III

Как это ни странно, Курск, в общем, мало пострадал от войны. Ещё можно найти дома причудливой архитектуры модерна начала столетия, скрытые галереи дворов, нездешние руины, черты неисправимо южного милого старого города. Правда, когда попадаешь в кварталы старинной застройки, особенно с фотокамерой, сразу обступят и начинается: холодно, протекает, жить опасно, когда снесут... Убедить их, что я не из газеты, невозможно. К тому же, от жалоб легко переходят к рассказам, которые скоро уже не услышишь. Малая история – история домов, дворов и переулков – хрупкая, до первого бульдозера. Уже сейчас настоящего курского старожила встретишь редко. К примеру, такого, который видел Крестный ход.

Раз летним вечером, дожидаясь автобуса, я пил пиво на Барнышовской площади. Днём здесь транспортный ад, а в это время затихает – реже кружат машины, можно дышать, даже смутно ощущается свежесть течения Тускари за высокой стеной причудливых осокорей. В другую сторону, к закату, по бугру необозримая сложность различных строений духовных и гражданских направлений, возникших здесь за сотни лет, средневековых улиц хорошего губернского города. Впрочем, здесь ясная планировка. Это так, на закате, хочется сложности.

Новейшие дома сюда ещё не пробрались, но это ненадолго – рядом уже разбивают одиноко торчащую громаду какой-то кирпичной стены с ещё более древними отпечатками когда-то бывших арок. Вот-вот снесут два узких и высоких строения рогатых элеваторов, а может быть, и все соседние кварталы, где ещё прячут вечера уютность переулков.

Я думал о нелепом сочетании древних кирпичей и ламп дневного света, церковных силуэтов и троллейбусов, о хрупкости малой истории. И вечер оживал в трамвайных озареньях, в роскошной драпировке летних листьев, в свежести реки. И в сложном окружении мне случайно цвёл лаской древний Курск.

– О чём вы так задумались?

Какой-то незнакомый старичок, вежливо тронув меня за руку, предлагает лоскут дефицитной таранки. Пивное братство – это хорошо, но не говорить же с ним о трамвайных озарениях, а мысли жаль бросать. Впрочем, старичок приятный, умное лицо и аккуратный, хотя и одет бедновато, даже галоши на ногах вместо туфель. Заметив, что пьёт он из маленькой кружки, я вместо ответа сам задал вопрос:

– Что, на большую здоровье не позволяет?
– Не здоровье, а пенсия.

Я не жалею, что тогда поддержал разговор, мой собеседник оказался старожилом, так сказать, первого сорта – вся его жизнь прошла в Курске.

– Старый Курск? Был совсем другим. Были, к примеру, парки: дворянский, купеческий, мастеровых. Люди не смешивались, и каждый получал, что хотел.

Он видел и Уфимцева – ещё мальчишкой, но между гимназией и реальным училищем дружбы не было (Уфимцев учился в реальном), а в позднее время знакомство не состоялось, как я понимаю, по другим мотивам.

– Кто Уфимцев? Террорист и безбожник.

В общем, не скучный старичок, а некоторая категоричность ответов тоже понятна – он не всегда ходил в галошах и пил пиво из маленькой кружки. Он из тех, кому однажды приходилось открывать бал в Дворянском собрании.

Зал был тогда не переделан под кресла и значительно больше, чем сейчас.

– Я чёрным вихрем пронёсся по залу.
– Пока пройдёшь весь зал, четыре барышни сменишь.

Дом Дворянского собрания (теперь это Дом офицеров) действительно знаменитый. В недавно вышедшей книге по архитектуре русского модерна, сплошь на примерах Москвы и Петербурга, среди считанных исключений для других городов – Курское Дворянское собрание.

– Курск весь на пещерах.

Я про это спросил специально, потому что много слышал про подземный ход, соединявший оба курских монастыря (кроме Знаменского, был ещё один – женский). В районе кремля подземных ходов вообще было немало. Например, тайный спуск к Святому колодцу у Тускари, чуть ниже восточного угла ограды. В районе электроаппаратного завода (западная часть кремля) недавно нашли канаву, перекрытую древними плахами и каменными плитами, – тоже замаскированный ход к воде, но уже к реке Кур.

– Придут татары, а жители все под землёй.

