НЕТ НИЧЕГО СТРАШНЕЕ ОДИНОЧЕСТВА,
КОТОРОЕ ПЕРЕЖИЛ, НАХОДЯСЬ В ТОЛПЕ


Пожалуй, ничто так не сближает людей, как одиночество. Это оно вдруг неожиданно делает нас контактными, словоохотливыми и красноречивыми, порой пылкими в своих речах, а иногда – неузнаваемо умными. Разве не оно так скоропалительно раскрывает нам объятья, так неистово и безрассудно толкает нас навстречу друг другу. Бывает, оно повергает нас в отчаянье, или, благодаря нему, и вопреки здравому смыслу, нахлынет от одиночества нечаянное наваждение, и наступит затмение души и тела…
Нет, я не пою гимна одиночеству, отнюдь. Но если бы оно так часто не настигало меня врасплох, смогла ли бы я получить от жизни столь много приятных и памятных минут откровений и раскрепощения, когда таяли в дымке, исчезая, мешающие полнокровной жизни комплексы и наступала, пусть сиюминутная, радость бытия, ощущение полной, доселе казавшейся не возможной, внутренней гармонии?..
Ритмичное постукивание колёс по рельсам равномерно режет тьму на куски. Мне ещё долго быть в дороге. За окном мелькают редкие огоньки полустанков и разъездов. В быстро сгустившихся сумерках с трудом угадываются силуэты несущихся мимо лесов и перелесков, полей и речушек, маячащих где-то вдалеке населенных пунктов, уже изрядно подсвеченных иллюминацией. Пахнет вагоном.
Те из вас, кто когда-либо пользовался услугами железной дороги за границей, наверняка согласятся со мной, что так могут пахнуть только наши вагоны: здесь и запахи дешёвого неумело заваренного чая, и влажного серого белья, сохранившего «ароматы» второсортного стирального порошка, сдобренного хлоркой, здесь и дух пропылившихся в дорогах байковых одеял. Все эти комбинированные запахи, смешиваясь с дымком от горящего брикета в титанах, дурманят, лишают сна. Слегка кружится голова.
Порой, бывало, зайдёт на маленькой станции ночной попутчик, и, заскучавший от дорожного одиночества язык вдруг перестаёт тебя слушаться. И вот, не нуждаясь в официальном знакомстве, вы становитесь милыми собеседниками, а там, к концу путешествия, глядишь, и добрыми друзьями, которые не преминут обменяться адресами и телефонами, но, тем не менее, почти всегда уверенными, что никогда не позвонят и не напишут друг другу.
На сей раз, ничего подобного не происходило. Все крупные станции остались позади, а до конца поездки по пути следования будут теперь попадаться лишь маленькие станции, да парочка разъездов.
Тут поезд затормозил, состав пошатнулся, и центральные вагоны остановились у коротенького перрона. Я посмотрела в окно и не увидела ни вокзала, ни каких бы то ни было привокзальных построек. Вырисовывался лишь силуэт крохотного здания, напоминавшего будку станционного смотрителя, едва освещённого висевшим под стрехой фонарём, раскачивающимся на ветру. Простояв не более трёх минут, заухав, заскрежетав колёсами по рельсам, состав тронулся. Неожиданно дверь в купе открылась, и уверенной походкой, шумно закрыв за собой дверь, вошел мужчина лет сорока пяти-пятидесяти. Горели только ночные лампы, слабо освещая лицо моего неожиданного попутчика, так что определить его возраст более точно не представлялось возможным. Одет он был добротно. Мужчина снял с себя дублёнку, норковую шапку-ушанку и остался в спортивного стиля дорожном костюме. Всё это, вместе с солидных размеров кейсом, указывало на человека, живущего в достатке и, с общепринятой точки зрения, в благополучии. Ну, а поскольку он был налегке, без обременительного багажа, я тут же поняла: передо мной типичный командировочный. Хотя, мне было бы привычнее использовать слово «командированный», но не хочется отставать от века – так теперь почти никто не выражается.
