Стиснутые

20.31
Поезд незаметно для пассажиров трогается, а в коридоре стукается дверь и громко говорят: «Спаси, Господи! Пришло время возвращаться!»
Вокзальная жизнь за окнами начинает уплывать, кто-то сдувает с руки воздушный поцелуй, кто-то утирает кулаком прощальные слёзы, и высокая платформа обрывается.
Пожилая женщина, сидящая у самого выхода из седьмого купе, выглядывает наружу и сообщает, ни на кого не глядя:
- Поедет с нами. Можно будет исповедаться в пути…У кого много грехов.
Её соседка напротив отвлекается от разложенных на коленях документов и смотрит вопросительно.
- Я говорю: священник с нами едет. Поп. Можно будет обращаться, кому надо…
Она в очередной раз начинает что-то перебирать в своей сумке, но продолжает говорить:
- Бумаг много. Наверное, большая начальница. А мне дочка билет купила. Портфель у вас дорогой. Небось, тысячи две стоит.
- У меня бизнес, - следует короткий ответ, после чего женщина поднимает один из своих листков ближе к глазам и тут же набирает номер телефона. Её голос сливается с голосами у соседнего купе.
- Спаси, Господи, милые попутчики. Никак не думал, что поеду в таком вагоне, да поезд переполнен, плацкартных мест нет. А возвращаться надо: на четыре дня приход оставил.
- Вера, я просила положить мне справку за два месяца…Что?.. Да-да, я про неё… Я уже в дороге, это рельсы стучат!.. Ты тоже говори громче!..
- Проходите, батюшка, у нас тут отличная компания подобралась.
- …Вера, говори громче: я тебя не слышу!..
Бизнесменке не везёт: несколько человек выходят в коридор и громко сообщают в трубки, что уже едут и утром будут на месте. Особенно долго объясняется молодая женщина неподалёку, у которой капризничает ребёнок. И в этом, седьмом, купе на правой верхней полке спортивного вида молодой человек, одетый в оранжево-зелёное, отбрасывает журнал с большими фотографиями и словно под влиянием общего порыва тоже достаёт телефон. Вагон решительно стучит на стрелках, но голоса пассажиров звучат громче и заполняют его:
- Мама, не забудь кормить кота и рыбок!..
- Витёк, я, короче, выехал, утром буду там… Спасибо... Да всё путём. Стас обещал, думаю, не кинет…

-… Так что же ты мне сразу не сказала?!. Завтра перешлёте по факсу!..
- Мама, ты обещала мне чипсы! Где они?!
- Я вернусь через два дня. Ты можешь потерпеть только два дня?
- Не лезь в сумку! Я сама достану. Это я не тебе. Корм на полочке… Я же показывала …
- …Не, зарекаться не буду. Вдруг Стас кинет…
- Ничего, ничего, не беспокойтесь: я не устал. Вот, постою у окошка, полюбуюсь на природу. Господи, слава Тебе за тайные и явные милости твои: вот я и в пути…
- Мама, я хочу в туалет!
- Ну, чё?! Я еду! Встречайте!.. А вы заранее готовьтесь!..
- …Я не говорю, что два дня – это ерунда. Мы что, в первый раз с тобой расстаёмся?.. Да? А когда ты уезжала к своим подругам, забыла?..
- … Конечно, я про эту банку и говорила! Подожди! Это я не тебе. Подожди, говорю: пока нельзя в туалет.
Поезд вырывается в пригород и набирает скорость. Бизнесменка смотрит на дверь купе и, возвращаясь от своих чувств и мыслей, связанных с телефонным разговором, резко закрывает её, отгораживаясь от коридора, из-за которого ей приходилось так громко говорить. Парень на верхней полке звонит ещё куда-то, но теперь почти шепчет:
- Стас, это я… Да, еду… К тебе. К вам… Всё идёт по плану?.. Я на тебя надеюсь… А чё такое?..
- Это ж такая нервотрёпка: бизнес, - говорит старушка, довольная, что в купе стало тише. – У меня дочка тоже… Не знаю, что получится. Лучше бы не бралась совсем: одни проблемы.
Соседка не отвечает ей, сидя снимает лёгкий пиджак и снова берёт в руки телефон. Теперь в пространстве только два голоса – решительный женский и вкрадчивый – молодого мужчины.
- Алло. Валя, это я… Долго буду жить. А ты что, не смотришь, кто звонит?.. Значит так, я еду по делам в ваш город, буду утром, но у тебя не раньше десяти вечера… Да я могу и в гостинице остановиться…
- …Нормальные условия. Я ж тебе говорил, что согласен. Как там клиентура?
- … Ладно, успокойся: некогда мне было тебя предупреждать…
- … А ты где сейчас? Гасишься?.. До-ома?.. Вечером – и дома?.. С твоими возможностями…
Старушка смотрит в окно, потом – сочувственно – на третьего попутчика. Это длинноволосый, кучерявый мужчина лет тридцати с усиками полукругом. Он с самой посадки сидит за столиком, и всё это время его взгляд не отрывается от экрана ноутбука, только левая рука один раз в пять минут тянется к пиву. Мужчина делает большой глоток, но глаза его всё равно не отрываются от компьютера. Банок с пивом три, они стоят в ряд

возле окна, и получается, что человек чётко распланировал свою жизнь где-то до половины десятого.
Старушка наливает себе в пластмассовый стакан воды из маленькой бутылки, пьёт осторожно и, как только в переговорах других попутчиков возникает пауза, обращается к длинноволосому. При этом глядит не на него, а в свою сумку.
- Могу вымазать. Аппарат-то дорогой. Колбаса жирная. Говорила дочке: не клади столько. Так нет же, положила. А мне бы только уголочек.
Первой реагирует бизнесменка.
- Если вы собрались поужинать, подсаживайтесь поближе и ешьте. А он вас и не слышит: весь в интернете.
- Да мне только уголочек. Как бы компьютер не повредить.
- Галинка, привет, - шепчет сверху спортсмен,- заплати завтра за мою тачку на стоянке. Совсем забыл… Где-где. Еду… Ну, да…
- Подсаживайтесь, не стесняйтесь… Надо бы и мне поужинать. Так, в вагоне-ресторане сейчас наплыв - потеряю время.
Бизнесменка смотрит в свои бумаги, секунду сомневается.
- Вот уроды, они меня разорят, - вдруг говорит она себе и снова берётся за телефон.
В течение следующих пяти минут старушка жуёт что-то и запивает чаем, длинноволосый бегает глазами по экрану ноутбука и делает один глоток, спортсмен безуспешно льстит невидимой Галине, пытаясь переложить на неё свои заботы, а деловая женщина кропотливо разбирается посредством телефона с каким-то далёким поставщиком, который, по её мнению, не выполнил свои обязательства. По купе плавают запахи пирожного и жевательной резинки.
20.55
Поезд мчится и мчится, не останавливаясь, мимо маленьких станций и тихих деревушек при них. В седьмом купе все по-прежнему заняты своими делами: парень наверху рассматривает журнал и жуёт шоколадку, мужчина внизу что-то быстро и с азартом печатает на клавиатуре, женщина звонит в город, в который едет, и подробно обговаривает завтрашний день, старушка тоже, как и соседка, разложила какие-то бумаги и пересматривает их.
Длинноволосый вдруг откидывается на спинку, радостно обводит глазами попутчиков и делает три больших глотка пива. Смотрит он и в окошко между шторкой и поднятым экраном своего компьютера. Может быть, даже замечает, что в сосновом лесу вокруг поезда стали попадаться лиственницы и в воздухе сделалось темнее.
- Надо обратиться, и не знаешь. Неудобно, - говорит старушка, глядя прямо на ободок его рыжеватых усов.
- А? – не понимает тот.
- Ниной Анатольевной меня зовут. Голова-то, наверное, устала от компьютера. И глаза тоже. Не отвлекаешься.

