Ветер мрачно свистел в обледенелых снастях вмерзшей во льды ладьи. Сквозь пелену летящего наискось снега невозможно было разглядеть что-нибудь и в двух шагах.
В тесной кают-кампании собралась к ужину вся команда.
Выждав, когда викинги покончат со скудной трапезой, Глеб встал и произнес, наверное, самую длинную в своей жизни речь:
- Друзья! Сейчас каждый из вас должен принять решение, от которого будет зависеть его дальнейшая судьба. Трезво взвесьте свои силы, спросите свою волю, свои мышцы, свою душу, что они хотят, что могут и что должны. Если вы решите повернуть назад, никто не упрекнет вас в трусости, потому что никто не вправе требовать от человека подвига, если он не готов к нему. Если вы решите продолжить путь, знайте, что это путь к смерти. К смерти страшной, одинокой и безвестной. Никто и никогда не узнает о последних минутах вашей жизни, никто не поставит креста над вашей могилой, никто не назовет героем. Даже имя ваше будет забыто. Решайте. Я все сказал.
Впервые тень тревоги и страха омрачила суровые лица викингов. Они отводили в сторону глаза, словно стыдясь чего-то, но никто не решался высказаться первым.
- А ты? Что решил ты сам? - хрипло спросил, наконец, один из викингов, в упор взглянув на Глеба.
- Мой путь обратно лежит через полюс. Но вы не должны по мне равняться. Мы в разном положении.
- У меня нет особенных причин дорожить своею жизнью. Я пойду с тобой, - просто сказал крутоплечий, рыжебородый викинг и, поднявшись со своего места, встал рядом с Глебом.
Остальные угрюмо молчали, положив обветренные кулаки на стол.
- Какого дьявола я буду корчить из себя героя?! - вскричал вдруг безусый юнец и вскочил на ноги. - Меня невеста дома ждет! Ради чего мне идти на смерть?! Чего я не видел на этом проклятом полюсе?! Точно такой же лед и снег, как и всюду здесь! Я возвращаюсь!
Его крик послужил как бы сигналом для остальных, и один за другим, торопливо и сбивчиво, они высказались за возвращение на родину.
Когда страсти поутихли, Глеб сказал:
- Мы поделим все припасы по числу людей, и каждый возьмет причитающуюся ему часть. Мы не требуем ничего сверх того, что положено каждому из вас.
Молча и быстро викинги перенесли все припасы из кладовой в кают-кампанию и разделили на тринадцать равных долей.
Сложив припасы на сани, Глеб и его единственный спутник покинули борт судна.
Снежный вихрь мчался им навстречу, и, чтобы не потеряться в этой круговерти, они привязались друг к другу веревкой. Наклонившись против ветра, они шаг за шагом продвигались вперед и ни разу не оглянулись на оставленное судно.
- Устанешь - скажешь! - пытаясь перекрыть свист одичавшего ветра, крикнул Глеб во тьму, но не услышал ответа.
Потеряв счет времени, не выбирая дороги, не зная направления, они шли, шли и шли, и двойную цепочку следов мгновенно запорашивало чистым мягким снегом.
Наконец, Глеб почувствовал, как напряглась соединявшая его со спутником веревка, и, щадя самолюбие гордого викинга, предложил сделать привал.
Они развели небольшой костерок из обломков мачты, растопили в котелке немного снега и, пока варилась похлебка, выдолбили в торосе неглубокую нишу.
Спрятавшись в ней от ветра и тесно прижавшись друг к другу для тепла, они вытянули ноги к огню и немного вздремнули.
Когда похлебка была готова, Глеб разбудил Эрика и сказал:
- Придется тебе поработать ложкой и за меня. Мне что-то не хочется есть...
- По-твоему, я подлец?! - взвился викинг.
- Подлецы не ходят к полюсу. Их не интересует то, что не способно принести немедленную выгоду.
- Тогда почему ты решил, что я стану жрать чужую пайку? - уже спокойнее спросил Эрик.
- Потому что я тебя об этом прошу... Видишь ли, я... Даже не знаю, как об этом сказать...
- Попробуй стихами... - усмехнулся викинг.
- Видишь ли, я - не человек... Я не нуждаюсь во многом, без чего человек жить не может. Потому что я не могу умереть.
Эрик внимательно и спокойно посмотрел на своего собеседника и с усмешкой произнес:
- Ты не похож ни на сумасшедшего, ни на лжеца... Как бы там ни было, но у нас есть только один путь назад - через полюс. А поскольку ты бессмертен, не сомневаюсь, что хотя бы один из нас дойдет до него.
- Зачем тебе полюс?
- Полюс сам по себе меня не интересует. Меня интересует, чего я стою, как мужчина и человек... Все, что ни делают люди, они делают с одной-единственной целью: понять, кто они и для чего они. Богач копит сокровища не потому, что они позволяют ему удовлетворить любую прихоть, а потому, что они являются денежным выражением его ценности. По той же причине люди стремятся к славе, ибо что такое слава как не признание другими людьми нашей ценности? И даже убийца убивает ради утверждения собственной ценности через отрицание чужой...
- Ты рассуждаешь как настоящий философ... - усмехнулся Глеб.
- Ничего не слышал о нем, но если он думает так же, как я, он, во всяком случае, не дурак...
- А что ты будешь делать, когда доберешься до полюса и вернешься обратно?
- Сначала надо дойти и вернуться...
- А все же?..
- Ну, я не знаю... Возможно, буду искать новый полюс... Я думаю, при желании это нетрудно сделать...
- Разве обязательно идти к полюсу, чтоб доказать себе или другим, что ты чего-то стоишь?
- Наверное, нет... Но мне всегда хотелось сделать нечто такое, чего до меня не делал никто...
- Это называется гордостью...
- Мне все равно, как это называется. Я знаю одно: без этого человека нет.
- Суровый приговор для человечества. Ведь это означает, что на девять десятых оно не существует.
- Тогда для него лучше погибнуть совсем.
- Но если все, как один, отправятся к полюсу, в чем будет заслуга тех, кто дошел?
- Все никогда не отправятся к полюсу. И заслуга тех, кто дошел, будет в том, что они дошли... Ценность человека определяется тем, что он способен превозмочь. Уровень боли, уровень страдания, уровень терпения - у каждого свой, и чем он выше, тем выше проба человека. И как ювелир ставит пробу на золоте, испытывая его кислотой и так определяя, сколько в нем собственно золота, точно так же и жизнь ставит пробу на человеке, испытывая его болью, и так определяя, сколько в нем золота, а сколько - дерьма...
- Дерьмо плавает на поверхности, потому и заметнее. А золото таится в глубине и не сразу бросается в глаза.
- Потому и ценится дороже... Ну, хватит отсиживаться, встаем.
Они проломили снежный покров и вылезли из своей берлоги.
Вьюга стихла.
Глеб взглядом отыскал на небе Полярную звезду. Она висела почти над головой, говоря без слов, что цель близка.
Они снова шли по снежной целине, проваливаясь в невидимые под снежным настом расселины, скользя и падая на ледовых полях и согреваясь только надеждой.
- Постой-ка, - Глеб захватил пригоршню снега и стал яростно растирать побелевшие щеки спутника.
- Да прекрати ты! От этого еще никто не умирал!
- Значит, ты будешь первым! Но ведь это не совсем то первенство, к которому ты стремишься?
Наконец, Эрик сдался на уговоры, и, разведя большой костер, Глеб раздел викинга донага и растер его побелевшие руки и ноги жестким, чистым снегом.
Эрик молча терпел страшную боль, а когда его кожа приобрела естественный цвет, Глеб закутал викинга в одеяла и усадил на сани. Эрик молча и яростно высвободился из своих пеленок и швырнул их Глебу в лицо.
- Может, ты на руках меня понесешь?!
- Надо будет - и понесу, - строго сказал Глеб, подбирая одеяла.
- Послушай! Я не баба и не ребенок, и мне нянька не нужна! Я сам дойду! Понимаешь? Сам! На кой мне этот полюс, если я доберусь до него на чужом горбу?! Не отнимай у меня права встать на макушке земли на собственных ногах! Я заслужил его!
- Что бы ни случилось, Эрик, ты первым дошел до полюса, и уже никто и никогда не отнимет у тебя этой чести... Но до полюса мало дойти. Надо еще вернуться.
- О возвращении я подумаю после того, как спляшу на полюсе! Вперед!
Эрик сделал шаг, и, вскрикнув от обжигающей боли в ногах, рухнул лицом в снег. Глеб помог ему подняться и, одной рукой поддерживая викинга, другой держа лямку саней, пошел на Полярную звезду.
- Оставь меня... Иди один... - прошептал Эрик.
- Не дури... Мы вместе спляшем на макушке земли...
- Я не хочу быть обузой...
- Вздор! Это не я тебя, это ты меня к полюсу тащишь! Один я давно повернул бы назад. Просто потому, что понял: того, кто мне нужен, там нет.
- Ты кого-то ищешь? - прошептал синими на фоне заиндевелой бороды губами викинг.
- Когда вернемся, я расскажу тебе эту историю за кружкой пива...
- Расскажи сейчас... У меня нет завтра.
- Вздор! Мы дойдем и вернемся! Потерпи чуток! Уже немного осталось!
Глеб снял с себя тулуп, свитер и меховые сапоги, оставшись в одном исподнем, и закутал Эрика в свою одежду. И они снова шли по нетронутому снегу, оставляя за собой отпечатки подошв и босых ступней, и вот уже Полярная звезда сияла прямо у них над головой, и, остановившись, Глеб сказал:
- Ну вот мы и дошли... Понимаешь? Дошли!
Но Эрик, казалось, не слышал его слов.
Он сидел на снегу, глядя прямо перед собой голубыми неподвижными глазами, и одна-единственная слеза, скатившись по белой щеке, застыла в его рыжей бороде.
Глеб поспешно разжег костер, зачерпнул снег закопченым котелком и повесил его над огнем.
- Сейчас, братец, сейчас... Кипяточку попьешь - и все будет хорошо... На-ка, поешь, - он совал в скрюченные руки викинга большой кусок копченого окорока, но Эрик безучастно смотрел перед собой и молчал.
- Ты чего?! - разозлившись, заорал Глеб. - Подыхать собрался?! Ну так не надейся! Я тебе не позволю! Слышишь?!
- Не суетись... Это уже не зависит ни от тебя, ни от меня... Давай лучше поговорим напоследок...
Глеб уселся в снег и с горечью взглянул на викинга.
- Ты серьезно?
- Да нет, это я так шучу... - криво усмехнулся непослушными губами Рыжий Эрик. - Это самая забавная шутка за всю мою жизнь... Понимаешь, друг, видно, есть у каждого человека на свете свое предназначение, исполнив которое, он должен умереть... Значит, добраться до полюса - и было то самое, ради чего я народился на белый свет... Потому как чую, что смерть уже рядом... Но я ни о чем не жалею... Я это сделал, Глеб... - произнес викинг, и его голубые глаза засверкали неизъяснимой гордостью. - Бог избрал для этого меня, потому что знал, что я это сделаю... И я не обманул его ожиданий... Теперь я с чистой совестью могу предстать перед Одином, потому что я честно выполнил его задание.
Ледяные пальцы Эрика крепко стиснули руку Глеба, и в следующий миг душа мужественного викинга отлетела от тела...
Глеб выдолбил во льду нишу, уложил в нее тело бесстрашного викинга, завалил снегом и залил сверху кипятком из котелка. Снег растаял, однако вскоре его схватило морозом, и из-под прозрачной тонкой корки льда Эрик, как живой, смотрел на висевшую прямо над могилой Полярную звезду с таинственной, загадочной и торжествующей усмешкой на синих губах.
Глеб вколотил уцелевший обломок мачты в изголовье могилы и ножом нацарапал на поперечной перекладине короткую эпитафию:
«Здесь покоится Эрик Рыжий, Викинг, Мужчина, Человек, первым среди людей ступивший на макушку земли».


«Люди идут навстречу неизвестности. Что манит их? Что могут обещать они тем, кто последует за ними?» Л. Шестов
«За линией вечного снега нет ни тучных пастбищ, ни золота. Говорят, что там можно найти разгадку вечной тайны - но мало ли чего ни говорят! Не всякому слуху верить можно. Кому надоели долины, кто любит карабкаться, кто не боится глядеть в пропасть и - главное - у кого ничего не осталось в жизни, кроме «метафизической потребности», тот, разумеется, полезет на вершины, даже не справляясь о том, что ждет его там. Тот не боится, тот жаждет головокружения. Но едва ли он станет звать за собой людей: не всякий годится ему в товарищи. Особенно такие, которые привыкли к удобным путям, к маякам, к верстовым столбам, к обстоятельным картам, вперед постоянно предсказывающим малейшие извилины предстоящего пути. Они не только не помогут, они затормозят дело. Они окажутся излишним и тяжелым живым балластом, который к тому же и за борт выбросить нельзя. Носись с ними, утешай их, обещай им! Не лучше ли без них в одиночку идти своим путем? И не только не манить их за собой, но, по возможности, отпугивать, преувеличивая опасности и трудности предприятия? Чтоб совесть их слишком не грызла - кто любит большие дороги, тот любит и спокойную совесть - придумаем оправдание их бездействию. Скажем им, что они лучшие, достойнейшие люди, что они - соль земли, словом, отдадим им всю дань уважения, которая нужна самой требовательной натуре. Но раз они подвержены головокружению, они имеют вполне законное право оставаться дома и не идти в горы. Ибо горные пути, как это вам скажет любой альпийский проводник - только для тех, кто не подвержен головокружению: nur fur Schwindelfreie». Л. Шестов
«Несомненно, между всеми путями, на которые человек может вступить, имеется, в каждый данный момент для каждого человека, один лучший путь, одно дело, сделать которое, преимущественно перед всеми другими делами, для него было бы, в эту минуту и на этом месте наиболее мудро, - так что, если бы его можно было убедить или заставить поступить таким образом, то он поступил бы, как мы это называем, «подобно мужу»; и все люди и боги согласились бы с ним, вся Вселенная внутренне воскликнула бы ему: Хорошо! Его успех в таком случае был бы полным, его счастье достигло бы максимума. Этот путь, иначе говоря, найти этот путь и идти по нему, есть единственно необходимое для него. Все, что двигает его здесь вперед, хотя бы это проявилось даже в виде толчков и пинков, есть свобода; все, что его задерживает, хотя бы это были местные выборы, собрания по частям города, собрания по приходам, избирательные бараки, громовые одобрения, реки пива, есть рабство». Т. Карлейль
«Невозможное ни для кого не обязательно». «Дигесты», 50:17
«Нигде так не проявляется мужество человека, его героизм, как на Севере». Папанин
«Героизм - это победа духа над плотью, над страхом». Г. Амьель
«Героизм - это добрая воля к абсолютной самопогибели». Ф. Ницше
«Если бы тот, кто собирается действовать, хотел бы судить о себе по исходу, он никогда не добрался бы до начала. И пусть даже исход прельщает весь мир, герою это не поможет; ибо он узнает исход только после того, как все уже кончилось, и отнюдь не благодаря ему он становится героем, но он становится героем благодаря тому, что он начал. Кроме того, исход (в той мере, к какой он является ответом конечного на бесконечный вопрос) в своей диалектике совершенно несовместим с существованием героя. Или же доказательство того, что Авраам был оправдан в своем отношении ко всеобщему в качестве единичного, может состоять в том, что он получил Исаака благодаря чуду? Ну а если бы Авраам действительно принес Исаака в жертву, разве это значило бы, что он поэтому оправдан в меньшей степени? Однако мы всегда любопытствуем по отношению к исходу, подобно тому, как нам всегда любопытно, чем кончается книга; мы не хотим ничего знать ни о страхе, ни о нужде, ни о парадоксе. С исходом можно эстетически флиртовать; он наступает столь же неожиданно, но и столь же легко, как выигрыш в лотерею; и когда человек слышит об исходе, он становится добродетельней. И все же ни один грабитель храмов, работающий на каторге в цепях, не является таким низким преступником, как тот, кто так беззастенчиво грабит святыню; даже Иуда, продавший своего Господа за тридцать сребреников, достоин презрения не больше, чем тот, кто так торгует великим. Моей душе противно говорить о величии бесчеловечно, давать ему смутно вырисовываться в неопределенных очертаниях на огромном расстоянии, так что ему дают быть великим, не позволяя, чтобы здесь проявилось хоть что-то человеческое, ведь тогда оно перестает быть великим. Ибо не то, что случается со мной, делает меня великим, но только то, что я сам делаю, и не было еще на свете человека, который полагал бы, что кто-нибудь может стать великим, выиграв в лотерею». С. Кьеркегор
«Я думал - герои в сказках ищут подвигов и совершают их потому, что хотят, потому, что это интересно, - для развлечения, так сказать. Но в настоящих легендах, в тех, которые запоминаются, дело вовсе не в этом. Герои совершают подвиги просто потому, что таков их путь. И у них, наверное, бывало множество возможностей вернуться, как и у нас, только они ими не воспользовались. О тех, кто воспользовался, мы ничего не знаем: о них все забыли. Мы знаем только о тех, кто шел своим путем до конца, - а конец, заметьте, не всегда бывает хорошим». Дж. Р. Р. Толкиен
«Лучший подвиг - это бесполезнейший». Г. Ибсен
«Величайшие подвиги делаются не ради людей, лучшие плоды нашего творчества минуют историческую сокровищницу». Л. Шестов
«По ту сторону севера, льда, смерти - наша жизнь, наше счастье. Мы открыли счастье, мы знаем путь, мы нашли выход из целых тысячелетий лабиринта».Ф. Ницше
«Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей». Ф. Ницше
«В сущности, мне противны все морали, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» - напротив, я расположен к таким моралям, которые побуждают меня вечно что-то делать и с утра до вечера грезить и не думать ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать это хорошо, настолько хорошо, как один я и в состоянии сделать!» Ф. Ницше
«Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, веселой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовых рощах,
Забывают на тонущем корабле». Н. Гумилев
«Вы - самые сильные. Тор рыжебородый, со своими голубыми солнечными очами, с веселым сердцем и тяжелым молотом грома, вы и он одержали верх. Вы - самые сильные, вы, сыны ледяного Севера, дальнего Востока, шествующие издали, из ваших суровых Восточных пустынь, от бледной Зари Времени и доныне! Вы сыны Ётуна земли, земли Побежденных Трудностей. Трудно? Вы должны попытаться сделать это. Попытаться когда-нибудь с сознанием, что это должно и будет сделано». Т. Карлейль
«Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!» Ф. Ницше
«Тот, кого привели к цели, не имеет права считать, что он достиг ее». М. Эбнер-Эшенбах
«Они пытались найти свое там, где никто никогда не ищет, где по общему убеждению, нет и не может быть ничего, кроме вечной тьмы и хаоса... Там, может быть, каждый подпольный человек значит столько же, сколько и весь мир, там, может быть, люди трагедии и найдут, чего искали... Люди обыденности не захотят переступать в погоне за таким невероятным «может быть» роковую черту. Но ведь их никто и не зовет к этому». Л. Шестов
«Большинство людей подобны возможным мирам Лейбница. Это всего лишь равноправные претенденты на существование. Как мало таких, кто существует на самом деле». Ф. Шлегель
«Драгоценность
Подобного металла невозможно
Исследовать, покуда благосклонна
К нам грозная судьба. Иначе б храбрый
И трус, мудрец и безрассудный, сильный
И слабый, муж ученый и невежда -
Без всякого различья оказались
Все равного достоинства. Лишь бури
Превратностей житейских дуновеньем
Одним своим могучим разгоняют
С расплавленной поверхности металла
Негодную, бессильную ту накипь,
Что примесью дешевою завется;
И только то, в чем есть и вес, и плотность,
Что в чистоте своей огнеупорной
Лежит на дне плавильного сосуда,
Считается металлом благородным». В. Шекспир
«Мужество - это не способность, которая зависит от силы воли или разума, но дар, предшествующий всякому действию. Трагическая точка зрения древних греков и детерминистская точка зрения современного натурализма в этом моменте сходятся: сила «самоутверждения вопреки», т. е. мужество быть, есть дело судьбы. Это не отменяет моральной ценности мужества, но отменяет его моралистическую оценку: нельзя приказать обрести мужество и нельзя стать мужественным по приказу. На языке религии - это дело благодати». П. Тиллих
«Стеной за бортами льдины сомкнутся,
Мы будем блуждать по огромному полю,-
Так будет, когда мне позволит Амундсен
Увидеть хоть издали Северный полюс». М. Светлов
«Я не думаю, что крестоносцы ушли из дома в неведомые пустыни по той же самой причине, по какой коровы переходят с пастбища на пастбище. Вряд ли кто-нибудь считает, что исследователи Арктики снова и снова тянутся на север по той же причине, что и ласточки. Но если вы уберете из истории религиозные войны и подвиги исследователей, она перестанет быть историей». Г. К. Честертон
«В этом мире даже бодрый человек может быть не уверен в столь многом относительно того, как он живет, ему необходимо быть хотя бы уверенным в себе. Ни один человек, желающий сделать что-нибудь значительное, не может надеяться на успех иначе как при условии, что он решит: «Я хочу совершить это или умереть». Потому что мир всегда представлялся здравому смыслу каждого отдельного человека в большей или меньшей степени домом сумасшедших». Т. Карлейль
«Боюсь, что мы погибнем... Но мы побывали на полюсе и умрем как джентльмены». Капитан Скотт
«Если мы честно станем выполнять наш долг, мы, вероятно, погибнем. Если не погибнем, значит, или плохо свой долг поняли или плохо его осуществляли». Л. Карсавин
«Существует способ проверить, выполнили вы свою миссию на Земле или еще нет: если вы живы – то еще нет». Р. Бах
«Вот арктический полюс. Пелена снега. И ничего нет. Такова смерть». В. Розанов
«Гость бледный входит в льдистый дом к Бессмертью,
И синей мглой в снегах легло Забвенье...
Молчанье! Вечность там, одна со Смертью!» В. Иванов
«Идеал не опровергается, а замораживается. Здесь, например, замерзает «гений», немного дальше - «святой», еще дальше «герой» обращается в толстую сосульку; под конец замерзает «вера», так называемое «убеждение»; значительно охлаждено и сострадание - почти всюду окоченевает «Ding an sich». Ф. Ницше
«На его пути не было воткнуто ни одной вехи в землю; но, увы, что значит это по сравнению с тем, что он в то же время не видел никакой Полярной звезды на небе!» Т. Карлейль
«Нельзя сказать, чтобы Полярная звезда вовсе не светила для него в бесконечном пространстве; нет, для него существовала еще Полярная звезда, как она необходимо должна существовать для всякого отважного человека; с глазами, устремленными на нее, он неуклонно держался своего курса в этих мутных водоворотах спавшего моря Времени. «Перед духом лжи, несущим смерть и алкание, он ни за что не спустил бы своего флага». Т. Карлейль
«Несмотря на тяжкий труд, несмотря на то, что нам предстоит переправа через далекие моря и ревущие пучины, разве это ничто, когда перед нами внезапно возникает Полярная звезда на небе, если вечный свет сияет сквозь грозовые тучи и бушующие волны, если вдали виден маяк, к которому в течение всей жизни мы неуклонно стремились? Разве это ничто; о Боже, разве это не все для нас? Чего ты, собственно, боишься? Почему ты, крадучись, пробираешься, дрожа и пугаясь, как трус? Презренное двуногое создание! В чем состоит худшее, чего ты можешь опасаться? Смерть? Допустим, что смерть, и, скажем, муки ада, и все, что дьявол и человек может и хочет против тебя предпринять! Разве нет у тебя мужества, разве ты не можешь претерпеть что бы то ни было и, как дитя свободы, хотя и изгнанное дитя, топтать ногами даже самый адский огонь, в то время как он пожирает тебя? Пусть же свершится то, что может свершиться. Я пойду навстречу всему и бросаю судьбе вызов». Т. Карлейль
«Перед лицом природы смерть равняет всех, но она дарует либо забвение, либо славу в глазах потомков. Если же один конец ждет и правого, и виноватого, то для настоящего человека достойнее погибнуть недаром». К. Тацит
«Колумб здесь росский погребен:
Проплыл моря, открыл страны безвестны». Г. Державин
«Если уж нужны эпитафии над могилой человека - то пусть их слагают не люди». Л. Шестов
«Все, что мне грозит, и притом часто только грозит и даже не осуществляется, есть своего рода лишение, - лишение в области еды, питья, одежды, тепла, удобства, имущества, здоровья и т. д. И вот человек, поставивший себе серьезную жизненную задачу, имеющий великую цель и желающий предметного успеха и победы, должен не бояться лишений; мужество перед лишениями и угрозами есть уже половина победы, или как бы выдержанный «экзамен на победу». Тот, кто трепещет за свои удобства и наслаждения, за свое имущество и «спокойствие», тот показывает врагу свое слабое место, он подставляет ему «ахиллесову пяту» и будет скоро ранен в нее: он будет ущемлен, обессилен, связан и порабощен. Ему предстоит жизненный провал... Всю жизнь нам грозят лишениями. Всю жизнь нас беспокоят мысли и заботы о возможных «потерях», «убытках», унижениях и бедности. Но именно в этом и состоит школа жизни: в этом - подготовка к успеху, закал для победы». И. Ильин
«Из-за громко завывающего вихря, совершенно внятно для того, кто имеет уши, Бог Всевышний опять возвещает в наши дни: «Да не будет праздности!» Бог изрек это; человек не может этому противоречить». Т. Карлейль
«15 апреля 1866 года Ибсен писал королю Карлу: «Я не борюсь за беззаботное существование, я борюсь за свою жизненную задачу, в которую непоколебимо верю и которую, я знаю, Бог возложил на меня». К слову сказать, вы не назовете почти никого из великих деятелей, который не повторял бы в той или иной форме приведенного утверждения Ибсена. По-видимому, без такого рода иллюзии, временной или постоянной, невозможна та напряженная борьба и те жертвы, ценой которых покупаются великие дела. Ведь для того, чтобы маленькому человеку сделать свое микроскопическое дело, ему тоже часто приходится до крайности напрягать свои маленькие силенки... Люди не верят себе и стремятся всегда занять такое положение, при котором у них возникает правильная или ложная уверенность, что они находятся на виду у Бога. Но с годами все иллюзии рассеиваются, рассеивается и иллюзия о том, что Бог избирает некоторых людей для своих особых целей и возлагает на них особенные поручения». Л. Шестов
«Великие лишения и великие иллюзии до такой степени меняют природу человека, что казавшееся невозможным становится возможным и недостижимое - достижимым». Л. Шестов
«Мы измышляем какой-то «мир», который совсем не похож на Божественный, и его, а в нем себя, противопоставляем горделиво Богу. Но даже в нашем греховном мире - если кто-либо сознает, что у него свои особые, только ему ниспосланные дары, оцениваемые не людьми, а Богом, что у него своя особая, никем кроме него не выполнимая и абсолютно нужная задача, - сейчас же гаснут и гордыня, и зависть, и честолюбие, сейчас же приближается Царство Небесное. А в нем последние становятся первыми и первые - последними, или, - ведь оно целиком и усовершенно содержит в себе все земное, - в нем первые и есть последние, последние и есть первые, ибо закон его - смирение и самоотдача; или - в нем нет ни последних, ни первых в нашем смысле. Само же оно - наше совершенство в причастии Божьему Умному Миру. Однако, не умаляя Божественного Всеединства в мнимое равенство, не умалим его и в мнимую иерархию, как тщатся сделать совопросники века сего. Ибо такая иерархия есть либо отказ от движения и жизни, косность и холод смерти вечной, либо затаенная лукавая гордыня, себя испомещающая на верхах «иерархии», другим же прещающая восхождение. Отречемся от возомнивших себя вознесенными рабов и ленивых насильников. - Иерархия Божественного Всеединства столь же есть, сколь не есть, ибо Оно выше бытия и небытия». Л. Карсавин
«Афанасьев полагает, что золотой век есть светлая и счастливая пора весны и лета, а век железный - холодная, ледяная зима, которая должна уступить место возрожденному и просветленному миру, то есть лету. «Впоследствии, когда позабыт был первоначальный смысл этих метафорических выражений, человек, не находя в своем действительном быту ни полного счастья, ни твердой, незыблемой справедливости, отодвинул предание о золотом веке в незапамятное прошлое и в далекое будущее». Не отвергая того, что в основе этого рода сказаний лежит смена времен года, я думаю, однако, что как вообще, так и здесь такое основание мифа есть лишь заключенное в нем представление, не исчерпывающее и не объясняющее его значений. Таким же образом и исторические воспоминания, например память о смене каменного и бронзового века железным или о действительно совершившихся общественных изменениях вроде водворения где-либо крепостного права, хотя и должны приниматься в соображение, но не могут служить достаточным объяснением всеобщего пессимистического взгляда на жизнь природы и человека, более сильного и живучего, чем вера в возрождение мира в то время, когда зло достигнет наибольшей силы. (Сербское: «Спрашивают у волка: «Когда наибольший холод?» - «Когда нарождается солнце».) Эта вера, которую можно обозначить именем веры в наступление царства божия, является скореe исключениeм, чем правилом. Притом же она заключает в себе мысль не о совершенствовании существующего мира (он, напротив, клонится к падению), а о смене его новым, подобно тому, как христианское верование видит впереди бесконечное царство божие (впрочем, для немногих избранных) не на этой земле». А. Потебня


Мария потрясенно рассматривала статуи Храма Солнца, как вдруг услышала громкие голоса.
Она оглянулась и увидела юную красавицу и немолодого грузного мужчину.
- Где ты была, Лакшми? - с тревогой и тоской спросил мужчина.
- Что тебе за дело, где я была? Ведь там меня уже нет! - насмешливо ответила красавица.
- Ты опять ходила в деревню?
- Да не все ли тебе равно?
- Я твой муж!
Красавица презрительно расхохоталась в ответ.
- О боги! Да разве ты - мужчина, и разве способен быть мужем? Твоя свеча давно уже погасла!
- Проклятая блудница! Ты перепробовала всех мужчин в деревне!
- Разве я не имею право выбрать лучшего? А чтобы выбрать, нужно сравнить!
- Лакшми, вспомни, как когда-то мы любили друг друга! Неужели ты все забыла?
- Я слишком молода, чтоб жить воспоминаниями о минувших удовольствиях! И если ты не в силах сделать меня счастливой, какое право имеешь ты ревновать? Или ты думаешь, что я из тех женщин, которые бросаются в погребальный костер мужа?
- Бесстыжая тварь!
- Да! Оскорбляй меня! Можешь даже ударить! Ведь ни на что другое ты не годишься! Ты не можешь привязать меня к себе любовью, так попробуй привязать меня ненавистью!
- Лакшми, любимая! Скажи, что мне сделать, чтобы вернуть твою любовь?!
- Верни себе молодость! Стань прежним Садасивом, который мог любить меня ночи напролет!
- Это невозможно! Молодость нельзя вернуть!
- Значит, нельзя вернуть и любовь!
- Но неужели ты не чувствуешь никакой привязанности, никакой благодарности? Неужели для тебя не существует ничего, кроме соития?
- Любовь вообще штука неблагодарная! За что я должна тебя благодарить? Разве ты делал мне одолжение, когда ложился со мной? Разве ты делал это ради меня? Ты делал это прежде всего ради себя, и я еще должна тебя благодарить? Не смеши!
- Шлюха! Дрянь!
- Бессильное ничтожество! Каплун! Разве моя вина, что природа создала нас такими разными? Даже когда ты был молод и горяч, твоих объятий было недостаточно для меня! А теперь твоя страсть просыпается так редко и засыпает так надолго! Что значит капля влаги для пустыни?
- Тебя не смогла бы удовлетворить и тысяча мужин! Твоя похоть ненасытна!
- Такой создала меня природа!
- Это не природа тебя создала! Это я! я! я! своею страстью вдохнул жизнь и душу в каменную бабу!
- Ты истощил свою страсть этим подвигом, старичок! Прощай!
- Лакшми! Постой!
Но красавица, не слушая его, направилась к выходу из храма.
Несколько секунд Садасив с яростью смотрел ей вслед, потом бросился за нею и у самых дверей ударил ножом.
Женщина стремительно обернулась лицом к своему убийце - и окаменела.
Садасив обнял статую и зарыдал.
- Прости меня, Лакшми! Хочешь, я буду сам приводить тебе любовников? Только не оставляй меня, прошу!
Вдруг он увидел Марию и, простирая руки, бросился к ней.
- Лакшми! Моя Лакшми! Ты вернулась! Ты простила меня! О как я счастлив!
- Я не Лакшми, - сказала Мария. - Я та, с кого была изваяна эта статуя...
- Будь проклят тот, кто изваял ее мне на погибель!
- Куда он направился?
- Куда-то на север, но точно не знаю... Однажды он спас мне жизнь... Но лучше бы я умер тогда...
Садасив прижался лбом к стройным бедрам статуи и сунул нож себе в живот.
Мария долго всматривалась в лицо каменного изваяния и, наконец, тихо прошептала:
- Неужели и во мне это есть?..


«Для Бога Его другое (т. е. вселенная) имеет от века образ совершенной Женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий. Весь мировой и исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения в великом многообразии форм и степеней. В половой любви, истинно понимаемой и истинно осуществляемой, эта божественная сущность получает средство для своего окончательного, крайнего воплощения в индивидуальной жизни человека, способ самого глубокого и вместе с тем самого внешнего реально-ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь, даже несовершенная, и которая делает ее, даже несовершенную, величайшим наслаждением людей и богов - hominum divomque voluptas. Отсюда и глубочайшее страдание любви, бессильной удержать свой истинный предмет и все более и более от него удаляющейся. Здесь получает свое законное место и тот элемент обожания и беспредельной преданности, который так свойствен любви и так мало имеет смысла, если относится к земному ее предмету, в отдельности от небесного. Мистическое основание двойственного, или, лучше сказать, двустороннего, характера любви разрешает и вопрос о возможности повторения любви. Небесный предмет нашей любви всегда один, всегда и для всех один и тот же - Вечная Женственность Божия; но так как задача истинной любви состоит не только в том, чтобы поклоняться этому высшему предмету, а в том, чтобы реализовать и воплотить его в другом, низшем существе той же женской формы, но земной природы, оно же есть лишь одно из многих, то его единственное значение для любящего, конечно, может быть и преходящим». В. Соловьев
«В день, когда Бог сотворил человека, по образу Божию сотворил его, мужа и жену сотворил их».
«Тайна сия велика есть, аз же глаголю во Христа и во Церковь».
Не к какой-нибудь отдельной части человеческого существа, а к истинному единству двух основных сторон его, мужской и женской, относится первоначально таинственный образ Божий, по которому создан человек. Как Бог относится к своему творению, как Христос относится к своей Церкви, так муж должен относиться к жене. Насколько общеизвестны эти слова, настолько же смысл их мало разумеется. Как Бог творит вселенную, как Христос созидает Церковь, так человек должен творить и созидать свое женское дополнение. Что мужчина представляет активное, а женщина - пассивное начало, что первый должен образовательно влиять на ум и характер второй - это, конечно, положения азбучные, но мы имеем в виду не это поверхностное отношение, а ту «великую тайну», о которой говорит апостол. Эта великая тайна представляет существенную аналогию, хотя и не тождество, между человеческим и божественным отношением. Ведь уже созидание Церкви Христом различается от творения вселенной Богом как таковым. Бог творит вселенную из ничего, т. е. из чистой потенции бытия или пустоты, последовательно наполняемой, т. е. воспринимающей от действия Божия реальные формы умопостигаемых вещей, тогда как Христос созидает церковь из материала, уже многообразно оформленного, одушевленного и в частях своих самодеятельного, которому нужно только сообщить начало новой, духовной жизни в новой, высшей сфере единства. Наконец, человек для своего творческого действия имеет в лице женщины материал, ему самому равный по степени актуализации, перед которым он пользуется потенциальным преимуществом почина, только правом и обязанностью первого шага на пути к совершенству, а не действительным совершенством. Бог относится к твари, как все к ничему, т. е. как абсолютная полнота бытия к чистой потенции бытия; Христос относится к Церкви, как актуальное совершенство к потенции совершенства, образуемой в действительное совершенство; отношения между мужем и женой есть отношение двух различно действующих, но одинаково несовершенных потенций, достигающих совершенства только процессом взаимодействия. Другими словами, Бог ничего не получает от твари для себя, т. е. никакого приращения, а все дает ей; Христос не получает от Церкви никакого приращения в смысле совершенства, а все совершенство дает ей, но Он получает от Церкви приращение в смысле полноты Его собирательного тела; наконец, человек и его женское alter ego восполняют взаимно друг друга не только в реальном, но и в идеальном смысле, достигая совершенства только через взаимодействие. Человек может зиждительно восстановлять образ Божий в живом предмете своей любви только так, чтобы вместе с тем восстановить этот образ и в самом себе; а для этого он у себя самого силы не имеет, ибо если б имел, то не нуждался бы и в восстановлении; не имея же у себя, должен получить от Бога. Следовательно, человек (муж) есть творческое, зиждительное начало относительно своего женского дополнения не сам по себе, а как посредник или проводник Божественной силы. Собственно, и Христос созидает Церковь не какою-нибудь отдельною своею силою, а тою же творческою силою Божества; но, будучи сам Бог, он обладает этою силой по естеству и actu, мы же - по благодати и усвоению, имея в себе лишь возможность (потенцию) для ее восприятия». В. Соловьев
«Но, в избежанье блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим». Апостол Павел, I к Коринфянам, 7:2-5
«Имея множество философских учений, невозможно выбрать лучшее, если не обойти все, испытывая их». Лукиан
«Двумя словами женщина в состоянии убить трех мужчин». О. де Бальзак
«Чтоб видеть в Венере Милосской не глыбу холодного мрамора - нужно кроме глаз иметь еще и сердце. Нужно иметь в душе хранилище для добра и красоты. Тогда способность много и далеко видеть не будет бесплодна. Тогда получится обратное: не Венера Милосская обратится в холодный мрамор, не любимая женщина - в развратницу, не человек - в негодяя, а из мрамора родится Венера, развратница обратится в честную женщину, негодяй - в человека». Л. Шестов
«Вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем дается радость;
Что было, то не будет вновь». А. Пушкин
«Но для женщины прошлого нет,
Разлюбила - и стал ей чужой». И. Бунин
«Может ли Бог создать такой камень, что сам будет не в силах поднять? Может или не может - в обоих случаях оказывается не всесильным. Ответ: Бог уже создал такой камень; этот камень человек. Каменные скрижали закона не пластичны, их можно только сломать. Верят, что человека можно уговорить; на самом деле всего чаще оказывается, что его не уговорили, а, что называется отвратительным словом, уломали. Неправильно думать, что человек, которого невозможно уговорить, «просто упрямится». Он «просто упрямился» бы, если бы мог наводить свою каменность на себя и избавляться от нее. Но каменность в человеке - каменность и для него самого». В. Бибихин
«Люди - камни, из которых построено общество. Камень - древняя аллегория закона и в том смысле, что камень, сплошное жесткое неуступчивое, это и есть закон, и в том смысле, что закон пишется на камне сердца, как скрижали Моисея. Поэтому иллюзия законодателей, что люди только сейчас ожесточены, а благие законы сделают их пластичными, подрывает сама себя: без камня нет закона, человек не может утратить своей каменности». В. Бибихин
«Если бы камень наделили сознанием, сохранив за ним его каменную природу, он бы, конечно, ни на минуту не усомнился в том, что необходимость есть всемирный принцип, на котором покоится все бытие: все - не только действительное, но и возможное бытие. Ибо разве идея необходимости не есть наиболее адекватное выражение окаменелости? И разве и мышление, и бытие одаренного сознанием камня не исчерпывалось бы полностью тем содержанием, которое мы находим в идее необходимости?» Л. Шестов
«И так как идея Необходимости пустила столь глубокие корни в человеческих душах, что представляется всем премирной и первозданной, - без нее же невозможно ни бытие, ни мышление, - то из этого тоже следует заключить, что огромное, подавляющее число людей - не люди, как это кажется, а обладающие сознанием камни. И это большинство, эти одаренные сознанием камни, которым все равно, но которые мыслят, говорят и действуют по законам их каменного сознания, они-то и создали то окружение, ту среду, в которой приходится жить всему человечеству, т. е. не только обладающим и необладающим сознанием камням, но и живым людям. Бороться с большинством очень трудно, почти невозможно, особенно ввиду того, что камни более приспособлены к условиям земного существования и всегда легче выживают. Так что людям приходится применяться и подлаживаться к камням и признавать за истину, даже за добро то, что кажется истиной и добром каменному сознанию». Л. Шестов
«О камень... разбиваются рано или позно все условности и договоры, как бы сознание ни подкрепляло их своим усилием. На том же камне стоит, или, вернее, этим камнем является отношение человека к другому, основа человеческих связей». В. Бибихин.
«В неприступности, неподвластности другого я узнаю себя самого вместе с моей каменностью». В. Бибихин
«В разврате каменейте смело!» А. Пушкин
«Большинство людей только похожи на людей, на самом же деле - это не люди, а одаренные сознанием камни. И то, что мы обычно называем «законами мышления», - суть законы мышления одаренных сознанием камней. И еще: по-видимому, каждый из нас много раз в течение своей короткой жизни превращается в одаренный сознанием камень, и именно тогда превращается, когда он оглядывается, спрашивает, когда он начинает «мыслить». Л. Шестов
«Бог однажды повелел, а затем только повинуется». Л. А. Сенека
«Сам основатель и зиждитель мира - всегда повинуется и лишь раз повелел». Так думал не Сенека, так думали древние, так думаем все мы. Один раз только Бог повелел, потом и Он сам и все люди за ним уже не повелевают, а повинуются. Приказал Он давно, бесконечно давно, так что и сам забыл о том, когда и при каких обстоятельствах произошло это ни с чем не сообразное и потому противоестественное событие, и, пожалуй, даже за бесконечно долгое время пассивного, подчиненного существования совсем и приказывать разучился и может, как и мы, простые смертные, только повиноваться. Или иначе. Однажды проявленная им воля к действию исчерпала навсегда его творческую энергию, и теперь он обречен, наравне с созданным им миром и всем, что в мире находится, только осуществлять предписания, хотя и свои собственные, но уже навеки нерушимые. Или еще иначе: сам творец мира оказался во власти им же самим созданной Ананке, которая, нисколько того не ища и не желая, стала владычицей вселенной. Повторяю: формулировка Сенеки принадлежит, бесспорно, ему самому - но мысль, в ней выраженная, - не его мысль: так думали, так продолжают думать все образованные люди всех стран. Почему так думают? Был кто свидетелем, как создавался мир, или творец мира открыл эту истину кому-либо из людей? Никого при сотворении мира не было, никто не может тоже похвалиться исключительной близостью к творцу. Мысль, выраженная Сенекой, прельстила людей именно тем, что таинственный и непостижимый момент jubere отодвинут в бесконечное прошлое и признан неповторимым, а для постоянных надобностей избрано parere, которое кажется понятным, естественным, нормальным уделом не только для твари, для сотворенного, но и для самого творца. И ведь Сенека прав: в parere все понятно, ясно, открыто и, стало быть, естественно. В jubere же все загадочно, произвольно и, стало быть, фантастично, вечно непостижимо и таинственно. Если бы можно было, Сенека и те, у которых Сенека выучился «мыслить», предпочли бы о таинственном jubere и не вспоминать. Никто никогда не приказывал, все всегда только повиновалось, ибо никогда не было ничего сверхестественного и тайного - в самые отдаленные времена, как и в наше время, - а всегда было только естественное и явное. И задача философии, значит, в том, чтоб всеми доступными ей способами укреплять и поддерживать необходимость». Л. Шестов
«Старый муж, грозный муж, режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь ни ножа, ни огня». А. Пушкин
«Необходимость на наших глазах превращается в неизменность. Даже Бог, завороженный страхом пред изначальным Ничто, которое становится между Ним и Его Сыном.., теряет свое всемогущество и становится таким же беспомощным и бессильным, как сотворенный им человек. Это и значит: когда знание убило в нас свободу, нашей душой овладел грех. Мы не только не смеем вернуться к неведению, мы в неведении видим сон духа». Л. Шестов
«Шопенгауэр утверждал, что смерть всегда была вдохновительницей философов. Все лучшие поэтические создания, вся дивная мифология древних и новых народов имели своим источником боязнь смерти. Только современная наука запрещает людям бояться и требует спокойного отношения к смерти. Отсюда берет свое начало утилитаризм и позитивная философия. Если хочешь избавиться от того и другого, нужно вновь разрешить человеку думать о смерти и не стыдиться своего страха перед адом и чертями. Может быть, еще имеет некоторый смысл скрывать такого рода страх: в умении скрыть свое волнение в минуту великой опасности есть большая красота. Но притупить человеческую чуткость и держать его разум в пределах постигаемого, как принято ныне выражаться, - такая задача может вдохновить только ограниченное существо. К счастью, у человечества нет средств, чтоб произвести над собой столь чудовищную кастрацию. Преследуемый Эрос, правда, прятался от глаз врагов, но никогда не отрекался от себя, и даже самые строгие средневековые монахи не умели совсем вырвать из своей груди сердца. Так и со стремлением к бесконечному: наука преследует его и каждый раз налагает на него свое veto. Но даже труженники лаборатории рано или поздно приходят в себя и с такой же жаждой рвутся за пределы положительного знания, с какой монахи рвались за стены монастырей». Л. Шестов



Вар вошел в кабинет, в котором склонился над столом лысый, сутулый мужчина, и, усевшись в кресло, спросил:
- Как успехи, Стронций?
- Мы вплотную подошли...
- Мне надоело каждый раз выслушивать этот жалкий лепет! Мне нужен результат! Мне необходимо оружие настолько мощное, чтоб одна угроза его применения заставляла противника сдаваться без боя! И если ты не в состоянии дать мне такое оружие, я найду тебе замену, а ты сгниешь на рудниках!
- Повелитель! - умоляюще воскликнул ученый, падая перед Варом на колени. - Клянусь, через неделю ты получишь оружие, какого еще не бывало в мире!
- Я дважды давал тебе отсрочку!
- Повелитель! Вчера из соседней страны вернулся наш человек. Он сумел втереться в доверие к тамошнему ученому и вызнал у него секрет изготовления огненного порошка! Мы изготовили несколько килограммов смеси и сегодня состоятся испытания!
- Почему мне ничего не доложили? Я хочу присутствовать на них! - уже более спокойным тоном произнес Вар.
- Но это может быть очень опасно, повелитель!
- Тем лучше. Пусть приготовят все немедленно.
- Все уже готово, повелитель.
- Тогда чего же мы ждем?
Они спустились в каменный подвал, в центре которого стоял небольшой дубовый бочонок.
- В бочонке находится огненная смесь, - пояснил Стронций.
В подвал спустились двое помощников, ведя на поводках собаку и кота.
- А это еще зачем? - брезгливо спросил Вар.
- Мы испытаем действие смеси на животных, - немного сконфуженно пробормотал изобретатель.
- Я не собираюсь сражаться ни с кошками, ни с собаками. Мне нужно знать, как действует эта смесь на людей. Пусть приведут какого-нибудь преступника, приговоренного к смертной казни! Или нет! Я не желаю долго ждать! Ты! - Вар взглянул на одного из помощников. - Ты готов умереть во славу отечества?
- Да, повелитель... - еле слышно пролепетал тот.
- Тебе оказана величайшая честь! Твое имя навеки будет вписано золотыми буквами в летописи Великой Империи Незаходящего Солнца! Садись на бочонок!
Молодой человек с обреченным видом подошел к бочонку, но, садясь на него, заставил себя улыбнуться и даже помахал рукой.
Стронций поджег шнур, протянутый к бочонку, и со всех ног кинулся в укрытие.
Язычок пламени добежал до бочонка, раздался ужасающий грохот и все окуталось густым дымом.
Когда дым рассеялся, Вар увидел, что все участники опыта лежат на полу в безжизненных позах.
Сидевшего на бочонке помощника Стронция разнесло в клочья.
- Я присвою тебя звание Героя. Посмертно, - сказал с усмешкой Вар и вышел на свежий воздух через пролом в стене.


