Минувшее меня объемлет живо... А. С. Пушкин

Память – это безумная баба, которая собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает. О. О¢Малли


На этот раз пойдет рассказ о великих музыкантах, о которых, как порядочной памяти полагается, она сохранила лишь аллегрины (от итал. allegro букв. весело)…


¯
Кристоф Виллибальд Глюк, известный реформатор оперы, почитай, каждый вечер превращавший ее в музыкальную трагедию, настолько упивался успехом и бордовым, что окружающие пребывали в постоянной ожидации – композитор вот-вот мог сочинить себе беду. Однажды в Париже вот-вот и случилось.
Проходя анданте мимо табачной лавочки, Кристоф пошатнулся и разбил в окне стекло. Выскочивший обкурившийся лавочник из новых французских, покрутив одним пальцем у виска, грозно исполнил басовую ораторию с полоумным требованием полуфранка. Пошарив неверными пальцами в жилетном кармане, Глюк подал экю.
Торгаш начал объяснять немецкому проходимцу, что это целых два франка, махая перед ним уже двумя пальцами. Тогда Кристоф Виллибальд, до которого, наконец, дошло, что это не просто двоится в глазах, а в смысле – надо разменять, размахнулся и со словами:
– Гут, сдачи не надо! – стал крушить оставшиеся стекла.
Сбежавшиеся оченевидцы услыхали, что у действующих лиц никакого аккорда не выходит, а лишь терции, и заломили руки обоим. Лавочник, успевший прикарманить экю, сначала в отключке держал музыкальную кляузу и помалкивал.
А Христофор Виллибалдыч, напротив, еще долго творчески первым голосом сфорцандо, будто Орфей Ифигении, кричал и дирижировал:
– Ich bin Gluck! Ich bin eben so klug! Их бин Глюк! Их бин ебен зо клюг !
Ну, тут и пострадавший предъявил ультиматом:
– А пусть его, – говорит голосом продивным, но громким, – уважаемые мадам и месье, канает он со своими глюками, Herr von Durmann! Вон к ebene Frau – к такой матери!
Так и вот, во-от когда еще, из поры восемнадцатого века заветно пошли и стали внимательно звучать в музыкальной среде эти выражения: "Их бьют глюки! Наклюкались лабухи!" – приправленные и другой, и прочей, умной и не очень чтобы, лабудой и терминами.
Не говоря уже о каламбуре:

Если впадая в глюковный дурман,
Снимешь д у р ф р а у, ты утром д у р м а н!

Таков уж был, Глюк. Чудил и в других городах Европы, привнося в серьезное действо развлекуху рюмочных. Например, в одной из лондонских газет 1746 года можно было прочитать:
"В большой зале города Гикфорда во вторник 14 апреля господин Глюк, оперный композитор, даст музыкальный концерт с участием лучших артистов оперы. Между прочим, он исполнит в сопровождении оркестра концерт для 26 рюмок, настроенных с помощью ключевой воды: это – новый инструмент его собственного изобретения, на котором могут быть исполнены те же вещи, что и на скрипке или клавесине. Он надеется удовлетворить таким образом любопытных и любителей музыки".

¯
О, нет истории печальней,
Чем у симфонии "Прощальной"…
Освежеватель истории

К тому времени другой глюковский земляк Франц Йозеф Гайдн основал венскую классическую школу, в которой заложил не только классы, но и последнюю дирижерскую палочку. Пришлось вояжировать в Лондон.
Здесь Гайдн настолько экспрессивно наметил новый тип драматургической конфликтности в одной из своих симфоний – то ли "Траурной", то ли "Прощальной", что однажды в натуре чуть не порешил несколько десятков зрителей, которые живыми остались только по воле Господа.
А воля оказалась такова, что любопытные лондонцы покинули дорого закупленные места в центре филармонии, чтобы вблизи рассмотреть виртуозно повернувшегося задом великого композитора и дирижера.
Инструментовка и состав оркестра были доведены Францем Йосифычем до такого классического количества, что огробная люстра subito ахнула с потолка: "Ахблямбзть!" И страшным фортиссимо со "шмальцем" тысячи осколков попыталась заглушить гениальную музыку.
Не тут-то было! Зрители живехонькие вернулись по местам, на ощупь разыскивая свои и не свои вещички, а знаменитый Йожик в тумане окончательно хорошо исполнил довольно совершенную и блестящую симфонию.
И только после финала глубоко взволновался уже не аккомпанированным, а натурально полусухим речитативом:
– Все-таки музыка моя, господа, – сказал оркестрантам, – чего-нибудь да стоит, если спасла не меньше трех десятков людей, ее полюбивших!

¯
Но вернемся в Париж, где в театре "Варьете", напротив, зрителями был освистан заслуживающий того водевиль Делапорта "Дочь Грегуара". Когда, насмехаясь над злополучным автором, его спросили:
– Что это сегодня так свистят? – тот "нашелся" ответить:
– Очень простая вещь! Главное действующее лицо горбатый, а в публике собралось несколько горбатых, вот они и свистят!
Как бы он утешился, увидев не порицающих, а свистом одобряющих (!), буквально неистовствующих вспышками зажигалок в режиме нон-стоп нынешних тинэйджеров, которые приветствуют "чесы" шаблондинных "рашен спайс-гёрлз" в составе "Массовых лаев", "Муляжей", "Фристайных", "Хрустящих", "Стрелок" и других "окэйных" групп (7-б класса!) инвалидности на голову вплоть до "В ногу сверло"!
Уродов, далеко не увечных, но с искаженным представлением о пении только lip-synching , которых после фанерной, по меткому выражению В. Малежика, мастурбации, как горбатых, теперь только могила исправит…
Для которых, как сообщает В. Попков – "две блудливые безголосые певички даже изобразили на сцене лесбиянскую страсть. На маечках девических взяли и написали: "Х… войне!" Какой войне, против кого – это, в общем-то, ни им, ни зрителям, сами понимаете, "по фигу".
…Господи, прости им, что не понимают, что слушают, и слушают, что не понимают! Подумать только, что Бог, который все слышит, обязан слушать и это! Господи, спаси их души! Ибо у нас, безутешных, попросту не вырастут новые поколения музыкантов…

¯
В западноевропейской музыкальной культуре испокон веков творческое столпотворение стояло. Потому один другого и подсиживали, и жизнь отравляли. Тут только один клинический случай с Моцартом и Сальери чего стоит. Но лучше, чем его осветил в свое время "наше все" Александр Сергеевич Пушкин, никому из нас не светит.
"Не Моцарт я, и в полной мере
Могу спокойствие хранить:
Я знаю, что меня Сальери
Не замышляет отравить!"
Сцена разыгралась. Сальери не простил того, что музыку Моцарта играл уличный скрипач – и значит, изысканная светская музыка становилась достоянием народа. Сальери прогнал скрипача, а Моцарт, добрый и довольный, дал ему денег: "На, выпей за мое здоровье!" И т. д.
Хотя, кроме пушкинотной, есть и другие версии. Например, такая. Моцарт, родившийся в воскресенье, был от того не только незаурядной личностью, но и в рядах наркоманов. Жена оставила его. Рядом находился Сальери. Он и подлечивал Моцарта. А получилась передозировка! Похоронив Моцарта, Сальери дописал реквием.
Или. Когда к Моцарту явился Черный человек, то заказал ему не реквием, а… рэп! Так Моцарт побежал к Сальери и сам выпросил яду, чтоб отравиться!
А тот после оправдался:
– Чем и кому моц-артовская кончина помешала? Проживи он немного дольше, и никто бы не дал и гроша за наши сочинения!
В строй, композиторы, на Моцарта-Сальери рассчитайсь!

