Глава Третья

I

Принц Густав – младший сын могущественного короля Эрика. Старший – Аксел, с самого детства страдал слабоумием и потому, вопросы о наследовании престола двумя сыновьями, решались сами собой.
После смерти жены, Эрик сильно сдал. Быстро состарился и всю свою нерастраченную некогда любовь, обратил на младшего сына.
Слабоумие Аксела, прогрессировало с каждым годом и вскоре дошло до того, что двадцативосьмилетний Аксел, стал бояться людей и целыми днями просиживал в дальней башне замка – каменном мешке, умудряясь обходиться без воды и пищи приносимых извне. Питался он исключительно чёрными грибами, обильно произраставшими на сыром земляном полу, а вода в достаточном количестве сочилась меж камней.
Проведя несколько месяцев в полном одиночестве, в башне – Аксел перестал узнавать даже родного отца и брата, а при их появлении, забивался в дальний угол, громко визжа как перепуганная собачонка.
Король Эрик приглашал лучших лекарей со всех концов страны, не скупился и на заморских колдунов и эскулапов, но никто уже не мог помочь бедняге Акселу. С каждым днём ему становилось всё хуже и хуже…

В младшем сыне, папаша-король, души не чаял. Густав получил прекрасное образование, быстро выучился танцам и верховой езде. Он стал душой балов и проворным воином на рыцарских турнирах, часто устраиваемых Эриком в его же честь.
Близилось двадцатилетие наследника. Превосходный жеребец и новенькие доспехи, дожидались своего часа, дабы быть врученными Густаву в качестве подарков.
Принц с нетерпением ожидал наступления дня своего совершеннолетия, ведь с того момента как ему исполнится двадцать, он сможет покидать пределы замка.

Толпы молоденьких дочерей знатных родителей, начали осаждать королевский замок задолго до торжества, надеясь хоть краткий миг лицезреть, возможно, своего будущего жениха.
Эрик втайне надеялся на то, что в дни празднеств, Густав получше присмотрится к одной из этих кукольного вида толстушек, и вскоре ему, удастся покачать внуков на своих слабеющих с каждым днём, старческих коленях.
Но гром грянул среди ясного неба. Буквально за день до праздника, видимо от чёрных грибов, мутной воды, сырости и одиночества, вдоволь настучавшись головой о камни, в дальней башне скончался Аксел.

Народу, конечно же, было известно о том, что у нынешнего короля два сына, поэтому скрыть смерть и похороны Аксела, не представлялось возможным. К тому же, в случае смерти Эрика, у Густава возникли бы большие сложности с занятием престола и могло бы дойти до того, что принца обвинили бы в убийстве родного брата.
Праздник пришлось отменить. Вместо бурного веселья, королевство на несколько дней погрузилось в глубокий траур.
Впрочем, по правде сказать, Эрик переусердствовал. Умри сам он внезапно, и всё равно у Густава было чрезвычайно мало шансов избежать неприятностей. Как бы он доказал причину невменяемости брата? Не послужил ли поводом к ней сильный удар по голове неким тяжёлым предметом. Канделябром к примеру…


43
Но что произошло, то произошло.
На следующий день, Густаву исполнилось двадцать и впервые он покинул замок, следуя за гробом Аксела, в мрачной процессии, состоявшей из монахов, седых рыцарей и всех ближних и дальних родственников королевской семьи.

Густав вспоминал похороны матери. Он также шёл за гробом, в окружении тех же людей одетых во всё чёрное, но… только до ворот замка. Дочь кастеляна – Марта, веснушчатая, рыжеволосая девушка лет пятнадцати, крепко ухватившись за рукав его плащика, утянула Густава назад в гостиную залу, с большого дубового стола которой, несколько минут назад, гроб с телом его матери отправился в свою последнюю дорогу.
Не сделай этого Марта, - принц поимел бы массу неприятностей, вплоть до недельного заключения в карцер. Ведь тогда ещё, покидать пределы замка и выходить в город, Густаву строго-настрого воспрещалось…

Процессия медленно, под заунывное пение монахов, двигалась к дальнему погосту. Густав, опомнившись за воротами замка, с интересом оглядывался по сторонам. Он впервые видел этот мир не ограниченным высокими, каменными стенами. И вскоре мир пленил его воображение.
Возможно, столько интересного прятали внутри себя дома, выстроившиеся вдоль самой широкой, главной улицы города. Столько интересного, могли порассказать люди, собравшиеся поглазеть на похоронную процессию и воочию убедиться в том, что хоронят действительно одного из престолонаследников.
Слева, между домов, поблёскивало море, которое Густав также видел впервые в жизни. Справа – в заоблачную высь упирались горы.
Город будто затих в ожидании чего-то сказочного. Город встречал своего будущего короля с тем же любопытством, каковое овладело в этот момент и самим будущим королём.

У Густава впервые заболело сердце. Может быть, это была и не совсем боль, скорее тяжесть. Тяжесть, которая приходит на смену лёгкости, той лёгкости, которую ощущает каторжник, только что выпущенный на своду. Чувство лёгкости оттого, что пространство более не ограничено каменными стенами и растерянность от неизвестности, что же надлежит делать с внезапно придавившей беднягу свободой…

Дорога на кладбище была неблизкой и Густав, насмотревшись на окрестности, приступил к изучению людей, безмолвно стоявших по краям дороги.
Население столицы королевства состояло в основном из рыбаков, чему способствовала близость моря, и пастухов-скотоводов – благодаря превосходным лугам у подножия гор.
Ремесленников в городе было мало, да и те в это время были заняты работой, от которой такие пустяки как похороны члена королевской семьи, никак не могли их отвлечь.
Рыбаки жили по левой стороне главной улицы. Стояли с загорелыми от постоянного соприкосновения с солнцем, водой и ветром лицами. Чувствовали они себя несколько неуютно, как любые люди, большую часть своей жизни, проводящие на шатких палубах. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, почти разучившись передвигаться по земной тверди, не теряя равновесия. Покрикивая на жён с многочисленными выводками – добрая половина потомства, явно принадлежала пастушьему племени.



44
Рыбаки уходили в море порой на два-три месяца, промышляя ловлей и в других морях, останавливаясь в чужих портах, для пополнения запасов воды и провианта, торгуя уловом. Там, вдали от родного дома они тоже не казались верными отцами семейств. Жёны в их отсутствие, также не собирались помирать от скуки.
Пастухи не уходили никуда. Луга, фермы, рынок, публичные дома и постели своих и рыбацких жён, - всё это находилось в одном месте, поблизости и не требовало значительных перемещений.
Скотоводы тоже покрикивали на свои семьи, численность которых была не меньше, а порой и превосходила рыбацкие.
Лица пастухов были бледны, так как они в отличие от рыбаков, не подставляли их солнцу и ветру, предпочитая отсиживаться в тени, покуда паслось стадо.
Что более всего удивило Густава, так это малое число мужчин. Даже среди детей, в семьях рыбаков и скотоводов преобладали девочки. Но и те женщины, которых успел разглядеть Густав, - так отличались от женщин, которых он постоянно видел в замке. Супруга кастеляна, её дочь, десяток кухарок и прачек, да приходящие раз в неделю молочницы из города. Вот и всё.
За двадцать лег Густав изучил их лица и фигуры настолько, что узнал бы любую в темноте, на ощупь, по запаху. И ни одна из них не вызывала у него никакого интереса. Все чувства к женщинам ограничивались у принца лишь сыновней любовью к матери. Но королева Власта, слишком болезненно переносила слабоумие Аксела и мало заботилась о здоровом и жизнерадостном Густаве. Смерть королевы по этой причине, не стала для принца тем сокрушительным, болезненным ударом судьбы, который переживаем все мы, будучи окруженными в детстве любовью и вниманием матерей.
Именно женщины, вызывали наибольший интерес Густава. Именно их он выделил из всего пёстрого населения города. В простых одеждах, с тоской и скорбью во взглядах, постоянно одёргивающие расшалившихся детей и опускающие ресницы под окриками и бранью мужей, - все они показались Густаву милыми и глубоко несчастными. Похожими на покойную королеву, страдающую из-за немощи сына.
И без того мрачное настроение его испортилось ещё более, и весь оставшийся путь до погоста, Густав проделал молча.

Процессия миновала старую мельницу на городской окраине и стала медленно подниматься на вершину холма, где собственно и находилось городское кладбище, в центре которого стояла королевская усыпальница.

Кладбище представляло собой ровную поляну на вершине холма. Гранитные валуны-надгробия, казались словно бы разбросанными рукой великана просыпавшего гальку. На каждом валуне, была укреплена медная табличка с указанием имени и даты кончины погребённого. Лишь на могилах знатных горожан и обитателей замка – валуны выглядели действительно как надгробия, а на табличках были отчеканены не только даты рождения и смерти, но и все заслуги усопшего, все войны в которых славный рыцарь принимал участие, имя его супруги, слуг, клички лошадей, площадь земельных угодий и все наследники, которых он подарил миру.
На могилах женщин, указывалось имя рыцаря, за которым дама была замужем, также все рождённые ею дети и иногда, внизу таблички, чеканился портрет покойной.
Именно такую табличку и нес, прижимая левой рукой к груди Густав. Пустую почти табличку…

Наконец подошли к выбранному месту. Опустили гроб в тёмный, сырой склеп.