«Знание» есть термин, не поддающийся точному определению. Всякое знание является до некоторой степени сомнительным, и мы так же не можем сказать, при какой степени сомнительности оно перестает быть знанием, как не можем сказать, сколько волос должен потерять человек, чтобы считаться лысым». Б. Рассел
«Начинается эпоха варварства: науки будут поставлены ей на службу». Ф. Ницше
«Макиавеллистическая мораль государства с ее лозунгами - все для спасения государства - есть мораль войны: ибо именно непрекращающееся состояние явной или скрытой войны между государствами угрожает безопасности каждого из них; именно эта непрерывная угроза и служит оправданием всех средств для спасения моего государства. В новейшие времена эта угроза необычайно обострилась. Всеобщие и чрезвычайные вооружения, вызванные желанием ее предотвратить, в действительности только усилили опасность. Ибо вооружающийся против всех, хотя бы и в целях самообороны, тем самым угрожает всем. - В результате - одностороннее приспособление государства к войне в наши дни было доведено до невиданного ранее совершенства и потребовало напряжения всех сил народных. Раньше война была делом не народа как целого, а особой армии, так или иначе набранной из народа. Принцип всеобщей воинской повинности, вооруженного народа, есть изобретение времен новейших, - второй половины девятнадцатого столетия. Все народы вооружились с головы до ног для осуществления целей коллективного эгоизма, - вся жизнь подчинилась войне как высшей цели». Е. Трубецкой
«Война оказалась окончательной целью всего человеческого прогресса, высшим содержанием человеческой культуры. Мы имеем здесь не отдаленную опасность, грозящую миру в будущем. В наши дни обнажения мировой бессмыслицы «культура» оказалась не то обманчивой прикрасой, не то орудием злой, хищной жизни. Мы, в конце концов, не знаем, служит ли она очеловечению или озверению; а потому вопрос - быть или не быть человеку ставится перед нами ребром. Ведь самая мысль о человеке связана с представлением о новом, сверхбиологическом начале, которое он несет в мир, - с мечтою о преодолении закона кровавой борьбы за существование, хотя бы в отношениях между людьми. И вот оказывается, что эта мечта о мире даже в пределах человечества - не более как пережитая иллюзия. Мира на свете вообще не существует. То, что мы называем миром, на самом деле - лишь перемирие, хуже того, скрытая война - такое состояние, в котором все подчинено войне, как последней и окончательной цели. Кончились те времена, когда промышленность считалась «орудием мирного преуспеяния». Теперь мы видим ее в двоякой роли - орудия и стимула войны. Оказывается, что индустриализм воинствен: именно для него требуются новые порты, территории и новые пути сообщения, а стало быть, новые завоевания. С другой стороны, каждый успех промышленности создает для этих завоеваний новые орудия, а стало быть, родит и новые соблазны. Как не использовать свое «техническое превосходство» над государством с менее развитой промышленностью! С одной стороны, война для промышленности, а с другой стороны, промышленность для войны - таков тот порочный круг, в котором вращается жизнь народов и государств. Это - не более и не менее как воспроизведение, в усложненном виде, биологического порочного круга. Все живые существа живут в таком состоянии непрерывной войны, борются, чтобы жить, и живут, чтобы бороться». Е. Трубецкой
«Обширнейшая и многообразная зиждительная деятельность человека в области утилитарной культуры вся построена на его разуме, велением которого сделан великолепный замах от кремневого топора, пращи и кожаного паруса делювиального дикаря до пулемета и аэроплана современности». К. Эрберг
«Точнейшие хронометры измерили время, быстрейшие аэропланы пожрали пространство, сложнейшие спектрографы отыскали на солнце земное железо, но от уз времени они не ушли, из сетей пространства не вылетели, и солнца они не уронили к ногам страдающего человечества». К. Эрберг
«Антракты между войнами заняты изобретениями новых оружий; и «наука» уже торгует своими изобретениями, продавая их из страны в страну. Оружия эти становятся все более разрушительными и мучительными и уже направляются на мирное население». И. Ильин
«Долго еще не «перекуются мечи на орала», и, конечно, перекуются они силою внутренней радости, а не путем внешнего логического сознания. Последнее, даже и предпочитая «орала», предварительно накует мечей, чтобы ими погнать людей к оралам». В. Розанов
«Сила, основанная на оружии, нуждается хотя бы в том, чтобы это оружие было исключительным, а такое оружие появляется не сразу». Г. К. Честертон
«Если мы и не изобрели пороха, то лишь потому, что нам это не было приказано». М. Салтыков-Щедрин
«Единственная проблема современности состоит в том, сумеет ли человек пережить свои собственные изобретения». Л. де Бройль
«По обыкновению, ученые на могли предвидеть, к чему приведут их открытия, как монах Шварц, составляя порох, не мог думать о регулярных войсках, ложащихся столь тяжким бременем на несчастные народы Европы». Л. Шестов
«О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг!» А. Пушкин
«Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы». К. Баратынский
«Вот уже более двух веков минуло, как великий завет Спасителя: «Ищите прежде Царства Божьего, и все остальное приложится вам» - европейское человечество исполняет наоборот, хотя оно и продолжает называться христианским. Нельзя и не следует скрывать от себя, что в основе этого лежит тайное, вслух невысказываемое сомнение в божественности самого завета: Богу веруют и повинуются ему слепо. Этого-то и не находим мы: интересы государства, даже успехи науки и искусств, простое увеличение производительности - все это выдвигается вперед без какой-либо мысли о противодействии им; и все, что есть в жизни поверх этого, - религия, нравственность, человеческая совесть, - все это клонится, раздвигается, давится этими интересами, которые признаны высшими для человечества. Великие успехи Европы в сфере внешней культуры все объясняются этими изменениями. Внимание к внешнему, став безраздельным, естественно углубилось и утончилось; последовали открытия, каких и не предполагали прежде, настали изобретения, которые справедливо вызывали изумление и в самих изобретателях. Все это слишком объяснимо, слишком понятно, всего этого следовало ожидать еще два века назад. Но слишком же понятно и другое, что с этим неразъединимо слилось: постепенное затемнение и, наконец, утрата высшего смысла жизни». В. Розанов
«Бессердечная культура подрывает сама себя: в изобретении атомной бомбы она дошла до вселенского самоубийства, а изобретение это, наверное, не составляет последнего слова разрушительной техники. Источники и основы современной культуры должны быть в корне пересмотрены. Человечество творит свою культуру неверным внутренним актом, из состава которого исключены: сердце, совесть и вера, а сила созерцания заподозрена, осмеяна и сведена к подчиненному, почти подавленному состоянию. Так называемая культура есть больная культура; и то, что мы переживаем ныне, все наши бедствия, страдания и тревоги суть естественные последствия этой больной культуры». И. Ильин
«Еще недавно казалось, что людям бессердечной лжекультуры никак не докажешь обреченности этого пути; они просто не хотели слушать наших возражений и обличений. «Почему же этот путь должен считаться обреченным, если история избрала именно его и осуществляет его? Все превосходно развивается, наука делает замечательные открытия, техника идет вперед и создает невиданное, промышленность процветает, медицина являет все новые достижения, юриспруденция вытачивает свою систему понятий, химия и физика производят миропотрясающие, а может быть, даже мироразрушительные опыты и т. д. В чем же обреченность этого пути?»... Стоя непосредственно перед крушением, в предверии близящейся мировой катастрофы, люди не хотели видеть, что это не победоносное шествие, а скольжение в пропасть; что формализм и разнуздание суть гибельные координаты; и что властолюбию даются в руки такие средства, которыми оно будет злоупотреблять во всеобщее унижение и порабощение... И вот события последних десятилетий показали, что путь этот действительно обреченный путь». И. Ильин
«И услышал я из храма голос, говорящий семи Ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю». Откровение Иоанна Богослова, 16:1
«Четверка жутких всадников, грозные звуки труб и проливаемые чаши гнева уже или еще ждут своего часа: атомная бомба нависает над нами дамокловым мечом, а где-то за ней угадываются несравненно более ужасные возможности химической воздушной войны, способные затмить даже кошмар «Апокалипсиса». К. Юнг
«Принимая во внимание, что пренебрежение и презрение к правам человека привели к варварским актам, которые возмущают совесть человечества...
Это несет в себе двойной смысл. Первое значение заключается в том, что люди, составившие эту декларацию, считают наше человечество цивилизованным. Вот почему, когда изредка происходят такие варварские акты, все человечество испытывает угрызения совести, страдает и мучается. Но все это ложь, потому что я не замечал, чтобы человечество имело совесть. Когда мусульмане убивают индусов, никто из мусульман не считает, что поступает дурно — вопрос о совести не возникает вообще. Наоборот, согласно своей религии он совершил достойный поступок. Он пытался обратить индусов в мусульманство, потому что, если ты не мусульманин, тебе не попасть в рай. Он всеми способами пытался помочь тебе, всеми правдами и неправдами, попасть в рай. С главного или с черного хода, это уже неважно. Но ты упираешься, ты не хочешь в рай, ты твердо решил отправиться в ад — он этого не может допустить: он убивает тебя. уж лучше быть убитым рукой правоверного мусульманина. Ведь сказано в Коране: «Тот, кто убит рукой мусульманина, идет в рай, так же как и мусульманин, убивший его». Так что, в действительности, они пытаются спасти людей от страданий ада — стоит ли им испытывать угрызения совести? Таких угрызений совести не испытывают ни индусы, ни христиане, Христиане убили людей больше, чем кто-либо другой, они сжигали людей живьем. Другие сначала убивали, а потом сжигали, христиане использовали более рациональный метод. Зачем растягивать на две части? Если книгу можно издать в одном томе, зачем делать два? Сначала убить, и потом сжечь? Да сожгите его сразу! Тысячи были сожжены живьем. Я что-то не вижу, чтобы это кого-нибудь возмущало. Если люди действительно возмущены, то происходят изменения — ведь кто производит изменения? Мы сами их производим. Это предложение в самом начале декларации является такой фальшью. В нем говорится о «варварских актах»... За эти последние 50 лет мы совершили больше варварских актов, чем за всю историю человечества. За десять тысяч лет мы не смогли совершить столько варварских деяний, как за эти пятьдесят лет. Мы превращаемся во все более диких людей, с более изощренными методами, конечно. Что вы думаете о Хиросиме и Нагасаки? Было ли это актом вандализма или попыткой отправить всех этих чудесных жителей Хиросимы и Нагасаки разом прямо в рай? Целые города, более 200 тысяч человек, за каких-то пять минут попали прямо в рай! Не думаю, чтобы у ворот рая когда-либо раньше собиралась такая толпа! И в ответе за это все та же Америка. Люди, которые хорошо разбираются в военных делах, совершенно категорически заявили, что не было никакой необходимости сбрасывать бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Япония уже капитулировала — после разгрома Германии было ясно, что Япония не может долго сражаться; ну может быть еще неделю или того меньше. После капитуляции Германии Япония просто не могла сражаться одна. Это очень маленькая страна, в ней живут очень смелые и мужественные люди, но сама страна слишком мала. Она сражалась с помощью Германии, и когда главная поддержка исчезла... Япония тоже собиралась капитулировать.
Этого-то и боялся президент Америки Трумен: если Япония завтра капитулирует, он упустит возможность сбросить атомную бомбу. А они вложили столько денег, таланта и энергии в создание атомной бомбы, они хотели ее испытать. Важны не люди, а деньги... И бомбы должны быть испытаны. А вы говорите, что люди испытывают укоры совести за варварские поступки? Был ли президент Трумен цивилизованным человеком? Даже его собственные военные эксперты предупреждали его, что это бессмысленное, никому не нужное уничтожение человеческих жизней. Но он не остановился. На следующее утро сотни журналистов собрались у Белого Дома, чтобы увидеть президента Трумена, после величайшей катастрофы, сотворенной руками человека. Первый вопрос был такой:»Господин Президент, хорошо ли Вы спали этой ночью?» — потому что он лег спать только после того, как получил известие: «Хиросима и Нагасаки объяты пламенем, они стерты с лица земли».
Президент ответил: «Да, я спал лучше, чем обычно, потому что наш эксперимент удался. Теперь мы являемся величайшей нацией в мире». А вы толкуете о совести? За три минуты погибло более 200 тысяч человек, а тот, кто отдал этот приказ, спал «лучше обычного». Так обстоит дело с президентом «Тру-мен» (игра слов, по-английски «тру» означает «настоящий, верный», «мен» означает «человек») — а что же тогда говорить о не столь истинных людях? С моей точки зрения, цивилизация все еще остается мечтой, надеждой, утопией. И если мы не попадемся в сети колдуна и не начнем верить в то, что мы уже цивилизованные люди, тогда мечта может стать действительностью, а утопия реальным опытом». Ошо
«Апокалипсис», который по праву замыкает Новый Завет, выходит за его пределы в будущее, стоящее в осязаемой близости - со всеми его апокалиптическими ужасами. Опрометчивого решения, вмиг принятого каким-нибудь новым Геростратом, можеть оказаться достаточно для того, чтобы вызвать мировую катастрофу. Нить, на которой подвешена наша судьба, истончилась. Не природа, а «гений человечества» сплел для себя роковую бечеву, с помощью которой он в любой момент может устроить себе экзекуцию». К. Юнг
«Апокалипсис, откровение св. Иоанна, и есть христианская книга, в которой заключены пророчества о конце истории, которая тесно связана со смыслом истории. Апокалиптические пророчества говорят о грядущем разделении мира, об образовании в конце истории как царства князя этого мира, так и Царства Христова. Будущее двойственно, в нем зло должно быть окончательно отделено от добра. Смысл истории согласно Апокалипсису заключается в освобождении человеческих сил для последней борьбы добра и зла, Христа и Антихриста». Н. Бердяев
«С тех пор, как был создан «Апокалипсис», мы вновь знаем, что Бога нужно не только любить, но и бояться. Он преисполняет нас добром и злом, ведь в противном случае его не надо было бы бояться, а поскольку он хочет стать человеком, его антиномии должны разрешиться в человеке. Для человека это означает какую-то новую ответственность... Теперь он уже не смеет ссылаться на свою незначительность и свое ничтожество - ведь темный Бог вложил в его руки атомную бомбу и химические боевые вещества, тем дав ему власть изливать апокалиптические чаши гнева на своих собратьев. И если уж ему дана, так сказать, божественная власть, он больше не может оставаться слепым и бессознательным. Он обязан знать о природе Бога и о том, что происходит в метафизической области, дабы понять себя и тем самым познать Бога». К. Юнг
«Если верить только в физические факты, то надо прийти к выводу, что либо сам уран, либо по крайней мере приборы в лаборатории самостоятельно собрали атомную бомбу. Это столь же абсурдно, как и предположение о том, что ответственность за это несет некая недействительная психика. Бог есть несомненно психический, а не физический факт, т. е. он проявляется лишь психически, а отнюдь не физически». К. Юнг
«Огонь пришел я низвести на Землю, и как желал бы, чтоб он уже возгорелся». Лука, 12:49
«Самой жестокой войной Бога с людьми было бы прекращение той войны с ними, которую Он принес, когда пришел в мир. «Я пришел принести войну», - говорит Он, а средства этой войны: «Я пришел принести меч и огонь». До него свет жил в этом ложном мире». Б. Паскаль
«Прежде всего знайте, что в последние времена явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям и говорящие: «где обетование пришествия Его? ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же». Думающие так не знают, что в начале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою: потому тогдашний мир погиб, был потоплен водою. А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков. Одно то не должно быть скрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию. Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят». II послание Петра, 3:3-10
«Землетрясения, войны, повальные эпидемии, голод, потоп - чего уже только не было на земле: природа ни разу не подала признака сочувствия или понимания. Ясное небо равнодушно сияло своей вечной красотой и над Бородинским полем, и в дни великого потопа. Отсюда заключают с уверенностью: что бы ни случилось на земле, природа не выйдет из своего оцепенения. Правильно заключают?! А что если и здесь обобщения незаконны и только вводят в обман людей? Да, и чума, и потоп, и войны не задели природу. Ну а если бы человек додумался до способа уничтожить весь мир, всю вселенную до последнего живого существа и даже неживого атома, - что, осталась бы и тогда природа спокойною или, при мысли о возможности гибели всего ею сотворенного, она поколебалась бы, удостоила бы человека своего внимания, заговорила бы с ним как равная с равным и пошла бы на уступки? Законны такие вопросы?» Л. Шестов
«Как холодная, так и горячая война служит прежде всего всемирной империи. Однако, превратившись в империю, революция оказывается в тупике. Если она не отречется от ложных принципов во имя возврата к истокам бунта, то навсегда останется лишь орудием поддержания власти тотальной диктатуры, довлеющей над сотнями миллионов людей, над многими и многими поколениями, до того самого времени, когда капитализм сам не распадется. Есть, правда, и другая возможность: если революция захочет ускорить пришествие Града людей, то она может прибегнуть к атомной войне, к которой она вообще-то не стремится и после которой любой из немногих уцелевших городов сможет «воссиять» лишь среди собственных руин. По законам истории, которую так беззаветно боготворила мировая революция, сама она неизбежно будет отдана во власть полиции или бомбы. И это навязывает революции дополнительное противоречие. Если она принесет в жертву добродетель и мораль, если она использует все средства, непременно оправдывая их поставленной высокой целью, то это может быть приемлемо лишь при том условии, что цель обязательно будет достигнута и вероятность этого достаточно велика. Но мир, вооруженный до зубов и бесконечно сохраняющий диктатуру, тем самым напрочь отрицает эту цель. А угроза войны делает эту цель практически недостижимой. Одним из непременных условий революции ХХ века является пространственное расширение мировой Империи, но и эта неизбежность подбрасывает ей еще одну дилемму: стремиться к новым принципам или отказаться от мира и справедливости, за которые революция изначально боролась». А. Камю
«Ученый, по крайней мере второстепенный, большею частью поставлен материальными условиями своей жизни в необходимость искать лишь второстепенных ближайших причин («Лучча синиця в жменi, нiж журавель в небi»). Если у него есть достаток и досуг, он делает то же, потому что, оставаясь в привычной колее, мысль его достигает более ценных продуктов на научном рынке. Искусственно влиять на ученых приманками - понижать ценность продуктов их мысли. С течением времени человек все глубже врезывается в свою колею. Одно лекарство - смерть и смена поколений; в применении к формирующемуся поколению - обучение. Цель дидактики - изыскать, что при данном состоянии наук может наиболее содействовать универсальности мысли, привычке к высшему достижению духа, что может сообщить наиболее возвышенную точку зрения на мир». А. Потебня



Над пробуждающейся от зимней спячки тундрой кружила прекрасная птица.
Казалось, утренняя заря отдала свои краски ее оперению, которое в лучах восходящего солнца играло всеми оттенками розового цвета.
- Какая прекрасная птица! - восхищенно выдохнул Глеб, следя глазами за причудливым полетом сказочной птицы.
- А главное, редкая... - произнес у него за спиной приглушенный голос.
Глеб обернулся и увидел старика в теплой меховой малице.
- Это розовая чайка... - сказал старик, провожая взглядом розовую, как мечта, птицу. - Встреча с ней сулит тому, кто ее увидел, или великую удачу, или лютую погибель... И никогда не знаешь наперед, что именно принесет тебе эта встреча... Только очень мужественный человек, которому неведомо чувство страха, способен отправиться на поиски розовой птицы счастья, потому что искать розовую птицу счастья - все равно, что искать смерти...
Старик мягко и неспешно заскользил на широких лыжах по снегу, и Глеб из любопытства последовал за ним.
Вскоре они вышли к большому стойбищу.
Старик снял лыжи, вынес из яранги бубен и, ритмично ударяя в обтягивавшую его кожу, закружился вокруг костра в древнем танце.
- Сегодня над нашим стойбищем пролетела розовая чайка! - громко и радостно пел он, и, заслышав удары бубна, спешили к костру мужчины, женщины и дети. - Она летела низко-низко, так что можно было различить каждое перышко ее оперения, подобного утренней заре! Она летела по солнцу! Она звала нас за собой! Я не знаю, что ждет нас там: много сочного ягеля для наших оленей, много рыбы и мяса для нас, или голодная, злая смерть! Но розовая птица счастья пролетела сегодня над нашим стойбищем и позвала нас за собой! И только вам решать: идти ли вслед за ней или остаться! Выбирайте сами: счастье или покой, надежда или уверенность, удача или смерть!
Мужчины нерешительно переминались с ноги на ногу, посматривали исподтишка на соседа, и лишь несколько самых отчаянных сразу направились сниматься с насиженного места ради погони за неуловимой и обманчивой птицей счастья.
- Розовая птица счастья полетела на юг... - прошептал Глеб и быстро зашагал навстречу бледно-розовому светилу, неподвижно висевшему над самой кромкой горизонта.


«Большинство народных поговорок рекомендуют умеренность и аккуратность как высшие добродетели, наилучше обеспечивающие человеку счастливое и спокойное существование. Не гонись за журавлем в небе, а бери синицу - только в руки. А между тем, человеческая жизнь, руководимая не поговорками и изречениями мудрецов, а такая, какой она была во все времена и у всех народов, представляется именно вечной, неустанной погоней за недающимся в руки счастьем, этим журавлем в небе, от которого нас так предостерегали всегда моралисты. От синиц с отвращением бегут, хотя их насильно почти суют всем в руки... Наоборот, человек, такой, каким создала его природа, за мгновение счастья, за призрак счастья готов принять целые годы страдания и великого несчастья. В таких случаях он забывает всякие расчеты, всякий счет и идет вперед к неизвестности, часто на верную гибель». Л. Шестов
«Самый верный и едва ли не единственный способ стать счастливым - это вообразить себя таким». В. Ключевский
«Счастье нужно встречать случайно и с лета. Счастье - это такой редкий случай!» К. Чапек
«Все прекрасное столь же трудно, как и редко». Б. Спиноза
«Идти на поиски судьбы не то же ли, что идти на поиски человеческих печалей? Нет судьбы радости, нет звезды счастья. Та, которую так называют, есть лишь звезда выжидающая». М. Метерлинк
«Для счастья требуется столько же мужества, сколько и для горя». М. Метерлинк
«Возможное поистине содержит в себе все возможности, а следовательно, и все заблуждения, которые, по сути, сводятся к двум. Одно принимает вид желания, ностальгии, тогда как другое - воображаемой меланхолии (надежды, страха или тоски). Как тот рыцарь, о котором твердят легенды, который внезапно увидел редкую птицу и упрямо последовал за нею, полагая вначале, что ее нетрудно поймать... Однако птица всегда ускользает к приходу ночи, а рыцарь, оказавшись вдали от своих, не может уже в своем одиночестве отыскать дороги, - таково же возможное желание. Вместо того, чтобы перенести возможное в необходимость, желание преследует его, пока не собьется с дороги, ведущей к самому себе. В меланхолии противоположное поступает таким же образом. Человек, пораженный меланхолической любовью, занят преследованием возможного своей тоски, а оно в конце концов уводит этого человека от самого себя и приводит его к гибели в такой тоске, то есть в самой этой крайности, где он столь боялся погибнуть». С. Кьеркегор
«Идеалы о курице к воскресному обеду и всеобщем счастии выдумывались всегда учителями, учеными людьми. Оттого, вероятно, они никогда и не будут осуществлены, хотя оптимисты и полагают, что их царство близко. Уже то обстоятельство, что стали возможны новые учителя, проповедующие любовь к страданию и возвещающие, что лучшие из людей должны погибнуть, ибо им будет все хуже и хуже, показывает, что розовые надежды позитивистов, материалистов и идеалистов были только детскими грезами. Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства и, по-видимому, настало время не отрицать страдания, как некую фиктивную действительность, от которой можно, как крестом от черта, избавиться магическим словом «ее не должно быть», а принять их, признать и, быть может, наконец, понять. Наука наша до сих пор умела только отворачиваться от всего страшного в жизни, будто бы его совсем не существовало, и противопоставлять ему идеалы, как будто бы идеалы и есть настоящая реальность. Для «интеллигенции» наступило трудное время. Прежде она плакала над страдающим народом, взывала к справедливости и, кстати, не имея на это никаких прав, обещала иные порядки, и радовалась своей готовности и своему искусству притворяться и лгать, видя в этом исключительно нравственное качество. Теперь к ней предъявлено новое требование. Не наукой, конечно, - наука ведь создавалась учеными и требовала лишь того, что ученым было легче всего исполнить. Теперь жизнь явилась к нам с своими требованиями. Она об идеалах и не вспоминает. С загадочной суровостью она своим немым языком говорит нам нечто такое, чего мы никогда не слышали, чего мы и не подозревали... Нам будет все хуже и хуже. Наши расчеты не оправдались. Не у поселян будет к воскресному обеду курица, а у нас отнимут все и материальные, и духовные блага, которыми нас одарила наука. И лишь тогда, когда не останется ни действительных, ни воображаемых надежд найти спасение под гостеприимным кровом позитивистического или идеалистического учения, люди покинут свои вечные мечты и выйдут из той полутьмы ограниченных горизонтов, которая до сих пор называлась громким именем истины, хотя знаменовала собой лишь безграничный страх консервативной человеческой натуры пред той таинственной неизвестностью, которая называется трагедией». Л. Шестов
«На свете достаточно людей, которые вольны грациозно и беззаботно отдаваться своим влечениям, но они не делают этого из страха перед воображаемой «злой сущностью» природы! Оттого и повелось, что среди людей так мало осталось благородства: признаком его всегда будет отсутствие страха перед собою, когда мы не ждем от себя ничего постыдного, когда летим, очертя голову, куда нас влечет, - нас, свободнорожденных птиц! Куда бы мы ни прилетели, вокруг нас всегда будет вольно и солнечно». Ф. Ницше


- Ван Ли? - переспросил хозяин чайной и что-то неуловимо дрогнуло в его бесстрастном лице. - Очень сожалею, но мне незнаком человек с этим именем.
Танаис взяла порцию риса и села за столик в углу.
В чайную медленно вошел невысокого роста худощавый мужчина средних лет, и Танаис обратила внимание на то, что при его появлении посетители словно бы сразу уменьшились в размерах и заторопились к выходу. Не прошло и минуты, как в чайной остались только хозяин, Танаис и этот незнакомец.
Хозяин чайной суетливо поставил перед незнакомцем тарелку с рисом и бутыль вина и поспешно скрылся за ширмой.
Танаис взяла свою чашку и пересела за столик незнакомца.
- Меня зовут Танаис. А ты, вероятно, и есть тот самый Ван Ли, что внушает ужас всем жителям империи Син?
Мужчина поднял к ней плоское, широкоскулое лицо и улыбнулся.
- Хочешь познакомиться поближе?
- Всегда приятно иметь дело с сильным противником, а ты, по слухам, самый сильный боец империи Син.
- Хочешь проверить? Считаешь себя очень крутым?
- Думаю, по крутизне с тобой может соперничать только гора Гунгашань.
- Вероятно, ты брал уроки ушу в Шаолине?
- Совершенно верно.
- Монахи Шаолиня - лучшие воины в Поднебесной. Но они брали уроки ушу у меня. Я - даос. Я могу управлять временем по своему желанию. Я могу ускорять его или замедлять, как мне вздумается. Поэтому меня невозможно победить.
- Ушу учит добру и справедливости. Почему же ты, достигший совершенства в ушу, обратил свое искусство на служение злу?
- Смотря, что понимать под добром и злом. Добро - то, что хорошо для меня. Зло - то, что хорошо для другого. Такая точка зрения тоже ведь имеет право на существование, не так ли?
- Сила обязывает.
- Сила обязывает только того, кто ее не имеет.
- На сильного всегда найдется более сильный.
- Ты не себя имеешь в виду? - насмешливо спросил Ван Ли, и в следующий миг Танаис почувствовала, что вместе со стулом падает на пол. Ей показалось, что сразу тысяча сильных противников обрушилась на нее со всех сторон одновременно. Ван Ли был везде и нигде. Она не видела его, а только ощущала его удары. Вся премудрость ушу, преподанная ей в Шаолине, оказалась бесполезной и тщетной перед мастерством Ван Ли. Он избивал ее, как беспомощного слабого ребенка, и ей нечего было противопоставить его силе. Боль от ударов была страшной, и только бессмертие спасало Танаис от бесславной гибели под кулаками Ван Ли.
Внезапно град ударов прекратился, и Танаис увидела, наконец, своего противника.
- Монахи Шаолиня - просто младенцы по сравнению с тобой, - с неподдельным уважением произнес Ван Ли. - Вдвоем мы покорили бы весь мир.
- Между нами невозможен союз, ни даже кратковременное перемирие.
И Танаис превратилась в воду, мягко струящуюся среди зеленых берегов и неискаженно отражающую все предметы и явления окружающего мира. Она отражала все перемещения Ван Ли, она слилась с ним в одно целое, и он уже не мог застать ее врасплох. Она стала водой, и кулак Ван Ли уже не мог причинить ей вреда, она ускользала от него, и он не мог ее удержать. И когда он совершил ошибку, одну-единственную, совсем крошечную ошибку, вода стала пламенем, и его длинный, упругий язык молниеносно лизнул лицо Ван Ли. И спокойная прозрачная вода отразила в себе, как голова разбойника оторвалась от шеи, пролетела до стены и, ударившись о нее, раскололась на части, как спелый арбуз. А тело, беспомощно взмахнув руками, медленно и плавно осело на пол чайной.
Из-за ширмы выскочил хозяин чайной, а вслед за ним почти все взрослое население поселка. Обступив Танаис со всех сторон, они принялись безостановочно кланяться, прижимая к груди сложенные домиком ладони.
- Мы бессильны выразить вам свою признательность за избавление от Ван Ли! Мы постараемся исполнить любое ваше желание!
- Нет ли среди вас мудреца, способного предвидеть будущее? - спросила Танаис.
- Среди нас - нет, но мы отведем вас к прорицателю Чэну. Он живет совсем рядом.
Предсказатель оказался худым стариком с белой косичкой и седыми усами, тонкими прядками свисавшими к голому подбородку.
- Я ждал тебя, - сказал он, едва Танаис переступила порог его фанзы.
- Тогда скажи, куда мне идти?
- Кто посмеет предписывать победителю Ван Ли, каким путем ему надлежит идти? Но если тебе угодно встретить человека, которого ты разыскиваешь, следуй на север, прямо на север. Он - там.


«Знай же, что в последние дни настанут времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержаны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщены, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйся». Апостол Павел, II послание к Тимофею, 3:1-5
«Тот век произвел на свет людей, мощью рук, быстротою ног и силою тела превосходивших, по-видимому, обычные человеческие возможности, людей неутомимых, но свои природные преимущества не обращавших ни на что полезное или доброе; напротив, они наслаждались своим наглым буйством, давали выход своим силам в дикости и свирепстве, в убийстве и расправе над любым встречным и, считая, что большею частью смертные хвалят совесть, справедливость и человечность, лишь не решаясь сами чинить насилие и страшась им подвергнуться, были уверены, что ни одно из этих качеств не подобает тем, кто превосходит мощью других». Плутарх
«Где же находится независимое не-Я нашего противника или его вещь в себе, которая должна была бы быть доказана с помощью такой аргументации? Очевидно, в одно и то же время и нигде, и повсюду. Она есть в наличности лишь постольку, поскольку мы ее не имеем; но она улетучивается, как только мы хотим ее уловить. Вещь в себе есть нечто для Я, и, стало быть, в Я включается то, что не должно иметь места в Я; следовательно, мы имеем здесь нечто противоречивое, что тем не менее должно быть положено в основание нашего философствования и всех действий конечного духа, хотя это не сознавалось, равно как и заключающееся здесь противоречие. На этом отношении вещи в себе к Я основывается весь механизм человеческого духа, а равно и всех конченых духов. Хотя изменить это означало бы хотеть уничтожить всякое сознание, а вместе с ним и всякое существование». И. Г. Фихте
«Цзы Чжан спросил:
- А что такое «четыре зла»?
Учитель ответил:
- Не наставлять, а убивать; это значит быть угнетателем. Не удерживать, а попустительствовать; это значит быть распущенным. Не давать указаний, а потом подгонять; это значит быть разбойником. Людям дают, что им нужно. Давать меньше, чем нужно, а брать больше, чем нужно; это значит быть представителем власти». «Луньюй», гл. ХХ, 1
«Когда люди потеряли тао, они приобрели добродетель; потеряв добродетель, они приобрели человеколюбие; потеряв человеколюбие, они приобрели справедливость; потеряв справедливость, приобрели вежливость; теряя вежливость, приобретают насилие». «Лао-Цзы», XXXVIII
«Нигилистическая и хулиганская анархия есть страшное зло, неведомое органическим периодам народной жизни. Появление у нас максималистов, анархистов-индивидуалистов и т. п. есть показатель того, что революция перешла в разложение, в уголовную анархию. Этот безобразный душевный уклад создается лишь в переходные, критические периоды, когда помрачается всякая святыня, когда старое сделалось ложью и мертвечиной, а ничему новому еще не поклонились. Хаотическая анархия восстает не против ложной, насильственной иерархии, основанной на подложных ценностях (это восстание есть правда анархизма), а против иерархии подлинной, божественной, основанной на внутренней природе индивидуальностей и их назначении в мире, против самого благородного человеческого чувства - обожения высшего. Ведь на свободном поклонении высшему и удивлении перед ним основана вся человеческая культура, всякое творческое движение вверх. Хулиганский анархизм освобождает от самой идеи высшего, от всякого благоговения перед ценностью, он признает лишь самолюбие и самообожание, разрушая тем самым идею личности». Н. Бердяев
«Это, кажется, варьянт знаменитого изречения того кафра или готтентота, который говорил миссионеру, что он отлично понимает разницу между добром и злом: добро – это когда я уведу чужих жен и коров, а зло – когда у меня уведут моих». В. Соловьев
«Над каждым человеком всегда есть человек». М. Штирнер
«Неважно, кто сильней, - важно, кто прав». Г. К. Честертон
«Физическое воздействие на другого человека, против его согласия и в знак решительно волевого сопротивления его духовно неодобряемому, внешнему поведению, может оказываться единственным, духовно-точным и духовно-искренним словом общения между людьми. И притом так, что это воздействие, душевно напрягая и потрясая обоих и формулируя их духовное расхождение и борьбу на языке физической силы, отнюдь не становится враждебным ни верно понятой духовности человека, ни верно понятой любви. Духовно здоровый человек не может не возмущаться при виде внутренно торжествующего и внешне изливающегося зла; он не может не чувствовать, что несопротивление ему есть не только попущение, и одобрение, и молчаливое одобрение, но и соучастие в его поступке; считая злодея по совести - буйным очагом противодуховности и видя тщету духовного и словесного понуждения, он не может, не смеет, не должен воздерживаться от внешнего пресечения. Ибо тело человека не выше его души и не священнее его духа; оно совсем не есть неприкосновенное святилище злобы или неприступное убежище порочных страстей. Тело злодея есть его орудие, его орган; оно не отдельно от него; он в нем присутствует, он в него влит и через него изливает себя в мир. Его тело есть территория его злобы, и эта духовно опустошенная территория отнюдь не экстерриториальна для чужого духа. Благоговейный трепет перед телом злодея, не трепещущего перед лицом Божиим, противоестественен: это моральный предрассудок, духовное малодушие, безволие, сентиментальное суеверие». И. Ильин
«Сильный человек не боится врагов, зато боится друзей. Повергая одним ударом врага, он не чувствует никакого огорчения, но невольно ранить друга боится, как женщина. Слабый не боится друзей, зато боится врагов. И поэтому в каждом видит врага». А. Рюноскэ



Старик с седой косичкой сидел, подобрав под себя ноги, и созерцал камни, лежащие в строго продуманном порядке.
Артакс перешел через вьющийся между камней ручей по непрочному на вид бамбуковому мостику и остановился перед стариком.
- Простите, уважаемый, что отвлекаю вас от вашего занятия, но не могли бы вы ответить на мой вопрос?
Старик поднялся и вежливо поклонился, прижав ладони к бедрам.
- Слушаю, чужеземец.
- Мне еще не доводилось бывать в такой удивительной и загадочной стране, как эта, хотя я немало путешествовал по свету. Я бы хотел побольше узнать о здешних обычаях и нравах, и вы показались мне наиболее подходящим для этой цели человеком.
- Я никогда не путешествовал, и мне трудно судить о том, что есть у меня на родине, чего нет в других странах.
- Ну вот хотя бы эти камни... Мне показалось, вы молились, глядя на них...
- Я не молился. Я размышлял, - с достоинством ответил старик. - Неужели я был похож на дикаря, поклоняющегося каменным идолам? Эти камни помогают сосредоточиться и проникнуть в суть вещей. В их взаимном расположении зашифрованы понятия Вечности, Бога, Истины, человека, но для непосвященных они представляют собой книгу за семью печатями. Многие поколения ниппонских мудрецов размышляли о жизни и судьбе, прежде чем был создан сад камней, где для каждого камня отведено строго определенное место. В расположении камней нет ничего случайного и непродуманного, и тому, кто знает язык камней, этот сад поведает много великих тайн... Но не только камни, а и цветы, и деревья имеют свой язык, и каждый житель острова с детства начинает изучать искусство икебаны. Во взаимном расположении и выборе растений заключена глубокая философия, а бонсэй, помимо прочего, учит нас терпению, трудолюбию, вниманию и спокойствию.
- Это кто?
- Это не кто, а что. Бонсэй - так называется у нас искусство выращивать карликовые деревья в цветочных горшках. От настоящих деревьев их отличает только размер. У нас очень маленькая страна и еще меньше плодородной почвы. Мы не можем позволить себе роскошь отводить под парки большие участки земли. Но мы любим природу, и мы научились создавать парки в своем собственном доме. Если угодно, я покажу вам свой парк. Он занимает в моем доме совсем небольшой уголок, но в нем есть сосны, кедры и даже дубы.
Артакс выразил горячее желание взглянуть на это чудо и вслед за стариком зашагал к видневшемуся среди деревьев строению с плоской крышей.
Внезапно путь им преградили двое мужчин, одетых в черное так, что незакрытыми оставались только глаза, и напали на старика. Сверкнули мечи, но прежде чем Артакс успел вмешаться, оба нападавших уже лежали на земле, а старик как ни в чем не бывало продолжил свой путь.
Артакс последовал за ним, но, отойдя на некоторое расстояние, оглянулся.
Один из нападавших стоял на коленях, а за его спиной, занеся над ним обнаженный меч причудливой формы, стоял второй. Тот, что стоял на коленях, сделал быстрое движение прижатой к животу правой рукой, и на его одежде появилась зигзагообразная красная черта. Одновременно с этим стоявший позади взмахнул мечом, и голова коленопреклоненного покатилась по траве, а тело безвольно упало на землю. Продолжая движение, меч вспорол живот своего владельца снизу вверх и справа налево. Из разреза брызнула кровь и показались внутренности.
Артакс не стал долее смотреть и, догнав старика уже возле дома, воскликнул:
- В жизни не видел ничего подобного! У меня даже мелькнула мысль, что я сошел с ума!
Старик молча предложил своему гостю сесть за стол, а сам стал заваривать чай. Когда напиток был приготовлен по всем правилам искусства, старик разлил его в чашечки из тончайшего полупрозрачного фарфора и с поклоном предложил одну из них гостю.
Они сделали несколько глотков, прежде чем старик заговорил.
- У меня есть враг. Он слишком слаб, чтобы справиться со мной, и поэтому он нанял двух ниндзя, профессиональных убийц. Ниндзя воспитываются для этого ремесла едва ли не с момента рождения. Ниндзя может бежать быстрее лошади, ходить по стене, становиться невидимым, пользоваться всеми видами оружия, включая самое страшное из них - собственное тело. Он зарабатывает на жизнь тем, что отнимает чужую. Но если ниндзя берет плату и не может убить намеченную жертву, он убивает себя. Таков неписанный кодекс чести наемных убийц. Есть еще кодекс чести самураев, которые мало чем отличаются от ниндзя. Они также продают свой меч и свою руку любому, кто может им заплатить. Бусидо говорит, что самурай, не выполнивший волю сегуна, должен совершить харакири. Он собственноручно вспарывает свой живот, а лучший друг, чтобы сократить его мучения, в тот же самый миг отрубает ему голову. Не раньше и не позже. Это вопрос чести.
- Вы сказали, что ниндзя может все, и, однако, два ниндзя не сумели вас одолеть.
- Потому что я владею секретными приемами айкидо. Ниндзя безупречно владеют боевым искусством, но против айкидо оно бессильно, ибо айкидо - это искусство обращать силу нападающего против него самого. Следовательно, чем сильнее нападающий, тем хуже для него.
- Расскажите об этом подробнее, - попросил Артакс.
- В древние времена ниппонские монахи не имели права носить оружие и часто гибли от рук разбойников, поэтому для самозащиты им пришлось разработать систему приемов, позволявшую противостоять вооруженному противнику и даже побеждать его. Это искусство получило название карате. Из монастырей секреты карате распространились среди простых людей. Чтобы сохранить свое преимущество, военная знать создала собственную систему приемов и контрприемов, которую и назвали айкидо. Секреты айкидо передаются от отца к сыну, поэтому совершенно исключено, что они попадут к простолюдинам. Идея айкидо состоит в том, чтобы, используя силу противника, вывести его из равновесия и обезвредить, не нанося ему по возможности тяжких телесных повреждений. Карате использует силу тела и воли. Айкидо использует силу разума и духа. Поэтому знаток айкидо всегда одержит победу над каратеком, как бы ловок и силен он ни был. Приемы айкидо хороши тем, что их невозможно использовать для нападения. Пока противник не нападает, знаток айкидо не может причинить ему никакого вреда. Но, даже защищаясь, знаток айкидо не наносит телесного ущерба противнику, так как в айкидо отсутствуют удары, зажимы и захваты.
- Если я попрошу вас научить меня этому удивительному виду единоборства, вы ответите отказом? - спросил Артакс.
Старик молча наклонил голову.
- А если я нападу на вас?
- Не думаю, что вы способны на такую низость.
- Поверьте, айкидо необходимо мне для того, чтоб вразумлять особенно воинственных людей, не причиняя им вреда.
Старик несколько мгновений смотрел в глаза Артакса, потом медленно поднялся и сделал рукою жест, который Артакс истолковал, как предложение напасть.
Он шагнул вперед и занес кулак для удара, но в следующий миг уже лежал вниз лицом на татами, не успев толком понять, что же произошло.
- Ваша сила обернулась против вас. Я только немного помог ей изменить направление. И это не стоило мне никаких усилий, ибо сила самоуверенна. Вы чересчур понадеялись на свою молодость и физическое превосходство и не учли моего опыта и знаний. За что и поплатились. Никогда не недооценивайте противника. Вот вам первая заповедь айкидо.
Артакс молнией бросился на старика и пропахал носом до стены.
- Вы погорячились и перестали контролировать себя. Неудача разозлила вас и помутила ваш ум. Никогда не позволяйте чувствам возобладать над вашим разумом. Вот вам вторая заповедь айкидо.
Артакс предпринял еще одну бесславную попытку справиться со стариком и, лежа на спине, выслушал следующее наставление:
- Вы испытываете ненависть и стремитесь уничтожить врага любой ценой. Никогда не рассматривайте противника как врага. Напротив, старайтесь его полюбить. Когда любишь, легче понять другого человека и предугадать его намерения. Вот вам третья заповедь айкидо.
Артакс призвал на помощь всю свою силу, ловкость и самообладание, но и это не помогло ему справиться со стариком.
- Сейчас я мог одним движением сломать вам шею. Но это противоречит моему убеждению в святости всего живого. Ни при каких обстоятельствах не причиняйте вреда своему противнику. Вот вам четвертая и последняя заповедь айкидо.
Артакс встал и, прижав ладони к бедрам, поклонился.
- Благодарю вас, учитель. Я никогда не забуду вашего урока. Прощайте.
- Прощайте, - ответил старик и тоже поклонился.
Артакс спустился с открытой терассы, где проходил урок айкидо, и зашагал по вьющейся среди кустов тропинке к шумевшему где-то совсем близко океану, при каждом шаге ощущая, как бьется о бедро невидимый меч, подаренный старым ниппонцем.


«Хорошие люди бьют плохого человека - так нужно. Хорошие люди бьют хорошего человека - это недоразумение. Плохие люди бьют плохого человека - это хорошо. Плохие люди бьют хорошего человека - он только выйдет из этого испытания окрепшим». Мао Цзэдун
«Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им не удается, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею?» Ф. Ницше
«Тот, кто умеет побеждать врага, не вступает с ним в схватку». «Даодэцзин»
«Ненасилие – могущественное и верное оружие. Это уникальное оружие, которое побеждает, не нанося ран. Это исцеляющий меч». М. Л. Кинг
«Неведомая ширь земного шара притягивает к себе. Взоры обращаются к Азии и Африке, к древним колыбелям культуры. Обратное движение с Запада на Восток, по-видимому, является внутренне неизбежной диалектикой европейской культуры. В замкнутой и самодовлеющей европейской культуре есть роковой уклон к предельному насыщению, к иссяканию, к закату. И она неизбежно должна искать движения за свои пределы, в ширь и даль». Н. Бердяев
«Третий Завет родится от органического соединения мистической истины Востока с утонченными плодами культуры Запада и с западной активностью. Христос на Западе, в католичестве, был объектом, к Нему тянулся человек; на Востоке, в православии Христос был субъектом, внутренним фактом». Н. Бердяев
«Закат чисто европейской культуры будет восходом солнца на Востоке. Загадочное выражение лиц древних народов Востока, которое так поражает нас, европейцев, должно быть когда-нибудь разгадано на каком-то перевале истории. От этого загадочного взгляда древних рас Европе не удастся отделаться, некуда уйти. Европа не только должна нести свою культуру в Азию и Африку, но должна и что-то получить из древней колыбели культуры». Н. Бердяев


Закат тихо угасал, окрашивая легкие перистые облака во все оттенки алого и золотого.
В окнах маленького хуторка, затерянного среди бескрайних степей, зажегся приветливый огонек, и Любовь остановила уставшего Вихря возле невысокого плетня.
На стук дверь открыл седой, но моложавый старик. От его опрятной и осанистой фигуры веяло покоем и умиротворением.
- Дозвольте у вас переночевать, - попросила Любовь.
- Входите, милая девушка. В этом доме всегда рады таким гостям.
Вслед за хозяином Любовь вошла в небольшую чистую горенку, и ее охватило такое чувство, словно после многолетних скитаний она возвратилась под родительский кров.
Неяркое пламя лампады освещало простое убранство горницы, но взгляд девушки скользнул по нему, не задержавшись ни на чем, и остановился на лице хозяйки.
У нее была морщинистая кожа, но сразу было видно, что морщины эти появились от смеха, а не от плача; у нее были выцветшие глаза, но было видно, что поблекли они не от слез, а от времени; у нее были натруженные руки, но это вызывало не жалость, а уважение.
- У нас гостья, драгоценная Бавкида, - сказал старик, и, по тому, как он это произнес, Любви стало ясно, что точно также он обращается к своей супруге и в отсутствие свидетелей.
- Я рада, добрый Филемон, - ответила старушка. И они обменялись долгим взглядом, который не имел никакого отношения к их словам. В нем светилась такая чистая, безгрешная и святая любовь, какая возможна только между ангелами на небесах, но какой никогда не бывает меж людьми на земле.
- Садитесь, милая девушка, куда вам больше нравится, и отужинайте с нами, чем Бог послал.
Любовь села на лавку, и старушка положила ей на тарелку нехитрую снедь, приговаривая:
- Скушайте пирожок, милая девушка. Таких пирожков вам не случалось едать и у родной матушки. А к пирожку позвольте вам налить горячего бульончика. А вот бульбочка, да какая рассыпчатая! Кушайте, девушка, не стесняйтесь!
Потом она стала накладывать еду на тарелку Филемона, приговаривая своим негромким приятным голосом:
- А вот, дорогой Филемон, ваши любимые пирожки с капустной начинкой, а к пирожкам куриный бульончик, а к бульончику бульбочка...
- Не хлопочите так, любезная Бавкида. Сердечно благодарю вас за вашу заботу, но осмелюсь заметить, что вам и самой следовало бы покушать.
- Не беспокойтесь обо мне, любезный Филемон. Сейчас я покушаю вместе с вами.
Старушка села за стол и положила на свою тарелку пару картофелин.
- Драгоценная Бавкида, вы очень мало кушаете последнее время. Не скрою от вас, как это меня тревожит и огорчает.
- Да много ли нам с вами надо, любезный Филемон? Мы свое доживаем... Не бедствуем, не голодаем - и слава Богу... Особых разносолов отродясь не едали, но и за кусок хлеба никому не кланялись. А это не так уж мало... Это молодым хочется кушать побольше да повкуснее... - заметив, что Любовь при этих словах едва не подавилась кусоком, старушка поспешно добавила. - Вы кушайте, милая девушка! Я ведь не в укор, не в попрек это сказала! Молодым сила нужна, чтобы жить, потому и кушают они поболее, чем старые старики вроде нас... У стариков тело-то совсем маленькое, съеживается с годами-то, зато душа становится непомерно велика... А душу бульбочкой не накормишь. Ей другая пища нужна... Позвольте, милая девушка, еще вам подложить... Вот ножка куриная, очень вкусная.
Любовь улыбкой поблагодарила хозяйку за заботу и с аппетитом приступила к ножке.
- И мы когда-то были молоды, верно, любезный Филемон? Правда, сейчас в это трудно поверить, ну так что ж? Никто ведь не молодеет... Мы хорошую жизнь прожили... Вот только деток не дал Господь...
- Вы правы, несравненная Бавкида... Жизнь мы прожили, как дай Бог каждому... В любви и согласии...
Старик положил ладонь на локоть старушки, и они посмотрели друг на друга долгим, нежным взглядом и улыбнулись каким-то своим общим воспоминаниям.
И, понимая, что этот взгляд и эта улыбка не предназначены для посторонних, Любовь целомудренно опустила глаза в пол.
Она протянула руку, наощупь выбрала крупное, спелое яблоко и, надкусив, стала медленно жевать.
Молчание старичков затягивалось.
Любовь почувствовала себя лишней в этой горенке, но не знала, как уйти, не обидев хозяев.
Наконец, она не выдержала и украдкой взглянула на сидевших рядом старичков.
И сразу угадала причину столь продолжительного молчания.
Они сидели все в той же позе. Ладонь Филемона покоилась на локте Бавкиды, взгляды были устремлены друг на друга, и на губах навечно застыла нежная полуулыбка.
Любовь тихо положила надкушенное яблоко на стол.
- Какая чудесная любовь... И какая чудесная жизнь... И какая чудесная смерть...


«У тебя нет слов, чтобы рассказать мне, что ты видишь, но то, что ты со мной, вполне доказывает мне, что закат может быть прекраснее рассвета. С тех пор как я встретила тебя, мой возраст стал для меня землей обетованной, где вера и надежда идут рука об руку с любовью». К. Дерки
«Если бы человек сверх своей животной природы был только существом социально-нравственным, то из этих двух противоборствующих элементов - одинаково для него естественных - окончательное торжество оставалось бы за первым. Социально-нравственный закон и его основная объективация - семья вводят животную природу человека в границы, необходимые для родового прогресса, они упорядочивают смертную жизнь, но не открывают пути бессмертия. Индивидуальное существо так же истощается и умирает в социально-нравственном порядке жизни, как если бы оно оставалось исключительно под законом жизни животной. Слон и ворон оказываются даже значительно долговечнее самого добродетельного и аккуратного человека. Но в человеке кроме животной природы и социально-нравственного закона есть еще третье, высшее начало - духовное, мистическое или божественное. Оно и здесь, в области любви и половых отношений, есть тот «камень, его же небрегоша зиждущии» и «той бысть во главу угла». Прежде физиологического соединения в животной природе, которое ведет к смерти, и прежде законного союза в порядке социально-нравственном, который от смерти не спасает, должно быть соединение в Боге, которое ведет к бессмертию, потому что не ограничивает только смертную жизнь природы человеческим законом, а перерождает ее вечною и нетленною силой благодати. Этот третий, а в истинном порядке - первый элемент с присущими ему требованиями совершенно естествен для человека в его целости как существа, причастного высшему божественному началу и посредующего между ним и миром. А два низших элемента - животная природа и социальный закон, становятся противоестественными, когда берутся отдельно от высшего и полагаются вместо него. В области половой любви противоестественно для человека не только всякое беспорядочное, лишенное высшего, духовного освящения удовлетворение чувственных потребностей наподобие животных, но так же недостойны человека и противоестественны и те союзы между лицами разного пола, которые заключаются и поддерживаются только на основании гражданского закона, исключительно для целей морально-общественных, с устранением или при бездействии собственно духовного, мистического начала в человеке. Но именно такая противоестественная, с точки зрения цельного человеческого существа, перестановка этих отношений и господствует в нашей жизни и признается нормальной, и все осуждение переносится на несчастных психопатов любви, которые только доводят до смешных, безобразных, иногда отвратительных, но большею частию безвредных сравнительно крайностей это самое общепризнанное и господствующее извращение». В. Соловьев
«Как в старости человек вспоминает свою юность и справляет праздники воспоминания, так и отношение человечества к искусству будет скоро трогательным воспоминанием о радостях юности. Быть может, никогда еще прежде искусство не воспринималось так глубоко и интимно, как теперь, когда его, по-видимому, окружает магия смерти». Ф. Ницше
«Но не хочу, о други, умирать,
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю - мне будет наслажденье
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной». А. Пушкин
«О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней.
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность.
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность». Ф. Тютчев
«Бессмертная любовь, рождаясь вновь,
Нам неизбежно кажется другою.
Морщин не знает вечная любовь
И старость делает своим слугою.
И там ее рожденье, где молва
И время говорят: любовь мертва». В. Шекспир
«Морщины – это просто указание на то место, где часто бывала улыбка». М. Твен
«Любовь не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы». В. Шекспир
«Сердце любит до старости». О. Уайльд
«Не любит тот, кто любит не навек». Еврипид
«Любви все возрасты покорны,
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как грозы вешние полям.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Ужасен страсти мрачный след.
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг». А. Пушкин
«Великая любовь? Я думаю, это когда двое умеют всю свою жизнь... прожить вместе - преданно и верно». К. Чапек
«Настоящая любовь не та, что выдерживает долгие годы разлуки, а та, что выдерживает долгие годы близости». Х. Роуленд
«Оба старичка, по старинному обычаю старосветских помещиков, очень любили покушать». Н. Гоголь
«Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык, и при нем ненависть». Притчи, 15:17
«Жить значит быть любимым. Он жил или она жила - это значит только одно: его или ее много любили». В. Ключевский
«Они жили долго и счастливо, и умерли в один день». Из сказок
«С самого начала жизни и до последнего дня единственное чувство, которое имеет для нас значение, - это любовь». Д. Колвуд
«Если весь смысл любви в потомстве и высшая сила управляет любовными делами, то почему же вместо того, чтобы стараться о соединении любящих, она, напротив, как будто нарочно препятствует этому соединению, как будто ее задача именно в том, чтобы во что бы то ни стало отнять самую возможность потомства у истинных любовников: она заставляет их по роковому недоразумению закалываться в склепах, топит их в Геллеспонте и всякими другими способами доводит их до безвременной и бездетной кончины. А в тех редких случаях, когда сильная любовь не принимает трагического оборота, когда влюбленная пара счастливо доживает до старости, она все-таки остается бесплодною. Верное поэтическое чутье действительности заставило и Овидия и Гоголя лишить потомства Филимона и Бавкиду, Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну». В. Соловьев
«Неизбежность смерти и пустота нашей жизни совершенно несовместимы с тем повышенным утверждением индивидуальности своей или другого, которое заключается в чувстве любви. Это чувство, если оно сильно и вполне сознательно, не может примириться с уверенностью в предстоящем одряхлении и смерти любимого лица и своей собственной. Между тем тот несомненный факт, что все люди всегда умирали и умирают, всеми или почти всеми принимается за безусловно непреложный закон (так что даже в формальной логике принято пользоваться этой уверенностью для составления образцового силлогизма: «Все люди смертны; Кай человек; следовательно, Кай смертен».) Многие, правда, верят в бессмертие души; но именно чувство любви лучше всего показывает недостаточность этой отвлеченной веры. Бесплотный дух есть не человек, а ангел; но мы любим человека, целую человеческую индивидуальность, и если любовь есть начало просветления и одухотворения этой индивидуальности, то она необходимо требует сохранения ее как такой, требует вечной юности и бессмертия этого определенного человека, этого в телесном организме воплощенного живого духа. Ангел или чистый дух не нуждается в просветлении и одухотворении; просветляется и одухотворяется только плоть, и она есть необходимый предмет любви. Представлять себе можно что угодно, но любить можно только живое, конкретное, а любя его действительно, нельзя примириться с уверенностью в его разрушении. Но если неизбежность смерти несовмесима с истинной любовью, то бессмертие совершенно не совместимо с пустотой нашей жизни». В. Соловьев
«Вспомните тот день, когда вы без трепета встретили ваше первое молчание. Ужасный час настал, и оно предстало перед вашей душой. Вы видели, как оно выходило из бездны жизни, о которой не говорят, из глубины красоты и ужаса - и вы не ушли от него. То было при свидании, на пороге разлуки, среди великой радости, у одра смерти, на краю большого горя. Вспомните эти минуты, когда драгоценные камни становятся видимыми и заснувшая правда пробуждается, и скажите, не было ли тогда молчание необходимым, не была ли ласка врага, вечно преследуемого, божественной. Поцелуи горестного молчания, - ибо чаще всего молчание целует нас в горе - никогда не забываются; вот почему те, которые чаще знали его, выше других». М. Метерлинк
«О дивная, о благостная смерть!
О, если б нам столь сладостная смерть!» А. Навои
«Властолюбие: оно же заманчиво поднимается к чистым и одиноким и вверх к самодовлеющим вершинам, пылая, как любовь, заманчиво рисующая пурпурные блаженства на земных небесах». Ф. Ницше


Вар изучающе смотрел на стоявшего перед ним связанного мужчину. Он был худ и оборван, но горящие огнем глаза заставляли забыть о его затрапезном виде.
- Развяжите его и оставьте нас вдвоем, - приказал Вар стражникам и, когда они выполнили его приказание, предложил мужчине стул.
- Хочешь выпить? - спросил он, наливая вина в два кубка.
Мужчина облизал пересохшие губы, сглотнул и отрицательно помотал головой.
- Лучше принять яд от друга, чем вино - от врага.
- Мы видим друг друга впервые, когда же успел я удостоиться чести стать твоим врагом?
- Ты - враг свободы, следовательно, и мой.
- Так близко к сердцу принимаешь ты дело свободы? Что ж, я готов выслушать тебя, и если твои доводы окажутся достаточно убедительными, я предоставлю тебе возможность проповедовать твои взгляды среди моих подданных.
- Именно за это, больше, чем за все остальное, я и ненавижу тебя.
- Поясни свою мысль.
- Ты позволяешь высказывать только те взгляды, которые соответствуют твоему представлению об истине. Но ведь истина рождается в спорах. Как еще судить о предмете, если не позволив каждому свободно излагать свое мнение о нем? Однако ты согласен выслушивать лишь тех, чье мнение совпадает с твоим собственным. Берегись! Может случиться так, что твое мнение окажется единственным! Как узнаешь ты тогда, истинно оно или ложно?
- Меня не интересует истина. Истинно все, что приносит пользу государству. Все, что причиняет ему вред, ложно.
- Под государством ты подразумеваешь себя самого?
- К чему задавать вопросы, ответ на которые известен заранее?
- Значит, свои интересы ты ставишь превыше истины и народного блага?
- А ты можешь сказать, в чем заключается истина и в чем состоит народное благо?
- Не жди, что я отвечу «да». Потому что, сказав так, я уподоблюсь тебе. Общечеловеческая истина составляется из крошечных истин отдельных людей, и если хотя бы одному из них будет отказано в праве открыто и принародно изложить свою точку зрения, какой бы странной, нелепой и противоречащей общепринятым нормам она ни была, общая истина окажется неполной, ущербной, а стало быть, и неистинной.
- Даже если этот человек говорит: «Я полагаю, что наш мир прогнил насквозь и заслуживает уничтожения»?
- Любое мнение заслуживает того, чтобы его выслушали. Но это не означает, что с любым мнением нужно соглашаться. Спорьте с ним, не принимайте его, но не отказывайте ему в праве на существование, не боритесь с идеями путем насилия. Тот, кто пытается опровергнуть чужую точку зрения с помощью силы, не доказывает ничего, кроме собственного бессилия. Люди никогда не откажутся от права самостоятельно мыслить и составлять обо всем собственное суждение. Страхом наказания можно на какое-то время заткнуть им рот, но нельзя с помощью страха запретить им мыслить. Рано или поздно, как загнанная внутрь, но не излеченная болезнь, их мысли прорвутся наружу, и последствия этого будут ужасны.
- Ты пытаешься меня напугать?
- Сама мысль об этом кажется мне смешной. Нет, я всего лишь пытаюсь объяснить, что тот, кого боятся многие, многих должен опасаться. Сеющий страх - пожнет ненависть. Вступите с противником в спор и разбейте его доводы силой мысли, а не силой оружия! Дайте людям возможность самим разобраться, на чьей стороне правда, - и они пойдут за вами с открытыми глазами и по доброй воле!
- Я не могу тратить время на бесплодные разглагольствования. Что станется с армией, если, вместо того, чтоб исполнять приказы начальника, подчиненные примутся обсуждать их разумность и правомерность? Непослушание заразительно. Достаточно один раз оставить без последствий случай явного неповиновения, и он превратится в общее правило.
- Но, позволив какому-либо мнению стать господствующим, а тем более, единственным, вы подвергаетесь риску стать жертвой собственной лжи, ибо некому будет сказать вам правду.
- Проще сделать выбор между одной правдой и одной ложью, чем между одной правдой и множеством неправд. Ведь правда возможна только одна, а неправд столько же, сколько мнений. Чем больше мнений, тем труднее решить, какое же из них истинное.
- Чем больше мнений, тем больше вероятность того, что хотя бы одно из них окажется истинным, и трудно сделать выбор из одного предмета.
- Выбор - это хаос. А государству необходим порядок.
- Государству нужен порядок, а людям нужна истина.
- Людям нужна не истина, а кусок хлеба. Желательно, с маслом. Желательно, каждый день.
- По-твоему, человек состоит из желудка?
- Из желудка и половых органов, - уточнил Вар. - Спроси любого, что для него важнее: утолить голод и похоть или найти истину, и тебе сразу станет ясно, что большинство людей никогда и не помышляло об истине.
- А кто виноват в том, что у них не остается ни сил, ни времени, ни желания для удовлетворения иных потребностей, кроме животных? Для тебя удобней и безопасней, чтоб люди думали о куске хлеба насущного, а не о том, как им сделать более осмысленной свою жизнь... Но рано или поздно люди поймут, что, только изменив свою жизнь, они смогут облегчить свою земную участь, и тогда тебе, со всеми твоими легионами, тайными соглядатаями, доносчиками, судьями и палачами не продержаться и часу!
- Ты - болтун, но твоя болтовня опасна для незрелых умов.
- Я не боюсь смерти.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь отнять твою жизнь? Совсем напротив. Ты будешь жить и свободно высказывать свои убеждения. Я даже позабочусь о том, чтобы тебе создали все необходимые условия для этого... в доме призрения для умалишенных. Там уже содержится немало искателей истины, и все они имеют полную возможность открыто высказывать свои мнения. Одна беда - слушать некому. Присматривают за ними глухонемые, а выслушивать друг друга им недосуг: уж слишком каждый увлечен собственным красноречием. Многие, проведя там какой-то срок, становятся вполне благонамеренными обывателями, и их выпускают на волю. Ну а те, кто упорствует в своих заблуждениях, имеют возможность пребывать там пожизненно. Надеюсь, ты не попадешь в число закоренелых безумцев и пополнишь собой ряды законопослушных подданных Империи Незаходящего Солнца.
Мужчина горько усмехнулся разбитыми губами и произнес:
- А я, со своей стороны, надеюсь, что этого не произойдет.


