19 Глава: Иллюзия Выбора Меж и Между.
Уволившись с «Равенства» в конце декабря, я, по предложению бати, устроился к нему на «Кировский Завод» слесарем, в один с ним, 220-й цех, и в предпоследний день года в первый раз вышел на работу. Пресс, на котором мне предстояло заклёпывать диски сцепления для тракторов родной марки «Кировец», мне показали сразу, и, быстро врубившись в суть процесса, я сразу принялся за это новое дело. Была цель – заработать максимальное количество прайса, для начала купить нормальную электрогитару, и, если что останется, поехать в Крым «дикарём». Оплата намечалась сдельная, и это было, в смысле перспективы заработка, только на руку. Я взял из дома уже немного знакомый Тебе, по истории с Шевчуком, армянский будильник «Севани», служивший мне в городе порой, как я уже говорил, карманными часами, и, принеся в цех, водрузил на подставку у пресса, чтобы понимать количество сделанного мной труда за определённую единицу времени, да, учитывая все нюансы, довести качественно число до доступного моим возможностям максимума. Расстояние до заклёпок и дисков я максимально сократил, и процесс пошёл ещё быстрее. Ловкости мне, кстати, никогда было не занимать, усидчивости (в данном случае устойчивости) тоже. Перекуривал я рядом, в импровизированной «кандейке» (подсобке). Батя трудился за своим токарным в пятнадцати метрах левее. Смена начиналась в 7 утра ровно. С нашего ЮЗа до завода ходили, в основном, троллейбусы, набитые (особенно утром) работягами всех мастей. Батя будил меня в 5.45, мы завтракали, я перекуривал (отец к тому времени уже бросил), и выдвигались к уже плотно заполненной людьми остановке. На проходной мы доставали наши, малинового цвета, пропуска, и, зайдя на территорию, под вдохновляющие песни, звучавшие из репродукторов, вместе с большущей толпой, шагавшей с нами, рука об руку, шли к своим цехам. На стене рядом с дверью 220-го висела памятная табличка, уведомлявшая о том, что когда-то в этом цеху работал герой войны Вася Алексеев. В 16 часов смена заканчивалась. Ранний подъём давал о себе знать, и почти всегда первым делом хотелось доехать до какой-нибудь кровати, и отключиться. Однако, системная жизнь шла своим чередом: сейшены, репетиции, и пьянки тоже никуда не девались, и посему от сна в дневное время приходилось регулярно воздерживаться. В начале января, пока шли праздничные, мы рванули примерно в том же составе в знакомый уже Череповец, на первый в истории фестиваль Рок-Акустики, на который, судя по распечатанному анонсу, были приглашены многие из тогдашних, наиболее известных и востребованных артистов, например: Летов, Кинчев, Шевчук, Янка Дягилева, и ещё некоторые другие. Череповецкие девчонки, с которыми мы предварительно созвонились, нашли нам, в качестве ночлега, целую школу, пустовавшую по причине новогодних каникул. Кто-то из их принтов в ней работал сторожем. «Найтовали» в учительской, со всеми удобствами. На улице мороз стоял такой, что хайры, усы, и бороды практически мгновенно покрывались белоснежным инеем. Со мной из Питера прикатила солдатская фляга, в которой булькал предусмотрительно запасённый (на форсмажорный случай) армянский коньяк. На мне был всё тот же плащ офицерского состава, чёрные галифе, и хромовые сапоги, купленные летом в прибалтийском военторге за 25 «рэ». Прочие мои спутники были «прикинуты» чуть менее живописно, однако это незначительное упущение с лихвой компенсировалось их энтузиазмом и готовностью пуститься немедленно «во все тяжкие», что в данном случае подразумевало под собой три основные вещи: умно и весело «вписаться» в ДК, где проходила «Рок-Акустика», зазнакомиться и напиться с новыми интересными людьми, а также вдоволь с оттягом поплясать и попеть. Деньги в этот раз у нас имелись в немного большем, чем в прошлый раз, количестве, план, заботливо