Раздевшись, мой попутчик как-то устало буквально рухнул на противоположное нижнее место и прильнул к холодному тёмному стеклу. Медленно, в такт набиравшему скорость поезду, он начал покачиваться, то и дело касаясь лбом начавшего запотевать окна. Он не обращал на меня ровным счётом никакого внимания. Он даже не поздоровался, войдя в купе, что обычно принято делать по негласному дорожному этикету. Отодвинувшись от окна, он достал из кармана коробочку, и поспешно, не запивая, положил таблетку в рот.
«Вероятно, что-то сердечное, а я ещё взялась осуждать его за то, что он не поздоровался», - подумалось мне.
-Вам плохо?- почему-то сочла необходимым спросить я.
Тут попутчик прищурился, словно ища глазами того, кто задал ему вопрос, и на какое-то мгновение задержал на мне свой рассеянный взгляд.
- Нет, спасибо. Со мной всё в полном порядке. А это конфетки с ментолом – вместо курева. Пытаюсь обмануть свой организм.
-Ну, и как, помогает?- включилась я в разговор.
- Иногда помогает, но это все равно самообман, вот и сейчас ужасно хочется курить, а я оставил свои сигареты в гостинице – торопился очень, опоздать на поезд боялся. А тут, на Разъезде 85, где я садился, в этом убогом, забытом Господом месте, даже киоска не оказалось – вот и маюсь теперь. Простите, а Вы случайно не курите, ах, да, я, кажется, не поздоровался даже. Здравствуйте!- он привстал, стукнувшись головой о верхнюю полку, И, почесав затылок, тихо засмеялся,- всему виной темнота. Из-за неё, проклятой, я и Вас не заметил, и, как видите, полки наверху.
Я улыбнулась и, ответив на его приветствие, предложила ему сигарету:
- Вот, пожалуйста, только курите ли Вы такие – они с ментолом?
-Японские курят все, причём, не важно, с чем они.
- Почему японские?- удивилась я
-Потому что « цю-зи-е»,- смешно произнес он, и мы, захохотав, вдвоем вышли в нерабочий тамбур вагона.
Курили молча, стоя у противоположных дверей. Уйдя в купе первой, я отдала должное своему попутчику, который не возвращался ещё минут десять, тем самым дав мне возможность и время переодеться и приготовить постель. Он едва слышно постучал и вошёл только после моего «входите».
-Слушайте, а хотите кофейку? У меня в термосе заварен очень приличный бразильский кофе, уверен, что он горячий, ну, так как?
Честно говоря, я не планировала ужинать, а тем более пить кофе на ночь. Однако предложение столь приятного на вид мужчины было таким неожиданным, да и потом, наброшенное на ноги одеяло, после тамбура ничуть не согревало, так что я, без особых раздумий и лишних колебаний, согласилась составить компанию. И уже согласившись и поблагодарив мужчину за любезность, я вдруг подумала, что, наверное, сделала это зря, так как мне на следующий день предстояла серьёзная встреча, а какова же я буду, не выспавшись после кофе. Но, как говорится, слово не воробей, и отказываться уже было неудобно.
Попутчик достал из кейса дорожные стаканчики - из таких обычно мужчины, едва вырвавшись из-под опеки своих жен и тёщ, пьют «за знакомство и за счастливую дорогу» сразу же, как только проводник соберёт билеты и раздаст постельное бельё. И тут уж никакие запреты, никакие антиалкогольные компании – не помеха. Часто бывая в поездках, я в этом могла убедиться воочию, нередко оказываясь в одном купе с глотнувшими «водки свободы» попутчиками.
«Неужели и этот такой же?- подумала я,- хотя, нет, не может быть – не вяжется со всем обликом моего попутчика, да вообще, какое мое дело, пьёт он или нет, он ведь мне не водку, а кофе предложил»,- завершила я свои сомнения.