- Ник. Коля, - догадывается мужчина.
- А твоё имя? – обращается Нина Анатольевна к «верхнему».
- Ап… Миша. Михаил.
Старушка поворачивается к бизнесменке. Но та уже сама убирает телефон, бумаги, застёгивает сумку.
- А я Татьяна. Для молодых людей – Татьяна Станиславовна. Пойду-ка я поужинаю. Вроде на сегодня всё с делами.
- Компьютерщик это называется, да? Или программист? – продолжает расспросы Нина Анатольевна.
Её сосед напротив неожиданно многословно объясняется:
- Я веб-дизайнер. Меня пригласила на работу солидная фирма, и я готовлю для неё несколько презентаций. Не удивляйтесь, я сейчас сбрею усы: в этой фирме строго с внешним видом. Как приеду, ещё и коротко подстригусь. Таковы требования. Надо соответствовать.
Он встаёт и, забирая с собой пустую банку, выходит в коридор. Следом – с сумочкой – Татьяна. Спрыгивает сверху Миша. Прикрыв дверь, он глядит на себя в зеркало, расправляет плечи, но, не доверяя отражению, осматривает грудь и руки и только после этого выходит.
Дверь в коридор снова открыта, и первое, что слышит старушка, это звонкий голос всё того же капризного ребёнка из третьего купе – голос своеобразный: кажется, мальчик не делает пауз между словами, а «гудит» всю свою речь от начала до конца, немного деля её на звуки:
- Мамахочусоккакудяди!
- Вот у тебя есть сок! Какая разница?!
- Хочудругойсок!
- Слышь, Макс, ты Стаса помнишь?.. Девушка, не проходите мимо красивого парня. Что?.. Да-да, этого Стаса. Ну, и как он тебе? Не кидала? За базар отвечает? – Миша стоит у окна напротив своего купе и подробно расспрашивает кого-то по телефону.
- Сколько денег на эти разговоры уходит… - качает головой Нина Анатольевна, потом достаёт из сумки кусочек колбасы, кусочек батона и начинает жевать.
- А по мне, батюшка, - и вот коллега, наверняка, согласится – что катарсис, что благодать – одно и то же состояние… - доносится до старушки мужской голос от соседей. Там громко спорят и открывают минералку. Нина Анатольевна тоже пьёт, теперь просто из бутылки.
Через десять минут возвращается Ник. Без усов, тщательно выбритый, расчёсанный, с хвостиком волос, стянутых шнурком. Он садится, одной рукой тянется к пиву, другой начинает играть в какую-то компьютерную игру с монотонным дзиньканьем.
Нина Анатольевна разглядывает его с минуту, потом, дожевав, снова берётся за свои

документы:
- Даже не знаю: правильно поступила или нет, что пошла у неё на поводу…
Ник из вежливости поднимает голову, но попутчица не сразу поясняет ему свою реплику: она терпеливо ждёт, когда Миша достанет пакет, разложит по столику еду и, вставив в ухо наушник, начнёт жевать.
-… И машину им захотелось, и внуку надо учиться в университете. Уговорили – продала. Теперь буду жить на природе. В посёлке.
- Вы продали городскую квартиру?
- Да вот, - оживляется Нина Анатольевна, пересаживается на другую сторону, ближе к Нику, и показывает бумаги. – Полгода уже, как брат умер. Дочка съездила, всё оформила на меня. А вещи едут в контейнере. Да и какие у меня вещи? Самое нужное. Дом-то братов непустой: и мебель, и инструмент, и сараи – всё есть. Надо будет курочек завести, огородик садить. Проживу…
Мужчина уже не слушает её, увлечённо играет и даже тихо разговаривает с героями игры. Нина Анатольевна вздыхает: «Эх, грехи наши, грехи…» и погружается в молчание. Миша жуёт и покачивает головой в такт музыке, которую слышит только он, а рельсы стучат размеренно, как стрелки часов, и из коридора прилетает очередное требование всё того же ребёнка, видно, единственного малолетнего пассажира во всём вагоне. Мама проводит его мимо двери седьмого купе в сторону туалета, и мальчик вдруг оглушительно кричит:
- Вау! Какой домик! Мама, а зачем в лесу такой красивый домик?!
Нина Анатольевна, Миша и даже Коля-Ник поворачивают головы, но строение уже промелькнуло по ту сторону поезда, и только не менее восторженный, но куда более тихий голос священника всё объясняет. Оказывается, необычный сосед стоит в коридоре.
- Это монастырь, деточка. Маленький монастырь. В нём живут дяди, которые молятся за наши души, чтоб и у тебя, и у твоей мамы всё было хорошо.
Ему никто не отвечает, но священник, восхитившись видом из окна, не стесняется выразить чувства вслух:
- Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной. Когда на землю сходит закат, когда воцаряется покой ночного сна и тишина угасающего дня, я вижу Твои черты под образом сияющих палат и облачных сеней зари. Огонь и пурпур, золото и лазурь пророчески говорят о неизречённой красоте Твоих селений…
- Наш батюшка прямо поэт… - фыркает Нина Анатольевна, услышав из соседнего купе шутливые аплодисменты. – У нас тоже восстановили… Недалеко от моего дома. И название дали – храм Преображения. Ну, и что? Сестра ходит по субботам и воскресеньям и стоит там одна. Она да попадья. Да дети поповские. Никому она и не нужна та церковь.
Мужчины не слушают старушку, но она и не смотрит на них и аккуратно складывает свои документы.
- … Меня зазывает всякий раз. А я говорю: «А кто ж работать будет?» По выходным я убираюсь. А вдруг внуки придут, дочка с мужем? Приготовить что-то надо. Пусть Бог

наказывает лентяев, а меня не за что: я без дела не сижу. И у других людей тоже дела, никто не хочет полдня на службу тратить. Кто на базар идёт в центр микрорайона, как раз
рядом с храмом. Там и кафе для молодёжи, и кинотеатр. В воскресенье многие семьями в кино идут. А пожилым тем более как ходить молиться? Ноги уже больные, выработались. У телевизоров сидят… По праздникам другое дело. На Троицу, на Покров обязательно схожу. А каждое воскресенье стоять там, когда дома куча дел – это грех. Нельзя бездельничать.
Из глубины её сумки начинает звучать мелодия, и старушка хватается за телефон. Дожёвывающий последнюю котлету Миша лезет на свою верхнюю полку, а Нина Анатольевна испуганно кричит в трубку:
- Да?!. Да-да, я помню!.. Да, так и скажу!.. Нет, ещё не ложилась!.. Ещё не ложилась!.. Хорошо, хорошо, так я ей всё и скажу, не переживай… Да-да, буду решительной.
Мясной запах, заполнивший было купе, постепенно рассеивается. Становится прохладнее.
21.40
- Кто это так громко у нас кричит?
В купе входит Татьяна. Вид у неё сытый и умиротворённый.
- А вот и Таня!.. – радуется старушка. – Покушала… в ресторане?
- Да, поужинала.
- Небось, дорогое это удовольствие теперь? Не то, что в советские времена…
- Дорого – понятие относительное. Снизь цены вдвое – всё равно для кого-то будет дорого, повысь вдвое – кто-то и не заметит… О, да я смотрю, у вас документов не меньше, чем у меня. Может, тоже бизнесом занимаетесь? В дочкиной фирме?
- Что ты, какой бизнес! Это ж бумаги на дом. Брат у меня умер, оставил мне дом в посёлке. Ничего посёлок: маленький, но аккуратный. И магазины, и почта – всё, что надо, есть.
- Так вы что, переезжаете? А семья у брата есть?
Нина Анатольевна снова раскладывает свои документы, будто собирается подкреплять ими слова, а Татьяна достаёт толстый блокнот и просматривает записи. «Добрый вечер, тётя Рита», - говорит сверху спортсмен Миша, зачем-то прижав телефон к плечу, и просит сначала забирать почту из своего ящика, благо у него с соседями одинаковые ключи, потом по возможности оплачивать в долг коммунальные услуги. Уверять, что возврат долга не затянется на месяцы, ему приходится минут пять.
- Сходился три раза, а детей так и не нажил, - начинает объяснять Нина Анатольевна. – Вот так и получилось, что я стала наследницей. Теперь с этажа перееду на землю.
- А городскую квартиру оставили детям?
- Так продали. Дочка продала. Обменяла на трёхкомнатную, ещё и доплату нам дали.
Татьяна поднимает голову:

- То есть дочка отправила вас одну в таком возрасте из города в какой-то посёлок? А коммунальные услуги в этом доме брата есть?
- Ой, да на что они мне?.. Привыкну… На свежем воздухе да с огородиком. Что старухе надо?.. Жить-то осталось… Лишь бы Васькина сожительница не устроила скандалу. Никаких прав-то у неё нет на жильё, но пока дочка не съездила, сидела там хозяйкой.
У Татьяны звонит телефон, и минут пять она обсуждает свои дела. По коридору шумно провозят продуктовую тележку, Миша спрыгивает и долго выбирает сок. Ник берёт ещё пива.
Закончив переговоры, бизнесменка некоторое время сидит в задумчивости, потом делает пометки в блокноте и отправляет эсэмэску. А Нина Анатольевна, не дождавшись её вопроса, продолжает:
- Дом там хороший, большой. У Василия-то вся мебель была, но дочка всё равно мою загрузила в контейнер и отправила. Завтра или послезавтра получу. Вот и такой дорогой билет мне купила.
Она осматривает отделку купе и качает головой:
- На что людям такая роскошь?.. Вон уже и темнеет, скоро ложиться спать. Столько дел назавтра… Эк неугомонный ребёнок: опять капризничает.
Пока невидимая мама в нескольких метрах от седьмого купе успокаивает своего мальчишку, Татьяна удивлённо смотрит на соседку.
- Послушайте, Нина Анатольевна, а ведь ваша дочка воспользовалась вами, чтоб решить свои материальные проблемы. Не поленилась за вас оформить наследственные права и даже отъезд организовала по высшему разряду. То ли от угрызений совести, то ли для оправдания перед родными и близкими.
Старушка заметно пугается и даже прижимает сумку к животу.
- А чего ей оправдываться? Я сама согласилась на переезд. Доплата пошла на университет внуку.
- Ну уж, предпринимательница не заработает сыну на учёбу. Так а сожительница вашего покойного брата долго с ним прожила?
- Да… лет восемь. Может, десять… Он только сходился с ними, а регистрировался один раз, ещё молодым.
- Он вас намного младше?
- Как младше? Это я младшая из нас троих. Вот одна уже осталась: ни родителей, ни братьев. Ох, грехи наши…
- А сожительница? Она какого возраста?
- Да тоже… на два года меня старше…
Нина Анатольевна догадывается, куда клонит собеседница, и торопливо добавляет:
- В Новосибирске. В Новосибирске у неё дочка. Есть куда поехать. Опять же по закону она никаких прав на этот дом не имеет. Как против закона?

