Глава третья

I


Булыжник, коим был выложен внутренний двор замка, дымился. Разогретый палящим солнцем днём, вечером он отдавал своё тепло вселенной. Стражники зябко переминались с ноги на ногу, хотя ногам-то, как раз было тепло. Совершенно стемнело, и сырость забиралась под металл и кожу доспехов. Камни остывали быстро.
Близилось время обхода, но никто из рыцарей не двигался с места. На сегодняшнюю ночь, все обходы были отменены личным приказом короля. Повара молча, сидели в кухне, боясь разжечь печь и приступить к приготовлению завтрака, боясь, лишний раз громыхнуть нечаянно посудной медью. Водовоз также заночевал в замке. Копыта его коня, при ходьбе выворачивали булыжник, а скрипучие колёса телеги с установленной поверх рамы бочкой, поутру, бывало, будили всю округу. Дёгтя на эту рухлядь не напасёшься!
Где-то посреди залива пели в уключинах вёсла одинокой лодки, столь же одинокого возвращающегося с ловли рыбака. На болотах кричала выпь, а в конюшне редко ржали сонные кони.
Звуков в природе не производимых человеком – предостаточно, но они всем привычны, не тревожны, незаметны как-то. Когда молчит человек, кажется что и природа затихает.
Теперь в замке и окрестностях его, было необыкновенно тихо. Чудом воскресший принц Густав, отсыпался в собственных покоях. Тело, лишённое сознания и чувств, возлежало на широкой, дубовой кровати и две сиделки, зорко, в оба глаза, в тусклом, дрожащем факельном свете, следили за подрагивающими кончиками пальцев принца.
Страшно было сиделкам, до холодного пота вдоль хребта – страшно! Они глупые, считали, что молодой принц разведал дорогу на тот свет и знаком близко с нечистой силой. Судя по помятому виду его, заключили, что побывал он в аду, а уж коли вернулся, стало быть, заключил сделку с самим дьяволом. А может и того хуже: не только душу ему продал, а сделался наместником нелёгкого на земле. Вот и лежит теперь тут почти бездыханный. Пропал как-то странно, странно как-то вернулся!
Где-то наверху, скинув обувь, расхаживал по глубокому ковру из оленьих шкур, в спальне своей, король Эрик, тревожно прислушиваясь ко всякому шороху. Вода сочилась меж камней, гулко падали капли, ветви старого клёна царапались в окно. Потрескивали дрова в очаге, попискивали, возясь в сырых углах мыши, и шуршали крыльями голуби под кровлей, на чердаке.
Сколь мучительно ожидание рассвета, когда неизвестность царит вокруг.
Будто медный ковш уронили! Это сорвался с головы задремавшего глашатая огромный железный рупор. Улетел в ров, смявшись. Прогрохотал по камням отвесной стены. Глухо выругавшись, Эрик присел на краешек кровати. Вгляделся в портрет жены. Неузнаваемо, в зыбком свете факелов было милое лицо этой женщины. Будто бы и не была никогда она прекрасной женой седого короля, не было их первой брачной ночи, после которой пришлось выставлять на всеобщее обозрение, огромную простыню с пятнышками алой крови посередине, свидетельством прежней невинности супруги короля. Королевы! Будто бы не было всеобщего ликования и трёхдневных пиров по случаю рождения сыновей. Не было печальной смерти и мрачных похорон. Будто бы ничего прежде не было и самой жизни тоже, и лет правления и надежд и покаяний. Ничего! Была лишь сырость каменных стен и вечно серое небо снаружи. Не звёздное, не голубое, осиянное солнцем, а серое, мрачное, когда из тяжёлых туч сочится дождь или назойливо как мошкара вьются снежинки. Серый камень, серое небо, серая жизнь…

144
Утро изменило всё. Глашатай умудрился каким-то чудом извлечь почти не повреждённый рупор со дна рва и теперь выпивал последнее из положенных ему утром сырых яиц. Глашатай морщился. Сырые яйца были ему явно не по вкусу. Радостно заржали кони. Выпь замолкла. И небо обмануло всех. Солнце преобразило мир залив его желтизной. Даже мрачный замок, пугавший путников ночью своей каменной громадой и пустыми, чёрными глазницами окон и бойниц, уже не выглядел таким страшным, грозным и неприступным. Стоит, казалось, постучать в ворота, слегка, тихо-тихо и они гостеприимно распахнутся, впустят внутрь любого, кому необходим стол, кров и постель.
Король заснул, и сон его выздоровел. Стал глубоким и спокойным, а принц начал приходить в себя.
Сперва, одна из бодрствовавших сиделок, заметила дрожание век. Затем принц открыл ещё ничего не видящие глаза и испустил протяжный стон. Попытка его приподняться на локтях, не увенчалась успехом, и он бессильно рухнул на подушки. Язык также не пожелал слушаться Густава и вместо слов, изо рта его донёсся булькающий звук.
Через четверть часа, одна из перепуганных сиделок, отправилась будить короля.

II

В слабо освещённом торце зала, обнаружилась ещё одна металлическая дверь. На этот раз Потоцкий не стал перекапывать необъятные карманы. Дверь была снабжена кодовым замком, а сразу за ней оказался наклонный ход, по дну которого пролегала неширокая лестница. Примерно на середине спуска, сбоку в стене, открылся боковой проход, забранный надёжной решёткой. Николай вгляделся в сумрак и различил отливающие зелёным рельсы.
- Что это?
- Тоннель метро. Это перегон между «Василеостровской» и «Приморской», я ведь уже говорил. Дальше – такой же лаз в параллельный тоннель, а за ним ход в резервный.
- Господи, - воскликнул Николай. – Нор-то сколько! Сплошные пустоты под городом!
- Нет. Что вы!? – усмехнулся Карл Генрихович. – Питер не самый подкопанный из городов. Кстати. Вы ничего не слышали о так называемом «Метро-2» - это линия метрополитена стратегического назначения, якобы существующая в Москве.
- Нет. Не доводилось слышать.
- Ну, это уже малоинтересно. В интернете выложена даже схема этой ветки. Секрет перестал быть секретом. Слухи развенчаны. Доказательства налицо. Интереснее другое. В Петербурге, существует нечто подобное. Вы хорошо знаете Московский район?
- Ну, худо-бедно.
- В Московском районе, есть Московская площадь, несомненным украшением которой является Дом Советов, строительство которого началось ещё до войны. Достроить его тогда не успели, но после снятия блокады, работы, хоть и медленными темпами, но поползли. К сорок седьмому году, строительство закончилось, а летом, в городе продолжили строить метро. Первая, «Кировско-Выборгская» линия, следом вторая «Московско-Петроградская». Первую линию из восьми станций открыли в пятьдесят пятом, далее, вплотную занялись второй. Начало она брала от Невского проспекта, и на юг. «Парк Победы», «Московская» а вот дальше «Звёздная». Новостройки! Дома как поганки из земли прут, а с транспортом наземным, как всегда худо. Так вот. Расстояние от «Московской» до «Звёздной» - смехотворно. Пятнадцать минут пешком. Километра два, два с половиной. Поезд метро, следуя со средней скоростью 60-70 километров в час, преодолевает его за две минуты. Однако! Время в пути оказывается гораздо большим. Спрашивается почему? Путь делает петлю! Он что-то обходит! Я как-то прокатился