45
Намертво приколотили к стене усыпальницы табличку и вся рать родственников, монахов и праздных зевак, быстро разошлась по домам и кельям, дабы в одиночестве помянуть душу так рано ушедшего из жизни престолонаследника.
У могилы остались стоять неподвижно лишь два человека: старый король и его младший сын…

Эрик первым прервал тягостное молчание. Смахнув согнутым указательным пальцем слезу ползшую по щеке, король глубоко, прерывисто вздохнул и произнес, обращаясь будто бы к самому себе:
- Любил ли я его?
Густав встрепенулся, услышав сказанное.
- Кого отец? – Спросил он, глядя в мокрые глаза короля.
- Я вовсе не любил его. Но как!? Ведь он сын мне, как и ты! Что с того, что за всю свою жизнь он не произнёс связно и двух слов? Тем то оно и хуже! Тем то оно и мучительнее! – король обхватил голову руками и начал раскачиваться из стороны в сторону. – Я просто выполнял свой отцовский долг.
Густав положил правую руку на плечо отца, желая утешить его, и тихо сказал:
- Ничего отец. Акселу сейчас много лучше там, на небесах, чем нам с тобой стоящим здесь перед свежей могилой.
Король, отняв ладони от лица, нежно посмотрел на сына, и слабая улыбка едва заиграла в уголках его крепко сомкнутых губ.
- Мой милый, мой умный мальчик! – наконец произнёс он, погладив ладонь принца. – Ты всё понимаешь! Ты всё правильно понимаешь. Ступай в замок. Я ещё немного побуду здесь, с Акселом. Моим милым, бедным Акселом, - и словно вспомнив что-то, король добавил: - Надеюсь, ты запомнил дорогу, мой умный мальчик? По окончании траура, мы отметим твоё совершеннолетие, ну а пока в виде исключения и по причине… Король на мгновение замолк. – Я отпускаю тебя одного.
- Отец! – Гневно воскликнул Густав. – Ты хочешь сказать, что ещё десять дней я не смогу выходить из замка?
- Траур сынок. Таков обычай.
- Но отец! Мне уже исполнилось двадцать, а без празднования, вполне можно обойтись! Или попросту перенести его!
Густав негодовал. Столько любопытного и непознанного он разглядел сегодня на городских улицах, столько интересных путешествий он запланировал на завтра, и вот теперь выясняется, что всё это откладывается ещё на десять дней!
Принц люто ненавидел в эту минуту, того человека, единоутробного брата своего, лежащего в могиле, придавленного тяжёлым камнем. Аксел был виноват во всём!
Эрик, неодобрительно покачав головой, после недолгого раздумья молвил:
- Мой мальчик. Выслушай меня.
Густав тяжело дышал, раздувая ноздри как загнанная лошадь. Эрик продолжал:
- Пойми сынок. В мире есть вещи, к которым необходимо относиться с заботой, иначе они придут в негодность. Например, твои сапоги нужно ежедневно смазывать жиром, иначе вскоре ты не сможешь их надеть, а доспехи нужно чистить, иначе они заржавеют и рассыплются в прах при первом же прикосновении копья. Также нужно относиться и к обычаям. Их необходимо соблюдать и чтить, по-другому, чего будет стоить королевская власть, если сам король не держит своего слова. Ты понимаешь, что я хочу внушить тебе сын мой?
Густав казалось, не слушал отца. Его по-прежнему душила обида и раздирающее сердце мысль о вселенской несправедливости.


46
- Отец! Акселу ведь теперь ровным счётом наплевать на то, буду ли я торчать в замке или узнавать ближе своё королевство!
- Пожалуйста, не перебивай меня сынок! Став королём, я дал клятву соблюсти все обычаи, существующие в нашем королевстве. Один из них подразумевает то, что ты, мой сын, не можешь считать себя совершеннолетним, пока твоё совершеннолетие, не будет подобающим образом отпраздновано, а, не будучи совершеннолетним, ты не смеешь покидать замок. Я дал слово. Я должен соблюсти эту традицию, иначе я не король, а просто любящий отец не могущий устоять перед несправедливой просьбой сына. В молодости, я был в точно таком же положении, как и ты ныне, но я нашёл в себе запас терпения и я очень хотел бы, чтобы в этом ты походил на меня.
- А если за те десять дней что я буду сидеть взаперти в замке, кто-нибудь надумает умереть ещё, и вновь отменят празднество, мне опять придётся высиживать в четырёх стенах?
Принц говорил всё ещё с гневом в голосе, однако, понемногу начиная мириться с неизбежным.
- Кроме меня, - глядя в землю произнёс Эрик, - не осталось никого, по кому мог бы быть объявлен траур. А уж я то постараюсь дожить до праздничного пира и обнять, наконец, своего совершеннолетнего сына. К тому же, - добавил он, - если я умру, королём как единственный наследник станешь ты и тогда уже ничто не помешает тебе выйти из замка, когда заблагорассудится.
- Хорошо отец, - совершенно успокоившись, проговорил Густав, - я вернусь домой. Ты ещё не переменил своего решения побыть с Акселом?
- Нет, Густав. Я побуду с ним немного. Ступай. И очень прошу тебя – на обратном пути никуда не заглядывай, а особенно избегай трактиров. Хотя… у тебя ведь нет денег.
- Прощай отец. Увидимся дома.
С этими словами Густав, преклонив колено, наклонился к надгробию, быстро поцеловал его, выпрямился и, отряхнув плащ, не оглядываясь, зашагал прочь с вершины холма.

Обратный путь показался принцу намного короче, того который он проделал, медленно ступая в составе похоронной процессии направляясь к погосту. И немудрено. Ведь назад он шёл один и шагал намного быстрее.
Совсем скоро старая мельница оказалась далеко позади, и Густав очутился снова на главной городской улице. Вдали показались башни замка и принц, сбавив шаг, вновь внимательно стал приглядываться к горожанам, вернувшимся после прохождения скорбного шествия к своим повседневным делам.
Принц приветствовал двух рыцарей из состава стражи направлявшихся в обратную сторону. Густав догадался – они были посланы за королём. Один из рыцарей было увязался за принцем, но тот отослал его, сказав, что прекрасно запомнил дорогу и до замка доберётся сам. Рыцарь помчался догонять напарника.
Захотелось пить.
На пути встречались многочисленные трактиры, торговцы пивом и ключевой водой, но у Густава не было денег и ничего такого, что можно было бы отдать взамен за ковш ледяного напитка.
Сокрушённо вздыхая и облизывая пересохшие губы, принц двинулся дальше.
Он шёл довольно быстро и, оглядываясь назад, видел, что прошагал порядочное расстояние от старой мельницы, но башни замка не приближались…

Жажда вскоре стала нестерпимой и принц начал подумывать о том, как бы свернуть на одну из узких улочек, ведущих к морю.


47
Бедняга и не подозревал о том, что морская вода может быть непригодна для питья.
Твёрдо решив для себя, на третьем повороте, всё-таки спуститься к морю, принц ускорил шаг. Но второй перекрёсток избавил его от этой необходимости.
Прямо посреди перекрёстка, Густав увидел колодец и склонившуюся над ним девичью фигуру. Подойдя ближе и встав за спиной девушки, еле ворочая сухим языком, принц произнёс:
- Простите меня молодая госпожа. Я иду в замок, и меня сильно мучит жажда. Не позволите ли вы мне напиться, чтобы я смог продолжить путь?
Услыхав эти слова, девушка распрямилась, замерла на мгновение, а затем обернулась. Увидев её лицо, принц моментально забыл про жажду. Раскрыв рот от изумления, он глядел на это чудо округлившимися глазами.
- Это я то госпожа? – Птичьим голоском спросила девушка. – Вы видимо совсем одурели от жажды?
Только сейчас принц понял, чего ему недоставало последние годы. Отчего не спалось ночами и не хотелось никого видеть. Ни о чем, ни с кем говорить. Её глаза, губы, волосы, её манера говорить, перемежая каждое слово заливистым смешком. И этот птичий голос. Всё это поразило принца в самое сердце. Девушка не была похожа ни на одну земную женщину виденную Густавом до сих пор.
- А ведь я вас узнала, - слегка смутившись под пристальным взглядом принца, произнесла девушка. – Час назад, вы шли за гробом в составе похоронной процессии, когда провожали знатного господина из замка – наследного принца Аксела-недоумка. Вы шли рядом с господином Ионари – нашим священником.
- Хоронили моего брата, - не отводя взгляд от девушки, сказал Густав. – Родного брата.
Девушка всплеснула руками и поспешила подать ему кувшин с водой, согнувшись при этом в низком поклоне.
- Принц Густав Терлинг младший! – Прошептала девушка и склонилась вторично. – Какая честь для меня!
- Честь небольшая, - сказал Густав, утолив жажду и вытерев лицо запылённым рукавом плаща, отчего оно немедленно покрылось бурыми пятнами. – Ведь я ещё не король и даже не совершеннолетний принц. Ты спасла меня от необходимости спускаться к морю, добрая прекрасная госпожа. Как зовут тебя?
- Елена, - с дрожью в птичьем голосе отозвалась девушка, боясь оторвать взгляд от земли.
- Позволь мне в благодарность, проводить тебя к твоему дому Елена? Ведь более нечем мне отплатить тебе за доброту.
Сказав это, Густав легко подхватил два тяжёлых глиняных кувшина и вопросительно взглянул на девушку.
Она так перепугалась того, что с ней говорит и предлагает помощь, молодой человек королевской крови, своей несдержанности, - как же, назвала его родного брата, пусть даже покойного – недоумком. Правда ей показалось, что принц пропустил это оскорбление родни мимо ушей или не расслышал вовсе, - что не смогла возразить и лишь молча указала Густаву направление…

II

Кутузов всё же оплошал.
Раздобыв где-то спирту, действие его он ощутил уже, после того как вывел пленных из эвакопункта и, подталкивая их в спины прикладом винтовки, повёл к бане.