22.05
В седьмом купе готовятся ко сну: перебирают и укладывают мелкие вещи, ходят переодеваться и чистить зубы, отбрасывают одеяла с подушек… Ник отдаёт Татьяне Станиславовне нижнее место и переставляет ноутбук и банку пива на верхнюю полку. Все суетятся, но вежливо уступают друг другу узкое пространство.
Стихает и в соседних купе, только в коридоре девушка лет двадцати, откинув сиденье, тихо беседует по телефону с возлюбленным. «Ну, всё, целую», - говорит она, но разговор снова и снова имеет продолжение.
Наконец, переделав десяток дел, укладываются. Ник опять играет и шепчется, а женщины решают, что вернётся из туалета Миша и выключит свет. Обе явно не привыкли рано ложиться, но в вагоне такая тишина, что не спать – просто неприлично.
- По личным делам едешь или бизнес в том городе? – интересуется Нина Анатольевна.
- По делам фирмы, конечно, - отвечает Татьяна. – У меня личного нет и не было.
- Что, нет семьи?
- Зачем она?.. Вот у вас есть, а счастья всё равно никакого… Ещё не хватало, чтоб родные дети отнимали у меня дело, на которое я потратила столько времени и сил, или – ещё лучше – наняли для меня киллера. На мои же деньги… Нет, идея семейного счастья – это в прошлом. Сейчас ради семьи люди не живут.
- Ну, как же без детей?.. – теряется Нина Анатольевна. – Да и без мужчины тоже. Я вот со своим почти сорок лет прожила. Умер от болезни.
- Мужчина – не проблема, - усмехается Татьяна. – А если он у тебя один, то с годами просто садится на шею. Вари ему, стирай, зашивай, ещё и не смей никуда выйти, с кем-то пообщаться… А дети? Моя мама потратила на нас всю жизнь. То же – бабушки. У одной было четверо, у другой – шестеро. Пожертвовали на детей всю свою жизнь. Нет, теперь учёные пришли к выводу, что это неправильно. Наоборот, человек должен любить себя, делать то, что хочется, жить ради себя, а главное, считать себя во всём правым и не заниматься самокопанием: правильно поступил – неправильно. Поступил и поступил. Это уже в прошлом… У нас, русских, у всех комплекс: ищем чего-то, мучаемся совестью по поводу и без повода. Увереннее надо быть. Не сидеть на завалинке, а делать дело, жить. Если будешь хорошо относиться к самому себе, то и жизнь вокруг тебя будет нормальной, счастливой.
Ник спрыгивает сверху и прерывает речь попутчицы. Он открывает дверь, чтобы выйти, и седьмое купе слышит взволнованный голос проводницы:
- … Нет, ты представляешь, она меня обвиняет? Кто бы говорил? Сейчас всю ночь буду на нервах. То пьяный пассажир, то эта подхалимка – прямо ад, а не рейс…
Дверь закрывается.
- Одной-то многое можно себе позволить: и квартиру дорогую, и машину… - снова начинает Нина Анатольевна.
- А я и позволяю себе всё, - с гордостью в голосе соглашается Татьяна. – По крайней

мере, то, что хочется. Квартира большая, в центре города, машина новенькая и недешёвая. Во всём городе таких три-четыре. На внешность – парикмахерскую, массаж и прочее – денег не жалею. Мне в моём деле надо хорошо выглядеть. Кто будет связываться с растрёпанной да неухоженной бабой?
- Эт верно, - поддакивает Нина Анатольевна. – Когда денег много, возможности безграничные. Покупай всё, чего душа желает.
- Для безграничных возможностей нужны безграничные стремления, - поправляет её соседка. – Не у всех богатых людей это так. Мне вон и в Турцию на недельку невозможно съездить. Всё дела, дела. Сплошная суета с одной лишь целью: удержаться на плаву, не разориться. У конкурентов совести ни на грамм, расслабиться не дают… Власть тоже: постоянно толкает на нарушения законов и правил, а потом наказывает…
Последнюю фразу она говорит после минутной паузы, и разговор затихает. Однако возвращается мужская половина купе. Ник ловко запрыгивает наверх. Миша сначала старательно расправляет постель. При этом притороченный к его мобильнику полосатый хвостик от неизвестного зверька свисает из кармана трико, раскачивается из стороны в сторону, вызывая на лице Татьяны усмешку. Потом он берёт свой журнал и возвращает загнутые при чтении листы в исходное положение. На ночь журнал отправляется на столик.
- Опять женился? - удивляется Нина Анатольевна. – Уже в третий раз, наверное, а самому-то и тридцати нет.
- Если вы о шоумене Дрыгине, то в четвёртый раз за два года, - отвечает Михаил.
Он смотрит на обложку своего журнала и прибавляет:
- Девке восемнадцать . Папаша – нефтяк, сорок седьмое место в нашем списке «Форбс».
- Нина Анатольевна, вы интересуетесь светской хроникой? – удивляется Татьяна.
- Да читаю. Другого ж не выписывают. К дочке в гости приду, так внучка тычет мне газету с фотографиями: «Баба, мне лучше артисткой быть или певицей?» А я ей: «Швеёй-мотористкой».
Старушка усмехается, и свет в купе гаснет.
22.28
Поезд летит, утопая в темноте, и как будто ускоряет ход. Так в старину всё быстрее бежала какая-нибудь крестьянская лошадка, которая полдня везла хозяина с ярмарки и, наконец, начинала узнавать родные места и предчувствовать отдых.
Ник тихо сползает с верхней полки, обувается и выходит в коридор. Сходив в туалет, он сначала щупает, хорошо ли разместил под подушкой ноутбук, потом запрыгивает наверх и укладывается на правый бок, лицом к стенке. Нина Анатольевна тяжело переворачивается во сне и посапывает.
02.03
Взрыв из спящих в седьмом купе слышится только Татьяне, но ей он кажется частью сновидения и не пугает. Вслед за взрывом вагон дёргается вперёд, подпрыгивает кормой и

ухает на правый бок. Пассажиров влечёт по ходу движения, затем вдавливает ногами в стенку коридора. Ника бросает в проход, он ударяется головой и рукой о соседнюю полку, на миг оказывается в вертикальном положении, сталкивается с Мишей, получает от него удар головой в бок, сам дважды толкает соседа коленом и, чувствуя, что движение прекращается, послушно сползает на пол, которым теперь стала дверь купе. Зеркало не разбивается. Он чувствует его скользкую поверхность левой ногой и слышит, как барахтается на стекле Миша. Сам Ник наполовину проваливается в нишу для вещей и затихает, пытаясь сообразить, что же произошло, и опасаясь новых толчков.
Женщин тоже швыряет, но меньше, к тому же матрасы и подушки со всех четырёх постелей смягчают им удары о полки, и только Нину Анатольевну больно протягивает спиной по сеточке, которая крепится над нижней полкой, а Татьяна получает по лицу пивной банкой.
Всё резко стихает. Но уже через три-четыре секунды сверху, через выдавленное окно, слышатся крики – сначала отдельные, потом нескольких голосов. Кто-то начинает сильно причитать, в истерике бьётся ребёнок: «Мама! Мама!»
- Убегать надо! Выбираться! – вскрикивает Нина Анатольевна и, не разбирая ничего в темноте, лезет по двери прямо на Мишу. Тот стонет, но не говорит ни слова.
- Мы на боку! На боку! – зачем-то преувеличенно громко объявляет Татьяна. – Видите, окно сверху! Поезд лежит на боку!
Очевидно, в ушах её ещё стоит скрежет падения, и она думает, что её не услышат.
- Значит, он сейчас упадёт в пропасть! – снова кричит старушка и, цепляясь за полку, лезет вверх. Ник пытается рвануться по другой стороне, но тут же опадает от боли: оказывается, он сильно ушиб ногу, бок и плечо. Испугавшись, что у него серьёзные травмы, он замирает в прежнем положении.
- Ой, Господи, Господи, помоги мне выбраться! Помоги мне выбраться! – старушка закрывает собой слабый свет, который дают звёзды и луна, скребётся, бьётся и беспрерывно повторяет одно и то же, балансируя где-то между шоком и истерикой.
- Соблюдайте спокойствие! – вдруг кричат где-то рядом, со стороны крыши. – Всех сейчас вытащим! Если есть раненые, подайте голос или махните чем-нибудь белым через окна!
- Я, я раненый! Здесь раненые! – одновременно вскрикивают Ник и Нина Анатольевна.
- Платок какой-нибудь! Я буду махать! Тогда нас вытащат! Скорее дайте что-нибудь!
Но вместо того, чтоб высунуться в окно, старушка обессиливает и ползёт вниз.
- Мужчины, мужчины, скорее машите! Поднимайтесь и машите! Нас вытащат! – она хватает что-то под ногами, начинает дёргать и рвать.
Вдруг загорается голубой огонёк, и старшая из попутчиц предстаёт в его зловещем свете. В порванном от плеча халате, с редкими и всклоченными волосами, лицом, чёрным от ужаса даже в полумраке искорёженного купе, она топчется по матрасу и вырывает из-под своих же ног простыню. Свет ошеломляет старушку, и она застывает, как пойманный вор. Впрочем, другие не лучше: длинные волосы Ника перемешались и сделали его

