2. СУДЬБА ПРОИЗРАСТАТЬ НА ЧЕРНОЗЁМЕ

Не надо приезжать под осень в новый город. Не надо оформляться в институт, который только строится. Не надо общежитья. Не надо разговоров, что забудутся.

Конечно, я имел исходные понятья. Имел переговоры с паном ректором. Короткий, собственно, такой переговор. И, собственно, всё было уже ясно.

Всё самому – с нуля. Что я и есть вся кафедра. Чтоб приезжал скорей, а то уже сентябрь. Учебный год:

– Вы сами понимаете...

Уже ответственность, уже я что-то должен.

И узнавать мне больше было нечего. Чистейший абсолют. И, может быть, поэтому имело смысл решиться.

– Ведь никаких сомнений?

И никакого повода в чём-либо сомневаться.

Хабаровск, заявленье об уходе. Там отцветают лотосы, а я – рублю концы. Сменил Дальний Восток на чернозёмы. Изначальные.

Весь перечень «не надо» явил себя немедленно. Не хочется об этом, но никуда не денешься. «Люби и украшай» вначале, как насмешка.

– Произрастай на липком чернозёме...

Шофёр такси провёз через весь город. По Ленинской, Дзержинской и, наконец, Выгонной. Тут стройка института, за нею общежитие, тогда ещё почти незаселённое.

Мой крестный путь впоследствии. Автобус и трамвай. Шофёр сказал:

– Трамвай ведь всё же ходит...

Автобус ждать или пешком по Выгонной. И это каждый день не менее двух раз.

Занятия велись пока что в зданье школы на улице Челюскинцев. От Банка переулок, ведущий к речке Тускарь. А за квартал по Ленинской – та пропись каллиграфией. Я это так, для общей информации.

Мне показали комнату моей лаборатории. Какие-то станки, что после уберут. Пан ректор разговаривал уже в другой тональности, которая мне очень не понравилась.

День яркой осени, невыносимо яркой. Стою я эдак возле входа в Банк и закурил, стрельнувши у прохожего, а не курил с начала января.

Общежитие – «квартирного типа». Вид на стройку, что плохо, а, может быть, нет. Ведь с другой стороны только «пажити», чернозёмная грусть на закате.

Я ходил по дороге вдоль пажитей. Далеко не ушёл – там вороны, пласты перевёрнутых плугом соломин, там незримо витает Некрасов.

Соседи в блоке комнат меня не занимали. Один – доцент, как будто математик. С ним не разговорились.

Другой вообще какой-то непонятный. Росточком невелик и с бородой. На подоконнике (я вижу это с лоджии) – флакончики, едва ли и не пудра.

О, эти вечера в общаге чернозёмной! О, лотосы!

– Ну, как произрастать?!

Багаж ещё в пути – там книги и тетради. Лежи, кури и думай, а завтра то же самое.

Мои лаборатории тем временем продвинулись. Уже станки убрали понемногу. И я мог оперировать какими-то деньгами и что-то покупать к учебному процессу.

С нуля лаборатория. Где я ни побывал, куда ни проникал, куда ни ездил:

– Он начинает с баз...

Похвальная затея. Мне даже дали грамоту к ноябрьским.

А город я никак не принимал. Во-первых, рангом ниже, чем Хабаровск и Воронеж. Амура нет! Какой-то сжатый, жалкий. Таким он и останется, тем более под осень.

Ни капли любопытства. Нет мест, куда пойти. Курил уже бессовестно, как будто бы в отместку. Темнело уже рано. Вечерами – лежал, курил и думал о Хабаровске. И как-то раз под вечер мне не хватило курева. Я постучал к той «даме» с бородой. Не курит, но:

– Зайдите!

Зашёл к соседу в комнату. Такой же круглый стол, кровать и те флакончики.

Мы, правда, по утрам уже здоровались. Я знал, что он сюда приехал неделей раньше.

– Ну, как вам Курск?

Вопрос это серьёзный.

– Давайте в магазин?
– Ещё успеем?

Тип интересный, только голос тонкий. Читал рассказ про собственные зубы, как его взгляды в спину подгоняют. Похож на шизофреника и пьёт довольно лихо.

И у меня кое-что было про Хабаровск. Так посидели за полночь, довольные знакомством. Ходили на работу уже вместе. Но не всегда, смотря по расписанью.

Он как-то заявился ко мне в лабораторию с пакетом, где коньяк, бутылка виски и плитка шоколада:

Удачная покупка?

Пакета ему мало, немедленно купить ещё такой же. Вот неуёмный тип.

– Ведь выгодно!

И жаль пятнадцати рублей, и что-то мы всерьёз взялись за пьянство.

