Глава ССCIL


- Вы, молодёжь, конечно, считаете, что это Тимошенко с Жуковым во всём виноваты, - сказал маршал Тимошенко генералу авиации Зимину, сидя с ним за стаканом чая в номере сочинской гостиницы вскоре после войны. – Да, я был в июне сорок первого наркомом обороны, а Жуков – начальником Генштаба. Нам обоим было тогда известно, что в январе Германия имела на наших границах 25 дивизий, в феврале – уже 60, в марте – 100, в апреле – 130, в мае – 157. Известно это было и Сталину. Сталин сам, выступая 5 мая в Кремле перед выпускниками военных академий, прямо сказал, что война с Германией неизбежна и начнётся очень скоро, и что в лице Германии Советский Союз будет иметь сильного и хорошо подготовленного противника. В связи с этим он объявил, что все отпуска, полагающиеся выпускникам, отменяются, и предложил офицерам немедленно отправляться к местам службы. Но когда мы с Жуковым, спустя всего несколько дней, попробовали заикнуться на заседании Политбюро о приказе войскам занимать укрепрайоны на границе, Сталин в резкой форме оборвал нас, заявил, что мы делаем неправильные выводы из обстановки, и запретил любые передвижения войск вблизи границы, выходящие за рамки обычных летних учений Красной Армии.
- Но ведь были и другие упущения с нашей стороны, чисто военные. Организационная структура войск была недостаточно чёткой. В авиации одни соединения подчинялись командованию армий, другие – командованию округов. А боевые порядки авиации? Они были устаревшими. Этим объяснялись высокие потери в первых воздушных боях. Пришлось придумывать новые боевые порядки, учась на своих ошибках. А радиосвязь в кабинах пилотов? А немецкая воздушная разведка! Три месяца перед началом войны немецкие самолёты-разведчики, оснащённые новейшим оборудованием для аэрофотосъёмки, беспрепятственно летали над нашими укреплёнными районами, составляя подробные карты укреплений, дорог, аэродромов и взлётных полос, и нам было запрещено их сбивать. В результате в первый день войны мы потеряли 800 самолётов на земле и только 400 – в воздухе. Потеряв почти все истребители в прифронтовой полосе, мы отправили бомбардировщики с тыловых аэродромов к линии фронта, не дав им нового прикрытия. И они в первые же дни войны стали лёгкой добычей «Мессершмиттов». Почему перед войной никто не предвидел возможности такого развития событий и не предусмотрел необходимых мер? Технически наши вооружённые силы в целом не уступали вооружениям противника. Количественно – тем более. Ссылки на внезапность нападения противника также несостоятельны. Пестрота организационной структуры сохранялась в авиации до мая 1942 года, и мы целый год продолжали нести из-за этого неоправданно высокие потери. Наверняка имелись такие же изъяны и в структуре других родов войск. Я уже не говорю о взаимодействии всех родов войск на поле боя, особенно при проведении фронтовых операций и совместных операций нескольких фронтов. То, что в первый месяц войны немцы потеряли 1284 самолёта, это заслуга наших опытных лётчиков предвоенного поколения, демонстрировавших высокий уровень подготовки и делавших невозможное при самых неблагоприятных обстоятельствах. Мало кто из этого поколения дожил до победы. А потеря десятков тысяч танков, грузовиков и тягачей при выходе соединений из оперативного окружения из-за банального исчерпания запасов топлива и ГСМ? Стоило лишь перед войной, вместо того чтобы гнать бензин эшелонами в Германию, позаботиться о собственных резервных запасах цистерн с топливом, рассредоточенных в лесополосах вдоль всех стратегических автодорог под охраной взводов НКВД в прифронтовой полосе и в ближнем тылу и снабдить штабы мобильных соединений достаточным количеством офицеров НКВД, способных по памяти и по радио, днём и ночью, отыскать все такие хранилища в радиусе 500 километров, - и не случилось бы катастрофических потерь техники в первые недели войны. Такие же рассредоточенные резервы танковых и артиллерийских боеприпасов легко позволили бы нам избежать и самого факта глубокого оперативного окружения. А небрежное охранение стратегических мостов в тылу в первые дни и недели войны? А применение ракетных установок залпового огня «земля-воздух» в ПВО? Стоило лишь снабдить дивизионы «катюш» несложной полуавтоматической системой корректировки направления и дальности залпов с земли по трассирующим пулемётным очередям (по направлению) и одиночным пиротехническим пристрелочным зарядам (для оперативной корректировки установки времени срабатывания взрывателей при залповом пуске) – и бомбардировочная авиация Люфтваффе была бы если не уничтожена, то полностью деморализована прежде, чем Геринг успел бы поменять лётные Уставы и переучить своих пилотов. Неужели это было непосильной технической задачей для страны, в которой родились и умерли Попов и Циолковский? Но эта технически несложная задача так и не была решена в течение всей войны. Боюсь, что она не была даже поставлена перед нашими конструкторами. Вместо прикрытия бронетанковых колонн от штурмовки с воздуха наши ракетные войска «поддерживали огнём и колёсами» кавалерию…

