Привет с того света, или Игры для взрослых




(отрывок из повести)

– Та-та-та-та – этот металлический стук больно отдавался в голове бегущего напролом через непролазные кизиловые заросли Романа.. От предельного перенапряжения мышц и страха физического уничтожения, кровь бесновалась в сосудах, готовых в любую секунду лопнуть, а сердце, казалось, вот-вот выскочит, сорвётся со своего места и пульсирующим живым кляпом заткнёт, перекроет его же собственную глотку. Нечем дышать…

–Тах! Тах! Та-та-та…– одиночные выстрелы и короткие очереди выбивались из общей какофонии стрельбы, потому что были ближе, и, сколько Роман ни бежал вниз по горному склону, они не отдалялись.

«У Вулко ещё не закончились патроны», – промелькнуло на задворках сознания Романа. Всё его внимание было поглощено ежесекундной проблемой: куда поставить ногу в следующее мгновение, как увернуться от то и дело возникающих на пути крепких буковых стволов… Свой автомат он уже выбросил. Какой прок в этой короткой железке без патронов?! Осталась только граната Ф-1. Но это на крайний случай. Если усташи настигнут – зубами выдернуть кольцо, а «лимонку» – себе под ноги. Живым сдаваться страшно… Вдруг плечо пронзила острая боль. И лес, и небо над ним закружились, постепенно сбавляя обороты…

– А ну, вставай! – боль в плече вдруг исчезла, Роман открыл глаза и увидел склонившегося над ним молодого парня в милицейской форме.

«Фу, чёрт! Давненько Хорватия не снилась» – подумал Роман и спокойно спросил у сержанта:
– А в чём дело?

Роман сразу сориентировался – где он, и что было вчера. Вот только, появление мента выпадало из логической цепочки. Тем не менее – вот он – стоит посреди спальни в чёрной кожаной куртке с меховым воротником, одной рукой придерживает тупорылый автомат с откидным прикладом, губастое детское лицо преисполнено своей значимости, а с необметенных шнурованных сапог уже натекла лужа на некрашеном полу.
– Ваши документы!

Роман прошёл в горницу и достал из кармана своей куртки, которую вчера приткнул на гвоздь у двери, водительское удостоверение и Егорову доверенность. За столом лейтенант писал какую-то бумагу. Перед ним, набычившись, сидел одетый в китайский пуховик Серёга Михайленко. Стёпы поблизости не наблюдалось.

– Ваша машина стоит во дворе? – не отрываясь от писанины, спросил милиционер. Роман вместо ответа положил рядом с ним документы. Тот удовлетворённо кивнул, что могло означать: «присаживайся пока, скоро тобой займёмся».

Роман накинул куртку. Печь давно прогорела, да и менты видать курень выстудили. Он привычно полез в карман за сигаретами, но услышал окрик не в меру ретивого сержантика:
– Что расселся, как кобель на вокзале! Не курить в помещении!

– Слышь, Рева, остынь. Лучше иди к капитану, тут я и сам справлюсь.
Офицер произнёс это вполголоса, не отрываясь от протокола. Сержант затопотал своими гавнодавами по направлению к выходу и обиженно хлопнул дверью.

– А что собственно произошло? – поинтересовался Роман, закуривая.

– Убийство, – буднично отозвался милиционер и сказал Сергею, – Штраф уплатишь в сберкассу, квитанцию принесёшь в райотдел, причём, сегодня же. Надеюсь, объяснять не надо, где райотдел, коли, местный, как ты говоришь. – Потом устало спросил, повернув свою лысоватую коротко остриженную голову к Роману, – У тебя-то хоть регистрация есть?

– Временная, в Южном… – Роман осёкся на полуслове и бросил вопросительный, полный ужасного предчувствия взгляд на Михайленко, – Степа?!

– Нет. Сторож. Дядя Ваня. Стёпа пошёл Каземат открывать… – Михайленко почему-то не глядел на Романа, а нервно теребил свой паспорт гражданина Украины.

* * *.

– Ой, Рома! Что же это творится? – Инга восприняла появление здесь Романа как должное, обняла его и спрятала лицо в отвороте мехового воротника его куртки. На ней была вчерашняя белая шубка с откинутым капюшоном, светлые джинсы и высокие белые сапоги; в небрежно заколотых каштановых волосах искрились снежинки. Снег был мелкий, сухой и падал театрально медленно. Но, судя по тому, что лунки следов у ворот «Старообрядческого скита» были уже заполнены этим невесомым холодным пухом, шёл снег уже давно, с ночи.

Роман думал, что женщина плачет, и молча прижимал её к себе, но Инга подняла на него совершенно сухие воспалённые глаза.
– Ну, за что они его?! Дядя Ваня – такой добрый, веселый, так любил свою внучку Асеньку…

– Нефёдов? Иван Антонович? – У Романа всё оборвалось внутри. Нефёдов был его давний приятель по рыбной ловле и вообще – свой в доску мужик.

– Давай отойдём в сторонку, и ты мне всё расскажешь…
– Да я и сама ещё ничего толком не знаю. Мне позвонили из музея девчонки: «Выставку икон обокрали». Я – в милицию, успела только позвонить в редакцию, что задержусь. Криминал – это моя специализация. – Инга судорожно сглотнула, - О, Господи! Я ведь и не думала…

– Будьте вы прокляты все! Из-за паршивых крашеных досок – человека убили! – Из ворот скита выскочила худенькая девчонка, одетая в джинсы и серый свитер, – Ненавижу… --

Девушку пыталась догнать ярко накрашенная женщина хорошо за сорок. Серафима Галкина, узнал Роман. Обесцвеченные перекисью волосы женщины развевались, как белый флаг на ветру. У девочки явно была истерика, и женщина, догнав её, сначала что-то тихо говорила, но потом зло выкрикнула:
– Не богохульствуй! Это же лики святых!

– Да?! – девочка захлёбывалась рыданиями, – А что же ОНИ и ваш Боженька Милосердный убийство допустили?! И вообще, не иконы это, а мазня современная…

Прокричав это, девчонка обмякла и позволила женщине увести себя наверх, в сторону Каземата, который служил сотрудникам, помимо основных функций, ещё и комнатой отдыха.

– Это Оля, – экскурсовод выставки икон, – пояснила Инга, – Это она нашла дядю Ваню. У меня до сих пор в ушах её крик. Не знаю, зачем она забрела в «глухую» штольню, где нет никаких экспонатов, когда капитан попросил сотрудников музея осмотреть экспозицию и определить, что похищено.

