IX

По пути Крестного хода, сразу же за купеческим садом, начинается «северный форпост курского острога» – квартал Верхней Троицы, бывшего женского монастыря. Он лишь частично застроен по-новому и, хотя есть тут даже вычислительный центр, почти всё монастырское осталось. А церковь даже охраняется как памятник XVII века. Теперь тут областной архив.

Церковь стоит в середине квартала и раньше, наверное, вся была окружена кельями и службами монастыря. Каменный въезд, вплотную друг к другу старинные домики. Удивительно, что старые дома примерно одинакового вида и ранга можно встретить и в Курске, и где-нибудь по шляхам, в губернской глухомани. Я думаю, что в гонке развития из местных городишек никакой особо не лидировал почти до самого последнего времени.

На храме и каменных домиках, что ближе к въезду, округлые наличники маленьких окон, арки и странные выступы. Сквозь камень у стен по отмосткам прорастают крошечные баобабы, вернее, серебристые тополи, которые во взрослом состоянии напоминают баобабы обликом кроны и веток. В Курске много таких поднебесных деревьев, они для него чуть ли не визитная карточка. Но растут только на старых улицах.

Высокие тополи, множество голубей. Храм кажется нелепым и пузатым, не понять даже, что у него – не то купол, не то барабан с башенкой, в стену вмонтировано три круглых банки вроде заводских силосов, с решётчатыми окошками. Может быть, в семнадцатом веке это и имело смысл, сегодня всё это – не Знаменский собор.

Но всё-таки высокий, выше высоких деревьев, двор изолирован и замкнут. В разгаре лета здесь остановись и слушай баобабы, следи за облаками. А ночью на лунном подворье...

Где-то тут подземный ход из Знаменского монастыря, может быть, сразу у дверей архива? Под разошедшимися плитами – вроде глубокая пустота. Кто это знает теперь?

Однако же сам монастырь и подворье ничем так уж особо не замечательны, зато к обрыву над Тускарью выходит такое, что больше нигде, вероятно, не встретишь. Разнообразно сросшийся улей деревянных потемневших домиков с крошечными окнами и путаницей крыш. Это, наверное, кельи, от мира стоят за полуосыпавшейся стеной ветхого кирпича. Дунуть на них – улетят, а если спичку бросить...

Всё это стоит хоть как-то описать, потому что никаким законом этот улей оградить невозможно. Наверняка вот-вот само исчезнет.

На берег Тускари смотрят четыре треугольника высоких чердаков, у них свои окошки, на левом треугольнике их даже два. Есть домики в два, три этажа, все из тёмных досок, что еле держатся местами. Вверх крыши лестницей идут. Есть поперечные врощенные дома, а самый высокий – на заднем плане, под кроны тополей и своды храма. Внутри деревянного улья свои проходы, чуть ли не дворики.

Все окна разных размеров, иные с наличниками, иные сдвоены, кривые, чуть ли не друг на друге. Но в окнах гераньки и чистые занавесочки.

Сфотографировать в целом весь этот удивительный ансамбль келий невозможно – за осыпавшейся монастырской оградой только узкий проезд и сразу крутой, стометровый обрыв. Я как-то рисовал тесноту треугольников, хаос набросанных окон и крыш, как в одном из окошек возникла сморщенная рука и неприязненно захлопнула форточку. Это одна из монашек, что доживают тут, в кельях? Сколько здесь жизней прошло? Просто так в монастырь не идут... Прямо рядом, в архиве, можно раскопать про монастырь такое... Наверное, всякие половые, философские, а, может быть, и политического свойства трагедии прошлых веков.

Жизнь обречённых к вымиранью... Старушки здесь подозрительны и с мирянами в разговоры не вступают.

А у нас – светлых глаз
Нет приказу подымать.

Впрочем, может быть, это и не монашки. Хотя по выражению окон можно о многом догадываться.

Закрытые наглухо ставни с коваными узорными запорами. И тут же изоляторы электропроводки. Голуби, трубы, ветки турецкого клёна. Здесь в одном месте, квартале, – и кельи, и компьютер.

Дальше на пути Крестного хода – действующий Сергиево-Казанский собор. Здесь всё резное и вычурное. Тяжёлого купола нет и в помине. Две изящные башни капризно меняют силуэт в зависимости от того, откуда смотреть, но всегда восхищают. Уж этот собор не выкрасят в красную краску по причине близости к главной площади, напротив, всё бело-синее. Сверкают золотые звёзды, по стенам всюду золотом лепные украшения. Тоже нерусского вида – говорили, это Растрелли. Здесь растреллевский каждый столбик ограды.

В собор беспрепятственно можно войти и даже послушать службу, но именно поэтому я там ни разу не был. Из действующей церкви мне всегда хочется поскорее уйти, мне как-то несвободно и неудобно. К тому же почти всегда меня тут как-нибудь одёрнут: то руки не держи в карманах, за спиной – тоже нельзя, неизвестно, как надо – в шляпе или без неё. Однажды я заговорил с какой-то бабкой на тему, что Христос был, по преданию, плотником, так меня чуть не побили. Скорее всего, я выгляжу туристом и чужим, что, собственно, и есть на самом деле. И храм мне интересен сам по себе, без служб. Религия и лирика, наверное, вещи разные в своей природе.

Мне хорошо и снаружи. Глухая стена, дорожка в зарослях вокруг. Я б с удовольствием скатился с ребятишками на санках мимо огней высоких этажей на капище Растрелли – по улице Марата в синь и темноту, к неблизкой Тускари внизу. А летом посидеть свободно на лавочке соседнего двора, как в прошлом веке.

На южных поездах, едва сверкнёт секундно Сейм, привычной радостью раскроется взнесённый на холме прекрасный курский силуэт – вон Знаменский, вон женский монастырь, Сергиевский собор. Но раз я не узнал знакомой панорамы, столь долго бывшей неизменной. Прямо за Сергиево-Казанским собором поставили серийный девятиэтажный дом, создали ему фон, которого он явно не заслуживает. И силуэт древнего Курска теперь уже не тот.