Я помню бабушкины серёжки с тех пор, как помню себя. Маленький рубин и россыпь мелких изумрудов отражали солнечные лучи утром и свет настольной лампы вечером.
Она не рассталась с ними в годы революции и военной эвакуации. Даже в тяжёлые и скудные времена ареста деда и папы бабушка их не продала.
Наверное, со временем она забыла, что это серьги, а не часть тела.
Я иногда представляла себе, как она, ещё гимназистка, еврейская девочка в маленьких серёжках, серьёзная и вежливая, на приглашение остаться на урок Закона божьего отвечала: Благодарю Вас, Батюшка, – и уходила домой.

Откуда я это знаю? Она же сама мне рассказывала. Рассказывала много всего, но всё равно мало, потому что ни переспросить, ни проверить уже ничего невозможно.
Её рассказы о революции и гражданской войне не всегда укладывались в моих пионерских мозгах, потому что в школе мы такого не учили.

Она говорила, что в маленьком городке во время гражданской власть на каждой улице бывала разной. На одной улице правил батька Махно, а на другой – отряд самообороны не давал махновцам "гулять" по домам. Мать загоняла детей под обеденный стол, чтобы случайная пуля не натворила беды. А что могли понять дети? Сказали сидеть, вот они и сидели – все двенадцать душ, в темноте под опущенной скатертью.
И всё-таки махновцы зашли. Вывернули Галино приданое. (Галя – это бабушкина старшая сестра из Мариуполя). Вытащили детишек.
Бабушкины родители прокалывали уши всем девочкам в возрасте пяти лет.
Один бандит вырвал сережки из ушей младшей сестрички.
– Боже, как она кричала!
– Бабушка рассказывала всё обычным, тихим голосом, но мне всё равно было страшно, несмотря на то, что я знала – все остались живы. Это потом, после Великой Отечественной, от семьи осталась половина.
А потом ворвался отряд самообороны и всех спас.
– Бабушка, их убили?
– Кого?
– Махновцев!
И бабушка отрицательно покачивала серёжками.
– Нет, их прогнали.

Она тогда влюбилась в одного из своих освободителей.
– Он был красивый! У него был наган, кожанка и собака.
A замуж она вышла за деда, с которым и прожила недлинную, но вроде бы счастливую жизнь.
Вы думаете, что я теперь ношу её серёжки?
Нет. Их потеряла мама. Сначала одну, потом другую.