«Всё на свете проспал» – подумал Роман и глянул на часы – четверть двенадцатого. Оказывается, сначала все думали, что здесь простая кража, но нигде не было сторожа. Подозрительно, Нефёдов был известен своей добросовестностью. Послали к нему домой, – пенсионер жил неподалёку, в посёлке речников. И тут! Дядя Ваня лежал в тёмной штольне с проломленным затылком. Кровь, натёкшая из раны, превратилась в студень. Позже выяснилось, что убили его не здесь. Сторож, вероятно, увидел при обходе, который полагалось делать каждый час, взломанный замок и приоткрытые ворота и зашёл внутрь, не подняв тревоги, никого не предупредив. В музее ведь не было никогда серьёзных происшествий, так – мальчишеские шалости, не более. Вот почему сторож и пошёл безо всякой опаски на доносящийся из глубины галереи шум. Тот бандит, что стоял «на стрёме», видимо, прозевал сторожа. А когда увидел, ударил сзади кайлом, которое взял тут же, из экспозиции по истории каменоломни. Ведь староверческие кельи и пещеры сначала были выработками, оставшимися после добычи местными жителями известняка на строительство. Позже, когда ракушечник стали добывать на верху, в открытых карьерах, каменоломни сначала превратились в тайный скит староверов, а уже много позже – в музей.

Кому как не Роману было знать всё это. Ведь двадцать лет назад Зимняк, он и ещё дюжина энтузиастов стояли, как говорится, у истоков движения по приданию этому лабиринту статуса «памятника истории и культуры». Дослушав сбивчивый рассказ, он, было, направился во внутрь подземелья, но Инга вцепилась в его рукав.
– Не ходи! Пойдём лучше наверх.

– В Каземат?
– Нет, вообще отсюда. Тело уже увезли…
Инга замолчала, на мгновение опять прижалась к Роману, а потом не сказала даже, а выдохнула почти без звука:
– Представляешь, мне ведь писать об этом надо…

– Да-а. Жуткая у тебя работёнка…
– Работа, как работа, – бесцветно произнесла Инга. Потом встрепенулась, услышав голоса, – Подождёшь меня? Я быстро, только кое-что уточню. – И пошла на встречу выходящей из ворот «Скита» группе.

Среди милиционеров и оперативников в штатском Роман увидел Зимняка. Боже! И в былые годы худощавый и загорелый до черноты даже зимой директор музейного комплекса, казалось, ещё больше почернел и похудел. Глаза ввалились, черты лица заострились. Взгляд затравленный, исподлобья. Что с людьми время делает…

Роман отошёл в сторону и закурил, ожидая, пока Инга закончит свою работу. Общаться с Зимняком или с кем-то из музейных желания не было. По крайней мере, не сейчас…

* * *

– Роман, зайди ко мне, – сказал Зимняк и пошёл, не оборачиваясь по ступеням, вырубленным в склоне холма, легко взбежал на первую площадку, а там свернул на пологую засыпанную щебнем дорогу, ведущую к Каземату.

«Как в старые добрые времена, – мысленно усмехнулся Роман, – Пан Директор приказал… Кажется, он даже не поздоровался со мной. Да какая разница: поздоровался, не поздоровался…»

– Пойдём. – Инга взяла Романа под руку. – У ментов я уже всё выяснила, а теперь хотелось бы Николаю Трифоновичу сказать пару ласковых… А потом ты меня подбросишь в редакцию.

– Что-то все здесь сегодня мною командуют, – невесело пошутил Роман. Инга сверкнула на него своими серыми глазищами.

– Если тебе это в тягость, пойду на остановку…
– Ладно, остынь.

В кабинете у Зимняка было тепло от электрического масляного радиатора. Инга и Роман уселись напротив директора на деревянном диванчике ручной работы. Такие делали умельцы в первые послевоенные годы. Зимняк пристально посмотрел на Ингу, помолчал, а потом махнул рукой:
– Ладно, сиди, слушай. Всё равно от тебя не отвяжешься…

– Трифоныч, не тяни кота за хвост, – сказал Роман, – мне давно в Южный пора. Говори, что хотел.

– Что, говоришь, хотел? – Зимняк разжал тонкие губы в подобии улыбки. – На тебя поближе посмотреть – семь лет ведь не виделись. И дело у меня к тебе есть. Но это не для прессы…

– Николай Трифонович, – Инга встала. – Я думаю, вы понимаете, что ставить сторожа на Скит в такой ситуации нельзя. Нужно разобрать экспозицию и перенести в хранилище…

– Не имею права оставлять музейный объект без охраны. И что такое: разобрать экспозицию? У нас же план, экскурсии, посетители… Инга, не городи чушь!

– Хорошо. Замкните на ночь, но сторожа не ставьте. Его же опять убьют! – Голос женщины предательски задрожал.

Роман смотрел на них обоих, совершенно не понимая, о чём спор.

– Рома, – Инга повернулась к нему, – ты что-нибудь слышал о «Персидском кладе»? Так вот, в Скит лезли не за иконами. А… дядя Ваня… – голос у неё окончательно сорвался.

– Да. Это правда, – жёстко подтвердил Зимняк.

– Но кто и откуда знает, где копать?! – удивился Роман. И вдруг в его памяти всплыли обрывки ночного разговора Степы и Михайленко. «Да нет, чушь!».

– Откуда, – это я могу сказать, – Зимняк закурил и пододвинул пачку Роману. – А вот кто – это милиции предстоит выяснять. Ты, может, слышал, о кладе была статья? Вот, её, между прочим, статья, – кивнул директор на Ингу, – а потом и телесюжет в «Новостях». Так вот, телевизионщики узнали, что есть карта клада и буквально выдрали её у меня из рук. А потом её показали крупным планом, представляешь, на всю страну. Теперь вот и гадай: кто?

– Дурдом! – взорвался Роман. – У тебя что, крыша съехала? И вообще, если есть клад, как вы говорите, и есть карта, ты бы вместо того, чтобы телезвезду из себя корчить, занялся бы раскопками!

– Погоди, Рома, успокойся. – Сам директор был абсолютно спокоен. – Я не так прост, как вы все думаете. Почему преступники с таким усердием крушили стену в экспозиционном зале? Карту я телевизионщикам подсунул бутафорскую, – последнее слово Зимняк произнёс по слогам. При этом на тёмном лице его вспыхнули три точки: в сумасшедших ввалившихся глазах и на золотой фиксе, обнажившейся при попытке изобразить победную улыбку.

– Зимняк! Что ты мерзавец, для которого все окружающие – пыль истории, я знала давно. Но, что ты до такой степени охренел!.. Бутафория! – Инга как будто выплюнула это слово в лицо директору и тот только, что не утёрся. Однако руку поднял.

– Да погоди ты! Не мог же я им настоящую карту дать! И вообще, что за тон, что за выражения! Следи за собой. Ты – молодая красивая интеллигентная женщина…

– Да пошёл ты… – Инга не дала Зимняку закончить фразу, вскочила, бросив на ходу, – Рома, я в машине жду. Только, пожалуйста, недолго, а то уйду пешком. – И хлопнула дверью.