145
поздно вечером, в пустом составе, в последнем вагоне. Все повороты, уклоны и подъёмы из последнего вагона, просматриваются превосходно. Пришёл к выводу, что помимо крюка, состав ещё и ныряет на порядочную глубину. Причём не один раз. Спрашивается зачем? С грунтом там, вроде бы всё в порядке. Подземных, равно как и наземных речек нет. Начал копать и докопался до отрывочных сведений, скорее никем не подтверждённых, но и никем не опровергнутых слухов.
Прошёл состав, осветив лаз и на время заставив замолчать Потоцкого.
- Что выяснилось? – глядя на угасающий в глубине тоннеля свет, спросил Коля.
- В подвалах Дома Советов, якобы существовала секретная лаборатория по разработке психологического оружия, действовавшая и в годы войны. Мощные стены, оказавшиеся не по зубам метростроевцам, заставили их, будто идти в обход, западнее. Также, я нарыл сведения о том, что от действующего тоннеля метро, есть ответвление, где-то в районе пути для оборота составов. Станция «Московская» некогда была конечной. Ответвление это, замаскировано под тупичок, предназначенный будто бы для тушения возгоревшихся вагонов. Этот-то тоннель и тянется от «Московской» в сторону «Купчино», параллельно действующему. В «Купчино» выныривает из-под земли. Правда, не совсем. В подземном этаже электродепо, далее следует к аэропорту и оканчивается в подвалах Пулковской обсерватории.
- Но ведь это только слухи, - недоверчиво произнёс Николай.
- Да. Слухи! Но сильно похожие на правду. Да это и не вся история. В одной из бульварных газет, коих масса возникло в начале девяностых, промелькнула статья, напрямую касающаяся лаборатории под Домом Советов. В ней упоминалось о вентиляционном киоске во дворе. Будто бы, если тихой ночью, приложить ухо к решётке, то можно услыхать нечеловеческие стоны и крики несчастных подопытных психов, содержащихся в этой лаборатории. Стоит ли упоминать о том, что в одну из тихих, лунных сентябрьских ночей, я так и поступил.
- И что?
- И действительно услышал то, о чём так ярко живописала газета.
- Ну а дальше?
- Дальше? Где-то к концу девяностых, вентиляционный киоск исчез и теперь там совершенно ровное место. Уютный скверик, без всяческих признаков каких-либо строений. Вот так-то вот!
- Эта газета, по-моему, попадалась мне на глаза, там ещё была статья о сатанистах, собирающихся в апрельские ночи, у странного камня возле кинотеатра «Зенит».
- Да, и это тоже не выдумка, - произнёс Карл Генрихович, откидывая решётку, прикрывавшую вход в тоннель.
- Нам туда? На рельсы? – удивился Николай.
- Придётся, - ответил Потоцкий. – Помимо пары рельс, справа есть ещё и третий. Он под напряжением! Осторожнее!
Потоцкий первым ступил на рельсы. Огляделся, прижал палец к губам. Прислушался. Убедившись в отсутствии приближающегося поезда, откинул другую решётку на противоположной стороне тоннеля. Вниз вела узкая лестница. Николай почему-то поймал себя на мысли, что беседа затянулась, он спускался под землю всё ниже и ниже, а ради чего? Карл Генрихович казался очень интересным типом, но и очень странным собеседником, да и во взгляде его, спустя несколько часов знакомства, всё ещё обнаруживалось что-то пугающее. Более того, видимо по мере приближения к конечной цели подземного путешествия, Потоцкий возбуждался всё более и изредка, выражение лица его становилось дьявольским в отраженном от стен свете фонаря. Тонкие губы приподнимались, обнажая почти волчий оскал. Ноздри раздувались, на лбу выступили капельки пота, а поросшие шерстью пальцы, походили на орлиные когти. Потоцкий

146
видимо почувствовал, что Николаю не по себе, потому как, когда они спустились по лестнице и остановились перед очередной, невесть какой по счёту металлической дверью, он обернулся, широко улыбнулся (улыбка походила на демонстрацию клыков диким зверем, изготовившимся к прыжку), придал лицу максимально доброе выражение, что тоже удалось слабо, и почти ласково произнёс:
- Ну что Коля? Вы готовы к встрече с удивительным?
- Всегда готов! – отсалютовал Николай, не к месту помянув Пионерскую организацию.
- Тогда вперёд! – торжественно объявил Потоцкий и, растопырив пятерню, упёрся в кнопки замка. – Кстати возвращаясь к Дому Советов. Линия фронта находилась совсем близко, город обстреливался регулярно, но в него не попал, ни единый снаряд! А почему?
- Почему?
- Немцы были дезинформированы о том, что в подвалах, да и на этажах, кое-где, содержится большое количество их военнопленных. Странное проявление человечности с их стороны, согласитесь. Вот потому и не стреляли…

Помещение за открывшейся дверью напоминало кабинет флюорографии рядовой районной поликлиники. Тот же полумрак, резкое пятно света на письменном столе в углу. Вот только вместо рентгенустановки, в центре комнаты стоял агрегат совершенно неизвестного назначения. Рядом с белой пластиковой глыбой, на небольших приставных столиках, покоились включённые мониторы.
Карл Генрихович повернул рубильник, включив общее освещение и похлопав чудо техники по белому боку, гордо задрав подбородок спросил:
- Вы знаете что это?
- Похоже на томограф, но вообще-то я плохо разбираюсь в медицинском оборудовании.
- Почти угадали, - усмехнулся Потоцкий. – Это плод четырнадцати лет упорнейшего труда. Наблюдений, исследований, экспериментов, отказов себе во всём, порою даже в самом необходимом. Корпус действительно от негодного томографа. Первого, полученного нашей больницей. Всезнайки электрики, что-то напутали при подключении и новёхонький, дорогущий аппарат, сгорел, пустив вонючий дымок. Корпус не пострадал и вот я нашёл ему применение.
- Так что же это?
- Машина времени.
- ???
- Куда изволите? Не желаете ли, увидеть древнюю Москву? Или может быть приподнять стенку одного из универмагов? Ну-ну. Не превращайтесь в телеграфный столб! Не падайте в обморок! Это действительно машина времени, но не по Уэллсу! Залезши внутрь, переместиться в ту же самую древнюю Москву, конечно невозможно, но ощутить своё в ней присутствие – запросто!
- Это как?
- То, что вы видите перед собою, некий гибрид электросна и фабрики сновидений. По порядку: я уже проводил аналогию человеческого мозга с винчестером компьютера. Теперь проведу аналогию того же мозга с радиоприёмником. Какой-нибудь опричник царя Ивана Грозного, болтается по слободе летним днём. Погода прекрасная! Бердыш правда тяжёлый, но настроение от того ничуть не хуже. А вокруг красотища! Бабочки порхают, цветы благоухают, солнышко светит. Хоть картину рая с того пейзажа пиши! Всё это он видит, слышит, осязает. Мозг его, эту информацию воспринимает. Причём ведь дело обстоит как: видит он трещинку на камне, одном из многих, из которых сложена та самая слободская стена. Видит самую большую трещину, а на камне их миллион! Мозг, дабы не саморазрушиться, на этой самой трещине и концентрируется, концентрирует


