И вот что нахожу...

Начала попадают всегда на ту эпоху, которую извел. Мораль тут на поверхности (для Курска пригодится), –

– Первичные эпохи невозвратны...

Наверно все же где-то оставалось живое что-то? Что-то, позволявшее бросать высокомерно:

– Нет!

В лицо любым навязанным системам. Оттуда и костры на пляже ночью, и улица Истомина –

– С фарфоровыми штучками...

Коралл (О. Генри). Всплывает, как со дна, –

– И многое осталось непроявленным...
Особенно настаивать, конечно, не приходится, но время, может, лучшее и стимулы глубинней:

– Стал гражданином Города...

И лотосы оттуда же?

Конечно, новый уровень наверстывал, что грезилось в воронежском «Бристоле»:

– От юнги к капитану...

Мне ведь не много надо, пока не сформулирую:

– Свой Дом, лаборатория, свой Город...

«Немного» – это тоже философия. Конечно, без учета, что я еще с студенчества, –

Лет двадцать с лишним, –

Болтаюсь на подножке, что тоже ведь достаточно, чтобы отлиться в Форму какого-то бродяги.

Никто не скажет, что я представляю. Не исключаю, что эти «двадцать с лишним» сыграли свою роль:

– Лирический бродяга...

И, кажется, не верю, что можно жить иначе.

И, в общем-то, имею основанья. Всё правильно, и, вместе с тем, бродяга завидовал кому-то прошлогоднему, –

– Кому-то постороннему, –
Кому-то беззаботному, –
Еще не отправлявшему запросы...

Но улица Тургенева вот-вот и оборвется. Не странно ли, –

– Нет времени для долгих рассуждений?

Нет времени на прошлое. Остались пожеланья? Ведь я – хабаровчанин, –

– С собою не прощаются...

Построил этот Город без подсказок. Материал подручный –

– Имею, что имею...

И мне, конечно же, отнюдь не безразлично каким он будет дальше –

– Лет эдак через сотню...

Амбары? Те по праву. Читайте Кина «По ту сторону»...

Хоть можно не заметить стиль задворок, модерн – тем более.

– Сову бы я оставил для собственного домика –

– На берегу Амура...

Ну, и коронный, стиль – конструктивизм:

– Я и сейчас так думаю в лугах Левобережья...

Но девушка с веслом, наверно, понимает – все время переехало и в частностях, и в целом.

Материал подручный. И тем, «кто с малой скоростью, пролетами моста», дам доброе напутствие:

– Не трогайте Хабаровска...
Высоким его мыслям нет предела.

Но я, как совращенный, упрямо утверждаю:

– Материал добротный...

– Да процветет эклектика?

Лет через сто, пожалуй, когда меня не будет, –

– Миражность все равно не помешает.

И в этом смысле я, конечно, летописец –

– Свою главу в историю Хабаровска, –

В жлобовское безвременье –

– Чредою мимолетностей, то есть, аттракционов...
Чтоб хоть по ним прослеживалась ниточка.

Заметьте, я не трогаю бараков...

И частную застройку деревянную? Вот им не удержаться.

– Типичны, но исчезнут...

И улица Тургенева дробиться в беспорядок бесправных закоулков –

– И зацепиться не за что...

Но в целом, это берег уссурийский.

Хотя Хехцир, как всюду, далеко, иду себе по спуску...

Хабаровск, несравненный, наверно регистрирует, кто жил и сколько метров.

– Но облик…
Сделай опись? Исчезнет ведь –
И будет площадь Радио...

Хабаровск всё, наверно, отмечает. И в том числе людишек, И тех, что нестандартны. А среди них совсем уж единичных:

– Какой-то бродит...

Но то ли из О.Генри? Не то конструктивист, не то аскет какой-то. Происхожденья, правда, черноземного.

Причал и переезд ему для испытания?

Смотрите-ка, и вправду реагирует. Спустить ему с небес доцента-журавля, Хехцир продемонстрировать, –

– Во всей парадоксальности...

И ведь почти дошло. Приёмчик примитивный – дорожные раздумья. Я редко это делаю, и под конец простительно.

Но думаю сейчас я все же о Хабаровске. Что раньше не бывал на этом спуске. И план мне не составить даже к вечеру. Придраться не к чему –

– В бесправном закоулке...

Хотя вот дом – казарменного типа? Мотается бельишко под ветром в низких тучах.

– Убогий огородик...

А на торце казармы большие несмываемые буквы:

– «Дивизион»...

По старой орфографии. А что артиллерийский, нетрудно угадать.