– Вот она, молодежь современная…

– Я тоже, пожалуй, пойду. – Роман встал и уже от двери тихо спросил: – Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты разбудил монстров! Нынешней ночью к вашему Скиту, может, шагающий экскаватор подгонят. Мафия ни перед чем не остановится.

– Причём тут мафия! Не утрируй. Рома, я хотел с тобой поговорить о Германе…

– Слушай, Трифоныч, давай в другой раз. Ты лучше ищи свой «персидский клад». Причём, днём и ночью ищи! Найдёшь – твоё спасение… Тем более, говоришь, карта подлинная у тебя есть.

– Роман, всё-таки сядь.

– Говори, я постою.

– Разговор долгий.

– А ты – самую суть. Мне, правда, некогда.

– Карта есть. И в подлинности её я не сомневаюсь, но… Рома, там уже кто-то до меня побывал. Хочешь, пойдём прямо сейчас. Ты сам всё поймёшь.

– Нет. Зачем идти? Я тебе верю, только вот чем я могу тебе помочь? Ну, Трифоныч, заварил ты кашу!

– Рома, я думаю, там побывал Герман. Ты понимаешь?

– Но Германа уже почти пять лет, как нет в живых…

– Роман, вы же с Германом были друзьями. Напряги свою память, может, вспомнишь какую зацепку. Вы так часто с ним говорили. Он ни с кем не был так откровенен, как с тобой, – Зимняк с мольбой посмотрел на стоящего у двери Степанова, – Рома, у меня последняя надежда на тебя…

– Значит, хреновые наши дела. Трифоныч, у тебя сегодня был очень трудный день. Хочешь совет? Пойди к Стёпе, у него за божницей бутыль самогона – выпей стакан и выспись. А о Германе поговорим как-нибудь потом.

* * *
В машине Инга долго молчала, Роман тоже не приставал с разговорами, привычно следя за дорогой. Впрочем, с дорогой было всё в порядке – снегоуборочная техника уже покинула улицы Беловодска. Только на тротуарах ещё суетились тётки в оранжевых жилетах поверх разномастных поддёвок. Когда с улицы Командарма надо было поворачивать либо на площадь Вождя – к зданию администрации, либо к выезду на объездную и – далее в город Южный, Роман вопросительно посмотрел на Ингу.

– Никуда я не поеду, – сказала она, – ни в редакцию, ни к папе крёстному. Отвези меня, пожалуйста, домой. Или, нет, только до остановки. – Женщина неожиданно улыбнулась, да так светло и тепло, как будто и не было всех событий этого дня, – а то скажешь ещё: таксиста себе нашла…

– Отвезу тебя домой. Только давай Егору откуда-нибудь позвоним – переживает же. – Романа в который раз поразили перепады её настроения. И это детское – «папе крёстному». – Обещаю не приставать.

– Ой, можно подумать, я тебя боюсь! – Инга рассмеялась и в подтверждение своих слов поцеловала Романа в щёку, потом сделала свирепое лицо и, выкрикнув – «Кья!», провела серию выпадов: ребром ладони, локтевым изгибом, опять ребром… – У меня чёрный пояс!

– Э! Осади! – Роман нажал на тормоза и съехал с дороги. – Ну, ты, каратистка, беги, звони своему папе крёстному, а то он у меня доверенность отберёт, придётся пешком ходить.

Вчера ночью Роман особо не приглядывался к дому, в который их привезла Инга. Раньше, до его отъезда в Канаду, в Беловодске ничего подобного и не строили. По возвращении Роман видел уже с десяток таких домов, но они его особо не интересовали. Сейчас здание поразило его не только размерами, но и непривычными для здешних мест архитектурными решениями. Застеклённые эркеры по углам фасада второго этажа, каменная вязь орнамента открытой террасы была искусно выполнена в восточном стиле. И всюду колонны, пилястры, фестоны (или как их там ещё называют?), в окнах – цветные витражи, полы – мрамор или дубовый паркет…

– Что, любуешься? – насмешливо поинтересовалась Инга, – ну, пройдись, осмотрись, а я хоть яичницу нам поджарю, а то – даже меня уже мутит от голода. А ты – так, наверное, готов с голодухи уже и хозяйкой подзакусить?!

– Была мысль, да вот от такой красоты и роскоши заробел что-то, – засмеялся Роман. – Просто дворец! Даже слов не подобрать. Да и как теперь к хозяйке обращаться? На «ты» – робею, на «вы» – обидеть боюсь.

Инга не сочла нужным отвечать, ушла «на кухню», а гость поднялся на второй этаж, осмотрел картины и гобелены, полюбовался бронзовой каминной полкой. Особенно, каминным инструментом – явно старинной работы. Впрочем, антиквариатом дом был напичкан под завязку.

«Странно всё же, – подумал Роман. – Откуда такая роскошь в доме журналистки из провинциальной газеты? Но есть же кто-то ещё в этой семье…»

Оба ели молча и сосредоточенно. Инга первая переключилась на кофе и тут же закурила тонкую ароматную сигарету. Но тоже молча, лишь изредка поглядывая на своего гостя с полуулыбкой и каким-то хитроватым прищуром. То ли оценивающе, а может, просто дым попал в глаза.

– Не пойму, – нарушил молчание Роман.

Инга тут же подобралась и встревожено спросила: – Не вкусно?

– Ну что ты! Даже очень, спасибо! Я о тебе. Не пойму – кто ты?

– Ну! Так это же здорово! Значит, у меня есть шанс ещё какое-то время побыть в твоём обществе. – Расхохоталась хозяйка. – Обычно мужик задерживается возле очередной юбки ровно до того момента, пока она ему не наскучит. Что-то не так? – Инга уже без улыбки и очень внимательно посмотрела на Романа.

– Знаешь, – негромко произнёс мужчина, коснувшись узкого запястья хозяйки, – не люблю я этого: «весь мир – бардак, все бабы…». Ну, ты понимаешь, да?

– А я не люблю недосказанности и всякие сказки о долге и обязательствах. Если мне с человеком неинтересно – меня ничто не удержит с ним рядом. Больше всего ненавижу фальшь и скуку.

– Значит, ты всегда говоришь правду?

– Э, нет! Тут ты меня не поймаешь. Ложь, притворство, лесть – этого не приемлю. Но, к сожалению, – тут она посмотрела на собеседника и сделала паузу, – как в народе принято говорить, правда – не всегда умна. Или ты не согласен? Ладно, не отвечай, – Инга усмехнулась. – Знаю я, чем у мужиков в такие минуты голова забита. Ничего не поделаешь, гормоны! Против природы не попрёшь, – она снова расхохоталась.

– Опять – шаблон. «Все мужики – козлы», да?

– Нет. Но, увы, предостаточно… – Ингу явно забавляла горячность собеседника.