Цоколь Курска из мягкого мелоподобного камня, который хорошо держит свод и в то же время легко разрабатывается, а в чистой подземной воде здесь нет недостатка. Так что вполне возможно, что здесь много пещер, где могли отсиживаться куряне. В одной из них был мой случайный рассказчик.

Ещё гимназистом с двумя товарищами он обнаружил пещеру в обрыве левого берега Кура, недалеко от Садовой улицы. Сейчас это, в общем, центр города, но застройки ещё мало – заросли тальника, болотных осок, тайные жёлтые ирисы, меловые обрывы. Красивое место – всегда тут художники.

С запасом верёвок, свечей и провизии ребята ползли по низкому ходу и попали в подобие комнаты, где валялись черепа, а в стене был люк и крест из слоновой кости. Открыть этот люк они не сумели, зато потеряли обратное направление – в нишу шли ходы с разных сторон. На свет выбирались более суток и вышли в районе села Сапогово – по прямой от Садовой километров пятнадцать. Я после излазил обрывы, где Садовая пересекает долину Кура, мне мерещился крест из слоновой кости, но я не нашёл и намёков на какой-либо вход в пещеру.

От Красной площади, что рядом с Собором, до южных, Херсонских, ворот города тянется улица Дзержинского – длинный спуск и подъём старинной застройки. В нижней точке гигантской петли, на пересечении с улицей Яндовищенской, я видел арочную кладку кирпича, разрытую строительной траншеей.

Ход, высотой метра полтора, был забит землёй, а после и вовсе засыпан, но у меня осталась фотография. Арка на глубине примерно полутора метров опирается на вертикальную стену, другая стена – продолжение арки, красный кирпич лежит в четыре слоя.

Я думаю, что это не типичный для Курска подземный ход (если только это вообще он) – ведь здесь не каменистый грунт, как выше в городе, а наносы Кура, который тут, кстати, проходит спрятанный в трубе совсем рядом. В других пещерах, думается, таких искусственных сводов нет. Местные жители рассказывают, что во время оккупации немцы именно тут искали какой-то подземный ход.

Кажется, летом 1975 года в доме 2/5 на Красной площади, где гастроном, спешно эвакуировали часть квартир – центральный блок дома дал опасную просадку. Тут ещё раньше у северо-восточного угла была вскрыта траншея, набитая скелетами, причём «костище» раскрыто не целиком. Полагают, что это финал битвы курян с татаро-монголами в 1237 году, когда защитники города были выбиты «до сосуща младенца». Похоже, что просадка 1975 года возникла на месте какого-то поперечного рва. Даже после ремонта видно, как по фасаду шли серии трещин.

Может быть, это один из рвов, когда-то ограждавших кремль с севера? С трёх остальных сторон его защищали естественные обрывы. Может быть, тоже «костище»? Ничего себе – словечко?! Тысячи скелетов и черепов! А сверху липки цветут, фиолетовым огнём по вечерам переливаются гигантские буквы гастронома... Жизнь тут бурлит – самый центр. Но случайно вскрывается...

Мой старикан совершал несколько раз паломничество в Коренную. Наверно, это было интересно, раз ходили не только монахи. В обширных воспоминаниях Горького есть и о том, что он провожал знаменитую курскую икону. Крестный ход открывался звоном колоколов двадцати четырёх церквей – на ветер их было слышно даже в самой Коренной, за тридцать вёрст. И неудивительно – один только колокол Знаменского собора весил тысячу пудов (?)! Наверное, и музыка колоколов была тоже замечательной.

Пиво закрылось, и много автобусов отошло с Барнышовки. Я проводил старика до троллейбусной остановки у собора. По дороге он рассказывал, что для ремонта монастыря известь гасилась в ямах десятки лет, её постоянно перемешивали, не давая затвердеть. Когда её вычерпывали бадьями, то капли мгновенно застывали, их нельзя было разбить молотком – строителям это покажется невероятным.

Он всё говорил, как они гимназистами ездили с барышнями купаться в Сейм, в загородный парк Солянка, какие были закрытые купальные костюмы, как целомудренно общались и писали друг другу в альбом стихи... Всё это звучало неплохо. А у меня осталось представленье – телеги, сено, вечернее парное молоко, герани на окне, хотя про них и вовсе не шло речи.