5. СГРУЖАЮ ТЯЖЕСТИ НА БОЕВКЕ

Курянин я, конечно, не типичный. Грусть чутко дремлет – только не вспугни. Она, по сути, всюду, она вне расписанья, как фон всему, что здесь случается.

Косой бугор в окно лаборатории. С дрожащими былинками сквозь снег. Раздам вопросы и вернусь к окну. Реальность. Лирика. Влиянье этой лирики.

И если перерыв между занятиями – Чулковая гора. Дом угловой, последний. И заросли, где Тускарь когда-то протекала. А впрочем, и сейчас под льдами протекает.

Боева дача. Боевка. Ряды деревьев, снег. Какая ни есть, а всё-таки реальность, где сгружаю тяжести и умываюсь снегом. Расчищу лавочку или бреду аллейкой.

Сгружаю тяжести. Смотрю: я изменился? Смотрю ещё внимательней: пришибло? Я часто так на Боевке гуляю в перерывах, ведь у меня ещё вечерние занятия.

От лесенки до Тускари рядами тополи. Но есть и необычные, какие только в Курске. По крайней мере, я нигде таких не видел.

Может быть, из чудаков, что растут корнями вверх? Сократили кроны больше, чем нельзя. Только кисточки кверху. Баобабные стволы. Гигантизм нездешний, может быть, реликтовый?

Я склонен называть их баобабами. Вороньи тотемы, баобабы. На Боевке и воздух отвлечённый, и тучи полны снегом, ряды переметают.

Пошёл своё отчитывать? Вечерние занятия. Нагрузка, хотя есть и ассистентка, её сманил из лаборатории кирпичного завода. Дал даже тему – пусть копает понемногу.

И в январе – повестка. Ученья офицерские. Я – офицер запаса, лейтенантик. Бездумная неделя, когда не я, а мне читают. Ходить недалеко. Старинные казармы на Воротней.

Вот где «под сводами»! Своды, арки времён Екатерины, вероятно. Казарменные лозунги, казарменный устав. И можно отдохнуть от института.

Курсантов, то есть нас, возили воевать. Прокисший вермут где-то в магазине. Потом вместо атаки затеяли футбол, и командир послал нас в «Дарданеллы».

Казармы, корпуса. Казарменный квартал. Херсонские ворота и парк вниз по Дзержинской. Парк тоже с тополями и воронами. Надо бы сходить, пока такой пушистый.

Мы – штатские, мы братство военных остряков. Бездумность, стремленье убежать. Я так однажды смылся в канатное раздолье. Пошёл пешком садами и оврагами. Снегами.

В садах осталось много мёрзлых яблок. Безлюдные аллеи тополей. Сады дугой – от выезда до выезда. Ещё мороз пугательный и солнце ещё зимнее.

Кстати, на том футболе добил я таки туфли. Те, югославские, из той, ещё хабаровской, эпохи. Конечно, качество, но всё же не для «КУЖ». Такое издевательство над югославской обувью.

Однажды захотелось перехитрить судьбу. Пошёл не к остановке, а целиной, к Воротней. Грязь не до ватерлинии, но встретилась канава. Я тороплюсь на лекции, мне возвращаться некогда.

Мыл ноги под колонкой. Да, ноги, а не туфли. Тут дело не до шуток, уверяю. Когда не гнутся пальцы, туфли забиты грязью, когда уже почти срываешь лекцию.

Да, туфли крокодила. Следы в пыли у той аэродромной клумбы, у кожзавода, в Блоковском саду. Подмётки отвалились, не выдержав эпохи, что, вероятно, тоже показательно.

И календарь я снял. Эпоху не вернёшь. И сам я изменился уже необратимо. И не поеду поездом, как думалось вначале, в страшно далёком отпуске от черноземья к лотосам.

Иду, собирая яблоки. Ещё мороз, но сплавы чернозёмные уже заметны по краям оврага. Солнце уже, пожалуй, и весеннее.

Хороший день. Мороженые яблоки и снегири в аллеях. Безлюдные сады. Но, и вдали от института. Конечно же, всё дело в институте.

На что уж тот, хабаровский, казался нестерпимым. Но этот, при сравненье, безнадёжен. Как тот бугор в окне лаборатории. Дрожащие былинки, бурьяны прошлогодние.

И прежде – пан директор. В разведочном полёте – сама предупредительность. Но после зачисленья – глаза стальные, тон недопустимый, как будто бы я раб, а он рабовладелец.

В моей лаборатории пресс гидравлический, а также – механический, дробилка, вибростол. Пред паном ректором я крепкий исполнитель. Мне даже благодарность, если помните.

Но мне не нравится манера разговора. Не нравится завкафедрой, не нравится декан, и этого, конечно же, не скроешь.

Декан – большой сахиб. Курляндия, Мурыновка – вот адрес на конверте с посланием сахибу. Мы как-то там с Нурбеем по пьянке развлекались – посланье запорожцев турецкому султану. Возможно, что займись вплотную порошками, всё было бы спокойнее и проще. Возможно, только тут пока не те условия. Надеюсь, что пока.

Но после дней казарменной декады ещё трудней вернуться к расписанью.

И между парой лекций я ухожу на Боевку, где баобаб со сломанной рукой, вороньи тотемы.

Ух, какое всё набрякшее! Прячется февраль за ветками. Несущиеся тучи, просветы синевы.

Я догадался – это запах браги. Тот дрожжевой заводик чуть ниже по течению.

Почтенная развалина, хотя функционирует. Ещё прошловековая со всею очевидностью. Укреплена подпорками, если смотреть от Тускари, диковина, и это не ошибка.

Да, река, и где-то должны быть руины, отсвечивать стёклами безмолвных окон. Что-то вправду закат отражает. Монплезир петергофский какой-то.

Центральная аллея в баобабах, стволы колоннами и кисточки вверху. Вороньи гнёзда там действительно тотемами. Там, видимо, всего им безопасней.

Заводик дрожжевой и Монплезир. Аллея баобабов неспроста. Но остальное всё уже без плана. Тут можно ненадолго заблудиться.

Ряды деревьев поперёк долины. Все наклонённые, имеют дикий вид. Наклон к заводику. Господствующий ветер? Ветер северных ледников?

Гнутся и воют ряды наклонённых корявцев. Может, им нравится иметь дикий вид? Покружит снежины, засинеет в берёзах. Воздушные пути, известные воронам. Без плана дорожек, на разных скамейках я сгружаю носимые тяжести. За вороньи тотемы, за очерк взнесённого города, за закат ледниковой эпохи.

Пресный снег, чистота, тишина. О значении Боевки, может, знают вороны. Небесные пути по серой пелене и молекулы дрожжей в забродившем воздухе.

Молекулы дрожжей для новых начинаний. Стоит только спуститься по лесенке. Нет, отнюдь не центральной аллеей. Тут ряды наклонённых корявцев.

Тут покой в непонятном мне комплексе. Говорю, это знают вороны.