НЕНАПИСАННАЯ ПОВЕСТЬ БОККАЧЧО – 7

НОВЫЙ ДЕКАМЕРОН


/ продолжение, начало 9.05, 13.05, 18.05, 24.05, 29.05, 4.06 /



НЕ ПРОСТО ХОРОШО, А ПРОСТО ХОРОШО


А что же наши, оставшиеся с «носом», друзья — Сильвано и Андреа? Терялись в догадках, хотя догадки каждого из них были разного свойства. Мы вскользь уже упомянули о том, что доказательства против Агнесс, то ли выкупил, то ли взял силой у Андреа, Джузеппе. Попытка выяснять такого рода подробности, была бы излишней в нашем сюжете, для продолжения которого важно лишь, что Андреа был устранен, и его влияние на Агнесс свелось практически к нулю. Что вовсе не означает, будто его к ней интерес тоже оказался нулевым. Скажем больше, возрос необычайно. Такая добыча выскользнула из его сетей! Впору осатанеть от злости. Но несовпадение желаемого и достижимого вразумили его, принудив к осторожности, свойственной тем, кто способен достичь цели, идя окольным путем.


Но и в этом он был ограничен, поскольку Сильвано, с неосознанной помощью которого надеялся снова добраться до Агнесс, знал и того меньше. Телефон Агнесс был отключен, а попытки перехватить ее у дома или в колледже ни к чему не привели. Агнесс провалилась, будто сквозь землю. Мысли о ней не оставляли Сильвано ни на мгновение, что привело к неприятности, последствия которой должны были еще сказаться. Заменяя отца за рулем, столкнулся с автофургоном, перевозившим мясные продукты. Доказать вину Сильвано было не так просто, но водитель фургона, каким-то образом сумел найти подход к автоинспектору, и тот, хотя не принял окончательного решения, но симпатии его были явно не на стороне Сильвано. С этой вестью он и явился к родителям.


Узнав о случившемся, отец сказал: «Добил ты нас, сынок»! А «сынок» подумал: «Это всех нас добила Агнесс. Точнее, добила меня, а, заодно, и вас».


Вынужденное отвлечение Сильвано, оставило Андреа один на один с мыслями об Агнесс. Самое печальное в его положении было то, что мысли эти, сумбурные и разрозненные, не рождали идеи, могущие указать направление, по которому следовало бы двигаться, а плодили новые мысли, мысли-детеныши, такие же никудышные, как их родители. Он горько сожалел, об упущенной возможности, но ругал не себя, а Агнесс, не догадываясь, по счастью, что настойчивость, им не проявленная, могла привести к очевидному успеху. Так мы проходим мимо того, что лежит под ногами, пожирая глазами даль, в тумане которой различаем не то, что там есть, а то, что хотели бы увидеть.


А, между тем, намек отца не оставил Агнесс, до сих пор не помышлявшей о замужестве, равнодушной. Сперва она думала о мужчинах вообще. Уступив Сильвано, стала думать о них конкретно, но эта конкретика опиралась не на логику / откуда ей, логике то есть, взяться? /, а исходила из возникшей ситуации, заключающейся в том, что, не зная никого, кроме Сильвано, решила, он и есть тот единственный, без которого ей не обойтись, а все остальные, более-менее, на него похожие, но не такие, как он, и такими никогда не станут.


Однако втянутая волею судеб, или случая, в небезопасную, но крайне привлекательную игру страстей, она, с наивным изумлением новичка на стадионе, вдруг обнаружила, что свет клином не сошелся на одном, пускай и горячо любимом, и вскоре пришла к выводу, что с этими двумя эпитетами следует обращаться с осторожностью, ибо они, хотя и очень важны, но, в той же мере, весьма изменчивы, и могут быть легко перенаправлены с одного на других.


Джузеппе, со товарищи, более всего способствовал смене её сексуального мировоззрения. Школа Сильвано, мало пригодного в качестве преподавателя, физически познакомила ее с азами уже известного ей лишь понаслышке. Но понадобилось не так уж много времени, дабы понять, что он сам нуждается в учительнице. И роль эту Агнесс приняла на себя, правда, сама того не осознавая.


Зато общение с Джузеппе стало для нее откровением. Те, кому он отдавал ее, не прошли мимо ее тела, но не коснулись сознания. Когда Джузеппе, не без смущения, что было для него в диковинку, ибо такое он проделывал не впервые, но впервые с девушками из хороших семей, вошел в комнату, еще дымящуюся страстью, словно камин с догорающим углем, он ждал их реакции, как приговора, но сразу же приободрился, увидев обращенные на него глаза, ослепленные радостью, прежде им недоступной. Да, он не ошибся. Женщина остается женщиной и разница между ними не в воспитании или общественном положении, а в силе страсти и в возможности ее проявления. Так называемые бесстрастные, фригидные, женщины, из числа невезучих. Они всегда оказываются не в том месте, не в то время и не с теми, кто мог быть им полезен.


