15. БЛАГОСЛОВЕН ГЛЯДЯЩИЙ НА ЗАКАТ
Лимончик, то есть новая квартира, моя опора в Курске. Надёжная, в том смысле, что больше независим от пана ректора. Короче говоря, чуть что – и до свиданья. Могу в любой момент уволиться. Могу водить трамваи на «Волокно» или чинить, положим, сатураторы. Что на крайний случай, разумеется. На случай, как с Абрашей, соседом в общежитии.
Но даже он имел куда уехать. А мне куда? Мне некуда. Со степенью и званьем, с запасом курской лирики, с заделом на вторую диссертацию.
А потому и мысль об обывателе, которому ничто не угрожает, упорно воскрешаю. Вернее, она сама со мною постоянно, особенно утрами.
Где самоуважение? Вблизи усадьбы Фета, по временам на Боевке, в садах. И в отпуске, когда не думаешь о конкурсах. Но это, согласитесь, маловато.
Положим, я какой-то не такой. И потому с коллегами не дружен. Создал лабораторию, но ничего за этим. С начальством на дистанции. Недаром в институте Нурбей вполне такой. С начальством ходит в баню. Пьёт пиво после бани в «метро», то есть в котельной. Элита институтская сомнительного свойства. Воображаю, что они решают. Меньшие братья как-то существуют, но среди них нет личностей. Не вижу. Все чем-то озабочены. Может, домами дружат? Не знаю. Их разговоры мне неинтересны.
Я, правда, автономен. Никто мной не командует. Но чувствую – столкнусь, настанет моя очередь. Теперь хоть есть квартира, Лимончик мой счастливый, где можно не бояться пана ректора.
Лимончик оборудован. Цветы и репродукции. Всё прочее – заботами Ирины. Приёмник, например, для книг стеклянный шкаф. Прохлада, свет весь день, соседи не мешают.
Благословен глядящий на закат? Утрами и в окно – на баобабы. Там через улицу казарменный хоздвор, где «ходит серый конь», как говорит Ирина. Однажды в дверь звонок: «Не нужно пулемётчика?» Анна Васильевна, доцент, искусствовед, в дальнейшем «Анка-пулемётчица», как назвала себя сама. Вцепилась в репродукции: «Край надо обрезать!» С порога критикует, но тут моя система.
Ирина как-то нас случайно познакомила, ещё во времена букета и дня рождения. И я забыл, однако, вдруг кто-то поздоровался: Анюта-пулемётчица. Напомнила знакомство: «вот вы недавно в Курске, а нашли»... Нашёл Ирину, про неё.
Мы заходим к ней. Живёт возле собора. Нет, не того, другого, который ныне действует. Сергиево-Казанский, кафедральный, и тоже выше Тускари. Район былого Курска, войной почти не тронутый.
Да, старый двор. И старые дома. Кусты сирени в снеге, палисаднички. Виноградное вино из своего подвала. И комнаты едва ли не под сводами.
Доцент худграфа и искусствовед. Суждения скрывает, желает быть загадочной. Я вроде бы технарь и не пойму. Я вроде человек второго сорта.
Загадочность её, конечно, напускная. Искусством полагает только живопись. И я бы согласился. Ну, избирательность во мнении, хотя во всём важна, конечно же, поэзия.
Кувшин вина. Картины её учеников: Железногорск, карьер с подъёмными стрелами. Карьер, карьер, карьер... Такой соцреализм, что дальше ехать некуда. И это называется искусством.
А вот пуантилизм мазками вроде точек, вернее, запятизм. Семейство: от мала до велика. «Вы только никому, ведь авангард!» Спасибо, что технарь, а то б расхохотался.
Примерно то же с лекцией, с общественной нагрузкой. Я вроде классной дамы, куратор своей группы, слежу за обликом, политику внушаю. Студенты на меня не обижаются.
Анюта предложила цикл лекций по эстетике. Я всех собрал, внушил, настроил соответственно. Эстетика, модерн. Наобещал доцента. Ну, а ребята мне привыкли верить.
И что же? История про белого бычка, какой он выразительный и почему такой. Гипербола холста. На следующей лекции в наличии лишь мы с Анютой-пулемётчицей.
Так и осталась группа без эстетики, хотя могла, могла. Об этом ниже.