И каждому – рецепт: "Молчи!
О гениальности – ни слова!
И о злодействе не мычи
С присвистом, как мычит корова,
Суть пережевывая снова!.."

Типа, когда ты диминуендо молчишь, тебя приятно слушать, кудрявый!
Другие музыканты, талантливые, все, бывало, балагурили, переживали, что ни дерева не родили, ни дома не вырастили, ни сына не посадили.
Третьи, в камзолах, плагиатничали. Правда, оправдываясь:

– Я реставратор: жизнь вторую
Чужим творениям дарую!

И опять Моцарт! Будто бы, доказано, что украл ноты у одного из своих учителей, больного сифилисом…
Четвертые, слуховатые, и вовсе зубоскально над первыми, вторыми и третьими издевались.
Один начинающий сочинитель, нисколько не стесняясь, даже самому представителю новой венской оперетты, венгерскому композитору Ференцу Легару признался:
– Лучше всего мне работается ночью. Музыка будто сама рождается в моей голове.
Тому ничего не оставалось, как на века констатировать:
– Тут нет ничего удивительного, – говорит, – ведь большинство краж совершается ночью!
Даже почти другу и соотечественнику Кальману, который всюду кочевал со своей "Сильвой" и попутно ее через цыганский фольклор демократизировал, Ференц вынужден был хотя бы и в прихожей при расставании, но попенять:
– Дорогой Имре, – говорит по возможности весело, – ты можешь брать из моих оперетт любые мелодии, но мое единственное пальто, сделай милость, оставь мне!
Впрочем, так то, внешне, он был будто хороший. Даже уроки музыки своей квартирной австриячке давал. Но, возьми ты такого преподавателя за понюх табаку – а он внутри преповзятель и того не стоит! – признавался друзьям, во-первых, что учёбный процесс был у них за бесплатные обеды. Во-вторых, на вопрос:
– И что, она обнаруживает дарование? – опять же, заливаясь смехом, ведермутом и анамнедали, maestoso отвечал:
– Безусловно! Особенно ей удаются пирожки!

¯
И это, согласитесь, ничуть не хуже усмешки, с которой много раньше отец четырех гениальных детей Иоганн Себастьян Бах из Тюрингии к разным своим ученикам относился.
Они восхищаются его улетным обыгрыванием виртуозных прелюдий на органе, мол, у них прямо мурашки дыбом встают, а маэстро их прямо по живому – бах! – с хохотом прерывает:
– В этом нет ничего удивительного: надо только своевременно нажимать соответствующие клавиши, а все остальное проделает орган!
Как это созвучно утверждению хохмачей-смежников, что:

Произведения писателя, пиита,
Литература вся – лишь буквы алфавита!

Наивный live performers Себастьяныч, если бы он знал бессовестные возможности компьютерной фанеры "плюс… ламинад" в озвучивании ритмов для головоногих с двадцатикратным повтором одного слова, эти – было у нас только две беды – пришли "белые розы, оставленные умирать на холодном окне" под клавишное "цугиканье", то поостерегся бы в свое примитивное аллегро отпадать!

Педали и клавиши... В трубах органа
Звучание жизни длиной в партитуру.
Рисунок условности, Fata Morgana,
Попытка слияния Moll-а и Dur-а.

Символика строгая нотного стана...
И детство – allegro и зрелость – andante...
По тактовым вехам текут неустанно,
Сменяя друг друга, события, даты...

Летящие годы – финальное presto,
Итогом, исходом – crescendo до forte...
Предчувствием смерти, заслуженной, честной –
Прозрачная ясность последних аккордов. Г. Беркович

¯
Один из самых остроумных людей всех времен, создатель драмы-дискуссии Джордж Бернард Шоу писал и критические статьи о музыке, в которых, тем не meno, тоже насмехался над собой и этим занятием. В чем убеждают такие иронизмы Шоу:
– Ухо критика – гораздо более чувствительный орган, чем гортань певца.
– Музыкальные критики – сторожевые псы музыки.
– Я видел лишь одного скрипача, действительно похожего на скрипача, – Альберта Эйнштейна!
Именно в беседе с Шоу Оскар Уайльд согласился с ним:
– Да, да, какое счастье, что у нас есть хоть одно не подражательное искусство!
Однажды он пришел в оперу, где пела знаменитая итальянская певица Аделина Патти. Многие знали, как она ответила одному банкиру, который представил певице свою дочь, сказав, что в девочке дремлет настоящий талант:
– Тихо, ради Бога, не разбудите его!
Опоздавшего к началу постановки Шоу попросили пройти в ложу и пианиссимо сесть на свое место. И тот, в свою очередь, не упустил случая многозначительно спросить:
– А что, зрители уже спят?
Как-то Шоу был приглашен в один богатый дом. Не успел он войти в гостиную, как дочь хозяина села за рояль и принялась играть какую-то салонную пьеску.
– Вы, кажется, любите музыку? – спросил его хозяин дома.
– Конечно, но пусть это не мешает вашей дочери музицировать!
Его экономка вспоминала о последних днях жизни Шоу:
"Одна из ирландских радиостанций прервала программу, чтобы спросить, какое произведение он хотел бы услышать. Они знали о его любви ко всякой музыке и, наверно, ожидали, что он выберет что-нибудь классическое, а он удивил всех и выбрал ирландскую мелодию "Помирает старая корова"…
Есть предположение, что именно потому с тех пор коровы в хлевах всего света "зажимают" молоко во время легкой музыки и повышают удои, лишь прослушивая классику!

¯
Понятно, что не все, конечно, отрывались по поводу и без него, не все веселились.
Один из создателей французской лирической оперы Шарль, прямо скажем, с дерьмовой фамилией Гуно всю жизнь тянул доходную. В том смысле, что доходы хотя бы от самой популярной оперы "Фауст", не говоря уже о "Ромео и Джульетте", растягивали все, кому не лень, только автору мало чего обламывалось. Или ничего.

Интеллигентская мораль –
Всего кровать, стул и рояль!

Приходилось выкручиваться. Хотя, может быть, и шутя. Спрашивают перед премьерой:
– Сколько лет Фаусту?
– Нормальный человеческий возраст, – говорит, – шестьдесят лет.
А самому Гуно тогда было сорок. Спустя двадцать лет нелегкой жизни задают тот же досужий вопрос.
– Нормальный человеческий возраст: примерно, восемьдесят лет, – отвечает.
Однажды владелец музыкального издательства, жирующий за счет огромных тиражей клавиров "Фауста", пригласил Шарля покататься в санях по Булонскому лесу.
Весь в заботах, почти всегда отдыххающий композитор притащился в древнем подбитом рыбьим мехом пальтеце. Издаватель, напротив, стоял у своей загородной виллы в новой и натурально элегантной шубе.
– Поздравляю, – оставалось сказать Гуно с естьествено пахнущей усмешкой, – подарок от "Фауста", не так ли?

