13 Глава: В Ночь На Пасху.
В конце апреля 89-го, в канун православной Пасхи (для нас, к слову говоря, это был вполне обычный день), мы, по привычке, «забились» на «Площади Мира», откуда, встретившись, направились вместе к Гороховой, где находилось несколько «винников», а также наша любимая «Яма» -- «разливуха» на углу канала Грибоедова. Взяв немного вайна, и достаточно «Жигулёвского», мы забрались на крышу дома на соседней улице Плеханова, неспешно попили, покурили, и в благодушном состоянии слезли на грешный, по-весеннему тёплый, асфальт. Проходя, куда глаза глядят, мимо «Пьяного Угла» (угол набережной канала Грибоедова и Гороховой, где в описываемые времена «сухого закона» бойко торговали бухлом), мы вдруг увидели живописную картину: среди довольно плотного и оживлённого скопления людей сидел на корточках какой-то парень с обычной акустической гитарой, перебирая струны и что-то напевая. Мы тут же подошли ближе, и с нескрываемым интересом стали наблюдать за происходящим. Гитарист всё пел и пел, народ всё слушал и слушал. На определённом промежутке времени, который я лично называю промежуточным градусом, я внезапно понял две вещи: во-первых, что людям, такое впечатление, было, практически, по барабану, что играл тот парень, ну и, во-вторых, что сам не по-детски хочу что-нибудь «сбацать». Я вежливо попросил у него гитару, и, получив инструмент, тут же начал свою часть действа, состоявшую, конечно же, из наших общих любимых рок-н-рольных песен. Я всё пел и пел, а народ всё слушал и слушал. Восторженные вопли каких-то незнакомых людей, невесть откуда появившееся в изобилии разномастное бухло, а также неподдельное и отнюдь не столько пьяное, сколько какое-то жгущее, пламенное вдохновение, последовали за этим неизбежно, как сход снежной лавины. Налегая преимущественно на гитару, я успел исполнить довольно немало «вещей», прежде чем на город спустились уже ощутимые сумерки. В суматохе весеннего вечера и неостывшего еще драйва я на минуту оторвался от «банки» (гитары), чтоб отхлебнуть чего-нибудь вполне заслуженного. Пока я курил, к нам подошла какая-то пожилая мадам, и тихо сказала мне: «Сынок, ты так искренне и здорово пел, что я хочу пригласить тебя с твоими друзьями к себе домой, чтоб вы выпили со мной! Ещё я хочу подарить тебе гитару моего сына. Он сейчас на зоне, сидеть ему ещё долго, тебе же его инструмент будет, бесспорно, нужнее». К тому моменту, когда она произнесла эти сердечные слова, все наши, ведомые своими траекториями, за исключением Димульки, рядом не присутствовали. Особо не парясь их отсутствием, и отдав стоявшему неподалёку хозяину гитары его инструмент, мы с моим пьяным приятелем и этой фрау пошагали прочь, к её дому. Пройдя нескончаемыми, как мне показалось, дворами, мы, наконец, зашли в её «парадняк». Открыв дверь, она гостеприимно впустила нас внутрь, радушно усадила за стол, и, вытащив из-под железной койки большой чемодан, доверху набитый батлами с вайном, два из них поставила нам, сказав: «Пейте на здоровье, гости дорогие!» Я, если честно, был, всё же, ещё «в достаточной кондиции», чтобы осознанно, понимая неизбежные последствия, очертя голову, налечь (выражаясь циничным сленгом) на халявное пойло. Однако сама ситуация также не способствовала отказу от «дринча» вовсе. Посему, разумно приняв сторону обильного возлияния, я, с благословления этой доброй женщины, изрядно всё же пригубил. Если быть кратким по поводу того, что случилось потом, то можно сказать: выпив всё, что в нас влезло, мы буквально выползли на ночную прохладу. Идя (если это можно назвать) вдвоём вдоль набережной, мы набрели на какую-то клумбу. Я тут же сказал, что устал, и что, на мой взгляд, было бы неплохо сделать краткосрочный хотя бы привал, присев непосредственно прямо на неё.