48
Две роковых ошибки совершил Кутузов: не связал Николая и посадил его вместе с немцем в одно помещение.
Добросовестно завалив дверь парной дровами, Кутузов улёгся спать в предбаннике, на широкой скамье, подложив под буйну свою голову, пару прошлогодних веников.
Николай вспомнил про часы, ещё раз завёл их.
За маленьким оконцем баньки занимался рассвет. Хмурое осеннее утро. Николай теперь уже не сомневался – он сходит с ума!
Июль. Большое количество спиртного. Взморье, катание в пригородных поездах, случайный сон и пробуждение в сентябре сорок первого!
Немец молчал. Лишь угрюмо сопел, да изредка потирал ногу.
Вскоре стало достаточно светло. За стенкой храпел Кутузов, забывший послать запрос по душу Николая. На улице послышалась возня. Мимо баньки волокли явно что-то тяжёлое. Сдавленный гудок паровоза возвестил о прибытии поезда.
Хотелось курить, но сигареты закончились ещё вчера. От нечего делать Николай принялся рассматривать задремавшего немца.
Немец как немец. Таких в кино Николай перевидал немало. Кинохроника. Их ведут пленных. Сразу сникших, несчастных, утративших былой лоск. Немец примерно его возраста, но явно старше. Или попросту так выглядит. Может быть, разбитая физиономия тому причиной? Жёсткая рыжеватая щетина, да исказившая лицо гримаса боли? Ещё говорят форма добавляет не только солидности, но и лет.
Немец приоткрыл один глаз, склонил голову набок и с грустью посмотрел на свою правую ногу. Тут только Николай заметил, что немец, похоже, здорово ранен. Брючина повыше голенища грязного сапога была порвана. Края ткани, пропитанные запёкшейся кровью топорщились, и в разрыве зияла большущая алая рана.
- Так тебе фашист! – Пробурчал Николай и отвернулся к оконцу.
- Я не фашист! – неожиданно на русском, почти без акцента, заставив Николая вздрогнуть, тихо произнёс немец. – Я солдат.
- Значит фашистский солдат,- подытожил, придя в себя Николай.
- Немецкий солдат, - так же тихо поправил немец. – Выбирать, возможностей мне не предоставляли. Я простой немецкий солдат честно выполнявший приказы. Родину ведь не выбирают и мне просто не повезло.
- Понимаю, - согласился Николай. – Служил.
Немец между тем продолжал:
- Наши государства в состоянии войны. Я волею судеб оказался на одной из сторон. Мне плевать кто у власти, фашисты или коммунисты. Я одинаково не терплю ни тех, ни других, но я солдат и обязан сражаться. Помимо политиков, есть ещё и простой народ, который я должен защищать.
- Хорошо же ты его защищаешь, коли болтаешься по чужой земле, вдали от своего народа! Тебя, кажется, сюда не приглашали? – Николай усмехнулся. – Русский откуда так хорошо знаешь?
- С детства. Русский доктор с семьёй был нашим соседом, жил ниже этажом. Я дружил с его детьми, брал уроки русского, их учил немецкому.
- Зачем?
- Никто так красиво не поносил кайзера, как отец семейства. Мне это нравилось почему-то,- отвечал немец. – Особенно много новых слов я услышал от него, когда кайзер, подхватив портки, удрал в Голландию.
- Что стало с доктором и его семьёй? – Заинтересованно спросил Николай.
- В тридцать седьмом они уехали на родину. Быстро. Бросив всё. Недолгие сборы с утра и к полудню их и след простыл.


49
Немец перевёл дух, погладил ногу и продолжил:
- Я даже не успел с ними проститься. Был на занятиях в лётной школе. После обучал русских пилотов. Ещё одна возможность посовершенствоваться в знании языка.
Он снова сморщился, внезапно замолк и с тоской поглядел на ногу.
- Николай. – Николай протянул немцу руку.
- Вольфганг. – Он крепко пожал её в ответ.
- Закурить у тебя есть Вольфганг? – Поинтересовался Николай, проводя тыльной стороной ладони по пересохшим губам.
Немец порылся в карманах и извлёк измятую пачку «ЮНО» и американскую зажигалку. Распотрошил пачку, нашёл целую сигарету и протянул Николаю. Себе взял сломанную, сложил две половинки вместе и засунул в рот с величайшей осторожностью.
- Сбили? – Поинтересовался Коля, глубоко затягиваясь и глядя на рану на ноге Вольфганга.
- Мы совершали разведывательный полёт. Всё шло хорошо. Я выполнил разворот и приготовился, было набрать высоту, как вдруг самолёт сильно тряхнуло. Меня оглушило на секунду. Позже я услышал, как сзади громко закричал Курт. Я окончательно пришёл в себя и увидел впереди верхушки деревьев. Ручку на себя, но поздно! Мы приземлились достаточно мягко. Небольшая поляна, торф, но я всё же ударился головой о приборную доску и вот… нога.
- А Курт?
- Едва мы приземлились, Курт выскочил из самолёта и с криком умчался в лес. Напрасно я звал его. Видимо шок. Голоса его было не узнать, от страха люди так не кричат. Кровь застилала мне глаза, и выбраться сам я смог не скоро. Тут подоспели ваши…
- Ничего. Выловят твоего Курта, отполируешь ему физиономию, если позволят, конечно,- с улыбкой произнёс Николай.

- Кутузов, твою мать! – Раздалось за дверью.
В предбаннике что-то заворочалось, послышался глухой стук и звон упавшей шайки. Заглянув к пленникам и обнаружив их на прежнем месте, Кутузов снова запер дверь, но второпях не стал заваливать её дровами.

- Откуда родом-то? – Спросил Николай, снимая с губ налипшие табачные крошки.
- Из Германии, - коротко ответил немец, мечтательно глядя в потолок.
- Как думаешь? Как тебя… Вольфганг. Что с нами будет? – сменил тему Коля.
Немец с трудом поднялся и, прихрамывая, заходил взад-вперёд по тесной парной.
- Смерти я не боюсь,- заговорил он. – Я был безоружен. Случись иначе, я не дал бы Курту уйти и дорого продал бы свою жизнь, ведь последний патрон всегда есть в запасе. Но я был безоружен.
- По законам военного времени, нас конечно же, шлёпнут! – Начал было Николай.
- Тебе этого пока ещё рано бояться, - перебил его Вольфганг. – Выяснят кто ты такой и всё образуется.
- Да как же, чёрт побери, они это всё выяснят, когда меня нет!
- Как это нет? – Со страдальческой ухмылкой на лице спросил немец.
- Вот так вот нет! До дня моего рождения должно пройти ещё тридцать лет!
Вольфганг остановился и с подозрением как на сумасшедшего поглядел на Николая сверху вниз.
- Понимаешь? Да кстати, на допросе ты говорил по-немецки?
- Да. Ваше начальство посылало за переводчиком, но он до сих пор не прибыл, потому меня особенно и не допрашивали пока. А что?

50
Разбитое лицо немца приняло заинтересованное выражение.
- Да пока ничего. Видишь ли… - продолжил Николай. – Одним словом, какой сейчас год?
- Сорок первый.
- Вот! А там где живу я, сейчас две тысячи пятый, а может быть уже, шестой или седьмой, или вообще прошло бог знает сколько времени, - Николай казалось, засомневался в чём-то. – Здесь сентябрь, а там июль.
Немец коротко хохотнул вначале, после – просто таки захлебнулся смехом.
- Тебя там, пока меня полоскал караульный, случайно не били по голове?
- Чего ржёшь, фашистская рожа? – Обиделся Николай и полез в растормошённую пачку за обломком сигареты.
- На чём же ты прибыл из будущего? На машине времени? Читал! Но для людей военных, будь ты хоть марсианином, а шляешься по прифронтовой полосе – шпион! – сквозь кашель, вызванный смехом проговорил Вольфганг.
- Скорее на паровозе, или… нет. Точно на паровозе!
- На паровозе времени? Это что-то новое! – Приступ смеха повторился, а за ним последовал и очередной приступ кашля, который прекратился так же внезапно, как и начался.
- Я заснул в будке паровоза ещё летом, а проснулся вот…
- В каком паровозе? – Серьёзно спросил немец, хотя на лице его будто написано было:
- Не верю!!!
- Там на станции паровоз, - объяснил Николай. – В наше время он превращён в памятник.
- Война закончилась? – Осторожно спросил Вольфганг.
- Вы проиграли! – Радостно ответил Николай.
Немец замолчал и хоть продолжал смотреть на Колю с недоверием, тот понял, что сболтнул лишнего, его понесло, но нужно было открыть душу, высказать всё человеку, который его, хотя бы выслушал.
Час назад, он хотел, чтобы ему поверили, теперь было безразлично, лишь бы выслушали не перебивая. И всё равно кто. Пусть даже этот пленный немец.
- Так вот, - продолжал Коля. – Поскольку документов у меня нет…
Николай вдруг замолчал, будто бы на него вылили ушат ледяной воды. Вскрикнув и вскочив, было, он медленно сел попутно ощупывая карманы.
- Господи! Я идиот! – Произнёс Николай, вытягивая из накладного кармана штанов красную книжечку.
- Тебя не обыскивали? – Спросил немец.
- Н-не-т, - ответил Коля, протягивая ему паспорт. – Ты читать-то по-русски умеешь?
- Да, - твёрдо сказал Вольфганг раскрывая книжечку.
Насмешка напрочь слетела с его лица, как только он прочёл первые строки.
- Ну что? Теперь не смешно? – Поинтересовался Николай, приблизив нос к оконцу, чтобы немец мог лучше его рассмотреть и сравнить с фотографией.
- Мистика!
- Чудо! – Согласился Коля.
- Мистика! – Повторил немец, тряхнул головой, словно отгоняя дурной сон и добавил уже с сомнением: - Если конечно этот документ не фальсификация.
- Новый российский паспорт, между прочим! Фальсификация! Тебя как дома звали?
- Что? – Переспросил Вольфганг.
- Ну, в семье, дома, как тебя называли? – Повторил вопрос Николай.