¯
Еще труднее приходилось рядовым музыкантам и певцам. Финансы пели романсы, но голь на выдумку хитра. Один такой бедолага Поль Теньер, остановившийся в парижской гостинице, заказал двум сапожникам по паре сапог и приказал им завтра принести заказы – одному в 9, другому в 10 часов.

Без сапоже
Жить не гоже:
Можно ноже
Обмороже!

Когда пришел первый маэстро ортопедии, Теньер обулся и стал слушать сапожно-хроматическую гамму. По выслушивании, не отдавая денег, раскричался:
– Сапоги твои в разной тональности звучат, каналья! Левый я приму, а правый неси, любезный, обратно. Да, да, настрой, отрепетируй, как надо, и ввечеру доставь!
После того явился второй сапожник. У него после прослушивания хитрец одобрил правый сапог, а левый велел подстроить с тем, чтобы тоже принести вечером.
– Деньги после того, – заверил он, – когда принесешь другой!
Так у Теньера оказалась добрая пара даровых новых сапог, с которой он и поспешил слинять из гостиницы, конечно, задолго до темноты!
Впрочем, его тоже не раз обманывали и даже грабили на улице.
– Почему же ты, голова без дирижера, не берешь с собой пистолетов? – спросил его антрепренер.
– Покорно вас благодарю, месье. Мало еще меня обдирали, как липку, так вы хотите, чтобы у меня и пистолеты отобрали?!

¯
На самом деле, музыканты во все времена, хоть не кричали: "Композиторы всех стран, соединяйтесь!" – но вкалывали, как пролетарии.
Якоб Людвиг Феликс Мендельсон-Бартольди, прожив только тридцать восемь лет, столько натворил симфоний, концертов, ораторий, песен без слов, что основал первую немецкую консерваторию.
И пока она не превратилась в "консерважорию", Мендельсон с полным правом мог преподать молодым основы труда на благо великих муз Талии, Мельпомены, Терпсихоры и Полигимнии.
Один и швец, и жнец, и на дуде игрец, добившись уединенции у мэтра, принес ему свою симфонию. Бегло пролистав ноты, Мендельсон удивился:
– Позвольте, но здесь не хватает концовки.
– Я же молодой, начинающий, а не заканчивающий! Главное, вступа-то – вот она! Посудите сами, кто сегодня слушает симфонии до конца?!
– Гм, занятно… – и маэстро задумался:
"Написать такое, выходит, не трудно; трудность в том, что отвечать ее автору!"
– Это ваша первая симфония, не так ли?
– Да. Маленькая…
– Разве что маленькая, тогда Бог простит. Но при написании следующих одиннадцати будьте осторожны…
– Одиннадцати?
– Я, только когда сочинил двенадцатую, осмелился написать партитуру "Первой симфонии"!
…Немудрено, что многие из европейских музыкантеров – от италийцев, на родине которых пел каждый, у кого был рот, до разных прочих венгров – вскоре намылились в пустонаселенную Россию. Где, оказалось, понимали – натощак и песня не поется, а не то что ариозо – и интерес к много играющим и поющим, но мало пьющим виностранцам был не меньшим, чем жалованье.

¯
Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический далеко уже ускакал по дорогам времени от памятного дня коронования на царство великой княгини Екатерины Алексеевны. Она подъехала тогда к лейб-гвардейскому полку и под барабанный бой обнажила уже шпагу, но в великом смятении заметила, что на эфесе ее нет темляка.
Ах, Гриша, Григорий, свет-Потемкин, в каких потемках обретался бы, когда бы не другого кого, а одного тебя, как небесные трубы вдохновили: и выскочил вперед молодецкий вахмистр, сорвал со своего палаша ленту с кистью и протянул императрице…
Нынче он на весь свет солировал:
– Я из ссор! Росс и я! Россия!
Хотя к державе уже тогда были применимы характеристики конца XX века:

Китайско-финская граница?..
Россия держится царицей,
Упрямо брезгуя трудиться
И просто что-нибудь уметь.
Увы, не удержала трона.
Она, как мировое лоно –
И кто попало лез и м е т ь!

И у ее правителей практически не было желаний, от которых бы они отказывались. Поэтому, когда Потемкину доложили, что какой-то граф Морелли из Флоренции превосходно услаждает самый изысканный слух, играя на скрипке, тот немедленно приказал его доставить.
Один из кавалерийских адъютантов был срочно заслан в Твердиземное море, чтобы взять "языка", явился к графу Морелли и объявил ему приказ светлейшего. Блаогородный исполнитель виртуозно взбесился и послал и курьера, и его пославшего – и не так, чтобы к здешней, тосканской маме миа, а к всемирно piu популярной матери.
Таким образом, кавалерный засланец, не исполнив приказа, мог не сносить головы. В отчаянии он побрел в местное содружество музыкантов Camerata fiorentina, где окучил такого же, как сам, авантюриста, но сносно скрипевшего смычком по струнам, и легко уболтал назваться графом Морелли и ехать на заработки.
И что вы думаете? Поехал. Перефразируя В. Марфина:
Потёмки, сплошные потёмки...
Плывём без ветрил и кормил.
Подлюга был Гришка Потёмкин.
Но он музыкантов кормил!
Никаких идентификационных карточек и регистраций тогда не было, и мнимый граф после нескольких удовольственных музыфикаций у Потемкина и во дворце был даже принят в службу, на которой – ну, отпад! – дослужился до настоящего полковника!


¯
Однако многие умные россиянцы понимали не только музыку, но и что запад западает на правило: "На тебе, Боже, что нам не гоже!"
Граф Ф. В. Ростопчин неосмотрительно попал в один из парижских театров во время дебюта никудышного певца. Что называется, как каламбурили:
Опершись об оперетку ,
Слушал в кресле оперетку.

Публика шикала, а Ростопчин стал аплодировать.
– Что это, граф, за реагаж такой удивительный? Зачем вы рукоплещете?
– Боюсь, – отвечал Ростопчин, – что как сгонят его со сцены, он просто престо отправится к нам в Россию учителем!

¯
В каждой шутке доля шутки. А то две-три. Сегодня анекдоты, а ведь, в самом деле, было.
Один такой приехал в Санкт-Петербург, вышивает по Невскому, всему удивляется. Видит, стоит фасом к литфассу нестойкий человек с альтовым футляром подмышкой.
– Маэстро, как пройти в консерваторию?
– Да ладно тебе выигрываться, мочись здесь!

И еще давал советы, Увиваясь позади:
– Господин, не льсти себе ты,
Ближе, ближе подходи!
Зырь не в стороны, – под ноги!
Стоя прячь, – не по дороге!..

– А туалеты у вас где?.. Только в консерваториях?.. Кстати, камрад, мы можем пойти – вот же на афише – мажор, концерт Моцарта…
– Ошибаешься, любезный, здесь ясно написано, что концерт не для нас, вездессущих, а для флейты с оркестром!
Когда же в одном из салонов попросили такого композитора исполнить свои сочинения, последовал ответ:
– Совершенно ничего не помню.
– Как же так? – возразила хозяйка. – Вы же их сами писали?
– Писать-то, мадам, писал, да выучить не успел!
Другие, освоившись, задирали нос. Так французская знаменитость Рашель потребовала, чтобы на ее спектаклях в ложи не пускали более четырех персон. Об этом узнал император Николай Павлович и, когда удостоил Рашель беседой, и она заахала, что не видит государя на своих представлениях, сказал ей:
– У меня тоже ведь большая семья. Я рискую оказаться пятым в нашей ложе!..
И князь Ю. П. Голицын, страстный театрал, тоже вынужден был осадить иноземного дилетанта, мямлившего, что, дескать, музыка русской оперы хороша, надо бы поставить… но только в ней медные инструменты…
– Много вы понимаете в медных инструментах! Вы, вероятно, из медных-то инструментов только один самовар и знаете, да и тот, пожалуй, не сумеете поставить!

