9. КУРСК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Новая осень, от прошлого августа год. Русское поле с теми же темами. Отпуск истрачен, и в розовой комнате садик в пластмассовых баночках «Дзинтари».

Взялся за КУЖ прошлой осенью. Так же, примерно: студенты в колхозе, базы – опять достаю и таскаю, впрочем, уже с направленьем.

Курск аномальный. Те же огни в свете сведения в памяти лотосов. Дамба трамвайная в том же тумане. Та же долина Курёнка.

Лотосы, правда, давно отцвели. Дальний Восток вспоминается реже. Так иногда, без особых причин, без ощутимой потери.

Курск продолжается. Плоское небо. Сейм, Соловьиная роща, мотель. Можно на осень смотреть без оглядки. Вот – на отражение берега.

Штрихи берестяные, их волнение. Беседка отражается как пагода. Берестяные шляпы – это уже от зонтиков. Качели – вроде ветер не пускает.

Пусть выдует до должного понятья? Подснежники, рыдающий Нурбей. Сейчас лишь листья ржавого орешника. И зрелый хмель петлёй обмотан вокруг шеи. Случайно, по интимности болота. Плоды болотных трав, остатки васильков. Метёлки камыша и повилика под плоским серым небом возле Сейма.

Шли так же краем брошенной капусты. Ирина – «сто злых строчек про капусту». Вот, всё-таки газетчица, газетчица всегда. Она бы и про степь, но там не те аспекты. Её материал идёт без исправлений. Зато мои куски редактор нюхом чует. Вычёркивает сразу, как нечто чуждое по духу, как ни старайся всё согласовать. И после передачи про Уфимцева соавторство само собой увяло. Пишу себе своё. Редактор тут не нужен.

Про Курск дымов и месяц над собором, про будки и бугры. И про наплывы грязи. Всё реализм, уже как бы привычный, уже как бы достойный, чтобы включиться в лирику.

Ирина не мешает, скорее дополняет. Вот, например, про будку старую. Там, кажется, под щётками хранили запретную тогда литературу. Действительно, читал что-то такое. «Артёмка в цирке, человек-лягушка». Коллеги у меня всё узкоспециальные. С Ириной интересней разговаривать.

Она присутствует. Мы даже в Ригу съездили. Да, дюны, можжевельники и кварцы сосен. В вагоне электрички подобное мелькает. Стихи, чудесный отпуск. Вообще, импровизация. В чудесном отпуске у взморья Саулкраст.

Возможно, что-то в небесах давно предрешено. Теряю линию, нет сопротивленья. В душе, по крайней мере, не чувствую потери. Что вместе, что один, в душе как-то нет разницы, одна и та же лирика, тропинки этой лирики, тропинки в аномалиях – растительной, магнитной. Сам Курск – круг напряжения какой-то аномалии.

Возвышенно глаголю? Но осень после отпуска, по правде говоря, всё в тех же удовольствиях. И я по мелочам из них стараюсь выбраться, себя преобразить любыми допущеньями.

Во что, примерно знаю, даже имею схему. Простую, между прочим. И если уточнять, мне скажут, что ломлюсь в открытые ворота. И я не формулирую, поскольку обстоятельства...

Пока тут только мелочи. То травы, то деревья, то циферблат будильника вдруг отражает небо. По мелочам, но всё-таки – по схеме. Меня не запугаешь русским полем.

В один прекрасный день я внутренним приказом? Пока оставим это. Есть время убедиться. Есть шанс преобразиться и в дурака-романтика. Охотника за свежестью. По мелочам, естественно.

Ведь схема – это схема. Не более того. Жить только ради схемы невозможно. Валяй, как получается! Пора трясти каштаны, пора про баобабы и рябины.

Вовсе не грязно. За весь листопад нетронутый ворох притянет вслепую. Боевка тихая. Запад зелёный. Ледниковые тихие зори.

Баобабы – и о них, вероятно, что «трепещут» «серебристые». Ну, из «Полтавы». Вероятно, о них. Тополя. Исполины, заметные издали.

Может быть, из чудаков, что растут корнями вверх? Наверно, потому они и баобабы, какие-то эндемики, реликты.

А древесина хрупкая. Ломается от тяжести. Лишь кисточки вверху – реликтовым наследством. Заметны издали, а осенью особенно. Особенно на Боевке, где лодочная станция.

Но даже при этом рушатся ветки. Один стоит со сломанной рукой, занят нездешними мыслями, только плечами пожмёт. Экземпляр уходящего племени.

Впрочем, я не уверен в реликтах. Всё выдумка. Только я не умею без этого, мне ведь Курск по всему аномален.

Лишь четыре каштана на лодочной станции. Лишь от листьев отряхивать палочки. Не багульный пучок, но какие-то практики, в исчезающих красках на Боевке.

Да, Воронеж, каштаны оттуда, в Курске, впрочем, их тоже немало, тут отдам справедливость. Есть улица, на которой лишь только они.

Ну, афишная тумба, булыжник, и окно на цветущий каштан. Нет, конечно. Но тут как с подснежником. Свыкшись мыслью, что Курск где-то рядом.

Вот Ирине не надо свыкаться. Собирает красивые листья. Помнит Боевку с запахом сена. Как сидела вот тут на скамейке.

Типов, вроде меня, не встречала. Говорит, что напишет рассказ. Только тут, как тогда с Дон Кихотом. Тут не сто резких слов о капусте.

Ей неведомы схемы и следствия. Впрочем, мне это тоже неведомо. Курск как раз и задуман как шанс, только так, вероятно, возможный.

Дрожжевого завода ферменты? Тополя. Аллея гигантов. Дальше – лестница вверх, по бетонным ступеням, к перекрёстку с неоновой надписью.