«Христос, которого мы можем мыслить как самое горячее сердце, содействовал огуплению людей, стал на сторону нищих духом и задержал возникновение высочайшего интеллекта; и это было последовательно. Его противообраз, - совершенный мудрец, - это можно, я думаю, предсказать наперед - будет столь же необходимой помехой для возникновения Христа. - Государство есть мудрая организация для взаимной защиты личностей; если чрезмерно усовершенствовать его, то в конце концов личность будет им ослаблена и даже уничтожена - т. е. будет в корне разрушена первоначальная цель государства». Ф. Ницше
«В свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык». Тиберий
«Я не согласен с вашей точкой зрения, но я до последней капли крови готов отстаивать ваше право ее высказать». Вольтер
«Я не согласен с вашей точкой зрения. Готовы ли вы до последней капли крови ее отстаивать?». «Вальтер», калибр 7.62 мм
«Бог создал людей. Полковник Кольт уравнял их в правах». Американский фольклор
«Когда я слышу слово «культура», моя рука сама тянется к «парабеллуму». Г. Геббельс
«Добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом». Аль Капоне
«Революция, вынужденная ради самосохранения отрицать свою мировую миссию или же отречься от своей сущности во имя того, чтобы обрести мировой размах, основана на неверных принципах. До тех пор, пока эти принципы продолжают управлять миллионами людей, реальная во времени и пространстве Империя питает себя жизненной энергией человеческой личности. Она ненавидит личность не как простого индивида - в этом случае было бы достаточно обычного террора. Враждебность личности по отношению к Империи определяется степенью, в которой человеческая наутра отказывалась до этого времени жить одной лишь историей и постоянно разными способами ускользала от нее. Империи свойственны отрицание и уверенность - уверенность в безграничной человеческой уступчивости и отрицание природы человека. Методы пропаганды способствуют тому, чтобы вычислить шкалу этой уступчивости и добиться того, чтобы рефлексия человека была сведена к его условным рефлексам. В результате пропагандистской обработки он вынужден заключить договор с тем, кого всегда считал своим злейшим врагом, а после этого пропаганда дает возможность использовать достигнутый психологический эффект и заново выдрессировать народ, науськивая его на этого врага. Опыты еще не закончены, однако их принципы вполне возможно осмыслить». А. Камю
«Анархисты часто отрицают не только государство, но и право, забывая, что без признания безусловных прав индивидуума анархизм теряет всякую почву. Отрицая государство, анархизм тем более должен утвердить право. И анархизм и либерализм имеют свою основу в метафизическом индивидуализме, в признании особенного, сверх-эмпирического значения за индивидуумом, в признании за ним прав не позитивного и не государственного происхождения, в безусловной оценке его свободы. Индивидуум на эмпирической и позитивной почве слишком неуловим, не поддается даже констатированию и притязания его не могут быть обоснованы. Индивидуум, личность есть метафизическая монада, свободно самоопределяющаяся и в себе заключающая источник своих прав - вот принципиальная основа как либерализма, так и анархизма, сколько бы ни открещивались либералы и анархисты от метафизики. Анархическая (да и либеральная в идеальном, чистом виде) вера в добрую, благую, справедливую природу человека и есть метафизический индивидуализм». Н. Бердяев
«Отрицательная правда анархизма несомненна. Сущность этой правды я вижу в отвержении притязаний всякого государства быть охранителем добра по преимуществу и по преимуществу же борцом против зла. Эта моральная притязательность фактической государственной власти, находящая себе выражение в идее легальности, не имеет никаких высших оснований и никогда не была хорошо обоснована, она всегда опиралась на бессознательные чувства масс и на рабью потребность в подчинении хоть какому-нибудь порядку. В лояльности по отношению к государству оказывается не благоговение перед правдой и не поклонение высшему, а лишь подчинение отвлеченной идее власти и порядка, страх всяких беспокойств и неурядиц. Государство не есть воплощение мирового Духа и над государственной властью нет особенного благословения Божьего, хотя отдельные вожди-герои и могли быть посланниками небес... Анархизм впервые окончательно отверг эти моральные претензии относительно всякого государства, открыл, что всякая государственная власть не добро, а зло охраняет и не только не имеет никаких моральных преимуществ перед отдельным лицом или свободным общественным образованием, но и имеет преимущественные недостатки и грехи перед всеми и всем. Нужно окончательно освободиться от тяжкого кошмара государственности, от ее тюрем и штыков, от полиции и бюрократии, от ее насилий и жестокости к личности. Так жить нельзя, так соединяться - безбожно, иной путь организации человеческого общества должен быть найден, личность и ее свобода должны быть положены в основание новой общественности, права меньшинства должны быть охранены». Н. Бердяев
«Все уверены, что в инакомыслящих нужно видеть врагов и не спорить с ними, а ссориться». Л. Шестов
«Что же такое, в конце концов, человеческие истины? - Это неопровержимые человеческие заблуждения». Ф. Ницше
«Истина - потребность человеческого духа и малейшее стеснение в удовлетворении этой потребности есть тирания». Г. Э. Лессинг
«Истин столько же, сколько людей». Л. Шестов
«Себялюбие и есть это: ощущать свое суждение как всеобщий закон». Ф. Ницше
«Дай свободно высказываться, если хочешь услышать правду». Публилий Сир
«Государство - это я». Людовик XIV
«Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу!» А. Пушкин
«Сила правды и порядка, противопоставленная первобытному хаосу и звериной дикости, должна иметь свое общественное, соборное воплощение, должна стать силой организованной, но нет никакого основания видеть в фактическом государстве эту организованную силу правды, усматривать во всякой власти государственной преимущества перед обыкновенным человеческим состоянием. В личности можно найти образ Божий и Его должно искать в теократической общественности, но в государстве слишком часто является образ звериный, умножавший преступления в мире. Фактическая история государства есть, конечно, смесь доброго, имевшего свою культурную миссию, со злым, но злое всегда брало верх, когда государство признавало себя самодовлеющим и суверенным». Н. Бердяев
«Раз человек нашел слова, чтоб выразить свое действительное отношение к миру, он имеет право говорить и его можно слушать, хотя бы его отношение было единственным в своем роде, не встречавшимся доселе и никогда не имеющим повториться». Л. Шестов
«Меньше всего приходится бояться тех, кто помышляет только об еде». Вителлий
«Я думаю, что большинство людей предпочли бы дух жертвы куску хлеба». У. Кинг
«И где только кто-нибудь без раздражения, а скорее добродушно говорит о человеке как о брюхе с двумя потребностями и о голове - с одной; всюду, где кто-нибудь видит, ищет и хочет видеть подлинные пружины людских поступков только в голоде, половом вожделении и тщеславии, словом, где о человеке говорят дурно, но совсем не злобно, - там любитель познания должен чутко и старательно прислушиваться, и вообще он должен слушать там, где говорят без негодования». Ф. Ницше
«Он не хочет убедить людей - он их запугивает. «Делайте то, что я говорю вам, иначе вы будете безнравственными, развратными, аморальными существами»... Он хочет отнять у нас то, что нам больше всего нужно, и заставить принять нас то, что нам совсем не нужно. Средство же простое: то, что нам нужно, - зло, и те, которые от этого не отказываются, - безнравственные, дурные люди; то, что нам не нужно, - добро, и те, которые его не принимают - не принимают добра. А добро - Бог». Л. Шестов
«Опрокинуть - называется у него: доказать. Сделать сумасшедшим - называется у него: убедить. А кровь для него лучшее из всех оснований». Ф. Ницше
«Свобода высказывания мнений ограничивается тем больше, чем более тираническим становится управление государством и чем более оно основывается на силе, а не на праве». Ж. -О. Ламетри
«Если благо общества требует поисков и обнаружения истины, значит, все люди не только имеют право искать истину, но и обязаны делать это применительно к тем обстоятельствам, в которых они находятся. А кто будет отрицать, что благо общества требует поисков и обнаружения истины? Все люди имеют право и обязаны принимать участие в поисках истины; но невозможно искать истину, не зная мнений, противоположных нашим, поэтому совершенно очевидно, что нельзя лишать нас средств, позволяющих узнать мнения других, нельзя поэтому лишать их свободы высказывания мнений. Поскольку эта обязанность взаимна, данное рассуждение доказывает, что каждому человеку следует предоставить свободу высказывать свое мнение не только потому, что он имеет право его высказать, но и потому, что мы обязаны его знать». Ж. -О. Ламетри
«Следует различать высказывание мнений и сами эти мнения. Если высказываются суждения, вредные для общества, это еще не значит, что и их высказывания вредны для общества... Множество теологов и великих писателей выступают против разума и философии. Их рассуждения столь жалки, что мир перевернется скорее, чем они достигнут своей цели. К тому же философы не берут на себя труд опровергнуть их: им слишком дорого стоят подобные споры». Ж.-О. Ламетри
«Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
«Если бы явился тогда кто-либо, кто позволил бы себе пренебрежительно отозваться об основах современной культуры, его немедленно объявили бы безнравственным или бы посадили в сумасшедший дом: страшное наказание, очень обычное в то грубое время - теперь нам даже трудно себе представить, что оно влекло за собой. Но в те времена прослыть безнравственным или попасть в сумасшедший дом было страшнее, чем умереть. Один из крупнейших поэтов ХIX века, Александр Пушкин, писал: «Не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума». И вообще в те времена люди принуждены были всегда лгать и лицемерить, так что нередко самые светлые умы, прозревавшие ошибки своей эпохи, притворялись верующими в науку и мораль, чтобы только избежать суда общественного мнения». Л. Шестов
«Они заперли своих дураков в особенный дом, чтобы уверить, что сами они люди умные. Оно и впрямь: тем, что другого запрешь в сумасшедший, своего ума не докажешь». Ф. Достоевский
«Жестокость законов препятствует их соблюдению». Ш. Монтескьё
«Почти каждый писатель верит в свое провиденциальное назначение или, иначе говоря, что он «в истине», хотя смеется над своими товарищами, тоже верующими, и не менее прочно, чем он, в свое назначение и в свою истину. Со стороны получается впечатление настоящего Бедлама, сумасшедшего дома, в котором каждый чувствует себя Фердинандом VIII, королем испанским, и удивляется, раздражается и даже возмущается, видя, что его соседи с такой же уверенностью заявляют претензии на испанский престол». Л. Шестов
«Для философов было бы очень полезно, как своего рода exercitia spirtualis, постоянное созерцание зрелища борьбы многочисленных Фердинандов, претендентов на единственный испанский престол - истину». Л. Шестов
«События, и величайшие события, бывали и раньше - такие, которые попадали в историю, и такие, еще более замечательные, которые в историю не попадали и проходили почти без свидетелей, - но жажда определенности и спокойного существования брала верх и все memento mori, начиная от все возрождающегося релативизма и кончая самой смертью, тревожили - и то лишь на мгновения - лишь отдельных людей, не нарушая безмятежности того завороженного царства, в котором осужден начинать и кончать свое скоропреходящее существование человек. И все же рационализму, со всеми его «аргументами из следствий» и угрозами сумасшедшего дома, не дано заглушить живущего в людях смутного чувства, что последняя истина, которую наши прародители так неудачно искали в раю, лежит по ту сторону разума и разумно постижимого, и что найти ее в том мертвом и неподвижном мире, в котором только и умеет властвовать рационализм, невозможно». Л. Шестов
«Кто ничего не боится, - не менее силен, чем тот, кого боятся все». Ф. Шиллер
«Человек, который ничего не ждет от мира, который ничего не боится, который не нуждается ни в благах мира, ни в чьей-либо поддержке, разве вы запугаете его приговорами, разве вы принудите его отказаться от себя какими бы то ни было угрозами? И разве история является для него последней судебной инстанцией?
Ad tuum, Domine, tribunal apello». Л. Шестов
«Мы не судим его. Мы не считаем, что мы больше или лучше «знаем», чем он, - и потому вправе принимать от Паскаля только то, что соответствует уровню современной нам науки. Такая надменность, такое высокомерие могли быть оправданы, пока мы еще держались Гегеля, пока мы в истории находили «развитие», т. е. пока люди прошлого были для нас подсудимыми, а мы сами, люди настоящего, были судьями, бесстрастно осуществляющими веления вечного и неизменного, не обязанного ни перед кем отчетом разума. Но ведь Паскаль не соглашается признать над собой законодательство разума. Паскаль не признает за нами права судить - он требует, чтобы мы вместе с ним предстали пред трибуналом Всевышнего. И наша самоуверенность людей, пришедших в мир позже него, нисколько его не смущает. Не смущает и то, что мы - живые, а он - мертвый. Голос его, суровый и повелительный, доходит до нас из загробного мира, где нашла себе приют его не умиротворенная на земле душа. Самые несомненные, самые прочные, самые очевидные наши истины, те veritas aeternae, как любил говорить до Паскаля Декарт, или verites de raison, как выражался после Паскаля Лейбниц, а за ним - до нашего времени - и другие законные хранители наследованных от возрождения идей, ему не импонировали при жизни и, нужно думать, еще менее импонируют теперь, когда он, конечно, много более свободен и бесстрашен, чем был тогда, когда живой среди живых звал к суду Господа Рим, разум, людей и весь мир... Рим и разум приказывают: стало быть, этого делать не нужно: такова «логика» Паскаля. То же было, очевидно, с Тертуллианом, когда он в своем De carne Christi, словно предчувствуя Паскаля, воскликнул: «Crusifixus est Dei filius; non pudet quia pudendum est. Et mortius est Dei filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et seluptus resurrexit; certum est quia impossibile est»... Так говорил живой Тертуллиан без малого две тысячи лет тому назад. Думаете ли вы, что теперь мертвый Тертуллиан отказался от своих слов и верит, что когда разум провозглашает «стыдно» - нужно стыдиться, что когда он постановляет «нелепо» - нужно отвергнуть суждение, когда он решает «невозможно» - нужно сложить руки? А Декарт и Лейбниц, вместе с вдохновлявшим их Аристотелем, и сейчас продолжают держаться своих «вечных» истин, что пред судом Господа их логика оказалась столь же неотразимой, как и пред судом людей? Скажут, что это крайне фантастично, что нельзя сводить к очной ставке людей, дано уже переставших существовать, что ни Паскаль с Тертуллианом, ни Декарт с Лейбницем уже нигде ничего не отстаивают, ибо все, что они могли отстоять, они должны были отстоять, когда жили на земле, и что историю никак нельзя тянуть на небо, раз она родилась на земле. Все это, может быть, и правильно, т. е. считается сейчас верным среди людей. Но ведь мы, вслед за Паскалем, решили перенести спор в иную инстанцию... Здесь последний суд - суд Рима, здесь последние критерии - критерии разума. Там единственный судья тот, к которому воззвал Паскаль - ad te, Domine, appello. Ne chercheons donc pas l'assurance et la fermete!» Л. Шестов
«Первые победы везде принадлежали охранителям. Их принцип опирался на инстинкт самосохранения в народных массах, на всю силу противодействия хотя уже тронувшихся, но еще не разложившихся общественных организмов. Самая близость разложения обостряла охранительные вожделения страхом за их безуспешность. «Не смейте этого трогать, а то развалится!». – «Но достойно ли оно охранения?» - «Не смейте спрашивать! Оно достойно уже тем, что существует, что мы к нему привыкли, что оно свое; и пока мы сильны – горе философам!» Те могли отвечать на это: «Велика истина, и она пересилит!», но в ожидании этого Ксенофан всю жизнь бродил бездомным скитальцем, а Анаксагор лишь благодаря личным связям избег смертной казни, замененной для него изгнанием. Но в судьбе Анаксагора уже предчувствуется победа философии». В. Соловьев
«Мы направляли вам посланников, мессий, увещевателей, а вы постоянно или издевались над ними или убивали их». Коран
«Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, - не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалываются глаза, Шекспир побивается камнями!» Ф. Достоевский
«Дело пророков – пророчествовать, дело народов – побивать их камнями». В. Хлебников
«Голод и нищета, опасности и поношения, тюрьма, крест и кубок с ядом - вот что почти во все времена и во всех странах было рыночной ценой, предлагаемой миром за мудрость, - тот доброжелательный прием, который он оказывал тому, кто приходил, чтобы просветить или очистить его. Гомер и Сократ и апостолы христианства принадлежат к древним временам, но мартирология мира на них не остановилась. Роджер Бэкон и Галилей изнывают в тюрьмах духовенства, Тассо грустит в келье сумасшедшего дома, Камоэнс умирает нищим на улицах Лиссабона. Так небрежно относились к пророкам, так преследовали их не только в Иудее, но и везде, где только жили люди. Это естественный ход вещей, это история божественного во всех странах, во все времена. Какой бог мог когда-нибудь пробиться в открытые церковные собрания или в какой-нибудь влиятельный синедрион? Когда какое-либо божество было «приятно» людям? Обыкновенный порядок вещей состоит в том, что люди вешают своих богов, убивают, распинают на кресте и в течение нескольких столетий попирают их ногами, пока они вдруг открывают, что то были боги, когда они опять-таки на очень глупый манер начинают блеять и кричать. Так говорит саркастический наблюдатель, и слова его, к сожалению, глубоко истинны». Т. Карлейль
«Разве дело пророков, искавших последних истин, не было бесплодным, ненужным делом? Разве жизнь считалась с ними? Жизнь шла своим чередом, и голоса пророков были, есть и будут голосами вопиющих в пустыне. Ибо то, что они видят, что они знают - не может быть доказано и доказательству не подлежит. Пророки были всегда уединенными, оторванными, отрезанными, бессильными в своей замкнутой гордости людьми. Пророки - это короли без армии. При всей своей любви к подданным - они для них ничего не могут сделать, ибо подданные чтут только королей, обладающих грозной военной силой. И - да будет так!» Л. Шестов


Мария села за стол и хозяин чайной поставил перед ней чашку риса. На его желтом лице с раскосыми глазами читалось восхищение, но благовоспитанность не позволяла ему заговорить первым.
- К вам не заходил красивый странник? - спросила Мария, осознавая нелепость вопроса и не рассчитывая на вразумительный ответ.
- Здесь бывает много странников, и некоторые из них очень красивы. Нет ли у него других примет?
- Он очень сильный. Никто не может его победить.
- О, я знаю человека, о котором вы спрашиваете, прекрасная госпожа! Однажды сюда заходил красивый чужеземец, и именно здесь он одолел считавшегося до тех пор непобедимым разбойника Ван Ли.
- А куда направился он потом?
- Об этом, прекрасная госпожа, вам лучше спросить у прорицателя Чэна. Если вы позволите, я провожу вас к нему.
Хозяин чайной отвел Марию к фанзе прорицателя Чэна и удалился.
Прорицатель сидел на циновке, скрестив ноги, и держал на коленях раскрытую книгу.
После продолжительных церемоний, принятых в этой стране, он сказал:
- Великая Книга Перемен уведомила меня о вашем приходе, уважаемая.
- Неужели в этой книге сказано что-то и обо мне? - удивилась Мария. - Но она выглядит такой древней, что не только меня, но и моих прапрапрадедов, вероятно, еще не было на свете, когда она была написана.
- Книга Перемен создавалась мудрецами империи Син в течение многих веков. Предки европейцев еще учились счету и совсем не знали письма, когда древние мудрецы империи Син предприняли первые попытки упорядочить знания о мире и человеке в «И-цзин». Они исходили из того, что все бытие определяется борьбой светлого и темного начал, которые постоянно переходят друг в друга, порождая все единство и разнообразие мира. Каждый человек, каждая вещь, каждое действие и каждая мысль тысячами незримых нитей связаны между собой, и Книга Перемен охватывает собой все богатство этих связей. Любое положение может быть описано с помощью чередования сильных, «янских», и слабых, «иньских», черт. Всего таких сочетаний шестьдесят четыре, и они исчерпывают собой все богатство и многообразие нашего мира. Задайте любой вопрос, и Книга Перемен немедленно даст вам на него исчерпывающий ответ.
- Трудно поверить, что в этой книге содержатся ответы на еще незаданные вопросы, - с сомнением покачала головою Мария. - Но я согласна попробовать... Где я могу найти Танаис?
Предсказатель взял в руки черенки тысячелистника и приступил к сложным манипуляциям с ними, пока не начертал на листе бумаги знак, состоящий из шести сплошных и прерывистых линий.
- Сейчас «И-цзин» даст вам точный ответ на поставленный вопрос, - торжественно провозгласил он и, раскрыв книгу, отыскал в ней точно такой же значок, что был нарисован им на листе бумаги. - Оракул изрекает Чжун-фу, «Внутреннюю правду». Вот что гласит она: «Даже вепрям и рыбам - счастье! Благоприятен брод через Великую реку. Благоприятна стойкость».
- Что делать потом? - спросила Мария, которую изумил ответ оракула.
Прорицатель вновь углубился в манипуляции с черенками, и ответ «И-цзин» гласил:
- «Благоприятно иметь, куда выступить. Благоприятен брод через Великую реку. Можно умножить то, в чем недостаток, черепахой-оракулом ценой в десять связок монет. От ее указаний невозможно уклониться. Вечная стойкость к счастью. Царю надо проникнуть с жертвами к богам. Счастье. Приумножай и при посредстве несчастных событий. Хулы не будет. Если сам, обладая правдой, пойдешь верным путем, если заявишь об этом князю и поступишь по его мановению, то хулы не будет. Если, идя верным путем, заявишь об этом князю, то все пойдут за тобой. Ничто не приумножит этого, а, пожалуй, - разобьет его. При воспитании сердец не будь косным. Иначе - несчастье!» Но этот оракул имеет в себе черты развития и переходит в следующий: «Поднимешься до царского двора. Правдиво возглашай. А если будет опасность, то говори и от своего города. Неблагоприятно браться за оружие. Благоприятно иметь, куда выступить».
Мария надолго погрузилась в молчание, размышляя над пророчеством древней книги, и, наконец, сказала:
- Я поняла... Это действительно великая книга. И я во всем последую ее советам. Могу я задать еще один вопрос?
- Конечно, прекрасная госпожа.
- Чем увенчаются поиски Мира?
Когда шесть черт были получены, прорицатель прочел оракул:
- «Божественное приходит под знаком действия. Свершение. Гром и молния, - невольно зажмешь уши ладонями. Ха-ха! Хо-хо! Великое потрясение заставит человека вздрогнуть и зажмуриться. Ящерица кинется прочь, а Тигр заревет - и проявится Божественная Сущность!»
- Это благоприятное предсказание?
- Одно из самых благоприятных среди более чем трехсот предсказаний, содержащихся в Книге перемен, уважаемая, - с улыбкой ответил прорицатель.
- Но для того, чтобы оно свершилось, необходимо действовать?
- «Божественное приходит под знаком действия».
- Ну что ж, значит, я должна идти вперед, к Великой реке... Благодарю вас за все и прощайте... Вы не могли бы продать мне свою книгу за десять связок монет?
- Эта книга не продается, уважаемая. Позвольте поднести вам ее в дар.
И прорицатель с поклоном протянул Марии книгу, вобравшую в себя мудрость веков, книгу, содержавшую в себе готовые ответы на еще не заданные вопросы.


«Каждый, кто не просто читает «Чинг 1», но также думает о ее символах и идеях, понимает, что это глубочайший уровень осмысления бытия. Как великая музыка, она дарит состояние глубокого наслаждения, внутренней независимости, отдыха. Читатель, который «входит» в «Чинг 1», начитает видеть ее целиком, и, возможно, станет более искусным в использовании ее для предсказаний. Кроме того, он поймет, что способность книги предсказывать события – это не самое главное, а лишь следствие ее истинного назначения».
«Нельзя сказать, что эта книга слишком далека от нас, - она, может быть, находится в самом центре нашего человечества, - но мы слишком далеки от этой книги. Если она кажется нам безотрадной, как пустыня, если разлитая в ней тоска по небесной любви кажется страшной и жажда вершин невыносимой, то это происходит не потому, что книга устарела, а потому, что мы, быть может, слишком дряхлы, и печальны, и малодушны, как старики вокруг ребенка». М. Метерлинк
«Есть книги, столь значительные и царственные, что целые поколения ученых используются на то, чтобы их радениями книги эти сохранялись в чистом и понятном виде, - для постоянного упрочения этой веры и существует филология. Она предполагает, что нет недостатка в тех редкостных людях (даже если они и остаются в тени), которые действительно умеют пользоваться столь значительными книгами: это, должно быть, те, которые сами пишут или могли бы писать подобные книги». Ф. Ницше
«Книги такой глубины и окончательного значения должны быть охраняемы тиранией постороннего авторитета, дабы просуществовать столько тысячелетий, сколько необходимо для исчерпания и разгадки их смысла». Ф. Ницше
«Книга нужнее построенного дома,
Лучше гробниц на Западе,
Лучше роскошного дворца,
Лучше памятника в храме». «Прославление писцов»
«Мудрецы, предрекавшие будущее, -
Вышло так, как говорили их уста.
Это написано в их книгах,
Это существует в виде изречения.
Их наследники - дети разных людей,
Как будто все они - их собственные дети». «Прославление писцов»
«Наша вера должна основываться на разуме, в противном случае, почему стали бы мы предпочитать Библию Корану или древним книгам браминов?» Г. Лейбниц
«И точно: чем руководствоваться нам в выборе? Об одном Лейбниц забыл: а что, если разум изберет не Библию, а Коран или древние книги браминов? А об этом нужно было бы помнить. Может, разум отвергнет Коран, но ведь наверное, если ему придется выбирать между Библией и священными книгами браминов, он не колеблясь отдаст предпочтение последним, ибо Библия не боится идти вразрез с самоочевидностями, в то время как мудрость браминов из самоочевидностей исходит». Л. Шестов
«Заветы прошлого суть всегда изречения оракула: только в качестве строителей будущего и знатоков настоящего вы поймете их». Ф. Ницше
«Книга эта столь широка и всеобъемлюща, что через нее мы надеемся встать в правильное отношение к законам нашей сущности и судьбы, проникнуть во все причины явного и сокровенного, исчерпать до конца всю действительность предметов и событий и тем самым угадать путь открытий и свершений». Чэн Ичуань
«Пусть я вникаю в книгу позже, чем удвоение триграмм,
Чтоб видеть век до их созданья, преграды нет моим глазам.
И понял я Предел Великий: в нем обе Формы коренятся.
На книге кожаным завязкам теперь как раз пора порваться!» Чжу Си


Коринна вышла из лесу на поляну и увидела мужа, с закрытыми глазами сидевшего на невысоком холмике.
- Ставер! - крикнула она, бросаясь к нему, и услышала испуганный писк из травы. Остановившись, она посмотрела под ноги и увидела беспорядочно метавшихся внизу крошечных человечков.
Она наклонилась и двумя пальцами взяла одного из них. Извиваясь всем тельцем, он попытался вырваться, но тщетно.
- Кто вы? - спросила Коринна, с любопытством разглядывая крошечное существо.
- Мы - люди!
- А почему вы такие маленькие?
- Такими уж уродились! Отпусти меня, или я пожалуюсь нашему Богу, и он тебя накажет! - пригрозил маленький человечек.
- А где ваш Бог?
- Вон сидит! - человечек указал на Ставера и закричал изо всех сил, стараясь привлечь его внимание. - Эй! Эй! Да очнись же ты, наконец!
Ставер открыл глаза и с отрешенным видом уставился на Коринну.
- Кто ты, женщина, и почему обижаешь моих подданных? Оставь их в покое, не то будешь иметь дело со мной!
- Я только об этом и мечтаю, - усмехнулась Коринна. - Ну, поздравляю тебя! Наверное, быть Богом этих крошечных существ настолько приятно, что ты забыл даже свою жену!
- Коринна?! - ошеломленно пробормотал Ставер и даже протер глаза. - Как ты оказалась здесь?
- Да вот, шла мимо и решила навестить, - съязвила женщина. - Тебе не стыдно? Твой сын находится в смертельной опасности, а ты сидишь здесь и изображаешь Божество для этих обиженных судьбою существ! Идем.
- Но я не могу их бросить! Они пропадут без моей защиты и помощи!
- Рассчитывая на твою защиту и помощь, они никогда не станут настоящими людьми. Только поняв, что им не на кого рассчитывать, что они могут надеяться только на самих себя, они перестанут быть маленькими и слабыми! - Коринна опустилась на корточки и сказала, обращаясь к обступившим ее крошечным человечкам. - Вы тоже люди! Вы можете стать большими и сильными, но для этого вам необходимо поверить в себя!
Из кустов вышел мужчина среднего роста и с усмешкой подмигнул Ставеру.
- Узнаешь меня?
- Нет, я никогда не видел тебя прежде, - ответил Ставер.
- Да неужели? Я - тот самый человечек, который отказался поклоняться тебе, тот, кого ты изгнал и лишил своего покровительства. Мне не на кого было рассчитывать, кроме себя самого, я должен был сам принимать решения и заботиться о себе... И однажды я вдруг заметил, что расту... Я вернулся, чтоб научить своих соплеменников, как стать большими и сильными.
- Боюсь, что этому нельзя научить... Наверное, я был плохим богом, если не сумел сделать вас такими же большими и сильными, как я сам. Но я успел полюбить вас такими, какие вы есть. Я буду рад, если вы станете большими и сильными. Но мне немного жаль, что вы уже не нуждаетесь во мне...
- Зато в тебе нуждаются твой сын и я, - промурлыкала Коринна.
- Прощайте, друзья, - сказал Ставер и, обняв жену за плечи, пошел прочь.
- Прощай, наш Бог! Мы никогда тебя не забудем! - закричали вслед ему маленькие человечки.


«Все больше все лучшие из рода вашего должны гибнуть, ибо вам должно становиться все хуже и жестче. Ибо только этим путем - только этим путем вырастает человек до той высоты, где молния порождает и убивает его: достаточно высоко для молнии!» Ф. Ницше
«Малый держится, если великий при нем,
А великий - коль малый с ним рядом стоит». Софокл
«Разве велик и силен тот, кто силен и велик,
Если не может он слабых поднять до высот своих?» Р. Тагор
«Вот великий человек, рядом с которым любой почувствует себя ничтожеством. Но по-настоящему великий человек заставляет всех людей почувствовать великими и самих себя». Г. К. Честертон
«Ваше умственное убожество и глупость, ваше беспечное существование по правилам, ваша подчиненность мнению соседа - вот причина того, почему вы столь редко бываете счастливы». Ф. Ницше
«Добро не есть Бог». Л. Шестов
«Все вероятия за то, царству Сократа приходит конец, что человечество откажется от эллинского мира добра и истины, и снова вернется к забытому им Богу». Л. Шестов


Глеб, обросший и лохматый, сидел у костра, глядя на портрет жены, и вдруг услышал чьи-то быстрые шаги.
Из темноты вышел высокий черноволосый мужчина, подтянутый и тщательно выбритый, в аккуратно заштопанной одежде, и вежливо поздоровался.
- Могу я погреться у вашего костра? - спросил он учтивым тоном и удивительно знакомым голосом.
Глеб внимательно всмотрелся в черты его лица и вдруг, пружинисто вскочив на ноги, заключил его в медвежьи обьятия.
Мужчина вывернулся и ловким приемом кинул Глеба на землю.
- Артакс! Чтоб ты провалился! Неужто я настолько изменился, что меня невозможно узнать? - поднимаясь и отряхиваясь, сердито воскликнул Глеб.
- Глеб?! - изумленно воскликнул Артакс.
- Он самый!
- Но объясни мне, пожалуйста, каким образом ты оказался здесь? Ведь если мне не изменяет память, ты должен был двигаться на север?
- А если мне не изменяет память, ты должен был двигаться на запад! - передразнил его Глеб. - Забыл уже, как сам же и рассказывал мне, что земля круглая и вертится?
- Вот уж воистину - мир тесен! - улыбнулся Артакс и сел к огню.
- Судя по всему, твои поиски не увенчались успехом?
- Да и тебе, смотрю, особенно похвастаться нечем...
- Остается надеяться, что Ставеру или Танаис повезло больше, чем нам.
- А что, если они уже нашли Мира, и мы понапрасну стаптываем башмаки?
- Исключено. Они бы сообщили нам об этом.
- А если Мира давно уже нет в живых?
- Вар, конечно, злодей, но Мир нужен ему живым, а не мертвым.
- Значит, идем дальше?
- Значит, идем...
- Ну, рассказывай, что видел, где бывал?
- Проще рассказать, где я не был и чего не видал... В каком удивительном и прекрасном мире мы живем...
- По мне, пусть бы он был менее прекрасным, лишь бы не таким удивительным, - хмыкнул Глеб в бороду.
- А что за вещицу ты держал в руках перед моим приходом? - спросил Артакс.
Глеб вынул из-за пазухи написанную Феофаном парсунку и протянул ее другу.
- Жена моя, Анастасия, с сыном Георгием...
Артакс долго вглядывался в лицо молодой женщины, не говоря ни слова, и, только возвращая парсунку, сдержанно произнес:
- Повезло тебе...
- Да, - ответил Глеб, пряча парсунку ближе к сердцу. - Знаешь, сколько всякого было со мной на Руси, а вспоминается из всего только она одна... А ты по-прежнему одинок?
- А я по-прежнему самодостаточен, - ответил Артакс, вставая. - Идем.


«И все-таки она вертится!» Г. Галилей
«Ум освещает путь воле, а воля повелевает действиями». Я. Коменский
«Дорога предстоит бесконечно тяжелая. Только знание и труд вместе взятые могут преодолеть ее. Каждое из этих сокровищ, порознь взятое, - знание без труда или труд неумелый и слепой, - не спасут вас». П. Сорокин
«Мы были друзьями и стали друг другу чужими. Но это так и есть, и мы не хотим скрывать этого от себя и стушевываться, словно бы мы стыдились этого. Мы два корабля, у каждого из которых своя цель и свой путь; мы, конечно, можем встретиться и отпраздновать свою встречу, как сделали это некогда, - а тогда отважные корабли стояли так спокойно в одной гавани и под одним солнцем, что могло казаться, будто они уже у цели и будто у них была одна цель. Но всемогущая сила нашей задачи разогнала нас... в разные стороны, в разные моря и поясы, и, быть может, мы никогда не свидимся, - а быть может, и свидимся, но уже не узнаем друг друга: разные моря и солнца изменили нас! Что мы должны были стать чужими друг другу, этого требовал закон, стоящий над нами: именно поэтому должны мы также и больше уважать друг друга! Именно поэтому мысль о нашей былой дружбе должна стать еще более священной! Должно быть, есть огромная невидимая кривая и звездная орбита, куда включены наши столь различные пути и цели, как крохотные участки, - возвысимся до этой мысли!» Ф. Ницше
«Старые друзья, которых нежно почитал,
И служил им, и в несчастье их не покидал,
Господи, от них, прошу я, Ты меня спаси,
Потому что всех я видел, всех я испытал». О. Хайям
«Чем за общее счастье без толку страдать -
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать». О. Хайям
«Мы должны, наконец, понять, что все неисчислимое страдание, которое несет человек в истории и благословляет его, потому что оно дало ему будто бы «познание добра и зла», в действительности несется все-таки напрасно, и он так же далек от этого познания, как и тогда, когда впервые протянул к нему руку. Непереступаемые границы, которыми определен он и связан, дают ему только просвет к этому знанию, тревожащий его и дразнящий, но через который никогда не суждено ему взглянуть прямо на солнце правды. И мы должны также понять, что неустанное стремление «соединить рассыпавшееся стадо» человечества только разделило его непримиримою враждою, и она всегда становилась тем яростней, чем страстнее и насильственнее были сами попытки к соединению. Поняв это, мы сознаем, как обманчиво то величие, к которому влекся человек в своей истории. Смирив свой дух, мы увидим, что его задачи на земле ограниченнее. Перестав вечно обращаться мыслью и желанием к чему-то далекому, мы снова почувствуем полноту сил, возвратившихся к нам из бесплодного скитания. И мы поймем, как только произойдет это, высоту тех задач, которые ранее казались нам так незначительными и неинтересными. Мы поймем, что успокоить одно встревоженное сердце, утолить чью-нибудь тоску - это больше и выше, нежели сделать самое блестящее открытие или удивить мир ненужным подвигом. Подвиги наши станут к нам близки, они сведутся к утишению той скорби, которой залил себя мир в своих бесплодных стремлениях. И одновременно с тем, как покорится наша гордость, возрастет и наше истинное достоинство. Поняв слабость своих сил перед великими целями, мы перестанем бросать человеческую личность к подножию их. Мы не будем более громоздить страдание на страдание, чтобы подняться на высоту, откуда нас видели бы самые далекие народы и будущие времена. Мы поймем абсолютную значительность человека, поймем, что радость и свет в его сердце, на каждом отдельном лице - есть высшее, лучшее и драгоценнейшее в истории». В. Розанов
«Мир не просто удивительнее, чем мы себе представляем, - он удивительнее, чем мы можем себе представить». Д. Б. Холдейн
«Тот, кто бесконечно отрекся, самодостаточен. Рыцарь не снимает своего самоотречения, он сохраняет свою любовь столь же юной, какой она была в самое первое мгновение, он никогда не позволит ей ускользнуть, именно потому, что он осуществляет это движение бесконечно. И то, что делает принцесса, никак не может его потрясти; одни только низшие натуры ищут закон своих действий в другом человеке, предпосылки своих действий - вне самих себя». С. Кьеркегор



Сидя у костра, Любовь готовила ужин, как вдруг щипавший траву чуть поодаль Вихрь вскинул голову, насторожил чуткие уши и призывно заржал. Из темноты донеслось ответное ржание, и Любовь на всякий случай придвинула меч поближе.
Вскоре послышался топот копыт, и на освещенное костром пространство выехал одинокий всадник в длинном плаще. Спрыгнув с седла, он снял широкополую шляпу, и Любовь узнала в нем Замира.
- Помнишь меня? - спросил юноша. - Я тот самый соискатель твоей руки и сердца, что потерпел поражение в последнем испытании.
- Я помню тебя, Замир. Садись к огню.
Юноша сел на траву и Любовь налила ему вина.
- Как ты оказался здесь?
- Я следую за тобой по пятам с тех самых пор, как ты убежала из дому.
- Зачем?
- Я по-прежнему не теряю надежды добиться взаимности. Я молод, ловок, силен, красив и смел. Любая девушка была бы счастлива стать моей женой, но мне нужна только ты одна. Я уверен, что если у меня появится соперник, я сумею доказать, что более достоин любви, чем он.
- Да ведь любят не за достоинства...
- Тогда, наверное, за недостатки? - усмехнулся Замир.
- Возможно, - без улыбки ответила Любовь. - Я думаю, любят тогда, когда другой человек становится как бы дополнением и продолжением твоих собственных достоинств и недостатков.
- Вздор! Любовь - это когда кровь кипит, ум мутится, весь мир отступает при мысли об одном человеке!
Замир придвинулся к девушке и крепко обнял ее за плечи.
- Убери руки, - сказала она.
- Чего ты испугалась?..
- Если ты думаешь, что я тебя боюсь, ты очень сильно ошибаешься. Но я не испытываю ни малейшего желания обниматься с тобой.
- И ты не испытываешь никакого волнения в моих объятиях? - немного обескуражено спросил Замир.
- А почему я должна испытывать волнение?
- Потому что ты - девушка, а я - юноша... Потому что мы молоды и красивы и просто созданы друг для друга... Хочешь испытать то, чего не испытывала еще ни разу в жизни?
Любовь промолчала, и, расценив ее молчание, как знак согласия, Замир поцеловал Любовь в губы.
- Ты что-нибудь чувствуешь?
- А что именно я должна почувствовать? - усмехнулась Любовь.
- Тебе был неприятен мой поцелуй?
- Не любовь должна рождаться от поцелуев, Замир, а поцелуи от любви... Ты не тот, кто мне нужен...
- Откуда ты это знаешь? Ведь ты еще не была со мной!
- Вовсе не обязательно съесть бочку квашеной капусты до дна, чтобы понять, что это не ананасы...
- Ты не настоящая женщина! Ледышка! Всем мои девушки были без ума от меня! Ты просто ничего не понимаешь!
- Возможно, - согласилась Любовь. - Возможно, ты и прав, Замир. Но я не люблю стоять в очереди. Найди себе другую девушку, которая смогла бы оценить тебя по достоинству. А для меня ты недостаточно хорош...
- С таким самомнением ты так и умрешь старой девой!
- Лучше остаться старой девой, чем выйти замуж за дурака, - спокойно ответила Любовь и, свистом подозвав Вихря, села в седло. - Прощай, Замир. На свете немало дурочек, которые будут без ума от тебя. Но я не из их числа.


«Такое производное бытие женщины одновременно содержит в себе разъяснение того, в каком смысле она слабее мужчины, - а это есть нечто, принимавшееся во все времена, независимо от того, говорил ли об этом некий паша или же романтический рыцарь. Тем не менее различие здесь означает не что иное, как то, что мужчина и женщина по сути своей равны, несмотря на свое несходство. Выражением такого различия будет то, что страх в Еве рефлективнее, чем в Адаме. Причиной этого является то, что женщина чувственнее мужчины. Естественно, здесь речь идет не о некотором эмпирическом состоянии или средней величине, но о различии синтеза. Когда в одной части синтеза чего-то становится больше, вследствие этого, когда полагается дух, зазор открывается глубже, и в самой возможности свободы страх получает большую сферу приложения. В Книге Бытия именно Ева соблазняет Адама. Однако же отсюда никоим образом не следует, что ее вина больше, чем вина Адама, и уж тем более не следует, что страх является неким несовершенством, напротив, степень страха скорее уж предсказывает возможную степень совершенства». С. Кьеркегор
«В женщине больше страха, чем в мужчине. Причина этого состоит не в том, что физически она слабее, или в чем-то подобном, ибо здесь вообще не идет речь о подобном страхе; нет, причина этого заключена в том, что она более чувственна и одновременно по сути своей определена духовно, как и мужчина. Для меня представляется совершенно безразличным, что женщину называют «слабым полом», ибо, несмотря на это, в ней все равно могло бы быть меньше страха, чем в мужчине. Здесь же страх должен постоянно браться в направлении свободы. Стало быть, когда в Книге Бытия, вопреки всяким аналогиям, говорится, будто это женщина соблазнила мужчину, при дальнейшем рассмотрении это все же представляется верным, ибо такое соблазнение есть именно женское соблазнение, так как Адам мог быть соблазнен змием только через Еву. Когда же речь идет о соблазнении применительно ко всем последующим случаям, уже само языковое употребление («обмануть», «увлечь» и так далее) всякий раз подчеркивает активную роль мужчины». С. Кьеркегор
«Любовь достается в удел обычно тем, кто за ней не гонится». И.-В. Гете
«Все достойны любви, кроме тех, кто считает себя достойным ее». О. Уайльд
«Требование человека, чтобы его полюбили, есть величайшее из всех самомнений». Ф. Ницше
«Не расставшись с собой - не достигнешь меня.
На тропинке любви нету места двоим». Сана'и
«Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала.
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало». О. Хайям
«Употребляя такие выражения и определения, как тоска, томление, нетерпеливое ожидание, и тому подобные, не всегда обращают внимание на то, что они заключают в себе некое предшествующее состояние, которое теперь оказывается настоящим и значимым в то самое время, когда развертывается томление. В состояние, в котором находится ожидающий, он попал не случайно (тогда оно было бы совершенно чуждо ему), он сам одновременно производит само это состояние. Выражением подобного томления является страх; ибо в страхе возвещает о себе то состояние, из которого он выходит в томлении, и оно возвещает о себе, поскольку, будучи томлением, оно еще недостаточно, чтобы сделать его свободным... Этот страх в творении можно по праву назвать объективным страхом. Он не производится творением, нет, он был произведен благодаря тому, что на все творение был брошен совершенно иной отсвет, когда через Адамов грех чувственность была подавлена, и, по мере того как грех продолжает входить в мир, она подавляется все больше и больше, начиная обозначать греховность. Нетрудно заметить, что такое истолкование отнюдь не слепо - в том смысле, что оно сознательно противостоит рационалистическому воззрению, согласно которому чувственность, как таковая, есть греховность. После того, как грех вошел в мир, и всякий раз, когда грех входит в мир, чувственность становится греховностью; но тем, чем она становится, она отнюдь не была прежде. Франц Баадер достаточно часто возражал против того, чтобы конечность, чувственность, как таковая, считались греховностью. Но если не обратить на это внимания, пелагианство подступает совсем с другой стороны. Скажем, Ф. Баадер в своем определении не принимал в расчет историю рода. В количественном исчислении рода (то есть не со стороны его сущности) чувственность есть греховность; в отношении же к индивиду она не является таковой, пока сам этот индивид, полагая грех, не превратит эту чувственность в греховность». С. Кьеркегор
«Я убежден, что Бог - это любовь; эта мысль имеет для меня изначальную лирическую достоверность. Когда она реально присутствует для меня, я несказанно счастлив, когда отсутствует, я томлюсь по ней более страстно, чем возлюбленный - по предмету своих желаний; однако я не верю, этого мужества мне недостает. Божья же любовь для меня, как в прямом, так и в переносном смысле, всегда есть нечто совершенно неизмеримое со всякой наличной действительностью. Я не настолько труслив, чтобы стонать и сокрушаться об этом, но также и не настолько лукав, чтобы оспаривать то, что вера есть нечто гораздо более высокое. Я вполне могу продолжать жить на свой манер, я рад и доволен, что радость моя - отнюдь не радость веры и потому - сравнительно с нею - несчастна. Я не обременяю Бога своими маленькими заботами, отдельные детали меня не волнуют, я гляжу только на свою любовь и поддерживаю ее девственное пламя чистым и ясным; вера же убеждена в том, что Господь заботится и о самом малом. Я вполне доволен и браком левой руки, вера же настолько кротка, что требует правой; а что это поистине кротость - этого я не отрицаю и не буду отрицать никогда». С. Кьеркегор
«На любовь смотрели и смотрят только как на данный факт, как на состояние (нормальное для одних, болезненное для других), которое переживается человеком, но ни к чему его не обязывает; правда, сюда привязываются две задачи: физиологического обладания любимым лицом и житейского с ним союза, - из них последняя налагает некоторые обязанности, - но тут уже дело подчиняется законам животной природы, с одной стороны, и законам гражданского общежития - с другой, а любовь, с начала и до конца предоставленная самой себе, исчезает, как мираж». В. Соловьев
«Иди дорогою любви - пусть вся душа в крови.
Не изменяй любви своей, другую не зови.
И ад забудь, и рай забудь. Не должен ни о чем
На свете помнить, кто идет дорогою любви». Сана'и



Песок осыпался под ногами Танаис, и, скатившись по крутому склону бархана, она осталась недвижно лежать под отвесными лучами солнца.
Какая-то тень скользнула по песку, и Танаис с надеждой взглянула ввысь, но тень отбрасывало не облачко, а поджидающий добычу гриф.
- Долго же тебе придется ждать, приятель, - пробормотала Танаис, облизав пересохшие губы шершавым, как наждак, языком, и, упираясь руками, встала.
Перевалив через бархан, она увидела вдали блестящую на солнце водную гладь.
- Больше тебе не обмануть меня... - хрипло прошептала она и медленно побрела вперед, но манящий мираж не исчезал, а с каждой минутой становился все реальней.
Танаис ускорила шаги, а потом, собрав остаток сил, пустилась бежать, но только тогда, когда ее ноги по колено погрузились в чистую прозрачную воду, окончательно поверила в то, что пустыня осталась позади.
Она опустила лицо в струящуюся воду и стала жадно пить, и, лишь утолив жажду, сбросила с себя лохмотья и нырнула.
Она плавала до тех пор, пока не смыла с себя всю усталость и грязь, потом выстирала изношенную до дыр одежду, развесила ее на ветвях дерева и, закрыв глаза, улеглась в его тени.
Вдруг капля воды упала ей на лоб.
Не открывая глаз, Танаис вытерла ее ладонью и сердито пробормотала:
- Интересно, где ты была, когда я тащилась через эту проклятую пустыню?
- Я тоже тащилась через пустыню... Через пустыню одиночества... И не пару недель, а без малого двадцать лет... - услышала она тихий голос Марии и, не смея поверить себе, открыла глаза.
- Это ты?..
Они не замечали, как день сменялся ночью, а ночь - новым днем, как одна за другой зажигались звезды в вечернем небе и гасли - в утреннем, как полдневный зной уступал место ночной прохладе, как луна то исчезала среди облаков, то вновь серебрила листву деревьев и поверхность реки своим колдовским сиянием, как рождался над миром новый рассвет и умирал очередной закат...
Мгновение растягивалось в Вечность, а Вечность сжималась до мгновения. Время то останавливалось, то бежало, то поворачивало вспять. Берег реки расширялся до размеров Вселенной, а Вселенная сужалась до размеров берега.
Волны тихо ласкались к нему, волны реки и волны времени.
И река была - любовь, и склонившиеся над водой деревья были - любовь, и ветер, налетевший из пустыни, был - любовь, и все звуки, цвета и краски мира были - любовь...
- Как ты нашла меня?
- Моим проводником было сердце... Сбылось пророчество Великой Книги...
- Какое пророчество?
- Книга Перемен предсказала, что мы встретимся на берегу Великой реки.
- Тогда, быть может, она предскажет, куда нам двигаться дальше?
- Ты так торопишься? Неужели после двадцати лет разлуки мы не имеем права на каплю счастья?
- Я думаю, мы имеем право на целый водопад...