147
внимание стрельца, как животного о двух ногах. Созерцание трещинки – занятие совершенно бесполезное для любого человека, но трещинка есть, и взгляд сфокусирован на ней. Рядом другой камень, на нём тоже трещинка. Ну, трещинка и трещинка. Увидел и забыл. Но мозг обладает безграничными способностями к сохранению информации, а человеческий глаз безграничными способностями к восприятию этой самой информации. Если бы стрелец разглядывал все трещинки на камне, его мозг бы «коротнуло» и всё… Готов идиот! На самом деле всё устроено гораздо мудрее. Природа вообще мудра. Он видит бабочку. Та вспорхнула с цветка и улетела. Миг! Но информация о событии записана. Он видит стену, мост, ворота. И так изо дня в день. И не он один. Эта информация. Изменяемая. Изменяющаяся. Мозг эту информацию фиксирует, опричнику оставляет необходимые сведения, например о камне, дабы тот об него не споткнулся. Необходимое – это цвет, очертания, звук. Но это лишь малая часть информации, которую глаз передаёт мозгу. Миллионы трещинок на камне, падающие капли росы, каждый взмах крыльев бабочки и траектория её полёта – всё это фиксируется глазом и обрабатывается мозгом. Вся информация не нужная для нормального функционирования организма, сбрасывается мозгом. Вопрос куда? В пространство? В пространство! Как радиоволна! Блуждает эта волна, блуждает, пока не притянет её некое устройство, которое воспримет переносимую ею информацию. Воспримет и сохранит надолго. На века. Мне почему-то показалось, что подобными устройствами могут являться, например камни, почва, деревья, наконец. Правда, деревья не самый надёжный носитель информации, но зато. Неплохой инструмент её передачи. Дерево умирает, но в процессе жизни, производит огромное количество семян. Поток кодируется в каждом семечке. Произрастает, множится, но окончательно не исчезает, поскольку из миллиона семян, хоть одно, но прорастёт. Мозг, являясь передатчиком, одновременно является и приёмником. Принимает всё, но часть отбрасывается за ненадобностью. Из-за невозможности обработать и применить. Раскрыть полностью. Нужен посредник. Необходимо устройство, облегчающее восприятие данной информации. И я его создал. Вот оно это устройство! Перед вами!
Николай обошёл чудо вокруг и понял, что выпитого коньяка было недостаточно. Спьяну, вышло бы понятней.
- Так как же работает ваша машина времени? Я до сих пор принципа не уяснил…
- Принцип прост. Я погружаю человека в сон. Далее, моделирую его сновидения. Полностью отключаю мозг. Остаются лишь его функции необходимые для жизнедеятельности. Контроль над дыханием, сердцебиением, пищеварением и процессом обмена веществ. Способности мыслить и анализировать ситуации – нет! Человек не чувствует боли. Проникая в более глубокие слои мозга, возможно, настроить его, этот своеобразный приёмник, на приём и дешифровку информации передаваемой деревьями, камнями, почвой и так далее. Проще говоря – спящий в моей машине человек, смотрит на мир, глазами стрельца в слободе или древней Москве, солдата в окопе первой или второй мировых, матроса на каравелле Колумба. Ощущает запахи, и вкус, якобы вкушаемой им пищи. Чувствует боль от укола шпагой или занозы, и то и хуже, испытывает болевой шок при оторванной конечности или вспоротом животе, оргазм при половой связи. Всё реально. Только во сне. Но и проснувшись, человек всё это отнюдь не позабудет. Нет. Он уверует, что действительно побывал в прошлом.
- Так сгонять можно только в прошлое? – закрыв, наконец распахнутый от удивления рот, спросил Николай.
- Да. Ведь информация о будущем, будет записана только в будущем. Именно потому, моя машина времени, едет только в одну сторону. Понятно хоть малость?



148
- Карл Генрихович, вы умеете ездить по канату на моноцикле?
- Нет. А почему вы спрашиваете Николай?
- Я к тому, что тоже не умею, но если бы и умел, и вовсю циркачил на этом одноколёсном снаряде, то вряд ли бы с первой попытки обучил тому же и вас.
- И что?
- А ведь акробаты, эквилибристы – умеют и обучают! Ведь машину создали вы и попросту, вкратце, объяснили мне принцип её действия. Вот насколько объяснили, настолько и понятно.
- Это означает, что разговора толком не получилось, - с плохо скрываемым разочарованием протянул Потоцкий. Теория провалилась. Может быть тогда, перейдём к практике?
- Карл Генрихович. Я рассказывал вам всё, стараясь не упустить подробностей, и думаю, что не упустил. Как вы считаете, этот рыцарь печального образа, носящий имя Густав, из какой временной и географической точки?
- Полагаю швед. А место действия – теперешняя финская территория. Выборг, Або, ныне Турку. Если не боитесь Николай – добро пожаловать! Если боитесь – не стоит…
- Не боюсь.

Спустя несколько минут, Николай ощутил, как и было обещано ему завкафедрой, дуновение прохладного ветра среди испепеляющего жара источаемого подножными камнями внутреннего двора замка. И никто из младших рыцарей не усомнился в том, что совсем недавно, никто не приводил к ним в отряд новенького.
Солнце резало глаза после полумрака кабинета. Ослепительное северное солнце!

III

Никто не смел, вторгаться в покои короля, без личного приглашения его Величества. Пусть даже с вестями об объявлении войны соседним государством. Сон Эрика в последнее время напоминал пытку. Стараясь заснуть, он мучительно переживал все события прошедшего дня, даже самые, казалось бы, незначительные, вроде внезапного приступа тошноты во время обеда. К ночи мелкие неприятности, обращались во вселенскую трагедию, и если удавалось заснуть, сны наваливались на короля всей тяжестью. Просыпался он совершенно не отдохнувшим, с острой головной болью и красными глазами, чувствуя, что за ночь, ещё больше постарел.
Но теперь, в этот час, несмотря на пережитое вчера потрясение, Эрик спал спокойно и даже яркие, пугающие картины прошлого, уже не беспокоили его.
Стражники у входа в спальню, конечно же, не впустили взъерошенную сиделку к королю. Без толку проуговаривав их полчаса разбудить Эрика сообщением о том, что его сын начал приходить в себя, вконец расстроенная сиделка, пошаркала назад в опочивальню принца.
- Годо, - прошептал один из стражников. – Может быть все-таки, разбудить короля? Похоже, там, в покоях принца Густава и впрямь творится что-то неладное, коль эта старая дура Клара, которая обычно разговаривает только со своими башмаками, так взбеленилась! Назвала меня истуканом в шлеме!
- Почему бы и нет Артур? – отозвался другой. – Ступай, разбуди! Только полог откинуть и всего делов! А после, король укоротит тебя на голову, твоим же мечом.
- Как бы после мы же и не оказались виноваты в том, что бездействовали.