– Пойми, Инга…

– О! Телефон чёртов! Надо было отключить. – Инга подхватилась на звонок с такой готовностью, что Роману на какое-то время показалось – а не сама ли она его, звонок то есть, и организовала. Но через пару фраз женщина громко позвала: – Ром, тебя!

Звонил Егор, ему нужна была машина. А Инге он сообщил, что её «Бэха» в полном порядке, можно забирать. Молча собрались, да и в дороге разговор не клеился. На автостоянке Инга повисла на шее у крёстного, потом запорхала вокруг своей машины. Уже сидя в кабине через опущенное стекло спросила: – Ром, тебя куда-нибудь подбросить?

– Спасибо, у меня тут дела кое-какие, – зачем-то соврал Роман. Ну, какие могут быть дела неотложные, когда можно ещё немного побыть с такой женщиной?! Он попросту сдрейфил. Устал быть в постоянной готовности. Это бывает…

– Ну, пока, спасибо за компанию. – Инга, не поднимая стекла, лихо рванула с места.

– Чёрт в юбке! – добродушно пробурчал Егор. – Как она тебе?

– Да. – Невпопад ответил Роман, молча пожал другу руку и пошёл на остановку автобуса, чтобы ехать в ту же сторону, в какую минуту назад умчалась чёрная иномарка.

– Да, дела…– пробормотал Егор, но Роман этого уже не слышал.

* * *.
Прошла неделя с того злополучного дня, а точнее, ночи, когда в музее был убит сторож дядя Ваня. Сразу – по горячим следам, как принято говорить на языке криминальной хроники, преступников не нашли. Хотя некоторые факты, каким-то образом завязанные на преступлении, периодически всплывали в милицейских отчётах. Так спустя всего лишь три дня на российско-украинской границе при таможенном досмотре багажа гражданина Украины Б. были конфискованы предметы, запрещённые к вывозу из России. В их числе оказались три иконы, числящиеся среди пропавших из «Старообрядческого скита» Беловодского музейного комплекса. Там же был и серебряный крест, как потом выяснилось, тоже имеющий отношение к Беловодскому делу, но косвенно. Крест был украден года два назад, вскорости всплыл при задержании одного барыги в Южном. По окончании следствия возвращён в «Скит», но определён в обменный фонд и уже на законных основаниях покинул Беловодск вместе с другими экспонатами, переданными во вновь открывшийся музей истории казачества при Атаманской резиденции в Южном. Самое интересное, что о повторной краже своего экспоната музейщики резиденции узнали только от таможенников. Он у них числился переданным на реставрацию.

Следствие по иконам, да и по всему списку конфиската, никаких результатов не дало. Адвокаты «гражданина Б.» твёрдо отстаивали право своего клиента-коллекционера приобретать понравившиеся вещи у его российских коллег. Происхождением, мол, не обязан интересоваться. Задержанный был отпущен под подписку, потом и вовсе исчез. Скорее всего, уехал в суверенную Украину. Посылать запросы – себе дороже. Захочет – приедет, а нет – ничего не поделаешь. Такие игры шли по обе стороны границы: подследственные из России скрывались в Украине, и наоборот. Весь конфискат застрял на неопределённое время в местном УВД. Впрочем, и эти вещдоки прямого отношения к убийству не имели. Они были из запасника, и никто не мог с уверенностью утверждать, когда именно они пропали.

Поминки дяди Вани на девятый день прошли тихо и чинно. Из властей появился только участковый Семён Каталкин по прозвищу «капитан Катанья». Окрестили его так не из-за особых заслуг в деле борьбы с преступностью, а с лёгкой руки поселковых бабушек, в честь героя итальянского сериала «Спрут». Да и как ему было не явиться, когда дядя Ваня был ему двоюродным дядькой. Сказать Семёну людям было нечего – поиски преступников зашли в тупик.

В музее тоже помянули без громких слов. Все сотрудники до сих пор ещё не пришли в себя. Зимняк зашёл в обед в комнату отдыха с литровой бутылкой 96-градусного спирта «Ройял», голландского производства. Женщины повозмущались, но тоже выпили по глотку сильно разбавленного холодным чаем напитка. Николай Трифонович сказал подобающие случаю слова, осушил свой стакан, тут же налил ещё грамм пятьдесят и долго смотрел в стакан. То ли он ждал, пока остальные закусят разложенной на составленных столах снедью, то ли задумался о чём…

– Трифоныч, – окликнул Россомаха, но директор даже глазом не повёл. На Степу зашикали. Вокруг сгустилась гнетущая тишина.

– Я эту мразь собственными руками порву, – тихо произнёс Николай Трифонович, влил неразбавленный спирт в себя и, зажёвывая на ходу чем-то подвернувшимся под руку, вышел.

Когда он ушёл, напряжение спало. Все вдруг разом заговорили. Не о дяде Ване даже, а о делах сегодняшних и завтрашних. Романа дёрнул за рукав Стёпа. Они выбрались из комнаты под гулкий свод экспозиционного зала. Роман чуть было не закурил, но вовремя вспомнил – здесь запрещено.

– Ром, ты бы пошёл за ним, – попросил Россомаха. – Нельзя его одного оставлять. Во-первых, он уже выпил чёртову прорву, а ничего не закусывал. А во-вторых, ни с кем из нас говорить не хочет. То ли себя виноватит, то ли наоборот – нас всех. Ты – как раз подходишь. И свой вроде, но наорать на тебя он не наорёт…

– Пусть бы наорал, может, ему бы легче стало, – буркнул Роман и скрылся в ранних сумерках по направлению к «Скиту». Под его ногами блестела мокрая щебёнка, с деревьев капало. Южная зима – во всей своей неприглядности. Плюс, продирающие до самого нутра порывы стылого ветра.
В «Скиту» горело дежурное освещение. Куда именно направился директор, определить было не трудно: крыло экспозиции времен фашистской оккупации Беловодска чернело мрачными провалами.

Только когда Роман углубился в лабиринт узких проходов между кельями отшельников, до него дошло, что надо было взять со стойки на входе коногонку. Их выдавали обычно всем экскурсантам. Ему бы не пришлось за каждым поворотом искать в темноте выключатель.

«А Трифоныч взял лампу, – с удовлетворением отметил Роман, когда за очередным поворотом увидел свет, – он хоть и не в себе, но не такой олух, как я».

Зимняк оказался в Кладбищенской пещере. Это было природное образование – действительно, не выработка, а пещера, которую староверы-отшельники в годы гонений использовали в качестве потаённого кладбища. Место жутковатое: потолка редко какой фонарь достигает. И дело не в высоте, а в каких-то, на подобии мха, наслоениях, поглощающих световой пучок. Могил было всего семь. Шесть – в ряд, Ещё одна – поодаль, у самого выхода, выделялась размерами. Её-то и облюбовал Зимняк. Он сидел на полуметровой высоты надгробье из цельной плиты известняка. В верхней части плиты был выбит рельефный восьмиконечный православный крест не более полуметра в длину – вот и весь декор этой глыбы величиной с обширный канцелярский стол.