Дома красно-кирпичный, военное присутствие …

Вблизи всегда мне как-то беспокойно.

– Столетние...

Совсем другой истории? Окошки на фронтоне в виде арок. И дымники.

Моей вины тут нет, но беспокойно:

– Переживаю чье-то униженье. Дивизион и дохлый огородик.

– Большие несмываемые буквы...

Спросил у встречного про лодочную станцию. Идти надо по крышам (?!) и по стенке!

– Там будет пост…

Медведя тоже знает: живет под лестницей, недавно привезли.

И я полез по стенке и по крышам. Какими-то садами. Спустился кое-как на берег уссурийский. Туземцы говорят. Сам вижу только заводь, очерченную бонами, утыканную дождиком.

– Не верится, что где-то там Хехцир...

Где вы, Акутагава? А так же Хокусаи?

Грязища под обрывом. И этот пост на сваях. Прожектор среди дня горит по разгильдяйству.

Мне холодно в нейлоновой рубашке.

И мой аттракцион (медведь Потап) – свалявшийся и грязный,

– Забился в дальний угол...

Кормили шоколадом и сгущенкой. Но каша на тарелке (и та размокшая) не еда медвежья.

– Уж лучше бы убили...

Принес ему малиновый сироп. Вопрос: как дать? Но он уже почувствовал, берет когтями. Стоя так и выпил.

– Еще тебе? Даю еще бутылочку. Стоит на задних лапах, к решетке привалившись. Ужасно милый. В сущности, щеночек?

Он гималайский мишка, хотя дальневосточный. Такие они – с белою салфеткой. Погладить хочется, но я уже научен. В такой же ситуации когтем из-за решетки меня достал такой же симпатичный, причем, совсем беззлобно, –

– Даже дружески...

Я все-таки осмелился, потрогал густой загривок, грязную салфетку. Отдал кулечек пряников.

– Расстроился, конечно...

Кривою улочкой поднялся к магазину. Старинный тоже? Беру «Таежного» –

–Заварено на хвоях...

Сижу на пустыре –

– На стопке плит бетона...

То дождик сыпанет, то ветром пробирает.

Насчет «Таежного»...
Найди такой пейзаж, возьми сюда –

– На хвоях...

И если это нравится, то ты дальневосточник, и никого не спрашивай про прочие параметры.

– Свинцовые пейзажи...

Я в типичном? Безлюдное местечко –

– И горизонт мой узок...

И тучи в жуткой гонке летят из-под обрыва. Кто склонен, тот поймет, –

В дожде неперестанном...

Я не хотел бы что-то нагнетать. К вопросу о свинцовости? Но эта акварель меня перепугала. Сидишь и вдруг тебе – как взвыло под рукой?!

– То голос акварели?!..

То голос пива был на самом деле. Я, видимо, случайно повернул бутылку и ветер как-то боком вошел в нее –

– Звучаще. Под темной низкой тучей.

Последняя лицо нахально задевает. И мне осталось – только к парапету. В дожде неперестанном, который все сильнее.

– Пустые дебаркадеры...

Живи я на бульваре, наверно приходил бы специально.

Амур неузнаваем. Сколько злости, крушения, пучины. Первобытность? Вперед видать не далее фарватера. И волны грязно-желтые встают, как сопки, падают. Дерзают быть превыше парапета. И я сейчас поставлю под сомнение правдивость своего повествования. Но делать нечего –

– Романс «О диких волнах»...

О диких, озаренных красным светом.

– Знаменье (или знаменье?) – я б не рискнул выдумывать.

На волны грязно-желтые сошел случайный луч... Окно тотчас закрылось: убирайся!

– И хлынул ливень...

На стенку тополей, на липы, потоп. Напутствие прощальное. Такое же, наверно, как и луч, –

– На пленку не попавшего заката...

Весь вечер пил в гостях. Потом ловил такси. Дождь вроде перестал. Какое отрезвленье –

– Ночная строгость,
Ртутные светила...

А утром варил кофе, как обычно.

Мой садик – в две ладони:
Созревшие настурции…

И нитки с семенами вьюнов небесно-синих...

Сейчас бы я залился, скажем, в сопки?

Ведь утро – по кукушке,

Ее рекомендациям…

Но вот кофейник пуст –

– Мы это обстоятельство скрываем друг от друга.

Такси не опоздало...

Нy, еще раз – на сопки из окна?
Еще было рванул почтовый ящик...

И время, шедшее так медленно доселе, пожрало так знакомое пространство...