149
- Приказ, во всяком случае, нами не нарушен, а в остальном, король пусть обвиняет себя сам. Не думай об этом Артур. Колокол внизу прозвонил два раза. Сейчас придёт смена, с неё и спрос на будущее. А мы к полудню и знать-то ничего не будем!
- Эх! – обречённо вздохнул первый стражник и опёрся подбородком о край высокого щита, прикрыв глаза. – Я, например, закрывая глаза, вижу добрую кружку ледяного пива и пышный зад крошки Луизы, - продолжал Годо. – Слюнки так и текут, не ведаю от чего больше, то ли от близкого глотка пива, то ли от вида, как её зад, туго обтянутый серой материей проплывает мимо моего носа.

Вскоре, стараясь ступать как можно тише и принимая все меры к тому, чтобы не звякнул случайно металл о металл, подошла смена, и мечты Годо, приблизились к своему воплощению весьма значительно.

Густав тяжело дышал, и сиделки безуспешно пытались справиться с непослушными застёжками на его доспехах. Ко времени возвращения Клары, принц мог уже говорить, но тело всё ещё не слушалось его. Наконец нагрудник был снят и бережно поставлен на пол. Что-то выпало из него, стукнувшись о плитки пола. Маленькая, полукруглая капля свинца. Расплющенная, пробившая твёрдую кожу, прожегшая панцирь насквозь, глухо звякнув, упрямая пуля укатилась под кровать.
Сиделкам было строго настрого запрещено разговаривать с принцем, а тот, как назло засыпал их вопросами. Постоянно требовал воды, будто не приходилось ему пить неделю. Громадный кувшин быстро опустел и заботливая Клара, тотчас же принесла другой. Спустя полчаса, принц смог управлять руками настолько, что улучив минуту, подтянулся и сел на кровати. Велел позвать отца и Клара, вторично поплелась уговаривать, теперь уже вторую смену, будучи абсолютно уверена в бессмысленности этого предприятия.
Колокол во дворе прозвонил трижды. Полдень. Наружные ворота певуче скрипнули, впуская крестьян волокущих свежее сено для королевской конюшни. Шурша прибоем, по тропе за рвом, прошло стадо. Два петуха отливающие медью, с багровыми, раздувшимися от гнева гребнями, с едва слышным шипением, бросились в атаку друг на друга. Начался бой до первой крови и первая кровь, не заставила себя ждать! Из пересохших глоток петухов полетел душераздирающий крик способный разбудить и мёртвого. Король Эрик, был к счастью жив и потому, совершенно логичным было то, что он проснулся. Пыльный луч солнца, давно покоился на его подушке. День с новой тяжестью навалился на седую голову Эрика. Приняв покорно эту тяжесть, король с трудом спустил ноги с кровати.

Лето выдалось жарким, но раскалённый по северным меркам воздух, не проникал внутрь замка. Солнце огненным языком облизывало его древние стены, но было бессильно против прохлады его внутренностей. Не упоминая уж о погребах, где средь глыб нетающего льда, присыпанные нетающим снегом, стояли бочки с рыбой, висели на огромных острых крючьях свиные и говяжьи туши и где мёрз в своём одиночестве старый Ульрих – лучше других знавший как правильно сохранить содержимое погреба и как сделать так, чтобы это самое содержимое, всегда было в наличии.
Завтрак подали в покои принца. Король уже битый час находился там, сидя молча на кровати в ногах Густава, ожидая рассказа о несчастьях постигших любимое чадо. Принц не торопился. Окончательно придя в себя, правда будучи ещё слишком слабым, для того чтобы встать, Густав налёг на еду. Вкуснейшая свежая рыба, нежнейший козий сыр и горячий хлеб, запивались ледяным молоком, и это должно было вернуть силы.
Король к еде не прикасался. Дважды смерив покои нешироким шагом, он подошёл к выходу, отдёрнул штору и велел дремлющей на широкой скамье Кларе, принести вина.


150
Против обыкновения, Эрик осушил два объёмистых кубка и всё-таки, не удержавшись, заговорил первым:
- Сын мой. Я стар…
- Да отец!? – отозвался Густав, прекратив на мгновение жевать.
Эрика передёрнуло. Ему показалось, что он совершенно не узнаёт голос родного сына. Будто бы что-то выпало из чёткого механизма. Словно бы отозвался чужой, неприятный, железный человек.
- Я стар сын мой, - продолжил король, справившись с отвратительным чувством. – И боюсь не смогу дожить до того момента, когда ты закончишь завтрак, а не дожив, я не узнаю, что же всё-таки произошло с тобой. Так что же произошло?
- Отец, вы слишком молоды в сравнении с людьми, которых мне довелось повидать. И они отнюдь не собирались помирать, не дождавшись окончания завтрака. Я прошу простить меня отец, но я ничего не ел со вчерашнего дня, - Густав на миг задумался и продолжил: - А может быть даже и больше! Но хорошо! Если вас не станет раздражать моё мычание с набитым ртом, я расскажу.
- Ты прав Густав, - смутился король. – Прости меня. Я конечно потерплю. Ты прав сынок. Наследник!
Эрик будто бы через силу улыбнулся. Поднялся, погладил сына по голове и уж совершенно против всех обыкновений, выпив ещё вина, отошёл к окну. Вгляделся в происходящее во внутреннем дворике и замер в ожидании.
В желудке Густава, кольнуло тупой иглой и неприятный комок с острыми гранями, поднявшись к горлу, выстрелил отрыжкой с ароматами рыбы, сыра, хлеба и молока. Почему-то к перечисленным запахам примешалась ещё и хвоя, но принц не обратил на это никакого внимания. Хватит! Он сыт!
- Я всегда предупреждал тебя о том, что излишняя поспешность во всём, до добра не доводит, - укоризненно качая головой, произнёс король, одновременно отдирая траурные кисти со своего плеча.
Укол тупой иглой повторился. Но теперь уже, боль не исчезла, едва появившись и приятный пузырь отрыжки, не принёс облегчения.
- Здесь ты снова прав отец, - простонал принц, выпрямляя спину.
- Теперь я заслужил подробного рассказа обо всём сынок?
Король налил вина сыну и себе и, отпихнув носком сапога валявшиеся на полу чёрные кисти, прошёл к деревянному креслу, стоящему в углу комнаты. Кресло это, вырубленное из дерева необычного цвета – зеленоватого, с розовыми прожилками, некогда находившееся в покоях Эрика, перекочевало в спальню принца вечером. Густав не раз обращался к отцу с просьбой подарить ему этот зелёный полупень. Но король упорно не желал расставаться с креслом. Какие воспоминания вызывала у него эта деревяшка – оставалось загадкой. Но, тем не менее, сегодня кресло находилось здесь и король, стараясь сохранить достоинство, с трудом вскарабкался на него. Неуклюжая мебелюга, была несколько высоковата, а Эрик отличался от сына невысоким ростом.
- Как явствует из допроса стражников, последний раз, они видели тебя в добром здравии, садящимся на коня. Более они ничего не добавляют, несмотря на принятые к ним меры.
- Вы пытали их? – забыв про боль, воскликнул Густав, подскакивая на кровати.
- Ими занимался, Иоханнес Перт, начальник замковой стражи.
- Иоханнес? – удивился принц. – Когда же он стал начальником стражи? Я помню его конюхом. И прекрасно помню, как он истязал лошадей. Мой Олаф выглядел упавшим в ров после его «ухода» и в глазах его всегда стояли слёзы. Что же стало с Тарво, прежним начальником?