похожим на медузу Горгону; трико лежащего Миши сползло вниз, а футболку он сам натянул на голову.
- Анатольевна, ты не ранена? Миша, Коля, вы как? Ну-ка, ощупайте все себя. Если переломы, вывихи, не шевелитесь, надо зафиксировать. Нина Анатольевна, давай-ка успокаивайся. Произошло крушение поезда, вагоны перевернулись, но уже работают спасатели, всех вытаскивают. Мужчины, вы что молчите? С вами всё в порядке?
Татьяна осторожно приподнимается, высовывается из-под верхней полки и светит сотовым телефоном в оба угла.
- Вы думаете, уже приехали спасатели? – откликается Ник.
- Слышал ведь: кто-то уже начал оказывать помощь. Нина Анатольевна, бросьте вы свою тряпку: сейчас спокойно выберемся через окно. Сначала мужчины подсадят нас, потом мы подадим им руки. Или ту же простынь вместо верёвки. Успокаиваемся и начинаем спокойно выбираться.
- А если вагон ещё перевернётся?!
- Нина Анатольевна! Он стоит неподвижно! Куда ему переворачиваться? Здесь лес, насыпь невысокая. Всё, он уже свалился с железной дороги, теперь крепко стоит. Точнее, лежит. Лежит на боку.
Ник тоже начинает светить телефоном, осматривает себя, боясь сильно двигаться.
- Нина Анатольевна, -продолжает Татьяна, - вы сидите у Миши на ногах. Дайте ему встать. Или хотя бы приподняться. Спортсмен, ты как? Травмы есть?
Миша не отвечает, и Татьяна подносит свет ближе к его голове. Он неподвижно лежит калачиком прямо на зеркале двери и держит руками голову.
- Крови вроде нет… Все осмотрели себя? Руки-ноги целые? Я, кажется, сломала пару рёбер. Так больно ударило о полку. Нина Анатольевна?.. Ну, у вас точно переломов нет: карабкалась, как молодая.
- Танечка, я живая, живая. Боже мой, за что нам такой ужас? Это что ж, весь поезд перевернулся? А станция здесь далеко? Помощь будет?
- Вы же слышали: людей уже вытаскивают из вагонов. Должна быть и станция какая-нибудь: в этих местах много населённых пунктов. Миша, ты в сознании? Убери руки от лица. Ми-ша!
Спортсмен, наконец, начинает шевелиться.
- А чё…это?.. Нас взорвали, да?
- Ох! – пугается Нина Анатольевна.
- С чего ты взял? Просто поезд сошёл с рельсов… Хотя, может, и теракт. Давай ощупывай себя: нет переломов?
Вдруг слышатся шаги: по вагону кто-то идёт и переговаривается с оставшимися внутри.
- Эй, эй! Кто там! Сюда! – начинают кричать Нина Анатольевна и Татьяна.

К ним присоединяется Ник, и минуты две они вместе и поодиночке зовут на помощь. Но никто не отзывается и не подходит.
02.23.
Наконец, стук обуви начинает приближаться. Но очень медленно – кажется, на миллиметр в минуту. Очевидно, невидимому человеку трудно идти: то ли из-за темноты, то ли потому, что вагон искорёжен. Седьмое купе теперь молчит, и только Татьяна светит вверх, привлекая внимание неизвестного.
Снаружи всё явственнее доносятся голоса, кто-то громко перекликается по ту сторону насыпи, а за стенкой, в шестом купе, слышится шумная возня.
Нина Анатольевна, устав ждать, снова зовёт на помощь. Вдруг сверху затемняется звёздное небо и ласковый голос говорит:
- Соседи, все живы?
- Все, все живы!
- Слава тебе, Господи!.. Но выйти отсюда вы не сможете. Придётся ждать утра… А вот нашим попутчикам в хвосте вагона пришлось похуже… Прими, Господи, их души.
- А что там? – пугается Нина Анатольевна. – Все погибли?
Но священник, который запыхался и с трудом говорит, прерывается и, отстранившись от окна, минуты три с кем-то разговаривает.
- Эй…как вас…батюшка! – кричит Татьяна и медленно приподнимается между полками в полный рост.
- Да-да, я здесь, милые мои. Что ж с вами делать-то?.. Кто худенький, может попытаться протиснуться, а я со своими соседями – юристом да скрипачом – займусь тушением пламени. А то, не допусти Господи, доберётся до вас.
- Мы горим?! – хором вскрикивает седьмое купе.
Неожиданно Миша бросается вверх, и громкое «А – а!», которое он выдохнул для рывка, ещё звенит где-то внизу, а парень уже уцепился за стойку нависающего обеденного столика и тянется к выбитому окошку.
- Танечка! Бросил нас! – всхлипывает старушка.
- Михаил, помогите женщинам! Мы же не выберемся без вашей помощи! – кричит Татьяна и приседает, чтобы не получить чужой ногой в лицо.
Она хватает спортсмена за поясницу, ещё и ещё пытается убедить вернуться, но Миша уже высунул голову из проёма окна, вдохнул свежего ночного воздуха и, оттолкнув в сторону изломанную раму, со стоном пытается протиснуться наружу.
- Тащите меня! Тащите! – кричит он священнику, пробует вылезть обеими руками вперёд, потом одной рукой, ничего не добившись, опускает руки и, умудрившись упереться ногами, суёт в проём свои широкие плечи.
Не сразу до него доходит то, о чём только что говорил священник. Тот помогает, как может, но и сочувственно объясняет, что пострадали только два последних вагона, что

взрывом смяло всю заднюю часть их вагона, что окно седьмого купе сдавило, сломало и оконный проём превратился в кривую и узкую щель, гораздо меньшую, чем крепкие плечи парня. Миша видит, что хвост вагона в огне и страх погибнуть в пламени придаёт ему силы.
Борьба человека и железа продолжается несколько минут. Наконец, священник убеждает парня, что не стоит резать себе плечи, что он со своими соседями потушит пожар. Миша бьёт кулаком по краю дыры, но стена вагона, хотя и выгнулась вверх, не поддаётся ему, и он сползает вниз.
- Соседушки, здесь лаз совсем узенький, вам не выбраться. Вы не пугайтесь огня: мы его сейчас забросаем песочком. Тут всюду песочек. Лопат, конечно, не найти, но ничего, мы его пригоршнями. Может, в тех купе ещё остались живые. Виктор вон пытается заглянуть. Хотя очень сомнительно: смяло их ужасным образом. Зато все остальные наши попутчики, смотрю, уже выбрались, благо проводница наша молодец, помогает каждому. Люди теперь побежали к последнему вагону: ему больше досталось, а нам проводница велела тушить здесь. Так что я потороплюсь.
- Батюшка, я сгорю?! – кричит Нина Анатольевна. – может, меня отпеть?!.
- Что ты, милая! Будь уверена: погасим мы пожарчик. Вот высунься головой да сама глянь: горит слабенько. Погасим, погасим. Я побегу. Потом приду к вам. Обязательно приду.
- Постойте секундочку! – просит Татьяна. – Здесь есть станция? Местные спасают нас?
- Глухой лес! – кричит священник уже на ходу, и его шаги медленно удаляются к голове вагона.
02.56.
Поблизости звуки стихли, но хорошо слышно, как помогают раненым людям с той стороны, где был хвост поезда. «Несите под дерево! Здесь надо отогнуть! У кого есть чем перевязать?!» - доносится оттуда каждую секунду. Пассажиры отошли от шока и при слабом свете с неба и отблесков от пламени на предпоследнем вагоне спасают себе подобных. Слышно также, что с кем-то постоянно советуются: значит, среди уцелевших нашёлся и медицинский работник.
Миша после отчаянной попытки выбраться снова забился в свой угол между потолком и правой верхней полкой, которая, как и другие, теперь стоит вертикально. Он молчит. Нина Анатольевна поупрекала было спортсмена, но и сама впала в прострацию. Только к Нику и Татьяне вернулись привычные ощущения, и они попробовали немного улучшить неудобное положении, в котором оказались. Женщина сумела свернуть два матраса и теперь сидит на них с тремя мобильниками в руках.
- Почему нет связи?.. Как будто мы в какой-то яме… - она снова по очереди включает свой телефон, Мишин, Нины Анатольевны. – Коля, может, попробуешь у окошка, высунешься немного наружу?
- Бесполезно. Вы же слышали, как снаружи кто-то кричал, что связи нет вообще.
- А что твой интернет?