заготовленный ещё дома, тоже присутствовал. Но, что главное и основное: за нами неотступно следовала неудержимая детская радость, и светлый, неподдельный интерес к жизни! За мной шагала ещё, помимо этого, и уверенность, что, как я умею делать всё, только так и надо делать – и боле ничего. Всевозможные сомнения в «успехе предприятия» представали предо мной, скорее, как комичные отрицательные мультяшные герои, прижучить и наказать которых было простым делом чести, по исполнению, совсем несложным. Размышляя иногда на эту тему, я чувствовал, что все эти мои счастливые способности – какой-то офигенный и давний мне Подарок от кого-то, кого я с малых лет знаю и прекрасно понимаю, и, обозревая в себе это, не выразимое ни в каких словах, чувство, я был готов без колебаний следовать по своей жизненной дороге, абсолютно ничего не страшась и не смущаясь. Всё внутри и вокруг только уверяло меня в правильности моего выбора, подкрепляя её, чем дальше, тем основательнее, новыми весомыми доказательствами. И ещё я ясно знал одно: никакое волшебство не заменит Настоящей, Реальной Жизни, только Настоящая Жизнь способна воплотить все самые смелые и чудесные мечты простого, свободного от заблуждений, Человека, и что нигде, кроме Неё, больше ничего, заслуживающего даже малого внимания и интереса, даже и нет. Это была простая, и до глубины души понятная мне, Аксиома Той Жизни, Которую я мог непосредственно увидеть, и, попробовав на вкус, прожить. И посему я, мягко, но уверенно ступая по своей, полагаю, ещё до рождения избранной дороге, спокойно и быстро шёл дальше.
Утром первого дня намечавшегося фестиваля мы, выйдя из школы, направились к цели, то бишь, к ДК – неплохому по архитектуре, и большому по величине, жёлтому зданию, имея, конечно же, чёткое намерение найти возможные варианты «вписки». Ситуация упрощалась тем, что территория интересовавшего нас мероприятия внутри была отгорожена несколькими входами, у которых стояли, как всегда, бдительные бабуленции, не врубавшиеся, впрочем, в наши, наработанные огромным опытом, хитрости. Запутать неопытных, пусть даже супервнимательных представительниц провинциального Дома Культуры было, сказать без преувеличения, не более чем лёгкой прогулкой. Неспешно раскурившись планом, не откладывая это дело, мы заползли сразу со всех входов в ДК, ища, как я уже говорил, максимальное число вариантов бесплатного проникновения. И эта «халява» всегда была делом чести и принципа. Платить деньги за Музыку, частью Которой мы всегда все были, не принималась никогда даже к рассмотрению, и это не было каким-то самооправданием скупой нищеты. Порой я прикидывал, представляя, что, допустим, были бы «тугрики»: заплатил бы я за входной билет на рок-концерт, или пустил бы их по другой траектории? Ответ приходил мгновенно: кормить армию вьющихся рядом с музыкантами, нечистых на руку, прихлебателей в мои планы точно не входило! Подкинуть прайсов самому исполнителю теоретически рассматривалось, однако тут принимался во внимание ещё и продиктованный целесообразностью вариант максимальной траты денег из чужих карманов, то есть из карманов людей глупых и никчёмных, как будто для того и предназначенных. Равноправие людей рассматривалось лишь до момента их намеренного отступления от статуса человека, и права называться таковым. Имея такую уродливую сущность, они становились для всех лишь обузой, и, собственно, другого выбора, кроме вышеупомянутого, лично мне не оставляли. Некоторые из моих так называемых единомышленников шли дальше: избивали некоторых, и отнимали у них всё, что можно было отнять. Все эти истории они хвастливо, смакуя, рассказывали в пьяном угаре, и поэтому, сами того не подозревая, становились в моих глазах такими же бесполезными придурками, как и те, кого они «опустили». Подобных персонажей в разведку