151
- Я обнаружил слишком много пыли в казематах и пыточной камере. Этот добряк Тарво и мухи не сумел бы казнить. Мне сообщали, что в замке расплодились шпионы. Теперь он возделывает сырые мхи на своей родине.
- Раньше ты не верил доносам и сплетням кухарок отец.
- О Тарво говорили не кухарки.
- Кто же? Тарво был моим другом, мы подолгу беседовали с ним, и уж я-то знаю, что служил он на совесть.
- В замке, более того в городе, появились мятежники, а Тарво носу не высовывал за стену. Иоханнес, в первый же день своего назначения на должность, набил казематы таким сбродом, что при первом же взгляде на них становилось ясно: промедли король ещё немного – погиб бы король, погибло бы королевство! Так что сынок, Тарво – неподходящее знакомство для тебя.
Густав опустошил кубок, о котором было, забыл разволновавшись. Вино, попав в желудок, немного уняло резь.
- Отец, - мрачно произнёс Густав. – Мне кажется, что причина вовсе не в доброте Тарво, а в том, откуда он родом.
- Выходцы из восточных земель, и впрямь не вызывают у меня доверия, - согласился Эрик.
- Но почему? Чем они хуже норвежских дикарей, которыми ты окружил себя в последние годы. Эти головорезы, понимают службу как пьянство день и ночь и прогулки по городским притонам. Пользы от них – никакой, и случись беда, опустей казна, они, подобрав оружие, с которым они наверняка позабыли, как обращаться, разовьют такую скорость, что пыль на Западном тракте, уляжется не скоро…
- Густав, - строго прервал принца Эрик. – Ты я вижу, тоже не особо жалуешь норвежцев. Причём в отличие от меня – безосновательно. Финны хотя бы доставили мне и моему отцу – твоему деду, массу неприятностей. Норвежцы не сделали тебе ничего дурного! Совершеннолетие, отнюдь не даёт тебе власти решать государственные вопросы. Ты пока ещё не стал королём!
- Прости отец.
Густав в знак вины и покорности опустил глаза. Боль всё усиливалась.
- Мы говорили о другом.
- Освободите рыцарей отец!
- Что бы там ни было, что бы ни довелось тебе пережить, но после воскрешения, упрямство, не покинуло тебя сын мой!
Король тяжело покинул кресло и заходил, прихрамывая по комнате, зло, пиная разбросанные кисти.
- Возмездие должно быть справедливым, а в случае с этими парнями, я не вижу даже малейших причин для содержания их под стражей. Они ни в чём не виновны! Никто из них даже не приблизился ко мне до того момента, как я лишился чувств. Я даже не поворачивался к ним спиной.
- Это ничего не меняет. Они последние кто видел тебя перед неожиданным исчезновением. И они молчат!
- Ваше Величество! – воскликнул принц. – А вам не приходило в голову, что им попросту нечего сказать!!!
- Нет. Эти псы определённо что-то скрывают. Видел бы ты их хитрые морды!
- Отец! Мы говорили о другом.
Густав понял, что разговор о дальнейшей судьбе несчастных стражников, откладывается до тех пор, пока он не расскажет королю обо всем, что с ним случилось.



152
Но ведь король должен был ещё поверить рассказанному и понять, что рыцари действительно невиновны. Ничто другое, не смогло бы заставить Эрика изменить принятое решение. Постаревший король сохранил твёрдость своего характера. Но откуда взялась эта подозрительность? Все невзгоды и беды, выпавшие на долю Эрика, не могли этого оправдать. Недовольных существующей в королевстве властью, можно было пересчитать по пальцам.
- Я по-прежнему внимательно слушаю тебя сын мой, но ты уходишь в сторону.
- Нога выскочила из стремени, или конь переступил не вовремя или…
- Или ты получил неожиданный удар с неизвестной стороны.
- Нет, отец. Удар я нанёс себе можно сказать сам. Шрам на лбу, до сих пор служит мне напоминанием о нём. Так или иначе, но дальнейших событий я не помню. Я лишился чувств. Придя в себя, я обнаружил, что нахожусь будто бы в ледяном гробу летящим над землёй на невообразимой высоте. Вокруг расстилалось бескрайнее синее небо, окрашенное багровым у горизонта. Я попытался закричать, но свист ветра снаружи гроба, проглотил мой крик, как море проглатывает камень. Я едва было, снова не потерял рассудок, но нашёл в себе силы сдержаться. Оглядевшись, я понял, что нахожусь не в ледяном гробу, а в чреве странной птицы лишённой перьев, птица кружила над лесом, замерев и не производя ни единого взмаха крыльями. Кто-то поджёг птицу и, испуская громкий стон так похожий на волчий вой морозной зимней ночью, она опускалась всё ниже и ниже, видимо надеясь обнаружить приют в ветвях большого дерева. Но подходящего дерева, всё никак не находилось и птица, то и дело снова пыталась взмыть ввысь, но силы медленно но верно покидали её. И, в конце концов, птица неуклюже рухнула в болото. Я был на грани безумия. Где я нахожусь? Если внутри глаза огромного чудовища, о котором повествует наш древний эпос, то почему у меня не хватает сил выбраться наружу, разрушив глаз? Почему птица лишена перьев? Мои размышления прервались появлением другого человека, как оказалось бывшего всё время моим спутником. Сидящий в странном кресле. В точно таком же, сидел и я. Человеку удалось разбить глаз неизвестным оружием производящим невообразимый грохот и вонь. Когда глаз распался в лицо мне ударил холодный ветер. Пахло странно: гибельными цветами и гарью. Человек пытался заговорить со мной, но я не понял его слов и расценил их как угрозу. Выпрямившись, я попытался ударить человека, но сил у меня почти не осталось и, промахнувшись, я спрыгнул на крыло странного зверя, с него на зыбкую поверхность земли и объятый ужасом помчался вглубь леса, не разбирая пути своего, натыкаясь на стволы деревьев и путаясь в кустарнике. Так бежал я, сколько хватило остатка сил, но вскоре в изнеможении полном, рухнул на землю, повторно лишившись чувств.
- Не слишком ли часто ты терял сознание? – перебил принца Эрик.
- Никому не пожелал бы я отец, очутиться на моём месте. И ещё неизвестно, как бы повёл себя на нём, кто-либо другой, - в голосе Густава слышались гневные нотки.
- Прости сын мой, что прервал тебя. Продолжай.
- Я очнулся от холода и от ощущения нехватки воздуха. Будто неведомая сила, мягко, но упорно сдавливала моё горло. Ведь я лежал вниз лицом, погрузив его в сырой, холодный мох. Едва я рискнул пошевелиться, как на меня набросились трое. Три человека говорящих на неизвестном мне языке. Языке так не похожем ни на один из тех, что мне ранее приходилось изучать. Я ослаб, и они без особого труда связали меня ремнями и поставили на ноги. Затем, один из них, вскинул вверх руку и из сжатого кулака его, со страшным грохотом и зловещим шипением, вырвался зелёный огонь. Зелёная звезда осветила мрачный лес. Огонь с бешеной скоростью взвился ввысь, ослепительно вспыхнул на мгновение, повиснув над верхушками сосен, и медленно угасая и соря искрами начал падать. Эти люди, заставили меня двигаться впереди себя, подталкивая