51
- Вольфи.
- Так вот Вольфи, - продолжил Коля. – Этот документ не фальсификация как ты предположил, а я не сумасшедший. То, что ты держишь в руках, самый настоящий российский паспорт, выданный в 2002 году и принадлежит он лицу, которое в него вписано, то есть мне, и проживает это лицо, в том времени и по тому адресу, который указан там же. Вот такой вот аусвайс…
Вольфганг качал головой широко раскрыв глаза.
- Так то вот Фриц! – Довольно добавил Николай. – Представь, что с нами будет, если на следующем допросе, эти тупые головы, всё-таки додумаются меня обыскать?
- Думаю, что тебя попросту расстреляют, - спокойно сказал Вольфганг. – А это, - он указал на паспорт. – Уничтожат, не моргнув глазом. Ты ведь не сможешь доказать что не шпион, и не ты именно тот самый второй номер в моём экипаже. А ведь они именно так и думают. Если на запрос о тебе поступит ответ что тебя не существует, ты, скорее всего на самом деле перестанешь существовать. Так проще.
- По закону военного времени, - задумчиво проговорил Николай, вертя в руках возвращённый Вольфгангом паспорт.

III

Когда Густав и Елена подошли к маленькому одноэтажному домику, стоявшему в уединении, в глубине небольшой рощицы – уже начинало темнеть.
За всю дорогу, они не обмолвились ни единым словом и вот теперь, поставив у шаткого крыльца кувшины с водой, Густав молвил, переведя дух:
- С завтрашнего дня, воду тебе будут доставлять два младших рыцаря из замковой стражи. Всё что от тебя потребуется, это оставлять каждое утро пустые кувшины на крыльце.
- Нет, нет многоуважаемый принц, - испуганно пробормотала девушка. – Нет. Это слишком большая честь для меня. И поверьте, ваш отец не одобрит вашего общения с чернью.
- Твоя дерзость не знает границ, - чётко выговаривая каждое слово, Густав пронзал девушку горящим взглядом.
Елена покорно опустила глаза.
- Не забывай, с кем ты разговариваешь, - продолжал принц. – Ты избавила меня от жажды, и я должен избавить тебя от тяжёлой работы. Это всего лишь моя благодарность тебе и к тому же…
Тут Густав запнулся.
- Прости меня многоуважаемый принц, просто я не считаю, что сделала для вас нечто значительное. Подать кувшин воды страдающему от жажды человеку, вовсе не спасение. Ведь я тоже не знаю чем теперь отблагодарить вас…
- Придёт время Елена и может быть и ты сможешь помочь мне. Поверь, я с радостью приму твою благодарность. Ну а теперь прощай. И не забудь про пустые кувшины.
Густав отдёрнул руку, к которой припала девушка, желая расцеловать её. Он бережно поднял с колен Елену, поклонился ей, поплотнее закутался в плащ, постаравшись скрыть лицо и зашагал к замку.
По дороге ему встретились два конных рыцаря, которые всё-таки узнали принца и тотчас же прилипли сзади и не отступали ни на шаг, пока тот не вошёл в ворота внешней стены.
Проходя двором цитадели, Густав догадался о том, что рыцари были посланы на его поиски, значит, он сильно задержался и отец вернулся в замок раньше его.


52
С тяжёлым сердцем выслушал Густав все нравоучения короля. Особенно задели его слова Эрика о том, что тяга к свободе, убила в нём если не любовь, то уважение к отцовским сединам уж точно.
Густав знал, что отец прав и поэтому ни словом, ни взглядом не смел возразить ему.

Десять дней Густав не мог покидать замок. Три дня ушли у него на то чтобы отыскать верных людей из отряда младших рыцарей. Люди, наконец, нашлись, и Елена была избавлена от необходимости носить тяжёлые кувшины.
Всякий раз, внося их в домик, она обнаруживала рядом с ними, то мешочек жемчуга, то серебряный перстень или рубиновые бусы.
Восторг и страх одновременно поселились в её душе. Несомненно, принц обратил на неё своё внимание, но, будучи дочерью рыбака, могла ли она быть уверена в том, что это внимание не принесёт ей беды. Но получать такие роскошные подарки, ей как любой даме было так приятно.

Но всё имеет свой конец. Истекли и положенные десять дней траура по Акселу.
Утром тринадцатого дня, в замке вовсю началась подготовка к празднеству. Король Эрик, все дни не покидавший своей комнаты, наконец, поднялся в башню, для того чтобы собственноручно поднять приспущенный флаг.
Впервые проснувшись утром, Густав к великому своему удивлению не обнаружил стражи у дверей своей спальни.
Быстро одевшись и наскоро позавтракав, принц отыскал отца, который к тому времени спустился вниз, в картинную галерею и без лишних вступлений, пожелав доброго утра, обратился к нему с просьбой покинуть замок:
- Отец, - начал он слегка волнуясь. – Время траура закончилось. Могу я выйти в город?
Король оторвал взгляд от портрета супруги и строго оглядел сына.
- Удивляюсь, как ты не сбежал из замка раньше срока?
- Я старался быть послушным сыном! – Волнуясь ещё более промолвил Густав.
- Твои старания достойны похвалы, - сказал король, вернувшись к созерцанию портрета. – Было бы неплохо, если ты и впредь станешь придерживаться подобного поведения, - голос короля несколько смягчился. – Я понимаю твоё нетерпение, но ответь мне лишь на один вопрос.
- Я отвечу на все ваши вопросы отец! – Принц, почувствовав доброе расположение духа отца, явно оживился.
- Что тебе понадобилось в городе?
Быстро сообразив, что раскрывать всю правду пока преждевременно, Густав решил соврать:
- Отец, - стараясь не выдать себя, дрожащим голосом начал Густав. – Придёт время, и я стану королём. Я не хотел бы лишний раз напоминать тебе об этом, о твоём возрасте, но ведь это неизбежно?
- Да, - нахмурившись, подтвердил Эрик. – Неизбежно, и боюсь, что это случится совсем скоро.
- Дай бог, чтобы это случилось ещё очень нескоро, но… - Густав печально вздохнул и продолжил:
- Это всё-таки случится, а я ведь совсем не знаю города. Он так велик. Чтобы изучить его вдоль и поперёк, потребуется немало времени, не говоря уже обо всём королевстве. Вот я и хочу начать его изучение прямо сейчас. Да и погода к тому располагает.
Эрик медленно подошёл к окну и оглядел безоблачное, голубое небо.



53
- Да. Ты прав. Погода действительно располагает к прогулкам и мне придётся вновь сделать для тебя исключение, хоть это и не в моих правилах делать исключения из существующих правил. Пусть бы дело касалось даже родного сына. Хорошо. Я отпускаю тебя до начала пира. Причины, побудившие тебя начать изучение города, кажутся мне достаточно убедительными. Но не забудь! У тебя в запасе осталось всего несколько часов. Ровно в полдень начнётся праздник, после завершения которого, я уже не смогу ограничивать тебя в твоих перемещениях по королевству. Но не приведи бог тебе опоздать к началу того самого праздника!
- Спасибо отец! – Стараясь казаться сдержанным, стараясь не выдать восторга охватившего его, произнёс Густав. – Я могу идти?
- Ступай, - сказал король, не отворачиваясь от окна.
Быстро, боясь как бы отец не передумал, Густав зашагал по пустой галерее в сторону двери. Он уже было ухватился за кованую ручку, как вдруг резкий, вопросительный окрик короля, заставил его замереть на месте.
- Густав постой!
Убедившись, что окрик произвёл на сына желаемое действие, Эрик продолжил:
- Кстати, какие у тебя отношения с младшими рыцарями из отряда внешнего охранения? Мне несколько раз сообщали о твоих визитах к ним.
- С младшими рыцарями? – Переспросил принц, весь съёжившись у дверей, будто в ожидании удара.
- Да. С младшими рыцарями? Если хочешь, я даже могу перечислить их поимённо.
- Никаких особых отношений с ними у меня нет, - с неуверенностью, тотчас пойманной королём ответил принц.
Задумавшись на мгновение Густав продолжил:
- Я даже и не предполагал отец, что вы придадите подобному пустяку столь огромное значение.
- Я пока ещё король! Я просто обязан всему придавать значение, - раздражённо произнёс Эрик. – К тому же, я пока ещё правлю этой страной, а ты пока ещё мой сын! Ну, так какие отношения могли сложиться у тебя с младшими рыцарями?
- Да никаких. Попросту… - пытался оправдаться Густав.
- Не вздумай лгать мне! Отвечай! – Резко прервал его король.
- Когда я возвращался с кладбища, после похорон Аксела,- Густав приложил все старания к тому, чтобы его рассказ выглядел как можно более правдоподобным:
- Так вот, когда я возвращался с кладбища, посреди дороги, я был вынужден остановиться у колодца и утолить жажду, ибо чуть ли не валился с ног от жары и усталости. Вода в том колодце показалась мне необычайно вкусной. Вода в замковых колодцах, как мне думается, лишена этого достоинства. Именно по этой причине, я и обратился к младшим рыцарям с просьбой ежедневно доставлять мне пару кувшинов этой воды.
Младшие бесприсяжные рыцари, болтались по всему городу, по делу и без, в любое время дня и ночи. Густав прекрасно знал это. Если кто и донёс Эрику о его сношениях с конкретными людьми, за этими рыцарями наверняка была установлена слежка и наверняка, соглядатай видел их, преспокойно наполняющих кувшины водой.
Густав был почти уверен в том, что королю ничего не известно о маленьком домике и о тех, кому на самом деле та вода предназначалась. Старшие рыцари, часто становившиеся шпионами, были чрезвычайно ленивы.
- Хорошо! – Снова смягчившись, произнёс король. – Твои объяснения меня удовлетворяют. Но почему, ты не обратился с подобной просьбой к воинам из своей личной охраны? Они ведь надёжнее и всех ты давно знаешь.