Так кто же персонально виноват во всём этом? Разве не Генштаб с наркоматом обороны? А ведь за все эти упущения чисто военного характера в совокупности заплачено миллионами бессмысленных человеческих потерь и затягиванием на долгие годы войны, в которой мы с самого начала не обязаны были уступать противнику ни территорию, ни инициативу. Не потеряй мы самым нелепым образом в первый месяц войны полторы тысячи танков КВ и Т-34, больше тысячи гусеничных тягачей, десятки тысяч стволов артиллерии и неосторожно приближенные к границе централизованные армейские и фронтовые склады и базы снабжения – и война кончилась бы тем же летом разгромом танковых групп противника с последующим окружением и уничтожением пехотных армий Вермахта, неосторожно двинутых противником в глубокий оперативный прорыв позади оторвавшихся и ушедших далеко вперёд танковых колонн. Осенью мы в худшем случае диктовали бы Гитлеру условия перемирия, стоя на границе Германии и Польши.

Маршал Тимошенко молчал. Возразить ему было нечего. Отпускники выпили чаю. Зимин переменил тему разговора и вернулся к воспоминаниям о тёплой и тёмной июньской ночи в Севастополе, когда он с однокурсником майором Никишиным возвращался в казармы от моряков.
Лётчики подходили к казармам, когда ночную тишину прорезал звук сирены. Тут же вспыхнули голубоватые лучи зенитных прожекторов. Они стали обшаривать во всех направлениях ночное небо, выхватывая из мрака редкие кучевые облака. Из громкоговорителей, расставленных на столбах по всему побережью, раздался громкий голос: на базе ВМФ был объявлен сигнал «большой сбор». Следом с одной из береговых батарей донёсся орудийный выстрел. За первым последовал ещё один. Било орудие большого калибра. Спустя две-три минуты уже с нескольких направлений началась пальба, застрекотали зенитные пулемёты, в лучах прожекторов в небе показалась четвёрка истребителей военно-морской авиации.
Такое внезапное начало учений, о которых ни словом не обмолвились гостеприимные моряки, поразило Зимина и Никишина. Как заворожённые, лётчики-курсанты остановились, любуясь, как мечутся по небу лучи прожекторов. Затем лучи сфокусировались в одной светящейся точке. Пулемёты застрекотали громче. Из ближайшего дома на улицу выбежало несколько моряков. Застёгиваясь на ходу и чертыхаясь в адрес флотского начальства, не дающего поспать в выходной, они побежали в сторону базы, откуда только что пришли пилоты. В это время в городе один за другим раздались два мощных взрыва, от которых содрогнулась земля. Послышался звук вылетевших на мостовую оконных стёкол. Увидев над жилым районом занимающееся пламя пожара, курсанты переглянулись и не сговариваясь побежали в свои казармы. В полдень по радио объявили о начале войны. В тот же вечер поезд увозил Зимина и Никишина в Москву. Больше всего курсанты боялись опоздать на войну. Они ни минуты не сомневались в том, что уже через несколько дней война закончится полной победой.