¯
Стать явлением музыкальной жизни российской столицы смог лишь один гастролер. Это был самый талантливый представитель семьи австрийских Штраусов – Иоганн-сын. В течение одиннадцати сезонов "король вальсов" дирижировал оркестром в Павловском вокзале Царскосельской железной дороги, сочиняя все новые веселые произведения.
Однако остроумцами вне музыки не были ни его отец Иоганн, ни он, ни его два брата, композиторы средних способностей Эдуард и Йозеф…
Следует отметить, что после отъезда гастролера произошло изменение тематики и характера концертов этого первого постоянного концертного учреждения России. В 1897 году один из членов правления железной дороги рассказывал корреспонденту журнала "Театр и искусство":
"К серьезному репертуару Павловский оркестр дошел не сразу. Первоначально культивировался исключительно легкий жанр. От дирижера требовались, прежде всего, изящная прическа и живописно-балетные позы. Публика искала не эстетических наслаждений, а интересного времяпровождения. Музыка была лишь предлогом для светского флирта. Успех первых симфонических концертов, привлекавших несметные толпы слушателей, показал администрации истинные потребности публики, и легкомысленный жанр стал постепенно вытесняться".
В дальнейшем "...Павловские концерты сами послужили одним из наиболее деятельных факторов нашего музыкального развития. Давая возможность в течение всего летнего сезона изо дня в день бесплатно слушать в весьма добропорядочном исполнении лучшие оркестровые произведения, они развили в публике интерес к серьезному репертуару, содействовали насаждению здравого вкуса..."

Противоположностью легкомысленному Иоганну Штраусу стал немецкий композитор классической музыки Рихард Штраус. Его отец, первый валторнист мюнхенского придворного оркестра, глубоко презирал бывшего тогда в моде Вагнера.
Любопытно, что, тем не менее, сам Рихард считал великого тезку "вершиной, выше которой не подняться никому. Впрочем, – добавлял он с широкой баварской улыбкой, – эту гору я обошел".
Музыка Рихарда Штрауса – карнавал симфонических находок, она "для гурманов" от искусства. В ней много изобразительных эффектов, шутливых, изворотливых мотивчиков, глобальных по глубине и просто пленительных лирических звучаний. Недаром мелодия, начинающая симфоническую поэму Штрауса "Так сказал Заратустра", открывает сегодня интеллект-игру российского телевидения "Что? Где? Когда?"
Именно Рихарду Штраусу принадлежит гениальная шутка: "Кто хочет стать настоящим музыкантом, тот должен уметь сочинять музыку даже к меню!"

¯
С другой стороны, русский острослов, сочинитель веселых водевилей Петр Андреевич Каратыгин недооценивал музыку великого немца Рихарда Вагнера, реформатора оперы в области гармоничности языка, мелодики, использования оркестровых тембров, который сам о себе говорил:
– Прослушав как-то вечером симфонию Бетховена, я испытал ночью приступ нервного возбуждения, от которого заболел, а, оправившись, сделался музыкантом!
Каратыгин, послушав музыку Вагнера, говорил более выразительно:
– В первый раз не поймешь, во второй – не пойдешь!
– Первое действие в селе, второе – в городе; а остальные что-то уж и вовсе ни к селу, ни к городу!
Почему-то, с его точки зрения, музыка Вагнера ни к селу, ни к городу подгуляла: с огромной эмоциональностью воспевала не только привычных эрарит-эрарит-жанов, но и чуждых неподготовленному слуху – пополанов, миннезингеров, мейстерзингеров, валькирий и прочих нибелунгов.
Видимо, прав был Василий Ключевский, говоря: "У артистов от постоянного прикосновения к искусству притупляется эстетическое чувство, заменяясь эстетическим глазомером".
С такими спорил великий американец Марк Твен: "Музыка Вагнера лучше, чем она кажется на слух" – и – "Одна немка в Мюнхене говорила мне, что Вагнера не полюбишь с первой же минуты, надо систематически учиться его любить".
Действительно, может быть, подгуляли учителя-исполнители? Что делать? Не было в то время возможности достать "Общедоступные симфонические абонементы" и послушать, скажем, "Песню Матильды Везендонк" в исполнении нашего БСО имени П. И. Чайковского под руководством Народного артиста России Владимира Ивановича Федосеева. Который:
Любя извечный бег традиций,
Не чужд новаторских амбиций!

Но, вернемся к остряку П. А. Каратыгину. Жаль, что стали выдыхаться его стихотропные средства из едких замечатлений:
О суфлере, обремененном семейством:

Из маленькой дыры глядит великий муж.
Хоть нет в самом души, а кормит восемь душ!

Или о груде просмотренных новых пьес:

Из ящика всю выбрав требуху,
Я двадцать пьес прочел в стихах и прозе;
Но мне не удалось, как в басне Петуху,
Найти жемчужину в навозе…

¯
Очень противоречивые отношения с Рихардом Вагнером сложились у Иоханнеса Брамса: он не любил мэтра, но именно благодаря оркестровке его произведений сам достиг значительных успехов в симфонической музыке. Противоречив был Брамс и в быту. Пузатый добряк, тем не менее, он мог, зло стуча кулаком по столу, оборвать коллегу:
– Да ты в музыке – ни бельмеса!
С лучшим другом хирургом Теодором Беллеротом рассорился только за то, что тот вырезал и вставил в рамку посвящение из написанной для него Брамсом партитуры – опус 51 до-минор и до-мажор!
– Каналья, отчего ты разрезал мой квартет?
А накануне своего шестидесятилетия, выходя из кабака в Вене, окончательно попрощался с немногими оставшимся у него приятелями:
– Друзья! Извините… если я кого-нибудь обидеть не успел!

¯
Между тем, из-за малограмотности исполнителей, не говоря о массе слушателей, российские сочинители за серьезные композиции даже не брались.
Сочинитель русского гимна А. Ф. Львов, хлопоча за однообразие церковного пения, написал для образца четырехголосную литургию. После представления ее митрополиту Московскому Филарету, тот предложил пропеть литургию одному певчему, на что автор отвечал, что это невозможно.
– Вот то-то и есть, – подвел черту митрополит. – У нас в сельских церквах только и певчих что один дьячок, да и тот нот не знает. Кто же будет петь вашу литургию?

¯
Alles zu seiner Zeit .
И вот уже репетирует с бесчувственными исполнителями не Шарль, а Михаил Иванович. Не Гуно, а Глинка. Дотошный собиратель народных мелодий, ставший родоначальником национальной классической музыки и романса, заложивший основы русского симфонизма в славные времена, когда определение "классик" было важнее "крутого".
Михаил Иванович Глинка долго и безуспешно бился с певицей Лилеевой, которая, несмотря на лилейные достоинства и прекрасный голос, драматически не могла и все! – создать образ Гориславы в "Руслане и Людмиле". Несмотря на то, что:
Восхищались певицей мужчины:
– О, у вас ни единой морщины!
– Вы мне льстите, как я погляжу,
Есть одна...
– Где? – На ней я сижу!