Тем временем, мужчина достал две матерчатых салфетки, с вышивкой по уголкам, кстати, глаза понемногу привыкли к тусклому свету ночника, и стали вполне сносно различаться не только предметы на столе, но и черты лица моего попутчика. Пока он ловкими движениями рук манипулировал, изящно водружая салфетки возле стаканчиков, я успела его хорошенько разглядеть, стараясь не делать этого чрезмерно бесцеремонно, порой переводя взгляд на стол или окно. Он был хорош собой, ухожен, красиво и модно подстрижен, но самым поразительным были его руки, похожие на руки музыканта, с длинными тонкими пальцами и явно недавно сделанным маникюром.
« Мадам, прошу к столу»,- услышала я и пододвинулась. «Интригующее начало»,- промелькнуло в голове. Мне действительно захотелось поскорее глотнуть волшебного напитка, тем более что он источал умопомрачительный аромат. Будучи кофеманом со стажем, я безошибочно узнала «Чибо», чем не мало удивила хозяина кофе, который сам его пока почему-то так и не пригубил. Он вновь, словно застыл, приклеившись к окну, а я испытала от этого некоторую неловкость. Прошло несколько минут, прежде чем он сказал:
- Неудачная командировка,- после чего сделал первый глоток, тем самым, приглашая и меня к кофепитию,- неудачная,- продолжил он,- две недели впустую. Так ни о чём толком и не договорился,- и он снова надолго замолчал.
«Наверняка, снабженец», - решила я.
Будь в создавшейся паузе хоть незначительный намек на приглашение к разговору, всё было бы значительно проще. Но тишина становилась гнетущей, а кофе в стаканчиках тем временем потихоньку убывал…
-А впрочем, нет худа без добра,- вдруг как-то неожиданно резко прозвучало в кромешной тишине ночного купе,- за последние годы у меня никогда не было так много свободного времени. А в этом захолустном городишке его и вовсе было некуда девать – никаких развлечений, даже ресторана приличного нет, не говоря уже о клубе. Я, видите ли,- продолжал он, так и не вовлекая меня в разговор, - раньше так подолгу не оставался наедине с самим собой. Оказывается, это так страшно - вдруг остаться без дела, без близких, без друзей. Мне всегда было недосуг остановиться, оглянуться назад, спросить себя, так ли живу, чего в этой жизни хочу. Надо было задуматься, счастлив ли, счастливы ли люди рядом со мной,- он снова на какое-то время замолчал, словно беря передышку, хотя не потерял нить рассуждений,- хотя, нет, пожалуй, вопросы эти я себе задавал, и не раз, вот отвечал ли на них? По-моему, я даже не пытался этого делать, прячась за нехватку времени.
И снова последовала пауза, а мне ничего не приходило на ум, что бы я могла вставить по поводу его рассуждений. Более того, я не была уверена, что всё, что я услышала, адресовалось мне, как собеседнице. Скорее всего, ему просто необходимо было высказаться, а это лучше всего сделать, когда есть слушатели.
«А ведь как правильно подметил! Мы и впрямь прячемся за эту пресловутую «нехватку времени», когда перед нами встают неразрешимые проблемы, когда возникшие перед нами вопросы требуют немедленного ответа. Мы же откладываем всё на потом, а когда наступит это самое «потом» - не знаем, а может быть, и не хотим знать»,- поймала я себя на мысли.
-Вот что на ум пришло,- тем временем продолжал он, как и прежде, словно разговаривая сам с собой. Голос его звучал ровно и спокойно, однако темп речи постепенно увеличивался, будто набирал обороты, как автомобильный двигатель,- жил и живу, как по инерции, Вы знаете, как иногда хитрят водители со стажем? У Вас машина есть? Вы её давно водите?- будто вовсе не ко мне обращался он с вопросами.
Я почувствовала, как всем телом вздрогнула, испытывая некоторое замешательство от своей неготовности к посыпавшимся один за другим вопросам. И только услышав продолжение, поняла, что его вопросы обращены в никуда, хотя и не были риторическими, по сути. Да, видимо у человека наболело, появилась потребность выговориться перед первым встречным – эти, как раз, самые выгодные слушатели – перед ними можно не кривить душой и не лукавить.