Сбежали с лекции, хотя хорошие ребята. Затаскивали пресс в лабораторию, трудились здесь. Мой первый выпуск, время общежития.
Сейчас они уже на третьем курсе, но я у них по-прежнему куратор. Стараюсь, как могу, смягчить идиотизм различных ОПП и козней деканата.
Представьте деканат. Распределяем практики. Сахиб потребовал ещё и отработать на стройке института, причём, впритык к занятиям и вовсе без каникул, что, согласитесь, глупость и даже дикость.
Коллеги, заседанья с употребленьем мата. Один взрывается, другой не отстаёт. «А где написано...» Это про те каникулы. Курляндия. Сахиб. Такие мы в Курляндии.
Я отстоял ребят за счёт продленья практики. И ОПП (общественно-политическая практика, кто не знает) смягчил и разрядил. Ах, ОПП, проверка на лояльность, с экзаменом, грозящим исключеньем.
Общественная кафедра, явился тип нахмуренный. Дух инквизиции, вопросы не предскажешь. К примеру: «Что есть Ольстер?» Мне тоже интересно, что есть Ольстер. Пусть сам расскажет нам, а то мы недоразвиты. Так, пара анекдотов, армянские загадки. Отвлёк преосвященство, ребята благодарны.
Ах, ОПП! Кампания, волна идиотизма! Предшествовало общее собрание. Шла тётка с бантиком по коридору, качая телесами. «Вы понимаете, как это всё серьёзно?!»
Да, ОПП, а также ОПА. Собранье в новом корпусе, я смылся незаметно. Ушёл в аллею, где царила осень. Знакомая аллея, ну та, за общежитием.
Зарылся в листья, солнце благодатное. Так некогда качался с снегирями. У нас-то в Курске осень, а рядом в институте такой идиотизм, что вспоминать противно.
Несовместимость полная. Рабы преподаватели, не тем студента занимают. Каникулы отняли и требуем лояльности. Прекрасный новый корпус и в нём та тётка с бантиком.
Когда я доводил до группы предстоящее, студентам, разумеется, всё это не понравилось: «Зачем, мы далеки от всяческой политики». Со мной они довольно откровенны.
Конечно, далеки, но здесь ошибка в том, что их позиция опять же есть политика. А как им объяснишь, когда и сам лежал в аллее, зарывшись в листья от политики.
Да, новый корпус. Не конструктивизм, но призма, где стекло преобладает. И силуэтом смотрится, и город украшает, но внутрь не заходи, тем паче на собранья.
Несчастные студенты. Я, как могу, стараюсь. Мои занятья с ними не формальны. Уверен, что чему-то научил, что будут вспоминать. Ну, и так далее.
Ну, смысл преподавателя? Когда-нибудь потом, но мне студенты поставили отметку и это – высший балл, который может выставить студент преподавателю любого института.
Я принимал экзамены. Студент – всегда студент. Экзамены. Естественно, боятся. Но каждый, я уверен, мой курс на тройку знает, да и зачем особо уж свирепствовать?
Бывает, что молчат, тогда даю задачки. В шутливой форме то же, что в билете. Отсядет и подумает. Уж, вроде, провалился, и вдруг довольно бойко излагает. Один такой счастливчик с четвёркою в зачётке за дверь на крыльях вылетел. Там все к нему. Вопрос обычный: можно ли списать? Им кажется, что мне не слышно из-за двери.
Я слышу, что списать, конечно, можно, «Но обмануть такого человека!» Вот это высший балл. А я того студента гонял почти что час забавными задачками.
Хорошие ребята, почти что все кружковцы. Рабсила – не без этого, но не по принужденью. Даю подзаработать, хотя у них давно другой куратор и мой экзамен в прошлом.
Ирина в кинотеатре «Юность» затеяла ремонт. Её кинотеатр – коробка типовая. Такие в каждом городе. Сдаются с типовыми недоделками.
Зал зрительный – ангар без перекрытия. Нужна обтяжка тканью под стропилами. Опасная работа. Никто не соглашается, хотя деньга обещана приличная.
Тут я и притянул своих орёликов. Почти что инженеры, не всё, но сделали и деньги заработали. Ну, и в кино – бесплатно.