– Больше страсти! – говорил постановщик. – Неужели вы никогда не любили?
– Любила. Но никогда при этом не пела!
Композитор не знал, что когда она вживалась в роль, то забывала обо всем на свете и отдавалась только главному. Кто из них – режиссер, дирижер, бухгалтер, художник или кто главнее – любой мог оказаться объектом освоения примы. Или даже примуса… на бугре.
И Глинка был вынужден решиться на забавный поступок. Подкрался сзади и крепкой рукой ущипнул певицу. Извините, между филейной частью и обратной стороной колена. Ну, она конечно-таки и вскрикнула – от неожиданности, обиды, да и от боли.
– Вот, – заплескал обеими руками классик, – теперь вы сами поняли, что этой фразе можно придать и жизнь, и выражение. Так и пойте!
Что ж, прав Дени Дидро, заметивший: "Актеры способны играть любой характер именно потому, что сами вовсе лишены его".

¯
Композитор и ученый-химик, создатель русского классического симфонизма, квартета и фтористого бензоила Александр Порфирьевич Бородин был убежденным трезвенником и самого вида пьяных не переносил. Зная это, члены Балакиревского кружка порой приглашали Бородина в ресторацию, чтобы учинить необычную баталию. Входит Бородин в переполненную жаждущими залу, а проказники уже заказали шахматные доски с двумя рядами водочных стопок на каждой стороне. По сигналу оркестровой трубы они начинали вливать в себя стопку за стопкой. И так до тех пор, пока проигравшие не падали под столы. Бородин, как водится, при виде оного свинства впадал в полнейшую истерику. Под бурный восторг завсегдатаев, один из которых, князь Игорь, все это и назвал в дальнейших веках битвой при Бородине!

¯
Крупнейший симфонист, музыкальный драматург и лирик Чайковский – прямо на душу ложатся его "Грезы зимней дорогой", первая часть первой симфонии, – Петр Ильич Чайковский иронически относился к именитости предков, высмеивал герб и "шизофренляндскую" корону семьи. Но, с другой стороны, раздражался при подозрении не в русском, а в польском происхождении, или при каламбурах, обыгрывавших фамилию, как Чай-и-кофе-ский.
Смущение, кажется, стало его фамильной чертой. У Берберовой описан эпизод с Л. Н. Толстым, который настолько сильно хотел услышать музыку Чайковского, что Московская консерватория специально дала концерт:
"Когда заиграли анданте, Толстой не мог удержать слез, и они потекли мелко и быстро по его лицу. Чайковский сидел рядом; от волнения затылок его стал совсем красный. Он знал это свое свойство – краснеть затылком – и от того, что это знал, волновался и смущался еще сильнее...".
В то же время, а вернее – позже, в дни юбилеев самого исполняемого в мире композитора, многочисленные мемуаразматики в своих брехуарах открывали не только тайны нетрадиционной ориентации и смерти Чайковского, но отмечали, что он был мастером стихотворных экспромтов и шуток.
Однако сам Петр Ильич не придавал им значения – они рождались в дружеском кругу под хохот товарищей, тут же умирая для автора.

Извлечь бы из умственной бездны
Такой афоризм, что – ура!
Да лучшие мысли известны,
А все остальные – мура!

Рассказывая об одном из симфонических концертов, Петр Ильич шутил: "Добрая половина слушателей была в зале, а злая осталась дома!"
Иллюстрирует юморетто Чайковского и концовка одной из его рецензий для московских газет – о постановке оперы А.Тома "Гамлет":
"Пятый акт у нас в Москве признается излишним и, на основании неизвестных мне соображений, – вовсе выпускается. Таким образом, все хитросплетения шекспировской интриги, весь сложный ход драматического действия приводит к тому, что Офелия, улегшись спиной на воду и несомая быстрым течением реки, уплывает по неизвестному направлению... виноват! – в правую кулису, прямо к тому месту, где стоит господин Вальц, с любовью следящий за действием своей машины, очень мило изображающей течение реки!"
Изящным таким слогом изложил. Не то, что в нынешних анекдотах. В одном – про Чапаева – рассказывают, как они встретились: Петр Ильич и Василий Иванович. Последний и говорит:
– Ну, давай знакомиться, – Васька!
– А я Петька!
Так потом про Чапаева и Петьку уже пошла новая серия. Да вы знаете…

¯
Когда музыкальные оппоненты Петра Ильича сбились в "Могучую кучку", – оно понятно, что сходняком и пахана легче бить, – Сергею Танееву исполнилось только шесть лет. Но он уже разучивал гаммы и даже пытался сочинять, представляя свои опусы няне, сельской услуженщине, которая и внушала ему уверенность в недюжинности его упражнений.
Его первые шаги во "взрослой" музыке относились ко времени, когда могучая кучка Балакиревского кружка – но не, упаси, Господи, сами композиторы! – уже приказала долго жить. С написанием двух кантат, симфонии, фортепьянного трио, квинтета и оперы "Ористея", пришла к С. И. Танееву слава. Которую он понимал так, что –

Для общества в целом важна,
Пусть к людям нисходит не часто: Живущим – смертельно опасна,
А мертвым – совсем не нужна!

Лучший, любимый ученик П. И. Чайковского, он стал учителем С. В. Рахманинова, А. Н. Скрябина, Н. К. Метнера, других музыкантов. Однако, отдаваясь музыкально-теоретическим трудам, сам не очень, чтобы так, и не так, чтобы очень любил публичные выступления.
И снова старушка-няня стимулировала его к народной любви и славе:
– Вы бы, Сергей Иванович, снова концерт дали, а то лавровый лист кончается!
Оказалось, что лавровые венки, которые профессор и основатель Народной консерватории получал от своих поклонников, она, бемоль белая, сушила, а листья раздавала знакомым для ухи!
Между прочим, упоминавшийся в связи с отношением к музыке Вагнера П. А. Каратыгин так острил о лавровом венке:
– Он свежий хорош и сухой (с ухой) годится!
Глубина музыкальной мысли, полифоническое остроумие отзывались и в общении с домашними. Однажды няня сказала Танееву о ком-то:
– Вы знаете, он часто болеет…
– Кто чаще болеет, тот чаще и выздоравливает, – отозвался Сергей Иванович.
Утешил, как сказали бы сегодня, Вованович новоявленную петербуржуйку и когда услышал рассказ о знакомом пьянице:
– Ничего. Это не недостаток. Это скорее излишество!
И напел экспромт на популярную до сих пор мелодию:
А у пьянчуги рожа наглая,
А у пьянчуги рожа наглая… И никого он, рожа пьяная,
Никак не хочет уважать.
А мы его по морде чайником,
А мы его по морде чайником…
Его по морде били чайником
И научили уважать!

¯
Помотался по свету потомственный музыкант, сын знаменитого баса Мариинки Федора Игнатьевича Стравинского, всемирно известный композитор и дирижер Игорь Стравинский.
Будучи проездом в Нью-Йорке, Игорь Федорович взял такси. Едет себе по весне автор "Весны священной", будто инкогникто, и вдруг читает на табличке в машине свою фамилию.
– Вы не родственник композитора? – не выдавая себя, спрашивает у водителя.
– Разве есть композитор с такой фамилией? – удивляется шофер. – Впервые слышу. Стравинский – фамилия владельца фирмы. Я же не имею ничего общего с музыкой. Моя фамилия – Пуччини!..