153
в спину железными палками. Вскоре, мы попали в лес, очень похожий на тот, что окружает нашу северную бухту. Я разглядел траву и деревья. Точь-в-точь такие же, какие произрастают и у нас. Земля ходила ходуном, и вдали слышался приглушённый грохот, будто некий гигант бил своими кулаками в землю, словно в барабан. Скоро меня привели в дом, где были и другие люди, наверняка умеющие метать в небо цветные звёзды. Увидев меня, они похватали длинные железные палки, которые, как я узнал позднее, тоже способны извергать пламя. Если направить такую палку на неугодного человека, она оглушительно загремит, с одного конца её вырвется огонь, и покарает смертного. Человек, падает и никогда более, не суждено ему взглянуть на белый свет, ибо остаётся он лежать мёртвым. Люди пытались говорить со мной, но я не понимал их и тогда меня отвели к другим людям, у которых не имелось огненных палок. Другие двое, находились в столь тесном доме, в котором я отец, не стал бы держать и собаку. Зачем истязать несчастное животное? Скоро, угрожая огненными палками, меня и ещё двоих неизвестных мне людей, повели далеко в лес. Давали каждому короткие, чрезмерно широкие мечи и велели ими рубить холодную землю. Те двое, жили в одном доме со мной. Вскоре один из них захворал, и мне пришлось применить знания, полученные от Тарво, с которым ты обошёлся столь несправедливо, - произнося эти слова, Густав мельком покосился на Эрика.
Лицо короля не выражало решительно ничего. Будто сын повествовал об обычном выезде на охоту, добыча от которой являлась совсем ничтожной.
- Продолжай.
- Довольно скоро его молодой организм справился с болезнью и нас повели на берег неизвестного моря. Там мы встретили других людей, вновь пытавшихся заговорить со мной. На этот раз, мы узнали имена друг друга. Но великан опять ударил в землю, и я очутился в узком, движущемся по лесу доме. Иногда дом останавливался, двери его распахивались и насколько я мог видеть, он продвинулся вперёд на большое расстояние.
- Не пересказываешь ли ты Густав то, что видел в бреду?
- Отец! К тому времени, я уже полностью владел своим рассудком и был способен отличить бред от яви.
Густав вскочил с кровати. Он всё же был ещё настолько слаб, что тотчас, закачавшись, сел на скамью возле окна, и подбородок его бессильно опустился на грудь.
Эрик наполнил кубок и подошёл к принцу. Присел рядом с ним, положив руку на дрожащее плечо сына.
- Выпей Густав, и ещё раз прошу тебя, прости старика. Я требовал от тебя рассказа, и сам же, грубо прерываю тебя. Прости. Продолжай.
- Ты не веришь мне отец, - с обидой в голосе произнёс принц. – А между тем, я говорю чистую правду. Всё произошедшее со мной, я помню так же отчётливо, как и то, что я твой сын, ты мой отец, и моя мать-королева, похоронена на дальнем погосте.
- Продолжай сын мой!
Густав отпил вина, отдышался, и, сжав виски ладонями, заговорил, будто сам с собой:
- Дом перемещался по лесу, словно бы без помощи людей. Когда я входил в него, видел что дом тот не единственный. Спереди и сзади от него, цепью располагались такие же. Дома были соединены между собой металлическими крюками и перемещались как будто бы все вместе. Я очутился среди странных людей. Они мало говорили меж собой. Но наиболее странным, мне показалось то, что они, почти ничего не ели. С пищей в тех местах оказалось совсем худо. Было, похоже, что население мрачных тех краёв не имеет обычая запасать съестное на случай неурожая, лютой зимы, войн и буйства стихии. Прошло много времени. Утро сменило ночь, и дом в очередной раз остановился. Двери распахнулись и нас вывели наружу. Лес вокруг был редким, но зато, повсюду, вплотную


154
друг к другу, высились замки. Замки изобиловали окнами, вероятно для того, чтобы осаждающим было удобнее проникать внутрь. Люди, бывшие со мной, заговорили с человеком вооруженным огненной палкой. Они остались недовольны беседой и бросились бежать к лесу. Я последовал за ними. Человек вооружённый палкой, не желал того чтобы мы скрылись в лесу. Видимо он счёл нас преступниками. К нему присоединились ещё двое и они, размахивая своими грохочущими, огнедышащими палками, устремились за нами в погоню. Видимо огненная палка, оказалась почти бессильна против меня, против моей силы и веры. Пламя, вырвавшееся из неё, настигло меня, толкнуло, и я упал в очередной раз, лишившись чувств. Но не умер как другие, которых коснулся этот смертельный огонь. Очнулся я уже здесь…
Густав замолк, дав понять тем самым, что более рассказывать нечего. Король вновь принялся мерить шагами спальню.
- Где меня нашли отец?
- На том же самом месте, откуда ты так неожиданно и бесследно исчез не столь давно.
- Ты отец, по-прежнему не веришь мне?
Вместо ответа, Эрик приблизился к сыну, ласково погладил его по голове и, склонившись, поцеловал в лоб.
- Ты ещё слишком слаб сын мой, а я изрядно потрясён событиями последних дней. Пройдёт немного времени, и мы с тобой разберёмся во всём. Тебе необходимо отдохнуть и восстановить силы. Постарайся ни о чём до поры не думать. Вскоре я вновь навещу тебя.
Эрик повернулся к двери, и, втянув голову в плечи, тяжёлой старческой походкой, шаркая башмаками, зашагал прочь.