- Тоже глухо… Программа не идёт. Постоянно перезагружается… Здорово шарахнулся, и придётся выбросить.
- Но ведь поезд, наверняка, остановился, и с него сообщили о взрыве. Как ты думаешь?
- Даже не знаю… Я не сталкивался с играми про железные дороги… Может, спокойно едет себе и не знает, что два последние вагона оторвались и валяются в лесу.
- Ох, - откликается в отчаянии Нина Анатольевна. – Это ж надо…
- Вот что, Коля. Слазь-ка ты к окошку и посмотри, потушили наш вагон или нет.
Татьяна говорит таким тоном, что возражений быть не может. Ник медленно встаёт, стонет, выпрямляя свою раненую ногу, долго ощупывается: телефоны подсели, и для освещения Татьяна их не включает. На экране ноутбука голубой цвет меняется на чёрный. Никому не понятные формулы ещё показывают, что аппарат жив, но с него уже никакого толку. Кажется, сейчас он окончательно потухнет, так и не расшифровав свои коды.
Ник начинает забираться по обратной стороне своей полки наверх, и Татьяна помогает ему, упираясь в спину мужчины.
- Цепляйся за столик. Там такая железная трубка…стойка. Повернись и переставь на неё ногу…
- Таня, он вылезает? – стонущим голосом спрашивает Нина Анатольевна. – А нас вытащит?
- Он не вылезает. Как тут велезешь? Только посмотрит… Ну что, Николай?
- У-ух… Сейчас… Если можно, подставьте плечо под мою левую ногу, а то я вот-вот сорвусь… Здесь всё такое острое, не за что взяться…
- Подставляю, подставляю! Ты не стесняйся, становись!
Проходит ещё минута, и вдруг Ник резко отрывается от своей помощницы.
- Ты что, выбрался?
- Почти, - глухо отвечает голос Ника, заткнувшего собой весь оконный проём.
Нина Анатольевна и Миша приподнимаются.
- Помочь?!
- Не надо!.. Плечо высунул, а вот таз!.. Точнее, живот, блин! Не лезет!.. Сейчас, передохну немного!..
- А что видишь?! Вагон горит?!
- Та-ак!.. Пламя где-то внутри!.. Синеватое!..
- Это, наверное, горит пластик! Оно близко от нас?!
- Да тут не поймёшь: где туалет был, где купе!.. Ну, метрах в четырёх!..
- Его кто-нибудь тушит?!

- Никого не видно!.. Может, сверху потушили, а оно внутри разгорелось!..
- А где же священник с другими?!
- Да вон там под деревьями человек тридцать мечутся!.. Возле последнего вагона!.. Далеко его отшвырнуло!..
- А поезд?! Видишь его?!
- Поезд?! – Ник делает паузу, вглядываясь в темноту. – Поезда не вижу!.. Там вообще непонятно, куда идёт железка! Наверное, здесь поворот!.. Зато вижу свет в лесу! Да, вон и люди туда идут!
- Дома?!
- Один дом!.. Наверное, какое-нибудь зимовье! Свет не электрический, тусклый!
- Так, ладно! – продолжает руководить Татьяна. – Если горит внутри, то и до нас дойдёт по деревянной отделке! Давай-ка мы тебя дружно подтолкнём, а ты позовёшь людей, чтоб тушили!
- Попробуйте!.. Только мне надо втянуть живот или ободрать мясо с бёдер!
- Мишка, давай помогай! Вставай, хватит хлюпать носом! Ты мужчина или нет?! Коленька, а ты постарайся. Если получится, я тебя сделаю богатым! Даю слово!
Татьяна находит ногу Ника, ставит себе на ладони и пытается подтолкнуть мужчину. Вместо Миши ей на помощь поднимается Нина Анатольевна. Она ниже ростом, но становится на какие-то вещи и тоже немного подсобляет. Ник упирается руками в стену вагона, гнутую, холодную, кое-где рваную и острую и, выдыхая криком, пробуют вырваться наверх.
- Не толкайте!.. Не толкайте так резко: больно же!.. Вы мне ноги поднимаете, я их сгибаю в коленях, а толку-то!.. Всё бесполезно! Живот не пролазит!..
- Так втяни его! – досадует Татьяна, которая уже несколько раз ударилась о полки и столик.
- Не втягивается!
- С таким большим животом такой молодой… Работаешь мало.
- Коля, ты ещё попробуй, попробуй!
Ник не отвечает ни одной из женщин, кричит кому-то, потом переговаривается и осторожно спускается вниз.
- Слышали: вертолёт пролетел?
- Мы только твоё кряхтение слышали.
- И что он, садится?
- Вертолёт со спасателями? – присоединяется к разговору и Миша. – Или он пожарный?

- Пожар тушить не надо… - объясняется запыхавшийся Ник, начиная с последнего вопроса. – Я докричался до мужиков… они там ломами какую-то перегородку пробивают в последнем вагоне…пламя идёт не к нам, а от нас… Так что мы не сгорим… А вертолёт вроде как собирается в огороде садиться. Там деревня, но живёт одна старуха… К ней в дом раненых переносят…
- Они уверены, что горит не в нашу сторону?
- Уверены… Да я и сам рассмотрел. Выгорает где-то там, в районе туалета… Вообще, наш вагон разнесло жутко. Весь хвост изорван, как не знаю что… А последний плохо видно, он там вот подальше. Но, наверное, такой же смятый.
- Значит, всё-таки нас взорвали?.. Да не плачьте вы, Нина Анатольевна. Теперь-то чего бояться?
- От радости, Танечка, от радости. Я уже к смерти готовилась… Старая, а жить хочется. Внуков ещё не подняла на ноги.
- Внукам вы уже хорошо помогли.
- Татьяна Станиславовна, Николай, а эти, спасатели, ведь придут к нам? У них же всякие причиндалы, чтоб доставать людей?
- Придут, Мишка, придут. Ты такой здоровый, спортсмен, мог бы разогнуть наше окно, мы бы и сами вылезли. Видишь, все спасают в первую очередь тех, кто ранен.
- Это правильно, Танечка, правильно. Пусть раненых спасают, а мы потерпим. Мы тут и до утра можем посидеть. Лишь бы не горело.
- Да, в лесу прохладно, - горько усмехается Ник. – И комары… Татьяна, а может попробовать открыть дверь и выбраться по коридору?
- Ты уже дёргал её. Ту сторону ещё сильнее смяло… Если б можно было, проводница нам посоветовала бы…
- Попробуйте, попробуйте, - просит Нина Анатольевна. – Сейчас я вот в уголочек залезу. Ручка где-то здесь. Миша, ты не на дверной ручке сидишь?
03.30.
-…Значит, остаётся ждать утра. Вот не думала, что я такая толстая, - Татьяна поднимает голову вверх, смотрит в оконный проём, в который только что пыталась протиснуться при помощи мужчин, и качает головой. – Если выберусь отсюда – займусь фитнесом…
- Ни в один не можем выбраться. И дверь, и окно… Два выхода – и оба не про нас.
- Вот именно: не про нас, толстяков, - соглашается с Ниной Анатольевной Татьяна. – А может, мы всё-таки поднимем вас? Попробуете.
- Не получилось у тебя, а я-то… Не стоит и пробовать. Я здесь пошире тебя буду.
Старушка, очевидно, показывает на свои бёдра, но в темноте не видно, а Ник в пятый раз удивлённо повторяет:
- Странно. Ведь всегда должен быть вариант. А тут… Я всегда находил выход…

- Где? В компьютере? – усмехается Татьяна. – Я на своей работе тоже всегда находила выход из любой ситуации, а у меня месячный оборот – до пяти миллионов. Сейчас ещё больше будет… Ох, или не будет. У меня ж на десять утра важнейшая встреча – с иностранцами. Мы с партнёрами на целый день напланировали: и переговоры, и кое-что хитроумное перед переговорами. И потом – целую программу. Боже мой, теперь всё сорвётся.
- Поймут, когда объяснишь, - утешает её Нина Анатольевна. – Вот вытащат нас утром отсюда и дадут тебе телефон. Родственникам всем дадут позвонить.
- Что толку? На завтра заказаны помещения, ресторан, консультанты, фольклорная группа, не говоря уже об экскурсиях. Такое не перенесёшь на следующий день, - Татьяна вдруг всхлипывает: так ужасают её новые проблемы. – Да и буду ли я там на следующий день?.. Коля, ты не видел, сюда подходит какая-нибудь дорога?
- Деревня же есть рядом. Сказали, что там пять-шесть домов.
- Доберутся… - заключает Нина Анатольевна, и все смолкают на пару минут.
Сидеть неудобно. Матрасы, подушки, сумки давно перераспределены, уложены поудобнее, но то один, то другой из бывших попутчиков постоянно меняет положение тела, пытается вытянуть ноги. Мягкие, но вертикально стоящие спальные полки теперь бесполезны. Только Нина Анатольевна умудрилась залезть в проём между нижней и верхней полкой так, что опёрлась спиной на ту, которая в начале страшной ночи служила ей ложем. Вместе с Ником она часто постанывает: у старушки болит содранная спина, а мужчина мучается ушибленной ногой. Татьяна как-то сумела перетянуть свои рёбра и чувствует себя лучше. Четвёртый попутчик, Миша, по большей части молчит и только вскидывается, когда через окно чуть явственнее слышатся голоса. Он ещё раз слазил наверх, пытался выглянуть, кричал и даже помогал Нику открывать дверь, пока все не убедились, что она зажата намертво.
- Ой-ой, а кто ж его встретит? – вдруг испуганно говорит Нина Анатольевна. – Вещи придут, а меня нету. Это что, придётся платить за простой контейнера?.. А назад не отправят? У меня и денег-то столько нет, чтоб доплачивать…
- Контейнер… - передразнивает старуху Ник. – Я завтра утром должен был получить пятьдесят тысяч долларов. Это двадцать ваших контейнеров.
- Пятьдесят тысяч? И долларов? – сочувствует Нина Анатольевна. – А дочка ж будет звонить утром. Что они подумают обо мне?..
Собратьев по несчастью словно прорывает. Для них начинается следующий день, только не реальный, в котором кричат люди – спасающие и спасаемые, в котором через узкое окошко к ним заносит вперемежку едкий запах гари и свежесть раннего утра, в котором они сидят в неудобных позах и постанывают от ушибов, а тот день, какой с вечера сформировался в их головах едва ли не поминутно, один из обычных их дней, но такой важный, потеря которого страшит их теперь не меньше, чем недавняя угроза сгореть заживо или задохнуться от дыма горящего пластика, которым отделано такое красивое прежде купе.
Ник вдруг хватает свой ноутбук и бьёт об угол спальной полки.
- Блин, у меня уже полгода не было такого удачного дела! И всё, упустил!