брать было, само собой, нельзя, но для «вписки» на концерт они вполне подходили. Менты, местами стоявшие внутри и по углам здания, тоже не были преградой. Ребята купили в местном продмаге нюхательный табак, и жизненный окрас плавно приобрёл дореволюционный оттенок. Суть, впрочем, оставалась безысходно радостной и впечатляюще яркой. Из Питера с собой я прихватил свою «Легенду 404», дабы записать с микрофона все кайфовые песни «Акустики». Оставив позади двери и бабулек, мы без потерь зашли в зал, где обменялись всей, собранной всеми, полезной информацией о вариантах вписки, обильно приправив её только что случившимися прикольными историями о пройденных милицейских «блок-постах» и старушенциях. Атмосфера фестиваля была под стать нашим эмоциям и запалу: радостные и любопытные неформалы собирались в группки, или ходили поодиночке, с интересом рассматривая друг друга, и тут же заводя новые знакомства. Не могу не заметить, что несмотря на этот общий позитив, пьяных или «упоротых» (принявших кайф внутривенно) я практически не наблюдал. Сами же мы «повышать градус» также не спешили, наслаждаясь песнями, звучавшими со сцены, а также общением, пребывая в полнейшем и окончательном благодушии. Большинство выступавших мне были незнакомы, однако, когда со сцены звучала какая-либо прикольная тема, то ещё, вроде бы, недавняя неизвестность её автора тут же, как по мановению волшебной палочки, рассыпалась, и, доселе незнакомый человек сразу запоминался, как давний хороший знакомый. При всём этом не могу не добавить, мой Дорогой Друг, что все эти мысли и чувства были прямым результатом открытого и искреннего отношения к происходившему и его вменяемого восприятия, а не продуктом одурманенного чем бы то ни было мозга. Например, запомнились песни Янки Дягилевой, Сергея Силюнина (Сили), «Бахыт-Компота», и ещё многих других людей, имена которых я тогда не запомнил. Летов, которого все ждали, не приехал, Кинчев и Шевчук тоже. Тем не менее, весь фестиваль настолько удался, что их отсутствия никто просто даже не заметил. На второй день «Акустики» мы настолько примелькались бабушкам и ментам, что те, узнавая мои галифе и широкую улыбку, просто пропускали нас, уже ничего не спрашивая, и думая (по сложившейся традиции), что мы – тоже музыканты. Что ж, на самом деле, мы и вправду были таковыми, пусть начинающими, однако, впрочем, это нисколько не умаляло нас ни перед кем – мы были самими собой, и, говоря во всех смыслах прямо, вообще не обламывались. Когда же фестиваль закончился, наша компания в тот же вечер отправилась на вокзал, где, дожидаясь питерского поезда, мы невольно созерцали, как, тепло прощаясь, разъезжаются в разные стороны неформалы и сами исполнители, свердловская группа «Чай-Ф», например. Всегда расхваливавший их песни Димулька, подобно юному институтскому абитуриенту, с трепетом взирал, как на олдовых опытных «старшаков», на Шахрина и Бегунова, я же, напротив, как любитель подвергать все постулаты, в том числе и незыблемые, отнюдь не ханжескому, но здравому, с целью полного понимания, сомнению, просто смотрел и слушал. Месяца за три до описываемых событий «чайфовцы» давали концерт в питерском ЛДМе. Мы решили попробовать записать их выступление, подключившись к атаманскому (звукорежиссерскому) пульту. Когда я подошёл с «мафоном» к отвечавшему за звук челу, тот отправил меня за разрешением не посредственно к Вове Шахрину, настраивавшему на сцене свою гитару. Каково же было моё удивление, когда он, подобно постовому милиционеру, холодно и безучастно (я всегда очень тонко и верно чувствую любое отношение к ситуации и людям) отказал нам, объяснив это нежеланием плодить некачественные записи – короче, мне этим о себе он сказал всё. За сим, в холодном помещении череповецкого зала ожидания я, по своему обыкновению, просто будто бы давал возможность этой компании проявить себя по-новому, без оглядки на прошлое, что ли, они же лишь благодушно как-то (как я понял), по-уральски улыбались, демонстрируя всем своим видом полнейшую безмятежность и беззаботность. Меня, впрочем (таким уж «циником» я родился), по Станиславскому, ничуть не трогало такое мастерство. Это, как случайный неслучайный фотоснимок, наглядное пособие: посмотрел, запомнил, и, разорвав, выбросил. Череповецкие огни, медленно уплывая, остались за спиной.