Действительно, только тогда, когда материализуешь свои мысли и сомнения в словах, только тогда начинаешь видеть, буквально осязать, как они приобретают истинный смысл, а ты получаешь возможность дать им оценку, как бы со стороны.
- Так вот,- услышала я, оторвавшись от собственных умозаключений,- это очень просто: представьте, что Вы преодолели значительное расстояние. Вы изрядно поиздержались, в том числе и на горючем, а впереди очень длинный и ровный спуск. Вы выключаете двигатель, а послушный Вам автомобиль продолжает двигаться, причём на прилично скорости. А в результате – экономия бензина. Вот и со мной, похоже, точно так же, как с машиной всё случилось, только на жизненном пути. Но только мой спуск, похоже, бесконечен. Так и спускаюсь вниз, по наклонной, не прилагая лишних затрат души. И вот мимо уже пробежали, словно оставшись за спиной, школа, институт, семья, престижная работа, а спуск всё не кончается…
Я слушала его, а перед глазами мелькали вереницы школьных парт, шумные институтские коридоры – всё, много раз виденное, такое далёкое и близкое, но нигде не маячил спуск, подобный описанному.
Медленно покачивался вагон. На память приходили запахи из детства, ощущения и чувства, переполнявшие меня в юности, какие-то отдельные несвязанные воедино фрагменты из всей прожитой жизни – и никакого спуска. Предательски заныло сердце. И снова из собственных воспоминаний меня вывел всё ещё тихий, но уже возбужденный голос попутчика:
-А как бывает жутко и противно, когда начинаешь себя ощущать чем-то вроде антикварной штучки. Вроде, ты уже, в сущности, никому не нужен, от тебя нет никакой практической пользы, но тебя не выбрасывают, а даже выставляют на показ из соображений престижа.
Я поняла, что упустила какую-то связующую нить в его повествовании, впрочем, может, её и не было. И вообще, зачем это он надумал себя сравнивать с антикварной вещью. « Он, наверное, вообразил себя, а, может, его уверили в том, что он есть ничто иное, как редкостный экземпляр человека. А мне-то это зачем знать?»- уже, раздражаясь, начала думать я, пожалев, что согласилась « на чашку кофе».
Теперь я уже заставляла себя слушать попутчика, чтобы вновь не углубляться в свои собственные мысли. Дальше его повествование совсем стало напоминать исповедь-откровение. Его низкий, бархатный, спокойный голос и грамотная речь были весьма приятны, хотя то, о чём он говорил, делясь сокровенным с первым встречным, приятным мне не казалось, а его откровениям, судя по всему, не было конца.
- Именно сейчас, в эти две недели полного бездействия, в голову стала настойчиво и даже назойливо стучаться одна и та же мысль: брось всё, начни всё с самого начала. То, что было, - черновик. Пришла пора переписать жизнь заново, без ошибок и помарок, вот и думаю, а что, если, вправду, всё бросить и заново начать? Но Вы знаете, что меня в этой бредовой идее пугает больше всего?- словно снова вспомнив обо мне, обратился он напрямую с вопросом. Даже сделав некоторую паузу, как бы предоставляя собеседнице время подумать перед ответом, он, тем не менее, снова ответил себе сам,- я знаю, чего боюсь: опыта прежних лет в приобретении окружения для себя любимого. Вот, по какому принципу мы «кучкуемся»? Надеюсь, вас не очень смущают подобные новоявленные словечки?- и он впервые улыбнулся, обнажив ровный ряд белоснежных, красивых, ухоженных зубов. - А ведь мы лжём и себе, и другим, когда утверждаем, что близость между будущими друзьями, партнёрами, супругами, а уж тем более, любовниками, зарождается, а потом – основывается на почве общности интересов и привязанностей. Ложь всё это, самая настоящая, неприкрытая ложь. Просто так удобно, вернее, прилично, считать, интеллигентно, что ли. Вы со мной согласны? – странная у него, все-таки, была манера задавать вопросы, не предполагая на них ответов. – Есть у меня, например, друг Борис. Это мой самый близкий друг. Казалось бы, я должен всё о нём знать, и думалось, что знал. А что такое «всё», и что я о нём знал? Ну, знал, что он отличный парень и классный журналист, умница, весельчак, море анекдотов знает, причём, на все случаи жизни. Знал, что свою жену обожает, четверых детей воспитывает,– к каждому свой подход имеет. И дети от него без ума, и все, как один, даже самый маленький, хотят быть журналистами, как папа Боря.