Его всплеск эмоций и жалобы попутчиц производят неожиданное воздействие на Мишу: он начинает рыдать. Спазмы, всхлипы, резкие вдохи воздуха так сильны, что купе заполняется ими и глохнет от звуков страдания. Сначала все поражены и молчат, потом спешат с вопросами, но их не слышно. Миша громко рыдает, задыхается, пытается дышать и снова рыдает. Наверное, он и сам напуган и хочет остановиться, но, видно, повод для слёз настолько серьёзен, что ничего не получается.
- Коля, ощупай его: может, ранен, да до сих пор не замечал! – громко просит Татьяна, не добившись от парня объяснений.
- Не похоже!.. Руками ни за что не держится! Эй, ты, Илья Муромец, что за беда?!. К любимой опаздываешь?!. Тебе б мои проблемы!
- Да?! Проблемы?!. – наконец, начинает говорить младший из затворников. – Вы!.. Вы – богатые!.. У вас лимоны бабок!.. И вам по фигу!.. А я!.. Я!..
- Ну, и нормально: ничего не потерял. Хочешь, я тебе твой журнал найду?
- Коля, не издевайся над человеком! У него что-то случилось!
- Таня, уж точно не контракт сорвался, как у вас. Он в третий раз плачет. На меня утром наручники наденут – вот это беда.
- Что у вас приключилось, милые мои?
- Во, батюшка его утешит.
- Батюшка, наконец-то! – Татьяна поднимается на своём месте. – А вы без рясы…
- Порвал, сестра. Всю изорвал. До тридцати раненых, и десять-пятнадцать погибло. А раны-то, раны-то опаснейшие: и в голову, и в грудь, и переломы позвоночников. Но, слава Господу нашему, есть и врачи, есть и мужчины без ранений, которые пострадавших освободили и перенесли.
- Вы нам по порядку расскажите, что там произошло и что сейчас делается? А то мы в этой клетке дуреем от неизвестности.
- И от богатства.
- Коля!..
- По порядку?.. Самое главное, милые мои: вам здесь осталось недолго. Спасатели МЧС уже пробиваются к нам на больших машинах. Ещё один-два часа – и прибудут. У них всяческое оборудование, в том числе такое, чтоб разрезать железо, если человека зажало. Вот вас вызволить осталось и ещё двух человек в последнем вагоне. Они раненые, но мы им всё, что надо, просунули. Теперь не погибнут.
- Так вертолёт сел? Откуда вы про машины знаете? Или есть связь?
Татьяна стоит между полками с задранной головой и расспрашивает священника, склонившегося в окно. Остальные не изменили своего положения, а Ник с усмешкой отмечает, что Нине Анатольевне новости не нужны: она что-то жуёт и запивает, не беспокоясь о том, что туалет сгорел. Миша умолкает.

- Да-да, вертолётчики сказали. Вертолёт сел на поляне за огородами бабы Насти и привёз врачей и других специалистов. Но люди ещё до них сделали всё, что необходимо. Теперь все раненые находятся в доме и в бане бабы Насти. У неё, правда, нет света, только керосиновая лампа, но ничего, там уже и операции делают. Про вам тоже спасатели знают: мы рассказали. А с поезда пришли человек десять. Помогают. Среди них две медсестры. Вообще, медицинских работников – благодарю тебя, Господи, - оказалось достаточно.
- Так поезд остановился?
- Остановился. Он тут неподалёку.
- Да-да, конечно. Он ведь тоже может быть повреждён, его надо осмотреть.
- Там и другой поезд стоит, который шёл навстречу. Теперь всё движение остановилось в нашей местности. Даже сверчки стрекочут, будто ничего не случилось.
- Вы сказали про бабу Настю. А других жителей в деревне нет?
- Деревни тоже нет. Зибиловкой называлась. Только заброшенные дома и одна старушка, как пустынница, обитает в глухом лесу. Просёлочная дорога в эти места заросла, а до грунтовки, по которой можно ездить, - двадцать пять километров. Но вы не унывайте: у МЧС машины сильные, скоро доберутся.
- Понятно теперь. Спасибо, батюшка, что не забыли про нас.
- Да как можно?..
- Вот только с пожаром этим вы нас напугали. Сами исчезли, а оно горит. Хорошо, Коля высунулся в окно и разузнал, что нам огонь не угрожает.
- Да-да, тут я вас немного подвёл! Наша проводница-то – дай ей, Господи, здоровья, замечательной женщине – прошла по крыше вагона и помогла всем выбраться – кому советом, кому окно открыла, а кого и вытянула наружу. А когда пришла к нам, мы уже подсаживали свою единственную даму – Аню. Девушка лет двадцати, работает библиотекаршей. Виктор и Максим Петрович приподняли её, а тут проводница и подоспела, схватила под мышки. Потом вылез я, а после и остальные – наш серьёзный прокурорский работник Виктор Васильевич да музыкант-скрипач Максим Петрович Захаров. Мы, как выбрались, так немного замешкались: тоже начали расспрашивать. Темно, все кричат, на крышу, которая была боковой стенкой, выбираются, а как на землю-то спуститься – не знают. Проводница – грешен, не спросил её имени-отчества – нам, мужчинам всё объяснила и дала поручение тушить огонь в хвосте вагона. Я ещё с вами переговорил, а товарищи мои уже принялись за дело. Справились мы быстро и хотели вовсе всё затушить, да подбежал Николай Николаевич и велел поспешить к последнему вагону, чтоб поскорее вызволять людей, которых зажало. «Здесь, - говорит, - делать нечего: в этой гармошке никто не уцелел, а в ту сторону огонь не пойдёт. Угол вагона пусть лучше горит, чтоб было виднее». Ох, милые мои, видели бы вы железную дорогу да этот последний вагон. Поизувечило людей – страшно смотреть. Страшно, а работать надо. Почти ничего не видно. Пытались разжечь костры – не вышло: дров нет, будто их тут кто собрал. Ох, получил я урок от тебя, Господи!
Священник тяжело выдохнул и перекрестился.
- Взрыв-то мощный был? – спрашивает Ник. – Что там с железной дорогой?