IV

По двору лениво расхаживал боров, изредка постукивая копытцем по булыжнику и обдирая пятачок о камни, гневно хрюкал, недоумевая, почему невозможно добраться до источника очень вкусного запаха доносящегося из земли.
Два рыцаря, возле коновязи, держали под уздцы горячего жеребца. Рыцари застыли в напряжённых позах, будто бы ожидая сигнала, который вскоре и прозвучал. Низкий трубный зов, возвестил о появлении во дворе Кустау, безумного дон Кихота, затянутого в кожаные доспехи.
Внезапно в кадр, наблюдаемый Николаем, вплыла этикетка от бутылки Кока-Колы, но тотчас же исчезла, будто бы её сдуло ветром. Четверо младших, в компанию которых волей Карла Генриховича затесался Николай, смотрели совсем в другую сторону. Внизу, у конюшни, молодые прачки, развешивали выстиранное бельё. Белые, прозрачные от воды блузы, облегали их соблазнительные, остренькие груди, так привлекавшие мужские взгляды. Происходящее во внутреннем дворе, младших рыцарей, нисколько не интересовало.
Кустау пытался взгромоздиться на лошадь. Впоследствии, создалось впечатление, что нога его промахнулась мимо стремени. Неестественно кувырнувшись в воздухе, дон Кихот, брякнулся башкой о камни и… исчез, натворив вместо себя лужу.

Справа, глаз различил знакомую по недавнему появлению этикетку, мирно приклеенную к бутылке с остатками Кока-Колы. Коньяк под конец, без запивания уже не пёр, а запивали именно Кока-Колой. Дрянь порядочная и без того, а в сочетании с коньяком – ещё дряннее.



155
В левом, ещё пока что прикрытом глазу, прокручивался недосмотренный фильм: метались люди, гремел гром, беззвучно разевались рты в безумном крике. Кустау вылезал из обломков немецкого истребителя. Прямо сверху, нависало беспокойное, дёргающееся лицо Потоцкого – это Николай различал правым глазом. Пот капал со лба завкафедрой прямиком на подбородок Николая, и нервная улыбка растягивала губы. Карл Генрихович был рад Колиному возвращению.

V

- Чистое искусство! – воскликнул Николай, поморщившись после дольки невесть откуда взявшегося лайма, которым он закусил добрый глоток коньяку.
- Это не искусство, это скорее чистая наука! Увидели и поняли то, что хотели увидеть и понять?
- Ну, теперь мне, по крайней мере, понятно из какой норы вылез этот средневековый полудурок!
- Ну, уж! Вовсе не полудурок, Николай! Это наследный принц, между прочим, - важно утвердил Потоцкий, гася на одном из мониторов картинку, на которой макушка Густава касалась булыжника. – Он частенько повторял вам это, с перечислением всех своих титулов, но незнание языка помешало вам. А после он уже и сам отчаялся. Вдумайтесь! Вы и сами-то, всё равно бы, нечаянно переместившись в прошлое, пусть и не столь дальнее, сочли бы его сумасшедшим. Происходящее с нами, мы привыкли считать наиважнейшим. Остальное – так малозначимо…
- И что, вот так, куда угодно? В любую точку, всплывшую в памяти? – спросил Николай.
- Да, практически в любую.
- Чем же так заинтересовал вас мой случай с паровозом?
- Вы догадались, наверное, Коля, что в этом глухом средневековье, появились вы, и никто не заметил вашего появления, и тем более, уверяю, никто не придал никакого значения вашему исчезновению. На Дороге Жизни – напротив, вас допрашивали, гоняли на работы – словом, восприняли как реально существующего человека, хотя вы ещё даже не родились. И даже не зародились как сперматозоид в семенниках отца и яйцеклетка в чреве матери. Именно это и интересно! Вернёмся?
Николай в последний раз, окинул взглядом белого, всемогущего монстра, так легко игравшего с его мозгами.
- Карл Генрихович, скажите, а когда я топтался по двору замка, тело моё бренное находилось здесь, или его тоже сдуло в прошлое?
- Как вы думаете, сколько времени вы там провели? – задумчиво вопросил Потоцкий, зачем-то скроив плаксивую мину на физиономии.
- Ну, минут десять, от силы пятнадцать.
- Двое суток! Я оставил вас здесь, побывал дома и переделал массу неотложных дел!
- Как двое суток!? Да там «свидетели» мои, наверное, загнулись с голодухи, или натворили чего-нибудь!
- Да, действительно. О них-то я и позабыл! Ну, ничего. Думаю, всё обойдётся.
- Карл Генрихович! Почему вы не предупредили меня об этом? Ничего себе – к вечеру вернусь!
- Коля. Я увлёкся. Впрочем, так же как и вы. Успокойтесь, прошу вас! Ничего страшного, а тем более непоправимого, они натворить не смогут. Законы времени, пространства и физики – наконец, помешают этому. А вот вы, если будете реагировать подобным образом на происходящее, серьёзно расстроите свои нервы!


156
- Ну а как, по-вашему, я должен на это реагировать? – Николай начал понемногу успокаиваться.
Обратно выбирались тем же путём. В «Академическом» зале, Колю вновь потревожила мысль о Вольфганге и Кутузове. За немца, правда, можно было не беспокоиться, а вот чёртов смотритель, вполне мог набедокурить.