¯
Всего полвека отделяют нас от кончины популярнейшего композитора, народного артиста РСФСР Исаака Осиповича Дунаевского. Очень жаль, что здесь невозможно перечислить все произведения маэстро Светлая Мелодия Эпохи, великого интерпретатора звуковых образов дороги, спорта, труда.
Песни… "Бегут, бегут пути-дороги"… Каждая – "строить и жить помогает!" Оперетты: "Золотая долина", "Вольный ветер", "Сын клоуна", "Белая акация".
Музыка к кинофильмам: "Веселые ребята", "Вратарь", "Цирк", "Дети капитана Гранта", "Волга-Волга", "Светлый путь", "Весна", "Кубанские казаки" и др. В которых, что ни мелодия – то хит. Где, "кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет!"
Хорошо, если бы каждый выбравший его профессию мог так много хорошего сказать своим творчеством, используя всего-навсего семь нот!
Один из молодых уговорил Дунаевского выслушать несколько его произведений. Заманил к себе, долго музицировал. Маэстро сидел молча, как в ступоре. Наконец исполнитель решил вооружиться штопором. Но ни налейдоскоп игристого и мутилового, ни отменная закустика не заставили гостя хоть слово сказать:
Ни форте, ни пиано –
Об игре на фортепьяно.

Уже провожая Исаака Осиповича, хозяин спросил:
– Почему вы ничего не говорили о моем творчестве?
– Но ведь и вы ничего не сказали своей музыкой!..

Что без высказанных мнений
Понималось: "Вы не гений!"

¯
Организатор, руководитель и солист первого советского "Теа-джаза", выросшего с годами в государственный биг-бэнд, Леонид и тоже Осипович Утесов довольно весело соединил европейские и африканские музыкальные культуры.
И понес, и понес:

Культуру в массы,
Деньги – в кассы!

А в часы затиший меж боями творческих направлений и коммерческих течений, бывало, и откровенно пошучивал. Во всяком случае, он сам так о своих случаях жизни думал и потом рассказывал.
Приходилось часто доказывать, что тео-джаз – значит, не чайный, а театральный. Оправдываться, что у него никакое не подражание Луи Армстронгу, а просто, значит, какой-нибудь одессит, вроде Эдди Рознера, завез мелодии с привоза в Америку, а там уже и негры заинтересовались!
Как-то Утесов почувствовал недомогание. Врачи начали исследования, анализы, рентгены. Поначалу ничего не нашли. И, женские языки, ущемленные его недо-, распространили слух, что у маэстро рак… Только через время было установлено, что Утесов проглотил рыбную кость.
И тогда, если кто-нибудь справлялся о его здоровье, Леонид Осипович отвечал:
– Не беспокойся, пожалуйста, у меня не рак. У меня, знаешь ли, рыба!
Пристроил он в свой джаз-бэнд и кое-чему подучившуюся дочь Эдиту. И неплохо она дополняла в дуэте с отцом его хриплый речитатив довольно мелодичным высоким голоском. А злые низкие голоса вокруг исполняли массу острот, самая приличная из которых была и не совсем плохо зарифмована:

Эдит, Эдит, Эдит!
Отец твой знаменит,
С любой он переспит.
А кто тебя етит?..

После молотовско-риббентропских протоколов приехал Л. О. Утесов в Ригу. Устроители выступлений порекомендовали ему срочно сшить новый концертный костюм. Леонид Осипович пришел к портному и снял мерку.
– Постарайтесь уложиться в три дня.
– Завтра, – ответил портной.
– Но я хотел бы, – сказал маэстро, с подозрением глядя на мастера, – чтобы ваш костюм был сшит не хуже этого, который сейчас на мне.
– Так, так. Кто же это его шил?
– Его мне сшил сам Расторгуев! – похвастался Утесов.
– Я интересуюсь вовсе не фамилией этого человека. Мне интересно, кто он по профессии?!
В Одессе, отъехав от центра тринадцать трамвайных остановок, Леонид Осипович долго наблюдал, как петух гонялся за курицей. Бежит она быстро – и он за ней, сбавит ход – и он останавливается. А тут еще хозяйка вышла и просо рассыпала. Петух оставил свое занятие и первым прибежал на поклевку.
– Не дай Бог, чтобы так проголодаться! – засмеялся Утесов.
Все его шуточки были блестяще остроумны, но не всегда безобидны и даже безопасны. На концерте в День милиции, когда его, стоя, поприветствовали даже высокие чины в правительственной ложе, Леонид Утесов, признательно раскланиваясь, сказал:
– Спасибо! Садитесь… – а после того, как все сели, озорно добавил:
– Еще никому не удавалось посадить все наше НКВД!..
Один Бог знает, что он сам-то пережил во время настороженной паузы, пока кто-то все же заулыбался, неуверенные аплодисменты перешли в общие и возвестили душе, ушедшей в пятки, что на этот раз пронесло…
Впрочем, бывало, в других случаях экстравагантного поведения шутника милицию вызывали и простые граждане. И даже гражданки.
В одну из причерноморских гостиниц, где он, гастролировавший со своими веселыми ребятами, жил, на имя Утесова пришел денежный перевод. Народный артист, идя на завтрак, заглянул в почтовое окошечко:
– Здравствуйте. Вот извещение на мой перевод, разрешите, я заполню корешок и получу деньги?
Почтовичка взглянула на извещение:
– Паспорт!
– Я все данные помню, может быть, паспорт я вам занесу позже, когда пойду на репетицию? Я Утесов…
– Вижу, перевод Утесову. Паспорт. Сейчас!
– Я Леонид Утесов… – и запнулся…
"А что если поступить, как Энрико Карузо? Когда тому не давали без документа причитающиеся деньги, то всемирно известный мастер бельканто исполнил директору банка знаменитую арию "Смейся, паяц…", и деньги немедленно были выплачены…"
И Леонид Осипович развел руки:
– Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…
– Гражданин, что вы бушуете с утра в общественном месте? Вызываю милицию!..
Куда конь с копытом, туда и рак с клешней?! Sic transit gloria mundi . И это было бы точно так. Если бы до сих пор в одесских кафе не предлагали гостям города "любимый десерт Утесова" – любое, без разницы, мороженое!

¯
Какие великие имена всегда представляли и представляют сегодня российскую музыкально-исполнительскую культуру!
Уже упоминавшийся народный артист России художественный руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра имени П. И. Чайковского действительный член Академии творчества Владимир Иванович Федосеев добился мирового признания и совершенства в профессиональной деятельности потому, что "стоял на плечах гигантов".
Вот фамилии нескольких выдающихся дирижеров: Александр Иванович Орлов, Николай Семенович Голованов, Александр Васильевич Гаук, Самуил Абрамович Самосуд, Евгений Федорович Светланов, Геннадий Николаевич Рождественский.
Не всегда творческий путь дирижеров усыпали розами. Кроме проблем "железного занавеса", были и досадные внутренние мелочи. Например, необходимость терпеть в составе коллектива ненародных артистов-мастеров стукоразговорного жанра и других, легких на поминках со стола куски хватать.