«О встрече и в помине вести нет,
Как о воде в пустыне вести нет.
Тебе нет вести о моей кручине,
Мне о твоей гордыне вести нет». Саади
«Духовной жаждою томим,
В пустыне знойной я влачился». А. Пушкин
«И путник усталый на бога роптал:
Он жаждой томился и тени алкал». А. Пушкин
«Солнце моей любви пылало надо мной.., - тогда пронеслись тень и сомнение надо мной». Ф. Ницше
«Правдивым называю я того, кто идет в пустыни, где нет богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться. На желтом песке, палимый солнцем, украдкой смотрит он с жадностью на богатые источниками острова, где все живущее отдыхает под тенью деревьев. Но его жажда не может заставить его сделаться похожим на этих довольных: ибо, где есть оазисы, там есть и идолы». Ф. Ницше
«Нельзя останавливаться, нельзя отдыхать: нужно идти, идти - без конца идти вперед. Вы устали, вы замучены - но это то, что требуется. Нужно быть усталым, нужно быть замученным». Л. Шестов
«Хорошо утомиться и устать в бесполезных поисках истинного блага, чтобы протянуть руки Избавителю». Б. Паскаль
«В первой таблице истории древневосточного шумерско-аккадского Гильгамеша, - «все видавшего», как значит это имя, - в 7-ом стихе говорится: «В дальний путь ходил, но устал и вернулся». Усталость Гильгамеша – не позор, не слабость, а достижение, хотя и совсем другое, чем хождение в «дальний путь» на открытие мира, но не меньшее. Без этого второго, без «возвращения» Гильгамеш не был бы «все видавшим», Гильгамешем. Это не отчаяние, а особенная полнота, которая, однако, не может показать себя, потому что она не в завладении миром, а, наоборот, в трезвом отказе от завладения. Это полнота, но такая, которая не может однозначно продемонстрировать нам себя как именно полноту, и значит, не может пересилить подозрение, что, может быть, Гильгамеш «устал», пожалуй, все-таки в каком-нибудь предосудительном смысле». В. Бибихин
«О братья мои, есть скрижали, созданные утомлением, и скрижали, созданные гнилой ленностью, - хотя говорят они одинаково, но хотят, чтобы слушали их не одинаково. - Посмотрите на этого томящегося жаждой! Только одна пядь еще отделяет его от его цели, но от усталости лег он здесь упрямо в пыли - этот храбрец! От усталости зевает он на путь, на землю, на цель и на себя самого: ни одного шагу не хочет сделать он дальше, этот храбрец! И вот солнце палит его, и собаки лижут его пот, но он лежит здесь в своем упрямстве и предпочитает томиться жаждой - на расстоянии пяди от своей цели томиться жаждой! И, поистине, вам придется еще тащить его за волосы на его небо - этого героя! Но еще лучше, оставьте его лежать там, где он лег, чтобы пришел к нему сон-утешитель с шумом освежающего дождя. Оставьте его лежать, пока он сам не проснется, - пока он сам не откажется от всякой усталости и от всего, чему учила усталость в нем! Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр и весь шумящий сброд - весь шумящий сброд людей «культурных», который лакомится - потом героев!» Ф. Ницше
«От этой болезненной уединенности, из пустыни таких годов испытаний еще далек путь до той огромной, бьющей через край уверенности, до того здоровья, которое не может обойтись даже без болезни как средства и улавливающего крючка для познания, - до той зрелой свободы духа, которая в одинаковой мере есть и самообладание, и дисциплина сердца и открывает пути ко многим и разнородным мировоззрениям, - до той внутренней просторности и избалованности чрезмерным богатством, которая исключает опасность, что душа может потерять самое себе на своих собственных путях или влюбиться в них и в опьянении остаться сидеть в каком-нибудь уголку, - до того избытка пластических, исцеляющих, восстанавливающих и вопроизводящих сил, который именно и есть показатель великого здоровья, - до того избытка, который дает свободному уму опасную привелегию жить риском и иметь возможность отдаваться авантюрам - привилегию истинного мастерства, признак свободного ума». Ф. Ницше
«Когда искусство облекается в самую изношенную одежду, в нем лучше всего узнаешь искусство». Ф. Ницше
«Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелка». Ф. Ницше
«Реки воды живой» текут лишь для любящих людей; ибо любовь отверзает человеку зрение и слух - и для Христова откровения, и для жизни и страдания других людей». И. Ильин
«Принимает ли счастье форму реки, подземного источника, потока или озера, оно питается всегда из одних и тех же родников, в тайниках нашего сердца, и самый несчастный из людей может составить себе понятие о величайшем счастье». М. Метерлинк
«В одну и ту же реку нельзя войти дважды». Гераклит
«Гераклит дразнил разум: нельзя, говорил он, дважды выкупаться в одной и той же реке. На самом деле и раз не выкупаешься в одной реке. Река непрерывно течет, каждое мгновение она становится другою, ее нельзя задержать и остановить хотя бы на то короткое время, которое нужно человеку, чтобы погрузиться в воду. И не только река течет, все течет, все меняется. И только при посредстве понятий можно остановить сумасшедшую пляску бытия». Л. Шестов
«Нужно идти дальше, нужно идти дальше». Этот порыв идти дальше давно существует в мире. Гераклит Темный, изложивший мысли в своих произведениях и затем сложивший свои произведения в храме Дианы (ибо его мысли были его доспехами, а потому он и повесил эти доспехи в храме богини), сказал: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». У Гераклита Темного был один ученик, который не остановился на этом, он пошел дальше и прибавил: «Этого нельзя сделать даже единожды». Бедный Гераклит, иметь такого ученика!.. А ведь тот ученик хотел всего лишь быть учеником Гераклита, который пошел дальше, а отнюдь не вернуться назад к тому, что покинул Гераклит». С. Кьеркегор
«Истина, как живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью. Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь больше, чем разумное сознание, но без него она не могла бы действовать как внутренняя спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность. Только благодаря разумному сознанию (или, что то же, сознанию истины) человек может различать самого себя, т. е. свою истинную индивидуальность, от своего эгоизма, а потому, жертвуя этим эгоизмом, отдаваясь сам любви, он находит в ней не только живую, но и животворящую силу и не теряет вместе со своим эгоизмом и свое индивидуальное существо, а, напротив, увековечивает его». В. Соловьев
«Любовь - это бессознательное солнце нашей души; но самые чистые, самые жгучие и постоянные лучи этого солнца поразительно похожи на те лучи, которые старается в себе умножить душа, страстно влюбленная в правду, величие, красоту и истину». М. Метерлинк
«Оно уже близко, огненное светило, - его любовь приближается к земле! Невинность и жажда творца - вот любовь всякого солнца!» Ф. Ницше
«И вы, мудрые и знающие, вы бежали бы от солнечного зноя той мудрости, в которой сверхчеловек купает с радостью свою наготу». Ф. Ницше
«Христианство верит, что человек волен пойти куда угодно и поступать по-разному. Душу может утолить новая жизнь, или старая любовь, или что-нибудь не менее положительное». Г. К. Честертон
«Искусство, обособившееся, отделившееся от религии, должно вступить с нею в новую свободную связь. Художники и поэты опять должны стать жрецами и пророками, но уже в другом, еще более важном и возвышенном смысле: не только религиозная идея будет владеть ими, но и они сами будут владеть ею и сознательно управлять ее земными воплощениями. Искусство будущего, которое само после долгих испытаний вернется к религии, будет совсем не то первобытное искусство, которое еще не выделилось из религии». В. Соловьев
«Можно сказать, что на берегу внешней жизни, в пустые, рассеянные и праздные часы, проходят лишь наши двойники, ибо неподвижное место нашего существа и само средоточие бытия находится в области души. Сюда надо спасаться непрестанно. Все другое известно прежде, чем нам об этом сообщили; здесь же мы узнаем более того, что может быть сообщено словами. Именно в то мгновение, когда прерывается речь и прячутся слова, наш беспокойный взор внезапно встречает, на расстоянии лет и веков, другой взор, который его терпеливо ждал на пути, ведущем к Богу. Одновременно мигают ресницы, глаза заволакиваются нежной и грозной влагой тождественной тайны, и мы познаем, что не одиноки на бесконечном пути. Но какие книги говорят нам об этом средоточии жизни? Метафизики с трудом доходят до границ, а кого же мы встретим, перейдя ее? Немногих мистиков, которые теперь кажутся безумными, но которые, вероятно, представляли бы самую сущность человеческой мысли, если бы человек имел досуг и силу быть действительно человеком». М. Метерлинк
«Когда уста засыпают, просыпаются души и начинают действовать, ибо молчание - стихия, полная счастья, неожиданностей и опасностей, в которых душа свободно владеет собой. Когда вы захотите отдаться кому-нибудь вполне - молчите; и если вы боитесь молчать с ним - когда боязнь эта не скупость и не священный ужас любви, ожидающей чудес, - бегите от него, ибо душа ваша знает, как надо поступать». М. Метерлинк
«Светлые, смелые, прозрачные люди самые умные молчальники: ибо так глубоко дно их, что и самая прозрачная вода не выдает их». Ф. Ницше
«Глубокие идеи похожи на те чистые воды, прозрачность которых затемнена их же глубиной». К. Гельвеций
«Да, все, что есть в мире великого, живет в молчании. И говорит тишиною». И. Ильин
«Все, верующие и неверующие, нуждаются в том, чтобы научиться такому молчанию, которое позволяло бы Другому говорить, когда и как Он желает, а нам - понимать Его Слово». Иоанн Павел II
«Что такое любовь, как не соединение разлученного - вечное сочетание, свидание после вечной разлуки?» Д. Мережковский
«Страсть - все же полнота души, хотя и преходящая... Страсть наполняет душу чудными грезами: страсть преображает пустыню в райский сад». М. Гершензон
«Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет». Н. Гумилев
«Я и доселе не знаю, что я тогда, убаюканный шепотом волн, спал или бодрстовал? или, может быть, я проснулся во сне к новой жизни? То, что было, - исчезло, и никогда больше не появилось. Но я чувствовал, что вечное и благое лоно мира приняло меня в свою тихую любовь и раскрыло мне свои чистейшие пространства... Мне было позволено взглянуть в эти тайные недра бытия, коснуться тех мест, где мы все обитали некогда в доверчивой невинности, где нас и доселе ждет Божие прощение и Божия любовь... И с тех пор я ношу в сердце непоколебимую уверенность, что все страдания человека осмысленны и необходимы; что он должен выстрадать себе свободный и целостный возврат к Богу; и что всех нас ожидает любовное прощение, благостный покров, исцеление к невинности и мудрость блаженного созерцания...» И. Ильин
«И теперь, если меня посещает горе или овладевает мною тоска и слезы появляются на глазах, то это уже другие, новые слезы, которые я не умею отличить от блаженной влаги моей первородины... Ибо я посетил некий божественный берег и знаю наверное, что для сердечной боли есть мера, а для любви и прощения - меры нет; и еще, что всякая боль и всякое горе есть только подготовка к блаженству, есть только первая ступень к просветлению духа». И. Ильин
«Мы входим в привилегированную область доверия и любви. Это очаровательное побережье, где ходишь нагим и купаешься вместе с другими в лучах благодетельного солнца. До этого часа мы жили с опаской, как виноватые. Мы еще не знали, что каждый человек имеет право быть таким, как он есть, что в его мысли и в его сердце, равно как и в его теле, нет ни одной части, которой следовало бы стыдиться. Но теперь мы узнаем с облегчением, которое испытывает обвиняемый, признанный невиновным, что те части, которые мы считали необходимым скрывать, суть как раз наиболее глубокие наши жизненные силы». М. Метерлинк
«Жизнь дарит человеку в лучшем случае только одно великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение переживать как можно чаще». О. Уайльд
«Высочайший пик любви... нацелен в небеса полного взаимного самопожертвования, а ее вершина - это восторженное слияние двух душ в одну». Шри Ауробиндо Гхош
«Только последовательными актами сознательной веры входим мы в действительное соотношение с областью истинно-сущего, а чрез это - в истинное отношение с нашим «другим»; только на этом основании может быть удержана и укреплена в сознании та безусловность для нас другого лица (а следовательно, и безусловность нашего соединения с ним), которая непосредственно и безотчетно открывается в пафосе любви, ибо этот любовный пафос приходит и проходит, а вера любви остается». В. Соловьев
«Обычно грех не противопоставляют вере, как это надлежит делать христианству. Напротив, именно это противопоставление составило основу всего этого произведения; начиная с первой части, мы сформулировали состояние Я, когда отчаяние полностью отсутствует: в отношении к самому себе, желая быть собою, Я погружается посредством собственной ясной прозрачности в ту силу, которая его полагает. А эта формула, в свою очередь, как мы много раз напоминали, является определением веры». С. Кьеркегор
«Единственная награда за ожидание - конец ожидания, и только поэтому ждать стоит. И только поэтому ждать нужно. В этом смысл нашей веры». К. Чапек



- Ну вот мы и снова вместе, - словно не веря собственным глазам, промолвила Танаис и обвела сидевших у костра Воинов Бога лучащимся взглядом.
Одежда всех шестерых была поношена и в заплатах, пыль тысяч дорог, казалось, оставила на ней неизгладимый след. Обувь нуждалась в починке не меньше, чем платье.
- Мы похожи на бродяг, - улыбнулась Мария.
- А мы и есть - бродяги... Для меня эти годы пронеслись, как один миг. Я обошел весь мир с запада на восток и легче сказать, чего я не видел, но мне все время кажется, что самое главное я пропустил, не заметил, и я снова собираюсь в дорогу... - задумчиво промолвил Артакс. - Это было замечательное приключение, и я хоть сейчас готов его повторить.
- Ну уж нет! - протестующе воскликнул Глеб. - Я, конечно, в ваших Европах и Америках не был, но ни за что на свете не хотел бы я еще раз пережить все, что случилось со мной на Руси... Хотя, если честно, и там далеко не все и не совсем так уж плохо... А если совсем честно, я бы хотел поскорее туда вернуться... Меня там жена и дети ждут...
- Я смотрю, ты времени даром не терял! - подмигнул ему Ставер. - А у меня до сих пор такое чувство, будто рядом со мной что-то тонет, горит и рушится. И когда в моей помощи никто не нуждается, я сам себе кажусь лишним и никчемным...
- Какие глупости ты говоришь... - проворковала Коринна. - В тебе нуждаемся твой сын и я...
- Что же сказать мне?.. Я многому научилась за годы странствий. И прежде всего, я научилась уважать людей... Да, в чем-то они несовершенные и слабые созданья, но в них можно уважать то, что они всегда стремятся создать больше самих себя...
- Пирамиды, например? - усмехнулась Мария.
- И пирамиды тоже, хотя я не размеры имела в виду... Они пытаются выйти за пределы своего маленького внутреннего мирка и понять этот огромный мир, и описать, и осмыслить, и объяснить, и обнять его...
- А почему это мы тут сидим и разговоры разговариваем, словно Мир уже спасен и Вар повержен? - с недоумением спросил Глеб.
- Потому что мы давно не виделись, потому что мы соскучились, ну и наконец, потому, что мы у цели... - ответила Танаис.
- Почему ты так считаешь?
- А вы попытайтесь объяснить, почему все мы оказались почти одновременно в одном и том же месте? Это вас ни на какие выводы не наталкивает?
- Только параллельные у Эвклида никогда не сходятся, а человек с человеком... - сказал Ставер.
- Отец, как наука объясняет тот факт, что несколько человек, двигавшихся с разной скоростью и в разных направлениях, тем не менее встречаются в одной точке?
- Этого наука объяснить не в состоянии, потому что это - судьба...
- И что отсюда следует? Отсюда следует, что и Вар должен быть где-то совсем рядом. И я просто сгораю от желания поскорее его увидеть.
- Вон человек идет. Спросим у него?
По дороге, опираясь на посох, шагал невысокий старичок с котомкой за плечами.
- Дедушка, можно задать вам один вопрос?
- Отчего нельзя? Задавайте.
- Имя Вар вам о чем-нибудь говорит?
- Еще как говорит, родимые! По его милости под старость лет пошел по миру с сумой! Подчистую разорил, разбойник! Все отнял, даже то, что на похороны я скопил!
- И где его можно найти?
- А вон за лесом город виднеется, столица империи, Миргород называется.


«В рваных ли сапогах, или в легких рессорных экипажах, запряженных четверкой лошадей, - все равно человек одинаково доходит до конца путешествия. Сократ ходил босиком или в деревянных туфлях, а тем не менее прибыл благополучно. Его не спросили ни о туфлях его, ни о доходе, а только о его работе». Т. Карлейль
«В один прекрасный день мы достигаем нашей цели - и впредь с гордостью указываем на проделанный нами долгий путь. В действительности мы не замечали, что мы в пути. Нам потому и удалось уйти столь далеко, что мы на каждом месте мнили себя дома». Ф. Ницше
«Мы были как дома или, по крайней мере, гостили во многих областях духа; мы постоянно вновь покидали глухие приятные уголки, где, казалось, нас держала пристрастная любовь и ненависть - юность, происхождение, случайные люди и книги или даже усталость странников; полные злобы к приманкам зависимости, скрытым в почестях, или деньгах, или должностях, или в воспламенении чувств; благодарные даже нужде и чреватой переменами болезни, потому что она всегда освобождала нас от какого-нибудь правила и его «предрассудка»; благодарные скрытому в нас Богу, дьяволу, овце и червю; любопытные до порока, исследователи до жестокости, с пальцами, способными схватывать неуловимое, с зубами и желудками, могущими перерабатывать самое неудобоваримое; готовые на всякий промысел, требующий острого ума и острых чувств; готовые на всякий риск благодаря чрезмерному избытку «свободной воли»; с передними и задними душами, в последние намерения которых не так-то легко проникнуть; с передними и задними планами, которых ни одна нога не посмела бы пройти до конца; сокрытые под мантиями света; покорители, хотя и имеющие вид наследников и расточителей; с утра до вечера занятые упорядочиванием собранного; скряги нашего богатства и наших битком набитых ящиков; экономные в учении и забывании; изобретательные в схемах; порой гордящиеся таблицами категорий, порой педанты; порой ночные совы труда даже и среди белого дня, а при случае - а нынче как раз тот случай - даже пугала: именно, поскольку мы прирожденные, неизменные, ревнивые друзья одиночества, нашего собственного, глубочайшего, полночного, полдневного одиночества, - вот какого сорта мы люди, мы, свободные умы! И может быть, и вы тоже представляете собою нечто подобное, вы, нарождающиеся, - вы, новые философы?» Ф. Ницше
«Я не раскрыл бы Истины, если бы не прошел Путь». М. Мамардашвили
«Нет, не обладание истиной, а тот путь, которым она нам досталась, то усилие, которое мы сделали над собой, чтобы ее признать, - вот в чем заключается нравственный элемент науки и учения». Ф. Зелинский
«Рассмотрение процесса чистого творчества показало, что путь науки идет здесь параллельно пути искусства. Чистое творчество в области науки равноценно чистому творчеству в области искусства, ибо безразлично, какая интуиция - художественная или научная - приводит дух человеческий к чаемой цели - свободе. Стало быть, все сводится к цели человеческой деятельности». К. Эрберг
«Само собою разумеется, что основные формы общечеловеческой жизни должны иметь свой источник в началах, определяющих самую природу человека. Природа человека как такового представляет три основные формы бытия: чувство, мышление, деятельную волю; каждая из них имеет две стороны - исключительно личную и общественную. Отдельное, чисто субъективное чувство, отдельная мысль или фантазия без всякого общего необходимого предмета, наконец, непосредственная животная похоть, очевидно, не могут служить образующими началами или факторами общечеловеческой жизни как таковой; значение положительных начал для этой жизни могут иметь: только такое чувство, которое стремится закрепить свое непосредственное состояние объективным его выражением, только такое мышление, которое стремится к определенному предметному содержанию, только такая воля, которая имеет в виду определенные общие цели; другими словами - чувство, имеющее своим предметом объективную красоту, мышление, имеющее своим предметом объективную истину, и воля, имеющая своим предметом объективное благо». В. Соловьев
«Чтобы дойти до цели, надо прежде всего идти». О. де Бальзак
«Каждый из трех путей, Тримарга, разветвляется на многочисленные тропы, которые снова сходятся у конечной цели». Шри Ауробиндо Гхош
«Общечеловеческий организм есть организм сложный. Прежде всего три высшие степени его общего или идеального бытия, а именно мистика в сфере творчества, теология в сфере знания и церковь в сфере общественной жизни, образуют вместе одно органическое целое, которое может быть названо старым именем религии (поскольку оно служит связующим посредством между миром человеческим и божественным). Но далее каждый из членов этого целого соединяется с нижними степенями соответствующей ему сферы и вместе с ними образует особенную организацию. Так, во-первых, мистика во внутреннем соединении с остальными степенями творчества, именно с изящным искусством и с техническим художеством, образует одно органическое целое, единство которого, как и единство всякого организма, состоит в общей цели, особенности же и различие - в средствах или орудиях, служащих к ее достижению. Цель как такая определяется только высшею степенью, средства же - вместе с низшими. Цель здесь мистическая - общение с высшим миром путем внутренней творческой деятельности. Этой цели служат не только прямые средства мистического характера, но также и истинное искусство, и истинная техника (тем более, что и источник у всех трех один - вдохновение). Различие этого отношения в сфере творчества от того, которое было в первом моменте развития, состоит в том, что тогда подчиненные степени, не будучи выделены из первой (каковое выделение совершилось только во втором фазисе развития), собственно, и не существовали актуально как такие, а следовательно, и не могли служить высшей цели сознательно и свободно, т. е. от себя; и если то первое субстанциональное единство творчества, поглощенного мистикой, мы назвали теургией, то это новое органическое или расчлененное его единство назовем свободною теургией или цельным творчеством. Далее, второй член религиозного целого - теология в гармоническом соединении с философией и наукой образует свободную теософию или цельное знание. В первобытном состоянии человеческого духа (в первом моменте развития) философия и наука, не существуя самостоятельно, не могли и служить действительными средствами теологии. Понятно, какое великое значение для этой последней должна иметь самостоятельная философия, выработавшая собственные формы познания, и самостоятельная наука, снабженная сложными орудиями наблюдения и опыта и обогащенная громадным эмпирическим и историческим материалом, когда обе эти силы, освободившись от своей исключительности или эгоизма, пагубного для них самих, придут к сознательной необходимости обратить все свои средства на достижение общей верховной цели познания, определяемой теологией, причем эта последняя в свою очередь должна будет отказаться от незаконного притязания регулировать самые средства философского познания и ограничивать самый материал науки, вмешиваясь в частную их область, как это делала средневековая теология. Только такая теология, которая имеет под собою самостоятельную философию и науку, может превратиться вместе с ними в свободную теософию, ибо только тот свободен, кто дает свободу другим. Наконец, нормальное отношение в общественной сфере определяется тем, что высшая степень этой сферы или третий член религиозного целого - духовное общество или церковь, в свободном внутреннем союзе с обществам и политически и экономическим, образует один цельный организм - свободную теократию или цельное общество. Церковь как такая не вмешивается в государственные и экономические дела, но дает государству и земству высшую цель и безусловную норму их деятельности. Другими словами, государство и земство совершенно свободны в распоряжении своими собственными средствами и силами, если только они имеют при этом в виду те высшие потребности, которыми определяется духовное общество, которое, таким образом, подобно божеству, должно все двигать, оставаясь само недвижимым. Итак, все сферы и степени общечеловеческого существования в этом третьем, окончательном фазисе исторического развития должны будут образовать органическое целое, единое в своей основе и цели, множественно-тройственное в своих органах и членах. Нормальная соотносительная деятельность всех органов образует новую общую сферу - цельной жизни. Носитель этой жизни в человечестве может быть сначала... только русский народ. Пока история определялась деятельностью других сил, Россия могла только инстинктивно, без всякой сознательности, ждать своего призвания; разумеется, и примет она его не вся разом, а первоначально лишь через более узкий союз, братство или общество в среде русского народа. Но так как цельная, синтетическая жизнь по существу своему свободна от всякой исключительности, всякой национальной односторонности, то она необходимо распространится и на все остальное человечество, когда оно самим ходом истории принуждено будет отказаться от своих старых, изжитых начал и сознательно подчинится новым, высшим. Только такая жизнь, такая культура, которая ничего не исключает, но в своей всецелости совмещает высшую степень единства с полнейшим развитием свободной множественности, - только она может дать настоящее, прочное удовлетворение всем потребностям человеческого чувства, мышления и воли, и быть, таким образом, действительно общечеловеческой или вселенской культурой, причем ясно, что вместе с тем и именно вследствие своей всецелости эта культура будет более чем человеческою, вводя людей в актуальное общение с миром божественным. Итак, окончательный фазис исторического развития, составляющий общую цель человечества, выражается в образовании всецелой жизненной организации, долженствующей дать удовлетворение всем коренным потребностям и стремлениям человеческой природы и потому непосредственно определяемой как summum bonum». В. Соловьев
«Что входит в общество, вернувшееся к миру? Легче спросить: что из него исключено? Исключены ли вещи? Как они могут быть исключены, если заведомо допущены согласием мира? Мир-общество не исключает ничего». В. Бибихин
«Этот длинный путь позади - он тянется целую вечность. А этот длинный путь впереди - другая вечность. Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются лбами, - и именно здесь, у этих ворот, они сходятся вместе». Ф. Ницше
«Две параллельные линии, не пересекающиеся в Кресте, два пути, Вера и Знание, несоединимые в малом разуме человеческом, соединяются в великом Разуме Божественном - Логосе». Д. Мережковский
«Только в сердце Распятого, в сердце Креста, скрещиваются две линии - горизонтальная, земная, и вертикальная, небесная, - два пути, человеческий и Божеский; такова божественная геометрия Крестного Знамения». Д. Мережковский
«Символ войны - число Два. Два врага, два сословия, богатые и бедные, - в экономике, два народа, свой и чужой, - в политике, два начала, плоть и дух, - в этике; два мира, этот и тот, - в метафизике; два Бога, человек и Бог, - в религии. Всюду Два и между Двумя - война бесконечная. Чтобы окончилась война, нужно, чтоб Два соединились в Третьем: два класса - в народе, два народа - во всемирности, две этики - в святости, две религии - человеческая и Божеская, - в Богочеловеческой... Всюду два начала соединяются и примиряются в третьем так, что они уже Одно - в Трех, и Три - в Одном. Это и значит, математический символ мира - число Три. Если правящее миром число есть Два, то мир есть то, что он сейчас: бесконечная война; а если - Три, то мир будет в конце концов тем, чем был сначала, - миром». Д. Мережковский
«Молитва, милостыня и пост - в этих трех действиях состоит вся личная или частная религия. Но человек живет не одною личною, но и общею жизнию - он живет в миру. Живя в миру, он должен жить в мире. Но как жить в мире, когда над миром царит раздор, когда весь мир во зле лежит? Прежде всего не нужно верить в это зло, будто оно есть что-то непреложное. Напротив, оно ложно и преложно. Не в нем смысл мира. Смысл мира есть мир, согласие, единодушие всех. Это есть высшее благо, когда все соединены в одной всеобъемлющей воле, все солидарны в одной общей цели. Это есть высшее благо и в этом же вся истина мира. В раздоре, в отделении - нет истины. Мир стоит и держится и существует лишь вольным или невольным единением всех. Где то существо, где та вещь в мире, которая может устоять в своей отдельности? А если ничто не может устоять в своей отдельности, - значит - эта отдельность несостоятельна, значит, она неистинна, значит, истина в противоположном: во всемирном и всемирном единении. Это единение, так или иначе, вольно или невольно, признается всеми ищущими истину. Спросите естествоиспытателя, и он скажет, что истина мира в единстве мирового механизма; спросите отвлеченного философа, - и он скажет, что истина мира в единстве логической связи, обнимающей всю вселенную. Полная же истина мира - в живом его единстве, как одухотворенного и богоносного тела. В этом истина мира и в этом же красота его. Когда многообразие чувственных явлений слаживается воедино, этот видимый лад ощущается нами, как красота (Kosmos - мир, лад, краса). Итак, в высшем смысле мира (как мира) соединяется все, чего мы ищем: и благо, и истина, и красота». В. Соловьев
«Когда в интеллекте человека дышит душа – это и есть гений; когда душа преодолевает волю человека – это настоящая добродетель; а когда душа соединяется с человеческими влечениями – это любовь». Р. Эмерсон
«Безумен тот, кто думает, что разум
Постигнуть может бесконечный путь,
Который Трех в Одно соединяет...
Довольствуйтесь же, люди, малым знаньем
И помните, что, если б все вы знали,
То Деве было б незачем рождать». Данте
«Гнозис - знание разгадки мира. Как можно знать разгадку целого? Екклезиаст говорит: «Бог отдал мир человеческим спорам, чтобы они не отыскали дела, которое Бог предустановил от начала и до конца». Философия учит: единое (целое) «никак не причастно никакому времени... оно не стало, не становилось и не было прежде, оно не настало, не настанет и не есть теперь, и, наконец, оно не будет становиться, не станет и не будет впоследствии... Следовательно, нельзя ни назвать его, ни высказаться о нем, ни составить себе о нем мнения, ни познать его, и ничто из существующего не может чувственно воспринять его». (Платон, Парменид, 141 а). Разве гностик этого не знал? По крайней мере, он чувствовал, что знание обо всем человеку недоступно, такого знания у людей не было, его никакой силой не добыть. Но - на землю сошел сам Сын Божий, и знание, неведомое от века, открыто; после небывалого события богоявления отныне навсегда просвечены все тайны. Или абсолютное знание пришло из страны святых чудес, найденное всезнающими мудрецами в увенчание тысячелетних страданий человечества. С неудержимой настойчивостью снова и снова пробивает себе путь упрямая вера, что не может быть, чтоб мир нельзя было разгадать, чтобы не могло быть какого-то нового, небывалого поворота дела, при котором мировое целое упадет, наконец, нам в руки». В. Бибихин
«Ты видел мир, но все, что ты видал, - ничто.
Все то, что говорил ты и слыхал, - ничто.
Итог один, весь век ты просидел ли дома,
Иль из конца в конец мир исшагал, - ничто». О. Хайям
«Логика, пожалуй, косвенно что-то все же доказала. Она заставила думать, что мир - целый мир - существует не по способу суммы составляющих, не по способу расчерченного пространства. Та же правда перед нами мелькнула, когда мы говорили, что найти свое место в мире не значит определить, в каком месте... мы географически находимся. Мир существует не по способу множества элементов. Поэтому, когда нас хотят, что называется, привести в чувство, широким жестом показывая: да вот же он, мир, вокруг! мы слышим в этом приглашении что-то нескладное. Нам показывают на вещи, много вещей, а приглашают увидеть в них то, что в них видеть нельзя и можно только поверх них угадать, ощутить: полноту. Я ее не ощущаю, мир для меня, возможно, давно распался. За жестом «да вот же он, мир!» стоит нежелание заметить, что с целостью мира не все в порядке». В. Бибихин
«Известный совет пророка должен здесь стать правилом: «Встаньте на древние пути и посмотрите, который из них прямой и правильный, и идите по нему». Уважение к старому требует, чтобы люди наконец несколько задержались, встали на его основание и стали бы искать вокруг, какая дорога является лучшей; когда же путь будет точно известен, уже не следует оставаться на месте, а следует, не зная устали, шагать вперед. Действительно, правильно говорится: «Древнее время - молодость мира». И конечно, именно наше время является древним, ибо мир уже состарился, а не то, которое отсчитывается уже в обратном порядке, начиная с нашего времени». Ф. Бэкон
«Воинствующая Церковь - одна, ибо это - армия, освобождающая мир. То рабство, от которого она хочет освободить его, можно очень хорошо увидеть в Азии и в античной Европе». Г. К. Честертон
«Возлюбленные братья, у нас общая задача, мы - Восток и Запад - должны вместе сказать: да не будет упразднен Крест Христов. Да не будет упразднен Крест Христов, ибо, если упразднят его, человек лишится корней, всякой будущности: будет разрушен! Этот вопль раздается в конце ХХ века. Это вопль Рима, Константинополя, Москвы. Это вопль всего христианского мира: обеих Америк, Африки, Азии - всех. Это - призыв к новой евангелизации». Иоанн Павел II
«Сегодня мы сознаем, - и это неоднократно было подтверждено, что единство осуществится, как и когда пожелает Господь, и что оно потребует проявления с нашей стороны восприимчивости и созидательной любви, которая, быть может, выходит за пределы форм, уже исторически испытанных». Иоанн Павел II
«Очевидно, что искусство, наука, политика, давая содержание отдельным стремлениям человеческого духа и удовлетворяя временным историческим потребностям человечества, вовсе не сообщают абсолютного, самодовлеющего содержания человеческой индивидуальности, а потому и не нуждаются в ее бессмертии. В этом нуждается только любовь. Истинная любовь есть та, которая не только утверждает в субъективном чувстве безусловное значение человеческой индивидуальности в другом и в себе, но и оправдывает это безусловное значение в действительности, действительно избавляет нас от неизбежности смерти и наполняет абсолютным содержанием нашу жизнь». В. Соловьев



Сквозь сон Любовь почувствовала, как чье-то тяжелое тело навалилось на нее сверху.
Открыв глаза, совсем близко от своего лица она увидела багровую рожу, услышала возбужденное сопение и почувствовала запах немытого тела, смешанный с сивушным перегаром.
Обеими руками она толкнула насильника в грудь и, освободившись, кинулась к дверям комнаты, но несколько крепких рук вцепились в ее тело и попытались повалить на грязный пол.
В темной комнате нападавших не было видно, и Любовь пнула несколько раз наугад, рванулась и выскочила за дверь.
Внизу лестницы ее караулили трое мерзавцев.
Опыт уличных схваток позволил ей довольно легко справиться с двумя из них, но третий оказался гораздо проворнее и сильнее своих напарников, и Любви с трудом удавалось уворачиваться от его молниеносных ударов.
Вдруг она заметила блеснувший в руке противника нож, и в следующий миг огненная боль опалила ее левый бок.
Чувствуя, как одежда быстро пропитывается кровью, девушка изо всех оставшихся сил ударила носком сапога в заросший подбородок насильника и, метнувшись мимо рухнувшего тела к спасительному выходу, выбежала из ночлежки.
Она огляделась по сторонам, пытаясь наметить путь к бегству, но за спиной уже слышался топот бегущих ног, и, не разбирая дороги, Любовь, как в омут, кинулась в охранительную тьму.
Ветви невидимых деревьев больно хлестали ее по лицу, липкая от крови одежда сковывала движения, от потери крови начала кружиться голова, и только инстинкт самосохранения гнал девушку сквозь лесную чащу.
Внезапно земля ушла у нее из-под ног, и, не удержавшись на краю обрыва, Любовь кубарем скатилась по его крутому склону на дно оврага, по которому извивался неглубокий студеный ручей.
Холодная вода вернула девушке сознание, и, заставив себя подняться, Любовь, спотыкаясь и падая, поковыляла по извилистому руслу ручья, слыша за собой усиливающийся шум погони.
Наконец, силы полностью оставили ее и, сделав еще несколько неуверенных шагов, девушка рухнула лицом в траву.
Множество ног протопало совсем близко от нее, но в благодетельной тьме преследователи не заметили свою жертву, и вскоре их шаги затихли в отдалении.
Любовь отползла в кусты и затаилась.
Какое-то время спустя она услышала тяжелое, прерывистое дыхание, невнятные проклятья, и мимо нее прошло в обратном направлении шесть или семь человек.
По донесшимся до нее обрывкам фраз Любовь поняла, что они решили отказаться от дальнейших поисков, по крайней мере, до утра.
Когда все стихло, девушка разорвала на груди рубашку и ощупала рану. Нож ударил между ребер и, видимо, задел какие-то жизненно важные органы, потому что боль усиливалась с каждой минутой и кровь текла из раны не переставая.
- Боже, как глупо... - прошептала Любовь, закрыла глаза и поняла, что умирает. Какие-то сладкие видения наплывали на нее из темноты, манили за собой, обещая блаженство, но усилием воли Любовь прогнала их прочь, шепча сквозь зубы:
- Нет, я не имею права умирать... Я должна жить... Я выживу...
- Не хочешь ли сыграть со мной? - вдруг услышала она тихий сумрачный голос где-то совсем близко, и сердце девушки затрепетало от ужаса, однако она не подала вида и спросила, как могла, беспечно:
- Кто ты и каковы условия твоей игры?
- Ты знаешь, кто я, а условия моей игры - самые простые... Мы загадаем друг другу три загадки, и тот, кто не отгадает хотя бы одну, будет считаться проигравшим...
- И что ты ставишь на кон?
- Твою жизнь.
- Но что же тогда поставить мне?
- То же самое.
- Условия не равны. В случае проигрыша ты ничего не теряешь, а я теряю все.
- Зато в случае выигрыша ты приобретаешь бессмертие...
- Я... согласна...
- Ты - храбрая девочка... Многие умирали от ужаса прежде, чем успевали выслушать условия игры... Слушай мою первую загадку... В какую реку нельзя войти дважды?
- Это совсем простая загадка, - найдя в себе силы улыбнуться, прошептала Любовь. - В реку времени нельзя войти дважды...
- Ответ правильный. У тебя есть минута в запасе. Я слушаю твою загадку.
- Почему умирают люди?
- Не следует задавать вопросы, ответ на которые тебе неизвестен.
- Зато он известен тебе, - возразила Любовь.
- Мне известно многое, о чем люди даже не подозревают, и я была бы совсем не прочь поделиться своими знаниями, но для того, чтобы получить правильный ответ, надо правильно задать вопрос, а чтобы правильно задать вопрос, надо знать правильный ответ на него... Вопрос, который ты задала, не имеет ответа, потому что он неверно сформулирован... Поэтому спрашивай меня только о том, что знаешь наверняка.
- Я поняла, - силясь унять непроизвольную дрожь во всем теле, прошептала Любовь. - Слушай мою загадку... Чем мудрый отличается от умного?
- Умный найдет выход из затруднительного положения, а мудрый в него не попадет.
- Ответ правильный...
- Тогда слушай мою вторую загадку. Где находится начало того конца, которым оканчивается начало?
Любовь ослабела до последней крайности, и все ее усилия были направлены только на то, чтобы не лишиться сознания от боли, а надо было еще думать, а мысли так тупо и тяжело ворочались в голове, словно мельничные жернова.
Сознание девушки мутилось, и она уже плохо различала, где явь, а где бред.
- Минута истекла, - напомнила Смерть.
- Повтори... - пытаясь выиграть время, попросила Любовь.
- Где находится начало того конца, которым оканчивается начало? - терпеливо повторила Смерть.
- Начало конца, которым оканчивается начало, это ты, Смерть. И ты находишься в двух шагах от меня, - сказала Любовь наобум.
На минуту воцарилось гнетущее молчание, и девушка уже решила, что проиграла, когда Смерть бесстрастно произнесла:
- Я принимаю твой ответ. Твой ход.
Любовь задумалась. В голову лезла всякая чепуха, а нужно было придумать вопрос, который бы поставил в тупик саму Смерть.
- Что сильнее тебя, но не может от тебя спасти?
- Любовь, - ни секунды не раздумывая, ответила Смерть.
- Ответ правильный, - упавшим голосом ответила Любовь.
- Итак, слушай мою последнюю загадку. Ответив на нее, ты сохранишь свою жизнь.
- Спрашивай, - трепеща всем телом, прошептала Любовь обескровленными губами.
- Венец, сделанный из глины, - что это?
Холодные капли предсмертного пота выступили на бледном челе девушки, тяжелое дыхание со свистом срывалось с полуоткрытых губ, на которых пузырилась уже кровавая пена, черты лица заострились, и крупная дрожь сотрясала все тело. Сердце сбивчиво и торопливо отсчитывало последние мгновения отведенного на раздумья времени - и жизни.
- Я... не знаю... - хрипло прошептала Любовь, чувствуя опустошающую усталость и огромное желание отдыха. У нее не осталось сил бороться. Лишь огромное желание покоя владело ей всецело.
- У тебя есть минута в запасе, - напомнила Смерть.
- Я не знаю! - в отчаянии повторила Любовь, и вдруг мощная вспышка озарила ее разум; она напряглась всем телом, цепляясь сквозь бред за последние остатки угасающего сознания, и слабо крикнула:
- Человек! Это - человек!
- Ответ правильный, - прежним бесстрастным тоном констатировала Смерть, и Любовь почувствовала, как жизнь стремительно возвращается в ее тело. Боль утихла, из раны перестала течь кровь и дыхание выровнялось.
- Теперь спроси меня о чем-нибудь, чего я не знаю, - и бессмертие тебе обеспечено.
- Это нечестная игра. Ты читаешь мои мысли.
- Этого изменить я не могу, но могу дать совет. Постарайся не думать или думай о чем-нибудь постороннем.
- Это легче сказать, чем сделать, - усмехнулась Любовь. - Но я попробую. Слушай мою последнюю загадку. «Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно». Что это?
- Акт любви, - ни секунды не раздумывая, ответила Смерть.
- Фу, какая невероятная испорченность! - с преувеличенно шокированным видом воскликнула Любовь. - Это же качели! Ты что, качелей никогда не видела, что ли?
- Ну что ж, ты первый человек, которому удалось меня провести, - без тени обиды в голосе сказала Смерть. - И, клянусь саваном, бессмертие - не такая уж великая награда за это. Прощай.
- Прощай! - эхом повторила Любовь, и по тому, как загомонили птицы, приветствуя рассвет, как утренний ветерок зашелестел в траве и кронах деревьев, как весело зажурчал прозрачный ручей, она догадалась, что ее страшная собеседница отправилась по своим делам.
Любовь встала, осмотрела левый бок, на котором не осталось даже шрама, отряхнула прилипшую к одежде рыжую хвою и, приложив ладони ко рту, звонко крикнула:
- Слышишь меня, Вар?! Приготовься к битве, потому что я иду на тебя!



«Обязательная и принудительная любовь есть чудовищное противоречие и поругание самой природы любви. В природном порядке человеческое общество должно иметь обязательные и принудительные основы, не допускающие хаотического распада. Человеческое общество в этом грешном мире, в этой ветхой природе должно управляться не только любовью, но и законом. И в законе, и в праве действует божественная энергия. Те, которые допускают для человеческого общества лишь начало любви и отвергают всякое другое начало, отрицают христианскую любовь и подменяют ее какой-то иной, нехристианской любовью, любовью страшной в своей безблагодатности». Н. Бердяев
«Если бы я считал религиозную норму любви фантастическою, то я, конечно, и не предлагал бы ее. Точно так же, если бы я имел в виду только простую любовь, т. е. обыкновенные, заурядные отношения между полами, - то, что бывает, а не то, что должно быть, - то я, конечно, воздержался бы от всяких рассуждений по этому предмету, ибо, несомненно, эти простые отношения принадлежат к тем вещам, про которые кто-то сказал: нехорошо это делать, но еще хуже об этом разговаривать. Но любовь, как я ее понимаю, есть, напротив, дело чрезвычайно сложное, затемненное и запутанное, требующее вполне сознательного разбора и исследования, при котором нужно заботиться не о простоте, а об истине... Гнилой пень, несомненно, проще многоветвистого дерева, и труп проще живого человека. Простое отношение к любви завершается тем окончательным и крайним упрощением, которое называется смертью. Такой неизбежный и неудовлетворительный конец «простой» любви побуждает нас искать для нее другого, более сложного начала». В. Соловьев
«Как скоро жизненная сфера любовного соединения перенесена в материальную действительность, какова она есть, так сейчас же соответственным образом извращается и самый порядок соединения. Его «нездешняя», мистическая основа, которая так сильно давала о себе знать в первоначальной страсти, забывается как мимолетная экзальтация, а самым желательным, существенной целью и вместе первым условием любви признается то, что должно быть лишь ее крайним, обусловленным проявлением. Это последнее - физическое соединение, поставленное на место первого и лишенное таким образом своего человеческого смысла, возвращенное к смыслу животному, - делает любовь не только бессильною против смерти, но само неизбежно становится нравственною могилою любви гораздо раньше, чем физическая могила возьмет любящих». В. Соловьев
«Нет у любви бесследно сгинуть права:
Она приходит, чтобы жить навек,
Пока не сгинет в землю человек». Низами
«Любовь насильства не боится,
Она - хоть презрена - все бог». М. Лермонтов
«Чтобы не оставаться мертвою верой, ей нужно непрерывно себя отстаивать против той действительной среды, где бессмысленный случай созидает свое господство на игре животных страстей и еще худших страстей человеческих. Против этих враждебных сил у верующей любви есть только оборонительное оружие - терпение до конца. Чтобы заслужить свое блаженство, она должна взять крест свой. В нашей материальной среде нельзя сохранить истинную любовь, если не понять и не принять ее как нравственный подвиг». В. Соловьев
«Стоишь ты, или сидишь, или по миру странствуешь, не успеешь глазом моргнуть, смерти пора пришла». «Джатаки»
«Большинство живых существ смутно чувствует, что лишь нечто крайне непрочное, нечто вроде тонкой прозрачной перепонки отделяет область смерти от области любви и что глубокий закон природы требует смерти всякого живого существа именно в момент зарождения им новой жизни». М. Метерлинк
«Смерть и Любовь внутренне связаны, потому что любовь есть высшее утверждение личности, а ее отрицание крайнее - смерть. Бродит Смерть около Любви и подстерегает ее». Д. Мережковский
«В мире прекрасны два явления: любовь и смерть». Д. Леопарди
«Смерть - то, что смертные называют смертью, - собственно, и есть начало жизни». Т. Карлейль
«Никто не знает, не есть ли жизнь - смерть и не есть ли смерть - жизнь. Мудрейшие из людей еще с древнейших времен живут в таком загадочном безумии незнания. Только посредственные люди твердо знают, что такое жизнь, что такое смерть... Как случилось, как могло случиться, что мудрейшие теряются там, где обыкновенные люди не находят никаких трудностей? И почему трудности - мучительнейшие, невыносимейшие трудности - выпадают на долю наиболее одаренных людей? Что может быть ужасней, чем не знать, жив ли ты или мертв! «Справедливость» требовала бы, чтоб такое знание или незнание было бы уделом равно всех людей. Да что справедливость! Сама логика того требует; бессмысленно и нелепо, чтобы одним людям было дано, а другим не было дано отличать жизнь от смерти. Ибо отличающие и не отличающие - уже совершенно различные существа, которых мы не вправе объединять в одном понятии - «человек». Кто твердо знает, что такое жизнь, что такое смерть, - тот человек. Кто этого не знает, кто хоть изредка, на мгновение теряет из виду грань, отделяющую жизнь от смерти, тот уже перестал быть человеком и превратился... во что он превратился? Где тот Эдип, которому суждено разгадать эту загадку из загадок, проникнуть в эту великую тайну?» Л. Шестов
«Загадок три, а смерть - одна». К. Гоцци
«Там нет загадки, где разгадка есть». К. Иммерман
«Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены». Г. Гегель
«В жизни нужно искать разгадку смерти, а не в смерти разгадку жизни. Естественно было бы, кажется, так сказать: жизнь такова-то, следовательно, смерть не может быть иною. Так люди и делали: они чувствовали добро, красоту, любовь здесь на земле, и это успокаивало их насчет смерти». Л. Шестов
«Все убеждены, что у смерти не приходится искать откровения и истины, что смерть есть конец и откровениям, и истинам». Л. Шестов
«Deus impossibilia non jubet - Бог не требует невозможного - это тоже самоочевидная истина, на которой сходятся и положительная наука, и здравый смысл, и даже проникнутая мистицизмом вера католичества. Но смерть с этим не считается. У нее свои истины, свои очевидности, свои возможности и невозможности. Они не мирятся с нашими обычными представлениями, и мы не умеем постигать их. Только исключительные люди в редкие минуты напряженнейшего душевного подъема научаются слышать и понимать загадочный язык смерти... Ведь смерть, вопреки здравому смыслу, требует от человека невозможного и, вопреки Аристотелю, вырывает его из общего всем мира. Как это происходит? Как невозможное становится возможным?» Л. Шестов
«Именно в эти мгновения, когда душа вся обращалась в слух или, вернее, становилась сама собою, я познал могущество невидимой доброты; она давала несчастным слезам умирающей любви божественную иллюзию любви новорожденной». М. Метерлинк
«Любовь сильнее смерти, мой друг, но от нее не спасает». Г. Эмин
«Крепка любовь, как смерть». Это и значит: любовь сквозь смерть - сквозь смерть Воскресение». Д. Мережковский
«Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью, держится и движется жизнь». И. Тургенев
«Вот что такое вечная, действительная Магия-Религия: одоление закона естества - смерти - иным законом, высшим, сверхъестественным - любовью, воскрешающей мертвых». Д. Мережковский
«Нет Смерти без Жизни и Жизни без Смерти; нет Умирающей Жизни без Жизни Воскрешающей и Воскресающей. Жизнь Вечная есть Жизнь чрез Смерть». Л. Карсавин
«Исследователи страстей поучают нас, что вечной любви не может быть, если нет стоящих на ее пути препятствий. Страсть определяется борьбой. А последним препятствием в любви является смерть». А. Камю
«Физическая страсть имеет перед собою известное дело, хотя и постыдное; законный семейный союз также исполняет дело пока необходимое, хотя и посредственного достоинства. Но у духовной любви, какою она является до сих пор, заведомо нет совсем никакого дела... Эта исключительно духовная любовь есть, очевидно, такая же аномалия, как любовь исключительно физическая и исключительно житейский союз. Абсолютная норма есть восстановление целости человеческого существа, и нарушается ли эта норма в ту или другую сторону, в результате, во всяком случае, происходит явление ненормальное, противуестественное. Мнимо духовная любовь есть явление не только ненормальное, но и совершенно бесцельное, ибо отделение духовного от чувственного, к которому она стремится, и без того наилучшим образом совершается смертью. Истинная же духовная любовь не есть слабое подражание и предварение смерти, а торжество над смертью, не отделение бессмертного от смертного, вечного от временного, а превращение смертного в бессмертное, восприятие временного в вечное. Ложная духовность есть отрицание плоти, истинная духовность есть перерождение, спасение, воскресение». В. Соловьев
«Что природная плотская жизнь не только в грубом виде животности, но и связанная формами человеческого общежития есть жизнь злая и ложная - это знали прежде Христа. Знали это индийские мудрецы - брамины и буддисты, знали это и греческие философы - Платон и его последователи. Но недостаточно знать и осуждать эту дурную жизнь, недостаточно даже мыслить и о другой истинной и благой жизни, которую платонические философы указывали в идеальном мире самосущей истины, красоты и блага, - нужно на деле показать, что жизнь эта есть, нужно ввести ее в человека и природу, открывши в них подлежащее этой истинной жизни. И если это есть истинная жизнь, то она не может быть бессильною и бездейственною: она должна победить ложную и злую жизнь и подчинить ее дурной закон своей благодати. Основание плотской жизни есть злоба, и конец ее - смерть и тление. Начало истинной жизни - любовь побеждает злобу и конец ее - воскресение побеждает смерть. Если же смерть и тление непобедимы, тогда значит закон плотской жизни, закон греха и рабства есть единственный закон в мире, тогда значит плотская жизнь есть настоящая истинная и никакой другой нет в действительности, а только в воображении и помыслах человеческих; тогда вправду есть только поток материи, а все остальное - пустые грезы, а если так, то будем жить настоящею минутой, будем пить, есть и веселиться сегодня: вчерашнее уже умерло и не вернется, а завтра и мы умрем». В. Соловьев
«И даже когда человек грешит, Бог продолжает искать и любить его, чтобы не нарушилась связь и не прекратилось движение любви. Он любит его в тайне Сына, предавшего Себя не познавшему Его миру, который распял Его на кресте, но Которого Отец воскресил как вечный залог того, что никто не может убить любовь, ибо всякого причастного ей коснулась слава Божия. Именно такого, преображенного любовью, человека созерцали ученики на горе Фавор - Человека, каким мы все призваны стать». Иоанн Павел II
«Всякому образу звериному в политике государственной, образу старому и образу новому, злу изначальному, прошлому, и злу конечному, будущему, должна равно быть объявлена война, но воевать со злом должно не злым путем, не силой зла же, а силой добра. Только органическим путем, согласным с внутренним ростом народа, только историческими этапами может отмирать зло государственного насилия. Механически нельзя побороть государства, нельзя еще обойтись без него. В борьбе с ним важен не столько политический такт, сколько какое-то мистическое чутье живой истории, свойственное ее гениям и героям. То же безбожное, звериное начало, которое воплощалось в старой государственности, переходит и в новое общество, подготовляемое и ожидаемое социал-демократами, но становится сложнее, и двоится для нас это новое общество, так как в нем грядет и великое зло и великое добро. Мы не можем все злое связывать с прошлым, все доброе - с будущим. И в будущем нужно отделить добро от зла, и в прошедшем накопилось много добра. Мир идет не к эмпирическому благоустройству и благополучию, а к трагическому раздвоению, из которого видится лишь религиозный исход, лишь в конце мира и преображении его». Н. Бердяев


