Был ясный и солнечный день.
На переднем плане старый деревенский дом. Я никогда не жил в деревнях и бывал в них не часто, поэтому совсем немного знаю о таких домах. Избах, срубах, не знаю, как они называются. Видел, наверное, только на картинках и в старых фильмах. Сложенные из брёвен, без гвоздей, но добротно так, крепко-накрепко. Кажется, как раз такие дома и называются срубами. Окно – крест с чёрными стёклами, двери не видно. Тёмная изба, почти чёрная от своей старости. И зачем, и откуда она именно такая нарисовалась, мне не известно.
Но, хоть и вписывается она точно в центральный план картинки, общий фон ее – яркий, тёплый и приветливый. Мрачность старого дома не заметна на фоне ясного, глубокого синего неба, точно раскрашенного насыщенной акварелью школьником на уроке рисования. Нижнюю половину картинки занимает зелёный цвет. Стоит ли говорить, что он тоже необычайно ярок? Зелёная трава спереди и вокруг, зелёные деревья, берёзы вдали на заднем плане тоже. Получается, что эта изба находится как бы на поляне или на лугу у самого края леса.
И солнце! Его нет на самой картинке, возможно, сзади, за спиной, но оно есть везде. Оно пропитало каждую точку небосвода, блестит в каждой травинке, шелестит в листве каждого дерева.
Изба темна. Непонятно, с какой стороны падает на нее солнечный свет, но и сама она тоже, как бы полна солнца, света и тепла. Может, изнутри, может, как-то ещё, но оно там есть, это чувствуется. Знание этого присутствует, как должное и безоговорочное. И не странно! Не странно, что нет места мраку и тени на этой картинке, солнечно-небесно-изумрудной.
Ведь это дом ангела. Хижина, избушка, сруб – ангела. Моего самого главного, самого светлого и могущественного, самого важного и дорогого для меня на свете ангела. Ангел живёт там.
Это не мой дом, нет. Я не набиваюсь в небожители, я не такой.
Сколько лет мне я не знаю. Я не мальчишка и не старик, не юноша, но и не зрелый муж, но и всё это одновременно. Ведь всё это не играет роли, это не важно. Пятнадцать мне лет или тридцать пять. Когда передо мной мой дед – я внук.
Внук, решивший, примерить себе дедовы крылья. Не помню, как я его называл, но по детству, помнится, звал исключительно: Деда.
- Деда, дай полетать!
Он улыбается, что-то бормочет.
- Ну, дай! – капризничаю, – я чуть-чуть, только раз взлечу!
Смеется, уходит от меня, идет к дому.
- Ну, можно, а? Ну, пожалуйста!
Остаюсь один перед закрытым домом, так и не получив разрешения. Но грусти нет и жалости нет. Есть решительность и азарт. Колотится сердце! Они ведь вот, совсем рядом! Белые, как белый солнечный свет, тёплые, как парное молоко в кружке. Крылья! Большие, огромные, красивые, прекрасные! Не удержаться, никак! Разок. Только разок примерю! Только взлечу и верну на место, где взял. Деда не узнает. Схитрю, смолчу. Но потом скажу. Потом. Он ругать не будет, он добрый.
Сам не понимаю, как, оказываюсь за штурвалом дедова самолёта. Я никогда не летал даже как пассажир, не то, что управлять! И о самолётах моё представление не более ясное, чем о деревенских домах и избах. Завожу самолёт, качу по яркой зелёной траве. Медленно еду, осторожно, но набираю скорость. Страшно, но жутко интересно взлететь. Надо взлетать. Штурвал на себя. Медленно на себя, осторожно, аккуратно. Нос поднимается, отрывается переднее шасси, меня клонит на спину – взлетаю! Фантастика! Самолёт полностью поднимается в воздух – лечу! Как же просто! Как здорово и просто! Я лечу! Синее небо, зелёная земля. Верчу штурвал в разные стороны (зелёное небо, синяя земля), переворачиваю самолёт вниз головой, делаю сальто в одну сторону, в другую, (синее, зелёное, синее) кувыркаюсь, вытворяю фигуры! Ветер, скорость, слезы, смех! Радость! Но вот с чем-то не справляюсь, теряю контроль над машиной… сильно заносит в сторону… …и падаю в болото. Выныриваю из-под воды. Берег рядом, там берёзы, стройные и нарядные.
Эх… рождённый ползать… не по размеру пришлись дедовы крылья. Выбираюсь на берег. Без труда и страха. Только крыльев нет. Только досадно очень. Крылья тяжёлые, крылья намокли и ушли под воду. Достать – не взлетят, не поднимут в воздух, намокли. А на себе не дотащить, да что там – самому и не достать их никак, из воды-то. Деда помог бы, но нет его рядом. Ох, и влетит же, теперь-то уж точно! Всыплет по полной. Бегу домой. Домой к деду. Земля мягкая и тёплая. Берёзы весенние. Тонкие и стройные. На поляне у дома вижу деда. Он видит меня, вскидывает руки и бросает их об колени, как бы, говоря: «Вот, он ты где». Я опережаю его и кричу:
- Деда, вот он я где! Только крылья обронил. Не потерял, нет! Я знаю, где они! Вон там, не далеко! Я покажу, пойдём! Побежали!
