15 Глава: В Рок-Клубе.
В бесконечном потоке важных и радостных мелочей незаметно наступило лето 89-го. На грозящие вот-вот начаться выпускные школьные экзамены я не обращал никакого внимания, и стремительно уплывал всё дальше по бурному Руслу своей, и только своей Реки. Намечавшийся 7-ой по счёту фестиваль Ленинградского Рок-Клуба, понятно, не был оставлен без нашего интереса и внимания. На одном из весенних концертов мы узнали, что фестиваль пройдёт в самом Рок-Клубе, на Рубинштейна 13. Почти на всех сейшенах я видел регулярно одну черноволосую, с длинной косой, герлу, бойко и восторженно выражавшую своё одобрение происходившим на сцене. Она нас тоже знала, но, поскольку мы, в основном, «рубились» в самом центре событий, то есть в толпе, а она же всегда сидела в первых рядах, мы, до последовавших за этим событий, с ней напрямую не разговаривали, обмениваясь лишь взаимными молчаливыми знаками приветствия. Я знал, что зовут её Оля Слободская, и что она работает администраторшей в Рок-Клубе. В тот весенний вечер мы втроём (Балтика, Гриня, и я), наплясавшись вдоволь, и, увидев неподалёку её, приветливо нам улыбавшуюся, подошли, поздоровались, и, поимённо представившись, без ненужных предисловий открыто обрисовали ей наши мотивы насчёт грядущего состояться фестиваля. Я, как это нередко у меня в подобных случаях бывает, искренне, без малейшей иронии, и коротко «рубанул» (прямо высказал) ей про неземную любовь к Рок-н-роллу и отсутствие состязательных амбиций. Она, безмятежно и понимающе улыбнувшись, немного помолчала, и затем сказала, чтобы мы в назначенный ею день подъехали к ней на Рубинштейна, в Рок-Клуб, каждый с паспортом и двумя фотокарточками размером три на четыре сантиметра. У меня как раз были такие две, оставшиеся от военкомовского приписного удостоверения (свои «дела» из военкомата мы с Шепой просто унесли среди бела дня, и, разорвав на мелкие куски, сожгли, благодаря чему там обо мне на четыре года просто забыли).
В обговоренный день мы в полном составе вошли в её небольшой, освещённый косыми лучами весеннего солнца, кабинет. Взяв у нас фотки, Оля переписала с паспортов наши данные, вернула нам обратно, и сказала, что на фестивале мы будем сидеть на сцене, и следить, чтобы «люд» на неё не вылезал, дабы не мешать музыкантам, и не побить аппаратуру. В графе «группа» на карточке аккредитации, выданной нам через несколько дней, было напечатано «Охрана». Я сказал тогда, что, по ходу, нашу команду в будущем, для прикола, так можно и назвать. Фестиваль намечалось провести в три дня, с утра и до позднего вечера. Димулька «косил» от армии, находясь в Скворцово-Степановской «дурке», Мартына, выпавшего из ситуации по уважительной причине, мы решили просто «вписать». Бланки аккредитации были мягкие, красно-серебряного цвета. Батя для надёжности подклеил снизу плотный слой из толстой бумаги. За пару дней до начала «великого сейшена» мы, по просьбе Слободской, подъехали в Клуб, чтобы перетащить необходимую фестивальную аппаратуру с нижнего этажа на сцену. Носили ввосьмером, и довольно долго: многочисленные, увесистые, неподъёмные колонки поднимали вчетвером каждую. Короче, упарились, но было весело. Параллельно с фестивалем начались и мои школьные экзамены, из всех которых (забегая немного вперёд в смысле истории про школу) я сдал только «историю» с оценкой «три» (восемь классов были мной окончены, кроме двух «четвёрок», со всеми «пятёрками»), и, получив пять «двоек», был «выпущен» с «волчьим билетом» – справкой о том, что мной «прослушан курс десяти классов средней школы», которую я, бесстрастно разорвав, тут же выбросил в мусоропровод. Но тогда, в первый день 7-го фестиваля родного ЛРК (Ленинградского Рок-Клуба), эти рядовые события ещё не произошли. На Рубинштейна, ближе к Пяти Углам, стоял квасной ларёк, у которого мы, ни секунды не колеблясь, позаимствовали «в вечное пользование» каждый по одной стеклянной поллитровой кружке, дабы постоянно иметь под рукой нужную тару. Взяв разномастного «дринча» (спиртного), зашли в один из «парадняков», забрались на второй этаж, и, рассевшись на широкой лестничной площадке, смешали, для прикола и новых ощущений, портвейн с пайвом в своих стыбренных кружках, и залпом «накатили». Затем тут же «добавили», и, немного перекурив, направились к Рок-Клубу. Поскольку там мы были и числились, как