54

- Мне неловко было обращаться с подобными пустяками к старшим рыцарям, ведь у них и без того хватает забот.
Эрик вплотную подошёл к сыну, погладил его по опущенной голове, и улыбка заиграла на его морщинистом лице.
- Ты так похож на свою покойную мать. – Смахнув внезапно набежавшую слезу, Эрик продолжал:
- Ступай! Возьми с собой пару молодых воинов из числа твоих новых знакомых. В городе ныне небезопасно. И прошу тебя, выполни мою единственную просьбу – будь вовремя к началу праздника…
Благодарно взглянув на отца и улыбнувшись в ответ, Густав поспешил оказаться за дверью.

Переведя дух после неожиданного допроса, и устыдившись того, что пришлось соврать отцу, Густав поспешил к младшим рыцарям.
Новенькие доспехи тихо позвякивали отполированным металлом, а кожа вкусно скрипела.
Пролетев стрелою через двор, Густав отвязал коня, которого уже успел наречь Олафом,
набросил уздечку и решительно просунул левую ногу в стремя.
Оказавшись на спине Олафа, Густав зажмурился от переполнявшего его счастья, натянул поводья. Глубоко вздохнул, вонзил шпоры в бока коня и… спустя мгновение, почувствовал затылком прохладу камней, которыми был вымощен внутренний двор замка.

В следующую секунду, он увидел падающие на него с неба верхушки сосен и услышал пронзительный свист…

IV

Дверь заскрипела, отворяясь, и на пороге возник совершенно протрезвевший, получивший видимо трёпку от Орлова, Лёха Кутузов.
- Послал запрос? – Робко поинтересовался Николай.
- Послал, послал. И ответ получил, - хрипя, ответил Кутузов, протаскивая вслед за собою в тесную парную тяжёлую винтовку. – Оба к Орлову!
Вольфганг встал первым и молча позволил связать себе руки за спиной. Покончив с немцем, Кутузов вынул из кармана бушлата вторую верёвку и приблизился к Николаю.
- Погоди. Песок из обуви вытряхну, - объяснил Николай и нагнулся развязать шнурки кроссовок.
- Быстрее. – Прохрипел Кутузов и, выйдя в предбанник, пристально уставился на немца.
Николай молниеносным движением, незаметно вынул паспорт из кармана брюк и ловко засунул его под ступню.
«Помнётся, конечно» - успел подумать он, но делать нечего.
- Я готов! – Выходя, сказал он Кутузову. – Лёха, может руки связывать не надо. До сих пор ведь я не сбежал.
- Тамбовский волк тебе Лёха. Нет, арестованный, на сей раз надо!
- Николай понял, что если ответ на запрос действительно существует, то играет он явно не в его пользу.

Переходя через пути, Николай отыскал взглядом место, где вчера стоял злополучный паровоз. Как ни странно, он даже запомнил его номер: - Эм 4375.

55
На прежнем месте его не оказалось. Под составами также, ни одного паровоза не было.
Доведя арестованных до входа на эвакопункт, Кутузов, прежде чем ввести их внутрь, ещё раз внимательно осмотрел верёвки и только после этого распахнул дверь.

Внутри эвакопункта, всё было по-прежнему. Тот же табачный туман, тот же товарищ Орлов за столом.
Но некоторые перемены всё же имели место: светомаскировка была поднята и в помещении царил дневной свет.
Перед Орловым стояла пишущая машинка. В углу дремал тощий очкарик. Видимо переводчик.
Орлов, как и давеча, предложил пленным сесть и, потянувшись, хрустнув суставами, произнёс, переводя взгляд с Николая на Вольфганга, и чуть касаясь им, взглядом, Кутузова, стоящего в дверях.
- Ну что, клоуны? Вашему полку прибыло! – И уже напрямую обращаясь к Кутузову: - Веди Алексей. Веди!
- Товарищ Орлов! – Попытался привлечь к себе внимание Николай, но Орлов упредил его, приложив палец к губам, и Коля заткнулся.
Ожидание длилось минут десять. Орлов изучал взглядом арестованных. Те сидели уставясь в пол. Переводчик тем временем, вынырнув из дрёмы, тоже вперил взор в пленных.

Вернулся Кутузов. Но уже не один. Чуть ли не волоком тащил он за собой странно одетого человека, связанного по рукам и ногам и с кляпом во рту. При этом Кутузов нещадно матерился.
Будто бы рыцарские доспехи были на человеке.
Орлов вопросительно посмотрел на Николая, переводчик на Вольфганга.
- Узнаёте? – Хитро прищурившись, спросил Орлов.
Переводчик задал тот же вопрос, но уже по-немецки.
- Нет! – Чуть ли не хором ответили пленные.
- Вот как? А я признаться думал, что это член вашего потешного отряда. Как видно ошибся, - разочарованно протянул Орлов.
Николай пожал плечами, давая понять, что и рад бы помочь, да нечем.
Прежним жестом, Орлов предложил третьему арестованному сесть рядом с Вольфгангом, но тот продолжал стоять, хмуро уставясь в переносицу Орлова полным враждебности взглядом.
- Вот, полюбуйтесь Константин Михайлович, - начал Орлов обращаясь к переводчику. – На нашу цирковую труппу. Один прикидывается чистокровным немцем, по документам при нём обнаруженным вроде таковым и является, хотя по-русски говорит едва ли не лучше нас с вами. Но с ним почти всё ясно. Застигнут прямо на месте преступления, рядом с орудием преступления – самолётом. Документов при нём особо важных, прямо скажем никаких, только сильно устаревшая карта местности и даже без пометок. Второй, - Орлов указал на Николая. – Вроде русский. Выдаёт себя за Николая Журавлева. Мы послали запрос, ответ пришёл почти сразу. Человек с такими данными, ни в одном из паспортных столов Ленинграда не числится. Выводы делайте сами. Хотя, он говорит, что родом из Петергофа, а там сейчас фашист. Но при желании и это проверим. А желания у нас хоть отбавляй. И вот третий экземпляр. Самый любопытный!
Орлов прервался, для того чтобы закурить очередную папиросу.
-Два часа назад, сапёры выловили его в лесу. Неподалёку от «Каботажной»*, а это в паре километров от упавшего самолёта.


56
Переводчик, соглашаясь, кивал, внимательно слушая Орлова и записывая что-то в объёмистый блокнот.
-Документов при нём никаких нет, - продолжил Орлов, пуская дым колечками в сторону стоящего. – Одет как Дон Кихот, Росинанта вот только недостаёт, чистый маскарад. И вот ведь в чём загвоздка, - Орлов от радости снова хитро прищурился. – Самолётик-то, тот, что наши зенитчики доблестные подсекли – двухместный и третьего туда не втиснуть. Ну, некуда! Мешок не даёт!
- Сам стало быть, пришёл? – Впервые за всё время заговорил переводчик.
- Возможно что и сам, вот только с какой стороны? Правый берег и железная дорога оцеплены. В лесах патрули, не засечь его, наши «лесные братья», ну никак не могли.
- Не с неба же он свалился, - встрял Кутузов.
- А Кутузов! Ты ещё здесь? – Опомнился Орлов. – Вот что голубчик, обыщи-ка ты этих троих ещё разок, да как следует. Может, что и прояснится. Отведи их к Сытину в контору, там и обыщи. После мне доложишь.

Первым Кутузов вытолкал человека в доспехах, через некоторое время он вернулся с большим кровоподтёком на левой скуле и страшно злой.
При виде разукрашенной физиономии Кутузова, Орлов и тот, кого он называл Константином Михайловичем, встревожено подались вперёд.
- Что?
- Да не убёг! Это он меня плечом двинул, когда я его в Сытинскую будку заталкивал, а плечо у него всё в железе.

Переводчик и Вольфганг, перебросились несколькими фразами на немецком, и Кутузов увёл арестованных.

Обыск прошёл спокойно. В конторе неизвестного Сытина, было тепло, и Николай с готовностью разделся, кроссовок впрочем, не сняв, да Кутузов и не настаивал.
Незнакомец в доспехах, агрессии не проявлял. С достоинством обнажил мощный торс и позволил Кутузову ощупать ноги, обтянутые синими панталонами.
Сунув американскую зажигалку Вольфганга в свой карман, Кутузов, вновь связав арестованных, отправился докладывать о результатах обыска. Хотя сами результаты отсутствовали.