Вар и Мир плавали наперегонки в голубой, прозрачной насквозь воде открытого бассейна.
Вар каждый раз доплывал первым и насмешливо кричал отстающему едва ли не наполовину Миру:
- Ты еще не утонул, малыш?
Мир, сердито отфыркиваясь, начинал усиленно грести руками и, выбравшись из бассейна, набрасывался на насмешника, который ускользал от него с ловкостью ящерицы.
Полностью выбившись, наконец, из сил, Мир упал плашмя на мягкую лежанку и притворился мертвым. Держась против солнца, Вар на цыпочках подкрался к нему и выплеснул на распростертое тело ведро ледяной воды.
Мир взвизгнул и погнался за обидчиком.
Они сделали круг, как вдруг Вар резко повернулся к преследователю лицом, и, сцепившись, оба рухнули в бассейн.
- Послушай, - сказал Мир, выныривая на поверхность и осматриваясь по сторонам в поисках Вара. Не увидев его нигде, Мир встревожился и стал вглядываться в прозрачную глубь бассейна.
Вар лежал на выложенном мраморными плитами дне и не двигался.
Мир набрал в грудь побольше воздуха и нырнул. Подплыв к Вару, он ухватил его за волосы и попытался всплыть вместе с ним, но Вар оказался тяжелым на удивление, и все попытки Мира оторвать его от дна не имели успеха.
Запас воздуха в легких юноши подошел к концу, но он не мог бросить Вара и, пуская пузыри, не оставлял тщетных попыток спасти его.
Вдруг Вар открыл глаза и, оскалив ровные зубы в опасной улыбке, схватил Мира за щиколотку.
Миру стало страшно. Он рванулся, пытаясь освободиться, но Вар держал его железной хваткой, и Мир начал захлебываться.
Вода вытеснила из легких юноши последние молекулы воздуха, и какие-то удивительно знакомые картины, с ужасающей быстротой сменяя друг друга, понеслись перед его внутренним взором. Он видел лица и слышал голоса людей, которых совершенно не помнил, но откуда-то в нем возникла твердая уверенность, что никого роднее и ближе этих людей у него нет. Потом Мир погрузился в непроницаемую тьму и помчался сквозь нее к светлому пятну, маячившему где-то очень-очень далеко.
В его душе само собой родилось убеждение, что, достигнув этого пятна, он попадет в совершенно другой мир, из которого никогда уже не сможет вернуться обратно, и юноша изо всех сил противился увлекавшей его силе, но это было все равно, что пытаться плыть вверх по водопаду.
Пятно было совсем уже близко, когда движение вдруг прекратилось, и столь же стремительно Мир полетел сквозь густую тьму обратно и, почувствовав острую, но мгновенную боль, открыл глаза.
Над ним сидел на корточках Вар и встревоженно смотрел ему в лицо.
- Все в порядке? - спросил он и с виноватой усмешкой потрепал Мира по плечу. - Прости, малыш...
- Зачем ты это сделал? - чувствуя неприятное першение в горле и тошноту, спросил Мир.
- Мне пришла в голову одна безумная мысль, когда мы играли... Я вдруг подумал, что сейчас мы с тобой выглядим как братья или, по крайней мере, как сверстники... Но я навсегда останусь таким, а ты будешь стареть с каждым днем и когда-нибудь умрешь... И я вдруг подумал, что если убить тебя сейчас, ты никогда не станешь стариком, а возможно, даже воскреснешь и станешь бессмертным, как я... Но в последний миг я передумал и вытащил тебя из воды... Еще неизвестно, что решит тот, кто распоряжается бессмертием... А вдруг он захочет оставить тебя себе?..
- Вар! Ты сошел с ума! - слабо вскричал Мир и попытался отодвинуться от своего покровителя.
- Нет, малыш, нисколько... Я уже говорил тебе, что бессмертен, но, видно, ты не очень-то мне поверил, раз полез спасать...
- Нет, я верю тебе! - поспешно воскликнул Мир.
- Кого ты хочешь обмануть, малыш?.. Прошу, не смотри на меня как на сумасшедшего! Я абсолютно здоров! Ты всегда знал, что люди смертны, а сегодня едва не убедился в этом на личном опыте. И у тебя в голове не укладывается, что человек может достичь бессмертия... А ведь это так просто. Достаточно только заключить сделку с дьяволом и умереть. И тогда Сатана подарит тебе бессмертие... Если, конечно, захочет...
- А если не захочет?
- А у него нет выбора... Он не может обойтись без помощников, ибо способен влиять на ход событий лишь опосредованно. Он не совершает убийств - он только внушает людям мысль об убийстве. Он не ведет войн, - он только внушает правителям мысль о войне. Он не крадет, не лжет, не предает, не прелюбодействует, - он только внушает мысль украсть, солгать, изменить и предать. Дьявол всемогущ, но лишь до тех пор, пока есть люди, которые следуют его наущениям. Не станет их, - и дьявол будет безобиднее мухи. Следовательно, ему нужны верные слуги, которые претворяли бы его волю в жизнь. Злые мысли посещают каждого, но одни не делают зла из лени, другие - из трусости, третьи - из слабости, и в итоге набирается не такое уж большое число негодяев, да и те грешат преимущественно по мелочам. Конечно, маленькое зло - тоже зло, но Сатана любит зло масштабное. И для такого зла ему нужны особые люди, готовые идти в злодействе до конца, не останавливаясь ни перед чем. Таких людей немного, и их нужно беречь. Поэтому лучших своих слуг дьявол награждает бессмертием. Но, конечно, не за красивые глаза, а в обмен на душу. Быть Воином Сатаны - великая честь. Выше нее, пожалуй, только честь быть Воином Бога.
- А что нужно совершить, чтобы стать Воином Бога?
- Сущий пустяк. Требуется умереть за какую-нибудь высокую идею: за родину, за веру или за друга. И тогда бессмертие тебе обеспечено. Но не у каждого хватает духа на это, поэтому Воины Бога весьма немногочислены. По крайней мере, мне известны только шестеро. Но это воистину лучший цвет человечества.
- Расскажи мне о них! - попросил Мир.
- Я не поэт, и я скажу просто: быть их врагом - самая высокая честь после чести быть их другом, а выше этой чести только честь быть личным другом Господа Бога. Но, насколько мне известно, у Бога нет друзей.
- А как отличить их от обычных людей?
- Ударь ножом. Если умрет, значит, обычный человек. Если останется жив, значит, Воин Бога, - усмехнулся Вар. - А если серьезно... Когда ты встретишь человека, который не обладает ни властью, ни богатством, ни громким именем, но перед которым тебе невольно захочется обнажить голову, как перед славнейшим, богатейшим и могущественнейшим повелителем мира, знай, что перед тобой - Воин Бога.
- Я испытываю это желание всякий раз, когда вижу тебя, но ведь ты - не Воин Бога.
- Я - Воин Сатаны, а это почти одно и то же. У нас общая цель, но мы идем к ней различными путями. Они - по цветам и по радуге. Я - по крови и грязи.
- И какая же у вас цель?
- Счастье человечества.
Мир недоверчиво усмехнулся.
- Ты хочешь убедить меня, что конечной целью твоей деятельности являются не богатство, слава и власть, а счастье человечества? Позволь тебе не поверить.
- Богатство, слава и власть для меня не цель, а всего лишь средство. Как бы я мог осуществить свой замысел, если бы не обладал достаточным количеством золота и слуг?
- Если все преступления, совершенные по твоему приказу, служат основой будущего счастья человечества, то лучше для людей оставаться несчастными.
- Разве люди не совершали таких же и ужаснейших преступлений до меня? Разве благодаря мне пришли в мир убийство, блуд, измена, ложь и воровство? Разве всего этого не было прежде?
- Да, все это было и до тебя. Но тогда, совершая преступление, человек знал в глубине души, что он - преступник, грешник знал, что он - грешник, и стыдился этого. А что теперь? Все смешалось! Никто не считает уже грех за грех, а преступление - за преступление, оправдывая себя какими-то высшими cоображениями и даже ставя грех себе в заслугу! Да, я убил, - говорит убийца, - но я не убийца, потому что тот, кого я убил, был человек во всех отношениях недостойный. Я совершил благое дело, освободив мир от его присутствия. Вот ведь до чего дошло! Ну а дальше-то что будет?! Ведь этак, пожалуй, скоро ордена начнут давать за убийство!
- А за что, по-твоему, их дают сейчас?
- За подвиг.
- Не вижу большой разницы. Один зарезал ночью без свидетелей, другой - среди бела дня на глазах у тысяч зрителей. Первого объявили преступником, второго - героем. Помнишь, у Ювенала в «Сатирах»? «Многие делают то же, что я, но судьба их различна: этот имеет в наказание крест, а другой - диадему». Я не вижу принципиальной разницы между преступником и героем. Оба перешагнули за пределы возможностей обычного человека, - только и всего.
- Герой рискует своей жизнью!
- Каждый убийца при недостатке ловкости рискует попасть на виселицу, и, однако, никто не ставит бесстрашие ему в заслугу.
- Герой поражает врага!
- А разве враг - не человек? Но ведь и преступник видит врага в слуге закона. Значит, убивая его, он прав?
Мир на миг растерялся, и, воспользовавшись его замешательством, Вар сказал:
- Границы между добром и злом очень условны и подвижны. Не существует в природе ни абсолютного добра, ни абсолютного зла. Все относительно. Пора отказаться от устаревших норм, и признать благом все, что приносит пользу, а злом - все, что причиняет вред.
- Значит, если убийство принесет пользу убийце, его следует признать благом?
- Благом следует признать то, что приносит пользу значительному числу людей.
- Банда разбойников - это достаточно значительное число людей?
- Хорошо, я выражу свою мысль иначе. То, что служит счастью человечества, и есть благо.
- А в чем оно заключается, счастье человечества?
- Чтобы все были сыты, одеты, обуты, чтоб у каждого была крыша над головой...
- И все?! Ты думаешь, что людям этого довольно для счастья?!
- А чего же еще они хотят?
- Ты даже этого не знаешь, а лезешь в благодетели человечества! Люди хотят любви, свободы, истины, мира, они столько всего хотят, что мне года не хватит перечислять!
- Это уже из области роскоши. Не стоит хотеть излишнего тому, кто не имеет самого необходимого.
- Без необходимого человек обойдется. А без лишнего он перестанет быть человеком.
- Вздор. Люди, не разумывая, отдадут свою свободу и все остальное из этого же ряда, за уверенность в завтрашнем дне, в том, что они получат свой кусок хлеба, свой глоток вина и свое место под солнцем, тому, кто сумеет им все это дать.
- И вот это куцее благополучие ты выдаешь за счастье человечества?! И ради его достижения готов принести в жертву какую-то часть человечества?! А можно уточнить, какую именно часть? Есть какая-то цифра, перед которой ты остановишься? Или для счастья человечества ты готов уничтожить и само человечество?
- Есть вещи, не поддающиеся исчислению. В данном случае уместнее говорить о большинстве и меньшинстве.
- И на сколько меньшинство должно быть меньше, чтобы считаться таковым?
- Все, что меньше половины, уже меньшинство.
- Даже если меньше только на одного?
- Ты занимаешься софистикой, малыш.
- Разве? А впрочем, возможно... Итак, половину человечества ты готов уничтожить ради счастья другой половины. Но ведь и она, в свою очередь, может быть разделена на две неравные части по какому-либо признаку, не правда ли? И совсем не обязательно обе части будут разделять твое представление о счастье. Так что же, ты снова уничтожишь несогласных с тобой? А ты хоть спросил у людей, желают ли они счастья такой ценой?
- Ради собственного благополучия люди без всякого сожаления пожертвуют жизнью как своих ближних, так и дальних. Корысть - вот главный движитель человека. На остальное ему наплевать.
- Ты уверен? Все продаются и все покупаются?
- Без исключения. И если кто-то не продал себя, то лишь потому, что не нашел покупателя.
- А во сколько ты оцениваешь себя?
- А я уже продал себя. И не думаю, что продешевил.
- Ну и жил бы себе и наслаждался и не пытался навязать другим людям свои представления о счастье!
- Я честный человек. И я честно отрабатываю свой долг. А кроме того, я действительно уверен, что способен осчастливить человечество.
- А ты не допускаешь мысли, что человеческие представления о счастье могут сильно не совпадать с твоими и даже весьма отличаться от навязанного образца? Что тогда? Силой погонишь их к счастью?
- Ну, если не будет другого выхода...
- Для людей лучше оставаться несчастными, чем быть счастливыми по принуждению!
- Принуждение будет отменено, как только люди привыкнут к счастью.
- Твое счастье здорово напоминает мне виселицу. Вначале повешенный дергается в петле, а потом привыкает и успокаивается... Не лучше ли предоставить людям возможность самим решать, в чем состоит их счастье и как его достичь?
- Что они могут решить? Подобно буриданову ослу, они не в состоянии сделать выбор даже между двумя охапками сена, а уж решение более сложных вопросов и вовсе им недоступно, потому что они не только решить, но и увидеть вопрос не в состоянии!
- Ты так презираешь людей, и все-таки хочешь счастья для них?
- Люди не способны распорядиться своей свободой, она превращается в их руках в опасное орудие, которым они могут изувечить себя и других. Разве отнимать у ребенка опасные предметы, значит его презирать?


«Для исторического христианства мир есть непоправимое зло, и в миру нельзя ждать ничего хорошего. Остается убить мир, убить его в себе, истребить всякий вкус к нему». Н. Бердяев
«Победа сознания над миром, отражение мира сознанием отнимает у мира место в человеческом существе. Сознание по существу всегда имеет дело с целым миром, как с таким, который оно безусловно готово отразить». В. Бибихин
«Другие гордятся своей горстью справедливости и во имя ее совершают преступления против всего - так, что мир тонет в их несправедливости». Ф. Ницше
«Смерть, кончающая эмпирическое бытие, не что-то извне приходящее в мир, но - сам умирающий мир, который в «жизни» своей недостаточно «есть», в смерти своей недостаточно «не есть». Смерть мира - дурная бесконечность умирания, запредельная умиранию собственно-эмпирическому, его содержащая и обосновывающая. И наша «высшая несовершенная» личность не что иное, как наша личность до и за гранью первой смерти, индивидуализирующаяся в эмпирии и метаэмпирии. В этой личности находятся все моменты ее эмпирии, «уже» не изменяемой, «уже» необходимой, как в самой эмпирии необходимы прошлое и тело греховное. Не умерев, мы не в состоянии отчетливо представить себе наше «загробное бытие» и лишь смутно предугадываем его в кошмарных грезах об адских муках, в необъяснимом ужасе смерти, ужасе пред полунебытием элисия или шеола». Л. Карсавин
«У каждого свой мир, и каждому грозит пережить гибель этого мира». Г. Брандес
«Ни мир в целом, ни любой момент мира не являются в эмпирии переставшими быть. Смерть, небытие мира ему неведомо. Смерть окружает мир; и мир погружен в нее, как в бесконечный океан. Но мир мучительно не умирает и в предсмертном ужасе не хочет умирать. Однако миру неведома и жизнь, ибо жизнь возможна лишь чрез смерть. «Жизнь» и «бытие» мира - только слабый отголосок Истинной Жизни и Бытия Истинного. Мир не жив и не мертв: умирает в стремлении жить, живет умиранием, что-то жалкое, бытие погибания. И все-таки в этой умирающей жизни умаленно совершается самоотдача-утверждение, мучительно-медленно все становится всем. Космос не умеет жить потому, что не хочет и не умеет умирать. Не зная в себе Истинной Смерти, он не знает и Жизни Истинной. Но он объят Смертью, пронизан ее холодным ужасом, коченеет в ее объятиях». Л. Карсавин
«О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь; ибо не знаете, когда наступит это время». Марк, 13:32-33
«Предсказание наступления конца мира к определенному времени явно противоречит словам Христа, что о дне и часе этом никто не знает. Ожидание конца мира послезавтра утром снимает с людей всякую ответственность и делает их пассивными». Н. Бердяев
«Раз нет начала мира во времени, не временен и конец мира. Мир «начинается», как временно-пространственный, путем непрерывного возрастания из абсолютного небытия во время и пространство. Он может «кончиться» лишь через непрерывное же их преодоление. Как невозможно уловить миг «рождения», миг временного возникновения любого момента, так же и эмпирическая смерть, или «смерть первая» отнюдь не является концом времени или временным мигом: она сразу принадлежит двум мирам - эмпирическому и метаэмпирическому. В смерти мы поднимаемся над своею ограниченностью, словно уносясь по кривой в центр, в котором сразу даны все миги времени. Умирая, мы «вспоминаем» прошлое; умерев, обнаруживаем, что оно никогда не переставало быть настоящим. Не во времени кончится мир, как не во времени он начал быть». Л. Карсавин
«Человеческий мир в своей истории неизбежно имеет дело со всем, человеческое знание и человеческое поведение проникают во все не для попутного развлечения и не чтобы скоротать долгое время человеческой истории, которая якобы идет где-то сама собой помимо человеческого знания, а знание вовлечено в историю, история не может кончиться, она может только оборваться, если вопросы знания будут отставлены в сторону или смазаны. Все, что охвачено знанием, а человеческим знанием охвачено все, тем самым уже включено в человеческий мир, который не отделен, скажем, от астрономии, и вселенная астрономии только насильственно может быть вырвана из человеческого мира. Привязать астрономию к хозяйственным надобностям никогда не удастся. История может быть, конечно, окончена директивным путем, но тогда ее концом как раз и будет не она сама, а директива». В. Бибихин
«Для гностиков «зло» в мире превышало красоту, и они думали: пусть уж лучше мир погибнет, только бы с ним погибло и изначальное зло, принесенное в него бездарностью сотворившего его Демиурга. Плотин же, всецело погруженный в созерцание красоты мира, говорил: лучше разрешим себе непоследовательность в рассуждениях и дозволим находящейся под строгим запретом чувственности проникнуть обратно в мир, только бы не отдавать этого дивного неба, божественных светил, прекрасного моря. Ибо, хотя они и постигаются чувственно - без глаз ничего этого не увидишь, ибо хотя и полагается, чтобы «красота вообще» была лучше, чем красота земли, неба и моря, но без этой конкретной «единичной» красоты - мир не есть мир. Такая красота должна быть вечной и нетленной. А зло? Так ведь от зла можно «бежать», уйти в самого себя, наконец, можно и претерпеть немного на этом свете, где столько дивно прекрасного. И затем, против зла можно придумать «теодицею», которая все беды человеческие, хоть их и много, руками разведет. Даже и моральное «зло» можно объяснить, допустив чуть-чуть заметную непоследовательность, которой и тонкий знаток философии не разглядит. Главное, не отдавать, ни за что на свете не отдавать красоту мира». Л. Шестов
«Дай мне оба мира в дар -
Мир вещей, а также мир души!
За служенье Арте дай все,
что праведному следует!» «Авеста»
«Тут предстоит нам третье и самое опасное искушение. Когда похоть плоти побеждена чистотою и обман ума смирением, когда я не считаю грех для себя позволенным и не поддаюсь ему, когда я не ставлю своего мнения вместо истины и не впадаю в заблуждение, - тогда является великий соблазн для духовной воли. «Ты освободился от рабства плоти и самоотречением ума усвоил истину Божию и познал, что она есть единое верное благо. Но мир отвергает эту истину и лишает себя этого блага и лежит во зле. Находясь во зле, он не может принять истины путем умственного убеждения, - его нужно прежде всего практически подчинить высшему началу. Ты представитель этого высшего начала - не по собственным достоинствам и силам (ибо ты уже отрекся от самомнения), а в силу благодати Божией, сделавшей тебя причастным сущей истине. Не для себя, а для славы Божией и для блага самого мира, из любви к Богу и к ближнему ты должен хотеть и приложить всякие старания, чтобы покорить мир высшей правде и привести людей к царству Божию. Но для этого в твоих руках должны быть необходимые средства, чтобы с успехом действовать на мир и в мире: прежде всего ты должен получить власть и высший авторитет над другими людьми, подчинить их себе, чтобы вести их к единой спасительной истине. Итак, ты должен всячески искать власти и могущества в мире». Этому великому и сильному искушению подпадали великие и сильные люди, которых оно приводило ко многим худым делам. Но если духовный человек, благополучно прошедший через два первые искушения, захочет устоять и в этом, то снова оградив себя молитвою: не введи нас во искушение, - он скажет так: «Правда, что я должен заботиться о спасении мира чрез практическое подчинение его божественному началу; но неправда, что для этого я должен искать власти в мире. Если я действительно желаю власти не для себя и не во имя свое и не самовольно, а во имя Божие для дела Божия и согласно воле Божией, то я не должен и не могу ничего делать от себя для ее достижения. Я верю в Бога и желаю свершения дела Его и надеюсь на пришествие царства Его и насколько мне дано служу ему, но большего не ищу: ибо я не могу знать тайн домостроительства Божия и путей Его провидения и планов Его премудрости; да и себя самого я еще не вполне знаю. Я не могу знать, хорошо ли для меня и для других будет, если я теперь получу власть и могущество. Хотя я и стал причастен истине Божией и духовная жизнь открылась во мне, но из этого еще не следует, чтобы я годился для управления людьми. Быть может, получа власть, я не только окажусь несостоятельным для устроения других в духе Божием, но и собственное свое духовное достоинство утрачу, а если я ищу власти, то я уже утратил его, ибо впал в грех властолюбия. Если я не жду принять своего назначения от Бога, а ищу власти от себя, то я должен прибегать в этом деле к человеческим способам и средствам. Но человеческие способы и средства для добывания власти хорошо известны, они суть: коварство и обман в начале, насилие и убийство в конце. Такими делами других к царству Божию не приблизишь, а сам от него удалишься. Итак, должен я служить славе Божией и спасению мира в том, что мне дано, в уделе своем, с терпением ожидая совершения судеб Божиих над собою и над миром, стараясь кротостью и благостью смягчать чужое зло, не умножая его своим». В. Соловьев
«Нет вообще ничего опаснее теории, обладающей такими insignia regia, опирающейся на власть, располагающей возможностью ломать жизнь по своему отвлеченному соображению о благе народа». И. Аксаков
«Тут царство человечности кончается, тут не будет уже пощады человеку. Человечность была еще отблеском христианской истины о человеке. Окончательная измена этой истине отменяет гуманное отношение к человеку. Во имя величия сверхчеловека, во имя счастья грядущего, далекого человечества, во имя всемирной революции, во имя безграничной свободы одного или безграничного равенства всех можно замучить или умертвить всякого человека, какое угодно количество людей, превратить всякого человека в простое средство для великой «идеи», великой цели. Все дозволено во имя безграничной свободы сверхчеловека (крайний индивидуализм) или во имя безграничного равенства человечества (крайний коллективизм). Человеческому своеволию предоставлено право по-своему расценивать человеческие жизни и распоряжаться ими. Не Богу принадлежит человеческая жизнь и не Богу принадлежит последний суд над людьми. Это берет на себя человек, возомнивший себя обладателем сверхчеловеческой «идеи». И суд его беспощаден, безбожен и бесчеловечен». Н. Бердяев
«Горе всем любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их. Всякая великая любовь выше сострадания своего: ибо то, что возлюбила она, она стремится еще - создать!» Ф. Ницше
«Устраивать счастье тех, кого любишь, вопреки их воле и даже наперекор ей - значит, любить недостаточно». М. Дрюон
«Кровь проливали уже давно, когда еще закон
Не охранял общественного мира,
Да и потом убийства совершались». В. Шекспир
«Прежде злодейство было одиноким, как вопль в тишине, но теперь оно превратилось в универсальную науку. Еще недавно за преступление судили, сегодня же оно превратилось в закон». А. Камю
«Несомненное зло мира - убийство, насилие, порабощение, злоба и т. п. - это уже последствия начального зла, которое соблазняло обличием добра. Будьте как боги - в этом нет ничего дурного; цель эта поистине религиозна и божественна; ее Бог поставил перед людьми, возжелал, чтобы они были подобны Ему. В Христе и произошло обожение человеческой природы; Он хотел, чтобы люди были как боги, это была Его цель. Никакой своей цели, своего нового бытия дух зла не мог выдумать, так как вся полнота бытия заключена в Боге; выдумка его могла быть лишь ложью, лишь небытием, выдавшим себя за бытие, лишь карикатурой. Соблазн змииного, люциферианского знания не потому греховен, что знание греховно, а потому что соблазн этот есть незнание, так как знание абсолютное дается лишь слиянием с Богом. Неблагодатный гнозис есть знание лжеимянное, призрачное, обманчивое. Вступив на путь зла, люди стали не богами, а зверями, не свободными, а рабами, попали во власть закона смерти и страдания. Всеманящие обещания зла оказались ложью, обманом, всякое следование злу ведет в сферу небытия. От духа небытия и лжи родился соблазн зла. Путь зла есть погоня за призраком призрачными средствами, есть подмена, подделка, превращение бытия в фикцию. Весь природный порядок, пространственный, временный, материальный, закономерный, который явился результатом греха, соблазненности наущениями духа зла, есть наполовину подделка бытия, ложь и призрак, так как в нем царит смерть, рабство и страдание. Диавол не есть сила соотносимая с Богом, противоположная Ему, обладающая своим бытием, сравнимым с бытием в Боге; его сфера - небытие, ложь и обман. Зло не есть особая, самобытная стихия, противостоящая стихии добра, как думает дуалистическое сознание. Зло - не особая стихия, а превращение всякой стихии в небытие, подмена подлинных реальностей фиктивными, оболгание всех стихий бытия. Всего менее можно осмыслить отношение между добром и злом в сознании дуализма духа и материи. Сама по себе материя не есть зло, и не в ней источник зла. Плоть так же свята в своей первооснове, как и дух, но, так же, как и дух, может быть испорчена, так же может изолгаться и тогда сеет смерть». Н. Бердяев
«Польза»... нимало не походила на то «добро», которым он призван был покорить мир». Л. Шестов
«Анализируя человеческие поступки, он находил, что они всегда определяются каким-то совершенно независимым началом, которое никоим образом не может быть сведено к двум знакомым нам из опыта повседеневной жизни началам, т. е. ни к пользе, ни к удовольствию, ни к чему иному. Убивши человека, я могу испытать удовлетворение, ибо я избавился от соперника, могу извлечь огромную выгоду, ибо присвою себе сокровища убитого или даже займу его престол, все это может быть: и все же поступок мой был, есть и всегда будет дурным. И опять-таки не потому, что я повредил убитому. Мы не знаем, может быть, убитый мною попал отсюда, из юдоли скорби, прямо в великолепные елисейские поля - и, стало быть, не прогадал, а выгадал, - и все же я поступил дурно, и нет в мире такой силы, которая могла бы снять клеймо порочности с моего поступка. И наоборот, если я пострадал за правду, если у меня отняли все имущество, посадили в тюрьму и даже казнили - я поступил хорошо: и ни люди, ни демоны, ни ангелы, ни боги не имеют власти превратить мой хороший поступок в дурной». Л. Шестов
«Мир оценивает вещи правильно, ибо он находится в состоянии естественного невежества, а это и есть подлинная человеческая мудрость». Б. Паскаль
«Счастье большинства» не только не значит то же, что «счастье людей», но значит прямо противоположное. Ибо во втором случае предполагается, что все будут устроены, в первом же меньшинство приносится в жертву большинству». Л. Шестов
«Надо вырвать от науки... признание, что благополучное устройство большинства, будущее счастье человечества, прогресс, идеи и т. д. словом, все то, чем до сих пор оправдывались гибель и позор отдельных людей - не может разрешить главного вопроса жизни». Л. Шестов
«Большинство - не авторитет». Ф. Ю. Шталь
«Человеку кроме счастья, так же точно и совершенно во столько же, необходимо и несчастье». Ф. Достоевский
«Демоническую жестокость... я вижу прежде всего в том, что эта новая вера считает возможным и должным для счастья тысячи одного сделать несчастным и даже уничтожить, превратить в средство. Это и есть соблазн отвлеченного гуманизма, который так злобно заботится о человеческом счастье. Только религиозный свет делает понятным ужас этой доброй веры. Каждый, каждый человек, всякая живая душа в мире, всякое поколение, прошлое, настоящее и будущее, первый и последний, сильный и слабый, всякий, всякий есть цель, а не средство, имеет безусловное значение и предназначение, имеет равное право на жизнь и счастье со всеми остальными... Нельзя быть жестоким относительно прошлого во имя счастья будущего... Ни одно поколение, ни один человек не есть только средство, хотя бы и для счастья всего грядущего человечества. Различие в сумме счастья между различными классами и различными эпохами истории не так велико, как принято думать. В самом понятии счастья нет ничего объективного, оно сплошь субъективно: у самого «несчастного» есть свои радости, неведомые самому «счастливому», у самого «счастливого» есть свое горе, неведомое самому «несчастному», само страдание часто бывает лишь хитрым средством чувствовать себя лучше. Никакого роста счастья в истории человечества нет и быть не может и говорить можно лишь о переходе к более высокому качеству счастья. Да и не счастье мы должны осуществлять для кого-то, в какое-то будущее время, а правду, абсолютную правду. Не страдание нужно механически уничтожать в мире, а корень страдания - грех, зло. Счастье приложится. Правда осуществляется не насилием, а рождением к новой жизни. Нужно причинять как можно меньше насилия и горя каждому живому существу в каждый данный момент бытия, осуществлять правду ежесекундно, а не создавать благополучие для будущего, во имя которого все дозволено. Этой религиозной истины не понимает ни религия государственности, жертвующая личностью во имя фикций, ни религия революционизма и социализма, одинаково положившая в основу свою жертву, а не любовь. Если только жестокостью, зверством, кровавыми жертвами можно уничтожить мир старый и создать мир новый, то пусть лучше мир погибнет». Н. Бердяев
«Никогда и нигде не было настоящим образом обосновано то предположение, что в государственной власти как факте перевоплощается власть Божья, дух справедливости и гармонии, что властвующие лучше подвластных, судьи лучше судимых, тюремщики лучше заключенных в тюрьмах, те, что хотят охранить от разбоя, неизбежно, в силу своего положения, лучше самих разбойников. Я говорю не только о государстве абсолютном, осужденном нравственным сознанием человечества, но и о всяком человеческом государстве, хотя бы и демократической республике. Ту же неправду, насилие и преступление вижу везде, где царит политика отвлеченная, ничему высшему не подчиненная. Политика слишком часто бывала политиканством, допускала средства, не похожие на цели, считала все дозволенным и потому заключала в себе злобное начало. И политика государственно-охранительная и политика революционная одинаково полагает, что можно истязать и убить одного человека, чтобы осчастливить сто других, что можно сто превратить в средство, чтобы тысяча благоденствовала. И это ложь. Один имеет такое же право и обладает такой же ценностью, как и тысяча, никакая власть в мире не получала таких полномочий». Н. Бердяев
«Необходимо лишь необходимое - вот девиз земного шара отселе». Ф. Достоевский
«Необходимость» создается особыми, случайными условиями земного существования - «по природе» же живое существо прежде всего стремится к роскоши и лишь когда не удается добиться этой высшей цели, принимает необходимое. Молодые животные играют, и только умудренные опытом борются за «существование», ограничивая себя необходимым. Даже люди, выросшие в нужде и лишениях, только примиряются с необходимостью, и примиряются стиснув зубы». Л. Шестов
«Излишнее есть враг необходимого». Ф. Ницше
«Именно во имя современных идеологий общества и государства отвлеченная мораль сама себя отрицает... Во имя отвлеченного блага отвлеченного человечества совершаются чудовищные насилия и убийства. Их оправдывают идеологией террора». Л. Карсавин
«Принудить человечество насильственно к счастью, создать добрую гармонию путем злого антагонизма, вражды, ненависти и распадения человечества на части, наделить людей лишь необходимой свободой - в этом весь пафос Маркса. В его личности и в духе его писаний явственно видны черты мрачного демонизма, вытекающего из метафизической его воли, из ненависти его сердца к Богу, из привязанности к бытию временному и бессмысленному и жажды сделать это бытие сильным, божественно-мощным... Презрение Маркса к людям, к человеческой личности не имеет пределов, для него не существует человек с его внутренним миром, не имеет никакой ценности личность, хотя благо и счастье человечества (пролетариата, ставшего человечеством), устроение его по законам необходимости - сделалось его мечтой. Великий Инквизитор в Марксе так же презирает личность, как Великий Инквизитор в абсолютном цезаризме, в государственном или церковном деспотизме. О, конечно, Маркс взял «меч Кесаря». Марксисты же часто бывают невинными детьми, очень благонамеренными и неведающими еще духа своего учителя». Н. Бердяев
«Точно ли для того, чтоб в мире не было розни и несправедливости, нужно, чтоб мир был единым? И не может ли несправедливость быть устранена иным способом, - а что до розни, то если она и останется, то ведь это уже не такая беда? И, во всяком случае, переделывать мир для того, чтоб устранить рознь, - не слишком ли уже героическая и даже немного, в своей решительности, смешная мера? Устранишь рознь, а с нею вместе устранишь и многое такое, что лучше всякого согласия и гармонии». Л. Шестов
«Ниже мы увидим, каким путем в основу организованной общественности могут быть положены начала свободы и любви, уважение к личности и проникновение абсолютными идеями. Для этого прежде всего должен быть отвергнут вслед за Христом соблазн Великого Инквизитора, диавольский соблазн опеки над презираемым человечеством, соблазн счастья, поглотившего свободу, соблазн стадности, поглотившей личность, соблазн человеческого государственного устройства, не подчиненного высшей правде и смыслу. Все это относится не только к старому абсолютному государству, враждебному обществу и народу, но и всякому новому, общественному и народному государству, обоготворившему пустую форму, пустую волю, признавшему народовластие, основанное на суверенной народной воле, высшим и последним принципом». Н. Бердяев


Шестеро друзей достигли городских стен Миргорода и остановились для совета.
- Итак, друзья, - сказала Танаис. - Наконец нам удалось отыскать логово нашего врага, и теперь наша задача состоит в том, чтоб одолеть Вара и освободить Мира, по возможности, не проливая крови. Есть идеи?
- Предлагаю идти напролом, - сказал Ставер. - Давайте сделаем подкоп до самого императорского дворца.
- Разумнее и проще проникнуть в город под видом паломников и похитить Мира, а Вару предоставить право и дальше жить по своему собственному разумению, - сказал Артакс. - Свободу нельзя подарить. Свободу можно только завоевать. И если подданные Вара мирятся со своей участью, значит, они еще не созрели для свободы.
- Я думаю, что право на свободу имеют даже те, кто еще не созрел для нее... - сказала Танаис. - А еще я думаю, что освободить Мира - только полдела... Я считаю себя отчасти виновной в том, что случилось с Варом, и мне кажется, что он еще не вполне потерян для нас... В общем, я собираюсь сражаться не с Варом, а за него...
- Ох уж эти мне идеалисты, - иронически хмыкнул Артакс.
- Никогда не надо думать, что человек не способен измениться к лучшему, пусть даже самый порочный и злой... А Вар, мне кажется, вовсе не злой... Просто он страдает от избытка собственной силы... - сказал Глеб.
- Все-таки он мой брат, - сказал Ставер. - И я чувствую себя в ответе за все, что он совершил.
- Итак, если я правильно вас поняла, мы не разрушаем стены, не роем подкопы, никого не похищаем, а просто идем в гости. Надеюсь, Вару известны законы гостеприимства, и он не вышвырнет нас в окно...
Они подошли к городским воротам и постучали.
К забранному решеткой оконцу подошел начальник стражи и, внимательно осмотрев прибывших, спросил:
- Есть у вас документы, удостоверяющие факт вашего проживания в Миргороде?
- Мы путешественники.
- Тогда убирайтесь туда, откуда пришли! Миргород - только для миргородцев!
- Мы друзья вашего императора. Поверьте, он будет очень рад нас видеть.
- Чтоб наш император знался с голодранцами вроде вас?! Да за такие слова вас и повесить мало!
- Мы добирались сюда издалека и, действительно, несколько обносились и запылились в дороге, но друзей ведь выбирают не по одежке. Доложите Вару о нашем приходе, и вы убедитесь, что его благодарность не знает границ.
- Нашли дурака! Кто-кто, а уж я-то знаю, что наш император на расправу крут, а вот греха благодарности за ним до сих пор не замечалось. Что же касается друзей... Очень похоже на то, что у него никогда не было не только друзей, но даже и родителей...
- Я его брат, - сказал Ставер.
Начальник караула бдительным оком окинул его с головы до ног и с сомнением покачал головой.
- Ничего не скажешь, похож... Только наш император не женщиной рожден, а стало быть, и братьев у него быть не может.
Воины Бога еще долго препирались с начальником караула Северо-Западных ворот и не подозревали, что в это же самое время через Юго-Восточные ворота в Миргород верхом на Вихре въезжала Любовь, и стража, не задавая лишних вопросов, распахивала перед ней во всю ширь тяжелые створки ворот, ибо она была точной копией их молодого императора.


«Если твой брат причинил тебе зло, помни не столько об этом злодеянии, сколько о том, что он – брат тебе». Эпиктет
«Существует пять основных эпох земной жизни... Эти эпохи таковы: 1) эпоха безусловного господства разума через посредство инстинкта - состояние невинности человеческого рода; 2) эпоха, когда разумный инстинкт превращается во внешний принудительный авторитет; это - время положительных систем мировоззрения и жизнепонимания, систем, которые никогда не доходят до последних оснований и потому не могут убеждать, но зато стремятся к принуждению и требуют слепой веры и безусловного повиновения - состояние начинающейся греховности; 3) эпохи освобождения, непосредственно - от повелевающего авторитета, косвенно - от господства разумного инстинкта и разума вообще во всякой форме, - время безусловного равнодушия ко всякой истине и лишенной какой бы то ни было руководящей нити, совершенной разнузданности - состояние завершенной греховности; 4) эпоха разумной науки, время, когда истина признается высшим и любимым более всего началом, - состояние начинающегося оправдания; 5) эпоха разумного искусства, когда человечество уверенной и твердой рукой создает из себя точный отпечаток разума - состояние завершенного оправдания и освящения. Весь же путь, которым человечество проходит этот ряд в здешнем мире, есть не что иное, как возвращение к той ступени, на которой оно стояло в самом начале; возвращение к исходному состоянию и есть цель всего процесса». И. Г. Фихте
«...из-за присущего ему (Пути Труда) закона жертвы и самопожертвования божественному «Я» и Владыке, ему сопутствует, с одной стороны, вся сила Пути Любви и, с другой, вся сила пути Знания. При завершении Пути Труда все эти три божественные Силы действуют одновременно, усовершенствованные благодаря взаимному влиянию». Шри Ауробиндо Гхош
«Ищущий Господа найдет знание с правдою; истинно ищущие Его найдут мир». Притчи Соломона, 16:5
«Мы сделали попытку проснуться и оказались в странном месте. Или странным было то пространство, где мы искали без надежды на успех мир в сознании и историческом сознании? Где мир? Мир науки - это вопросы науки, научное знание как архитектура вопросов. Мир нашего присутствия - это тот, где мы находим себя, в котором находим себе место. Но мир в сознании, которым оно оперирует, распаковывает, анализирует, отражает - что это такое? Мир сознания, - сознание же ведь, как говорят, целый мир, - расположено в особом пространстве. Что это за пространство сознания? Оно создано самим сознанием, его деятельностью отражения. Сознание стоит на отражении. Сознание отражает мир, отраженный мир это мир сознания. Отраженный, мир не имеет доступа в сознание. Сознание живет в меру своей победы над ним». В. Бибихин
«Если есть что-то безусловно невидимое, так это мир. Мир нельзя увидеть даже не потому, что он велик и включает не только то, что есть, но и то, что еще только может быть; и мир нельзя увидеть не потому, что каждый видит мир по-разному; и не потому, что в мире, который я вижу, нет меня, а в мире, как его видит другой, я есть; так что они всегда не полные миры, значит, не миры. Мир прежде всего нельзя увидеть как раз по той причине, по которой кажется, что его всего проще увидеть: потому что он целое. Пытаясь охватить все, мы не случайно добавляем: все в мире, все в целом. Но все становится целым не потому, что досчитано до конца, как художественное произведение приобретает цельность не тогда, когда включило, наконец, изображения и людей, и животных, и растений, и минералов. Не целое возникает в момент, когда налицо сумма его составляющих, а всегда наоборот, мы говорим о сумме, когда ощущаем целое. Все в целом мы сосчитываем, целое - угадываем. Не целое измеряется суммой, а сумма примеряется к невидимому целому, пока не совпадет с ним. Мы говорим «целая тарелка» не тогда, когда заполнена до самых краев ее емкость. Все вещи в мире - условные цельности и существуют, пока относительно целы. Мир - безусловная цельность, целое, как таковое. Как налитая с верхом тарелка - не «целая», так и «целый мир» - не нагромождение всего на свете. Избыток зла, хаоса не нужен для целости мира, наоборот. Можно было бы сказать, что мир существует по способу художественного произведения, полнота которого ощущается, но не вычисляется. Но вернее сказать, что, наоборот, художественное произведение существует по способу целого мира, осуществляется постольку, поскольку достигает его цельности». В. Бибихин
«Мир нельзя видеть, нельзя, даже очень постаравшись, определить его и сказать: вот он, внутри пределов. Он сам предельное целое. Мы не знаем, что такое целое; мы его узнаем, когда оно есть. Оно всегда относительно, мы к этому привыкли, но мир - безусловное целое, привычки которого у нас нет. Между тем мы на каждом шагу уверенно говорим: мир, весь мир, целый мир. Миру то и дело дают определения: мир широк, мир тесен, мир прекрасен, мир тюрьма. «Дух человеческий в плену. Плен этот я называю «миром», мировой данностью, необходимостью», - так начинается книга одного русского философа. Мир дарят». В. Бибихин
«В этом новом пейзаже мы поняли, что могли бы спокойно и свободно сказать «да» только неслышному голосу тайного согласия, согласившись с согласием мира; что в этом согласии мир только и начинает впервые присутствовать как целое, а до того был разбросан, и мы были растеряны, хотя и не признавались, и не могли найти свое место в мире, а теперь нашли, не точку на карте, а себя, и наше место оказалось - мир, молчаливое согласие. И мы решили: не будем больше раскалывать мир, пообещали себе, что не забудем, что мира, который казался пространством и скоплением вещей, не найти без мира-согласия, что мира без мира нигде нет, что мир есть только в мире, в том, которому мы говорим «да», потому что узнаем в неслышном голосе отрешенного согласия себя, наше существо, его присутствие». В. Бибихин
«Мы не можем разгадать загадку сознания. Сознание что-то сделало и все время делает так, что мы не можем за ним уследить. Оно упрочилось и укрепило себя со всех сторон, и мы не можем мечтать о том, чтобы как-то достать его. Оно само может легко достать нас. Мы можем только быть уверены в одном: что сознание будет возрастать - по крайней мере до тех пор, пока в мире будет, что отражать». В. Бибихин
«Упрочившееся расчетливое сознание как город за крепостными стенами». В. Бибихин
«Должны ли мы как-то пытаться преодолеть сознание? Только чем? Не физической же силой, а какая духовная сила сильнее сознания? Что же делать, чтобы иметь дело с миром, не с отраженным?» В. Бибихин
«Враг грозен; остановимся здесь и будем с ним мириться». С. Соловьев
«А если вынуть меч и в бой вступить,
За что же подневольный люд губить?» А. Навои
«Если до сих пор истинный мир был для всех закрыт - разве из этого следует, что он и на будущее время, навсегда должен остаться закрытым?» Л. Шестов
«Закройте дверь перед всеми ошибками, и истина не сможет войти». Р. Тагор
«На что, кажется, беспощадно поступает современная методология! «Вере» строжайше воспрещено на выстрел приближаться к областям, где царит строгое научное исследование. Были приняты самые разнообразные способы предупреждения, дабы коварная обольстительница как-нибудь тайком не нашла себе приюта не только в уме, но и в «сердце» человека. «Вера ненаучна» - теперь это знает даже ребенок, и со школьного возраста нас приучают оберегаться от сближения с особой, навсегда скомпроментировавшей себя такими изобретениями, как астрология, алхимия и т. д. И если вы ознакомитесь с современными учениями о методах, вы уйдете от них совершенно успокоенными: сквозь частую сеть настроенных ими постов, по-видимому, никакая вера не проберется в душу современного человека, будь она даже незаметнее булавочной головки». Л. Шестов
«На пороге третьего тысячелетия мы слышим, как доносится до наших кафедр вопль людей, раздавленных бременем тяжких угроз, жаждущих - быть может, даже того не ведая - познать историю любви, рожденной волей Бога. Эти люди чувствуют, что луч света, если он воспринят, может рассеять тьму, скрывающую от нас любовь Отца. Пресвятая Дева Мария - «Звезды незаходимой Матерь», «Заря Таинственного дня», «Восток Солнца славы» - являет нам Восходящее Светило. Каждый день с Востока встает Солнце надежды, свет, возвращающий жизнь человечеству. Согласно прекрасному образу, с Востока вернется наш Спаситель. Люди Востока для нас - знамение возвращающегося Господа. Мы не можем забыть о них не только потому, что любим их как братьев и сестер, спасенных нам же Господом, но и потому, что святая тоска по векам, когда мы жили в полном общении веры и любви, взывает к нам, кричит нам о наших грехах, о наших взаимных непониманиях: мы лишили мир совместного свидетельства, которое, может быть, сохранило бы его от стольких драм, а может быть, и изменило бы смысл истории». Иоанн Павел II
«Христос взывает, но человек с трудом слышит Его голос, ибо мы не единогласны в передаче благовестия. Мы вместе внимаем взываниям людей, жаждущих услышать Слово Божие в Его полноте. Слова Запада нуждаются в Словах Востока, дабы Слово Божие все лучше выявляло свои непостижимые богатства. Наши слова встретятся навеки в Небесном Иерусалиме, но мы взываем и уповаем, дабы эта встреча была предварена еще в Святой Церкви, которая продолжает свой путь к полноте Царства Божия. Да сократит Господь время и пространство. Скоро, очень скоро, да сподобит нас Христос, Восходящее Светило, осознать, что в действительности, несмотря на вековую отдаленность, мы были крайне близки, ибо совместно, быть может, не зная о том, шли навстречу Единому Господу и, следовательно, друг другу!
Да возрадуется этому открытию человек третьего тысячелетия, которого, наконец, достигнет согласное слово, а потому вполне убедительное, провозглашенное братьями, любящими и благодарящими друг друга за взаимно даруемые богатства! Итак, предстанем пред Господом с чистыми руками примирения, и люди мира сего обретут еще одно твердое основание для веры и надежды». Иоанн Павел II
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если я имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так, что и горы могу переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя бы и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знания упразднятся». Апостол Павел, I послание к Коринфянам, 13:1-8.
«Воля пребывает; доброта живет; любовь бессмертна». Р. Г. Ингерсолл
«Мудрец - это город со всех сторон замкнутый, имеющий лишь одни ворота, озаренные светом; и рок может открыть их лишь после того, как ему удалось заставить любовь постучаться в эти ворота». М. Метерлинк
«Тот,кто желает творить добро, стучится в ворота; тот же, кто любит, находит ворота уже открытыми». Р. Тагор


Верхом на Вихре Любовь подъехала к дворцовой ограде, и стоявшие в карауле гвардейцы, отсалютовав, распахнули перед ней тяжелые ворота.
Она остановила коня возле парадной лестницы и, бросив поводья подбежавшему слуге, поднялась по ступеням и вошла в мраморный вестибюль.
На мгновение она замешкалась, не зная, куда идти, но затем какое-то внутреннее чутье подсказало ей правильное направление, и уверенным шагом она направилась в левое крыло дворца.
В конце коридора находилась дверь, возле которой замерли в полной неподвижности два рослых гвардейца.
При виде девушки на их лицах отразилось удивление, переходящее в оторопь, но тем не менее они отсалютовали ей алебардами и распахнули обе створки.
Любовь вошла и в тот же миг увидела брата.
С сосредоточенным видом юноша упражнялся с тяжелыми гантелями, но, взглянув на вошедшую, выронил их из рук.
- Кто ты?
- Ты не узнаешь меня? - спросила Любовь.
- Твое лицо кажется мне странно знакомым, но я не могу вспомнить, где и когда мы встречались... - смущенно признался Мир.
Девушка улыбнулась, взяла его за руку и подвела к зеркальной стене.
- Теперь ты понял, откуда знаешь мое лицо? - спросила она с лукавым смехом, и потрясенный Мир увидел, что его лицо и лицо девушки в зеркале похожи, как две капли воды.
Но так показалось ему только в первый миг. Присмотревшись внимательней, он обнаружил, что хотя черты лица, цвет волос и глаз, рост и многое другое в их облике было почти не отличимо, это были, тем не менее, два совершенно разных человека.
- Кто ты? - спросил он снова, переводя взгляд с отражения на девушку.
- Я - твоя сестра, Любовь, - ответила она, и Мир закрыл лицо руками, но тотчас отвел их и еще раз посмотрел на два отражения в зеркале.
- Вот каким я мог стать - и вот каким стал, - прошептал он с горечью, и слезы стыда и сожаления навернулись ему на глаза.
- Не надо плакать, Мир. Я уведу тебя отсюда, и ты забудешь об этом, как о страшном сне.
- Нет. Ты ничего не знаешь обо мне. Я стал совсем другим. И с этим ничего уже не поделаешь...
Вдруг Мир насторожился и прислушался.
В коридоре послышался звук уверенных шагов.
- Это Вар! Он идет сюда! Прячься скорее!
Любовь прислушалась, но ничего не услышала.
- Тебе показалось, Мир. Но даже если он и идет сюда, я не собираюсь прятаться. Я не боюсь его ни капли.
- О, ты не знаешь его! Нет на свете существа, более жестокого, беспощадного и могущественного, чем он! Он убьет тебя!
- Я все равно тебя не брошу, - твердо ответила Любовь, и в этот миг двери гимнастического зала распахнулись - и вошел Вар.
Его холодные глаза мгновенно оценили ситуацию, он все сравнил, взвесил и сделал выводы, и на его красивом лице засветилась лучезарнейшая из улыбок.
- Какая трогательная сцена! Брат и сестра встретились вновь после долгой разлуки! Счастью, радости и ликованию нет предела!
Жестом гостеприимного хозяина он развел руки. Казалось, еще мгновение - и он заключит Любовь в нежные объятия, но лучезарная улыбка вдруг померкла, глаза похолодели, а руки - опустились.
- За чем пожаловала?
- За братом.
- Прости, но я вынужден тебя огорчить: ты напрасно проделала такой далекий, опасный и трудный путь. Мир останется со мной.
- Ему здесь нечего делать, - спокойно возразила Любовь.
- Я думаю, об этом следует спросить его самого. Он уже вполне взрослый и в состоянии сам решить свою судьбу. Что скажешь, Мир?
Опустив голову, Мир молчал.
- Мир, если ты останешься с ним, он рано или поздно тебя погубит, - мягко коснувшись плеча брата, сказала Любовь. - Уйдем со мной.
- Но прежде подумай хорошенько. Что может предложить она тебе, кроме возвышенного бреда сумасшедших поэтов? И когда ты поймешь, что это всего лишь обман, ты умрешь от разочарования и скуки, - сказал Вар.
- Ах, я ничего не могу решить... - вздрагивающим голосом произнес Мир. - Мне страшно... Почему я должен выбирать? Я не хочу... Здесь я несчастлив. Но буду ли счастлив там? Этого я не знаю... А менять одно несчастье на другое - не слишком-то выгодный обмен...
- Мир, ты погибнешь здесь, - сказала Любовь.
- Мир, ты погибнешь там, - сказал Вар.
- Ах, да что вы заладили? Что вы пугаете меня гибелью? Разве я боюсь гибели? Разве гибели я боюсь?.. Ах, вы совсем ничего не понимаете... Погибнуть здесь или там - какая мне разница? Разве это - самое страшное?.. Нет, вам никогда меня не понять... - с мучительной тоской в голосе прошептал Мир и устало закрыл глаза. - Иногда я мечтаю умереть... Зачем я живу? Кому я нужен? К чему все это? Я не вижу смысла ни в чем... У меня не хватает ни силы - жить, ни воли - умереть...
- Я заберу тебя отсюда даже против твоего желания, - сказала Любовь и властно взяла Мира за руку.
- Ты не сделаешь этого, - холодно произнес Вар и железными пальцами стиснул узкое запястье девушки.
Поморщившись от боли, Любовь выпустила руку Мира и, свечой взмыв в воздух, оттуда нанесла Вару сокрушительный удар ногами по лицу.
Удар застал Вара врасплох. Он упал спиной на зеркало и разбил его.
Осколки брызнули во все стороны и усыпали пол гимнастического зала.
Мир попятился и, усевшись на сваленные в кучу циновки, поджал босые ноги под себя. В его взгляде, наблюдавшем за движениями дерущихся противников, не было ничего, кроме усталости и скуки.
Вар поднялся, медленно отряхнулся и вдруг сделал молниеносный выпад левой рукой. Любовь подпрыгнула, ухватилась за перекладину и обеими ногами толкнула Вара в живот, после чего стремительней стрижа перенеслась с перекладины на брусья. Вар подпрыгнул и, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, оказался рядом с нею.
- Девочка, в следующий раз выбирай противника себе по зубам, - сказал он с легкой насмешкой и протянул руку, пытаясь поймать Любовь, но его пальцы схватили воздух, а Любовь уже поддразнивала его, стоя на гимнастическом бревне с шестом в руках. Вар перепрыгнул на бревно, но Любовь молниеносным движением подсекла его ноги, и Вар очутился на полу.
Он поднялся, и Любовь поняла, что игра закончилась.
Перед ней стоял грозный и очень опасный противник.
- Поиграли - и будет, - сказал он и шагнул вперед, но девушка не двинулась с места, продолжая пристально смотреть ему в лицо.
- Скажи, ты не узнаешь меня?
Вар расхохотался.
- Брось эти женские штучки! Ты пришла драться со мной, - так дерись!
- Подраться мы успеем. Мне кажется, я уже видела тебя прежде, но тогда ты был совсем другим, - мягким, добрым, нежным...
- Когда я был таким, тебя еще не было на свете!
- Если ты был таким, значит, можешь снова стать.
- Вопрос: хочу ли я этого?
Они были так поглощены друг другом, что совсем позабыли о Мире.
Воспользовавшись этим, юноша извлек из кармана коробочку, с которой не расставался никогда, и высыпал ее содержимое на ладонь.
С горечью, отвращением и обидой взглянув на Вара и сестру, он запрокинул голову и высыпал все десять шариков в открытый рот.
Краем глаза Любовь уловила в разбитом зеркале это движение брата и бросилась к нему, предчувствуя какую-то беду.
- Он что-то проглотил!
- Будь я проклят! - прорычал Вар, заметив валявшуюся у ног Мира пустую коробочку.
Мир был уже без памяти. Его лицо неестественно побледнело и под шапкой черных волос казалось лицом мертвеца.
Вар одной рукой схватил его за щиколотку, перевернул и, держа навесу вниз головой, пальцы второй руки засунул ему в рот.
По телу Мира пробежали страшные судороги и началась ужасная рвота.
- Да он же захлебнется сейчас! - воскликнула Любовь, поддерживая голову брата.
- Тоже хорошая смерть, - сердито буркнул Вар.
Когда рвота прекратилась, Вар вытер лицо Мира подолом рубашки и, взяв на руки, понес из зала. Любовь следовала на шаг позади него.
Отнеся Мира в спальню, Вар положил его на постель и вызвал императорского лекаря.
После того, как ему было сделано промывание желудка, Мир открыл глаза и с укором произнес, глядя на Вара:
- Зачем ты спас мне жизнь?.. Для меня было бы лучше всего умереть...
- Ты должен жить.
- Для чего? Кому я нужен?.. Я даже вам не нужен, хоть вы и уверяете в два голоса, что любите меня... Вы совсем не меня любите... Вы что-то там выдумали обо мне, и вот эту свою выдумку вы и любите... А меня?.. как вы можете любить меня, если вы совсем меня не понимаете?.. И сам я не понимаю тоже... Ведь я совсем ничего о себе не знаю... Какой я? Добрый? Злой? Дурной? Хороший?.. Или просто - никакой?.. Уйдите все. Я устал...