Где, не видно – тук да тук...
– Ишь, работает под сук! –
Покосился, склюнув, Грач. –
Ясно, кто в лесу с т у к а ч?

Когда пролез в ужиный репертком:
– Как удалось? – спросили шепотком.
Уж отвечал, шипя и заикаясь:
– А пресмыкаясь... пресмыкаясь...

От подобных шариковых после концерта дирижеры могли получать такие записки: "А вон тот рыжий с усами бьет в барабан только, когда вы на него смотрите!" Из-за подобных швондеров полностью мужской хор обзывали смешанным: в его составе были те, кто мог петь, и – кто не мог без помощи партбилета или органов государственной безобразности!
Во время ответственного выступления оркестра один из таких так сфальшивил, что уязвленный в лучших чувствах дирижер после финала ушел к себе в кабинет, бормоча:
– Надо же так обосрамиться! Ну, "неувольняемый мститель"! Только "жмуриков" носить!
Чуть отошел и решил вызвать подгадившего на беседу по телефону. Но тот, предвидя разнос, предупредил коллег:
– Будет звонить главный, скажете, – я в туалете.
Так и доложили.
– В туалете? Зачем? Он ведь все уже сделал на сцене!
Когда кончилось не только дирижерское терпение, но и сексотное время, неувольняемый наконец предстал перед очами главного.
– Отныне вы будете первой скрипкой нашего прославленного оркестра, которая отправится играть в переход!
…В автобиографической книге Геннадия Рождественского "Треугольники" приводится такой занимательный эпизод:
"О Третьей симфонии Скрябина в исполнении Чикагского оркестра могу сказать только, что дирижирование ею напоминало мне в высшей степени свободную импровизацию за клавиатурой фортепиано. Оркестровая музыка Скрябина, композитора "фортепианно-мыслящего", требует именно такого характера исполнения. После первой и чуть ли не единственной (!) репетиции ко мне подошел пожилой бас-кларнетист и спросил: "Скажите, маэстро, какая это парфюмерная фирма, "Шанель", или "Коти"?"
…Интересны и другие околомузыкальные байки, бесхитростные и безобидные анекдоты…
Во время репетиции:
– Так, всем стоп. Третья скрипка сильно фальшивит…
– Третьей скрипки сегодня вообще нет!
– Хорошо, тогда передайте ей мои замечания...
– Вы почему хлопаете в ладоши?
– Виноват, – тарелки дома забыл!
Играют дальше.
– Дирижер только что так на тебя посмотрел, словно заметил, что ты фальшивую ноту взял!
– Ерунда! Я на него так взглянул, словно я правильно сыграл!..
– Внимание, будьте осторожны: во время концерта третий микрофон будет работать!..
Диpижеp под гpом оваций пеpеполненного зала вcтал за диpижеpcкий пульт, достал из-за манжеты бумажку, прочитал: "Справа скрипки, слева виолончель…" – и поднял руки. Но вдруг увидел испуганные глаза музыкантов, глядевших то на лицо дирижеpа, то кyда-то вниз. Дирижер тоже посмотрел вниз и заметил, что ширинка его брюк расстегнута.
– Пардон, – сказал дирижер, обращаясь к оркестру и, повернувшись к нему спиной, стал застегивать брюки!..
Опера "Пиковая дама". Певица у самого края сцены поет:
– Запомни три карты: тройка, четверка, пятерка… семерка, туз… и из оркестра кто-то в тишине констатирует:
– Перебор!
В концертном зале:
– Вован, это Бах или Бетховен?
– А кто его знает, он же спиной стоит!
Во время предаплодисментной паузы, отчаянный крик:
– Врач, есть в зале врач?
– Да, я врач!
– Не правда ли, офигительно, коллега!
После концерта собеседник Вована прошел за кулисы и обратился к тромбонисту:
– Я два часа наблюдал, как вы безуспешно пытались высунуть одну трубу из другой. На фирме, где я работаю, меня называют "Колян-золотые руки". Может быть, я смогу вытащить эту проклятую трубу?

¯
На телевизионном "Месте встречи" о нескольких сценических ляпах из своей недолгой лауреадской жизни, поведал Николай Басков. Как говорится, очень известный в этом году певец.
Какой-то поклонник после вручения цветов сказал ему:
– А может, автограф дашь?
– С удовольствием. Жалко, не на чем, и ручки нет…
– Ну, как хочешь!
Поклонницы так часто звонили, с просьбой спеть хоть полфразы, что когда однажды, кто-то, ошибся номером:
– Можно Катюшу? – то Николай Викторович покорно запел в телефонную трубку:
– Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…
На концерте для ветеранов войны в Перми, зал попросил спеть "Шарманку". Во время ее исполнения на сцену с цветами поднялась орденоносная личность с голубыми невыцветшими глазами и седой прической.
Николай подскочил, взял за талию и, целуя руки и щеки, продолжал пение, вальсировал и еще успевал вставлять слова благодарности "нашим матерям и бабушкам" и т. п. Зал с удивлением настороженно замер.
По окончании песни, "партнерша" Баскова подошла к микрофону и, одернув галифе, сначала показавшиеся Коле юбкой, представилась:
– Рядовой Якименко!
В "башлеметном" "чесе", не говоря уже о "солянках", терялись какие-то декорации, реквизит, и во время дебютной партии Ленского Николай Басков услышал смешки зала. Поправил шапку, осмотрел шубу – нет, смеются. Даже суфлер фыркает. Встал, оглянулся. Оказалось, – сидел (в лесу!) не на пеньке, а на табуретке!
Как-то при распевке партнер так виртуозно прошелся по гаммам сверху вниз, что Николай заметил:
– О, как низко ты опустился!
– Спасибо, я после вчерашнего вообще еле поднялся!
В конце ялтинской гастроли пригласил Коля на сцену вместо эстрадников скрипача и стал петь на итальянском оперную арию. И одна не удержалась, громко ахнула:
– Ах, Биже ж мий, в нёго, оказуеться – голос!
Есть ли, нет ли голос, – суждение во многом зависит от точек зрения, слушания и нахождения в искусстве самого эксперта. А чувство юмора и самоиронии у молодого да раннего уже прорезалось, правда?

Юмор что? Искусство смелых
Повергателей основ?
Иль искусная умелость
Повергать... посредством слов?

Верно Юмору служить
Возраст не помеха.
Если хочешь дольше жить,
Помирай от смеха!

С другой стороны, плохо знать много шуток: когда надо – не вспомнишь, а когда кто-то рассказывает – не смешно. Потому опять скажу: меломуары и партитуры, не люди – как не горели, так не горят!