А в помещении эвакопункта, тем временем происходил следующий разговор:
- Ну, так что Константин Михайлович? – Спрашивал Орлов, разминая очередную папиросу, вынутую из только что вскрытой пачки «Северной пальмиры». – Что вы скажете, познакомившись с этими артистами?
- Сергей Сергеевич, точно определить важность этих птиц, я пока не могу. Но один из них, несомненно, представляет ценность, и я склонен думать, что это ни кто иной, как тот молчун.
Переводчик протёр очки и вновь водрузил их на нос.
- Похож он на финна. Здорово похож, но к чему весь этот маскарад я и впрямь не понимаю?
- Делать то, что с ними будем? – Рассеянно спросил Орлов. – Мало мне зенитчики работы подсовывают, количество эвакуируемых увеличивается, фильтровать не успеваю. Подбросили бы кого в помощь что ли?
- Ну где же я тебе сейчас помощника найду? – Спокойно произнёс очкарик. – А что делать… - Константин Михайлович на мгновение задумался.


57
- Дел у меня сейчас полно, сам понимаешь, забрать я их не могу. Подержи у себя, работёнку какую-нибудь поручи под присмотром Лисицына. Да позаботься о том, чтобы реже встречались.
- Думаешь сговорятся?
- Вряд ли. Но чем чёрт не шутит? Лады!
- Ну что с тобой поделаешь? Лады!
- Вот и хорошо! – Обрадовался очкарик. – Я немного разгребу у себя, заберу их. У тебя стаканы есть?
- Найдутся, - ответил Орлов и полез в выдвижной ящик стола.
Константин Михайлович достал из портфеля бутылку зелёного стекла порожнюю наполовину, разлил водку по стаканам. Собеседники чокнулись и быстро выпили. Орлов достал из кармана пару конопатых яблок.
- По второй не предлагаю,- хрустя яблоком, будто бы извиняясь, произнёс Константин Михайлович.
- Понимаю! Работа. – Отозвался Орлов. – Кутузова дождёшься?
- Нет. Дела. До скорого!
Очкарик пожал потную ладонь Орлова и быстро вышел.

V

Холодало. С каждым днём всё сильнее. За тридцать с небольшим прожитых сентябрей, таких холодов Николай не припоминал.
Лужи по утрам, мерзко похрустывали тонким ледком, рано опавшие листья покрывались белой пылью инея, днём превращаясь в грязно-бурую, скользкую массу.
Солнце за восемь дней, ни разу не осветило хмурый ладожский берег. Озеро непрестанно штормило, но более всего тревожило то, что к шлепкам штормовых волн, всё чаще примешивался, становившийся всё более близким грохот разрывов.

Кроссовки быстро пришли в негодность. Сильно намокали, и просохнуть за короткое время, отведённое пленникам на сон, не успевали.
Вольфганг тоже не мог похвастаться обувкой. Его превосходные сапоги конфисковал Кутузов. Они пришлись ему впору. Выдал взамен потрёпанные валенки с обрезанным верхом. Лишь Дон Кихоту – как окрестили его все, почти не сговариваясь, оставили его узкие, тяжёлые ботфорты.
По распоряжению Лисицына, им выдали кое-что из пришедшего в негодность старого железнодорожного обмундирования. У немца отобрали остатки военной формы и небритый Вольфганг, щеголял теперь в дырявой путейской шинели и обрезанных валенках.
Николаю, тоже кое-что перепало. Ватные штаны (как нелепо они смотрелись в сочетании с бело-синими некогда, а теперь буро-пепельными кроссовками), две тельняшки и относительно целый бушлат. О носках или портянках, даже речи не заходило. Кутузов раздобыл где-то обрезки шёлковой ткани и, обернув ими ноги, в валенках, ещё можно было прожить, но в кроссовках…
Один Дон Кихот отказался от обновок, довольствуясь остатками кожаных доспехов. Человек он, к холодам, был видимо привычный, чем окончательно убедил Орлова, в том, что является финским шпионом.
Константин Михайлович не торопился забирать пленников в Ленинград, хотя Лисицын и Орлов, постоянно телеграфировали ему о нецелесообразности содержания возможно вражеских лазутчиков в прифронтовой полосе, да ещё и на объекте такой важности.


58

Работа для них нашлась быстро.
Каждое утро, после завтрака, если таковым можно было назвать кружку кипятка, горсть сухофруктов и кусок грязного хлеба, Кутузов в сопровождении двух ублюдков сержантов из станционной охраны, выводил пленных в лес, за пару километров от станции, резать торф.
Запасы угля в Ленинграде быстро таяли.
Сержанты запрещали пленным разговаривать и грозили «пристрелить на хер», за произнесённое слово.
Дон Кихот продолжал молчать, и Николай стал было подумывать, что он немой. Но однажды, уронив свою лопату меж корней огромной сосны, налетев на черенок всем корпусом и сломав его, выругался он на неизвестном, похожим на эстонский или финский языке. Подозрения в немоте отпали.
Воспользовавшись случаем, сержанты отвели в тот день душу, грозя по окончании рабочего дня, пристрелить Дон Кихота за порчу государственного имущества. И даже разыграли сцену расстрела.
Дон Кихот, конечно, не понял ни единого слова из витиеватой ругани сержантов, но внимательно прислушивался к их речам, боязливо и зло в то же время озираясь по сторонам.
После того случая, Дон Кихот, начал каждое утро молиться. Вставал на колени, обратившись к маленькому оконцу баньки и шептал продолжительную молитву.
Просыпался он рано, в одно и то же время, в какое, Николай не мог определить – часы однажды, плавно перекочевали к одному из сержантов. Правда вскоре он их вернул.
Несколько раз к бормотанию молящегося, который казалось ничего и никого в эти минуты вокруг себя не замечал, прислушивался Вольфганг и будто бы понимал к кому она обращена.
Понемногу Николай свыкся со своим странным и страшным положением, к которому добавились страдания от голода и холода.
Сухофрукты вскоре исчезли из их рациона, а хлеб стал напоминать безвкусную клейкую массу.
Вечером, по окончании работы, им разрешали взять по куску торфа, для отопления баньки, из которой через пару часов, начисто выдувало все зачатки тепла и обогреваться приходилось теплом собственных тел, плотнее подобно воробьям прижавшись, друг к другу.
На нарезке торфа, по дороге туда и обратно, пленные молчали. Лишь вечерами, Вольфганг и Николай могли переброситься парой фраз.
Вольфганг хромал всё сильнее. Рана его была неглубокой, дважды удалось её промыть и перевязать, выпросив у Кутузова перевязочный пакет и немного спирту. Но, несмотря на это, спустя неделю, постоянно раскрывающаяся рана всё же загноилась и Вольфганг слёг.

К середине октября выпал первый снег. Торф, подмерзавший ночью и оттаивавший после полудня, местами превращался в грязную жижу, в которой по колено утопали Николай и Дон Кихот. Вольфганга на работу больше не гоняли.

Пару раз их обиталище навестил Лисицын и Кутузову было велено не трогать немца.
Кутузов сильно изменился за последнюю неделю-полторы. Сержантов куда то услали и на торфоразработки, пленных теперь сопровождал он один.




59
Убедившись в том, что арестованные не предпринимают никаких попыток к бегству, да и сил у них на это похоже совсем не осталось, он перестал подпирать дверь парилки, что давало возможность выйти в предбанник, где можно было разжиться несколькими сырыми поленьями.
Состояние Вольфганга всё более ухудшалось. Жар усиливался и вскоре Вольфганг стал впадать в забытье. В бреду, он требовал шнапса, вспоминал какую-то Лизу, нёс околесицу, состоявшую из отдельных и вряд ли связанных между собой общим смыслом немецких слов.
Николай ничем не мог ему помочь, кроме того, чтобы укрыть его своей телогрейкой. Когда в баньке растапливали печурку, становилось чуть теплее.

Пару раз Николай намекнул Кутузову, о том, что неплохо было бы пригласить врача, и перевести Вольфганга в какое-нибудь другое помещение, более подходящее для больного. На что получил исчерпывающий ответ, о том, что арестованным или военнопленным в прифронтовой полосе, на Ленинградском фронте, да и на иных фронтах, специальным приказом запрещено оказывать медицинскую помощь и вообще ставить их на какое либо довольствие.
Но как-то раз вечером, когда страдания Вольфганга достигли, казалось наивысшей точки, дверь отворилась, и на пороге появился прижимавший палец к губам Кутузов, и следом за ним вошла средних лет женщина, в телогрейке наброшенной поверх белого халата. В руках у женщины тускло поблёскивал кожей небольшой саквояжик.
Кутузов плотнее закрыл дверь и, вынув из кармана фонарик, осветил бредившего Вольфганга.
Женщина наклонилась к больному, положила руку сперва на пылающий лоб немца, затем коснулась впалых, покрытых густой щетиной щёк, а затем приступила к непосредственному осмотру раны.
Кутузов в продолжение всех её манипуляций над раненым, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и, наконец, не вытерпев, спросил, обращаясь к женщине:
- Ну как Анна Сергеевна?
- Что тебе сказать Кутузов, - задумчиво произнесла она мягким, приглушённым голосом. – Рана неглубокая, но запущенная, началось воспаление и если не принять срочных мер, не сегодня-завтра, дело может дойти до гангрены.
Переведя взгляд на Николая и Дон Кихота, очень внимательно следившего за происходящим, обратилась уже к ним: - Давно не встаёт?
- Дня три-четыре, - ответил Николай.
- Четыре Анна Сергеевна, - встрял Кутузов. – Я как вижу, что он позеленел аж весь, так его выводить и перестал.
- Вот что Алексей. Его действительно необходимо отсюда переместить. Я кое-что оставлю, как применять ты знаешь, но всё же похлопочи, на эвакопункте местечко наверняка найдётся. Нельзя ему здесь, источник ценных сведений можете потерять, ты Лёша и Орлову так скажи.
- Да какой он ценный, - усмехнулся Кутузов. – Был бы ценным, не валялся бы тут.
- Похлопочи Алексей, а мне пора! – Не обратив внимания на слова Кутузова, женщина извлекла из саквояжа несколько склянок тёмного стекла, три перевязочных пакета и флакон с глюкозой. Поставив всё это добро на верхнюю полку, женщина повернулась к Лёхе:
- Провожай Алексей!