«Когда ты будешь у цели своей, когда ты спрыгнешь с коня своего, - именно на высоте своей, о высший человек, - ты и споткнешься!» Ф. Ницше
«Мы - источник веселья - и скорби рудник.
Мы - вместилище скверны - и чистый родник.
Человек - словно в зеркале мир - многолик.
Он ничтожен - и он же безмерно велик!» О. Хайям
«И вовсе не из-за отсутствия силы, по крайней мере в обычном смысле этого слова, это Я по ошибке забредает в возможное. Недостает, прежде всего, силы повиноваться, подчиняться необходимости, заключенной в нашем Я, тому, что можно назвать нашими внутренними границами. Несчастье такого Я состоит не в том, что оно ничего не добилось в этом мире, но в том, что оно не осознало само себя, не заметило, что его собственное Я воображаемо отражается в возможном. Нельзя увидеть самого себя в зеркале, не узнав себя тотчас же, иначе это не значило бы увидеть себя, но просто увидеть кого-то. А ведь возможное - это поразительное зеркало, которым можно пользоваться только с крайней осторожностью и предусмотрительностью. Это то, что можно назвать кривым зеркалом. Я, которое вглядывается в собственное свое возможное, истинно лишь наполовину; ибо в этом возможном оно далеко еще от того, чтобы быть самим собою, - или же оно является таковым наполовину». С. Кьеркегор
«Метаэмпирическое содержит эмпирическое как его зеркальное отражение, симметрично. В потусторонности мир выворочен наружу. Мертвые уходят в глубину зеркала - благочестивые люди занавешивают зеркала в доме умершего, маги заклинают умерших над отражающей поверхностью воды или крови». Л. Карсавин
«Любовь подобна зеркалу. Когда вы любите другого человека, вы становитесь его зеркалом, а он – вашим… И, отражаясь в любви друг друга, вы взираете в бесконечность». Л. Бускалья
«Только в мире человек находит себя - видит в мире себя так, что узнает себя в согласии мира, видит себя в нем, узнавая раньше всякого знания, что только мир ему место и только мир равен ему - это волшебно безвольная воля, загадочная бездонность; только ей равен человек в своем существе, только в ней видит свое родное и только ей, ничему другому и никогда не скажет безусловного «да». И чтобы узнать свое место - оно в мире, - не надо обязательно это сознавать, как родное узнается до всякого сознания; не надо разглядывать и разведывать себя: человек равен в мире себе всему, неведомому, целиком вместе с этой для-себя-самого-неведомостью, находит в нем себя, не зная, что нашел, но зная, что нашел. Равенство человека миру равно равенству себе человека. Человек в своем существе, в основной мелодии своего пристутствия - не другое, чем мир. Человека называют микрокосмом. Человек микрокосм, малый мир, не потому, что в нем как миниатюрной модели заложены все те детальки, из которых выстроен большой мир: человек микрокосм потому, что он в целом мире. Только к прозрачной бездне странного согласия мира привязывается безусловно; как самому себе, только мир ему в меру. Человек мера миру потому, что с самого начала отмерен миром. А когда опыта мира нет, когда человек забыл и думает, что не бывает согласия мира, согласия с миром и с собой, надеется узнать себя в чем-то меньшем, чем мир, - что, разве тогда он начнет на худой конец довольствоваться своим согласием с голосами страсти и необходимости? Да ничуть. Как раз наоборот, забыв о мире, он тем отчаяннее не будет узнавать себя в вещах мира, никогда, ни в одной. Помнит человек опыт согласия мира, его затаенной тишины или не помнит, навсегда забыл или еще не навсегда, - человек может найти себя только в нем и больше нигде, ни с одним голосом природы или смысла человек по-настоящему отождествить себя не может и не сможет. Наоборот: только живой опыт отрешенного согласия, возможный в неприступной и тайной тишине мира, исподволь приучает человека к миру и мирит с вещами в нем; нищание этого опыта отучивает человека узнавать себя в чем бы то ни было; оставляет его, если все навязывает ему себя, врагом всего». В. Бибихин
«Мир - универсум, скопление вещей - мир-тишина согласия человека с собой и со всем - разлученные говорят нам каждый по отдельности неведомо о чем, по-настоящему они есть только вместе и один без другого потерян». В. Бибихин
«Мир один, нет «целого мира» без мира согласия». В. Бибихин
«Хранить целый мир как уже отсутствующий через хранение себя как последнего оставшегося в мире места, где целый мир еще имеет себе место в памяти об отсутствии его спасенного целого - это, может быть, и безумное, но единственное дело, оставшееся достойным человека». В. Бибихин
«Мир этот, наш, видимый, воспринимаемый «чувствами» мир, испорченный прибавлением небытийного, лживого, темного и злого элемента материи, мир этот все же дивно прекрасен». Л. Шестов
«Неизвестное будущее кажется... страшнее, чем дурное, но знакомое прошлое». Л. Шестов
«Если мир устал от безумия, его может спасти только здравомыслие. Но он устал от здравомыслия, что же могло излечить его, если не то, что излечило?» Г. К. Честертон
«Что это за неучтенный фактор, который решит все проблемы мира, вступающего в двадцать первый век? Наша единственная надежда – это любовь. Другой надежды нет». Р. Макалей
«Обе противопоставленные ценности - «хорошее» и «плохое», «доброе» и «злое» - бились на земле тысячелетним смертным боем, и хотя несомненно то, что вторая ценность давно уже взяла верх, все-таки и теперь еще нет недостатка в местах, где борьба продолжается вничью». Ф. Ницше
«Метафизическое, предмирное грехопадение было отпадением от Абсолютного Источника бытия всех существ мира, от Источника соединения их в прекрасную гармонию. Результатом этого отпадения было разложение бытия на составные части, атомизирование его, мучительное разъединение, хаос и вместе с тем насильственное подчинение частей этого бытия, подчинение необходимости, «законам» природы, мучительная связанность. И два начала борются в мире: 1) начало освобождения всех существ мира от рабской зависимости, от необходимости, от навязанной извне закономерности, и соединения всех существ, всех частей мира путем любви в гармонию, в бытие вечное и безмерно содержательное и 2) начало продолжающегося атомизирования, внутреннего распадения всех существ и частей мира и внешнее, кажущееся соединение путем насильственным, связывание путем необходимости. Торжество первого начала ведет по пути воссоединения мира с Богом, победы над смертью и утверждения бытия; торжество второго начала ведет по пути окончательного отпадения мира от Бога, по пути небытия и всепобеждающей смерти. Вселенская задача, которая в разные эпохи принимает разные конкретные формы, есть преодоление внутреннего разрыва и внешней связанности путем внутреннего соединения и освобождения от всякой необходимости». Н. Бердяев
«Не амазонкой, обоготворяющей женское начало как высшее и конкурирующее с началом мужским, должна войти женщина в новый мир, не бесполой посредственностью, лишенной своей индивидуальности, и не самкой, обладаемой силой рода, а конкретным образом вечной женственности, призванной соединить мужественную силу с Божеством. Нет ничего отвратительнее женского демонизма, мужской злобы и мужского самолюбия в женщине, самообожания, вносящего в мир раздор и вражду. Злая борьба между мужчиной и женщиной за преобладание, злобная вражда в самой любви, отравляющая основы пола, может быть прекращена лишь восстановлением религиозного смысла любви». Н. Бердяев
«Мое понимание человека в мире сводится к тому, что все мы – дети единого Бога. Мы – братья и сестры в самом буквальном смысле слова». Э. Кюблер-Росс
«Я - сестра твоя, на земле тебя любившая, никто не любил тебя больше, чем я!»
«Мир есть Любовь».
«Но есть других два близнеца,
И в мире нет четы прекрасней,
И обаянья нет ужасней,
Ей предающего сердца,
И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений,
Самоубийство и Любовь!» Ф. Тютчев
«Самоубийство - самый совершенный способ доказать свою независимость». Ф. Достоевский
«Воинская храбрость померкла перед мужеством мудрости. В такой форме оно и давало «философское утешение» множеству людей в разных частях древнего мира в эпоху катастроф и великих сдвигов. Описание стоического мужества у такого автора, как Сенека, выявляет взаимную зависимость между страхом смерти и страхом жизни и такую же связь между мужеством умирать и мужеством жить. Сенека указывает на тех, кто «не хотят жить и не знают, как умереть». Он говорит о libido morendi, - точном латинском эквиваленте фрейдовского «инстинкта смерти». Он говорит о людях, которым жизнь кажется бессмысленной и ненужной и которые, как в книге Экклезиаста, говорят: не могу ни совершить, ни увидеть ничего нового! Согласно Сенеке, это результат следования принципу удовольствия... И как у Фрейда инстинкт смерти есть оборотная сторона вечно неудовлетворенных стремлений либидо, так и у Сенеки принятие принципа удовольствия неизбежно ведет к отчаянию и отвращению к жизни. Но Сенека (как и Фрейд) знал, что неспособность принять жизнь еще не означает способность принять смерть. Тревога судьбы и смерти пронизывает существование даже тех, кто потерял волю к жизни. Из этого ясно, что рекомендуемое стоиками самоубийство - это совет не тем, кто побежден жизнью, а тем, кто победил жизнь, кто равно может и жить, и умереть, и способен свободно выбирать между жизнью и смертью. Самоубийство как побег, продиктованный страхом, противостоит мужеству быть стоиков. Стоическое мужество есть мужество быть в онтологическом и этическом смысле; его основа - главенствующее (владычественное) положение разума в человеческом существе. Но разум старых и новых стоиков нечто иное, чем в современной терминологии. Разум в стоическом понимании - не способность «рассуждать» с помощью орудий логики (обычной или математической) и на основе опыта. Разум для стоиков - это Логос, смыслоносная реальности как целого, и, в частности, человеческого ума. «Если разум, - говорит Сенека, - есть единственный атрибут, принадлежащий человеку как человеку, тогда разум - его единственное достояние, более ценное, нежели все прочее, вместе взятое». Это значит, что разум есть истинная и сущностная природа человека, в сравнении с которой все остальное случайно. Мужество быть - это мужество утверждать превосходство нашей собственной разумной природы вопреки всему случайному в нас. Совершенно ясно, что разум, понимаемый таким образом, относится к самому центру личности и включает в себя все духовные функции. Рассудок, будучи ограниченной познавательной функцией, оторванной от личностного центра, неспособен породить мужество. Тревогу нельзя отодвинуть, рассудив ее со всех сторон. Это не новейшее открытие психоанализа, стоики, прославляя разум, уже прекрасно знали об этом. Они знали, что тревогу можно преодолеть лишь силой вселенского разума, который в мудром человеке господствует над желаниями и страхами. Мужество стоиков предполагает подчинение личностного центра Логосу бытия: это участие в божественной силе разума, запредельной миру страстей и тревог. Мужество быть - это мужество утверждать собственную разумную природу вопреки тому, что в нас противодействует ее соединению с разумной природой бытия как такового». П. Тиллих
«Разум и любовь сначала борются между собой в душе, стремящейся к совершенству, но от мира, который, наконец, заключается между любовью и разумом, рождается мудрость. И этот мир бывает тем более глубоким, чем больше своих прав разум уступает любви». М. Метерлинк
«Смысл мира, в нем же и правда Божия, есть внутреннее единство каждого со всеми. В виде живой личной силы, это единство есть любовь. Как силою внешнего закона всемирный смысл подавляет и связывает темную жизнь в человеке, как светом своей истины он обнаруживает и осуждает тьму этой жизни, так бесконечною силою любви тот же смысл проникает в эту тьму, овладевает самим существом человека, перерождает его природу и истинно воплощается в нем. И Слово плоть бысть и вселися в ны». В. Соловьев
«... позвольте мне свободно
Все говорить, и я ручаюсь вам,
Что вычищу совсем желудок грязный
Испорченного мира». В. Шекспир
«Наша цель не в борьбе со злом злыми же средствами (а есть только добрые или злые, нет безразличных) и не в простом удалении от зла. Наша цель выше - в преображении зла в добро. Христос требует безмерного напряжения сил, подвига. - «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Мир грешен и несовершенен. Но и во всем несовершенстве своем отражает он Бога. И он прекрасен в бесконечном своем многообразии, в трагизме смерти, кончающей жизнь, которая восстает из ее темного лона. Мир дивен в неодолимой стихийности своего умирания. Невыносимы стоны гибнущей твари, но они сливаются в чудесную гармонию... Мир благ и прекрасен, но он же и... жалок». Л. Карсавин


- Это ты виноват в том, что с ним случилось! - воскликнула Любовь, едва они вышли за дверь. - У него были прекрасные задатки, он мог стать гордостью своего народа, а ты испортил его и едва не погубил!
- Ах, ради Бога! - оскалился Вар. - Я пытался сделать из него великого человека, но он оказался слишком слабым и ни на что не годным!
- Ты исковеркал и изуродовал его душу!
- Душа! - презрительно хмыкнул Вар. - На что она нужна? Власть, почести, богатство - вот что ценно! А о душе пусть думают те, кто ничего этого не имеет! И, раз уж речь зашла о душе, ответь мне, кто имеет больше возможностей заботиться о ней, - сильный, богатый, здоровый и гордый или нищий, слабый, убогий и презренный? Или, ты думаешь, что, прозябая в безвестности и ничтожестве, Мир скорее стяжал бы себе милость Божью и благодать? Нет! Он, - Вар ткнул пальцем в потолок и осклабился, - тоже предпочитает славных и увенчанных! На что ему персть земная, гонимая ветром?
- Ты все меряешь на свой аршин. Для тебя всякий, кто не достиг ни почестей, ни богатства, ни славы, - всего лишь пыль под солнцем. А для Него дорог и значителен каждый человек.
- Бесполезен этот спор, так как нам не переубедить друг друга. Ты - сестра Мира, и поэтому я отпускаю тебя беспрепятственно. Прощай.
- Я не уйду без брата.
- Не пытайся тягаться со мной. Мне довольно пальцем шевельнуть, чтоб отнять твою жизнь. Уезжай, пока я не передумал.
- Я не брошу его.
- О нем не беспокойся. Я не допущу, чтоб это когда-нибудь повторилось.
- Ты можешь убить меня, но пока я жива, я его не оставлю.
- Что ж, если ты настаиваешь... - протянул Вар и занес руку для удара.
Но синие глаза, глаза Мира, бестрепетно смотрели ему в лицо, и страшный кулак разжался.
- Вы удивительно похожи. Но ты - гораздо сильнее, - сказал Вар с невольным уважением и опустил руку.
- Я не отдам его тебе, - сказала Любовь. - Знай это. Что бы ты ни сделал, я уже никогда его не покину, и прежде чем ты погубишь его, тебе придется убить меня.
- Не думай, что это меня остановит. На моих руках столько крови, что каплей больше или каплей меньше, - для меня уже не имеет значения. И если я до сих пор не убил тебя, то лишь потому, что ты сумела пробудить мое любопытство. Я никак не пойму, для чего тебе этот слабый, безвольный, балованый ребенок, который и сам не знает толком, чего он хочет? Голос крови? Не верю. Ты не можешь его помнить, а значит, и любить. Чувство долга? Но ты ничем ему не обязана.
- Боюсь, что тебе никогда этого не понять. Ты ведь ищешь за каждым поступком непременно какой-то расчет, какую-то выгоду. Тебе и в голову не приходит, что один человек может помогать другому и даже жертвовать собой просто потому, что тот нуждается в помощи и защите.
- Ах, как это возвышенно! Какой взлет благородства! Но позволь усомниться в твоем бескорыстии! Мир господствует над огромными пространствами, населенными великим множеством племен! Его богатства неисчислимы, но это лишь ничтожная часть того, что хранят подземные кладовые! А он совершенно лишен честолюбия и воли, его так легко прибрать к рукам! Тебе нужен не он сам, а его богатства!
- Я не бросила бы его и тогда, когда бы он был нищ, недужен и наг.
- Лишь для того, чтоб упиваться собственным великодушием!
- Не стоит приписывать другим собственные побуждения. Легко запутаться.
- Ну конечно! Я ведь злой, лицемерный, хитрый, жестокий, кровожадный, немилосердный, гадкий, какой еще? Но это именно я вот этими вот руками создал могучую империю на месте диких степей, где до меня бродили лишь орды кочевников! Это я научил их торговле и ремеслам! Это я дал им необходимые знания и навыки! Это я просветил их невежественный и темный разум и заложил основы цивилизации! Это я заставил считаться с этим юным государством и надменный Запад, и лукавый Восток! Им потребовались бы века на то, что у меня заняло меньше двух десятилетий! Весь мир заставил я дивиться этому новому чуду света, возникшему из ничего на голом месте!
- Это чудо возникло не на голом месте, а на человеческих костях.
- Ах ты господи! - всплеснул руками Вар. - А ты как хотела?! По манию руки?! Так ведь это только в сказках бывает! И Рим, и Византия, и даже благие Афины стоят на костях! Попробуй построить дом и не испачкать рук!
- Руки можно испачкать только кровью.
- У людей есть два крупных недостатка. Первый - тот, что они не желают добровольно отказаться от личной свободы ради государственной необходимости. Второй - тот, что когда пытаешься принудить их к этому силой, они иногда умирают. Исполать! Люди ведь плодятся, словно кролики, и через несколько поколений я сумею вывести новую человеческую породу, которая будет ставить общественные интересы превыше личных без всякого принуждения.
- Лишая человека свободы, ты лишаешь его всего.
- Лишая человека свободы, я оказываю ему величайшее благодеяние! Люди ведь не имеют ни малейшего понятия, как ею пользоваться. Свобода делает их несчастными, ибо ставит перед необходимостью вечного выбора, а эта ноша не для слабых человеческих плеч. Потому что всякий выбор предполагает ответственность за его последствия. Я не оставляю людям никакой возможности выбора и беру всю тяжесть ответственности на себя. Другими словами, осчастливливаю людей дважды. Ну а тем, кто не желает быть осчастливленным, я предоставляю право выбора - между быстрой смертью на плахе и медленной - на рудниках.
- Убивая человека, лишенного свободы, ты всего лишь приводишь форму в соответствие с содержанием.
- Да если бы я забивал себе голову всем этим вздором, я и шагу бы не смог ступить! Тот, кто боится преступления, никогда не совершит ничего великого! Что такое преступление? Переступление за рамки закона. А что такое закон? Это то, что придумало слабое большинство для защиты от сильного меньшинства. И годится он лишь на то, чтоб его нарушали. Я плюю на закон, потому что моя воля сильнее любого закона. Хотеть - значит мочь! Вот мой закон! Других законов я не знаю и не признаю над собой!
- Твоя ошибка заключается в том, что ты пытаешься осчастливить людей против их желания. А человек должен иметь право быть несчастным.
- Абсолютному большинству из них это вменяется в обязанность. Или ты думаешь, они были бы счастливее, продолжая оставаться в нищете и невежестве, грабя и убивая друг друга?
- Я думаю, что благие цели должны достигаться благими средствами.
- Ну так научи меня, неученого! Просвети меня, темного! Как, как сделать так, чтоб и волки были сыты, и овцы целы?
- Для этого надо любить людей и уважать их свободу.
- Господи, да за что же их любить?! Ты даже представить себе не можешь, скольких усилий стоило мне собрать все племена в одно целое! Они предпочитали скорее враждовать и погибнуть от обоюдной ненависти, чем объединиться и сотрудничать для общей выгоды! Каждый народ считал себя самым великим, даже если насчитывал от силы трех человек, включая вождя; своего божка называл единственным истинным Богом, которому должны поклониться остальные племена, а свои заблуждения - светозарной истиной, всякий, усомнившийся в коей, немедленно объявлялся поганым еретиком и раскольником! И эту разнородную массу, я, я, как алхимик, выплавляющий в своем тигле золото из свинца, сумел переплавить в единый могучий народ! Да, мне пришлось прибегнуть к насилию, но лишь для того, чтоб избежать еще большего насилия! Ведь рано или поздно они истребили бы друг друга в междоусобных войнах, без всякой пользы и смысла! Я создал, может быть, величайшую в истории человечества империю, перед которой империи Александра и Цезаря - то же, что дворняга перед слоном, но она рухнет, как только я выпущу бразды правления из своих рук... Я взвалил на себя ношу, которая едва по силам даже мне, и уже не имею права бросить ее или переложить на чужие плечи... Да, я - железный, я - всемогущий, я - бессмертный, но и я могу уставать... Бремя власти - тяжкое бремя... Но вся тяжесть власти лежит на мне одном, а Миру досталась в удел самая приятная и самая легкая ее часть. Он - царствует, я - управляю... Он упивается ароматом розы, а в меня впиваются ее шипы... Ты только не подумай, что я жалуюсь на судьбу. Я бы ни с кем не поменялся участью... Даже с Богом. Он всего лишь создал землю и человека на ней. Я создал то, что выше человека. Я создал государство.
- Ты все перепутал. Не человек существует для государства, а государство - для человека.
- Часть не может быть больше целого. Государство состоит из людей, следовательное, государство больше, чем любая из его составляющих.
- Из людей состоит народ. И государство - лишь часть его, необходимая для того, чтобы поддерживать закон и порядок в отношениях между людьми.
- Что ты понимаешь в этом, девочка? Ты говоришь о свободе, но разве может быть свободным существо, которое и рождается, и умирает не по своей воле, а по прихоти судьбы? Если смерть человека так же случайна, как и его рождение, то не все ли равно, когда он умрет и отчего? Жизнь - всего лишь растянувшийся во времени процесс умирания, а если так, то почему я не вправе его ускорить? Мир равнодушен к судьбам людей, их жизнь и смерть проходят незамеченными им, ибо у него другие масштабы. То, что для людей составляет целую эпоху, для мира - краткий миг. Он не помнит о своем рождении и не знает о своей гибели, а это равносильно бессмертию. То, что не имеет начала, не имеет и конца, не правда ли?
- И что из этого следует?
- Что слабое должно уступать место сильному, малое - большому, мимолетное - длительному, длительное - вечному. Государства рождаются, живут и умирают, как и люди, но их существование значительно более продолжительно, значит, интересы отдельного человека должны быть приносимы в жертву интересам государства.
- Главный интерес государства должен заключаться в том, чтоб его граждане были счастливы.
- Понятие счастья так расплывчато и туманно, так непохоже у разных людей, что не может быть положено в основание государственной политики. Врач счастлив, когда люди болеют и выздоравливают, гробовщик - когда они болеют и умирают. Их представления о счастье противоположны, какое же из них следует принять за основу?
- Наверное, за основу следует принять такое положение вещей, при котором никто не извлекал бы выгоды из чужого несчастья.
- Это означало бы полный паралич жизни. Человеческое общество устроено таким образом, что несчастье одного является необходимым условием для счастья другого. Невозможно сделать счастливыми всех. Если кто-то богатеет, значит, кто-то разоряется, если есть победители, значит, есть и побежденные. Это жизнь, и если уравнять богатого и бедного, сильного и слабого, умного и глупца, она остановится в своем развитии. Люди утратят стимул к полезной деятельности, и мир вернется к изначальному хаосу. Пусть существует неравенство, ибо только стремление выделиться и возвыситься над другими заставляет человека отбросить лень и трудиться в поте лица!
- Разве счастье в том, чтобы возвыситься над другими? Я думаю, счастье в том, чтобы возвыситься над собой.
- Попробуй объяснить это людям! Они всерьез воображают, что главной ценностью в этом мире является золото, и ради блестящего желтого металла готовы на все. Чем больше у человека золота, тем счастливее он в собственных глазах и во мнении окружающих. Но золото имеет такую силу и власть лишь потому, что люди сами наделили его этой силой и властью, договорившись между собой, что на золото можно выменять все, необходимое для жизни. Если бы они избрали вместо золота глиняные черепки, при условии, что они достаточно редки и труднодоступны, все человечество гонялось бы за битой посудой... Ах, какие странные, нелепые и смешные создания, эти люди! Как забавно за ними наблюдать! Словно маленькие дети, решившие поиграть во взрослых! В них много непосредственности и мало здравого смысла. Они искренне воображают, что их суета и мельтешение - это и есть жизнь. И лишь немногие, самые мудрые из них, иногда подозревают, что жизнь на самом деле нечто совершенно иное. А большинство начинает догадываться об этом только на смертном одре. И когда они постигают, наконец, эту великую тайну, Смерть запечатывает им уста навсегда, чтобы они невзначай не проболтались о ней живым.
- И ты знаешь тайну жизни и смерти?
- Разумеется. Ведь я - «не мертвый», - усмехнулся Вар.
- И ты можешь открыть ее мне?
- Я могу только намекнуть о ней, и лишь от твоей сообразительности будет зависеть, сумеешь ли ты понять мой намек...
- Говори, я попытаюсь...
- Смерти нет, - медленно и внушительно произнес Вар. - То, что люди привыкли называть этим словом, на самом деле является только другой формой жизни, которая зависит от...
Вар умолк, насмешливо глядя на девушку.
- От чего? - нетерпеливо спросила она.
- Этого я не могу сказать. Догадайся сама.
- От... Бога? - спросила Любовь.
Вар молчал, глядя на нее темными непроницаемыми глазами.
- От... аллаха? - вновь спросила она.
Вар пренебрежительно усмехнулся.
- Бог, аллах, зиждитель - это всего лишь человеческие названия для того, кто не имеет названия... Не все ли равно, как его имя, если имя - только звук? У людей есть скверная привычка пытаться все облечь в слова. Все, чему они не сумели придумать имени, как бы не существует для них. Им и в голову не приходит, что существуют вещи неназываемые и лишенные имени. Они убивают друг друга во имя Бога или Аллаха, не давая себе труда задуматься о том, что сражаются за выдуманные ими же понятия. Бог, или аллах, или зиждитель, - ведь это только разные названия Верховного Существа, которое есть центр и основа мироздания, и какими бы разными путями люди ни шли к Нему, в конце концов все они сойдутся в одной точке. Люди спорят ведь не о Нем, а о своем представлении о Нем, и каждый мнит, что его представление больше всего соответствует Истине. А Бог и есть - Истина, и Справедливость, и Красота, которые выше любых человеческих представлений о них. И человек совершает величайший грех и величайшее зло не тогда, когда он убивает, а тогда, когда уверен в том, что единолично обладает высшей истиной и высшей справедливостью, другими словами, - когда он присваивает себе права Божества...
- Ты веришь в Бога? - удивленно спросила Любовь.
Вар взглянул на нее с недоумением и вдруг оглушительно расхохотался.
- Ты спрашиваешь, верю ли я в Бога? Это очень человеческий вопрос. Почему бы тебе не спросить, верю ли я в собственное существование?.. Бытие Бога столь же бесспорно для меня, как тот факт, что утром восходит солнце, и так же не нуждается в доказательствах, как то, что после ночи наступает день. Это вам, людям, нужно вложить персты в рану, чтобы уверовать в непостижимое! Я не верю в Бога. Я точно знаю, что Бог есть, - оборвав смех, спокойно и серьезно произнес Вар.
- Ты знаешь, что Бог - есть, и тем не менее противоборствуешь Ему?! - почти с ужасом воскликнула Любовь.
- Ты хочешь спросить, как у меня хватило дерзости бросить вызов Богу? А почему бы и нет? Я - сам себе Бог, и я не менее силен, чем Он! Пусть Он обрушит на меня свой гнев и уничтожит, если сможет, но я не признаю себя побежденным без боя! Только трус сдается на милость врага, если думает, что тот заведомо сильнее. А я не трус! Я готов сразиться с кем угодно, даже если меня ожидает гибель! И я ни перед кем не отступлю, - произнес Вар, и его глаза засверкали мрачной и гордой силой.
Любовь слушала, устремив на него восторженный взгляд синих глаз, и, когда он умолк, дрожащей рукой коснулась его руки.
- Ты - тот, кого я искала и ждала. Разве могла я полюбить другого? Никогда! Мать спрашивала меня, почему я отвергаю всех женихов, а я отвечала ей: «Разве это женихи? Они слабее ребенка и глупее дерева. Они робки, как зайцы, и стыдливы, как девушки! Не таков мой возлюбленный! В его руках - сила пятидесяти богатырей, в его голове - мудрость пятидесяти мудрецов, и нет никого, перед кем он опусил бы глаза! Он неутомим в любви и беге, он проходит с легкостью там, где отступают, говоря: «Это невозможно!» - другие. В его груди - сердце льва, и он не ведает страха! Вот каков мой возлюбленный, и только ему отдам я свою любовь!» А мать говорила: «Где же скрывается это чудо? В каких заморских краях? Что-то он нем не слышно. Если он и впрямь таков, как ты описала, слухом о нем должна бы полниться земля!» А я отвечала ей: «Значит, он либо уже умер, либо еще не родился! Но, мертвому или нерожденному, лишь ему принадлежит моя любовь!»
- Одумайся, - тихо и печально произнес Вар. - Я продал душу дьяволу и навсегда отринут Богом... Души убитых мной молят пред Его престолом о самой страшной каре для меня... Мне нет прощения... А ты чиста и непорочна, как ангел... Я не вправе увлекать тебя за собой в преисподнюю, где давно уже уготовано мне почетное место... Ах! - вскричал он с внезапной силою. - Чего бы не отдал я сейчас за то, чтобы вернуть себе мою невинную душу, чтоб смыть всю кровь со своих рук! Нет такой муки, которую я с радостью не согласился бы претерпеть, и нет такой кары, которую счел бы я чрезмерной! Но время не движется вспять и не вернуть уже ничего... Я отпускаю тебя с Миром и отдаю себя на Божий суд... И какое бы наказание Он ни назначил мне, я приму его с радостью, славя Бога...
- Я принимаю на себя твои грехи и вместе с тобою предстану перед Всевышним Судией, - сказала Любовь.
- Я не вправе принять эту жертву, - глухо ответил Вар.
- Это не жертва. Это мой каприз.
- Не пытайся меня обмануть. Ты слишком наивна и неопытна во лжи... Каждый должен сам отвечать за свои поступки. Я поступил бы не по-мужски, переложив хоть часть ответственности за свои грехи на тебя.
- Я - твоя половина и несу равную ответственность за все, совершенное тобой, точно так же, как ты несешь равную ответственность за все, совершенное мной.
Вар не отрывал своей руки и взгляда от девушки, и на его лице медленно и нерешительно проступало счастье.
- Я понимаю теперь, - произнес он мягким и приглушенным голосом. - Я понимаю теперь, почему я так любил Мира... Это был лишь отраженный, слабый отблеск моей любви к тебе... Ты спрашивала, не узнаю ли я тебя... Теперь я вспомнил... Я видел тебя в своих снах и просыпался от слез...
На его глазах заблестели слезы, но, не стыдясь их и не скрывая, Вар протянул руки, желая обнять возлюбленную, как вдруг насмешливый и резкий голос остановил его порыв.
- Какая трогательная сцена! Я едва не прослезился от умиления!


«Две правды стоят одна против другой и анафемствуют: «Si quis mundus ad Dei gloriam conditum esse negaverit, anathema sit», - гремит одна правда. Столь же грозно отвечает ей другая правда: «Si quis dixerit mundus ad Dei gloriam conditum esse, anathema sit». Кто решит спор меж носителями столь различных правд? Мир для Бога - или мир для людей?» Л. Шестов
«Нужно будет признать красоту по меньшей мере равной добру, она облагораживает. Отвлеченный эстетизм, быть может, менее вреден и во всяком случае менее назойлив и деспотичен, чем отвлеченный морализм. Ведь только Бога можно поставить выше и красоты, и добра, как абсолютную полноту и того, и другого. Но на каком основании «добро» считает себя главной, основной, властвующей ценностью, командующей красотой и истиной и всем в мире? Для самодержавия добра могут быть только обыденные, позитивные, утилитарные основания. С религиозной и метафизической точки зрения путь красоты не хуже пути добра, он тоже ведет к Богу и даже вернее, даже прямее. Я бы желал услышать оправдание не позитивное, не в интересах благополучия, а религиозное и метафизическое особенного значения и особенной роли «морали» в мире. Пусть перестанут считать лучшими людьми «морально» самых полезных, самых приспособленных, устроителей и творцов обыденной жизни, и пусть вступит в свои права ненужное, для обыденной жизни бесполезное, но прекрасное и ценное для утверждения в вечности трансцендентной индивидуальности. У каждого свое предназначение в мире, и индивидуальные цели нельзя расценивать с точки зрения общеполезного. Не может и не должно быть обыденных, слишком человеческих посредников и судей между индивидуальной душой и Богом. Тогда, быть может, народится новая любовь, утверждение высшей полноты трансцендентного бытия индивидуальности». Н. Бердяев
«Прекрасное выше, чем доброе. Прекрасное заключает в себе доброе». И.-В. Гете
«И он дерзнул на все - вплоть до небес.
Но разрушенье - жажда созиданья.
И разрушая, жаждал он чудес -
Божественной гармонии созданья». И. Бунин
«Любовь с моей душою говорит...
Но слов любви мой ум не понимает». Данте
«В глазах человека, который видел и невидимое, душа наиболее несправедливая всегда будет обладать качествами, незапятнанными ризами и священной деятельностью справедливости. Ему будет казаться, что и злой взвешивает мир, любовь, сознание жизни, улыбки земли и неба и все силы, которые их уничтожают, унижают или отравляют, с такой же тщательностью, как душа праведника, героя или мыслителя». М. Метерлинк
«У тех, кто малыми силами создал такую великую державу, доблести и мудрости, конечно, было больше, чем у нас, с трудом сохраняющих эти добытые ими блага». Саллюстий
«Христианство, конечно, не отрицает государства. - Оно прежде всего религия личности. И потому всякая личность, образ Божий в человеке, обладает для него абсолютной ценностью. Значит, и коллективная личность, реальная лишь во всех актуализирующих ее индивидуумах; значит, и государство, ради которого должны мы стремиться к преображению злодея столько же, сколько и ради него самого. Но отсюда следует, что христианство зовет к устроению общества и государства на начале всеединства и - эмпирически - симфонии или соборности, а не на началах отвлеченного позитивистического атомизма. Однако Христова Церковь, содержа в себе и призывая к усовершению грешное государство, вовсе с ним не отождествима. Равным образом нет и не было (не думаю, что и будет) государства, которое именовало бы себя «христианским» не злоупотребительно, как и почти все мы вовсе еще не христиане, а уповающие стать христианами язычники. «Царство Божие не от мира сего», а «мир во зле лежит», хотя и становится Царством Божиим. Эмпирическая государственность натуральная, т. е. греховная. Государство живет по законам мира сего; и великий грех, если оно свое упование и стремление быть христианским признает своею христианскою природою. Тогда оно отождествит свои греховные законы с учением Христа, это учение исказив и принизив. Оно не есть христианское, а только становится христианским, когда устремлено к абсолютному идеалу и, стремясь к нему, эмпирического своего состояния не абсолютизирует, но сознает свою греховность. Ведь оно применяет насилие, ведет войны, пытается осуществить добро злыми средствами, или не отдавая себе отчета в том, что они злые, или оправдываясь тем, что они наименьшее зло. Так называемое христианское государство греховно». Л. Карсавин
«Устал я тяжко. В тягость мир мне стал». Фирдоуси
«Разум твердит свои истины: А=А, часть меньше целого, две величины, порознь равные третьей, равны между собой, что имеет начало, должно иметь конец и т. д; мораль требует, чтоб добродетель была довольна собой, чтоб человеческое Я, по существу враждебное всяким законам, было приведено к покорности, чтоб сам Бог покорился закону». Л. Шестов
«Может ли быть большее безумие, чем желание превзойти самого Бога?! Ведь и то великое дерзновение - попытка сравняться с Богом!» Л. Шестов
«Настоящие атеисты не те, которые отрицают Бога, а те, которые присваивают себе его атрибуты». В. Лэндор
«Люди, живущие рядом, ненавидят и презирают друг друга и мечтают не о том, чтобы «общаться» меж собой, а чтоб покорить себе ближнего, заставить его забыть и отречься от себя, от всего, что ему нужно и важно. Так что мы можем, конечно, настаивать, что вне нашей истины нет спасения. Только никак нельзя рассчитывать, что, вооружившись единой истиной, мы найдем путь к сердцам всех людей. Наше мышление и тут обманывает нас иллюзорными обещаниями. Наоборот, таким способом все пути закрываются и единство меж людьми достигается не путем общения, а путем истребления всех, кто думает, чувствует и хочет иначе, чем мы». Л. Шестов
«Неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и источник всякого творческого движения в мире. Всякое рождение света во тьме есть возникновение неравенства. Всякое творческое движение есть возникновение неравенства, возвышение, выделение качеств из бескачественной массы. Само богорождение есть извечное неравенство. От неравенства родился мир, космос. От неравенства родился и человек. Абсолютное равенство оставило бы бытие в нераскрытом состоянии, в безразличии, т. е. в небытии. Требование абсолютного равенства есть требование возврата к исходному хаотическому и темному состоянию, нивелированному и недифференцированному, это есть требование небытия. Революционное требование возврата к равенству в небытии родилось из нежелания нести жертвы и страдания, через которые идет путь к высшей жизни». Н. Бердяев
«Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она». «Дхаммапада»
«Ненависть не может уничтожит ненависть: только любовь способна на это». М. Л. Кинг
«Все, что нужно для усовершенствования нашего мира, – это любовь». А. Дункан
«Любовь – это все, что у нас есть, и только любовью мы можем помочь друг другу». Еврипид
«Сказал оракул наших дней:
«Мир можно нам спаять железом лишь и кровью!»
Но мы попробуем спаять его любовью.
А там посмотрим, что прочней!» Ф. Тютчев
«Сердце и созерцание, любовь и интуиция должны быть реабилитированы и возобновлены и соответственно получат руководящую силу. Наряду с чувственным наблюдением внешнего мира, наряду с холодной и жесткой волей к власти должно расцвести особое сердечное созерцание, свободное от предрассудков прошлого, не компроментируемое псевдонаучной мыслью, воспринятое и осуществленное в культурном творчестве. Это сердечное созерцание переродит и окрылит чувственное наблюдение мира; оно свяжет и облагородит холодную и жестокую волю к власти и укажет ей ее высшие цели и задачи. Человек должен научиться этому новому созерцанию, воспринимающему и природу и человека, и высшие предметы потустороннего мира - любовью; любовь, по завету Евангелия, должна стать первою и основною движущею силою и создать новую культуру на земле. Человек должен понять, что привычные для него вопросы - «а какая мне от этого польза?» и «как использовать мне данное положение вещей против других?» - суть вопросы, достойные животного, а не человека, и что такая установка души не может создать великую и жизнеспособную духовную культуру. Культурное творчество требует от нас предметного служения, духовной преданности и жертвенности, т. е. сердца и любви. Оно требует от нас выбора истинной цели, верности вчувствования и свободной совести, т. е. опять-таки любви и созерцания. И эту творческую любовь и это творческое созерцание нельзя ничем заменить или подменить: ни суровой дисциплиной, ни идеей долга, ни авторитетными велениями, ни страхом наказания. Ибо любовь имеет в виду свободно избранный и любимый предмет; она индивидуализирует все отношения человека и воспитывает в нем культуру предметности; она интуитивна, созерцательна; она невынудима и свободна; она исходит от совести, движется вдохновением и творит. Тогда как долг есть начало рассудочное и формальное, а дисциплина действует силою авторитета, она не выбирает своего предмета и довольствуется внешней исполнительностью. Конечно, при отсутствии любви - лучше долг, чем произволение, и лучше дисциплина, чем разнуздание. Но ни долг, ни дисциплина не могут заменить любви. Вот почему культура без любви есть пустое и мертвое понятие, мнимая культура или прямое лицемерие. И путь этот есть обреченный путь». И. Ильин
«Если хочешь понять, - верь... Если чего не понимаешь, тоже верь... Понимание - это награда за веру. Так что не понимаю, чтобы верить, но верю, чтобы понимать». Блаженный Августин
«Когда Иисус шел оттуда, за Ним следовали двое слепых и кричали: помилуй нас, Иисус, сын Давидов! Когда же Он пришел в дом, слепые приступили к Нему. И говорит им Иисус: веруете ли, что Я могу это сделать? Они говорят Ему: ей, Господи! Тогда Он коснулся глаз их и сказал: «По вере вашей да будет вам». И открылись глаза их». Матфей, 9:27-30
«Не сделаешь небывшим то, что было». Софокл
«Спасти тех, кто миновал, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» - лишь это назвал бы я избавлением, искуплением...» Ф. Ницше
«Нельзя повернуть камень, который называется «то было», и искупление оказывается ничего не говорящим или потерявшим всякий смысл словом». Ф. Ницше
«Когда мы в суете проводим день за днем,
Мы жизнью эти дни ошибочно зовем.
Лишь истинная жизнь останется от жизни,
Когда в конце концов итог мы подведем». Камаладдин Исфахани
«Тварь с надеждою ожидает откровения Сынов Божиих, - ибо тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, - в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих». Послание Апостола Павла, Римл., 8:19-20
«Это откровение и слава сынов Божиих, которой с надеждой ожидает вся тварь, есть полное проведение свободной богочеловеческой связи во всем человечестве во все сферы его жизни и деятельности; все они должны быть приведены к богочеловеческому согласному единству, должны войти в состав свободной теократии, в которой вселенская церковь достигнет полной меры возраста Христова». В. Соловьев
«Слушай, Израиль: Господь Бог наш, господь един есть!» Второзаконие, 6:4.
«Лишь только я тебя увидел -
И тайно вдруг возненавидел
Бессмертие и власть мою». М. Лермонтов
«В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлен,
Передо мной носился он
В пустынях вечного эфира». М. Лермонтов
«Я тот, чей взор надежду губит;
Я тот, кого никто не любит;
Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы,
И, видишь, - я у ног твоих!» М. Лермонтов
«Что без тебя мне эта вечность?
Моих владений бесконечность?
Пустые звучные слова,
Обширный храм - без божества!» М. Лермонтов
«Наивная вера дитяти одержала верх над разумом мужа». Л. Карсавин
«Нет! От любви не плакал бы великий
Завоеватель мира и владыка!
Не подобает от любви страдать
Тому, кто миром должен обладать!» Фирдоуси
«И вдруг, как солнце молодое,
Любви признанье золотое
Исторглось из груди ея.
И новый мир увидел я». Ф. Тютчев
«Быть счастливым значит преодолеть беспокойное ожидание счастья. От времени до времени было бы необходимо, чтобы кто-нибудь, особенно благоприятствуемый судьбою, награжденный счастьем блистательным, возбуждающим зависть, сверхчеловеческим, пришел и просто объявил нам: «Я получил все то, что вы призываете в желаниях каждый день. Я обладаю богатством, здоровьем, молодостью, славой, могуществом и любовью. Теперь я могу назвать себя счастливым, но не из-за благ, которыми судьба меня одарила, а потому, что эти блага научили меня смотреть поверх счастья. Если я в своих изумительных путешествиях, в своих победах, в своей силе и в своей любви обрел мир и блаженство, которых искал, то лишь потому, что они мне открыли, что истинное блаженство и мир заключены не в них. До моих побед мир и блаженство находились только во мне. После них они все же находятся лишь во мне, и я узнал, что при несколько большей мудрости я мог бы обладать всем, чем обладаю, не имея надобности обладать таким счастьем. Я знаю, что сегодня я счастливее, чем был вчера, ибо знаю наконец, что не нуждаюсь более в счастье для того, чтобы освободить свою душу, умиротворить свою мысль и наполнить светом свое сердце». М. Метерлинк
«Христианство, придя в мир, чтобы спасти мир, спасло и высшее проявление мира - государство, открыв ему истинную цель и смысл его существования. Разница между христианским и языческим государством состоит в том, что это последнее думало иметь цель в себе самом и потому оказалось бесцельным и бессмысленным; христианское же государство признает над собою ту высшую цель, которая дается религией и представляется церковью, и в добровольном служении этой цели, т. е. царству Божию, христианское государство находит свой высший смысл и назначение». В. Соловьев
«Так погубить не могут их проклятья,
Чтоб не спасала вечная Любовь,
Пока надежда в сердце зеленеет!» Данте
«Конечно, наказание нужно принять, от него не избавишься. Но когда кончится срок испытания - забудутся глубины и Майя получит вновь все те права, которые по решению Бога отнял у нее дьявол - он же разум, направив человека от светлой поверхности бытия к темным корням и началам». Л. Шестов
«Путь борьбы должен походить на цель борьбы, способ борьбы должен быть того же духа, что и цель, - вот в чем радикализм, вот коренное отношение к вещам. Если цель - свобода, то и средство должно быть - свобода, если цель - любовь, то и средство должно быть - любовь, если цель - в Боге, то и средство должно быть от Бога. Полное несоответствие между целями и средствами, внутренний разрыв между конечной целью и путем к ней представляет тяжкую болезнь человечества, связанную с рационалистическим раздроблением и рассечением человеческой природы». Н. Бердяев
«Если ты столкнулся с противником, победи его любовью». М. Ганди
«Таинственный процесс расцвета добра и преображения зла осуществляется, конечно, любовью, а не принуждением, и противиться следует злу из любви, от любви, и посредством любви». И. Ильин
«Там, где правит любовь, не остается места для власти силы; а где возобладала сила, там недостает любви». К. Юнг
«Найдите же мне любовь, которая не только наказание, но и вину несет на себе; найдите мне справедливость, оправдывающую всех, кроме судей». Ф. Ницше
«Человеческий разум ясно и отчетливо видит и признает как самоочевидную истину, что нет никакой возможности перенести с себя грех на другого, и всегда следующая за разумом совесть определенно и категорически заявляет, что переваливать свой грех (свою вину) на другого безнравственно». Л. Шестов
«Понять», что безгрешный принял на себя грехи, нельзя. Еще менее понятно, что таким образом можно было грех истребить, вырвать с корнем из бытия: ведь это все равно, что сделать однажды бывшее небывшим». Л. Шестов
«Подъем мощи греха возникает, когда его истолковывают как войну между человеком и Богом, в которой человек изменяет свою тактику: возрастание его мощи состоит в том, что он переходит от защиты к наступлению. Вначале грех - это отчаяние; и борются, ускользая от него. Затем приходит иное отчаяние, когда отчаиваются в своем грехе; здесь тоже борются, ускользая или же укрепляясь на позициях отступления, всегда, однако же, pedem referens. Затем наступает перемена тактики: хотя он все больше и больше погружается в самое себя и, таким образом, уходит от борьбы, однако здесь можно сказать, что грех приближается и становится все более и более решительно собою. Отчаиваться в отпущении грехов - это определенное позитивное отношение перед лицом предложения божественного милосердия; это уже больше не грех, который отступает, и не просто защита. Ведь считать христианство неправдой и ложью - это уже нападение. Вся предшествующая тактика давала в целом преимущество противнику. Теперь же наступает грех. Грех против Духа Святого - это позитивная форма яростного возмущения. Догмат христианства - это догмат богочеловека, родство между Богом и человеком при сохранении, однако же, возможности возмущения в качестве гарантии, которой Бог вооружился против человеческой фамильярности. Возможность возмущения - это диалектическое прибежище всего христианства. Без него христианство опускается ниже язычества и попадает в такие химеры, что язычник посчитал бы его вздором. Быть столь близко к Богу, что у человека появляется мощь, смелость, обещание приближения к Христу, - какая человеческая голова могла бы когда-нибудь об этом подумать? А если принимать христианство беспристрастно, все целиком, без условий или смущения, с некоторой небрежностью, тогда, если всю ту божественную поэму, которой было язычество, считать человеческим безумием, то христианство - это все же изобретение безумия божественного: подобный догмат мог возникнуть лишь в мышлении Бога, который лишился разума, - так должен заключить человек, чей собственный разум пока еще невредим. Воплощенный Бог, если человек без особых ломаний головы готов был стать его приятелем, оказался бы кем-то вроде принца Гарри у Шекспира. Бог и человек - это две природы, которых разделяет бесконечное различие качеств. Всякая доктрина, которая не желает с этим считаться, для человека является безумием, а для бога - богохульством. В язычестве именно человек приводит Бога к человеку (антропоморфные боги); в христианстве именно Бог делает себя человеком (богочеловек), однако в бесконечном человеколюбии своей милости, своего милосердия Бог ставит одно условие - единственное, которого он не может не ставить. В том и состоит печаль Христа, что он вынужден ставить это условие, он вполне мог унизиться до образа слуги, вытерпеть мучения и смерть, призвать нас всех прийти к себе, пожертвовать своей жизнью... но вот возмущение, о нет! он не может снять возможности возмущения. О, единственное в своем роде действие! и неразгаданная печаль его любви, это бессилие самого Бога, - даже его он сам хотел, чтобы этот акт любви не превратился для нас в нечто прямо противоположное, в наше крайнее несчастье! Ибо худшее для человека, еще худшее, чем грех, - это возмущаться Христом и упорствовать в своем возмущении. И именно этому Христос, который есть «любовь», все же не в состоянии помешать. Посмотрите, что он говорит нам: «Блаженны те, которые не возмущаются против меня». Ибо большего не может сделать и он сам. О, бездонное противоречие любви! Как раз сама эта любовь мешает ему иметь достаточно твердости, чтобы завершить этот акт любви; увы! разве она не делает человека таким несчастным, каким он никогда иначе не сумел бы стать... Это бесконечное различие качеств между Богом и человеком - вот повод для возмущения, возможности которого никак нельзя избежать. Бог сделался человеком из любви, и он говорит нам: видите, что значит быть человеком; однако он добавляет: берегитесь, в то же самое время я Бог... и блаженны те, кто не возмущается передо мною. А если он, будучи человеком, обретает внешний вид смиренного слуги, то это потому, что этот смиренный образ должен свидетельствовать всем нам о том, что никогда никто не должен считать себя исключенным из возможности приблизиться к Богу, равно как и о том, что для этого не нужно ни престижа, ни кредита. И действительно, он смирен. Обратитесь ко мне, говорит он, и придите убедиться, что значит быть человеком, но и берегитесь, ибо в то же самое время я Бог... и блаженны те, кто не возмущается против меня. Или с другой стороны: отец мой и я - одно, и, однако же, я тот человек, довольствующийся малым, тот смиренный, бедный, заброшенный, отданный человеческому насилию... и блаженны те, кто не возмущается против меня. И этот человек, довольствующийся немногим, каковым я являюсь, - это тот же человек, благодаря кому глухие слышат, благодаря кому слепые видят, а хромые идут, и исцеляются прокаженные, и воскресают мертвецы... да, блаженны те, кто не возмущается против меня». С. Кьеркегор
«Снять грех с человека, истребить грех может не тот, кто ждет помощи от разума и морали, но Тот, по слову которого расслабленному возвращаются силы, т. е. Тот, для кого нет невозможного». Л. Шестов


Вар полуобернулся, уже зная, кого сейчас увидит, и не ошибся в своих ожиданиях.
На подлокотнике кресла, небрежно скрестив перед собою ноги, сидел Сатана.
- Продолжайте, продолжайте! Я не хочу вам мешать! Я получил от этой сцены подлинное наслаждение. Я давно уже наблюдаю за вашей воркотней, и, право, редко мне удавалось так весело проводить время!
Вар обернулся к незваному свидетелю всем телом, стараясь заслонить собою девушку, и гневно произнес:
- Убирайся вон! Тебе больше нечего здесь делать!
- Как неучтиво! Вижу, мне не приходится рассчитывать, что вы пригласите меня на свадьбу, а жаль! Я преподнес бы вам царские подарки! Невесте - алмазный венец, - и в руке Сатаны засверкала всеми цветами радуги алмазная диадема, которую Вар имел несчастье однажды купить на базаре, - а жениху... Не могу придумать, что бы такое я мог подарить тебе, Вар! Ведь ты так неслыханно богат! Солнце не заходит над просторами твоей империи! Золотом ты мог бы вымостить все дороги своей страны, а из алмазов построить целый город, - и вряд ли заметил бы потерю! Я - почти нищий по сравнению с тобой!..
Сатана сделал вид, что задумался, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
- Ах, как же это я мог забыть? Есть, есть у меня одна вещица, за которую ты, я думаю, не колеблясь, отдал бы свою империю, а впридачу к ней - все золото и все алмазы, которыми ты обладаешь!
Сатана прищелкнул пальцами, и рядом с ним заколыхался в воздухе прозрачный силуэт.
Вар побледнел и вперил жадный взор в голубоватый призрак.
- Что скажешь, Вар? Хорош подарок?.. Но нет приглашения - нет и подарка. Простись с ней навсегда.
- Нет, постой! - взмолился Вар. - Чего ты хочешь за нее?
- У тебя этого нет. Алмазы, золото, империи - вся эта мишура только для людей представляет ценность. Люди очень глупо устроены. Они тогда лишь понимают ценность того, чем обладали, когда теряют это навсегда... Теперь мне нет уже надобности объяснять тебе, что такое душа и для чего она нужна, но слишком поздно ты понял это. Желаю счастья, Вар! - сказал Сатана и встал.
- Нет, ты не уйдешь так просто! - угрожающе прорычал Вар.
- Уж не думаешь ли ты, что сможешь мне помешать? - с презрительной усмешкой осведомился Сатана.
Одним прыжком Вар преодолел разделявшее их расстояние и протянул руку, пытаясь схватить прозрачный силуэт, но он ускользал от него, как тень. Сатана с презрительным смехом наблюдал за тщетными попытками Вара, а затем ударил силуэт по лицу, и, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, Вар отлетел к противоположной стене. Он тут же вскочил на ноги и повторил попытку, но Сатана ударил сильнее, и, обливаясь кровью, Вар рухнул на колени, закрывая ладонями обезображенное лицо.
- Не пытайся тягаться со мной! - грозно сверкая глазами, произнес Сатана. - До тех пор, пока твоя душа находится в моих руках, ты в полной моей власти! Я могу изорвать тебя на клочки, как листок бумаги, я могу сжечь тебя на огне, я могу сделать с тобой все, что пожелаю, и никто не сможет мне помешать! Я мог бы уничтожить тебя прямо сейчас! Но я хочу помучить тебя неизвестностью и ожиданием, потому что наивысшее наслаждение состоит в том, чтоб отнимать у человека все, когда он думает, что достиг вершины счастья!
Вар, шатаясь, поднялся и с презрением взглянул на Сатану.
- Не думай, что тебе удалось испугать меня! Что бы ты ни сделал со мной, я никогда уже не стану слепым орудием твоей воли!
- Свято место пусто не бывает. Люди довольно охотно продают свою душу за блестящие безделушки. Я сумею подыскать тебе достойную замену.
Любовь, на протяжении всего спора молча наблюдавшая за противниками, вдруг сошла со своего места и приблизилась к прозрачному силуэту.
- Остановись! Что ты делаешь?! - предостерегающе крикнул Вар. - Он убьет тебя!
- Я неподвластна ему, - спокойно ответила девушка и прикоснулась рукой к силуэту.
Сатана с бессильной яростью следил за ней глазами, не в силах помешать, но Вар вдруг вскрикнул от боли и скорчился на мраморном полу, поджав колени к подбородку.
- Потерпи, милый, - прошептала Любовь и подтолкнула силуэт к Вару, который уже не мог сдерживаться и, дико воя от боли, катался по полу.
- Прости, любимый, так надо, - прошептала Любовь.
- Ты убьешь его прежде, чем вернешь ему душу, - злорадно произнес Люцифер.
Между тем, Вар, получивший небольшую передышку, сцепив зубы, пополз навстречу Любви, но ее новое, почти неосязаемое прикосновение к силуэту исторгло из груди Вара мучительный вопль, и он забился в конвульсиях.
Сатана подошел сзади и насквозь проткнул прозрачный силуэт когтистым пальцем.
Из груди Вара алой струей забила вверх горячая кровь, он бросил угасающий взгляд на Любовь, и его глаза стали быстро стекленеть.