¯
Лучший, на мой взгляд, композитор современности, президент и автор проекта международного фестиваля "Таланты объединяют мир", создатель "Всемирной летописи Вселенной" – самого крупного музыкального произведения в мире, продолжительностью двадцать один час, но которое именно поэтому вошло в "Книгу рекордов Гиннеса", Действительный член Ноосферной духовно-экологической Ассамблеи мира (НДЭАМ), Леонид Тимошенко – за 15 лет записал сто тридцать аудиоальбомов.
"Музыка звучащих сфер" (12 альбомов знаков Зодиака), "Актуальная музыка", "Цветные звуки", "Впередсмотрящие" – их надо слышать. Три десятка концертных программ (в том числе синтез-концертов), созданных им, надо слышать и видеть.
В активе композитора – музыка к фильмам: "Циолковский. Свободный полет", "Россия", "Amazon forever", "Франция", – и к пяти спектаклям, в том числе «Голос за тонкой стеной» (театр «Сопричастность», 1995), «Был один человек» (МХАТ, 2002).
Недаром он включен в энциклопедию "Люди нашего тысячелетия". А международный фонд "Меценаты столетия", наградив его за оздоровление народа Золотой медалью, в 2006 году поселил в "Золотую книгу нации". Маэстро не успокоился и через год получил еще одну Золотую медаль, на этот раз "За выдающиеся заслуги в области традиционной медицины",
Творчество Леонида – это интеграция духовности, философии и музыки необычной грации. Может быть, потому что композитор действительно “алгеброй гармонию поверил”?
Астрофизик, кандидат физико-математических наук, он в университете эстонского Тарту на защите диссертации "Образование звезд во Вселенной" сел за рояль, случайно оказавшийся в зале, и проиграл музыкальную композицию "Быстрые неправильные переменные"! Играя, думал, что вот-вот кто-то из восьми членов ученого совета захлопнет крышку рояля и выставит исполнителя вон. Но после небольшой паузы раздались аплодисменты!
Слушатели всегда поражались его уникальной особенности играть на рояле, как "человек-оркестр". Речь не о тех, кто ни разу не видел фортепьяно со стороны открытой крышки. Однажды после сольного концерта к Леониду подошли сразу несколько меломанов, чтобы выяснить для себя систему "подключения" музыкального инструмента к электронике. Они не поверили, что можно добиться такого необычного оркестрового звучания, не применяя никакой особой техники.
– Дорогие, нет такой системы, – рассмеялся композитор, – видите, только две педали: газ и тормоз!
Мы сидели с ним в президиуме Минской конференции НДЭАМ после своих докладов, когда он вздохнул:
– Самая сильная музыка – это музыка тишины, музыка безмолвия… Нет, Эрнесто, все же литератору легче, чем музыканту…
– Чем?
– Чем музыканту, говорю!
– Да почему, Леон-ар-До, почему?
– Потому, что надо выдумывать все новые и новые сочинения всего из семи нот, а у писателя, поэта под рукой почти в пять раз больше звуков. Или букв, если молча себе пишут.
– Как Сократ – гений, придумавший систему нотного письма?
– Не-а, еще в 50-х годах прошлого века в городе Угарит на северо-западе Сирии археологи нашли музыкальные символы, относящиеся к середине второго тысячелетия до нашей эры. Буквально на днях подтвердилось, что именно это – первая запись музыкального произведения в истории человечества.
И еще один разговор в беседке у озера с невезучими "рыболовами", бдящими на дальних подступах к президентской даче.
– А как ты воспринимаешь поп-музыку?
– В элементарно простенькой аранжировке. Когда хорошему человеку плохо – это блюз. Когда плохому человеку хорошо – это попса. И тот и другой одинаково воспринимают тяжелый рок – тяжелое детство, тяжелое похмелье. Я? Могу вынести все, кроме фальши!
Как-то мой приятель-композитор по причине нетрезвости в мартовскую ночь оставил свой магнитофон включенным. На пленке зафиксировались все призывы влюбленных котов квартала. Утром к нему заехали с телевиденья за обещанным поп-клипом. То ли он перепутал, то ли намеренно пошутил, но, что ты думаешь? Через некоторое время мы услышали этот "котофейный" клип, сопровождавший выступление одной из поп-звездущей! Знаешь, самое удивительное в поп-певицах, что ртом они поют точно так же!
– Да, продолжая хохмосерию, если сегодня наша эстрада является фабрикой поп-звезд, то кто должен производить другие части тела? Или, с другой стороны, может быть, просто взять и отключить "фанеру"?
– Что ты, друг, что ты! Чтобы это – и с другой стороны, и слушать вживую?!!
…А через некоторое время мы обменялись е-мейлами. Звездный композитор, будто продолжая разговор, писал:
"Популярная музыка – это когда меньше мыслей, больше тела. Попа – основной двигатель генерируемых мелодий, энергия этой части тела становится хорошим товаром песенного творчества.
Люди такого искусства не могут обойтись без "необходимых" составляющих творческого процесса: сплетен, грязи, скандалов, рекламных разводов и браков, драк, пошлости, гомосексуальных или лесбийских наклонностей.
Лет десять назад был у меня на концерте корреспондент бульварной газеты. Она долго не просуществовала и называлась "Клюква". Корреспондент – милый человек, моя музыка ему очень понравилась. Работай он в "Известиях", – написал бы в стиле "Известий". А в "Клюкве" выращивалась развесистая "клюква", вот он ее читателям и навесил.
Статья была вставлена в уже постоянную рубрику "Отцы "Ласкового мая" и называлась "Найден отец Шатунова". На фото – Юра Шатунов. На коленях у него кот, по-видимому, символизирующий неверных шкодливых отцов. Ниже – полный бред, облаченный в аргументированную форму последовательного изложения…
Дама по имени Людмила Василенкова, впоследствии якобы ставшая матерью солиста "Ласкового мая", почему-то поехала с молодой супружеской парой в их медовый месяц третьим лицом. Палатку они поставили на берегу Каспийского моря, на прекрасном пляже из горячего желтого морского песка.
Василенкова мешала молодой супружеской паре: в те времена связанным цепями Гименея простым советским труженикам и труженицам невозможно было даже представить групповуху. И третья лишняя с тоской бродила по кромке теплого моря. По-собачьи ласковые волны набегали к одинокой молодой привлекательной женщине и отбегали, как бы испугавшись своей настойчивости.
– Что скучаете? Одна? – она повернулась и увидела темноволосого юношу. Что-то в ней зазвучало стройной мажорно-минорной гармонией (которая, наверное, впоследствии и рассыпалась по одной шестой мировой суши "Белыми розами") и прошептало: "Поддайся".
Только лунный свет и никого вокруг. А даже если бы кто-то и видел все это, ей уже было безразлично. В тот миг она стала хищницей. Жертвой был – я!
Закончился медовый месяц супружеской пары. У их спутницы в положенный срок родился Юра. Юноша, то есть я – растворился в своем юношестве. Мальчика Василенкова отдала в детский дом. Оттуда он и запел, да так успешно, что мама опять объявилась.
Стали появляться всевозможные отцы. Последним был основательный претендент на отцовство – широко известный в узких кругах художник Бурбонов. Но проведена серьезная экспертиза и собран целый том всевозможных анализов. Увы, Бурбонов оказался не способным создать "певца".
Оставался один, кто мог подтвердить ее право на сына как ее "соавтор". И я написал милую лирическую композицию "Школьная любовь". И теперь портрет Юры висит у меня над роялем. И глядя на него, я говорю:
– Где же ты, сынок?"
––––––––––––––––––––––

Заключая, автор готов смиренно обратиться к читателям со словами, совершенно противоположными тем, которые, помните, говаривал Иоханнес Брамс:
– Друзья! Извините… если я кого-нибудь припомнить не сумел!
Тем более извинительно такое и потому, что не все великие музыканты отваживались делать пресловутый один шаг к смешному. И память людей обыкновенных, к которым автор себя относит, не смогла открыть в их поступках противоположного поползновения.
От великого до смешного – один шаг, в противоположном направлении – ведь тоже!