Еще держусь на уровне рекламного проспекта. Висел такой – «Летайте самолетами». Но бодрости я чувствую не дальше, чем до кресла.

– Закрыть глаза...
И пусть там без меня?
Но милость не дарована –

По радио сказали – мой самолет еще в пути к Хабаровску. И супермен с рекламы возвращается с заоблачных высот:

– Досталось ожиданье...

А я и перепил, и недоспал. Один вчерашний день такой, что жутко вспомнить. Залечь бы где-то в травах. Но там роса обильная.

Дарованная милость? Вчерашние дожди отозвались растущей духотою, которая опять опустится дождем, не далее, как к вечеру.

– Когда меня не будет...

А, впрочем, все возможно, на то аэрофлот. Начало и конец этой главы о лотосах. Законы композиции? Я должен подчиняться. Такая роль, –

– Такая влажность воздуха...

Отмытый день, сверкающий росою.

Но мне бы не шататься вблизи аэропорта. Такая духота, что путаются мысли. В отместку, что ли, это, –

– Боюсь отстать от поезда, –

Не просто, а совсем. Я уже бегал к справочной, себе не доверяя. Но все равно, кошмары возвращаются.

Такое часто снится со времени студенчества:

– От поездов и даже дирижабля...

В душе свои резоны и по большому счету –

– Душа не принимает оправданий?..

Порой не сознаю, зачем я здесь –

– Да быть того не может?
Тебе все это снится –
Болотная равнина...
Рукой подать до дома, сопок?

Наверно, я и вправду, как во сне? Спасаясь от кошмара, плыву куда-то в сторону.

– Планшет дальневосточный...

С твореньями муссона.

И легкий ветерок сопровождает...

Счастливый сон? И как я мог подумать –

– Хабаровск без меня...

Возможно ли такое? Прольется дождь, изменится погода. Потянутся года...

Я, между прочим, вправду мог отстать. Вдруг донеслось:

– Рейс номер... на Москву...

Неважно, какой номер? Рейс мой, дневной. Успел почти последним.

И – за пределами?

Уже машу с подъехавшего трапа. Балкон аэропорта слепит стеклянной стенкой, но я – как на трибуне. Меня оттуда видно?

И то ли оттого, что высоко, –

– А, может взгляд прощальный обострился –

– Отмытое хабаровское небо. Столпились кучевые кольцом по горизонту. Но трап уже готовится отъехать. И я забрался в кресло...

Откинул голову, расправил ноги –

– И закрыл глаза...

Сейчас мы вслед за солнцем и время остановится. И я дам волю мыслям.

– В небесном отрешенье...

Толпятся кучевые. Хабаровское небо, его закономерности. Толпятся этажами –

– Невероятно белые...

Последнее – явилось содержаньем моих секунд на трапе. Я организм пластичный. Заметьте, как прощался. А, между тем, стоим. Кому-то уже плохо. Такого не бывало, чтоб третий час на старте. Ни трапа, ни конфетки.

Спустивши тормоза, я вижу свой Хабаровск. В отмытой синеве – иное ясновиденье?

Хабаровск благосклонный – это он? Вдогонку навязал еще один подарок -

Отмытый день…

И задержал на старте, позволив попрощаться по-хорошему.

Я много рассуждал – с различных точек зрения. С миллиграммовой точностью, как будто посторонний. И вывод однозначен: беги пока не поздно, беги отсюда –

– Срок твой уже отмерил Стрелочник.

Отсюда и теория той коллеги, давшей мне когда-то нужный адрес, –

Лет пять на новом месте...

Угрозы и аспекты несовместимы в принципе. И чтобы там не грезилось, и чтобы не держало –

– Эпоха не для тех, кто слушает кукушку...

Но я не посторонний –

– Мой Хабаровск...

Сейчас уж не нужны аптечные весы, я вижу все без них. Душа заговорила, теперь имею опыт:

– В «Три ручья»...

Никто не заподозрит – такое облегченье. Такое ясновиденье – в отмытой синеве. А что платок – кому какое дело? Стоим ведь три часа без вентиляции.

Спокойное лицо. Но знаю – просветленное. Прожил по-своему в гораздо большей степени, чем думал до сих пор. И если без упрямства, то только здесь и стал самим собою.

Так надо, вероятно, – «В три ручья». Чтоб долг отдать за все мои прощанья, –

– Последний долг...

Хабаровск согласился –

– Тогда и заработали моторы…

В стекле иллюминатора промчалась как-то быстро Хехцирская громадина.

– С обратной стороны?

В салоне потемнело, но это ненадолго. Пробили облака на горизонте.