В Питере ждали репетиции, сейшены, 220-й цех Кировского Завода, бухое и курительное времяпрепровождение, ну и, конечно же, кайфовые от всего этого, впечатления. Не премину упомянуть и о том ещё, что с детства умею и уважаю печатать чёрно-белые фотки, которые, преимущественно, сам и щёлкаю. Самым прямым моим соучастником в этом специфическом процессе, после отца (который, собственно, меня ему и научил), был не кто иной, как Мартын. Вообще-то, Мартыном его назовёт, несколько лет спустя, ораниенбаумский пункер Миха Полуэктов, Майк, увидев в каком-то магазинчике похожую на Даню фигурку обезьянки по имени Мартин, и тут же объявив, что Мартин – это Мартын, то есть Даня. На момент же описываемых мною событий Даня был просто Даней, , так как крайне ревностно (по причине его детских событий, описанных мною чуть выше) относился ко всяким (в его сторону) прозвищам, и даже безобидному искажению его паспортного имени, увы и ах («как это я называю»)! И, вот, именно с ним, по большому счёту, все фотки мы и печатали. На примере взаимоотношений с Даней, с виду весьма дружеских и братских («как это мы иногда называли»), могу описать это действие примерно так: если (по Кинчеву) они (рок-герои) «хранили огонь, но не видели, с кем» идут, то я и мне подобные, вполне ясно даже очень видя, с кем идут, намеренно порой продолжают идти бок о бок с разного рода, порой стремнейшими (обречёнными на пожизненный, в силу своей моральной принадлежности, позор), хотя и, особенно на промежуточном этапе, только им понятными, персонажами, точнее: пока подобного рода люди не показали себя во всей своей «неземной» красе, о том, что это непременно случится, мы, собственно говоря, знаем ещё задолго до того даже, как они пошли в свои первые ясли, не говоря уж о более поздней хронике событий. Есть такое слово «Надо», и именно его мы ставили и ставим вечно во главу угла, приглашая их идти рядом, вопреки общеизвестному представлению о личном комфорте, и подобного рода эмоциональных как бы выгодах. Вот именно: «как бы», ибо, как это ни странно могло бы прозвучать, настоящий комфорт, на самом деле, достигается простым следованием за «Надо», без остановки и оглядки, Чего и Тебе, мой Друг, желаю от всего своего, проверенного и закалённого в боях, сердца и такой же огромной, как тьма всех существующих и будущих Миров, без всякого преувеличения, души!
Сдельная же оплата в 220-м цеху Кирзавода, судя по расценкам, весьма даже привлекательная, меня только раззадоривала, так как на работу я ходил исключительно лишь за тем, чтоб зарабатывать прайс (деньги), и других причин в моей Вселенной не существовало и в помине. Чем-то я напоминал себе (и это чувство множество раз пристально рассматривалось мной со всех, известных мне, ракурсов) редкий экземпляр почти нигде не встречавшегося типа человека – с одной стороны, полностью свободного от каких-либо, порабощающих ум,