Центральный гастроном, «шестёрка». Почтамт. Собор (сейчас кинотеатр). Я тут бывал, конечно, поневоле, но к цирку почему-то не спускался.

А оказалось зря. Чуть ниже от кино – музей, где краеведенье. У входа – «щигровский сфинкс», создание природы. С ногами и прочими деталями. Налюбовались сфинксом и спускаемся:

– У нас-то в Курске! – резвился мой сосед.

Ртутные светила, деревья облетают, огни цирка. И башня на углу:

– Смотри-ка, окна круглые!

Нурбей (так его звали), наверное, заметил мою подавленность и жару поддавал:

– А у нас-то в Курске!

Дома то же самое. Я даже как-то начал сомневаться, его компанию старался избегать. Наладил всё, что можно, по работе. Поговорил с деканом и уехал догуливать в Воронеже свой отпуск.

Студентов, благо, не было, загнали всех в колхоз. И я провёл в Воронеже чудесных две недели, забыв и о Хабаровске, и о «щигровском сфинксе». Как школьник на каникулах заслуженных.

Всё кончилось дождём и местным самолётом. И мыслью, что летать теперь не выше трёхсот метров.

– О, гуси Ястребовки!..

Посадка возле лужи. Безнадёжность.

Да, дождь уже осенний, чернозёмный.

Блокада на эффекты Средней полосы...

Грязь невылазная, тяжёлые рассветы. И отмыванье туфель под колонкой. Вот утро, когда выйдешь. Коллеги незнакомые вытаскивают ноги из грязищи. Бредут к автобусу:

– Теперь я понимаю, как нашим-то на «огненной дуге».

Автобус ждать особенно противно. Бывает, что застрял. По Выгонной – к трамваю, не дождавшись:

– Вот наказанье...

Заляпают машины. И номера всё «КУЖ», всё «КУЗ» и редко «КУР».

Грузовики с такими номерами. Бессчётно их, бедняг, наглядно-безнадёжных. И сам давно такой же, взявшийся за «КУЖ», «брезгливую улыбку пересиля».

Но было одно утро без дождя. Был розовый рассвет, хотя всё с той же грязью. Я шёл по Выгонной, завидуя воронам:

– Сидят по тополям сторожевым...

А вечера! Я расскажу о двух. Купил билет в кино «Октябрь» (тот храм, что возле «сфинкса»). Сеанс не начинается – свет потушили в Курске. Я так и не дождался.

Выхожу из зала, прикурил от свечки. Да, свеча в вестибюле с колоннами. Всё же храм и торжественность строгая.

Между прочим, тот фильм я поймал. Это – «Поезд идёт на восток». «Кожзавод» (остановка трамвая), клуб обшарпанный, слякоть и тьма. Ну, конечно, я с первых же кадров – чуть не в слёзы. Знакомая песенка:

«Мы прощаемся с Москвой, перед нами путь большой». Сам когда-то прощался вот так же после аспирантуры, уезжая в Хабаровск.

Вышел – стало ещё хуже:

– В такую слякоть только отравиться.

Забредал в кривые переулочки. Продрогнул и промок.

Через восемь часов будет тот же кошмар (так в моём дневнике, где я счёт потерял негативам).

В институте уже расписанье, то есть лекции, «окна» меж лекций. Если два, уезжал к самолётам. Там обедал, там лётное поле...

Как ни странно, успел лабораторию к занятьям оборудовать. Даже практики вёл без ущерба. Даже хоздоговор заключил, то есть, делал науку какую-то.

Институт – целый день, ведь вечерники. Дома только лишь сплю. Тут – новый будильник, стаканчики в клеточку, стены комнаты все в репродукциях.

А потом и контейнер нашёлся. Ехал месяц с Востока на Запад. Быт мой стал поудобней, привычней. Дни копились, дожди прекратились. Всё стало короче и чище.

За Дворянским собранием (Дом офицеров) обозначился лес...

Даль за Сеймом синеет намёками.

Я уже привыкал потихоньку и гулял среди пажитей смёрзшихся. Забредал и в овраги с терновником, обнаружил садов бесконечность. Километры садов опустевших.

Там ещё и ряды тополей, где я бегал утрами в ковбойке.

Да, овраги, система оврагов, уведут, примирят с чем угодно. Есть заросшие лесом, есть свежие. Меловые обрывы, терновник. К институту короче дорога прямиком через Кур. Это – речка. Впрочем, речка – одно лишь названье. Ручеёк, весь заваленный мусором.

Перейдёшь – и окажешься в центре. Той Садовой, где надпись из трубок витая. Угол Банка и мой переулок. Мой подвал, где я полный хозяин.

Так я первую осень потратил. Курск уже отпечатан в сознанье.