- Сама воронка небольшая, но рельсы изогнуты и торчат вверх высоко. Мы их обходили, когда переносили раненых к бабе Насте. Николай Николаевич сказал, что это место должно сохраниться нетронутым.
- А что это за Николай Николаевич? Из пассажиров? Или с вертолёта?
- Наш. В нашем вагоне ехал. А по профессии он инженер. Пока вертолёт не прилетел, он да мой сосед Виктор взяли на себя всем распоряжаться. Люди-то растерянные, ходят вдоль насыпи, не знают, что делать. Николай Николаевич нас быстро организовал и распределил. И носилки изготовили под его руководством, и первую помощь оказали. А баба Настя сама пришла. Умная женщина: принесла воду, тряпки на бинты, йод, какое-то покрывало. Раненых велела к себе переносить, чтоб не лежали на сырой траве… Теперь уже всё утряслось, остаётся ждать утра. Вы-то как, терпите?
- Терпим, отец мой, - отвечает за всех Нина Анатольевна. – Не знаем, за что такое наказание? Сколько дел пошло прахом у меня и у других.
В тоне женщины звучит строгость.
Священник отвечает не сразу. Видно, ему неудобно было сидеть верхом на перевёрнутом вагоне, в темноте и в предутренней свежести, которая чувствуется даже внутри седьмого купе. Он немного возится, устраиваясь, и повторяет слова старушки.
- «За что?» - спрашиваешь?.. Дела остались непеределанными?.. Когда баба Настя пришла к нам, она сказала только одно: «Ездите быстро». Ведь утром вас вызволят отсюда. К полудню, может быть, окажетесь там, куда направлялись. И эти полдня ты называешь наказанием?
- А авария?! Столько страха пережили!.. – поддерживает Нину Анатольевну Татьяна.
- Эх, милая сестра, не видела ты других, кто в аварии-то побывал. Там вот, около насыпи, мёртвые люди лежат. У кого ноги оторваны, у кого полголовы снесено…
- Ах, Боже ты мой! – испуганно вставляет старушка.
- …Я ведь так же, как и вы, кувыркался и бился в этом вагоне. Да мы ни испугаться, ни сообразить что-то не успели, а он уже неподвижен. Только Аня голову ушибла несильно, и Максим Петрович выбил руку. Говорит, теперь целый месяц играть на скрипке не сможет. Но не унывает, а наоборот, благодарит Господа, что жив остался. «Во всех храмах, - говорит, - своего города поставлю свечи за такую милость ко мне». А что играть не сможет, так хочет поехать недельки на две на дачу. А то, мол, всё по концертам, а жена там целое лето одна с огородом управляется. Теперь поможет. Вот и судите: наказание вам или испытание небольшое? А может, и дар: хоть немного отдохнёте от житейской суеты. Скорбеть надо или понять произошедшее? Принять. Поблагодарить Господа. Даже если это и наказание за грехи, которых у нас предостаточно.
- Скрипач ваш, действительно, много не потеряет, - не соглашается Татьяна. – Просидит на больничном, ещё и компенсацию получит за ранение во время теракта. А мне как быть? Я сегодня до обеда такой контракт бы подписала, что свой бизнес увеличила бы минимум вдвое. Да я к этому дню лет пять шла. И это не наказание от Бога? Ему помешало бы расширение моей фирмы?
Священник усмехается.

- Вот в тысячный раз слышу такие слова, а всё не могу привыкнуть. Почему, когда у вас удача, вы не благодарите Господа, не ставите это ему в заслугу, а когда у вас неудача – Он виноват? Что, Господь – это руководитель фирмы по организации бед и несчастий? А может, беды всё-таки от нечистого?.. Я тебя не буду переубеждать, просто перескажу один разговор. Месяца три тому назад подходит ко мне после обедни одна прихожанка с дочкой – обе в храм всегда ходят и причащаются – и говорит с упрёком: «Как же Бог не может защитить СВОИХ людей?» - «А что такое?» - спрашиваю. – «Да вот сестра приехала в гости и рассказывает, что один предприниматель вошёл в возраст и оставил дела сыну, а вместо бизнеса начал восстанавливать в их городке церковь. И уже почти восстановил. Как вдруг нашли как-то утром его замёрзший труп. Накануне была метель, а он пошёл в гости к племяннику, посидели, выпили. Тот оставлял дядю ночевать, да он не захотел: мол, идти-то недалеко. Вот и замёрз. Почему же Господь не помог ему? Он бы церковь достроил».
- Пьяный, в метель? – переспрашивает Татьяна. – И ночевать не захотел?.. То есть сам на смерть напросился.
- А Бог остался в виноватых, - продолжает священник. – Да неужто Его обязанность – исправлять миллиарды наших глупостей? Особенно когда человек настырно портит себе жизнь, подменяет настоящее эфемерным, виртуальным, как сейчас говорят… Вот ты, сестра, тоже предприниматель. А сколько людей сейчас хотело бы оказаться на твоём месте, то есть быть преуспевающим бизнесменом? Верно, многие тысячи. Они, уж точно, согласились бы и недельку просидеть стиснутыми в искорёженном вагоне, чтобы всё остальное время получать такой доход, как ты.
- Может, и так, - отвечает Татьяна. – Понятно: я не разорилась, всего не потеряла, буду жить, как жила. Но ведь хочется вообще ничего не терять…Хочется приобретать новое…
- Приобретёшь, поверь мне. Просто мы не всегда знаем, что нам действительно надо. Я тоже в сию ночь много чего приобрёл… А знаете, братья и сёстры мои милые, я сегодня самого дьявола видел!.. Не с рогами и копытами, конечно, а в человеческом обличии. Да он любой облик примет, лишь бы навредить нам, ибо ненавидит люто. Мы ведь выше его, мы Божие подобие. Он ведь от такого подобия отказался… Как бы низко не пал человек, но в земной жизни у него всегда есть возможность вернуться к Богу, к свету добра.
- Так что за человек-то? – спрашивает Ник. – Какой вирус разглядели вы в этой темноте?
- А вот кого. Когда произошёл взрыв, меня вдавило в стену, вагон подбросило, сверкнули искры от проводов контактной сети, и на миг стало ярко, будто солнечным днём. И вот там, - священник показывает рукой, - на той маленькой полянке по ту сторону насыпи, среди высохших колючих лиственниц я увидел, как стоит кто-то в чёрной одежде и спокойно наблюдает за нашим ужасом. Может, террорист, а может, и сам нечистый дух.
- Так надо было кому-нибудь сообщить. Может, поймают, - говорит Татьяна.
- Да я только сейчас об этом вспомнил, сестра. Не до того было. Впрочем, никакой милиции здесь пока что нет. Бог им судья, убийцам…
- Знаете, батюшка, - продолжает Татьяна, потому что священник замолчал и задумался, - у нас в стране таких бесов не меньше миллиона. Я имею в виду чиновников. Они должны заботиться о людях и об интересах государства. За это им платят зарплаты. Причём, очень высокие. Но у них у всех только свои интересы на уме. Вот возьмём наш город. У прокурора на дочь оформлена сеть строительных магазинов, начальник милиции через
жену контролирует половину АЗС, у главврача – самая большая фирма по установке пластиковых окон, у начальника ФСБ на сыне все бары. Про мэра и говорить нечего: цеха, продуктовые супермаркеты, аптеки, пекарни, база отдыха на озере, пять АЗС, магазины женской одежды. Кто ещё? Да, начальник пенсионного фонда. Кинотеатр, три хозяйственных магазина. Начальница отдела образования. Аптеки, платные садики, стоянки, фотомагазины. Даже у директорши детдома рядом со мной вилла в три этажа: продаёт детей на усыновление. Преступление? Так её муж – председатель суда. Ну, батюшка, чем не бесы? Я их в отличие от вас каждый день вижу… И летают на своих «Ауди» и «Вольво» очень быстро.
- Да, сестра, бесы сии… И эта скорбь на твоём сердце мне понятна и близка. Сатанинское воинство оккупировало Россию. Продали страну, продали веру. И вот поди ж ты, как силён враг человеков. Бесов-коммунистов прогнали, что церкви порушили да монашество и священство истребили, так они перекрасились, шерсть причесали гладенько и вновь между нас позатёрлись. Теперь они и церкви строят, и сами со свечками стоят, да только Бога в их…нутрах как не было, так и нет. Уж лучше в лесу Богу молиться и без свечки и иконы, да искренне, чем в храмах – лицемерно, оскверняя. Изощрён враг наш, всегда что-то новое выдумывает для погубления душ. Ещё бы: торжество человека, его духа, чистоты и красоты – это торжество Бога на земле. Вот враг и не хочет торжества истинно человеческого в человеке, ловит нас всевозможными способами… Пойду я, милые мои. Вы теперь не теряетесь в догадках обо всём вокруг, а и другие из пострадавших хотят поговорить со мной… Слава Тебе, посылающему нам испытания и скорби, дабы мы были чуткими к страданиям других. Я ещё приду к вам. Как будут хорошие новости.
Он тихо ушёл, и седьмое купе с минуту сидело в молчании. Криков снаружи почти не доносилось, только слышно было, как улетел вертолёт. Четыре человека, зажатые в шести стенах, почувствовали себя одинокими в большом, тёмном и холодном мире.
- У нас сохранилась вода? – спрашивает Татьяна, которая ещё при разговоре уселась и вытянула ноги, потеснив Мишу.
- Вода есть, - отвечает Ник с усмешкой. – Но все бутылки собрала к себе Нина Анатольевна. Кажется, моё пиво тоже там…
Татьяна не поддерживает шутки и просит старушку дать попить. Утолив жажду, она вспоминает Мишину истерику.
- Что же ты, наш крепкий парень, расстроился так? Объясни, наконец.
- Чё объяснять?.. – хмуро откликается тот. – Я не вы: я всё потерял. С одного места свалил, и с другого теперь пнут. Сейчас в двенадцать дня – набор, у меня были все шансы… А теперь облом…
- Вернёшься обратно в свой город, - утешает Татьяна. – Если хорошо работал, то примут назад.
- Не примут… У меня всё тело в синяках. В моей работе это полный отпад.
- Что это за работа?
Миша не успевает ответить: вмешивается Ник.