говорится, ещё и «на работе», волю своим уже поддатым чувствам мы не давали – просто ходили то там, то там, знакомясь со всеми и непринуждённо болтая. Мартына мы провели через второй, служебный, со двора, вход. Практически сразу я познакомился с «олдовым» рок-клубовским «пункером» (панком) Книзелем, и с его приятелем Скандалом. С первым, несмотря на то, что он был старше, а я был в «алисовской» майке (надо, скажу, Тебе знать «трепетную специфику взаимоотношений», а, если быть точнее, полнейшую неприязнь у панков к алисоманам), мы быстро подружились, обсуждая всякие насущные темы, и куря его бесфильтровые кубинские «Лигейрос». Скандал же лишь беззлобно, но всё же едко, встречая нас с ним в коридоре, надо мной подшучивал, демонстрируя так, видимо, свою «олдовость». Мне было, в общем, по хрену на эти неявные его амбиции, и я просто снисходительно и сдержанно улыбался. Приятели же мои смотрели на Книзеля и Скандала, честно говоря, с опаской. Мартын, четырьмя месяцами раньше меня пришедший в «систему» (андеграунд: панки, хиппи, растаманы, и прочие неформалы), и считавшийся по временному факту «олдовее» (старше и поэтому круче), благоговел в стороне вместе с остальными, но, видимо, желая тоже «покорефаниться» (стать своим, подружиться) с Книзелем и Скандалом, держался к нам как было возможно ближе, то есть в четырёх-пяти метрах. Он почему-то подходил ко мне только тогда, когда Книзеля рядом не оказывалось. Меня это забавляло: я не понимал, почему одни пресмыкаются перед другими, в чём смысл этих глупых и бессмысленных «реверансов». Ведь все, я думал, равны перед Музыкой и Природой. «Дичь» какая-то, одним словом! Единственное место, где было реально «догнаться», не привлекая ненужного внимания, были гримёрки и «дабл» (туалет). Будучи по природе в меру скромными, мы, естественно, выбрали второе. Оля систематически пробегала мимо нас, мы же, сдержанно ей улыбаясь, периодически «осуществляли повышение градуса». Когда я мысленно возвращался к нюансам нашей новой ипостаси, и думал о том, что придётся как-то разбираться со своими однополчанами, когда те полезут «в бой», то есть на сцену, неизбежно приходила всего одна простая и ясная мысль: как-нибудь разберёмся. Ещё я был полон сжигающего изнутри желания «вписать» на фестиваль как можно больше своих «системных» людей. Я периодически выходил на оцепленную ментами узкую улицу, ища в толпе не попавших родные рожи, и, ухватив за руку кого-нибудь знакомого, а то порой, и двух, безапелляционно протаскивал внутрь, суя контролёрам свою новенькую «проходку», и неизменно говоря: «Эти – со мной!» Лимит, однако, подобных вылазок, я понимал, был не резиновым.
Утром второго дня, когда «рубилась» группа «Токио», а мы сидели, как обычно, позёвывая, у колонок на сцене, вдруг случилось неожиданное: из-за кулисы на арену внезапно вышел мой батя, и, бережно подвинув вокалиста, немного наклонившись, и как бы извиняясь, подошёл ко мне. Присев на корточки, он тихо сказал, что я провалил письменный экзамен по алгебре, и, чтобы его пересдать, надо прямо сейчас ехать в школу – писать про это заявление. Ещё он добавил, что внизу ждёт мама. Не желая огорчать «принтов», и желая «расставить всё по местам», я шепнул пару слов друзьям, быстро встал, и вместе с отцом пошёл мимо ошарашенного вокалиста к закулисному выходу. Посредине знаменитого рок-клубовского двора стояла плачущая, растерянная мама. Я подошёл к ней, нежно обнял, и сказав, что всё будет хорошо, повёл её и батю к троллейбусам. Доехав до Юго-Запада и школы, мы быстро отыскали Ольгу Владимировну, нашу «училку» по математике, и параллельно «классную»; задали ей вопрос относительно возможности пересдачи проваленного мной по её предмету экзамена. Она ответила, что, поскольку я уже «завалил» подавляющее большинство остальных тестов, смысла писать эту «заяву» всё равно нет абсолютно никакого. Мы вышли на залитый летним Солнцем двор. Понимая, что произошло, мягко говоря, несовпадение ожиданий и жестокой реальности, я спокойно сказал маме, чтобы не переживала, и что жизнь состоит не только из карьеры с высшим образованием, но ещё из верности и любви между близкими, позволяющими каждому без препятствий, осознанно и самостоятельно выбирать свой путь. Обняв «принтов», я возвратился на место прежней «дислокации». Марафон Рока и «гульбон» неизбежно продолжились.