заблуждений и их идей в любом проявлении, с другой – полностью и добровольно подчинённого правящим в нём незримым принципам и законам настоящей жизни и свободы. И это чувство было лишь простыми выводами, сделанными под впечатлением увиденной мной в себе расстановки приоритетов и вещей, а не результатом какого-нибудь «чудесного откровения свыше», причём себя я видел всегда одного и того же: до, теперь, и после – так, как будто таким на свет и родился. Причину сего я видел, во-первых, в том воспитании, которое получал из всевозможных обо всём размышлений, навеянных чем-то, что нельзя было увидеть, потрогать, и попробовать на вкус, и, во-вторых, само собой, в своём личном восприятии, и неизменном, постоянном выборе собственной схемы жизни во всех её, полностью оправдывавших себя в деле, проявлениях и ипостасях. В цеху же, абсолютно в стельку трезвый, стоя у своего пресса, я частенько громогласно напевал родные сердцу андеграундские песни (никто, практически, меня не слышал из-за разносившегося отовсюду лязга обрабатываемого станками металла), меня буквально распирало от вдохновения и кайфовейших ощущений настоящего, которым я, как ничем другим на свете, дорожил, первым делом совсем не желая ошибиться в постоянно будто бы стоявшем предо мною его, настоящего, выборе. И, как впоследствии оказалось, именно эта готовность бескомпромиссно и полностью изменить свою жизнь в пользу, скажу так, безупречного настоящего, и повела меня по не совсем, мягко говоря, традиционной для обычного, и, как это отовсюду проповедуется, идеального обывателя, дороге, с её довольно специфическими и характерными особенностями, о которых Ты непременно узнаешь в процессе повествования чуть позднее. Уже на момент описываемых событий мне открывалась, с точки зрения приобретённых навыков и привычек, примерно такая перспектива: рубить со сцены «олдово» (по-взрослому то бишь) клёвый рок-н-ролльный музон, записывать полагающиеся к сему студийные альбомы, сдержанно или несдержанно бухать, курить (а, может, и т.п.), на фоне всего этого стать каким-то крайне известным «челом» (человеком), жениться, размножиться, и, через определённое время, при самом лучшем исходе, сдохнуть от блаженной старости. Вроде бы и ничего, но…Тут существовало, и довольно громко и настойчиво, То Самое «Но»: хотелось сделать значительно больше, намного больше, чем всё вышеперечисленное и вместе взятое. Что же? Доставить просто всем хорошим людям истинное счастье, и сделать так, чтобы, по возможности, оно у них никогда не закончилось. На меньшее я был просто не согласен, каким же образом этот замысел было реально в принципе вообще осуществить, мне предстояло, для начала, хотя бы в необходимой мере прояснить для себя и понять, ведь всё вокруг словно со снисходительной, и как бы разумной гримасой упрёка увещевало, что моя мечта – не боле, чем юношеская, оторванная полностью от настоящей жизни, дурь. Это окружавшее пренебрежение, впрочем, нисколько не охлаждало моё «сумасшедшее максималистское» намерение: я прекрасно видел, как несчастливы те, кто слушался и служил этому, основанному на каких-то абсолютно маразматических и глупых установках, «авторитетному общественному мнению». И, что важно здесь сразу знать Тебе: размышляя о смысле происходившего в моей башке, а также творившегося вокруг, я быстро пришёл к вполне логическому, самому собой напрашивавшемуся выводу: без этой моей мечты-идеи, и её подлинного, реального воплощения мне никакой стоящей жизни не предстоит, и никогда не представится, меня не привлекали никакие так называемые «приятные моменты бытия», ни большие, ни малые (перечислять не стану), однако, моменты эти сами по себе, при одной только вероятности осуществления моего «вселенского замута» (как я обычно его называю), были, в общем, весьма недурны и довольно даже прикольны, как, именно, простая и неотъемлемая часть моего, а не чужого (в самом буквальном и прямом смысле этого слова) бытия, хотя совсем и далеко не главная. Выбор в пользу всего вышеупомянутого был сделан мной, похоже, в самый же первый день, в который его вообще возможно было сделать (то есть, хрен знает когда), мои спутники-размышления были, скорее, лишь иллюзией альтернативы этому выбору, иллюзией, что иной выбор