Зимняк протянул Роману плоскую стеклянную фляжку с коричневой жидкостью. В ней было ещё грамм триста. «Развезёт шефа, как я его потом тащить по лабиринту буду?». – Прикидывал Роман, опорожняя посуду. А вслух сказал:

– Я думал, ты на другом конце будешь. Там, где дядю Ваню убили…

– Вот, Рома, – продолжил какую-то свою мысль Зимняк. – Вот под этой плитой был «Персидский клад». А твой друг, вернее, наш общий товарищ – от таких людей грех отрекаться. Так вот, Герман забрал сундук, или что там было, из под этой глыбы… – Зимняк вдруг расхохотался. Эхо заухало, как стая филинов, под сводами подземелья.

Романа пробрала отвратительная дрожь. Ему стало жутко: «Не доставало ещё приступов белой горячки. Говорят, шеф в последние дни постоянно был под мухой». Цепкий взгляд Романа сразу выхватил в свете лампы отполированные руками черенки двух лопат, в полумраке поблескивало цинком ведро. Роман пригляделся внимательней. Пространство вокруг плиты было расчищено от жёлтой пачкающейся тырсы на штык в глубину.

– Не уж-то, слабо сообразить, как Герман сумел в одиночку одолеть глыбу под тонну весом? Эх, ты, Рома…

Зимняк встал, втоптал в тырсу недокуренную сигарету и … резко толкнул плиту у вершины креста. Глыба плавно подалась. Вернее, её верхняя часть толщиной сантиметров сорок. Теперь верхняя плита составила косой крест со своим основанием. Зимняк смотрел на ошарашенного Степанова с такой ослепительной улыбкой, будто он был не в подземелье, а на арене цирка, в ожидании шквала оваций за безупречно выполненный трюк.

Вместо оваций прозвучал заглушаемый изгибами лабиринта голос Стёпки Россомахи. Он звал то директора, то Романа. Зимняк вдруг засуетился и закрыл тайник. Подхватил лампу и быстро пошёл на встречу Стёпке. Роман старался не отстать. Проклятый лабиринт давил ему на психику. Может, и выпитое сказывалось.

«Нет, но Герман-то, каков!?» – думал Роман, испытывая чувство не то восхищения, не то суеверного страха.

– Приветик с того света! – хихикнул Роман, наткнувшись на Зимняка.

– Тихо, ты, – зашипел директор. – Пока об этом молчок. Да ты окосел никак?!

Романа и впрямь повело. Сначала ему показалась очень забавной шутка Германа. А потом ему стало обидно за друга: – «Почему это директор так о Герке плохо думает? На фиг ему вообще этот грёбаный клад! А если даже он его нашёл – чего ради, перепрятывать?».

– Ну, где вы там? Подайте голос, – свет Стёпкиного фонаря вынырнул из-за поворота…

– Трифоныч, ты не смей Герку в этом дерьме пачкать! – зло сказал Роман.

– Тихо-тихо, Рома. Эк, тебя развезло!

– Идём скорее, Трифоныч, – запыхавшись, еле выговаривал Росомаха. – Там менты наши иконы нашли! – Степан прислонился к холодной шершавой стене, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил, – И убийцу, кажется, тоже. В «Каземате» ждёт Гончаров из уголовки, с ним Катанья и ещё куча всяких. Надо идти на опознание икон…

Зимняк рванул с места, как и не пил ничего, куда и годы подевались! Только успел крикнуть: – Роман, ты тоже пойдешь с нами. И ни слова, понял!

– О чём это он? – Стёпа любил всякие секреты.

– П-понятия н-не им-мею, – язык у Романа заплетался. Но в данном случае у него были все основания не пытаться выглядеть трезвее, чем был на самом деле.

– О! Да ты, Ромчик, нализался, – засмеялся Стёпа. – Шефа выручал, да?

* * *

– Ну, это же очень просто, – Герман смотрел на Романа сверху вниз. Но не потому, что был выше, просто привычка у него такая была – выбирать место повыше. – Как бы тебе это объяснить. А, вот! Назови фамилию художника – автора «Джоконды». Ну, ну…

Герман явно был доволен развлечением. Сидя на коньке крыши гостиницы, он болтал ногами, жестикулировал, подзадоривая стоящего на лесах напарника. Роман силился произнести такое известное ему имя, но не мог. Герман встал на конёк в полный рост. В другое время Роман прикрикнул бы на него – не любил он такого выпендрёжа, высота шуток не прощает, но сейчас – не до этого. Скорей бы прекратилась эта мучительная беспомощность – имя художника – такое знакомое, вертелось в сознании, а вслух сказать он его не мог. Да хоть вслух, хоть мысленно. Никак!

– «Мона Литта», «Тайная вечеря», «Мадонна с горностаем»… итальянец, эпоха Возрождения… – измывался Герман. Потом вдруг посерьёзнел, легко спрыгнул на леса и сказал, закуривая, – Всё. Блок снят, говори.

– Леонардо да Винчи, – пролепетал Роман. Он сидел обессиленный и опустошённый. Но чем? Борьбой своего сознания с посторонней волей?

– Да успокойся ты. Не собираюсь я тобой манипулировать. Лучше на, покури, а я черепицу внизу приготовлю.

Это было почти перед самым отъездом в Канаду. Они с Германом подрядились за хорошие бабки перекрыть черепицу на кооперативной гостинице. Собственно подрядился Герман, а Романа взял в напарники, хотя тот и предупредил, что высоты боится.

– Ерунда, – сказал Герман. – Тебе деньги нужны – это главное. А высота – кто ж её не боится? Только идиоты.

Это была уже четвёртая их совместная шабашка кряду. Чем они вдвоём только не занимались – клали стены, штукатурили, даже срубили баню в одном ведомственном санатории на берегу Старого Озера. А теперь вот – крыша. Наверное, во всём Беловодске не было ни одного спеца по черепице. Ведь ею не крыли крыши с первой мировой. А Герман взялся. А была ли работа, которую он не знал? Это был необыкновенный человек! Был…

Только через годы до Романа начало доходить, что ведь все эти ряды-шабашки Герман выискивал только из-за него. Ведь абсолютно прав Серёга Михайленко, что Герман был безразличен к деньгам. Почему же тогда, когда они как проклятые проводили на подработках все вечера и выходные, Роман даже не задумался: А Герману это зачем? Может, потому, что было не до этого – считал деньги, считал дни. Математик! А друга – единственного настоящего за всю жизнь друга, – использовал, как средство для осуществления втемяшившейся в башку мечты. Да какой – мечты? Блажи!