Лимит же моих, с целью «вписки» не попавших на фестиваль знакомцев, альтруистских походов (как я и предполагал, что он когда-нибудь закончится) исчерпался в этот же день, когда я в четвёртый раз, уже бессильно вися на плечах двух «вписываемых», был бесцеремонно остановлен в дверях главного входа офицером МВД, который просто снял с моей шеи «проходку», и вытолкал меня вместе с остальными в толпящуюся на воздухе массу людей. Пришлось через знакомое лицо вызывать изнутри Олю, которая, выйдя, как ни в чём не бывало, завела меня обратно. Запомнился выход «Гражданской Обороны»: под «Лёд Под Ногами Майора» зал, восторженно неистовствуя, танцевал и пел. Димулька, успевший ко второму дню выписаться из «кризы» (сумасшедшего дома), плясал и оттягивался рядом. Одна же просто сама атмосфера сейшена: полный битком зал, сцена, заставленная всякой музыкальной канителью, и подсвеченная прожекторами, создавали триумфальное и торжественное Настоящее, Которое не отступало и тогда даже, когда играла не совсем удачная команда. Словом, Волшебство всего происходившего как бы остановилось во Времени, в то же время неотвратимо в Нём пролетая. Я лично, как всегда, был готов Там остаться Навсегда, завороженно созерцая всё доступное, до самой последней Мелочи.
Утро третьего дня началось с того, что мы со Слободской отправились в какой-то из рок-клубовских кабинетов, отданных на время фестиваля ментам – искать мою, бессовестно отобранную ими, «проходку». На месте оказалось, что таких же, как у меня, конфискованных, или утерянных аккредитационных карточек, там лежало штук шестьдесят. Оля скрупулёзно и несколько раз перебрала все, но моей нигде не было. Пришлось мне весь последний день находиться в здании практически безвылазно: не хотелось никому быть в тягость, и создавать ненужные «головняки» (обременительные ситуации). На мне, как я уже говорил, была чёрная майка с «алисовской» буквой «А», мною изготовленной, и нанесённой люминесцентной краской собственноручно. Утром выступала «Алиса», представляя новую программу. Чем дальше я слушал, тем яснее понимал, что «саунд» (звучание) материала значительно огрубел и упростился не в лучшую, увы, сторону, и это в сравнении с тем, что сами «темы» были весьма неплохими с точки зрения музыки и гармонии. Прежний саунд мне нравился, эта же программа, на мой взгляд, в смысле аранжировок и «подачи» (смысловой, стоящей за звуком, силы) была довольно, если не полностью, пустой и глупой, примерно до обратного – так, будто песни писал не Кинчев, а их принёс ему кто-то другой, чтобы «Алиса» их исполнила. Вот в таком ключе как-то так это и было спето. Красно-чёрные отыграли, и «люд» толпой рванул на их повторный выход, который намечался через час в недалеко от Рубинштейна расположенном, и уже хорошо известном Тебе, ДК «Пищевиков». Кинчев, обнимая какую-то герлу, топал рядом. Я ещё раз поймал себя на противоречивом ощущении: тот, чьи песни мне были по душе, не вызывал у меня почему-то никакого человеческого интереса, и я ничего не мог и не хотел с этим поделать. Но я шёл, пристально рассматривая это своё противоречие, пытаясь верно определить его природу. Книзель шёл по левую руку, задумчиво затягиваясь своим «Лигейросом». В малом зале «Пищевиков» я снова внимательно прослушал ту же программу. Всё было то же самое. Балтика, который до этого просто «тащился» от «Алисы», был тоже не в восторге, как и впечатлительный и ранимый Димулька. Но, как уже мной говорилось, мы не были повинными поклонниками сомнительных кумиров – скорее, вольными раздолбаями (в лексиконе есть более подходящее для этого описания слово!), а посему, «накатив» купленной на обратной дороге у Пяти Углов двадцатиградусной «Яблочной», побежали досматривать концовку последнего фестивального дня. Чем-то моя рожа не приглянулась местной рубинштейновской «гопоте», и, поскольку эта «шобла» (группа нечеловеческих «персонажей») ждала нас после завершения всего вечером на улице, мы, вволю и с оттягом наплясавшись в это время внутри, полные восторга и чувства Чего-то, Полностью Сбывшегося, ушли другим путём. Да, дорогой Зритель, для всех хорошим уж точно никогда не будешь, а как же по-другому?! Просто Будь Собой – Всегда, Везде, и При Любых Обстоятельствах, и Всё у Тебя Получится Так, Как, может быть, Ты и, мечтая, не предполагал! Лучше-то Этого ничего и Нет – для меня, и в Этом Мире, по крайней мере, Точно!
Через два года после описываемых событий в Гавани была организована выставка, посвящённая десятилетию Ленинградского Рок-Клуба. Мартын побывал на ней, и, приехав ко мне, сообщил, что на одном из стендов выставки в качестве экспоната лежит моя, отобранная тогда ментами и не найденная Слободской, «проходка». Меня горячо стали убеждать, чтобы я поехал в Гавань, и забрал столь ценный раритет. Однако я всегда мало уделял внимание, а, тем более, почёт чему-то ненадёжно-мимолётному и призрачному, типа этой вещицы и «всех», оттуда «истекающих»: «уважухи» так называемой «олдовости» (признания бывалым) и прочего, а посему просто, поржав над ситуацией и «единомышленниками», туда не поехал. Мне всего лишь были ценны хорошие эмоции и добрые воспоминания, которыми, как пообещал, я охотно, и должным, думаю, образом, делюсь с Тобой!