Допили коньяк. На этот раз, все остатки. Запасы Потоцкого были исчерпаны. Затем вышли в холл. Из-за странных дверей с табличками, доносились прежние звуки.
- Николай. Догадываетесь, что скрывается за железом?
- И мыслей никаких не возникает. Разве что, плоды ваших, или чьих-то сновидений?
- Скрывать бессмысленно, - будто разговаривая сам с собой, произнёс Карл Генрихович. – Я и так уже посвятил вас в то, что наверное, вам знать и не следовало бы. Чрезмерная нагрузка на мозг! Но ваш я, думаю выдержит.
- Меня уже трясёт как малярийного, от обилия информации, которую вы на меня вывалили.
- Эх, Коля, Коля. То, что я на вас, как вы выразились, вывалил, это не информация, и уж точно не жизненно важная. Опять-таки! Если и важная, то для кого? Цепь, таким образом, распадается на звенья.
- И звенья той цепи – есть люди! – закончил Николай.
- Совершенно верно! И трудно понять человека и страшно лезть в его душу, можно натоптать. Вы в глаза бездомным, когда-нибудь заглядывали?
- Случалось.
- А задавались вопросом, почему эти люди остались без крыши над головой? Ведь бездомные, почти поголовно алкаши? В алкоголе забвение!? Пусть, оборачивающееся похмельем после непродолжительного, тревожного сна, но всё-таки – забвение! Почему люди готовы платить столь высокую цену за час забвения? За возможность, хоть на время убежать от действительности? Чем действительность людям не по носу?
- Ну, это смотря, какая действительность?
- Именно! Именно! А действительность, она для всех разная! Взять тех же бездомных. Отчаявшиеся, потерявшие всё, опустившиеся люди. Ведь путь к подобному положению у всех разный. Одни приходят к нему почти сознательно, из эгоистических побуждений, не взирая на мольбы друзей и близких, другие – невольно, в силу обстоятельств. И обстоятельства эти, зачастую создаются, их же ближайшим окружением. Мягок человек, слаб. Ну не может он дать в рыло первому, попавшемуся на пути жлобу. А за что? За жлобство? Так, тот самый жлоб, себя же жлобством и оскорбляет! В итоге: обидный набор кличек: БОМЖ, алкаш, дегенерат и так далее. И вот вновь вопрос: - А за что?
- Это чистая психология Карл Генрихович, - перебил Николай Потоцкого. – Психология для наркодиспансера.
- Это беда! Страшная беда Коля! Вселенское несчастье! И мне сдаётся, что это беда уже не науки, это беда цивилизации. Мы разучились плакать по умершей от старости кошке, или, наоборот, по кошке убиваемся, а родной человек рядом погибает – плевать! Так вот! В комнатах этих, плюс и минус. Идеальная, демонстрационная, психологическая модель. Плюс – в слегка побитых, разуверившихся в своей правоте немцах справа и в самоуверенности, но нечеловеческой тоске по нормальной жизни – слева, у наших соотечественников. Правда среди них есть один узбек, но это не столь важно. Пока, всё-таки ещё Советский Союз. Для них, по крайней мере. Время для них замерло. Но первые – загнали человеческое внутрь, ради цели. Вторые не смогут извлечь человеческое изнутри, опять-таки, ради этой растреклятой цели. А цели-то, вовсе и нет! Фантом! Пшик! Бред!


157
Бред в буквальном смысле! Бред людей подчинивших своему больному воображению миллионы других людей. Нормальных, цельных людей. Со своими страхами, честностью,
ложью, любовью, привычками. Получилось!? Подчинили!? Повели за собой! Но куда? В бездну!?
- Карл Генрихович. Есть выражение: - «Ничего святого!». – Так вот, мне кажется, что оно вполне применимо и к вам. Ведь вы экспериментируете на живых людях.
- С чего это Николай вы взяли, что я экспериментирую?
- Но ведь… Вы же сами… 1941-1945 – ведь это клетки для подопытных кроликов!?
- У вас Николай, плохо с памятью. Совсем недавно, я пожаловался вам же, что подопытных кроликов – маловато. И тем более, эти люди, ну никак не могут быть подопытными кроликами. Все они – такие же жертвы, как и вы. Кто-то, где-то, как у Брэдбери, убил бабочку, кто-то, как у Хотиненко, споткнулся о проволоку, кто-то перепрыгнул через болотную кочку, бывшую некогда скифским курганом, кто-то перешёл через железнодорожные пути, воспользовавшись открытой паровозной будкой. Николай! Они, такие же, как вы! С той лишь разницей, что вы сумели вернуться, а вот им этого сделать не удалось. Никто из них не помнил где находилась эта кочка, где водятся эти бабочки и так далее… И поверьте мне, я давно за ними наблюдаю, и им гораздо хуже, чем вам станет в том случае, если я выброшу их в наш мир. Их заключение, абсолютно не идёт ни в какое сравнение с вашим «путешествием». У вас Николай, была надежда вернуться. Мечта была о возвращении! У этих парней и того нет! А ведь они люди! А вы говорите подопытные кролики, - Потоцкий дружески похлопал Колю по плечу, и казалось, был готов снова перейти на «ты». – Кстати, не хотите взглянуть на них? Встречаются крайне любопытные персонажи!
- Нет спасибо! – торопливо отказался Коля. – На сегодня, пожалуй, хватит!
- Ну, не хотите – как хотите, - обиженно протянул Карл Генрихович. – Я надеюсь, мне нет нужды напоминать вам о том, что всё увиденное вами и рассказанное мной, должно остаться в тайне. Впрочем, дело сделано, и дальнейшее, вряд-ли сможет, что-либо изменить.
- Вы обижаете меня, доктор, - стараясь не смотреть в глаза Потоцкому, прошептал Николай.
- Нет! Я обижаю себя…

Обратный путь, проделали молча. Давешний санитар, показал Николаю короткий путь и озадаченность вскоре, сменилась тревогой. Переполненная людьми, ораниенбаумская электричка, везла Колю домой…

Где-то между «Лигово» и «Сосновой поляной», Николай допёр, что всего сегодня, случилось слишком много. Много впечатлений, много коньяка. Хотя «сегодня» и растянулось на трое суток, есть совершенно не хотелось, но было необходимо. Слабость в ногах, которой Николай никогда раньше не испытывал, была отнесена им на счёт голода. И между «Лигово» и «Сосновой поляной», так некстати всплыла тошнота. Настойчивая. Будто раздавленная, но ещё дышащая кошка, на ноябрьской мостовой, привиделась ему. От багровых внутренностей, вывалившихся из пасти, и из-под хвоста, шёл пар. Кошка умирала долго и мучительно, и дышала куда-как чаще обычного. Кошки ведь, и, не будучи раздавлены, дышат часто и сердца их бьются куда быстрее человеческих.
Николай спешно протолкнулся в тамбур и, не дожидаясь пока откроются двери вагона, склонился над откидной ступенькой. Тамбур наполнился ароматом дорогого коньяка с примесью мерзкой кислинки. Но легче не стало.



158
Погода, к вечеру испортилась совершенно. Из низко нависшей, свинцовой тучи, накрапывал дождик, а далёкие раскаты грома, слишком многое обещали вскоре. Ливень – как минимум! И всё же, к дому Николай отправился пешком, не дожидаясь автобуса.
В «Квартале», прежняя заведующая, едва завидев Колю в подсобке, накинулась на него, чуть ли не с кулаками, засыпая вопросами, касающимися «братца».
«Эта сука Кутузов, всё-таки во что-то влип» - подумал Николай и, мурлыча в ответ тарабарщину, поспешил удалиться.
Вольфганга он застал, как ему показалось, в той же позе, в какой оставил уходя. Судя по красным глазам немца, тот почти не спал, не отлипая от экрана телевизора. Вкратце поведал о случившимся и вновь уткнулся в экран. Мало того! Еда в холодильнике оказалась нетронута! Брошенный второпях на столе, кусок ливерной колбасы, и без того зеленоватой, позеленел ещё больше, покрылся гнойной слизью и противно вонял, а сыр, подёрнулся синим пушком плесени. Хлеб, конечно же – зачерствел.
Страшная, прогрессирующая с каждой минутой усталость, буквально валила с ног, и, решив отложить всё на завтра, Николай, не раздеваясь, опрокинулся на диван…




































159