60
Спустя полчаса, Кутузов снова вернулся. В руках он держал объёмистый мешок. Молча, развязав его, он извлёк бутылку водки, три металлические кружки, спиртовку, банку сгущёнки и пару вяленых окуней. Немного подумав, достал и четверть хлеба.
- Спрячьте здесь получше. – С этими словами, он откупорил водку, плеснул немного в кружки и вручил Дон Кихоту и Николаю. Очистил окуня.
Николай как завороженный наблюдал за его действиями, вспоминая тех окуней, июльских, тёплое пиво и свой переполненный мочевой пузырь. Тошнотный комок подступил к горлу.
Отрезав два полупрозрачных кусочка хлеба, Кутузов дважды проткнул ножом банку сгущёнки и щедро полил их густой, белой драгоценностью.
Николая не пришлось долго уговаривать. Залпом, опрокинув в рот содержимое кружки, он впился зубами в хлеб. Дон Кихот же, напротив, хмуро переводил взгляд с бредившего Вольфганга на Кутузова, ни к чему не притрагиваясь.
- Водка. Шнапс. Пей! – Уговаривал его Алексей, насильно запихивая ему в руки железную кружку. – Трудно с тобой, - разочарованно заключил он и, повернувшись к больному, принялся разжигать спиртовку.

Утром следующего дня, когда пленных или арестованных, кто разберёт – вывели на работу, Дон Кихот, против обыкновения, шёл не понуря голову, а наоборот вертя ею из стороны в сторону. Выглядывая что-то среди корней деревьев. Иногда отколупывал кусочки коры, тщательно пережёвывал их, после выплёвывал, и на лице его выражалось недовольство.
Весь рабочий день, Дон Кихот продолжал свои странные манипуляции с корой и корнями, искал неизвестно что. Николай бесился.

Вернувшись в баньку, Николай заметил, что Дон Кихот приволок с собой целую рукавицу каких-то корешков, травы и сушёных листьев. Обратившись к Николаю, жестами, он потребовал водки. Оставалось немного после вчерашнего, прямо сказать неожиданно доброго визита Кутузова. Коля дал. Дон Кихот высыпал содержимое рукавицы в кружку, повыковыривал видимо явный мусор с его точки зрения и залил всё драгоценной водкой.
Вольфганг уже не бредил. Лежал молча, тяжело дыша с открытыми невидящими глазами.
Вечером зашёл Кутузов и с порога объявил:
- Фрицу, похоже, кранты! Так что завтра готовьтесь к новоселью. Товарищ Орлов сообщил сегодня о скорой вашей отправке в Ленинград.
- Зачем? – Поинтересовался Николай.
- Как зачем?! – Отозвался Алексей. – Тебя Николаша, судить будут наверняка, а этого, - Кутузов взглядом едва коснулся Дон Кихота, занятого в это время вознёй с ногой Вольфганга. – Нужно ведь выяснить что это за броненосец.
- Нужно, - согласился Коля, прикрыв глаза и положив голову на подоконник.
- А чем это, он кстати занят? – Спросил Кутузов, щурясь и приглядываясь к торопливым действиям Дон Кихота.
- Пытается немцу путь на тот свет заказать.
- Бесполезно. Он уже и не соображает ни черта. День, ну максимум два, и всё!
- Посмотрим, - неопределённо заключил Николай. – Кстати Лёха, ты сегодня дверь не запирай. Будь человеком! Дышать тут нечем и малая нужда что-то по ночам меня беспокоить стала.
- А сбежишь? – Ещё более сощурившись, спросил Кутузов.


61
- Не сбегу. Некуда!
- Лады, - согласился Алексей. – Только выходя, осматривайся, а то мне по шее неохота.
- Договорились.

Кутузов ушёл, Дон Кихот, побормотав свою тарабарщину над ногой Вольфганга, соорудил повязку и улёгся спать, а Николай, выйдя в предбанник, сел на скамью и вновь почувствовал, что сходит с ума.

Через пару дней, Вольфгангу стало лучше. Сознание окончательно вернулось к нему. Кризис ли миновал, или Дон Кихотовы примочки помогли – оставалось лишь гадать.
Дон Кихот, по-прежнему, выходя резать подмерзающий торф, украдкой выковыривал какие-то корешки, травинки, собирал хвою. Пробовал всё это добро на зуб. Часть выбрасывал безжалостно, остальное волок с собой и продолжал творить настойки и отвары, которыми пичкал Вольфганга, начавшего уже ненадолго вставать на ноги.
В одну из ночей, когда канонада на юге была особенно сильной, Кутузов, воспользовавшись всеобщим замешательством, вновь привёл доктора Астахову.
Анна Сергеевна, осмотрела ногу немца и была несказанно удивлена прогрессом в выздоровлении.
- Ну что же. Если так будет дело двигаться и дальше, - нежно ощупывая икру Вольфганга, произнесла Анна Сергеевна. – То через пару-тройку дней, ваш больной уже вне опасности. Но осторожность соблюдать всё-таки необходимо. У меня всё. Алексей, провожай!
И Анна Сергеевна, сделав ручкой и широко улыбнувшись, неслышно выскользнула за дверь.
На следующий день, на стол Орлова, лёг рапорт о полном выздоровлении пленного немца, подписанный доктором Астаховой и анонимный донос на Кутузова написанный корявым почерком, явно левой рукой.
В доносе говорилось о принадлежности вышеозначенного Кутузова к пособникам фашистов и возможном ведении им шпионско-диверсионной деятельности в прифронтовой полосе.
Донос основывался на фактах хищения Кутузовым продовольствия из артельного склада в рыбпорту и последующей передачи похищенного троим пленным. Спрашивается: на кой разгильдяю Кутузову проявлять такое благородство, рискуя собственной репутацией, да и жизнью. Или по заданию, или для спасения ценных агентов…

- Ну Фриц, блох тебе на макушку! – Восторженно произнёс ввалившийся с морозца разрумянившийся Кутузов. – И удивил же ты нашу Анну Сергеевну. Проводил я ее, значит, зашёл к себе на маяк за куревом, иду обратно. А она, сидит значит на пне у портоуправления, внутрь не заходит и старательно пишет что-то, держа на коленях планшет. Книгу верно медицинскую. В историю войдёшь Фриц! И подельник твой, лекарь хренов! Помогли видать травки да шишки!
- Почему это? – Поинтересовался Коля.
- Так зажило ведь всё на нём как на полкане! Я бы от такой горячки помер! – Ответил Лёха. – И ведь пишет что-то улыбаясь, а карандаш от волнения в левой руке держит…

VI

Вывели их ночью. Под очередным методичным артобстрелом, пользуясь знаменитой немецкой аккуратностью и пунктуальностью.


62
Немецкая дальнобойная артиллерия, почти опровергала истину о не попадающем дважды в одну воронку снаряде. Погрешность составляла метр-два от силы. По началу обстрелов можно было сверять часы. Что и делали те, у кого таковые имелись.
Начинался дневной обстрел и после первого же разрыва, становилось ясно, куда лягут следующие снаряды.
Если первый взрывался возле порта или у Вагановского спуска возле Коккорево, люди на станции, продолжали спокойно грузить вагоны. Случайности были практически исключены.
Однако на сей раз, случился перелёт и шальным снарядом, потопило сухогруз стоявший у пирса в Морье. Пустой. Но осколками легко ранило нескольких красноармейцев, находившихся в трюме и занятых покраской.
Пробоина случилась небольшая, но судно всё-таки потонуло, наполовину заполнившись водой. Спасательная команда извлекла из трюма пострадавших, к вечеру водолазы заделали пробоину, откачали воду, но сухогруз не подвсплыл ни на сантиметр.
При детальном осмотре, выяснилось, что все старания были напрасны. Плоское днище баржи, не выдержало удара о бетонные плиты, уложенные возле пирса на дно. Заклёпки лопнули, листы обшивки разошлись, и все нижние трюмы оказались затоплены.