«Явится Сатана в образе ангела светлого». Библия
«Если Антихрист похож на Христа, то, возможно, Христос похож на Антихриста». Г. К. Честертон
«Соблазн манихейского дуализма, соблазн увидеть два равносильных начала бытия, двух богов, в том и коренится, что абсолютное и относительное рассматриваются в одной плоскости, как соотносительные и конкурирующие силы. Ответственность за зло потому лишь возлагают на Бога, что считают возможным сопоставлять злое с абсолютно добрым, сравнивать начало зла и Бога. Но начало зла одинаково не находится ни в боге, ни вне Бога (как бытие самостоятельное). Поэтому Бог не ответствен за зло и нет никакого другого бога, кроме Бога добра... Внутри Абсолютного не может быть никакого злого бытия, а вне Абсолютного вообще никакое бытие немыслимо. Относительное несопоставимо с Абсолютным, так как ничтожно пред ним и не самостоятельно, не мыслимо вне Абсолютного и не занимает внутри него никакого особого места. Бог и зло ни в каком смысле не сравнимы и несопоставимы; их нельзя признать ни равносильными началами (дуализм), ни зло подчиненным Богу (пантеизм); к их отношениям не применима ни ответственность ни конкуренция. Относительное превращается как бы в другое Абсолютное и получается сопоставление двух Абсолютных, что совершенно недопустимо, так как закон единства Абсолютного есть основной закон интуитивного разума. Относительно все, что вне Бога и против Бога, не лежит в одной плоскости с абсолютным Божеством и не представляет никакой самостоятельной плосткости. Злое не есть другое Абсолютное и не имеет никакого места в едином Абсолютном; оно относительно и в своей относительности не соотносительно с Абсолютным, не есть иное бытие и не есть часть того же бытия, а есть небытие, в духе небытия зачалось и пребывает. Небытие же не имеет корней в бытии и не может быть противополагаемо бытию как равное по силе и достоинству...» Н. Бердяев
«Что Ему все богатство твое,
И золото, и вся твоя мощь?» Книга Иова, гл. 36
«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» Марк, 8:36-37
«Зачем цену утраты на земле
Мы познаем, когда уж в вечной мгле
Сокровище потонет, и никак
Нельзя разгнать его покрывший мрак?» М. Лермонтов
«Одной любовью движима душа,
Мир для нее не стоит и гроша». Низами
«Везде одна и та же дилемма: либо любовь, либо власть. Откажись от любви, коль мила тебе власть». Ф. Зелинский
«И он отдает венцы и царства, и власть, равную которой ни один смертный на земле еще никогда не имел. Ему не жаль и бессмертия своего - и его он отдает впридачу ко всем благам». Л. Шестов
«Вернуть злому человеку чистую совесть, - не это ли является моим непроизвольным стремлением? - а именно злому человеку, потому что он - сильный человек». Ф. Ницше
«В сравнении с гибелью мира разрушение Содома и Гоморры, даже сам потоп, кажутся жалкими игрушками, ибо на этот раз трещит по швам все творение в целом. Поскольку Сатана на время изолирован, а затем будет побежден и брошен в озеро огненное, то уничтожение мира не может быть делом рук дьявола, а является неспровоцированным Сатаной «act of God». Перед тем как настанет конец света, выявится тот факт, что даже победа Сына Божия Христа над братом его Сатаной (ответный удар Авеля Каину) не будет подлинной и окончательной, ибо заранее следует ожидать еще одной, последней и мощной манифестации Сатаны». К. Юнг


Широко распахнулись двери, и в зал ворвались Воины Бога, но Любовь не обратила на их появление ни малейшего внимания, ладонью пытаясь зажать на груди Вара рану, через которую стремительно уходила его жизнь.
- Прошу тебя, не умирай! - жарким шепотом молила она возлюбленного, но видела, что он уже не слышит ее просьб.
Воины Бога замерли в нерешительности, не совсем понимая происходящее. Они спешили сюда, желая освободить брата и сестру от ужасной власти Вара, но увидели совсем не то, что ожидали увидеть.
Сатана спокойно и безучастно наблюдал за происходящим, чувствуя себя в полной безопасности.
- Господи, хоть Ты помоги! - с последней надеждой взмолилась Любовь, подняв к небу прекрасные синие глаза, полные непролившихся слез. - Спаси его, Господи! Возьми мою жизнь, если Тебе нужна чья-то жизнь, но пусть он живет!
Она достала из коробочки, подаренной Агапэ, свое обручальное кольцо и надела его на палец Вара.
И случилось чудо.
Прозрачный силуэт, колыхавшийся всего в нескольких шагах от умирающего Вара, вдруг сам собою пришел в движение, плавно заскользил по воздуху и, оказавшись рядом с Варом, совместился с ним и растворился в нем.
Кровь перестала течь из раны, и, глубоко и тяжко вздохнув, Вар открыл глаза.
- Какие страшные сны снятся людям порой... - прошептал он бледными губами, но недоговорив, обвел изумленным взглядом зал. - Так это был не сон?!
- Тебе нельзя волноваться, - мягко сказала Любовь, кладя ладонь на влажный от пота лоб Вара.
- Что тут у вас происходит? - раздался слабый, ломкий голос, и все увидели Мира, с бледным и осунувшимся лицом стоявшего в дверях. - Вечно у вас что-то случается! А меня все бросили, и никому нет до меня дела... Лучше бы я умер...
Сатана усмехнулся и протянул Миру обе руки.
- Идем со мной. Я стану заботиться о тебе.
Мир нерешительно взглянул на незнакомца и сделал шаг по направлению к нему.
- Нет, Мир. Он обманывает тебя, - быстро сказала Любовь, становясь на пути брата.
- Отстань, ты надоела мне со своими глупостями, - сердито пробормотал юноша и попытался оттолкнуть ее в сторону, но не смог.
Сатана поднял правую руку, и тонкий, ослепительный, короткий луч, вырвавшись из его ладони, засверкал над его головой, как обнаженный клинок.
Мир зачарованно смотрел на луч, и, проследив за направлением его взгляда, Любовь первая догадалась, что должно произойти.
Воины Бога бросились к Сатане, но его окружала какая-то темная аура, и они не могли сквозь нее пробиться.
Сатана опустил ладонь, и теперь луч был направлен параллельно полу, всего на локоть не достигая груди Мира. Луч удлинялся прямо на глазах, но юноша продолжал следить за ним взглядом несмышленыша, не делая никаких попыток уклониться.
В последний миг между братом и Сатаной встала Любовь, заслонив юношу своим телом. Луч коснулся ее одежды, и пламя охватило ее в тот же миг, но потухло, едва одежда сгорела, и вид ослепительно прекрасного тела девушки заставил всех опустить глаза.
Луч упирался между ее грудей, не причиняя ей вреда, и вдруг угас, и Сатана, съежившись и запахнувшись в черный плащ, исчез.
Вар сдернул с окна бархатную портьеру и бережно прикрыл ею наготу своей возлюбленной.
- Никто не должен видеть этого, кроме твоего будущего супруга, - прошептал он на ухо заалевшей от смущения девушке и добавил во всеуслышание. - Тебе нечего стыдиться. Твоя красота совершенна. Но даже если бы ты была безобразна, и тогда тебе нечего было бы стыдиться, ибо ты обнажилась не по своей воле, а спасая жизнь брата.
Вар грозно посмотрел на присутствующих, словно говоря, что у Любви есть теперь надежный защитник, и всякий, кто посмеет недостаточно учтиво обращаться с его невестой, будет иметь дело с ним.
Но все смотрели на Любовь с безграничным обожанием и восторгом, и жесткий взгляд Вара понемногу смягчился.
- Если Бог тебя простил, то и мы тебя прощаем, - сказала Танаис и первая протянула руку бывшему врагу, а вслед за ней и остальные Воины Бога обменялись с ним рукопожатием.
Ставер крепко обнял брата за плечи и что-то прошептал ему на ухо, но так тихо, что этого не услышала даже стоявшая рядом Любовь.
Лицо Вара озарилось радостной улыбкой, и он что-то ответил, но что - это осталось тайной навсегда.
Любовь за руку подвела Вара к Марии и спросила:
- Ты одобряешь мой выбор?
- Лишь бы вы оба были счастливы, девочка... - ответила Мария и улыбнулась.
К ней подошла Танаис и, обняв за плечи, сказала:
- Мы останемся в этой стране навсегда и превратим ее со временем в Царство Разума, Одухотворенности, Свободы, Справедливости, Истины и Ясности. И называться она будет -