Разве можно назвать мечтой – смутное желание бросить всё, и бежать на край света. Почему – Канада? А потому, что именно туда уезжала группа духоборов и молокан, среди которых были и Романовы родичи.

А история с Оной? Ведь только Герману Роман решился, в конце концов, открыться – будь что будет! Ну, обсмеёт, но хоть не растреплет…

– Чудак-человек, – мягко улыбнулся Герман, – повидал НЛО и уже маешься, а не тронулся ли я?

– Кабы просто повидал – делов-то! Эту «тарелочку» в те дни полгорода видело. Я ж тебе, о чём толкую? Внутри был, разговаривал, общался… даже влюбился. Или – меня влюбили? Так и не понял. Это же совсем другое дело, а видели многие.

– Ну, во-первых, и перебывали в этих, как ты говоришь, тарелочках, тоже очень многие. Не хочу сказать – все, кто видел, бывает и наоборот. Это уже зависит от того, кому какую блокировку потом поставят. Знал людей, которые над НЛО смеются, вообще не верят в их существование, а по всем признакам – они там были. Может даже, не единожды. А у тебя действительно интересный случай…

То, что поведал Роману тогда Герман, тоже не укладывалось ни в какие рамки. Да и многого Роман не понял. Но успокоился в главном: он не сумасшедший. Да – странно, да – необъяснимо с точки зрения известных законов физики. Но, как, например, можно было бы объяснить лет сто назад простому человеку принцип работы телевизора, который есть сейчас в любом доме…

Что Герману можно верить в этих вопросах, Роман не сомневался. Все знали о его поездках в Пермский треугольник, на семинары уфологов в Москву. И не только это. Герман порой говорил такие вещи, что другого засмеяли бы. А его слушали, и лишь пытались выяснить детали.

– А этого, братцы, я и сам не знаю, – не стыдился признаться Герман, и этим заслуживал ещё большее доверие.

Роман, помнится, тогда попросил друга прозондировать его подсознание с помощью гипноза. Германа рассердила такая доверчивость.

– Ты понимаешь, что говоришь? Готов предоставить свой мозг для экспериментов первому встречному недоучке?!

– Это ты – первый встречный! – возмутился Роман. Но Герман сказал:

– Пойми, Рома, я – не Господь Бог. Ценю твоё доверие, но давай не будем рисковать. Тем более что теперь тебя это не пугает. Ведь так? Ну, вот и хорошо. Может, когда-нибудь потом, когда мне самому откроется больше…

Тогда Роман не придал значения этой фразе – «откроется больше». Не «узнаю», а «ОТКРОЕТСЯ»!

Сейчас многие слова Германа воспринимаются по-иному. Например, он сказал однажды: «Христос, конечно, понимал, что он не сын плотника, но кто он на самом деле, до поры до времени знать не мог…». А кто же был Герман на самом деле? Роман знал, что уже никогда не получит ответа на этот вопрос. И всё-таки продолжал об этом думать.

* * *

Откуда же пришёл Герман, и как он появился в музее? Поначалу Роман только слышал о нём от музейных. Причём, всё больше – забавные случаи. Типа, как в походе на Реке, в районе Монастырского острова, наткнулись на берегу на серебряную монетку-чешуйку времён царя Иоанна IY. За целый день каторжного труда – намыли в береговом песке чуть больше десятка, уснули измученные, но довольные, а на рассвете…

А на рассвете первым проснулся Герман, взбрело ему рыбки половить. Понадобилась банка – червей накопать. Видит – стоит подходящая. Зашёл в воду, сполоснул банку от всякого мусора, который там был…

Весь следующий день ребята снова мыли песок (и Герман, естественно!) по всему берегу – ни единой монетки не нашли. Как его тогда не прибили?! Тем более, он относился к этому, как к смешному недоразумению. Зато очень злился Зимняк:
– Ты хоть понимаешь, что угробил по своей глупости ценнейшие артефакты, подтверждающие существование казачьего городка на месте Беловодска во времена царя Ивана Грозного! Уйди с глаз моих!

– Трифоныч, ну, ты даёшь! – смеялся Герман. – А греческие амфоры и скифские амулеты, значит, не в счёт? И сарматский некрополь на Ханском городище, которое сейчас чуть не в центре Беловодска – по боку? Историки, блин! Да здесь был город, когда ещё и египетских пирамид в помине не было! А ты – казачий городок…

Перед отъездом Романа в Москву, откуда он должен был отбыть уже к постоянному месту жительства – в канадскую провинцию Саскачеван, в духоборское село в «окрестностях Эдмонтона» (150 миль – ничего себе окрестности!), Герман сказал с грустью:
– Трудно тебе будет в жизни, Ромка! Дело в том, что ты не настолько глуп и самонадеян, чтобы считать, что жизнь вообще доступна пониманию. Нашему, – он выделил это слово интонацией, – человеческому пониманию…А это значит, что не сможешь сочинить для себя успокоительную сказочку на все случаи жизни.

Герман умолк и смотрел не на друга, а куда-то (может быть, в себя?). Роман тоже молчал. Может, по привычке, ждал от Германа какого-то совета.
– И посоветовать, как жить иначе, я тебе не могу. Никто, Ром, не может. Ищи совета в себе. Одно я знаю – подлецом ты никогда не был и не будешь. В это – верю!

– Хотя… – Герман печально посмотрел Роману в глаза, – боюсь, если попадёшь на зону, – можешь сломаться. Слишком доверчив и наивен. А там есть такие спецы душу наизнанку выворачивать и стержень об колено ломать… Ладно, ладно, – видя удивление Романа, улыбнулся Герман. – Это я к тому, что от тюрьмы, да от сумы… Помнишь российскую присказку?

– Да я ведь, кажись, в Канаду еду… – начал, было, Роман.

– Это сейчас, – не дал ему договорить Герман, – А жизнь – штука долгая…

У Германа к истории был свой подход. Человеку со стороны, неподготовленному, такой подход мог показаться бредом. А музейные – те вообще отмахивались от этого, как правоверные от ереси. Конечно, ведь Геркина теория никак не укладывалась в привычные каноны, задаваемые нам всем со школьной скамьи. Но, самое главное препятствие, считал Роман, было в том, что никто не пытался в неё, в эту теорию, не то чтобы вникнуть, а даже просто дослушать до конца. Потому и получалась каша из гипербореев, скифов – потомков Геракла и Ехидны, которые были не то предшественниками, не то одним из колен праславян. Но, в то же время, основали Трою и покорили Древний Египет…

Дальше уже обычно никто не слушал. А Роману, особенно на шабашках, спешить было некуда. Он со временем проникся интересом, и уже сам допытывался:
-- Хорошо, троянцы – это скифы, то есть руссы. Как ты говоришь, это почти одно и тоже. И Ахилл – скиф. Но, почему же он тогда был в стане осаждавших Трою данайцев?