- Эх, ты! – деда смеётся и треплет мне волосы.
И совсем не ругает.
Говорят, что когда снится покойник, это он скучает, просит, чтобы его навестили. Пятнадцать лет, как умер мой дед. Пятнадцать лет он мне снится. Не каждую ночь, конечно. Но, думается мне, чаще, чем кто-то из других людей. Пусть даже близких и самых дорогих, которых ждёшь в своих снах как самых желанных гостей. Во снах таких, про деда, обычно бывает, что я возвращаюсь домой. А дом – это наша старая трёхкомнатная хрущёвка, в которой жили мы всей семьёй, и родители, и дедуля с бабулей, и прадед с прабабушкой. И вот, возвращаюсь я, значит, домой, и вижу, дедушку дома. Живого и здорового. Как и не умирал вовсе, и не болел, и потом умирал, долго-долго умирал, умирал. Помнится, всё же, не верилось мне, что он опять живой дома, и я тайком спрашивал бабушку:
- Ба, а что это? Дедушка вернулся, что ли?
- Вернулся, да. Теперь он снова будет жить с нами.
- Так он же умер.
- Умер, да. Но теперь он выздоровел.
- А-а, – говорил я.
И общался я с ним, и шутил, и смеялся, и даже ходили мы гулять куда-то. Часто он приходил и приходит ко мне во снах. Зовёт. Зовёт в гости. Зовёт навестить. Пятнадцать лет зовёт. Посмотреть на меня сквозь толстый чёрный гранит, какой я стал, каким вырос, как изменился. Собрать листья, оборвать травы, выпить рюмку сладкой домашней настойки, да пролить в землю её капли. А был я у него сколько? Раза три за всё это время?
День ясный и солнечный. Сине-зелёный. Солнца не видно, но оно где-то сзади. Надгробная плита, кладу ладонь, тёплая. Сижу долго перед этой плитой. Смотрю то на неё, то куда-то ниже, где мои ноги и трава, и листья сухие берёзовые, то куда-то по сторонам, всё берёзы, берёзы, то вверх на небо, и в небе берёзы. Земля сухая и тоже прогретая, но от долгого сидения на коленях, брюки впитали влагу. Чёрная краска на оградке местами облупилась и свернулась в трубочки. Как и в том сне, как и на той картинке передо мной был дом ангела, хижина, изба, сруб, его маленькое и последнее обиталище. Мрачное на вид, но пышущее светом и жаром изнутри.
Что сказать ему, я не знаю. Как-то мысли все перепутались и слова куда-то попрятались. Поэтому говорю единственное, что на ум приходит.
- Вот он я, дед. Вот он я, каким стал. Видишь?
Сзади вырастает тень, и рука ложится мне на плечо.
- А это Поля, Поленька, жена моя, семь лет уже, да. Она хорошая. И красивая. И по дому, и вообще… А это, видишь, вон?
Оборачиваюсь в одну сторону, но слышу с другой:
- Пап! Пап! Смотри, мы летаем! Я лечу! Лечу-у!
- Это Лёшка, дед, видишь? Сын мой, твой правнук. Лёшка, беги сюда! Деда на тебя посмотрит, какой ты у нас!
Лёшка бежит, в руке его над головой самолётик, точь-в-точь такой же, на каком летал я во сне, только игрушечный.
- Я лечу, ура! – кричит на бегу сын.
Но как только я узнаю самолёт, Лёшка цепляется ногой за торчащий из земли корень дерева и во весь рост растягивается на земле, выпускает из руки свой самолётик. А тот, пролетая в свободном полёте еще пару метров, мягко приземляется в прошлогодние листья на свои резиновые колёсики.
Сердце моё на миг замирает, перепуганная Поля, вскрикивая «О, Господи!», бежит к сыну. Но он уже хохочет и сам поднимается, отряхивая брюки и куртку.
- Лёшенька! Ну, как же ты так? Так ведь и убиться можно! Ничего не ушиб? – взволнованная Поля опускается на корточки и хватает его в охапку.
- О, о! Вот это приземление! Ты видел, пап? – весело говорит сын, выглядывая из-за плеча матери.
- Эх, ты! – говорю я, и тихо, чтобы только дед слышал, добавляю, – рождённый ползать.
- А здесь не болит? А здесь не больно?
- Да нет, мам, не болит нигде. Отряхни меня лучше. И дай мне мой самолёт!
- Эй, там! – говорю я, встаю и оборачиваюсь, – давайте, отряхивайтесь, приводите себя в порядок, сейчас приберемся здесь и будем красить дедушке оградку!