Опасность, однако же, быть «свинченными» (задержанными) ментами, так и витала в воздухе вокруг нас, и Димулька, которому только исполнилось восемнадцать, не преминул об этом заявить. Он объяснил мне, шестнадцатилетнему, что, если нас «свинтят», ему грозит вытрезвитель, и штраф 25 рублей, а мне, ввиду моего меньшего возраста, не грозит, наверное, ничего. Впрочем, в последнем я был совсем не уверен, а посему планировал, немного отдохнув, безотлагательно двинуться дальше. Я сел на край клумбы, затем лёг, прикрыл глаза, и в следующий момент увидел над собой строгую, в милицейской фуражке, голову. Мне официально предложили подниматься. Въехав, что просто проспал всё на свете , я встал, подхватил прислонённую к бетонному поребрику клумбы гитару, и пошёл вслед за ментами в ночное здание, у которого эта клумба стояла. Оказалось, что это какой-то драматический театр, а ментов вызвали задержавшиеся в нём по каким-то непонятным причинам театралы. Импульсивная попытка убежать «с места преступления» вместе с гитарой и Димулькой закончилась (ввиду нашего опьянения какой-то степени) полным фиаско. Нас строго и бережно вернули на прежнее место следования, а именно в ночной вестибюль театра. Я присел, и с неподдельным интересом стал наблюдать за дальнейшим развитием событий. Вскорости Димульку повели под руки к милицейскому «козелку», и он, в силу своего совершеннолетия, отправился в «трезвяк» (вытрезвитель). Меня же, спустя некоторое время, погрузили вместе со свежеподаренной гитарой в классический транспорт для сбора и перевозки пьяных, и повезли в центральное, 27-ое отделение, что в переулке Крылова, напротив «Гостинки». Приехали быстро, благо это было в двух шагах. Гитару я оставил одиноко стоять у дежурного, сам же сел в «обезьянник» на скамейку, рядом с каким-то побитым официантом из «Астории», который быстро меня достал своими жалобными всхлипами, адресованными некоему «товарищу милиционеру», и мольбами скорее его отпустить. Я прикрикнул на него, как на шелудивую никчёмную собаку, сказав что-то дежурное про самоуважение и достоинство, не особенно рассчитывая, конечно, на нормальную, человеческую, ответную его реакцию. В тот момент входная дверь в отделение широко открылась, и в помещение вошёл Саша Невзоров из «600 секунд», держа в руках наперевес видеокамеру. Он поздоровался с хозяевами, перебросился с кем-то парой-тройкой фраз, и, вскинув аппарат в рабочее положение на плечо, и поправляя на резкость объектив, прямиком направился ко мне. Мысль стать известным в таком спектре и ракурсе на всю страну мне, само собой, очень не понравилась: в тот момент я думал прежде всего о своих родных, и о всех «вытекающих» из всего этого. Я быстро сказал Невзорову, столь сладостно привыкшему буквально смаковать любую ересь и хрень, освещавшуюся в его репортажах: «Саша! Зачем тебе это? Здесь никого нет, кроме пьяного школьника и измордованного халдея. Подумай: кому будет прикольно, если мои родители и их коллеги-друзья увидят меня на твоей передаче? Я вроде не какой-то подонок или преступник, чтобы заслужить такую телевизионную известность. Не надо тебе это, Саша!» Он помедлил секунд семь, и затем, опустив камеру, тихо сказал: «Ну, ладно, не буду снимать». Он еще о чём-то немного поговорил со стоявшими рядом, и, попрощавшись, быстро вышел. Через некоторое время меня вывели в «дежурку», где офицер, записав мои данные и пообещав, что не отправит «соответствующий сигнал» родителям и в школу, отдал мне гитару и отпустил на все четыре. Это была ночь так называемого «Крёстного Хода», и я, не найдя другой, более подходящей траектории, попёрся через весь Невский на Маяковскую, к Пушкинской, где жил Мартын. По дороге, хлебнув газировки из автомата, и бегло осмотрев свой подарок, я пришёл к выводу, что, хоть гитара и неплохая, мне она, в общем-то, ни к чему, а вот Мартыну она, скорее всего, будет нужнее. Прождав его битых два часа на лестнице, я было уже почти уснул, как в этот самый момент внизу зашуршали шаги Мартына. Он, оказывается, был на этом самом Крёстном Ходу. Ввалившись в его прихожую, которая начиналась сразу с кухни, мы прогрохотали в его комнату, по дороге горячо делясь соответствующими впечатлениями от случившихся с нами приключений. Покончив с историями, и усевшись на кресла, мы закурили. Я вручил своему приятелю гитару, и не обращая особого внимания на его радостные хвалебные возгласы, сладко и по-детски задремал. Забегая же немного вперёд, чтобы окончить этот небольшой рассказ, сообщу Тебе, что мне в школу всё же пришла «телега» (докладная) из центрального, 27-го милицейского отделения, с примерно такой трактовкой: «Доводим до вашего сведения, что в 02 часа 45 минут ночи такого-то числа ваш подопечный был обнаружен на клумбе Ленинградского малого драматического театра в нетрезвом виде (и тому подобное)». Я вместе с отцом был вызван на комиссию по делам несовершеннолетних в райсовет Кировского района, где бате влепили штраф 30 рублей. Димульке же пришла на дом квитанция о необходимости оплаты услуг вытрезвителя, в котором он обречённо провёл ту памятную ночь, в размере 25 «юксов», которую в конечном счёте он так и не оплатил. Менты же настрочили мне в школу лишь потому, что это был уже мой второй пьяный привод на их территорию. Однако не утаю от Тебя и то, что в обоих этих случаях я вёл себя спокойно, и никому не нагрубил. Просто это всё ещё был Советский Союз, а мне всё ещё было неполные семнадцать. Вот так-то.