Представляете, а мой балбес вбил себе в башку археологией заняться – и ни о чём другом слышать не хочет. Ну, надо же, выбрать на всю оставшуюся жизнь занятие наукой без будущего. Скажите, как можно всерьёз мечтать о том, чтобы посвятить свою единственную жизнь ковырянию в земле в поисках никому не нужных черепков и железок? И кому это нужно?
Я даже обрадовалась, когда он закончил, понадеявшись, что дальше в тему о своих друзьях он углубляться не будет, поэтому поторопилась вставить свое:
-По-моему, зря Вы так. Археология – это наука будущего, хотя и изучает далёкое прошлое. Там кладезь неоткрытых тайн, это очень интересно, мне думается.
Попутчик мой, казалось, вообще не слышал меня, и продолжил прежнюю тему:
- Вы не поверите, мы лет двадцать дружим, а вот совсем недавно Борька мне открылся, ну, совсем с незнакомой стороны. Наверное, так бывает, когда по второму-третьему разу перечитываешь любимую книжку. Оказывается, он всю свою сознательную жизнь, представляете, был страстным коллекционером, и, ведь, тихушник, никому ни слова. Даже мне, своему лучшему другу.
- И что же он коллекционирует?- в короткой паузе успела вставить я, выказывая свою заинтересованность.
-Это даже человеку с богатой фантазией, по-моему, не могло бы прийти в голову. Он собирает описания внешности персонажей и героев, причём отовсюду: из книг, из журналов и газет. Вы не находите это бредом? А свою коллекцию он назвал «Галерея образов».
Тут я вспомнила, что ещё в студенчестве у меня тоже было подобное увлечение – я записывала в блокнот ляпсусы и ошибки, допущенные в радио- и телепередачах, в спектаклях и в речах ораторов всех мастей и рангов. Однако, однажды услышав, как подобными вещами манипулируют наши юмористы от эстрады, собирательство своё оставила. Правда, чуть позже нашла себе новую забаву: читая книги, особенно современных авторов, выпущенные новомодными изданиями, коллекционировала несоответствия, путаницу во времени, и так далее.
Вот, например, читаю книгу из серии «Современные российские и зарубежные писательницы». Кстати, с большой нелюбовью отношусь к словам «поэтесса» и «писательница», словно женщина не может встать наравне с писателями и поэтами. Хочешь стать учителем, врачом, профессором – пожалуйста, а чтобы писателем или поэтом – ни-ни. Сюда вход заказан. Учитель Петрова, врач Кузнецова, профессор Крылова – это нормально, зато, если писатель Лимонов вполне удобоваримое сочетание, то Арбатова – только писательница - и никак иначе. Не правда ли попахивает дискриминацией по половому признаку?
Ну, так вот, читаю я как-то одну из таких книжиц, кстати, весьма увлекательное чтиво. Сюжет просто захватывает. Проглатываю без натуги одну страницу за другой. Но вдруг каким-то седьмым чувством ощущаю, что что-то не то проглотила. Возвращаюсь на целую главу назад. Нахожу. Описывает молодой автор некий фрагмент из послевоенной жизни детдома где-то в глубинке России. Один из старших воспитанников вспоминает, как праздновали у них в семье, ещё в той, довоенной жизни, когда все ещё были живы, Святую Пасху. И надумал он устроить праздник в своём детдоме, решив, как положено, сделать всем угощения. Понятное дело, время было тяжёлое, и достать яиц, тем более, крашеных, было просто немыслимо. Поэтому он придумал угостить детей яблоками, а взять их можно было у одной куркулихи, обчистив в предпасхальную ночь её сад. Стоп! Вот оно – несоответствие! По церковному календарю, Пасха приходится на весну, когда яблони только-только начинают зацветать. Так о каких же свежесорвнных яблоках может идти речь?