«Уединение и трагическая оторванность от мира не преодолеваются анархизмом. Отвлеченного начала свободы недостаточно для создания мировой гармонии - свобода есть часть правды и должна быть соединена с любовью. Внешнее насилие и власть связаны с внутренним раздором и разобщением, и потому победить их можно только внутренним началом соединения». Н. Бердяев
«Положи меня печатью на сердце, перстнем - на руку! Ибо любовь, как смерть, сильна, ревность, как ад, тяжела, жаром жжет - божье пламя она. - И не могут многие воды любовь погасить, не затопить ее рекам, - кто ценою своего достояния станет любовь покупать, тому заплатят презрением». «Песнь песней»
«Необходимость, механика - в разуме; магия, чудо - в любви». Д. Мережковский
«Всякого рода чудеса, и те, о которых свидетельствуется в Библии, и те, о которых рассказывается в «Тысяче и одной ночи», - ничего не стоящий вздор, отвергнутый теоретическим разумом и совершенно неприемлемый для разума практического. Или, как говорит Кант, Deus ex machina является самым нелепым из возможных допущений, а идея высшего существа, вмешивающегося в человеческие дела, знаменует собой конец всякой философии. Мышление и Канта, и Гегеля целиком покоится на этих положениях. Даже невинная harmonia prestabilita Лейбница была для них предметом ужаса и отвращения, как идолы для библейских пророков... Consensu sapientium и Deus ex machina, и Высшее существо всегда изгонялись философией за ограду действительного бытия в область вечно фантастического». Л. Шестов
«??? ???? ???????? - ведь это не что иное, как Deus ex machina, а о Deus ex machina мы все судим, не можем не судить, как Кант, что в «определении источника и действительности нашего познания Deus ex machina является самым нелепым из всего, что можно выбрать», или, как еще более выразительно в другом случае говорит тот же Кант: «Сказать, что высшее существо уже мудро вложило в нас такие понятия и основоположения (a priori), означает уничтожить всякую философию». Почему ???????, которая не слушает и не слышит убеждений, кажется «нам» разумным допущением, а Deus ex machina, который слушает и слышит, кажется нам такой нелепостью?» Л. Шестов
«Точно ли наше знание и то, что мы обычно именуем философией, есть есть нечто столь ценное, что его нужно защищать, каких бы жертв это ни стоило? Может быть, наоборот: раз знание так тесно связано с идеей ??????? и при допущении Deus ex machina становится невозможным, то не лучше ли нам от знания отказаться и искать покровительства у того «каприза», который так пугал Канта? Не есть ли готовность отказаться от знания единственный способ или хотя бы первый шаг к тому, чтоб отвязаться от ненавистной ???????, которая, как мы помним, заставляла порой тяжко вздыхать самого Аристотеля, которая не боится и богов обижать? То, что Кант, а за Кантом все мы называем нелепейшим допущением, сулит нам возможность освободить и смертных и бессмертных от власти темной и беспощадной силы, бог весть каким образом овладевшей миром и покорившей себе все, что ни есть в мире живого? Может быть, Deus ex machina положит конец ненавистному parere и вернет людям творческое jubere, от которого и богам пришлось отречься в какой-то таинственный и страшный момент отдаленного прошлого? Может быть, вместе с ??????? падет власть и других узурпаторов, которым мы, приученные к parere, рабски и безвольно вручаем свою судьбу. Закон противоречия и закон тождества ведь тоже, никого не спрашивая, вошли в мир и стали в нем хозяйничать. Когда мы утверждаем, что звук тяжел, эти законы вмешиваются и накладывают свое veto: мы такого не разрешаем, стало быть, этого нет. Но когда кто скажет: Сократа отравили, оба закона бездействуют и даже дают такому суждению свое благословение, превращая его, как мы помним, из временного в вечное. Не скрывается ли где-нибудь в глубинах бытия такая «действительность», при которой природа законов противоречия и тождества совершенно радикально менялась бы, так что уже не они повелевали бы, а человек повиновался, а чтобы они повиновались приказаниям человека, т. е. оставались бы спокойными, когда звуки отяжелевают, и становились бы на дыбы, когда казнят праведников? Так, чтобы суждение «звук тяжел» не казалось бы бессмысленным, а суждение «Сократа отравили» оказывалось бы внутренне противоречивым, а потому никогда в действительности не осуществлявшимся? Если такое возможно, если возможно, что Ананке, не желающая слушать убеждений, склоняется перед капризом человека, если законы противоречия и тождества перестают быть законами и превращаются в исполнительные органы, если возможно невозможное - то чего стоят «вечные истины», накопленные «мыслящим человечеством»? Спросят, как узнать, возможна или невозможна такая действительность. То-то и есть: как узнать! Раз станем спрашивать, наверное, нам скажут, да и сказали уже, - что такая действительность невозможна, что Ананке, закон противоречия и другие законы хозяйничали, хозяйничают и всегда будут хозяйничать и в нашем мире и во всех когда-либо существовавших мирах, что тяжелых звуков не бывает, а праведников казнили и казнить будут, и что даже власти богов положены пределы, их же не прейдеши. Но если мы ни у кого спрашивать не станем? Способны мы проявить такую решимость, так осуществить свою свободу воли, которой нас прельщали философы? Или лучше - хотим мы такой свободы? Такой свободы, чтоб и законы тождества и противоречия, и сама Ананке у нас на посылках были? Похоже, что не очень и хотим, что даже самому Богу мы побоимся вручить такую свободу». Л. Шестов
«Нужно, отказавшись от традиционной предпосылки, перестать возвеличивать «бесстрастие» и считать свободу от желаний основным свойством, самой сущностью высшего существа, разрешить страстям открыто делать свое дело. Тогда получится, что душа вовсе уже не такая дурная, как обычно кажется, и разум не так уж неразумен и слаб и не так уж легко дается в обман, как нас приучили думать «тонкие» знатоки человеческой психики. Тогда философия, может быть, вздохнет свободней. И уже не логику, а психологию будет считать онтологией. И психологии вернет душу, настоящую, живую душу, с ее страстями, радостями, упованиями - словом, со всей той «чувственностью», которую так долго и так напрасно гнали и преследовали лучшие представители человеческого мышления... Вдруг «последнее» станет «первым». Даже высшее существо окажется «страстным» и не только не будет стыдиться своих страстей, но будет видеть в них первый признак одушевленности и жизни. И тоже «вдруг» поймем мы наконец загадочные слова Библии: создал Бог человека, по образу и подобию Своему...» Л. Шестов
«Человек вспоминает о Боге, когда хочет невозможного. За возможным он обращается к людям». Л. Шестов
«Распря Творца и творения не может быть прекращена и разрешена свободой творения, так как свобода эта утеряна в грехопадении. Человечество, а за ним и весь мир порабощены злом, попали во власть необходимости, находятся в плену у диавола. Свобода была сознана творением не как норма бытия, а как произвол, как нечто безразличное и беспредметное; свобода почуялась тварью как свобода «от», а не свобода «для» и попала в сети лжи, растворилась в необходимости. После грехопадения человек уже не может свободно, своими естественными человеческими силами спастись, вернуться к первоисточнику бытия, так как не свободен уже: природа его испорчена, порабощена стихией зла, наполовину перешла в сферу небытия. Свобода должна быть возвращена человечеству и миру актом Божественной благодати, вмешательством самого Бога в судьбы мировой истории. Промысел Божий и откровение Божие в мире - не насилие над человечеством, а освобождение человечества от рабства у зла, возвращение утерянной свободы, не формальной свободы от совершенного бытия (свободы небытия), а материальной свободы для совершенного бытия (свободного бытия). В высшем смысле свободна лишь человеческая природа, соединенная с Божеской, обоженная; отпавшая от Божеской и обожествившая себя - она порабощена необходимости естественного порядка и обессилена. Может ли дитя смерти спастись и спасти мир собственными силами? Для религиозного сознания ясно, что должна быть создана космическая возможность спасения; человечество должно оплодотвориться Божественной благодатью: в мире должен совершиться Божественный акт искупления, победы над грехом, источником рабства, победе, по силе равной размерам содеянного преступления». Н. Бердяев
«Восстань, Боже, суди землю». Псалом 82, 8
«Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон». Иоанн, 12:31
«Господи! если Ты хочешь, чтоб мир был, то нет правосудия (Закона); а если хочешь, чтобы было правосудие (Закон), то мира не будет: выбери одно из двух», - или ад - Закон, или мир - Любовь». Д. Мережковский
«Бог не может желать того, чего бы Он не мог желать справедливо, ибо Его воля есть высшая мера». Д. Скот
«И так как Он может действовать иначе, Он может объявить справедливым другой закон, который и стал бы справедливым, как Богом установленный, ибо никакой закон не может быть справедливым, если он не исходит из Божественной воли». Д. Скот
«Почему Его воля пожелала этого, для этого нет оснований, ибо Его воля есть Его воля». Д.Скот
«Все хорошо, потому что угодно Богу, а не наоборот». Д. Скот
«В Первом Завете Отца - закон; во Втором Завете Сына - любовь, а в Третьем Завете Духа - свобода». Д. Мережковский
«Три человеческих муки - Голод, Войну и Рабство - утоляют Трое: Отец, Сын и Дух.
Хлеб - от Отца:
взяв (Иисус) семь хлебов и воздав благодарение Отцу... дал ученикам... и они роздали народу... И ели (все) и насытились. (Мк., 8, 6-8.)
Мир - от Сына:
мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не так, как мир дает, я даю вам. (Ио., 14,27)
Свобода - от Духа:
Дух... послал Меня... проповедовать пленным освобождение... отпустить измученных (рабов) на свободу». (Лк., 4,18)» Д. Мережковский
«Мы находимся уже в конце времен». Откровение Иоанна Богослова
«Время не длится вечно; оно кончается. Оно кончается не когда-то, а ограничено всегда, вневременным, «эоном». Эон, вечность - полнота времен. Вечность это все. Эоном кончается время не в том смысле, что время будет накапливаться до какого-то определенного большого года, когда следующего года уже не будет: время кончится только так, что в прорыве к вечности прошедшее время перестанет быть плохим прошедшим в противоположность хорошему будущему. В полноте времен кончится раскол. Времени больше не будет потому, что выйдет наружу суть времени и собою отменит время, т. е. можно сказать и так, что время как раз не кончится в вечности, а наоборот, впервые только начнется в своей сути как начало того, что уже не время, а само начало времени». В. Бибихин
«В каком смысле мир - это век, ????, saeculum? В том смысле, что эон - безусловная полнота всего настоящего. И «век сей» - тоже в определенном смысле полнота, только, так сказать, полнота еще не полного настоящего, которое не знает, что оно в своем существе другое. Выражение «век сей» стало, правда, неупотребительным, но когда мы говорим «наше время», мы тоже подразумеваем современный мир, и тоже заблудший. Эон как полнота времен исчерпает мир, приведет его весь и во всех отношениях к завершению. История завязана с миром в один узел. История имеет дело с миром, она не в одном из своих планов, а по существу мировая. Историческое событие - всегда событие мира. Не человеческого только. Наука смотрит в далекие части Вселенной, и те пространства принадлежат истории, потому что если не они сами, то по крайней мере их смысл входит в историю, и история не может кончиться, пока далекие звезды остаются загадкой. Если человечеству придется уйти, когда построенные наукой вопросы будут еще оставаться вопросами, случится не конец истории, а ее срыв. В историю мир вовлечен так, что она завершится только в целом мире. Мы спрашивали: почему так должно быть? Почему век, saeculum, полнота времен означает одновременно полноту мира, почему эон это мир, почему история это история мира? Попробуем определить существо времени как возвращение другого. Оно заключается в том, что другое (новое) каждый раз опять наступает, причем так, что каждый раз мы не растерянно встаем перед другим, а узнаем в нем то самое: новое, его небывалое, но безошибочно опознаваемое явление. Новое, другое - пространство осуществления человека, который находит себя в настоящем. Настоящее время - это место, где только и может иметь место присутствие как существо человека. В возвращении другого, т. е. в своем существе. Поэтому мир, который мы знаем в чистом опыте присутствия, может иметь место только во времени. Согласная тишина мира - не выход из времени в стоячую вечность, а наоборот, вхождение в полное существо времени. Полнота времен наступит не через столько-то лет. От любого прибавления лет время не станет полнее, два миллиарда лет не более полное время, чем один. Время исполняется не когда-то, а в своем существе, в возвращающемся присутствии другого, небывало нового, не в смысле «еще одного», а в смысле перемены. Время есть перемена, но такая, что в сменившемся мы узнаем то самое. Наступление того самого в смене, перемена, возвращающая то самое, - существо времени, вечность не в воображаемом смысле длящегося постоянства, рая, который хуже ада; а вечность - эон: юное как сама новь... «Времени больше не будет», так сказано в «Апокалипсисе», когда уже не сможет наступить другое новое. Оно не сможет наступить, говорим мы, когда будет явлено все, ничто не будет упущено. Но все - не сумма вещей, а мир, то самое другое. «Времени больше не будет» - это относится к новому эону. Только он, возвращающий небывало новое, выходит из времени. В полноте истории времени больше не будет не так, что при желании считать часы для этого не найдется чисел, а так, что перемена к другому, сбывающееся существо времени, не потребует больше ожидания, другое будет настоящим. Такое «времени больше не будет» как полнота истории - противоположность безвременью. Безвременье - это когда идет счет часов, дней, лет и тысячелетий, но время никак не осуществится в своем существе небывало нового, со временем возвращается не то самое, а то же самое. Присутствие как другое тому же самому упускается, мир не сбывается. Счет времени при безвременье не только не останавливается - наоборот, в него переходит будто бы все существо времени, во времени и от времени не остается ничего кроме его счета: кваралами, годами, пятилетками, юбилеями. И как время, утратившее свое существо, нарастает, так вещи мира с ускользанием мира множатся, тесня нашу свободу и вместе со свободой лишая нас возможности привязаться к ним, вместо захваченности ими или оставляя нас считать их». В. Бибихин
«Полнота времен, век-эон (слово того же происхождения, что наше «юный»), исполнение времени, когда время станет одновременно и возвращением, и другим, - это старое название мира. «Мир сей» и «век сей» в Евангелии одно и то же. Апостол Павел в начале I Послания к Коринфянам говорит, что ничтожна мудрость земная, природная в сравнении с мудростью, которую чудесным образом, сверхприродно, от лица к лицу сообщил людям сошедший на землю Богочеловек... И в католическом гимне, в секвенции Dies irae, «День гнева», говорится:
«Dies irae, dies illa
Solvet saeclum in favilla,
Teste David cum Sybilla».
«День гнева, день тот разрешит век в пламени, свидетели тому Давид и Сивилла». Век - это saeculum, век - мир, век, как в русском, - человеческий век, в смысле поколения, 33 и одна треть года, и в смысле полного века, ста лет, и в смысле эпохи, и в смысле «мира сего», и в смысле вселенной, всего мира. Ниже в секвенции в значении человеческого мира уже не saeculum, a mundus:
«Liber scriptus proferetur,
In quo totum continetur,
unde mundus judicetur»,
«будет вынесена перед всеми написанная книга, в которой содержится все и по которой будут судить мир». В. Бибихин
«Когда свернется и погаснет Солнце,
Когда, теряя блеск свой, распадутся звезды,
Когда подобно миражу придут в движенье и исчезнут горы,
Когда верблюдицы, несущие во чреве последний месяц,
Будут без присмотра...
Когда раскрыты будут свитки записей добра и зла,
И обнажится небо... Куда ж идете вы?» Коран
«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, бывших в них; и судим был каждый по делам своим. И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это - смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное. И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря нет уже». Откровение Иоанна Богослова, 20:12-21
«Затем следует раскрытие книги за семью печатями «Агнцем», сбросившим с себя человеческие черты «Ветхого днями» и выступающим в чисто териоморфной, но монстроподобной форме, будучи одним из многих других рогатых зверей «Апокалипсиса». У него семь глаз и семь рогов, стало быть, он похож не на агнца, а на овна, и вообще, видимо, выглядит довольно скверно. Хотя он изображен в виде «как бы закланного», но впредь ведет себя отнюдь не как невинная жертва, а весьма бойко. Сняв первые четыре печати, он выпускает четырех апокалиптических всадников. При снятии пятой раздается вопль мучеников о мщении («Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?»). Шестая печать несет с собой космическую катастрофу, и все скрывается «от гнева Агнца, ибо пришел великий день гнева Его». Кроткого Агнца, безропотно идущего на убой, не узнать, зато мы видим воинственного и норовистого Овна, чья ярость наконец-то получает возможность разразиться... Настоящая оргия ненависти, гнева, мести и слепого буйства, фантастические кошмары, разразившись, затопляют кровью и огнем мир, который, выходит, и спасать-то стоило только ради изначального статуса невиновности и любовной общности с Богом. Снятие седьмой печати несет с собой... новую волну несчастий». К. Юнг
«Он дал эскиз всего эона Рыб с его драматической энантиодромией и мрачным концом, который нам еще предстоит пережить и перед реальностью которого, непреувеличенными апокалиптическими перспективами которого трепещет человечество. Четверка жутких всадников, грозные звуки труб и проливаемые чаши гнева уже или еще ждут своего часа: атомная бомба нависает над нами дамокловым мечом. «Водолей воспламеняет неукротимые силы Люцифера». К. Юнг
«Кто взялся бы утверждать, что Иоанн неверно провидел по крайней мере перспективы, непосредственно грозящие нашему миру в конце христианского эона? Знал он и то, что в божественной плероме всегда будет пылать тот огонь, в котором корчится Сатана. Бог имеет устрашающе убийственный вид: море милосердия схлестывается с пылающим огненным озером, а свет любви изливается поверх пламенного жара, о котором сказано «горит, но не светит». Вот оно, вечное Евангелие (в отличие от Евангелия времени): Бога можно любить и нужно бояться». К. Юнг
«Всем можно пожертвовать, чтоб найти Бога. И прежде всего нашими вечными и нематериальными истинами, которые «положительная философия» за их действительную нематериальность и мнимую вечность поставила на место Бога. Этого нельзя «простить», никогда нельзя «простить» Декарту. Через Декарта люди были вновь ослеплены, приведены к тому чудесному enchantement и assoupissement, о котором нам рассказал Паскаль. Как пробудить мир от оцепенения? Как вырвать людей из власти смерти? Кто вдохнет действенную силу в заклинательное слово «рассыпься»? Кто поможет нам сделать из manque de clarte наш profession? Кто даст нам великое дерзновение отказаться от даров разума, nous abetir? Кто сделает, чтобы скорбь Иова оказалась тяжелее песка морского? Ответ Паскаля: «Jesus sera enagonie jusqu'a la fin du mond»: сам Бог прибавил свои бесконечные страдания к страданиям Иова, и к концу мира Божеская и человеческая скорбь перевесят морской песок». Л. Шестов
«Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же. А мы знаем, что по истине есть суд Божий на делающих такие дела. Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и сам делая то же? Или пренебрегая богатством благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? Но, по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, жизнь вечную; а тем, которые упорствуют и не покоряются истине, но предаются неправде, ярость и гнев». Апостол Павел, 2:1-8
«Совершенный мир, каким он должен быть по мысли Божьей, весь достоин любви, в нем все прекрасно, все вызывает к себе непреодолимое влечение; и мистическая тайна любви в том и заключается, что любовь есть сила, проникающая в этот мир, что она всегда направлена на божественно-прекрасный мир. Нельзя любить испорченность мира, нельзя восхищаться гнилью и смрадом, нельзя влечься к уродству, но можно и должно прозревать за эмпирической испорченностью и изуродованностью мир вечной, божественной красоты и любить ее безмерно. Последний суд принадлежит только Богу, человек же никогда не может осудить тварь Божью как погибшую окончательно, и потому должен любить потенцию спасения. Любовь и есть сила преображающая, освобождающая от призраков тления и уродства. И покрытое проказой лицо любимого существа можно силой любви увидеть в свете преображенном, прозреть чистый образ этого существа в Боге. С лица всего мира спадет проказа от силы любви». Н. Бердяев
«Прогрессисты понимают историю как улучшение, как бесконечное совершенствование этого мира, уничтожение зла прошлого и нарождение добра будущего. Теории прогресса позитивистов всегда считают зло категорией прошлого, а добро - категорией будущего. Прогресс должен окончательно уничтожить в будущем всякое зло и довести этот мир до состояния совершенства. Теория прогресса в обыденном сознании бестрагична - это прекраснодушная теория, которая хотя и утверждает старадальческий и кровавый путь истории, но верит, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров. Раздвоение этого мира на добрую и злую стихию, роста не только добра, но и зла обычное прогрессистское сознание не замечает. Прогрессисты видят внешнюю цель истории и не замечают внутренней ее драмы, которая все более и более обостряется. Только в свете религиозного сознания видна двойственность исторических судеб человечества, видно грядущее в мире разделение на конечное добро и конечное зло, виден трагический и трансцендентный конец истории, а не благополучный и имманентный. Смысл мировой истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим конца во времени, а приведении этого мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении тех человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (в религиозном смысле слова). Религиозное сознание видит в истории трагедию, которая должна кончиться катастрофой. Трагедия никогда не кончается благополучием: исход из трагедии всегда трансцендентен, всегда есть предельный конец имманентного развития данных сил, переход к иному. Задача истории - в творческой победе над источником зла, а не в благополучии. Но, чтобы зло было побеждено, должно выявиться его окончательное ничтожество; оно должно предстать перед человечеством в окончательной своей форме. Пусть сбудутся все обещания древнего змия и змииного пути, тогда выявится ложь этих обещаний. Для свободного выбора человечество должно: 1) стать на ноги, укрепить свою человеческую стихию и 2) увидеть царство правды и царство лжи, конечную форму обетований добра и обетований зла. Первое условие достигается нейтральным гуманистическим прогрессом, элементарным освобождением человечества; это общее поле, на котором работают и силы Божеские, и силы дьявольские и на котором дано будет окончательное сражение. Второе условие есть выявление путем исторического прогресса сверхчеловеческих сил, встреча обетований Божьих с обетованиями дьявольскими. Все в мире должно быть доведено до конца, изобличено, обнажено. Окончательное ничтожество зла может быть увидено лишь в конце истории, когда зло достигнет предельной своей формы, манившей и соблазнявшей людей. Непосредственные и первоначальные последствия первородного греха устраняются человеческим прогрессом; человечество выходит из состояния первобытного зверства и рабства. Внешние и грубые формы зла постепенно отмирают в истории, и прогрессисты справедливо провидят в будущем уничтожение этого первобытного зла. Люди не будут уже поедать друг друга, не будет таких убийств, казней, разбоев, не будет такой тьмы и невежества, такой нужды и беспомощности перед природой. Но тоска усилится, радости будет еще меньше, ужас пустоты и небытия достигнет размеров небывалых. Внутренняя отчужденность и внешняя связанность будут возрастать по мере внешнего освобождения и насильственного соединения людей. Самые радикальные социальные перевороты не затрагивают корней человеческого бытия, а лишь отводят его. И самый страшный ужас ждет людей впереди, самое страшное зло воплотится в будущем, когда окончательно исчезнут первоначальные формы зла. Для победы над грядущим злом растет и сила Царства Божьего, сила творческая; воплотится в будущем и высшее добро. В этом сущность апокалиптических пророчеств о смысле и конце истории». Н. Бердяев
«В конце истории воплотится сила зла, церковь диавола. То будет последний результат безбожного пути мировой жизни, подобно тому как теократия будет последним результатом пути богочеловеческого. Как связь Творца с творением, так и разрыв творения с Творцом должны иметь свои окончательные, последние воплощения, в которых выявится вся полнота бытия этой связи и вся пустота небытия этого разрыва. Но зло окончательное, выявленное, сосредоточенное, воплощенное достойно лишь огня, лишь уничтожения. Ложь творения, возомнившего себя божеством, будет разрушена, и будет возвеличено творение, согласное с планом Божества, т. е. космос. Апокалиптические казни пророчески изображают это разрушение призрачного творения и это создание нового неба и новой земли. В новом небе и новой земле - вся полнота бытия, вся мощь божественного творения; в старом небе и в старой земле - действительно лишь все то творческое, что войдет в Царство Божье, остальное - призрак, ложь, обман. Ожидание мессианского исхода, страшного суда над злом и торжество Царства Божьего в мире проходит через всю мировую историю. Нерелигиозная эсхатология питалась религиозными пророчествами, вывернутыми наизнанку или взятыми частично. Только христианская эсхатология разрешает проблему прогресса и проблему страдания. В тысячелетнем Царстве Христовом будет утерта каждая слеза, и слезинка ребенка, из-за которой Иван Карамазов отвергнул прогресс и мир, получит высший смысл. Вне христианского смысла история не может иметь никакого смысла: история не может быть принята, прогресс должен быть отвергнут. Вопрос о сущности зла есть основной вопрос жизни и смерти, и нет решения этого вопроса вне религии Св. Троицы, вне мистической диалектики Троичности, отраженной во всем, что в мире творится. Творение, предоставленное своим собственным силам, бьется над решением проблемы бытия и не находит ни счастья, ни смысла, не спасается от смерти и страдания. Личность ждет универсального разрешения своей судьбы, и в этом скрыта уже жажда веры и религиозного исхода. Чтобы человеком стать, нужно, чтобы Бог был и чтобы Богочеловек являлся». Н. Бердяев
«Переход из плана исторического в план апокалиптический представляет неразрешимую для нашего разума антиномию. Разум склонен мыслить этот переход как совершающийся в самой истории, как последний, завершающий период истории. Но это и есть оптический обман. Можно говорить об апокалиптической эпохе всемирной истории, об апокалиптических ее знаках, но это не означает еще перехода в апокалиптический план. С другой стороны, нельзя мыслить конца, совершающегося в апокалиптическом плане, совершенно трансцендентно, относить его целиком к потустороннему миру. Апокалиптический план, к которому мы относим наступление конца мира, разрешение всемирной истории нельзя мыслить ни совершенно имманентно, ни совершенно трансцендентно, ни исключительно посюсторонне, ни исключительно потусторонне. Это и есть антиномическая для нашего рационального сознания проблема отношения времени и вечности. Так, например, мыслить бессмертие как загробную потустороннюю жизнь в отличие от жизни земной, посюсторонней, есть рационалистическая ограниченность. Бессмертие раскрывается в глубине каждого мгновения земной жизни. Так и внутри самой истории, в глубине ее раскрывается конец, дан апокалипсис как иное измерение ее. Свершение же во времени есть проекция того, что дано в глубине. Конец истории и преодоление истории не будет в истории, конец времени и преодоление времени не будет во времени. Но это не значит, что мы на веки веков обречены быть во власти дурной бесконечности исторического процесса, временного потока. Для христианского сознания предельная проблема человеческого общества упирается в эсхатологию. Но христианская эсхатология не может быть материализована. Хилиазм и был всегда материалистической эсхатологией. Это не значит, что христианское сознание принимает спиртуалистическую эсхатологию. Царство Христово будет не только на небе, но и на земле, оно будет не только духовным, но и телесным царством. Но это будет иная, преображенная земля, иное, преображенное тело. Сошествие небесного Иерусалима на землю не может мыслиться как его материализация. И оно никогда не произойдет в пределах истории трех измерений, но есть четвертое измерение истории. Прославленная в Царстве Христовом телесность не есть уже материальная, физическая телесность. Сеется тело душевное, встает тело духовное. История во времени есть проекция на плоскости совершающегося в глубине, в вечности. И разрешающий конец в этой временной истории есть всегда неразрешимая антиномия, есть всегда обман зрения для рационального сознания. Новая жизнь, новый мир есть царство Божественной Истины, вечное, а не будущее, противополагающее себя прошедшему». Н. Бердяев
«Наш мир мчится к катастрофе. Но еще не поздно доказать силу любви». М. Корригэн
«Мировая трагедия разрешается не только борьбой Христа с Антихристом, но и человеческой свободой, человеческим усилием и творчеством. Конец истории и путь к концу - не исключительно Божественный, а богочеловеческий, и в богочеловечности таится возможность осмыслить Божественный план истории, не погасив индивидуальной свободы человека». Н. Бердяев
«В несовершенном мире существуют начало, конец и предел всякого его момента и его самого, существуют и временно-пространственно. Есть мировая катастрофа, кончающая эмпирическое бытие. Но она - во всех моментах мира и в каждом из них по-особому, словно разделена в них. Она выражается в смерти личностей, в гибели народов, царств и культур, которая особенно чуткими людьми не случайно предвидится и переживается как «конец мира». Таких «концов мира» много, хотя все они - один его «конец». Такой «конец» переживаем мы ныне, и он неложно был предвосхищен многими, наивные ученики которых его «проглядывают» и переносят в будущее. Другой предносился апокалиптику и был концом античной культуры. Но всякий «конец мира» в аспекте конца той или иной культуры, того или иного человека не является точно определемым во времени и пространстве. Он - не полное исчезновение эмпирии или из эмпирии, но умирание и выхождение эмпирии и эмпирического в метаэмпирическую сферу. Не «будет» или не «был» по времени и наибольший, «последний» и самый «полный» конец мира. Вполне мировая катастрофа, как всеединая и преимущественно единая, как одна-единственная, переживается за гранью несовершенного эмпирического мира - там, где нет ни времени, ни пространства в нашем смысле. Потому-то все «концы» и суть один «конец», а труба архангела слышна каждому из нас в страшные минуты «расставанья души с телом». За «первою смертию» встает «смерть вторая», для которой «восстают» все мертвые и в которой смерть и ад повергаются в «озеро огненное». Всякий умерший достигает грани «второй смерти» как бы одновременно со всеми людьми, хотя различен и разновременен тяжкий путь мытарств до «воскресания из мертвых» первой смертью». Л. Карсавин
«Христос сказал слова, недостаточно услышанные в истории христианского мира: «Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день». Ничего не погубить, все воскресить - вот для чего явился Сын Божий в мир, вот в чем сущность Его». Н. Бердяев
«В зависимости от того, увеличивается ли энтропия или нет, все естественные процессы были разделены на необратимые и на обратимые. При всяком процессе первого рода свободная энергия превращается в связанную; обратно – эта энергия может превратиться из мертвой в живую лишь в том случае, если одновременно во втором процессе, сочетающемся с этим первым, связывается известное количество живой энергии. Самым известным примером служит сжигание угля, т. е. превращение накопленной в угле живой энергии в теплоту, связываемую посредством газообразного состояния угольной кислоты, когда одновременно с этим скрытая энергия воды должна быть превращена в давление пара и затем в движение. Из этого следует, что энтропия во Вселенной беспрестанно увеличивается, так что динамическая система явно приближается к некоторому конечному состоянию. К необратимым процессам относятся теплопроводность, диффузия, трение, тяготение, электрические колебания, электромагнитные и звуковые волны.
Что до сих пор никем не ощущалось и что дает мне право видеть в принципе энтропии начало уничтожения того шедевра западной мысли, каким является физика динамического стиля, это та глубокая противоположность между теорией и действительностью, которая в этом случае в первый раз была определенно внесена в самое теорию. После того как первый принцип изобразил строгую картину явлений природы, построенную на причинности, второй обнаруживает в феномене необратимости тенденцию, принадлежащую непосредственной жизни, принципиально противоречащую сущности механического и логического.
Если проследить все последствия учения об энтропии, то первым делом выясняется, что теоретически все процессы должны быть обратимыми. Это принадлежит к основным требованиям динамики. Того же, в свою очередь, определенно требует первое начало термодинамики. Но вот открывается, что в действительности все естественные явления необратимы. Даже в искусственных условиях экспериментальной практики ни один простейший процесс не может быть обращен, т.е. не может снова быть восстановлено раз изменившееся положение. Нет ничего показательнее для положения настоящей системы, как введение гипотезы «элементарного беспорядка», имеющей целью примирить противоречие между требованием ума и действительным переживанием: мельчайшие частицы тел – это наглядная иллюстрация, не более – выполняют сплошь обратимые процессы; в действительных предметах мелкие частицы находятся в беспорядке и мешают друг другу; вследствие этого, на основании средней вероятности, процесс естественный, переживаемый только наблюдателем, необратимый, связан с увеличением энтропии. Таким образом эта теория делается главой теории вероятности, и вместо точного метода начинает действовать метод статистический.
Очевидно, никто не учел, что это означает. Статистика принадлежит к сфере органического, к переменно-движущейся жизни, к судьбе и случаю, а не к миру точных законов и вневременно-вечной механики. Известно, что она применяется прежде всего к характеристике политических и экономических, следовательно, и исторических феноменов. В классической механике Галилея и Ньютона для нее не было бы места. То, что здесь вдруг статистически постигается и делается постижимым, с вероятностью, а не априорной точностью, которой единогласно добивались все мыслители барокко, - это сам человек, который, познавая, переживает эту природу, который в ней сам себя переживает; это уже не чистый интеллект, объективирующий свою застывшую форму. То, что устанавливает с внутренней необходимостью теория, тот не существующий в действительности обратимый процесс, представляет остаток строго умственной формы, остаток большой традиции барокко, которая приходится сестрой контрапунктическому стилю. Обращение к помощи статистики обнаруживает истощение некогда действовавшей в этой традиции упорядочивающей силы. Становление и ставшее, судьба и причинность, исторические и естественные моменты начинают сливаться. Пробиваются вперед элементарные формы жизни: рост, старение, продолжительность жизни, направление, смерть.
Таково в этом аспекте значение необратимости мировых процессов. Она, в противоположность физическому знаку t, есть выражение настоящего исторического, внутренне пережитого времени, идентичного с судьбой.
Это – не усовершенствование динамики, это симптом ее разложения. Именно таким же образом музыка Бетховена разрушила большую форму инструментальной музыки XVIII в., потому что в ней необузданно прорывался избыток варварства современной души мирового города. Я определил раньше полярность истории и природы (или, что то же, живой и мертвой природы) на основании различия морфологического метода, который в первом случае есть физиогномика, во втором – систематика. И вот, физика барокко была строго систематикой, пока теории, подобные настоящей, еще не имели власти колебать ее построений, пока в ее образе не встретилось ничего, что выражало случай и простую вероятность. Но с выступлением этой теории она превратилась в физиогномику. Теперь исследуется «мировой процесс». Идея конца мира является в одеянии формул, которые в основе своей перестают быть формулами. С этим проявляется что-то гетевское в физике, и вся важность этого факта станет понятной, если уяснить себе, каково было, в конце концов, значение страстной полемики Гете против Ньютона в учении о красках. Тут интуиция аргументировала против рассудка, жизнь – против смерти, творческий образ – против упорядочивающего закона. Мир форм познания природы произошел от природочувствования, от богочувствования. Здесь он достиг предела удаления и вновь возвращается к началу.
Таким образом, действующее в динамике воображение вновь вызывает высокие символы исторической страсти фаустовского человека, вечную заботу, привязанность к самым отдаленным далям прошлого и будущего, обращенное к пройденному исследование, смотрящее вперед государство, биографии и самонаблюдения, часы, далеко звучащие в пространствах Западной Европы, и измеряющие жизнь удары колокола. Это со слова «время», как мы его ощущаем, как оно наполняет контрапунктическую музыку в противоположность статуарной пластике, направлено к некоторой цели. Она была воплощена во всех жизненных идеалах Запада, как третье царство, как новый век, как задача человечества, как конец развития. И таково значение энтропии для всего бытия фаустовской природы». О. Шпенглер
«Тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, - и тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего, того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения, и за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду». Апостол Павел, 2-ое Фессалоникийцам, 2:7-12
«Ложь открыта Богу и ускользает от человека. Безусловно, вся преступность лжи и вероломства ни в чем не может быть выражена более полно, как в том, что она будет последним трубным гласом, который призовет род человеческий на суд Божий, ибо предсказано, что, когда придет Христос, он не найдет веры на земле». Ф. Бэкон
«46. Причина же того, почему дикое дерево стало так велико, была та, что народы под добрым деревом побежали все за торговцами,продававшими ложный товар, и ели от ложного плода, который был и зол, и добр, и мнили, что они из-за этого станут здравы, и совсем покинули святое, доброе, крепкое дерево. Тем временем они становились все более слепы, вялы и слабы и не могли помешать росту дикого дерева в Полуночи. Но если бы они не побежали за торговцами с ложным товаром и не ели от ложного плода, а ели бы от драгоценного дерева, то они бы достаточно окрепли, чтобы оказать противление дикому дереву.
47. Но так как они любодействовали вслед за дикою природою, во вздорных вымыслах человеческих, в похоти сердца своего и в лицемерии, то и господствовала над ними дикая природа и дикое дерево вырастало высоко и широко над ними и повреждало их своею дикою силою.
48. Ибо князь яростности в природе дал дереву силу свою повреждать людей, которые ели от дикого плода торговца: так как они покинули дерево жизни и искали собственного своего ума, подобно матери Еве в раю, то господствовало над ними их собственное прирожденное качество и они вверглись в такое сильное заблуждение, о котором говорит святой Павел: «И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи» (2 Фесс. 2, 11).
49. И князь яростности возбудил войну и бурные ветры от дикого дерева в Полуночи на народы, которые рождены были не от дикого дерева: и они пали в своей вялости и слабости пред грозой, исходившей от дикого дерева.
50. И купец под добрым деревом лицемерил с народами Полудня, Вечера и Полуночи, и выхвалял свой товар, и обманывал простых хитростью, а умных делал своими купцами и торговцами, так что и они имели через то свой барыш; пока не довел до того, что никто уже более не видел ясно и не узнавал святого дерева, и он захватил в собственность ту страну.
51. Тогда он повелел возглашать: «Я есмь ствол доброго дерева, и я привит к дереву жизни: покупайте мой товар, который я продаю вам, и вы станете здравы от вашего дикого рождения и будете жить вечно. Я вырос из корня доброго дерева, и имею в моей власти плод святого дерева, и сижу на престоле Божественной силы, и имею власть на небе и на земле; приходите ко мне и покупайте себе за деньги от плода жизни!»
52. Тогда сбежались все народы, и покупали, и ели, пока не изнемогли; все цари с Полудня, с Вечера и с Полуночи ели от плода торговца и жили в великой немощи: ибо дикое дерево Полуночи чем долее, тем выше вырастало над ними и истребляло их долгое время. И то было бедственное время на земле, какого не было с тех пор, как мир стоит; но люди мнили, что это доброе время, так жестоко ослепил их купец под добрым деревом.
53. Но к вечеру сжалилось милосердие Божие над бедствием и слепотой людей и еще раз подвигло доброе дерево, славное Божественное дерево, приносившее плод жизни: и вот выросла ветвь из драгоценного дерева, близко у корня, и зазеленела; и дан был ей сок и дух дерева, и она говорила языками людей и указывала каждому драгоценное дерево, и голос ее прозвучал далеко, во многие страны.
54. Тогда люди побежали посмотреть и услышать, что там произошло; и было им показано драгоценное и обильное добродетелью дерево жизни, от которого люди ели вначале и были избавлены от своего дикого рождения.
55. И они были очень обрадованы, и ели от дерева жизни с великою радостью и усладою, и получили новую силу от дерева жизни, и воспели новую песнь об истинном дереве жизни, и были избавлены от дикого рождения, и возненавидели купца с его торговцами и ложным товаром.
56. Приходили же все, алкавшие и жаждавшие дерева жизни и сидевшие во прахе, и все ели от святого дерева, и исцелялись от своего нечистого рождения и от природной яростности, в которой жили, и бывали привиты к дереву жизни.
57. Не приходили одни только торговцы купцовы, и их льстецы, и те, что имели свою корысть от ложного товара и собрали себе сокровища: ибо они утонули в корысти любодеяния купца, и умерли в смерти, и жили в дикой природе; и удерживал их страх и ставший явным позор, что они так долго любодействовали с купцом и обольщали людские души; ибо они хвалились, будто они были привиты к дереву жизни, и жили в Божественной силе, в святости, и предлагали в продажу плод жизни.
58. Но так как стали теперь явными их позор, обман, жадность и плутовство, то они замолкли, и остались позади, и стыдились принести покаяние в своих мерзостях и идолопоклонстве и пойти вместе с алчущими и жаждущими к источнику вечной жизни: потому и изнемогают они в своей жажде; и их мучение восходит от вечности и до вечности, и их совесть грызет их.
59. Как увидал теперь купец со своим ложным товаром, что его обман обнаружился, то пришел в сильный гнев и в уныние, и направил лук свой против святого народа, не хотевшего более покупать его товар, и умертвил многих из святого народа, и хулил зеленую ветвь, которая выросла из дерева жизни; но великий князь Миха-Эль, предстоящий Богу, пришел, и сразился за святой народ, и победил.
60. Когда же князь тьмы увидел, что купец его пал и обман его обнаружился, то воздвиг он бурю с Полуночи от дикого дерева против святого народа, и купец с Полудня также ринулся на них: тогда весьма возрос святой народ в крови. Подобно тому как было в начале, когда росло святое и драгоценное дерево, победившее яростность в природе и князя ее, так было и в то время.
61. Когда же теперь благородное и святое дерево стало явно всему народу, так что все увидели, как оно над ними всеми парило и простирало благоухание свое, и каждый, кто хотел, мог есть от него, то народу надоело есть от плода его, который рос на дереве, и захотелось им отведать корня дерева, и умники и мудрецы стали искать этого корня и ссориться из-за него. И спор из-за корня дерева стал велик, так что они забыли есть от плода сладкого дерева ради ссоры из-за корня дерева.
62. Однако не до корня и не до дерева им было дело: иное имел в мысли княживший во тьме; когда он увидел, что они не хотели больше есть от доброго дерева, но ссорились из-за корня, то усмотрел, что они очень ослабли и стали вялы и что снова в них возобладала дикая природа. И вот он подвиг их на гордость, так что каждый возомнил, что он нашел корень ствола и что на него следует смотреть, и его слушать, и его почитать; и в таких мыслях стали они строить себе дворцы и служить тайно идолу Маммоне: в результате чего введено было в соблазн все сословие мирян и они стали жить в похоти своей плоти, в вожделении дикой природы, и служить чреву своему в распутстве; они положились на плод дерева, паривший над ними, что благодаря ему смогут снова стать здравы, хотя бы и впали в погибель; и служили меж тем князю тьмы, по влечению дикой природы; и драгоценное дерево продолжало стоять там у них лишь для зрелища: и много их жило подобно диким зверям и вело злую жизнь в высокомерии, пышности и распутстве, и богатый поедал у бедного его пот и труд и к тому же еще теснил его.
63. Все злые дела сходили с рук с помощью подарков; права черпались из злых качеств в природе: всякий гнался за множеством денег и имения, за надменной, расточительной и пышной жизнью. Для убогого не было избавления; брань, проклятия, клятвы не почитались за порок, и валялись они в яростном качестве, как свиньи в грязи. Так поступали пастыри с овцами и не сохранили от благородного дерева ничего, кроме имени; его плод, сила и жизнь должны были служить покровом для их грехов.
64. Так жил мир в то время, кроме одной малой кучки: она родилась среди терний, в великой скорби и презрении, изо всех народов на земле, от Востока до Запада. Тогда не было никакого различия, все жили в побуждении дикой природы, в немощи, кроме маленькой кучки, которая спасена была из всех народов. Как было пред потопом и пред восхождением благородного дерева в природу и в природе, так было в ту пору.
65. А что у людей возникло в конце такое сильное вожделение по корне дерева, то это - тайна, mys-terium, и было скрыто поныне от умных и мудрых; да и не откроется на высотах, но лишь в глубине в великой простоте: подобно тому как благородное дерево с его ядром и сердцем во все времена было скрыто от мирских умников; хоть они и мнили, что стоят на корне дерева и на его вершине, но то был не более как светлый пар перед их глазами.
66. Меж тем благородное дерево от начала и до сего дня с высочайшим усердием трудилось в природе над тем, чтобы стать явным для всех народов, языков и наречий, против чего диавол в дикой природе бушевал, и неистовствовал, и оборонялся, как яростный лев; но благородное дерево чем дальше, тем сладчайшие приносило плоды и становилось все более явным, вопреки всему бушеванию и неистовству диавола, и так до конца; и вот стало светло.
67. Ибо малая зеленая веточка выросла на корне благородного дерева и получила от корня его сок и жизнь: и дан был ей дух дерева, и она прославила благородное дерево в его дивной силе и мощи, а также и природу, в которой оно выросло.
68. Когда же это произошло, отверзлись в природе обе двери, познание обоих качеств, зла и добра, и стал явен небесный Иерусалим, а равно и царство ада всем людям на земле. И свет и голос раздались по четырем ветрам, и ложный купец с Полудня был уличен, и его приверженцы возненавидели его и истребили его от земли.
69. Когда же это произошло, то засохло также и дикое дерево в Полуночи; и все народы увидели святое дерево с изумлением, даже и на дальних островах; и князь над тьмою стал явен, и его тайны раскрылись, и люди на земле увидели и узнали стыд, и поругание, и погибель его, ибо стало светло. Но это длилось недолго, и люди покинули свет и стали жить в похоти плоти своей в погибель: ибо отверзлась как дверь света, так и дверь тьмы; и из обеих вышли всякие силы и способности, какие там были.
70. Как с самого начала люди жили в росте дикой природы и пеклись только о земных вещах, так и в конце становилось не лучше, но лишь все хуже.
71. К середине этого времени много великих бурь поднялось от Вечера к Утру и к Полуночи; а от Полуночи великий водный поток ринулся на святое дерево и повредил много ветвей на святом дереве; и среди этого потока стало светло, и засохло дикое дерево в Полуночи.
72. И князь над тьмою разъярился при этой великой подвижности природы: ибо святое дерево пришло в движение в природе, как бы готовясь вскоре вознестись, и возгореться в прославлении святого Божественного Величества, и породить прочь от себя ярость, которая так долго противостояла ему и боролась с ним.
73. Подобным же образом свирепо подвиглось также и дерево тьмы, яростности и погибели, как бы готовясь быть вскоре зажжено, и в нем вышел князь со своими легионами погубить благородный плод доброго дерева.
74. И ужасно было в природе в яростном качестве, в том качестве, где обитает князь тьмы, выражаясь по-человечески: как если бы мы увидели жестокую и страшную поднявшуюся непогоду, свирепую и грозную, с блеском молний и порывами бури, приводящими в ужас.
75. В добром же качестве, в котором росло святое дерево жизни, напротив того, было приятно, сладостно и блаженно, подобно небесному царству радости. Так наступали они оба друг на друга, жестоко и упорно, пока не возгорелась вся природа, оба качества в одно мгновение.
76. И дерево жизни возжжено было в своем собственном качестве огнем Святого Духа, и его качество горело в огне небесного царства радости, в неисследимом свете и ясности. В этом огне качествовали все голоса небесного царства радости, какие от вечности пребывали в добром качестве, и свет Святой Троицы сиял в дереве жизни и наполнял все качество, в котором оно стояло.
77. И дерево яростного качества, каковое есть другая часть в природе, также было возжжено и горело в огне гнева Божия адским жаром; и яростный источник вознесся в вечность, и князь тьмы со своими легионами остался в яростном качестве как в своем собственном царстве. В этом огне пришли земля, и звезды, и стихии: ибо все сгорело сразу, каждое в огне своего собственного качества, и все распалось.
78. Ибо Ветхий подвигся, в ком вся сила, и все твари, и все, что может быть названо; и все силы неба, и звезд, и стихий вновь стали жидкими и вернулись в тот вид, в каком они были до начала творения. Но оба качества, злое и доброе, которые в природе были вместе, одно в другом, теперь были разлучены друг с другом, злое было отдано князю злобы и яростности в вечное обитание: и это зовется ад, или отвержение, которое в вечность не постигнет больше доброго качества и не прикоснется к нему, забвение всякого добра, и это в свою вечность.
79. В другом же качестве стояло дерево вечной жизни, и источник этого качества в Святой Троице, и Дух Святой изливает свой свет в нем И выступили наружу все люди, происшедшие из чресл Адама, первого человека, каждый в своей силе и в гом качестве, в каком он возрос на земле. Те, что на земле ели от доброго дерева, которому имя Иисус Христос, в них милосердие Божие излилось в вечную радость, в них была сила доброго качества; они были приняты в доброе и святое качества и воспели песнь жениха своего, каждый своим голосом, сообразно своей святости.
80. Те же, что родились в свете природы и духа и никогда не познали ясно на земле дерева жизни, простершего тень свою над всеми людьми на земле, но возросли в его силе, каковы многие язычники, и народы, и люди несовершеннолетние, они также были приняты в той самой силе, в которой они возросли и которою был облечен их дух, и воспели песнь своей силы о благородном дереве вечной жизни; ибо каждый был прославлен сообразно его силе.
81. И святая природа породила обильные радостью небесные плоды, подобно тому как на земле она рождала в обоих качествах земные плоды, бывшие там и злыми, и добрыми, так породила она теперь небесные, обильные радостью. И люди, которые были теперь подобны ангелам, ели каждый от плода своего качества и пели песнь Божию и песнь о дереве вечной жизни. И это было в Отце как святая игра, ликующая радость, ибо на то все вещи в начале из Отца были созданы, и так пребудет все в свою вечность.
82. Те же, что выросли на земле в силе дерева гнева, то есть те, что побеждены были яростным качеством и засохли в злобности своего духа, в грехах своих, они также все выступили наружу, каждый в своей силе, и были восприняты в царство тьмы, и каждый был облечен в ту силу, в которой он вырос; и царь их зовется Люцифер, изгнанник из света.
83. И адское качество также произвело плоды, как оно делало это и на земле; но добро было отделено от него, и потому оно произвело теперь плоды в своем собственном качестве. И люди, которые также были теперь подобны духам, ели каждый от плода своего качества, равно как и диаволы; ибо так же, как между людьми на земле есть различие в качествах и не все люди одного качества, так и у изгнанных духов; а равно и в небесной славе среди ангелов и людей, и это пребудет в свою вечность, аминь». Я. Беме
«И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, который сотворил небо и все, что в нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет, но в те дни, когда возгласит седьмой Ангел, когда он вострубит, свершится тайна Божия, как Он благовествовал рабам Своим пророкам». Откровение Иоанна Богослова, 9:5-7
«Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся; ибо тленному сему надлежит облечься в нетленное, и смертному сему - облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетленное и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою». «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» Апостол Павел, I послание к Коринфянам, 15:50-55
«И седьмой Ангел вострубил, и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира сделалось Царством Господа нашего и Христа Его, и будет царстовать во веки веков». Откровение Иоанна Богослова, 11:15
«Страшный Суд» стирает все различия между добром и злом». Л. Шестов
«Настало время не суда «добра» над людьми, но суда человеческого над «добром», и этот суд Божеский. Добро должно оправдаться, но обыденное добро, властное, давящее нас, по-видимому, не может быть оправдано, должно уступить место не добру-Богу, а Богу-добру. Уступить должно «морально», так как «фактически» добро обыденности, творящее свой неправый суд, еще долго будет царствовать, быть может, до скончания веков. Оно - «чертово добро», «князь мира сего». Обыденность - имманентна, позитивна; трагедия - трансцендентна, метафизична. И идет борьба двух начал мировой жизни: укрепление и превращение в благополучную обыденность данного мира, со смертью, с гибелью индивидуальности, с окончательным небытием, и освобождения, утверждения нового мира, с вечным бытием индивидуальности. Борьба эта должна выразиться и в столкновении двух моралей, обыденной и трагической, и самым страшным врагом должна быть мораль обыденности, надевшая маску вечности, ратующая на словах за религию трансцендентного». Н. Бердяев
«Человечество нуждается вовсе не в том, чтобы ему пообещали научно обоснованное бессмертие. Ему нужно сострадание и жалость в земной жизни и бесконечная милость Бога в Судный день». Д. Конрад
«Открою вам великую тайну. Не ждите Страшного суда: он уже происходит и происходит каждый день». А. Камю
«Нас судит уже не разум с его «можно», «нельзя», «стыдно» и прочими законами и принципами. Сейчас и мы, и законы, и принципы - все на скамье подсудимых. Сейчас мертвые и живые равноправны, и приговор не в руках людей. Может случиться, что и приговора мы не услышим: ведь Паскаль говорил нам, что не будет ни прочности, ни уверенности, не будет, пожалуй, и справедливости. Об этих земных благах нужно забыть. То, что вам здесь окроется, vous fera croire et vous abetira» («Это заставит вас поверить, и вы поглупеете»)». Л. Шестов
«Как мало похоже открытое... на Страшном суде «добро» на то добро, которым обычно грешники откупаются от вечных мук, как мало оно вообще на «добро» походит! И именно потому, что оно не походит на «добро», оно не подлежит суду и осуждению и пройдет сквозь то игольное ушко, через которое не пройдут обоготворяемые «общим для всех миром» верблюды: «законность и правильность» заодно с «приличием» осуждаются как смертный грех. Осуждаются именно за их «автономность», за то, что они, сотворенные человеком, осмелились притязать на вечное бытие». Л. Шестов
«Прилагая к сему все старания, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь». Вт. Послание Апостола Петра, 5-7
«Мир всего мира», pax universalis, есть величайшее из благ для человечества. Вот почему пастухам (вифлеемским) возвещены были свыше не богатства, не наслаждение, не почести, не долгоденствие, не здравие, не сила, не красота, а мир; pace. «Слава в вышних Богу, а на земле мир», пело Небесное Воинство. Вот почему и Спаситель приветствовал людей словами: «мир вам», выражая тем, что единственное для них спасение - мир». Д. Мережковский
«Если война есть крайнее насилие - начало всех рабств, то вечный мир есть вечная свобода». Д. Мережковский
«Луч ненависти есть луч, ибо он горит и сверкает, он заряжен энергией, он направлен от одного духовного очага к другому. Но ненавидящий очаг горит как бы черным огнем, и лучи его мрачны и страшны; и энергия их не животворна, как в любви, а смертоносна и уничтожающа. За ними чувствуется застывшая судорога души, мучительная вражда, которая желает причинить другому муку и уже несет ее с собою. И когда пытаешься уловить, что же так мучает ненавидящего, то с ужасом убеждаешься, что он мечтает увидеть тебя погибающим в муках и мучается от того, что это еще не свершилось». И. Ильин
«Миру погибнуть или спастись, значит сейчас больше, чем когда-либо, выбрать одно из двух: или вечную войну, в бытии только народном, национальном, или вечный мир в бытии всемирном». Д. Мережковский
«Бог есть любовь; это единственная истина, которую я всецело признаю. Любовь равна Богу». М. Ганди
«Мир спасет любовь». Ф. Достоевский
«И обращала все мои желанья,
Как ровно движимое колесо,
Опять к себе единой та любовь,
Что движет Солнце и другие звезды». Данте Алигьери
«Любящий объединяет мир и Бога». М. Бубер
«Спасение мира есть устранение противоположности между Христом и миром - двумя детьми Бога, проникновение Христа во все клетки мира, свободное принятие Христа всеми частями мира. Соборное слияние Христа и мира, Логоса и мировой души совершается Св. Духом, Третьим Лицом Св. Троицы, завершающим процесс возвращения творения к Творцу. Христос есть абсолютный Сын Божий, мир есть становящееся абсолютное. Мировая душа оплодотворяется Логосом, принимает в себя Христа, мир должен встретится в конце истории с Христом, как невеста с женихом своим. Антагонизм между миром и Христом есть историческая аберрация, которую призвана рассеять соединяющая эпоха Св. Духа. Спаситель мира не может быть врагом мира. Христос был не от того мира, который отпал от Бога и истлел. Он был от того мира, который есть космос и безмерно богаче мира этого. Христос учил искать Царства Божьего и не искать того, что в мире, но потому, что Царство Божие и есть подлинный мир, полнота бытия, а то, что в мире, есть призрак и бедность. Мир имеет два смысла: мир как творение, отпавшее от Творца и обоготворившее себя, призрачный и бледный, и мир как творение, соединенное с Творцом, реальный и богатый. Все, что есть ценного в нашем мире, принадлежит к миру реальному и богатому, который Христос пришел не уничтожить, а утвердить навеки. Таков мир творчества. Спасение мира есть вытеснение зла в сферу небытия, утверждение мира истинного и уничтожение мира ложного. Лживый, призрачный мир есть зло и небытие; он не должен иметь защиты, он достоин лишь огня. Но весь истинный, реальный мир спасется, ничто в нем не погибнет. Идея всеобщего спасения, очень притягательная и заключающая в себе долю истины, легко преврашается в злой соблазн, когда она понимается в смысле спасения не только полноты бытия, но и самого зла, которое есть небытие. Мир спасется в полноте своего бытия, но то, что есть небытие в мире, но мир лживо-призрачный спастись не может и не должен, может лишь сгореть. Идеологическая защита зла, сострадание к злу есть великий соблазн, от которого необходимо освободиться. Все в мире вольно освободиться от зла и спастись, но само зло спастись не может. Страдающий и жаждущий спасения достоин сострадания; но не может быть сострадания к злу. В оригенизме, старом и новом, в отрицании ада и утверждении всеобщего спасения есть расслабляющий филантропизм и сказывается гностическое бессилие решить проблему зла. Идея ада оправдывается свободным достоинством человека, так как свободный человек не может и не хочет быть спасенным насильственно. Мир сотворен для свободных, для сильных духом. Вне Бога и Царства Божьего пытались утвердить зло; но вне Бога и Царства Божьего не может быть ничего, кроме ничтожества, фальсификации, небытия. За стенами Вселенской Церкви ничего не должно остаться, кроме небытия. Новая религиозная душа войдет в Церковь не для отрицания творчества жизни, а для ее освящение; с ней войдет весь пережитой опыт, все подлинные мирские богатства. Тем и отличается новая религиозность, нарождающаяся в мире, что Церковь для нее есть премудрая мировая душа, в которую входит не только вся полнота «духовного», но и вся полнота «светского». Н. Бердяев
«Желать Бога значит желать добровольно принадлежать Ему. Эта наша внутренняя добровольная принадлежность Богу составляет Его царствие в нас; и об этом внутреннем царстве мы уже молились, когда говорили: да святится имя Твое. Но если мы вправду этого желаем, то мы должны желать, чтобы Бог царствовал не только в тайне нашего сердечного чувства, но и явно на деле; а это будет тогда, когда не только отдельные души, но и все существа отдадутся Богу и образуют собою Его настоящее царствие. Такого царства Божия еще нет в мире; но веря в Бога, мы надеемся и на торжество дела Божия в мире. Об этом явном и вселенском царстве мы молимся, когда говорим: да приидет царствие Твое. Мы не говорим: да будет создано или да сотворится царствие Твое, - но да приидет. Прийти может только то, что уже есть. Царство Божие само по себе уже есть, ибо все подчинено в существе своем Богу - вседержителю. Но мы должны желать, чтобы царство Божие было не только над всем, что уже есть, но и во всем, чтобы Бог был все во всех и все было едино в Нем. Бог есть добро, незнающее границ, благость, незнающая зависти; поэтому Он хочет сообщаться всему, Его воля - быть всем во всех. И так как Он есть единое добро и благо, то лишь желая исполнения этой Его воли, - быть всем во всех - мы желаем добра всему. И единственное к этому препятствие заключается в воле существ, не отвечающей воле Божией, не принимающей в себя божественного добра. Воля есть собственная сила каждого существа, начало всякого действия и всякой действительности; поэтому, пока наша воля не принимает Бога, до тех пор Его нет и в нашей действительности. Только в своей воле может существо противиться Богу, отделяться от Него, исключать Его из себя. Поэтому и воля Божия требует от нас не каких-нибудь внешних действий, а нашей собственной воли, - чтобы и мы сами хотели исполнять волю Божию; следовательно, пока мы сами этого не хотим, то и воля Божия не исполняется в нас. Пока наш мир сам не хочет быть царствием Божиим, до тех пор Бог и не царствует в нем, и этот мир остается землей, отделенною от небес, землею, на которой нет воли Божией. Существа же, добровольно и окончательно подчинившиеся Богу, сами открывшие Ему доступ к себе и сделавшие свою волю только формою и исполнением воли Божией, - такие существа составляют божественный мир, небеса или царство славы. Там воля Божия исполняется волею всех, и потому Царство Божие уже пришло. И желая его пришествия к нам на землю, мы должны желать, чтобы воля Божия была на земле так же, как она на небесах, т. е.. не в противоречии с собственной волей творения, а в полном согласии с нею, так, чтобы вся тварь сама хотела только того, чего хочет Бог. Да будет воля твоя яко на небеси и на земле. Этою молитвою мы и сами отдаем свою волю Богу, а равно и для всех существ, для всего творения призываем вольный союз с волей Божией, в которой все добро для всех. Этою молитвою мы для всех желаем единого истинного блага и всю вселенную обнимаем одною любовью, а чрез это не только призываем, но уже и исполняем в себе волю Божию, которая есть любовь». В. Соловьев
«Я думаю, что мы влагаем свои персты в самую гнойную язву мира, когда говорим о скептицизме. Скептический мир - неискренний мир; скептицизм - безбожная неправда мира! Из него зародилось целое племя социальных язв - французские революции, чартизм и все что угодно; он составлял главную основу их неизбежного существования. Все это должно измениться, а до тех пор невозможны никакие действительные улучшения. Моя единственная надежда относительно человечества, мое постоянное утешение при виде бедствий мира - в том, что такой порядок вещей изменится. То там, то здесь в настоящее время встречаются уже люди, которые признают, как в старые времена, что мир представляет собою истину, а не одну только вероятность, не ложь; что сами они - люди живые, а не мертвые или паралитики и что мир - жив и движим божеством, что он прекрасен и грозен, как в первый день творения! Раз один человек признает это, то и многие, то и все люди должны постепенно придти к тому же. Дело ясное для всякого, кто, желая знать истину, снимет очки и взглянет открыто на мир Божий! Для такого человека век неверия, со всеми его проклятыми последствиями, уже дело прошлого; для него уже наступает заря нового столетия. Старое проклятое наследие, прежние деяния, как бы долговечны они ни казались, суть фантомы, готовые скоро исчезнуть. И этому шумливому, величественно выглядывающему призраку с целым сонмом людей, выкрикивающих вслед за ним ура, равно как и другим призракам, он может сказать, спокойно отступая в сторону: «Ты - не истина; ты не существуешь; ты - одна только видимость; иди своим путем!» Т. Карлейль
«Вся сила зла - во времени, и только во времени: как сказано, для пародии нет места в вечной жизни. Пародия жизненна лишь до тех пор, пока на свете есть существо, доступное искушениям, могущее переживать борьбу противоположных влечений - к добру и злу. Такая борьба, такое сопротивление божественному замыслу возможно только во времени - до окончательного самоопределения твари и до окончательного откровения Божьего суда. Понятно потому, что конец времени есть потому самому и конец борьбы: ибо определившиеся окончательно к вечной жизни свободно отказываются от сопротивления, а окончательно умершие тем самым утрачивают способность сопротивления. В вечности зло перестает быть действительным: бессамостные призраки не борются, потому что они не живут: согласно сказанному, их жизнь - не настоящее, а навеки погибшее прошлое». Е. Трубецкой
«Окончательную победу над злом мы можем понять лишь как вытеснение зла в сферу небытия. Не спасутся лишь те, которые абсолютно не захотят спасения, привяжутся к небытию. Что есть спасение и вне эмпирического круга церкви, претендующего человеческую условность превратить в божественную безусловность, - это слишком ясно уже и для нас; что есть спасение и для богоборцев, не совершивших хулы на Духа, в этом мы уже не сомневаемся, что спасались и соединялись с Богом люди до-христианской эпохи, с этим должны согласиться и самые консервативные церковники». Н. Бердяев
«Все, что существует, существует только потому, что является предметом любви Бога. Оно не существовало бы, если бы Бог не желал этого... Все, что существует, есть добро. Зло есть только недостаток, отсутствие, возникающее либо из физического, либо же из морального зла. Только недостаток и несовершенство физическое и моральное есть зло, а все то, что нас окружает, не есть зло по своей природе. Весь мир есть добро, весь мир творений и мир культуры, то есть всего того, что изобретает человек, во всех самых разнообразных областях человеческих действий». С. Свежавски
«Свободно-жертвенная смерть за мир и в качестве мира и будет концом его недостаточности и смерти, началом его полноты и жизни». Л. Карсавин
«Я знаю, что явится новый Спаситель,
Нет силы, способной разрушить любовь,
Так слово погибших пророков цените,
Чтоб вырвалось солнце из древних гробов». М. Нострадамус
«Как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет и при кончине века сего». Матфей, 13:40
«И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня.
Россия, Россия, Россия -
Мессия грядущего дня». А. Белый
«О благодетельная сила зла!
Все лучшее от горя хорошеет,
И та любовь, что сожжена дотла,
Еще пышней цветет и зеленеет». В. Шекспир
«Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.
Словно птица небесного рая - любовь.
Но еще не любовь - соловьиные стоны.
Не стонать, от любви умирая, - любовь». О. Хайям
«Бог послал своего Единородного Сына в мир и возложил на Него все грехи, говоря: «Ты - Петр, тот, который отрекся, Ты - Павел, насильник и богохульник, Ты - Давид, прелюбодей, Ты - грешник, съевший яблоко в раю, Ты - разбойник на кресте, вообще Ты тот, кто совершил грехи всех людей». Для греческой, как и для средневековой философии слова Лютера - величайшая нелепость: Бог не может преодолеть закон противоречия - это «не подпадает под всемогущество Бога». Нет у Бога такого заклинательного слова, которое вытравило бы из прошлого грехи Петра, Павла и Давида, которое сделало бы первородный грех нашего праотца, - от него же пошли все остальные грехи - никогда не существовавшим. Veritas aeternae, veritas emancipatae a Deo тут автоматически ставят предел всемогуществу Творца. Еще менее возможно и допустимо, чтобы грехи Давида, Петра, Павла и даже Адама оказались не их грехами, а грехами самого Бога, что Бог оказался преступником, quod nullos major nunquam in mundo fuerit. Сказать такое значит бросить оскорбительнейший вызов и греческой философии, и всей греческой мудрости». Л. Шестов
«Если истина во власти Всемогущего Творца, то Творец может отменить ее, в целом или в части, может сделать так, что отречение Петра, богохульство и насильничанье Павла, прелюбодеяние Давида - чтоб это стало никогда не бывшим, а многое или кой-что из бывшего сохранилось на веки вечные. Ведь Бог не есть разумная истина, которая может парализовать волю человека, но сама воли не имеет. И Бог ничего не боится - ибо все в Его власти. Не боится даже переложить на Своего Сына грехи всего мира, точнее, превратить его в величайшего грешника». Л. Шестов
«Он, этот Всемогущий Творец, стоит не только по ту сторону добра и зла, но и по ту сторону истины и лжи. Перед Его лицом и зло, и ложь сами собой перестают существовать, превращаются в Ничто, которого не только в настоящем, но и в прошлом никогда не было, вопреки всем свидетельствам человеческой памяти». Л. Шестов
«Для Бога нет ничего непосильного. Грех его не раздавил, Он раздавил грех. Бог единственный источник всего: перед Его волею склоняются и падают ниц все вечные истины и все законы морали. Потому что Бог хочет, - добро есть добро. Потому что Он хочет, - истина есть истина. По воле Бога человек поддался соблазну и утерял свободу. По Его же воле - перед которой распалась в прах пытавшаяся противиться каменная, как и все законы, неизменность - свобода человеку вернется, свобода человеку вернулась. В этом содержание библейского откровения». Л. Шестов
«И не в том ли состоит полное и окончательное восстановление первоначального состояния падшего человека, что ему возвращается свобода от «вечных истин»; что грех оказался уничтоженным не только в настоящем, но и в прошлом: ибо пока грех существует в прошлом, он продолжает господствовать и в настоящем». Л. Шестов
«Можем ли мы «понять», можем ли мы вместить то, что возвещено в Писании пророками и апостолами? Согласятся ли когда-нибудь Афины пропустить в мир такие «истины»? История человечества, вернее, все ужасы истории человечества, по слову Всевышнего, «отменяются», перестают существовать, превращаются в призраки и миражи: Петр не отрекался, Давид поразил Голиафа, но не прелюбодействовал, разбойник не убивал, Адам не вкусил от запретных плодов, Сократа никто никогда не отравлял. «Факт», «данное», «действительность» не господствуют над нами, не определяют нашей судьбы ни в настоящем, ни в будущем, ни в прошлом. Бывшее становится небывшим, человек возвращается к состоянию невинности и той божественной свободе, свободе к добру, пред которой меркнет и гаснет наша свобода выбора между добром и злом или, точнее, пред которой наша свобода обнаруживается как жалкое и позорное рабство. Первородный грех, т. е. знание о том, что есть, есть по необходимости, с корнем вырывается из нашего бытия. Вера, одна вера, глядящая на Творца и Творцом вдохновляемая вера, излучает из себя последние, решающие истины о существующем и несуществующем. Действительность преображается. Небеса поют хвалу Господу. Пророки и апостолы в самозабвении восклицают: смерть, где твое жало, ад, где твоя победа! Они же согласно обетуют: не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. Огромность, несравненная чудесность и вместе с тем ни с чем не сообразная парадоксальность, точнее, чудовищная нелепость библейского откровения выходит за пределы всякой человеческой постижимости и допускаемых возможностей. Но для Бога нет невозможного. Бог, говоря словами Киркегарда, заимстованными им из Писания, значит, что нет ничего невозможного. И в конце концов падший человек, несмотря на спинозовские запреты, только об обетованном ему «не будет для вас ничего невозможного» и тоскует, только об этом и взывает к Творцу». Л. Шестов
«Только тому, кто освободится от рабства тлению, кто преодолеет внушаемый нам нашим разумом страх пред ничем не ограниченной волей Божьей и рассеет наваждение вечных, несотворенных истин, только тому дано будет вместе с пророком воскликнуть: «смерть, где твое жало, ад, где твоя победа?» Л. Шестов
«Между нашей действительностью, нашими современными возможностями и тем, что мы будем иметь в вечной жизни, различие лежит не в степени, а в сущности, в существе дела. Нас ожидает там совершенно новый порядок, который бесконечным образом превосходит тот, к чему мы можем приблизиться здесь, даже при величайших усилиях с нашей стороны. Нас с необходимостью ожидает «Lumen gloriam» - свет славы, чтобы мы могли реально и ощутимо существовать в жизни Бога». С. Свежавски
«После смерти настигает людей такое, чего они не ожидали, чего и представить не могли». Гераклит
«Мир был сотворен во имя Христа, чтобы он был подобен Христу, этому образу Космоса, явленному в личности. Христос вошел в творение, воплотился в нем, чтобы вернуть его к Творцу, чтобы обожить человеческую природу, божественную по идее Творца, но ставшую греховной после своего отпадения. В любви родилось творение, через Логос оно сотворилось, в любви же, через Логос, оно должно воссоединиться с Творцом, осуществить свою идею, свой смысл. Христос есть таинственный примиритель человеческой свободы с божественным фатумом. Он - та свободная любовь творения, которая утверждает бытие в Творце. При посредничестве Христа мир спасается. Силой Божественной любви Христос возвращает миру и человечеству утраченную в грехе свободу, освобождает человечество из плена, восстанавливает идеальный план творения, усыновляет человека Богу, утверждает начало богочеловечности, как оно дано в идее космоса. История человечества на земле приобретает смысл, потому что в центре ее является Христос - Смысл творения. Без Сына Божьего человечество не только не могло бы искупить греха и спастись, но его и не было бы, оно не сотворилось бы. Сын Бога и есть Божественное, идеальное, абсолютно совершенное начало человечности - богосыновства, любящего Отца и Отцом любимого. Но мистическая диалектика завершается лишь в троичности. Третье Лицо Троицы есть осуществленное заступничество Христа за мир. Св. Дух есть синтетический момент в мистической диалектике, осуществленное космическое спасение, осуществленное обожение человечества и мира, соборное возвращение творения к Творцу. Св. Дух есть носитель соборного Божественного начала, соборной любви, восстанавливающей единство мировой души. Через Св. Духа проникает Христос в тело человечества, через Третьего таинственно претворяется Богочеловек в Богочеловечество. Разделение на Отца и Сына в лоне Божества синтезируется, примиряется в Духе. Мистическая диалектика абсолютно и предвечно завершается в Третьем, в Трех. Если Сын Божий есть Логос бытия, Смысл бытия, идея совершенного космоса, то Дух есть абсолютная реализация этого Логоса, этого Смысла, воплощение этой идеи не в личности, а в соборном единстве мира, есть обоженная до конца душа мира. Без Духа не было бы Церкви, божественной связи всего мира с Богом. Если без Христа-Логоса история мира не имела бы смысла и оправдания, то без Св. Духа в истории мира не было бы соборного действия Промысла, не было бы отблеска Божества на всем, что творится в истории, во вселенской культуре, в общественности, не было бы космического единства человечества. Если Христос совершил акт искупления мира, освободил от власти греха, создал таинственный мост между творением и Творцом, то Св. Дух восстанавливает творение по идее Бога, по Логосу, соборно утверждает бытие в Боге, собирает разорванные и порабощенные грехом части творения. В Духе ракрывается тайна творения, закрытая грехом и преступлением, соборно утверждается бытие всего и всех в любви. Отец возвращает себе творение через Сына, а Сын пребывает в творении через Духа. В Духе открывается вновь то, что открывалось уже и в Отце, но осмысленное Сыном, и обнаруживается единство и тождество Отца и Сына. Творение как бы проходит через три момента мистической диалектики и достигает совершенства, согласного с идеей Творца». Н. Бердяев
«Вот для чего «святые очи отвратил от нас Распятый»: чтобы «приготовить нам неведомое благо». Два бывших и ведомых блага: первое - создание мира; второе - искупление, а третье - будущее, неведомое, - явление Духа. В этом третьем благе будет что-то прибавлено к начатому, но не конченому в первых двух. Мир создал Отец, искупил Сын, оправдает Дух. Это, идущее от Духа, третье благо и есть, может быть, то, что Ориген называет «восстановлением всего», и о чем говорил Павел: «Да будет Бог все во всем». Д. Мережковский
«Так как крайним выражением плотской жизни была натуральная религия, то христианство должно представлять в основах своих прямую противоположность этой религии. Вместо каннибализма и братоубийственных жертвоприношений - братская любовь (?????), благодать евхаристии; вместо символа животной силы и физической страсти - крест, знамение духовной силы, преодолевающей всякое страдание, и, наконец, вместо исступленного оргазма, в котором свободно-разумная личность человека покоряется и поглощается бессмысленною жизнью рода, вместо этого торжества слепой природы, увековечивающей смерть и тление, - воскресение мертвых и а???????????? ??? ??????, т. е. торжество живого смысла над мертвым веществом, увековечение человеческой личности подчинением слепых физических сил разумной воле человека. В естественной религии человек, принося в жертву свой смысл, становится материалом природы; в христианстве человек, принося в жертву свои бессмысленные стремления, делает слепую природу материей своего смысла, а себя самого живым органом всемирного смысла Божия. Такова задача и жизненный смысл христианства. Его осуществлением побеждается мировое зло в трех своих видах. Свободною и сознательною деятельностью возрожденного во Христе человечества смертоносное дерево ветхой природы, которого корень есть грех, рост - болезнь и плод - смерть, должно быть превращено в бессмертное дерево новой жизни, которое коренится в любви и братстве, растет крестом духовной борьбы и приносит плод всеобщего воскресения». В. Соловьев
«Правда Божия чрез веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих; ибо нет различия, потому что все согрешили и все лишены славы Божьей, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением в Иисусе Христе, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его чрез веру, для показания правды Его в прощение грехов, соделанных прежде, во время долготерпения Божия, к показанию правды Его в настоящее время, да явится Он праведным и оправдывающим верующего в Иисуса Христа». Апостол Павел, Римлянам, 3:22-26
«Всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О бездна богатства, и премудрости, и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!.. Ибо все из Него, Им и к Нему!» Апостол Павел, Римлянам, 11:32-36
«Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона. Однако же смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего. Но дар благодати не как преступление. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествует для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление к осуждению, а дар благодати к оправданию от многих преступлений. Ибо, если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющее обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа. Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие». Апостол Павел, Римлянам, 5:12-19
«Цель всего моего творения и всех его частей - вывести человека из состояния несчастного (Ада) и привести его к состоянию блаженному (Раю); преодолеть в душе и теле человека силу земного тяготения, влекущего вниз, силой тяготения обратного, влекущего вверх; победить порабощающий закон механики, необходимости, чудом свободы - полета... Дело любви, земное и небесное, - освобождение... человека и человечества». Д. Мережковский
«Кто научит, что все хороши, тот мир закончит». Ф. Достоевский
«Раз приходится выбирать между добром и злом, это значит, что свобода уже утрачена: зло пришло в мир и стало наряду с божественным valde bonum. У человека есть, должна быть качественно иная свобода: не выбирать между добром и злом, а избавить мир от зла. Ко злу у человека не может быть никакого отношения: пока зло существует, нет свободы, и все, что люди до сих пор называли свободой, было иллюзией, обманом. Свобода не выбирает между добром и злом: она истребляет зло, превращает его в ничто, в то ничто, каким оно было, когда, безвольное и немощное, оно превращалось, по слову Творца, в valde bonum». Л. Шестов
«Бог создал мир из ничего, и, разумеется, не мог он осведомляться у «ничто», желает ли оно превращаться в мир. И человека он возведет к новому существованию, которое, быть может, так же далеко от нынешнего, как нынешнее от небытия, - тоже не справляясь о его согласии. Ибо что может человек сказать Богу? То же, что и «ничто», которое никогда о себе не думало и думать не могло. Вы не верите в такие превращения? Подумаешь, беда какая, что не верите!» Л. Шестов
«Мир держится на любви». М. Ганди
«Знание и Вера, в первоначальном согласии, подобны двум близнецам в одной колыбели, Каину и Авелю. Но, выросши, Каин восстает на Авеля, Знание - на Веру, в братоубийственной распре. Будет ли когда-нибудь распре положен конец, совершится ли великое чудо примирения воскресшего Авеля с убившим его Каином, - нового, верующего Знания, с новой, знающей Верой?» Д. Мережковский
«Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся несовершенен в любви. Будем любить Его, ибо Он прежде возлюбил нас. Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего». I послание Иоанна, 4:17-21.
«Сын - меч, разделивший братьев, чтобы они навеки ненавидели друг друга. Но Отец тоже был мечом, в темном начале разделившем братьев, чтобы в конце времен они полюбили друг друга». Г. К. Честертон
«Всякая власть является насилием над людьми и... настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти... Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». М. Булгаков
«Государственное насилие, постылая власть всегда уже есть симптом возникновения анархии, разложения органического порядка жизни, омертвения религиозных чувств. Подлинно религиозный народ, соединенный со своим Богом, живущий единой органической жизнью, не нуждается в государстве и власти, не потерпит насилия, он неизбежно теократичен». Н. Бердяев
«Последовательный анархизм, отрицая всякую государственную власть и всякое насилие, откуда бы оно ни шло, ведет к утверждению внутреннего, свободно-любовного, религиозного союза людей, к замене идеалов насильственно-государственных идеалами свободно-церковными, т. е. к теократии. В анархизме есть надежда на свободное, изнутри идущее соединение людей, вера в то, что не всякая общественность связана с мукой насилия и власти человека над человеком. Это настроение анархизма есть сила освобождающая и бодрящая, анархическая буря очищает атмосферу от невыносимой уже лжи, сокрушает власть призраков и выявляет реальную действительность мира». Н. Бердяев
«Человечество шагнет из царства Необходимости в Царство Свободы». Ф. Энгельс
«Человеческая природа - ничто, взятая сама по себе, самоутверждающаяся, но она божественна, могущественна в единении с Божеством. В святых происходило индивидуальное обожение человеческой природы; это обожение должно начаться в истории, чтобы привести мир к обществу святых - благому результату мировой истории». Н. Бердяев
«Будущая Монархия очень похожа на предсказанное в Откровении «тысячелетнее Царство Святых на земле», и государь этой будущей Монархии есть таинственный «Вождь», Dux, «Посланник Божий», второй Освободитель мира, который мог бы сказать так же, как Первый:
«Дух Господень на мне; ибо Он... послал меня... проповедовать пленным освобождение... отпустить измученных рабов на свободу (Лк., 4, 18)». Д. Мережковский
«Мы ожидаем нового неба, и новой земли, на которых обитает правда». Второе послание Петра, 3:13.
«В Царстве Божием, на новой земле, под новым небом, будет, конечно, и новая брачная любовь». Д. Мережковский
«Будут два одна плоть», - будут, но не суть в любви брачной, смертной, ибо умирает все, что рождается; будут - в любви бессмертной, воскрешающей.
«Сыны Воскресения ни женятся, ни замуж не выходят, ибо равны Ангелам» (Лк., 20:35-36). Но что же такое влюбленность, самое небесное из всех земных чувств, как не греза о небе на земле уснувшего Ангела? И почему Сыны Воскресения - «Сыны чертога брачного»? Грешный пол уничтожен ли в святой, преображенной плоти или преображен вместе с нею?» Д. Мережковский
«А если другая духовная жизнь не есть только греза, то она должна открыться въявь не в одних чувствованиях и желаниях, не в мыслях и словах только, а на деле, в реальной победе духа над материальною природою. И такая победа духовной силы над материей должна иметь совершенно иной характер, нежели победа одной материальной силы над другою в природной борьбе за существование, где побежденное приносится в жертву, поглощается и истребляется. Духовное же начало именно в своей победе над враждебною природою должно показать свое превосходство, не истребляя и не поглощая эту побежденную природу, а восстановляя ее в новом лучшем образе бытия. Воскресение есть внутреннее примирение материи и духа, с которым она здесь становится одно как его реальное выражение, как духовное тело. Окончательная и отличительная истина христианства состоит в одухотворении и обожествлении плоти». В. Соловьев
«Задача любви состоит в том, чтобы оправдать на деле тот смысл любви, который сначала дан только в чувстве; требуется такое сочетание двух данных ограниченных существ, которое создало бы из них одну абсолютную идеальную личность. - Эта задача не только не заключает в себе никакого внутреннего противоречия и никакого несоответствия со всемирным смыслом, но она прямо дана нашей духовной природой, особенность которой состоит именно в том, что человек может, оставаясь самим собой, в своей собственной форме вместить абсолютное содержание (которое на религиозном языке называется вечной жизнью или царствием Божьим), сама человеческая форма должна быть восстановлена в своей целости (интегрирована). В эмпирической действительности человека как такового вовсе нет - он существует лишь в определенной односторонности и ограниченности, как мужская и женская индивидуальность (и уже на этой основе развиваются все прочие различия). Но истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих. Осуществить это единство, или создать истинного человека, как свободное единство мужского и женского начала, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою существенную рознь и распадение, - вот это и есть собственная ближайшая задача любви». В. Соловьев
«Духовно-физический процесс восстановления образа Божия в материальном человечестве никак не может совершиться сам собой, помимо нас. Начало его, как и всего лучшего в этом мире, возникает из темной для нас области неосознаваемых процессов и отношений; там зачаток и корни дерева жизни, но взрастить его мы должны собственным сознательным действием; для начала достаточно пассивной восприимчивости чувства, но затем необходима деятельная вера, нравственный подвиг и труд, чтобы удержать за собой, укрепить и развить этот дар светлой и творческой любви, чтобы посредством его воплотить в себе и в другом образ Божий и из двух ограниченных и смертных существ создать одну абсолютную и бессмертную индивидуальность. Если неизбежно и невольно присущая любви идеализация показывает нам сквозь эмпирическую видимость далекий идеальный образ любимого предмета, то, конечно, не затем, чтобы мы им только любовались, а затем, чтобы мы силой истинной веры, действующего воображения и реального творчества преобразовали по этому истинному образцу действительность, воплотили его в реальном явлении». В. Соловьев
«И если злобный разлад всех составляет бессмыслие в мире, то смысл мира будет противоположное, т. е. всеобщее примирение и лад. Это так есть и по значению слова, ибо мiръ или миръ (космос) значит именно согласие и лад. В смысле слова «мир» показывается нам и смысл самого мира. И этот смысл не есть наше произвольное требование или субъективный идеал, а открывается нам, хотя и не вполне, самою действительностью. Хотя в основе мировой жизни лежит разлад и раздор всех - хаос, хотя все существа и силы в злом и бессмысленном стремлении враждуют и сталкиваются между собою, теснят и гонят друг друга, но все-таки, помимо их воли, вопреки всеобщему разделению и противоречию, - мир существует и живет как нечто единое и согласованное». В. Соловьев
«Я предсказываю, что мир еще раз станет искренним, верующим миром, что в нем будет много героев, что он будет героическим миром! Тогда он станет победоносным миром; только тогда и только при таких условиях». Т. Карлейль
«Образование соборного церковного тела в мире есть возвращение мира к Богу, обожение (??????) мира и человечества и лишь в конце этого процесса видим мы «святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с Неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего». «Се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни не будет уже, ибо прежнее прошло». Теократия есть объективная, вселенская сила религии, реальная сила благодати, а не субъективная сила или, вернее, бессилие религиозности. Не человеческими силами созиждется теократия, но «невозможное человекам - возможно Богу». Н. Бердяев
«Теократия, правление, освященное Богом, - это именно и есть то дело, за которое следует бороться. Все пророки, ревностные священники имели в виду эту же самую цель. Гильдебранд желал теократии; Кромвель желал ее и боролся за нее; Магомет достиг ее. Но мало того, разве не ее именно желают и должны, в сущности, желать все ревностные люди, называются ли они священниками, пророками или как-либо иначе? Царство справедливости и истины или Закон Божий среди людей – вот в чем состоит небесный идеал (прекрасно называющийся во времена Нокса и во все времена откровением «воли Божьей»), и всякий реформатор всегда будет настаивать на все большем и большем приближении к нему. Все истинные реформаторы, как я сказал, по своей природе – священники и борются за осуществление теократии». Т. Карлейль
«Воля Божия должна быть законом и нормою для воли человеческой не как признанный произвол, а как сознанное добро. На этом внтуреннем отношении имеет быть новый завет между Богом и человечеством, новый богочеловеческий порядок, который должен заменить ту предварительную и переходную религию, которая утвердилась на внешнем законе.
«Вот наступают дни, говорит Иегова, когда Я заключу с домом Израилевым и с домом Иудиным новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их, когда взял их за руку, чтобы вывести из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, так что Я отверг их, говорит Иегова. Ибо вот завет, который я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Иегова: вложу закон Мой внутрь их, и на сердце их напишу его; и буду их Богом, а они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата и говорить: познайте Иегову, ибо все они будут знать Меня от малого до великого, говорит Иегова, потому что Я прощу вину их и греха их уже не буду помнить» (Иеремии XXXI, 31-34).
Этот новый богочеловеческий завет, основанный на внутреннем законе любви, должен быть свободен от всякой исключительности: здесь уже не может быть места произвольному избранию и осуждению лиц и народов; новый внутренний завет есть завет всемирный, восстанавливающий все человечество, а чрез него и всю природу.
«И будет в последние дни, гора дому Иеговы будет поставлена во главу гор; и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы. И выступят народы великие и скажут: пойдем и взойдем на гору Иеговы, в дом Бога Иаковлева, дабы Он указал нам пути Свои, и будем ходить стезями Его. Тогда Он будет судить народы, и управлять народами великими; и перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы» (Исайи II, 2-4).
«Тогда волк будет жить вместе с агнцем, и барс будет лежать вместе с козлищем, и дитя малое будет водить их. И корова с медведицею будут пастись, дети их вместе будут лежать, и лев, как вол, питаться травою. И будет играть младенец над норою аспида, и дитя направит руку свою на пещеру змеи; не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей: ибо земля будет наполнена ведением Иеговы, как водами покрыто дно морское. И будет в оный день - к корню Иессееву, который будет стоять как знамя народов, обратятся язычники, и покоище их будет слава» (Исаии XI, 6-10)». В. Соловьев
«Откровение раскрывает перед нами завораживающие перспективы. Не следует печалиться о том, что минут какие-то важные или прекрасные переживания, ибо все, что есть, все вечно. Исчезнет лишь то, что есть небытие. Зло, безобразие - это небытие. Поэтому следующие слова Апокалипсиса необыкновенно глубоки: «... и отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло» (21, 4), ибо небытие есть то, что не имеет вечности. Однако всякое творение будет тем или иным образом участвовать в новой жизни: «С каждым обновленным творением мы будем хвалить Тебя...». Все, что не есть зло и порча, все сохранится и будет с нами, потому что оно есть в Боге как бытие». С. Свежавски
«Теперь может состояться объявленный заранее священный брак, свадьба Агнца с «женой Его». Невеста - сошедший с неба Новый Иерусалим. «Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному». Город имеет форму квадрата и сделан из подобного стеклу золота, как и его улицы, сам Бог и Агнец представляют собою его храм и источник непрерывного сияния. Ночи больше нет, и ничто нечистое не способно проникнуть в город. От Божьего престола течет вода жизни, а рядом стоят деревья жизни, что указывает на рай и плероматическое существование». К. Юнг
«Иггдрасиль, древо жизни, глубоко прорастает своими корнями в царство Хели или смерти; вершина его ствола достигает высокого неба; его ветви распространяются над всей вселенной; таково древо жизни. У корней его, в царстве смерти, восседают три норны, судьбы, - прошедшее, настоящее и будущее, - они орошают корни дерева водою из священного источника. Его «ветви» с распускающимися почками и опадающими листьями – события, дела выстраданные, дела содеянные, катастрофы – распространяются над всеми странами и на все времена. Не представляет ли каждый листик его отдельной биографии, каждое волоконце – поступка или слова? Его ветви – это история народов. Шелест, производимый листьями, - это шум человеческого существования, все более возрастающий, начиная с древних времен. Оно растет; дыхание человеческой страсти слышится в его шелесте; или же бурный ветер, потрясая его, завывает, подобно голосу всех богов. Таково Иггдрасиль, древо жизни. Оно – прошедшее, настоящее и будущее; то, что сделано, что делается, что будет делаться – «бесконечное спряжение глагола делать». Вдумываясь в то, какой круговорот совершают человеческие дела, как безысходно перепутывается каждое из них со всеми другими, - как слово, сказанное мною сегодня вам, вы можете встретить не только у Ульфилы Готского, но в речах всех людей, с тех пор как заговорил первый человек, - я не нахожу сравнения более подходящего для данного случая, чем это дерево. Прекрасная аналогия; прекрасная и величественная. «Механизм вселенной» – увы, думайте о нем лишь контраста ради!» Т. Карлейль
«Мир во времени заслоняет и как бы нарушает полноту божественной славы только для того, кто не видит вечного конца мирового движения. Для всеединого сознания, в котором несовершенное начало от века связано с этим концом, мир изначально введен в эту полноту; его движение уже восприняло начертание вечного покоя; в его окраске уже изобразилась цельность радужной цветовой гаммы. Таким изображает грядущий, прославленный мир православная иконопись. Царственное, полуденное сияние белого солнечного луча, как образ полноты света, присваивается ею только Божеству и единственному сотворенному Существу, родившему Бога в мир, - Богоматери. Другим же сотворенным существам присваивается неполный свет, какой-либо один из цветных лучей солнечного спектра, и только все вместе, как радуга, являют собою полноту славы в окружении Божества». Е. Трубецкой
«Как облегченно вздохнут люди, когда они вдруг убедятся, что живой, настоящий Бог нимало не похож на того, которого им до сих пор показывал разум». Л. Шестов
«Ибо сам по себе Бог не есть ни роковой закон, тяготеющий над природной жизнью материи, ни разум, только освещающий тьму этой жизни и во свете своем показывающий ее неистовство и зло; Бог больше этого и может сделать больше чем это, и Христос показал это большее на деле, показал, что Бог есть любовь, или абсолютная личность». В. Соловьев
«И повернул Господь к возврату путь Иова, когда помолился Иов за друзей своих; и вдвое умножил Господь все, что было у Иова.
Тогда пришли к нему все братья его, и все сестры его, и все прежние близкие его, и ели с ним хлеб в его доме, и жалели его, и утешали его за все то зло, которому дал Господь найти его; и каждый подарил ему по кесите золота и по золотому кольцу.
Господь же благословил конец Иова больше, чем его начало; и стало у него четырнадцать тысяч овец, и шесть тысяч верблюдов, и тысяча пар волов подъяремных, и тысяча ослиц.
И стало у него семь сыновей и три дочери». Книга Иова, гл. 42.
«Вот истина, кажущаяся нам, однако, заблуждением, но которая истинна именно потому, что ей случается быть заблуждением. Что касается доказательства, то оно будет предоставлено не мной, а историей в ее завершении». Г. Гегель

15.09.1993