возможен, и что он есть! Для меня никакой альтернативы моему не существовало в принципе никогда. Вот так где-то примерно я всё себе (да не будет это слово громким, ибо оно, на мой сугубый взгляд, здесь абсолютно уместно и точно) на всю свою жизнь, длинную, или, быть может, короткую, и наметил. За меня в этом, как бы ничуть даже не поставленном, но (я это просто знал) главном вопросе жизни стояло, прежде всего, огромное человеческое, да, в том самом единственном и главном смысле, именно человеческое, ожидание чего-то настоящего, по-настоящему, раз и навсегда ставящего везде всё на свои места, без малейшего отката, намертво. И это ожидание, всегда так много для меня значившее, я без малейших колебаний был готов в самой, что ни на есть, полной мере, оправдать. Основная же тактика, что мне была доступна и ясна тогда, на первый взгляд (но лишь на первый) была весьма простой – чутко, внимательно, и неотступно плыть по течению происходившего внутри и вокруг, и, чем дальше я плыл, тем понятней мне становилось, что держу свой путь туда, куда надо – мне, и ещё кому-то, кого я, не видя лично, тем не менее (и это впечатление было чётким, явным, и неоспоримым), прекрасно знал ещё с самых детских воспоминаний своей жизни. Проверенное неоднократно в самых различных боевых (для меня – да, не побоюсь этого слова, ибо там разве что только не стреляли) ситуациях, а посему надёжное, интуитивное моё чутьё бесстрастно отрубало и опровергало многочисленные сомнения и домыслы, невидимо и обильно, словно назойливые мухи, кружившиеся вокруг моей патлатой башки (в процессе бытия я отрастил довольно обильные анархические хайры). Бытие же, меж тем, неуклонно шло своим стремительным ходом.
Двадцатого февраля, к примеру, в память двухлетия трагической гибели Александра Башлачёва (СашБаша) в БКЗ «Октябрьский» был организован весьма масштабный акустический сейшн, участвовать в котором были приглашены многие известные российские рок-артисты. Само собой разумеется, мы также планировали поприсутствовать на сём мероприятии, и, подъехав к БКЗ за два где-то часа до начала действа, имея при себе всё необходимое, вплоть до пирожков с мясом за 10 копеек каждый, благополучно расселись на подоконнике второго этажа близлежащей парадной, примериваясь, по своему обыкновению, к объекту, и неспешно обсуждая всевозможные варианты самой, непосредственно, вписки. Подзарядившись слегка, но не слишком, имевшимся в наличии напитком, и выкурив «на ход ноги предштурмовую», мы смело выдвинулись к месту событий, точнее, к служебному входу. Менты, как ни странно, были уже на месте, бдительные бабульки зыркали туда и сюда, как истинные служительницы местного правопорядка. Сколько же их, чёрт возьми, перевидано было нами, солдатами условно-противоположной конфессии, неизменно, с улыбкой, обошедших их всех на пути к своей невинной, как ты ни крути, цели! Вот и теперь, совершенно незлобиво и безмятежно смотря на этих местных старушенций, мы вновь были полны азартной мальчишеской решимости зайти внутрь, как к себе домой, несмотря ни на что. А на это «что», скажу Тебе прямо и честно, несомненно, стоило посмотреть: плотная и довольно насыщенная, без всякого преувеличения, оборона в лице ответственных за неё, официальных лиц, то бишь ментов и штатских. Адреналин, при виде всего этого, шибанул, лично мне, в башку довольно ощутимо, однако опыт всё тех же самых, описанных мной чуть выше, экстремальных ситуаций говорил примерно следующее: «Только вперёд, ни шагу назад, смотреть в оба, ждать своего момента, наше дело правое, несомненный успех предприятия обеспечен!» Так, примерно, мы и поступили: как повелось, неприметно слившись с ландшафтом, вышли на «низкий старт». Пока стояли, подъехало такси, и из него вышел какой-то чел в «танкере», и очень быстро, как будто боясь, что его