Порой можно в одной только книжке найти с десяток разного рода несоответствий. Чаще всего их легко отыскать у авторов, которые грешат обращениями к историческим фактам, вроде как для того, чтобы повествование казалось более правдоподобным, однако всё получается наоборот. То хронологию нарушат, то дату перепутают, то фамилию исторического лица исказят. Но это ещё полбеды. Бывает такое, что отдельные авторы начинают давать историческим событиям, которые описывают, такую оценку, когда невооружённым глазом видно – слукавил писака в угоду сегодняшним представлениям и пристрастиям, помышляя, видимо, сделать услугу молодому поколению. Вот и выходит, что истина поругана, а читатель – обманут.
Честно говоря, я всегда думала, что в редакциях, где подписывают книгу к изданию, всегда отслеживают подобные моменты. Оказывается, я не права.
А вообще-то, занятие это наиувлекательнейшее, хотя и хлопотное, и времени требует немало. Но тут мне на выручку приходят мои командировки, когда по вечерам в гостинце делать нечего, или время в дороге. Правда, я ни в коем случае не ставлю своей целью кого-то уличить, посрамить или разоблачить. Во-первых, таким образом, я тренирую свою память и внимание, во-вторых, учусь быть ответственной к пробам своего пера.
Пока занималась собственными умозаключениями, мой неутомимый попутчик продолжал:
- Месяца три тому назад Борис собрал у себя на даче мальчишник. Обмывали его гонорар за цикл статей. Видите ли, порой хочется уединиться в мужской компании, и не только для того, чтобы водочки попить и шашлычков поесть. Кстати, среди нас, пятерых закадычных друзей, выпивох нет. Иногда так хочется поболтать о мужском, о нашем, как, наверное, и вам – о своём, о женском, когда вы собираетесь на свои девичники. Сами понимаете, дача, да ещё в предзимье, - это чудное место для уединения, чтобы скрыться, хотя бы на время, от любопытных глаз. Ну, так вот, попросил меня Борька слазить в погреб за баночкой с грибами. Картошечка уже источала чудесный аромат, так что мне нужно было поторопиться. И вот там, в погребе, на отдельной полке я и увидел толстенную самодельную тетрадь в кожаном переплёте. Смекнул, вот откуда наш Боренька берёт свои анекдотцы. И то верно, как можно в голове держать такое множество разных баек и анекдотов, которыми он нас частенько потчует при встречах. Лично я вообще не способен и одного анекдота запомнить. Услышу – и тут же забываю. Ну, думаю, сейчас прочту какой-нибудь поострее, запомню – и удивлю мужиков, блесну, так сказать. Не одному же Борису в остряках ходить. Открываю тетрадь, а там такое! И что удивительно, последняя запись сделана совсем недавно, о чём говорила сноска на полях.
Понятное дело, другу я о своём открытии ничего не сказал ни тогда, ни когда-либо потом. Однако с того дня я вдруг почувствовал, что стал к нему как-то по-особому относиться и смотреть, как на чудака, что ли. Ну, представьте, современный мужик, любимец женщин, даже внешне несколько щеголеватый, - любому из нас фору даст – и вдруг такое! Архивариус какой-то, честное слово…
Попутчик мой неожиданно замолчал, заглядывая в свой стакан. Обнаружив на дне глоток кофе, он, смакуя начал допивать его. А я тем временем подумала: « А ведь он опять прав. И вообще, как мы находим друзей? Что нас роднит с ними? Знаем ли мы друг друга достаточно хорошо? Хотим ли, наконец, узнать?»
- А женщины, наши милые, очаровательные женщины!- услышала я, не поняв, причём тут женщины.
-Простите,- полюбопытствовала я,- вы что-то о женщинах сказали?
