Русское чудо.

Виктор Астафьев написал оду русскому огороду, а я – если бы сумел – написал бы ОДУ РУССКОЙ ПЕЧКЕ. Да, той самой. что стоит в любой деревенской избе.
Раннее детство моё прошло в деревне у бабушки Кати, и русская печь мне хорошо помнится. Мне, малышу, она казалась огромной, необъятной и была любима во всякую пору. Даже летом, когда её редко, но топили.
Первое, с чем ассоциируется печь – это хлеб и пироги. А ещё каши, щи, картошка в горшке, запечёная в молоке. От одного только запаха духовитого и сладкого уже едва ли не сыт бывал. Любая еда, или как в деревне говорили «варево», была необыкновенно вкусной и сытной.
Печь не только кормила, но и согревала. Если очень уж горячая, то подкладывались половички домотканные или шубейки старые. Но чаще лежанка была тёплая. Лежишь на ней и слышишь как поёт сверчок в подпечье, как гремит ухватами баба Катя. А порою что-то глухо и страшновато гудело в трубе. Баба Катя говорила мне, что это домовой ворчит, чем-то ему не угодили. Рядом с печкой, как правило, были ещё и полати. У нас там спал дед, а иногда припозднившиеся гости. Там тоже было тепло, даже просторнее, чем на печи, но всё равно тянуло на печную лежанку. Кстати, спать на ней надо было поперёк, а не вдоль. Чтобы не рассердился домовой: только он имел право спать вдоль лежанки..
Зимой я и спал, и играл, и даже питался, не слезая с печки. Мне туда подавала баба Катя первый блин, приговаривая:
- На-ка, отведай, не обмишулилась ли – скромничала она.
Нет, такого с ней не случалось. Съешь, бывало, два-три блина, окуная их в холодное кислое молоко, и до обеда про еду и не вспомнишь. А когда баба Катя доставала на деревянной лопате караваи хлеба из печки, то изба тут же наполнялась хлебным ароматом и у меня уже слюнки текли. Я крутился под ногами у бабушки, а она строжилась:
- Уйди, пострел, кому сказала , уйди!
Но она знала, что не уйду. пока она, прислонив каравай к широченной груди своей, не отрежет мне ломоть ещё горячего хлеба с аппетитной корочкой. Я съедал хлеб торопливо, почти не жуя, и даже давился
Баба Катя ругалась:
- Да куда ж ты торопишься-то? Али с голодного краю приехал, али голодом тебя морю?
А я уже тянул ручонку за вторым куском.
- Погоди, вот остынут хлеба, тогда ещё получишь. А горячий хлеб нельзя помногу есть, - и караваи исчезали под белым полотняным покрывалом, возвышаясь на столе горкой.
А ещё печь лечила. Деда от ревматизма, а меня чаще всего от простуды. И однажды вылечила даже от чесотки, когда я два или три дня безвылазно сидел на горячей лежанке, весь измазанный берёзовым дёгтем, от пяток до макушки. Баба Катя говорила соседкам, которые приходили к ней молоко через сепаратор пропустить:
- Вона, гляньте-ка на него. Как есть чертёнок из преисподней, только рожки ещё не выросли, прости меня, господи!
Сама баба Катя на лежанку никогда не залезала. Скорее всего, из-за фигуры. Дед постоянно подтрунивал:
- Смотри, внучёк, бабка-то у нас ширше печки. Как только её пол держит, не проваливается...
-Поговори у меня, пень старый, - без злобы и без обиды отвечала баба Катя.
И до сих пор, когда я уже сам не дед, а прадед, для меня два понятия «печка» и «бабушка» сливаются в одно неразделимое, не мыслимое друг без друга. Я тогда хоть и маленький был, до загнетки не доставал, но у меня были две обязанности: готовить щепки для растопки и золу выносить в сени, ссыпая её в большую кадку. И я очень гордился этим, тем более, что баба Катя подхваливала:
- Вот какой у нас в дому работничек-то растёт! И чё бы я без тебя, родимца, делала? Пропали бы с дедом за понюх табаку...
Ещё помнятся мне печурки. Это специально сделанные ниши в боковой стенке печи. Там и варежки мокрые сушили, там дед и махру свою держал. Много чего можно было там найти из домашней утвари.
Однажды, просунув свою блудливую ручонку поглубже, я нащупал в печурке что-то твёрдое, непонятное. С трудом, но вытащил. Оказалось, что это жестяная красивая круглая коробка из-под «лампасеек» (так в деревне называли леденцы монпансье), а в ней тоже круглые желтые кругляшки. Я взял два таких кругляша и с удовольствием катал их по полу. За этим занятием меня и прищучила баба Катя. После хорошей порки я узнал, что это были золотые монеты ещё с царских времён, и берегли их «на чёрный день». С тех пор не люблю деньги. Я ещё не понимал зачем они нужны, но раз уж их прячут, а тех, кто находит больно бьют, то ничего хорошего ждать от них не приходится.
Но возвращаюсь к русской печке. Она была ещё и красивой. Одна боковая сторона печи выходила в горницу ( у нас она называлась «передняя изба»)и была украшена гладкими блестящими цветными плитками-изразцами. На них были изображены и люди, и звери, и цветы
Одним словом, домашняя картинная галерея. Не у всех, конечно, не во всякой избе было такая красотища, но баба Катя жила не бедно. Только у неё одной во всей деревне был сепаратор и швейная машинка «ЗИНГЕР» с ножным приводом (любимая моя забава0.
Одна картинка на изразцах очень мне нравилась. На ней был изображён лихой казак на белом коне и с саблей в руке. Захотелось похвастаться на улице, сверстников удивить и порадовать. И я попытался ножом-косырём отколупнуть эту плитку. Но силёнок и ума не хватило и я только зря исцарапал плитку. За это был бит бабой Катей и к искусству «на вынос» я сразу охладел.
Уже будучи студентом третьего курса техникума, когда нас всех отправляли помогать колхозникам, я узнал. что русская печь ещё и баню успешно заменяет. Этот случай можно рассказать как юморной, почти анекдотичный, но я сам, своими глазами видел как из печи, пятясь задом, вылез огромный детина, распаренный докрасна, с прилипшими к телу соломинками и листьями. Я едва умом не тронулся от такого невиданного зрелища и позорно бежал. Потом Валерка (это был сын хозяйки, где меня поставили на постой) долго потешался надо мной. Ему было в диковинку, что я не знал про обычай париться в печи. И действительно в той деревне я не увидел ни одной бани.
Как хорошо. что в наши дни от модных и малополезных каминов стали возвращаться к русской печи в частных домах, надёжность и полезность которых проверена веками. Только вот настоящего печника сегодня днём с огнём не сыщешь. А горе-печник такую печь сложит, что из дому убежишь. Но я верю, что искусство кладки настоящей русской печи возродится, коли есть спрос. Найдутся и умельцы, и ученики у них тоже будут. Всё будет – была бы жива Россия.