А фильмы у Ирины бывали и такие, что никаких билетов не хватало. «Андрей Рублёв», к примеру. Опальный фильм в ту пору. Иконы и что-то крайне спорное. Весь думающий Курск собрался тут. Сидели на ступеньках зала. Моим ребятам – лавка.
Такой киносеанс. Перед началом лекция, которую читала Анка-пулемётчица. И я скажу, что лекция отличная.
Ребята благодарны и бычка простили. А я им говорил, что будет интересно. Конечно, не с бычка бы надо начинать.
Искусствовед, но странная Анюта. Загадочность медузы в приватных разговорах, как будто знает нечто недоступное.
Возможно, что и знает, но мне, как технарю, слишком высокий уровень, какая-то там кастовость, хранимая от прочих, искусство в рамках, их авангард, скрываемый, вообще-то, не нужны.
Неплодотворно это, вот в чём дело. Такое время, что стихов не жди. Да и сама Анюта, как личность, удивительна. Искусством, например, считает только живопись.
Но может тяпнуть спирта, если на то пошло. Бывает симпатичной, что не о всяком скажешь. Моя Ирина тоже ведь не всё воспринимает, в чём я имел возможность убедиться.
Гуляли мы втроём. Они – своё, две дамы. К Курёнку спуск, где парк «Бородино». Домишки, снег под вечер. Да, мягкие сугробы. Снежины крупные на нас чудесно падали.
Ну, а они – своё. Мне это надоело слушать. Свалил их в снег, катаю и валяю. Обиделись, представьте. Рассердились. Ну, что с них взять? Конечно, они дамы.
А то ещё на Тускари. Зашли мы за Анютой. Одежда её – заячий тулупчик. Да-да, тулупчик пушкинский, о чём она смущённо. Я говорю, бывает симпатичной.
А Тускарь подо льдом. Глубины, тайны. Нависшие деревья снегами замечательны. Как будто иллюстрация к «Евгению Онегину». Брега, эти заснеженные купы. И лёд вполне надёжен, но дамы заартачились. Боятся тайн, представьте. Ну, курицы и только. Так и ушли мы пить вино к Анюте. Большой кувшин из подпола поставлен был на стол.
Возможно, что я самодостаточный. Ко всем одно мерило. Наверно, распускаюсь. Есть у меня стихи ужасно неприличные, и я их, когда выпью, ритмично исполняю.
Стиль демонстрирую. Меня, конечно, слушают. Мне кажется, что слушают с восторгом. А между тем, наверно, людей пугаю просто. Всё же лирика из ранца.
Так под спирт однажды демонстрировал стихи. Была ещё соседка по Лимончику. Ирина привела, её талант общенья. Соседка ни к чему такому не готова.
Расплакалась! Представьте, её перепугал. Никто не плакал, эта рыдала, как Нурбей. Анюта, наливай! Пустилась объяснять азы стихосложения. Отсюда вывод: все мы, кроме соседки, плакавшей, от нормы отклоняемся. Соседка – та нормальная. Закат не провожает и галок не считает. А главное, стихов не сочиняет.
Да и моё дамьё, отдать им справедливость, не сочиняет тоже. Ирина – та могла бы. А вот Анка-пулемётчица не смыслит в медитации.
Мы как-то раз гуляли вечером. За Знаменскою рощею, где склон долины Кура, есть славная открытая площадка. Из тех, что устланы белыми ромашками.
Там вид на купы ив, на правый склон долины. К закату очерк, пусть индустриальный, но всё равно – минуты созерцанья, свободы от всего и в том числе от Курска.
Анюта невозможна, сама, как заводная, и нам настрой сбивает. Испортила вечерю. А про меня потом: «Уставился на солнце». Одно искусством ведать, другое так уставиться.
Не дамское занятие? Я никогда не думал, как к этому относится Ирина. Мне не мешает, но вдруг тоже усмехается, а, может быть, и втайне раздражается?
Усадьба Фета, заповедник и курские задворки? Сама ведь только знала про усадьбу. И степь её была бы, как требует редактор. Как, например, сто строк про гиблую капусту.
Всё остальное, может быть, ей лишняя нагрузка, что, в общем-то, для дамы и простительно. Но я не замечал чего-либо такого. Скорей, наоборот, с ней даже интересней.
Мой Курск, во всяком случае, Ирина украшает. Молчит, когда так надо, а если говорит, то хоть записывай. А я как раз такой!
|