- Да, да, о них, голубушках. Мы же их, как в магазине, как товар на рынке, по ярлыкам и этикеткам выбираем. Но ведь себе, и им, дорогушам нашим, и всем другим людям безотчётно лжём, что в них нас увлекли загадочность их внутреннего мира, глубина души, нежность, способность к сопереживанию и пониманию, к всепрощению и, наконец, к самопожертвованию, ради нас-любименьких. Ложь! Всё это наглая ложь! Как только мы становимся их полновластными обладателями, мы даже не удосуживаемся заглянуть в их глаза, не то, что в души – ни к чему. Хлопотно это, обременительно для личного покоя и спокойствия.
Мне враз мучительно расхотелось его слушать, но, увы, куда денешься ночью из купе, и я, в который раз, пожалела, что согласилась на стакан кофе. Мне бы, конечно, нужно было возразить ему, спросив, кто дал ему право так обобщать и причёсывать всех мужчин по своему образу и подобию. « Господи,- подумалось мне,- неужели вот таких спутников жизни мы ждём, а потом любим? А вдруг они и вправду все, как один такие, но только умело скрывают от нас свое истинное лицо?» От одной этой мысли я содрогнулась всем телом. А голос попутчика, тем временем становился всё громче, и всё отчётливее слышались в нём горечь и отчаянное негодование несчастного, в сущности, человека, выносившего себе приговор:
- На поверку, мы намного хуже вас, женщин. Мы потребленцы по жизни. Мы всё больше берём и меньше отдаём, а потом и того хуже – отдавать становится нечего. Но ни один из нас не хочет в этом признаться. Куда там, мы ведь такие исключительные, интересные, незаменимые, такие умные, нас разве могут понять дома! И всё-то мы чего-то на стороне ищем.
И вот находим…ту, единственную, а если честно, случайную, обыкновенную, хорошо ещё, если смазливую и неглупую бабёшку. Находим ту, которая охотнее других соглашается нас выслушать, а в случае, если повезёт, то и обласкать, и обогреть, одним словом, - обслужить.
И кончается всё это у всех одинаково, не верьте тем, кто говорит иначе. Как побитые псы, с поджатыми хвостами и виноватыми глазами, с запахами чужих духов в волосах, со следами губной помады на воротничках, хмельные, но невесёлые, плетёмся мы домой. Разница между нами, мужиками, лишь в том, что одни начинают каяться, просят прощения, уверяют, заверяют, обещают. Другие же бесстыдно и глупо лгут, придумывая всякие небылицы, в которые ни одна здравомыслящая женщина, даже при желании, поверить не в состоянии. А суть, и тут, и там одна – во рту гадко, на душе скверно, и ты быстрее лезешь сначала в ванну, потом к жене под бок – смывать с себя грехи или просить индульгенции.
Он глубоко вздохнул, словно застонал, освобождаясь от скверны, потом вспомнил о своём термосе и любезно наполнил мой стаканчик. Но на сей раз, кофе был холодным, почему-то неприятно горьким и как-то по-особенному пощипывал язык.
- Простите, может, ещё раз сходим в тамбур покурить, Вы ведь меня угостите?- услышала я голос своего попутчика. Но ни он сам, ни его голос мне уже больше не казались приятными или импозантными. Я молча протянула ему пачку с сигаретами, но сама идти отказалась, сославшись на то, что у меня слипаются глаза.
Поблагодарив, он накинул дублёнку, не просовывая рук в рукава, и поспешно вышел, закрыв за собой дверь.
Свернувшись калачиком, я с головой закуталась вдвое сложенным колючим, неприятно пахнувшим одеялом, и мгновенно заснула. Так засыпают от смертельной физической усталости…
Утром меня разбудила проводница, вошедшая в купе без стука:
- Гражданочка, что это Вы дверь на ночь не запирали? Не осмотрительно это. Однако, собирайтесь, не то станцию свою проспите.
Моего ночного попутчика в купе не было. И я испытала чувство благодарности судьбе за то, что мне не пришлось увидеть смущённых, опущенных глаз, неловкой, неестественной улыбки, которая обязательно должна была присутствовать на уставшем от ночных откровений лице, которое, как ни пытаюсь, никак не могу и не хочу вспомнить.