Начальник водолазной команды, почётный эпроновец Миша Селиверстов, долго бродил по внутренностям затонувшего корабля в поисках трюмных заглушек, по пояс в ледяной воде. Холод проникал даже сквозь меховую поддевку водолазного костюма. Ничего не найдя кроме наглухо заваренных люков, чертыхаясь вылез на палубу.
- Ну, как там? – Спросил отдувающегося Мишу понтонер Гришка Капранов – в недалёком прошлом боцман с рыболовецкого траулера «Альбатрос». «Альбатрос» стоял у соседнего пирса. Правда, теперь он мало походил на мирный рыбацкий корабль. Выкрашенный тёмно-серой краской, ощетинился он стволами авиационных пушек, зенитками и парой пулемётов.
- Темно и сыро там! – Ответил Селиверстов, вытягивая из кармана Гриши пачку «Беломора».
- Крюк нашёл?
- Нет крюка, - с наслаждением затягиваясь, сказал Миша. – Срезало его, вместе с куском переборки. Снаружи он лежит. Я когда давеча прежнюю дыру клепал, краем глаза его и заприметил.
- А заглушки?
- И заглушек нет. Это ж сухогруз. Откуда же им взяться?
- Дрянь дело, - обречённо вздохнув, пробормотал Капранов.
- Да уж! – Согласился Миша. – Ты с утра насчёт буксира и лебёдки береговой похлопочи. Тут второй слип строить собирались, неудобно будет, когда эта калоша под ногами.
- Похлопочу. Да то уж с утра.
- Нет не с утра. Знаешь, сегодня надо! А как завтра подморозит? Я с собой коньков не захватил!
- Я тоже. Зато лыжи есть! Ты Миша на лыжах-то ходить умеешь?
- Даже по дну морскому!
- Вот! – Обрадовался Гришка. – Мы с тобой по первому-второму снежку! У-у-ух…
- Я ни первого, ни второго снежка дожидаться здесь не собираюсь! Новый слип уложим, и я в Кронштадт проситься буду.
- Зачем?



63
- Скучно здесь! Война не война. Сам чёрт не разберётся. Ветра нет, а штормит. Ветер шапки рвёт, а на озере ни зыби! А замёрзнет оно окаянное, так мне тут и вовсе делать будет нечего!
- Так Маркизова лужа, тоже ведь замерзает! – Возразил Капранов.
- Дурак ты Гришка! – Миша сочувственно посмотрел на понтонера. – То ж Кронштадт! Балтика!
- Кронштадт! Балтика! – Обиделся на «дурака» Гриша. – Море! Название одно. Я вон было в Лахте, купаться полез – километр отмахал по камням в открытое море, так даже бороду ниже пупа не замочил. А тут! Поскользнулся раз на Зеленцах, на камне когда рыбачил, так такого Нептуна увидал! Хорошо, что привязался! Плавать то я не умею!
- Понтонер называется! – Усмехнулся Миша. – Правда что ли, не умеешь?
- Ну. Как молоток!
- Важности текущего момента, дурья твоя башка, ты не понимаешь! – Сделав серьёзным лицо, произнёс Селиверстов. – Кронштадт – это ворота Ленинграда! Думаешь, немец не воспользуется тем, что это ворота будут плохо прикрыты?
- Ну конечно, без тебя там никак не обойдутся. Всё ждут, когда же явиться нам на подмогу, гой еси да русский богатырь Миша Селиверстов – косая сажень в плечах. Явится, и побегут гансы врассыпную при виде силушки неодолимой.
Гриша казалось, больше не слушал начальника. Глубоко затягиваясь, он, прищурившись, высматривал что-то на берегу, по которому, неторопливо обходя воронки и перелезая через кучи строительного мусора, шествовали пятеро любопытных типов.
Любопытными являлись собственно только трое из них, шедших в сопровождении двух конвоиров, разница в росте которых составляла примерно полторы головы.
Шла пятёрка вдоль берега. Явно со стороны Осиновца.

- Э да ты меня и не слушаешь совсем, - констатировал Селиверстов, заметивший, как и Капранов людей на берегу.
- Остроту текущего момента я и без тебя осознаю, - отозвался Гриша, выбрасывая окурок далеко в воду. – Ты лучше бы соображал, что с этим корытом дальше делать?
Вопрос Гриши заставил Селиверстова глубоко задуматься…

Первый разрыв прогрохотал примерно в миле от порта. Секунда в секунду, как и вчера. Дневной обстрел начался вовремя. Вражеские дальнобойщики были верны себе.
Один. Другой. Третий… Затем разрывы участились, а грохот их приблизился. Оставаться на барже становилось небезопасным и Селиверстов с Капрановым перебрались в землянку на берегу.

Сидели тихо. Разговор не клеился. Снаружи грохотало.
Близкие разрывы заставляли подпрыгивать стоящие на деревянной колоде жестяные кружки, старый закопчённый чайник и сломанный полевой бинокль. С потолка землянки осыпался торф вперемешку с сухими сосновыми иглами.
В землянке стоял собачий холод, но ладную печурку в углу, растапливать во время обстрела, было запрещено. Это равносильно самоубийству – говаривал Орлов.
На пятнадцатой минуте с начала обстрела, шарахнуло особенно сильно, да так что дверь слетела с петель, с колоды сдуло чайник с кружками, лишь бинокль покачивался на прежнем месте, остался лежать благодаря своей немалой массе.
На головах находившихся в землянке образовались холмики торфяной пыли.




64
Селиверстов шапку не носил иногда даже и в лютые морозы, обходясь пышной шевелюрой, а Капранов снял ее, едва переступив порог землянки, повинуясь давней привычке снимать головной убор, входя в помещение. Привычку эту он приобрёл ещё до войны.

Когда облако пыли рассеялось, Селиверстов и Капранов с удивлением обнаружили что в землянке они уже не одни. Давешняя, прошествовавшая вдоль берега пятёрка, кашляя и отряхиваясь, теснилась у входа.
- Кто такие будете, гости дорогие? – Поинтересовался Миша.
Первым смог заговорить один из конвоиров, тот, что повыше ростом:
- Где тут у вас начальство?
- Ты мил человек, поясни кто именно. С водкой и закуской у нас прямо скажем, хреново, а что до начальства, так этого добра только на меня полдюжины приходиться, - серьёзным тоном произнёс Капранов.
- Опять же, железнодорожное есть начальство. Есть речное. Тебе, которое надобно? – Спросил Миша. – Если железнодорожное, то поворачивай оглобли, оно где-то в Борисовой гриве, с утра ещё на мотовозе уехавши. Ну а коли речное – уточни кто именно.
Отряхнувшийся солдат, выковырял из уха комочек торфа и, занервничав вдруг, крикнул:
- А я почём знаю, какому начальству у вас тут пленных сдают на работы! Вот их у меня трое!

Долбануло ещё раз. Где-то поближе. Один из пленных, в кожаных штанах и таком же нагруднике, брякнулся на колени и что-то залопотал на неизвестном языке, жутко округлив при этом глаза.
Церемония покашливания и отряхивания повторилась. Капранову повезло менее всех.
Вместо кучки пыли, на макушке его образовалось большое пятно сурика, пролившегося из подвешенной к потолку жестянки. Отплёвываясь и матерясь, Гриша принялся ликвидировать пятно при помощи клока соломы найденного возле печурки.
- Зашли по адресу, начал было Селиверстов, но тут шарахнуло в третий раз и на пару минут разговор пришлось прервать.
- По адресу говорю зашли хлопцы! – Продолжил Миша. – Работами руковожу я. Где расписаться в получении?
Конвоир что пониже, расстегнул планшет, достал огрызок карандаша, и Селиверстов трижды красиво расписался в каких-то сопроводительных документах почти на ощупь. Свет в землянку проникал лишь через дверной проём и было его явно недостаточно.
После четвёртого разрыва снаряда, где-то поблизости, в землянке стало темно совершенно – обрушился торфяной козырёк у входа и в ту же секунду, обстрел прекратился. Наступила гробовая тишина.
Конвоиры разворошили торф, заваливший вход и первыми выбрались наружу, отряхиваясь и отплёвываясь. Следом вышли Николай, Вольфганг и Дон Кихот. Последними покинули землянку Селиверстов и Капранов. Протерев глаза, оба как один, крепко выругались и помчались к берегу.
Сухогруза не было!
Не осталось совершенно ничего! Никаких следов его недавнего пребывания возле пирса. Один из снарядов угодил прямиком в открытый люк на палубе и, взорвавшись в трюме, разнёс посудину на куски. Прочая, мелкая плавучая братия не пострадала. Баржа спасла всех. И «Щуку» - старую канонерку и «Кексгольм» - буксирный пароход, похожий на приплюснутый утюг.


65
Не пострадала и пара-тройка посудин стоящих недалеко от будущего слипового спуска и старенького деревянного причала.
И что самое главное! «Альбатрос» был цел!

- У тебя ничего не осталось? – Поинтересовался Капранов у начальника.
- Две пачки «Беломора» в сапоге, в трюме,- ответил Селиверстов.
- Норма! – Неизвестно к чему произнёс Капранов.
- Свинство! – Возразил Миша и погрозил кулаком Шлиссельбургу.
- Слышь! Солдатик! – Обратился Селиверстов к конвоиру. – Забирай свою рабочую силу к чёртовой матери! Видишь фронт работ разнесло!
- Ничего, пригодятся! – Небрежно бросил боец. – Тем более что ты за них уже расписался. Вот и волоки их на себе куда хочешь. Хоть до конца войны. А я своё дело сделал! Пошли Егорушка! – Кликнул он второго солдата и не торопясь, взойдя на насыпь, конвоиры двинулись в сторону станции.
- Рота! Кругом! Марш! Стоять суки! – Пошутил Селиверстов, обращаясь к пленным и зашагал к видневшемуся среди сосен, метрах в двухстах, большому блиндажу.
Пленные поплелись следом. Замыкал шествие Гриша Капранов…


































66