узнают, накинул на башку капюшон, и, как-то, как мне показалось, излишне вызывающе-боязливо попытался пройти мимо нас по ступенькам лестницы к «служебке». Однако, чем он ближе подходил, тем узнаваемее становились его физиономические черты: это был, несомненно, сам Макаревич, и, когда он поровнялся с нами, мы, не сговариваясь, хором грохнули: «Макаревич, ты, видимо, думаешь, что нам нужен твой автограф, но – иди-ка ты на х..!» Он лишь ещё больше втянул голову в танкеровский капюшон, ускорив и без того торопливый шаг. Поржав от души над ситуацией и Макаром, мы, тем не менее, не ослабляли внимание относительно основного. Кульминация вероятности прорыва неотвратимо, как лавина, приближалась и нарастала, и, в один момент наш час икс пришёл. Но было ли у нас, в стомиллионный раз, желание и время раздумывать над стандартными и беспочвенными «пионерскими изменами» (молодыми и неопытными страхами сопляка)?! Отвечу, что, ни капли не рассуждая, и импровизируя по ходу, мы скинули за углом свою верхнюю одёжу, и, держа на весу пакет с мясными пирожками, пристроились в хвост очередной партии входивших через стеклянные двери в здание незнакомых персонажей, должно быть, приглашённых рокеров. Я беззаботно помахал двум бабулькам, и стоявшему рядом менту, давая недвусмысленно им понять, что вышел совсем недавно изнутри на пару минут за пирожками, и что, мол, иду обратно. Пакет же с ещё тёплыми пирожками я сжимал, при этом, одной рукой, другой же бережно держал свой, аккуратно свёрнутый, цвета хаки, военный плащ. Первым впереди шёл Димулька, сказавший бабкам что-то примерно в том же смысле, что и я, позади, изо всех сил стараясь сохранять непринуждённое спокойствие, шагали остальные. Старушенции, стоя с боков, с вежливым советским гостеприимством, ничего не заподозрив, доверчиво пропустили нас за впереди идущими, с терпеливой улыбкой ожидая, пока последнее тело пересечёт порог, дабы закрыть за нами дверь. Однако, когда последний наш соратник уже, практически, переступил заветную границу, отделявшую нас всех от, скажу так, позорного статуса «безбилетники», одна из бабуленций внезапно спросила у него что-то незначительное, чуть ли не про погоду, и тот, не найдя от напряга и неожиданности подходящих слов ответа, вдруг просто со всей, что называется, дури, рванул, обгоняя нас, вперёд, тем самым в один миг разоблачив наш гениальный, простой, и смелый план, получилось что-то типа: «а король-то – голый». Последнее, что я услышал, прежде чем мы, подобно Паспорту из того мультика, испарились, был отчаянный вопль этих, секунду назад таких приветливых, пенсионерок: «Стоять, держите их!», и всё такое. Смех, в общем, и грех, впрочем, времени на что-либо, кроме как тупо тикать, как Ты понимаешь, не оставалось – и мы, естественно, (некоторые из нас, я точно понимал, и ярко это представил, сложили на виновника этого экстремального поворота событий разом всю свою ненормативную лексику) припустили, как ошпаренные по служебной лестнице БКЗ наверх, по ходу импровизируя в выборе траектории направления дистанции, пытаясь оторваться от бодрой погони, состоявшей, навскидку, из трёх милиционеров, и какого-то мужика в сером штатском костюме. К нашему разочарованию, путь перед нами лежал один – вверх по ступенькам, без иных наблюдаемых вариантов. Немногочисленные, ощупываемые на бегу, двери были все до одной просто наглухо заперты. На одном дыхании мы взлетели на самый верхний неосвещённый чердачный пролёт. Позади грохотали ботинки наших преследователей, но вот – не добежав до нас «почему-то» (это простое, и удивительное одновременно, слово, означающее всегда, если присмотреться к нему ближе, на самом деле примерно одно – «вопреки всем законам угнетающей судьбы») пол-пролёта, все они неожиданно, как вкопанные, остановились под последним горящим плафоном. Стало