Герман терпеливо объяснял, что никакого противоречия в этом нет; что ведь и в более поздние времена Москва, например, воевала Новгород. Это ведь никого не удивляет…

По поводу религии у Германа тоже были своеобразные суждения. А если точнее, по поводу религий. Именно разнобожие Герман считал самым пагубным заблуждением Человечества. Роман был не силён в этом вопросе – ему в университете довелось ещё сдавать зачёты по научному атеизму, но всё равно каким-то шестым чувством он понимал правоту друга.

– Да как же может быть иначе? – соглашался Роман. – Ведь, если есть какой-то Мировой Разум, Абсолют, Бог – называй это, как хочешь, то он должен быть только один. Просто люди, по своему несовершенству, толкуют одно и то же по-разному. Только, как же ОН – этот Высший Судия, допустил пролитые из-за этого вопроса моря крови?

– Видимо, Человечество должно само придти к Единению Веры, – не очень уверенно предполагал Герман. Но чувствовалось, что он и сам в недоумении: кого-то карают за грехи, но – миллионы ещё не успевших не то, что согрешить, но и сделать первый шаг по земле... – Знаешь, Ром, нам, людям, недостаёт понимания какой-то ключевой доминанты Мироздания, которая и составляет Высшую Истину…

«Господи, что я знал о нём? – запоздало сокрушался Роман. – Что мы вообще знаем о других, даже о самых близких и дорогих нам людях?! Неужели, удел рода людского – вечное железобетонное непонимание! Нет, Герка понимал. По крайней мере, хотел понять. Он говорил как-то: – Рома, люди очень часто многословны оттого, что стремятся заглушить крик, рвущийся из глубины их души. А порою, наоборот, молчаливы, потому что уже оглушены своим внутренним криком, и потеряли всякую надежду быть услышанными».

* * *

«Музейные – это особая порода людей, выведенная путём селекции директором Зимняком. Это каста, хотя в неё можно попасть со стороны. Но только, если у тебя есть определённые предпосылки, качества характера, о которых, может, ты и сам не подозреваешь, пока Зимняк в тебе этого не откроет. Впрочем, Трифоныч и сам действует методом «научного тыка», потому и отсев такой большой. Но, заметь, Ром, он ведь почти ни для кого не закрывает двери музея наглухо. Каждый, в ком возникнет такое внутреннее желание, может сделать новую попытку стать настоящим музейным. Причём, не одну».

Роману вспомнилась одна из Геркиных теорий, пока он наблюдал за процедурой опознания похищенных ценностей. Для самого Романа иконы были просто экспонатами, красивыми «досками», имеющими ту, или иную, историческую и художественную ценность. Впрочем, художественную – вряд ли. По большей части здесь был рядовой ширпотреб, произведенный кустарями в XIX, реже – в XYIII веке. Что-то, может, и задевало какой-то особинкой в манере письма, но, в массе, это были более или менее удачные копии с ранних оригиналов. Так называемые, «списки». Но для той же Оли, которая в истерике назвала всё это в день убийства дяди Вани «крашеными досками», иконы были чем-то большим. Роман видел это по свету, озарившему её лицо, по выражению её глаз. Оля – очередное попадание в точку, если говорить о директорской селекции, она – стопроцентная музейная – вне сомнений.

«А вот я, увы, нет» – вздохнул про себя Роман. Они с Германом ещё тогда сделали для себя такие неутешительные выводы. Герка-то и не расстраивался ничуть, а вот Роман – расстроился. Он вспомнил слова Лены-Яблочко (Прекрасная Елена, Яблочко Раздора – ещё и так за глаза, а то и в слух, при ней, называли Лену Паладину музейные. И было за что): «Откуда я знаю, может, ты, Рома, тоже в музее человек случайный…». Лена и сейчас работает в музее – заведует отделом, замужем, пополнела, но, по-прежнему, красива. Только уже другой, более зрелой, что ли, красотой. И Романа она давно уже не считает «случайным», хотя, задержался он тогда в музее всего-то на пару лет. Правда, все последующие годы, где бы ни был, поддерживал связь. Даже из Канады, Франции и Словении присылал открытки…

Пока сотрудники музея с Зимняком и милицейскими, обследовали иконы и занимались сверкой, чего ещё не достаёт, Роман маялся без дела. Формально он вообще здесь посторонний, но Зимняк попросил присутствовать. Что у директора на уме, Роман догадывался. Зимняк надеялся втянуть его в музейную лямку, как раньше. Давал, так сказать, повторный шанс стать «настоящим музейным». Но Степанова это уже давно «не грело». И даже не в копеечной зарплате дело, вовсе нет. Просто за прошедшие годы Роман понял, что лично для него, в отличие от Зимняка, Росомахи, той же Оли-экскурсовода, Лены Паладиной, события, происходящие сегодня, всё-таки важнее этой, пускай, и загадочной, и притягательной, но давным-давно прожитой другими людьми, жизни.

«Тут бы не до хорошего, хоть в дне сегодняшнем разобраться. А конкретнее – в себе самом», – думал Роман, выкуривая на улице уже которую сигарету. Он зашёл в Каземат, с твёрдым намерением сказать Зимняку, что дольше ждать не может. В коридоре услышал голос Михайленко. Из любопытства – с кем это он? – открыл дверь. За столом с карточками учёта экспонатов сидели Серафима Галкина, которую все недолюбливали за показную набожность, в сочетании с редкой стервозностью, и какая-то новенькая сотрудница. Новых в музее всегда хватало. Женщины с нетерпением поглядывали на часы и от нечего делать слушали излияния Серёги.

– Женщина, она тоже человек, – ёрничал Михайленко. – Казалось бы, так. Но! Симочка, ну посмотри на себя. Что в тебе на данный момент есть настоящего? А-а, вот, видишь. Рост – фальшивый, из-за каблуков. Ресницы-брови-губы-щёки – сплошная косметика, то есть – маска! Волосы – Сима, у тебя же чудесные волосы! Были. Но ты и их выкрасила. За-чем!? Тебе так нравится, понятно. А почему? В тебе же не осталось ни-че-го-шень-ки твоего, настоящего. Фамилия – от мужа, с которым уже сто лет не живёшь. А ходишь ты в штанах, как мужик! Ты сама себя-то, хоть помнишь, как ты в юбке выглядишь? А, что касается возраста, – ты же и на дыбе не признаешься, сколько тебе на самом деле лет. Напрашивается вывод – женщина, конечно, человек, Но! Человек – фальшивый, не настоящий…

– Слышь, вали отсюда! – Серафима с ненавистью посмотрела на Серёгу, – Денег тебе никто здесь не займёт, так что, уматывай!

– Ромыч, займи чирик до зарплаты, а?

Михайленко, зажав в кулаке бумажку, тут же испарился.