Трудно сказать, что предопределяет чувственные влечения женщины. Разумеется, влечения эти заложены в человеке Создателем, но существует и немало других факторов, силу которых трудно предвидеть и, тем более, рассчитать. Во многом дети повторяют своих родителей. Тех, у кого есть время и возможность углубляться в философию интересующего нас предмета, я адресую к Фрейду и Юнгу, но, с точки зрения чисто житейской, попытаемся разобраться сами.


ГЛУПО ДЛЯ ПЕРЕЕЗДА ЧЕРЕЗ ЛУЖУ НА ЧЕЛНОКЕ
РАСКЛАДЫВАТЬ ПЕРЕД СОБОЙ МОРСКУЮ КАРТУ


Только родители Агнесс, Клаудио и Анна Бульоне могли бы с достоверностью сказать, счастливы они в семейной жизни или нет. Брачный союз их выглядел полюбовным, по крайней мере, со стороны, и на людях они утверждали, что Агнесс — дитя любви. Но когда пытаются объяснять очевидное, у слушателей поневоле возникает подозрение в искренности, поскольку очевидное ни в каких доказательствах не нуждается. И сомневающиеся, сами о том не догадываясь, были близки к истине. Жена, ещё девочкой, идя на поводу свойственному юности нетерпеливому любопытству, поддалась наущению совершенно незнакомого парня, во время одного из карнавалов, показать ей то, чего «еще никогда не видела», позволила ему и всё остальное.


Дома опытный взгляд матери тотчас разглядел признаки неблагополучия, и после яростного, но недолгого сопротивления, дочь «раскололась», так что ночь родителям предстояло провести без сна, прикидывая, каким образом можно избежать позора, совершенно, видимо, забыв, что и мать выходила замуж не девственницей. Поэтому обвинять их в отсутствии оригинальности не приходится. Несмотря на молодость дочери, они не придумали ничего лучшего, как, по возможности, прикрыть её грех замужеством.


Сделать это было и легко и трудно. Легко потому, что, будучи дочерью главы солидной адвокатской конторы, Анна считалась выгодной «партией» и желающих лечь с ней в супружескую постель было больше, чем эта постель могла вместить. Но то, что претенденты тоже дети из солидных фамилий, составляло главную трудность. Ведь с будущими свойственниками придется как-то объясняться, и тогда сохранить случившееся в тайне не представлялось возможным. Тем паче, что врач установил беременность Анны. Ее увезли в деревеньку недалеко от Рима и поручили опеке солидной пожилой крестьянке, щедро оплатив ее будущее усердие.


Но черти соблазна не ограничиваются заповедными территориями, поскольку жертвы их разбросаны по всей земной юдоли. Опекающей Анну женщине не были известны подробности вынужденной изоляции девушки. Ей наплели с три короба историй, столь же выдуманных, сколь сентиментальных, и она поняла лишь то, что должна была понять: дать подопечной хорошо отдохнуть. И честно исполняла свой долг, в полном соответствии с предложенной ей платой.


Анна заскучала на третий или четвертый день, и сеньора Клариче, так звали опекуншу, не нашла ничего лучшего, как предложить ей прогуляться на рынок, где, по ее словам, увидит много интересного. И обещания доброй покровительницы не обманули. Никогда прежде не попадавшая в такое бойкое место, Анна была поражена. Чего здесь только не было! И всего горы: от фруктов и овощей, до всех видов продуктов и товаров. Глазея и удивляясь, она дошла до рыбных рядов и остановилась пораженная увиденным и услышанным. Продавцы, стараясь перекричать друг друга, усиленно зазывали покупателей, и без того полностью заполнивших огромное, так, во всяком случае, показалось Анне, пространство. Толкаемая со всех сторон, обтекающей ее толпой, она, наконец, остановилась перед грудой рыбной снеди в садках, плетёных корзинах, на разделочном столе, за которым орудовали несколько молодцов, сверкающих ножами и улыбками. Один из них и обратил внимание на зазевавшуюся девушку. Переморгнувшись со своими напарникам и получив, видимо, их согласие, он, вытирая руки о покрытый чешуей фартук, подошел к ней.


– Тебя как зовут?


– Анна.


– А меня Джино. Ты здесь впервые?


– Да.


– Вижу, понравилось.


– Очень.


– Хочешь, подарю тебе рыбу?


– Не знаю.


– Я тебе все назову, а ты выбирай. Пойдем со мной.


Он взял ее за руку, и, не обращая внимания на легкое сопротивление, повел за собой, прокладывая своим крепким упругим телом дорогу в гуще покупателей.


– Вот это камбала. Тунцы. А вот омары. Угри. В котле варятся раки. И креветки. А эти господа с острыми, как у бритвы створками, моллюски… Всего не перечислить. Послушай, Анна, парень у тебя есть?


– Какой?


– С которым встречаешься?

– Нет.


– А был?


– Да.


– А ты ему давала?


– Что?


– Все, что у тебя просил.


– Да, – поколебавшись, призналась Анна.


– Тогда пошли.


– Куда?


– Здесь неподалеку, – и снова взял ее за руку, на сей раз не сопротивляющуюся.