тихо (я категорически махнул своим на хрен молчать), менты, думая, видимо, что мы улизнули и уже далеко, сразу пошли вниз, мужик же в штатском, напротив, остался, и замер, чутко вслушиваясь в нигробовейшую тишину (которая лично у меня просто пасхальным колоколом звенела в ушах, и я не мог понять, как, собственно, «штатский» ещё нас не учуял). Голова его была повёрнута, вопреки логике, куда-то в сторону, ему лишь оставалось её повернуть, и чуть приподнять в нашу, однако…он, постояв ещё немного (мне это «немного» тогда показалось, сообщу Тебе, как «очень много»), развернулся и банально потопал вниз. Мы торжествующе молча переглянулись, и, выждав, для верности ещё немного, стали осторожно спускаться в обратном направлении, где вскоре по пути, найдя незамеченную в первый раз, ничем не примечательную дверь, растворились в просторных кулуарах служебных коридоров, в которых, кстати упомянуть, уже довольно крепко пахло свежевыкуренным планом. Многочисленные небольшие разрозненные группки по-простому одетых людей, то (как будто у них есть некий сокровенный, никому не доступный, секрет) сидевшие повсюду, или просто сновавшие будто без определённой цели, а также лёгкая, прекрасно различимая на фоне солидного, тёмного, советской планировки, интерьера, дымка, красноречиво тем самым наводили меня на мысль о непосредственной причине возникновения (а если сказать прямо, то шибануло мне в нос весьма конкретно) сего, знакомого до боли, специфического аромата. Но – моя так называемая боль присутствовала лишь на эстетическом уровне, ибо дефицита в данном продукте в моей вселенной не наблюдалось, а, проще говоря (впрочем, о чём это я!)… Помимо весьма прекрасного плана, в той парадной были выпиты ещё несколько винных батлов, дабы уже не возвращаться к повышению необходимого (!) градуса, и, судя по тому, что мы, несмотря на непредвиденные нюансы, благополучно оказались внутри, а не остались позорно снаружи, думаю, всем, без исключения, стало понятно, что вышеупомянутый градус + сопутствовавшая нам удача были на должном, для ощущения охрененного морального удовлетворения, уровне, чёрт побери! Мы уселись в довольно уютном служебном кафе, и, всё ещё сохраняя необходимое в таких условиях внимание, остальные свои усилия направили в привычное и весьма логичное русло – нам были интересны новые лица, и новые знакомства. Именно поэтому процесс распался на разрозненные и обрывочные эпизоды этих знакомств и лиц, ибо все двигались, как Ты понимаешь, довольно спонтанно, и потому описать подробно эти многочисленные вспышки искромётного общения шестерых обкуренных маргиналов с такими же субстанциями (которые через две минуты уже забывали свои предыдущие слова, смысловую нить самого разговора, а также собеседников, с которыми только что что-то живо, витиевато прикалываясь и ржа, обсуждали), дабы сохранить весь «этот реализм» данного повествования, не представляется, увы, возможным вовсе. О самом же мероприятии, из-за которого, быв изначально задуманным, и разгорелся, именно, со всеми вытекающими, весь этот сыр-бор, скажу вкратце только, что мне он запомнился лишь кучей пьяных и обдолбанных, напрочь не врубавшихся в сам смысл даты сего концерта, известных на всю страну, рок-артистов (включая, естественно, и посланного нами на три благословенных, в данном смысле, буквы, Макаревича), смотреть на которых было просто крайне мерзко, а также выступлением, в процессе «всего этого», импульсивного Егора Летова («Гражданская Оборона»), сказавшего лучшие в этот вечер слова о засилье лицемерного и оттого отвратного по своей сути, пытающегося нагло обмануть доверчивых людей, жалкого подобия разрешённой государством, официальной российской «рок»-музыки, и спевшим затем несколько своих прекрасных тем на простенькой «акустике». Такая, значит, была яркая история.