– Зря ты ему дал, не вернёт ведь, – сказала Галкина, и спросила у второй сотрудницы, – Валя, а что, этот хохол так и живёт в курене у Стёпы?

– Нет, уже с неделю, как принялся к поселковой вдовушке.

– У! Я б этих сук, что мужикам задаром дают, собственноручно бы из пулемёта расстреливала! Ну, в посёлке, ладно. Там, в частном секторе, от мужиков всё же какая-то польза есть: дров наколоть, воды принести, забор починить.. А в квартире – этим трутням – только и дел, что в телевизор на свой футбол дурацкий пялиться, да водку жрать.

Роману вспомнились слова Германа, в один из долгих вечеров у костра на озере.
– Чтобы уничтожить народ, Рома, атомная бомба не нужна. Достаточно молодых натравить на стариков, а мужчин и женщин увлечь в состязание – «кто в доме хозяин». Делать детей они ещё по инерции будут, а вот до воспитания, за выяснением отношений, руки не дойдут…

* * *
– Ром, тебя Михайленко хочет видеть, – сказал Росомаха.

– Я ему уже дал десятку, – недовольно пробурчал Роман. Но всё же пошёл за Степкой. Всё равно, Зимняк ещё не освободился.

На удивленье, Серёга был без бутылки, хотя и дожидался друзей в дровяном сарае. Прежде чем начать разговор, он сунул десятку Роману в нагрудный карман.

– Спасибо, но сейчас не до выпивки. Я просто ту стерву крашеную люблю подразнить. Ромыч, ты лучше расскажи, зачем тебя директор по штольням за собой таскал? Погоди, ты не кипятись. Спрашиваю – не ради любопытства, мы со Стёпкой решили самостоятельно заняться этим кладом. Ты же Зимняка знаешь, с ним говорить бесполезно. А ты, Ромыч, всегда понимал крестьянскую душу…

– Ты говори конкретней, нечего мне леща кидать.

– Люблю деловой разговор. Мне и Стёпке нужны бабки. Сколько мужику при музее ютиться? Да и мне не помешает собственным жильём обзавестись.

– Ещё конкретнеё, Серый.

– Где клад?

– Его нет. Всё?

– Нет, ты погоди. Что – нет, и так ясно. На морде у шефа всё написано. Но клад был?

Роман секунду раздумывал. Кого другого, давно бы послал, но с Михайленко начинали всю эту музейную песню 20 лет назад. Даже Стёпа и Герман, и многие другие, появились позже. Он, Зимняк, Михайленко… Нет, не так! В первую очередь – Зимняк.

– А ты у Зимняка спроси.

– Значит, сдашь нас?

– А что у вас есть? Кроме болтовни, которую я ещё в ночь перед убийством Ивана слышал, а?

Михайленко аж присвистнул, а Степка только молча потупил голову.

– А, вот вы где! – В дверях нарисовался Зимняк, – ну, и мне плесните. Или опоздал уже? Тогда – сбегать надо, а то с этими потрясениями недолго и нервный тик заработать.

– Не, Трифоныч, ребята в завязке. И не сбивай их с пути истинного. Они, вон, жилищной проблемой озабочены. Деньжат хотели у меня подзанять. Да ты же знаешь, мой счёт заблокирован. А может, и вовсе бабки сгорели с этим дефолтом. Вот прояснится, тогда и поговорим. Лады, Серёга? Ну, идите с Богом…

Михайленко молча смотрел на Романа. Так пристально смотрел, что, казалось бы, мог испепелить его взглядом. Потом разжал побелевшие губы и произнёс:
– Ну-ну, ты, Рома, видать свою игру затеял. Как бы не надорвался в одиночку! Пошли, Стёпа. Нас ведь очень вежливо попросили. Пока.

– Ч-чё это вы? – Зимняк недоумённо посмотрел на друга. – Ром, ты им ничего не трепанул?

– Да, ну вас…

– Ну, ладно-ладно. Слушай, а выпить всё же не помешало бы. Я столько дерьма за нынешний день наелся… Представляешь, Ром, что эта мразь, по кличке Бампер – местный, поселковый; да знаешь ты его, не его, так отца – Руслан Завгаров, магазин и закусочную на трассе держит. А подонка, значит, Тимуром Руслановичем величают… И ни-че-го серьёзного ему не грозит. От силы – условно. Малолетка, видите ли. Папочка наймёт шустрых адвокатов – денег хватит.

Зимняка корёжило, и Роман уже жалел, что прогнал мужиков. Водка по такому случаю была бы кстати. Когда узнал подробности убийства, то сам предложил Трифоновичу зайти по дороге в какой-нибудь кабак.

Детали этого преступления были настолько дики и нелепы, что даже опытные оперативники были в шоке.

– Этот придурковатый переросток убил дядю Ваню, потому что папа в воспитательных целях перестал давать ему деньги на карманные расходы, – рассказывал Зимняк, немного успокоенный хорошей порцией водки в «Пивном дворике», – а тут ещё Бампер в карты по-крупному по пьянке проиграл. Его «поставили на счётчик». Ну, дебил и засуетился. Кто-то из его компании – такой же недоумок, но – с фантазией, видел телесюжет про клад. Вот они и полезли, предварительно обкурившись для храбрости…

После убийства похватали иконы – что под руки попалось, и сбежали. Только к утру до них дошло, что наделали. Иконы в полынье на Протоке утопили, предварительно положив в мешок кирпичи. Корешам Бампер пригрозил, что удавит любого, кто хоть пикнет. Да они и сами не знали, кого больше бояться. Считали, что кровью теперь повязаны. Тимур заставил их сторожа в глухую штольню перетаскивать. Может, и не скоро подробности этого убийства всплыли, а может, и вообще никогда никто не узнал бы…

Но тут вот какое дело вышло. Не то мешок оказался прелый, не то завязали его впопыхах плохо, только… всплыла в буквальном смысле икона Божьей Матери Тихвинской. Аккурат, на девятый день после убийства. Вот и думай, что хочешь. Но, мало того – всплыла, да когда б её зимой на Протоке увидели бы? Только вот, оказывается, сам Бампер частенько туда наведывался. Была у него думка всё же иконами воспользоваться, когда поутихнет. А тут!

Обсаженный, как всегда, зельем Бампер воспринял появление лика Богоматери в воде, как знак свыше. Перепугавшись, убийца пошёл с повинной. Когда папаша подключил адвоката, да и кумар повыветрился, Тимур Завгаров начал всё отрицать. Но к этому времени уже наперебой давали показания его подельники, которых он, вгорячах, сам же и заложил.


Вот так и завершилось это дело с убийством сторожа дяди Вани, а жизнь в Беловодске пошла дальше своим чередом. Посудачили да поохали старушки, да отплакались родные. А кого ещё удивишь и обескуражишь нелепым убийством в нынешней России…