Он не врал, идти действительно оказалось недолго. Небольшая комната, в которой они оказались, служила, по-видимому, лежбищем для продавцов рыбы, о чем свидетельствовали четыре неубранные кровати, на одну из которых сел Джино, а ее поставил перед собой и долго глядел ей в глаза, и так же, не отрывая взгляда, словно опасаясь, что Анна опомнится и убежит, принялся ее раздевать. Когда вернулись остальные приятели, Джино ничего объяснять не стал, да они в объяснениях не нуждались.


Наконец, возник вопрос, что делать с девушкой дальше? Была уже глубокая ночь, и другой возможности, кроме как, отвести ее туда, где поселилась, они не видели. Была идея дождаться утра, но это значило бы, накликать на себя беду, поскольку наверняка девушку ищут, а столкнуться лоб в лоб с полицией было последнее, чего им хотелось. Размышляя подобным образом, каждый из них в очередь возвращался к всё еще лежащей Анне, единственной из всех, не выказывающей ни малейшей обеспокоенности.


Пока родители, вызванные всполошенной хозяйкой, вкупе с полицейским комиссаром, строили планы поиска, явилась Анна, подброшенная «похитителями», и, наученная ими, на все вопросы отвечала однозначно: «не помню, не знаю, гуляла, заблудилась»… Родители переглянулись друг с другом, потом с полицейским комиссаром, почтительно раскланявшимся и выразившем радость по поводу «удачно завершённого недоразумения». Предварив расторжение договора с опростоволосившейся надсмотрщицей, угрозой взыскания за несоблюдение всех пунктов его, отчего та расстроилась куда больше, чем при обнаружении пропажи, убыли вместе с дочерью туда, откуда приехали. Твердо уверовав, что замужество — единственная возможность дать ей то, чего хочет, законно оформив ее желания для общесемейного блага.


Расторопный папаша уже высмотрел жениха и вел подспудную его осаду, но обстоятельства требовали, чтобы «взятие» зятя /приносим извинение за каламбур, неуместность которого в данной ситуации очевидна /, не затянулось. Несколько облегчало решение то, что «меченый» служил в адвокатской конторе отца, и его успехи на этом поприще целиком зависели от работодателя. Это был ловкий, к тому же не без способностей, молодой человек, но легкомысленный до такой степени, что его носило по жизни, как щепку в бурю. Относительно независимый финансово, благодаря родителю-купцу, решившему однажды, что выгоднее иметь собственного адвоката, чем тратится на посторонних, сынок получил высшее образование, но жизненные аппетиты его были столь сильны, что угроза иметь дело с посторонними адвокатами далеко не была снята. Достаточно сказать, что у пройдохи сынка было двое детей от разных женщин, и они щедро пили кровь с отца, всеми силами старавшегося избегать скандалов.


Поэтому, когда Риккардо Баттиста, в контору которого Марио Бульони удалось, не без трудностей, пристроить своего «малыша» Клаудио, заговорил с ним о предполагаемом родстве, тот с жаром ухватился за эту идею, строго предупредив сына, что снимет с себя всякую за него ответственность, в случае, если тот упустит возможность, которая никогда не приходит к человеку без покровительства свыше.


Мысль, что сладкая холостяцкая жизнь остается позади, была для Клаудио непереносима, но угрозы отца, впервые показавшиеся ему серьезными, надежды на карьеру и, значит, на богатство, а там и возвращение к тому, что было, но с возможностями, о которых не приходилось и мечтать, все это, взятое вместе и по отдельности, примиряло с временными неудобствами человека, привыкшего к свободе во всём, но только не к свободе от денег.


Что же касается нежданного отцовства, вещь сама по себе, конечно, не из приятных, но ведь за всё надо платить, притом, что и с ним будут расплачиваться: будущий тесть великодушно взял на себя раз и навсегда решить злополучную проблему двух совращённых расторопным охальником девиц. К тому же, будущая жена / служа у отца, он изредка видел ее, и, не без удовольствия, засматривался / была миловидна, и казалось скромницей /интересно, как ее угораздило? /, но ведь даже мужьям ничего не известно наверняка, ибо только женщине принадлежит тайна отцовства.


В первую брачную ночь у них состоялся разговор, во многом определивший их совместную жизнь. Говорил он, она только слушала. Ей нечего было сказать. Обо всем сказали уже за нее. Но ей нравилось, как говорил, пока еще незнакомый, но красивый молодой человек, ставший ее мужем, с которым она ляжет в постель, и от того, что будет в постели, у нее кружилась голова и радостно стучало сердце.


Ему показалось, что она слушает невнимательно, и было не понятно, участвует в разговоре или думает о чем-то, не имеющему касательства к происходящему: обычная ошибка расстроенного воображения. Разозлившись, он вышел из спальни, прикрыв за собой дверь. В салоне включил телевизор и долго глядел на экран, не воспринимая увиденного. Очнулся, когда дверь спальни приотворилась, и в нее просунулась голова Анны.


– В чем дело? – поинтересовался он.

– Я жду, – ответила Анна.

Конец ПЕРВОЙ ЧАСТИ,
а когда будет вторая пока неизвестно.

Борис Иоселевич