- Дружище, сейчас приедут спасатели, а вместе с ними корреспонденты. Они будут искать, у кого бы взять интервью. Понятно, что люди будут посылать их подальше: все израненные, перепуганные, уставшие от такой ночи. А ты порви на себе футболку, чтоб лучше были видны мышцы и – крупным планом перед камерами – расскажи о взрыве, трупах, спасении раненых, о нашем горящем вагоне…
Миша не улавливает иронии.
- Правда, будут корреспонденты?
- Понимаешь, если ты засветишься по центральным каналам, тебе приглашения на работу посыпятся сотнями. Устроишься где-нибудь лицом фирмы, ничего не будешь делать и прилично зарабатывать. Наоборот, твои синяки не лечить будут, а ещё новые нарисуют. Всё можно продавать в нашей стране. И несчастья тоже.
- Коля, брось парню лапшу вешать.
- Татьяна, возьми его к себе сторожем. Никакие воры не залезут, если будет висеть табличка: «Объект охраняется жертвой теракта на железной дороге. В случае нападения громко плачет».
04.50.
-… Да, красивое воспоминание, - говорит Ник, выдержав паузу и убедившись, что Татьяна закончила свой рассказ. – А я всё детство в футбол играл. Зимой – в хоккей. У нас в школе работал замечательный физрук – сейчас он на пенсии, наверное, - который возился с нами, пацанвой, целыми днями. И даже летом, в каникулы. Играли каждый день: и тренировались, и просто так, ради удовольствия. Начнём играть на школьном стадионе, подходят пацаны из соседних районов, парни постарше, взрослые мужики. Представьте: лето, десять часов вечера. Нормальные люди смотрят телевизор и ложатся спать, а у нас на стадионе собралось человек сто, три-четыре команды, игра на вылет, зрители – от двух лет до семидесяти. Такое братство, такое настроение у всех – уходить не хочется. Вы не поверите: матери за нами, детьми, приходят – загонять домой, а женщины – за мужьями.
Ник радостно смеётся, настолько живо память возвращает его к чувствам и ощущениям, испытанным в детстве.
- И чё, по ходу только один спорт? – спрашивает Миша. – Я тож: лет с десяти начал качаться… Такой чёткий подвальчик оборудовали…
- Это был не спорт, это было удовольствие. Хотя на соревнования мы ездили, и даже на областные… А ещё, между прочим, я всё детство и отрочество любил одну девочку. Она приезжала на лето к своей бабушке откуда-то с Севера, и я каждый день старался её увидеть, столкнуться где-нибудь. Даже с её двоюродным братом дружил ради этого. Весь учебный год я ждал лета и думал только о том, что вот опять наступят каникулы, и я её увижу.
- Не врубился: ты чё, с ней не общался? – опять удивляется Миша.
- Один раз. Лет за семь-восемь. Как-то она пришла к нам на стадион, и пацаны постарше предложили ей сыграть. А девчонки тоже часто играли с нами. Она согласилась. Ну, в общем, обвести у неё получалось только меня. Конечно, все посмеивались, и она о чём-то

стала догадываться, но я никогда не был так счастлив и плевал на всё на свете… Буду подыхать – вспомню этот день. Ради него стоило родиться…
- Что ж так мрачно, Коля? Я только заразилась твоим настроением, сама вспомнила первую, романтическую, любовь в детском садике, а ты о смерти.
- Да разве, Тань, я сейчас живу?.. Уродство это, а не жизнь. Вбил себе в голову, что надо заработать миллион долларов, а потом уйти на покой, ничего не делать и до конца дней загорать на пляжах какой-нибудь Майорки. И всё, жизнь закончилась…
- Но ты же едешь…ехал устраиваться на новую работу?
- Я вам наврал. Сроду я не работал. Как освоился в интернете лет в восемнадцать, так и пошёл зашибать деньги на дураках.
- Ты хакер, что ли?
- Не, Миша, это не по мне. Там слишком высокий риск. Хотя и деньги на порядок выше. Я и так в одном городе больше месяца не живу. В поездах езжу редко, не летаю, чаще – в автобусах. А если еду в поезде, то по запасному паспорту. Приеду куда-нибудь, сниму тихую квартирку у такой вот бабушки, как наша Нина Анатольевна, и живу незаметненько. А как примелькаюсь соседям, или участковому, или местной шпане – съезжаю. То бороду отращу, то усы, то сбрею, то налысо подстригусь.
- Тебя преследуют? – сочувственно перебивает Татьяна и встаёт на ноги: размяться.
- Есть немножко. Один раз я государство слегка обобрал. За мной пришли, но меня там уже не было. А что касается частных лиц, то человек пять точно меня пытались отыскать… Я ведь мошенник. К примеру, украду у кого-нибудь логин и под чужим именем продам антиквариат, которого у меня, естественно, нет. Попрошу деньги перечислить в меньшем количестве, но срочно, мол, неожиданно понадобились, и всё, исчезаю с деньгами. Да, что там антиквариат? Я начинал вообще с ерунды. Помещу на сайт знакомств фото американской актрисы и напишу, что простая и хорошая деревенская девушка хочет познакомиться с мужчиной с достатком. Через день – пять предложений. Я – им: выезжаю хоть через полчаса, да мама больная, не работает, папа – алкаш, бросил семью, а долг за коммунальные услуги – несколько тысяч. Если можно – перечислить на карточку, а я приеду – верну. Дальше всё понятно…
Ник замолкает и, досадливо охая, меняет положение своей раненой ноги.
- Не дай Бог, ещё в больницу придётся обращаться… - шепчет он. – Ну его к чёрту, этот миллион: так жизнь и пройдёт в этой гонке. Вот вылезу отсюда, брошу всё, куплю квартиру, устроюсь в какую-нибудь приличную фирму…
- Болит?
- Так, немного.
- Слушай, муж моей сестры работает в частной клинике. Давай, я тебя с ним сведу?
- Спасибо, Таня. Я просто её немного вывихнул, и она опухла. Пройдёт.
- А ну как не пройдёт, отказываешься… Ещё гангрена какая случится…
- Ну, что вы такое говорите, Нина Анатольевна! Какая гангрена, если нет открытой
раны? Вы бы лучше предложили нам что-нибудь укусить, особенно мальчикам. А то мы все такие назапасливые, не догадались, что попадём в аварию.
- Конечно, Танечка, конечно. Колбаса есть, помидоры, хлеб, сыр. Ну-ка, Коля, Миша, протягивайте руки: я вас угощу. Понадобятся ещё силёнки-то, понадобятся… Мишенька, где твоя рука, не вижу? Возьми бутербродик-то. Тебе, спортсмену, побольше нашего надо кушать… Наголодалась я в своё время. После войны. И вот что интересно, ребятки мои, голодали мы здорово, особенно кто поменьше, кто в рост шёл и не был работником, а жили дружнее, счастливее. Нас у матери было четверо, ещё двоих взяла от погибшего на фронте брата, оставив невестке троих, да ещё помогала – где картошечкой, где молочком – сестре, моей тётке, у которой муж погиб на шахте. В сорок восьмом или сорок девятом. Так мы детками друг за дружку держались, в учёбе помогали. Приработок кто найдёт – все идут на подмогу…
- Вы, знач, военное поколение? – жуёт и с какой-то торжественностью в голосе интересуется Миша. – А мы мирное. Нам бы не фашистов разбить, а денег срубить, да побольше. Коля по-любому прав. Так и есть. Главное – подняться.
- Мишка, неужели ты тоже мошенник?! – смеётся Татьяна. – Тогда нашему купе не спасатели нужны, а милиция!
- Это вон Коля сказал, что он мошенник. Я не говорил про себя.
- Тогда кто ты? По фигуре какой-нибудь борец или штангист. Но…жалел, что не попал на какой-то отборочный конкурс…
- Вот возьми ещё…
- Спасибо, Нина Анатольевна. Вы типа моей бабушки. Тож такая заботливая… Я, Станиславовна, не спортсмен. Не, качался, конечно. И сейчас качаюсь. Форму по-любому надо держать, а то…
- Ты не юли. Говори, как на исповеди. А то скажу МЧС, чтоб тебя отсюда не выпускали. Вдруг ты киллер.
- Да вы чё! Какой киллер?.. Я это… Стриптизёр… Есть женский стриптиз, а есть мужской. Я в стриптиз-баре работаю.
- Ничего себе профессия! – вмешивается в разговор Ник. – А ты вроде на другое место работы устраиваешься?..
- Так, так, так. Поняла теперь, почему «Ап… Миша». Ты – Аполлон. Грешна, была я однажды в таком заведении: подруги на день рождения затянули. Может, и тебя лицезрела.
- Это что ж, Танечка, голые мужики выступают на сцене?
- Нина Анатольевна, а вы не бывали в стриптизе?
- Что ты, Коля! Упаси, Господи!
- Ну так, если в церковь не ходите, как вечером говорили, то в самый раз – в стриптиз-шоу.
- Не говори такого старухе. Тьфу.

Нина Анатольевна сплёвывает, а все смеются.
- Не, вы не доезжаете. Просто этого не было в ваше поколение. Стриптиз – тоже искусство.
- Мих, ну, какое на фиг искусство? Передай попить…
- Искусство, Колян. Я те отвечаю. Вот я раньше на гитаре в группе играл..
- Ми-ишка! Ты музыкант?!
- А чё вы, Станиславовна, думаете: я полный лох? Да наша группа по ходу мои песни пела. Я сам музыку сочинял. Народ тащился. Да меня там до сих пор узнают. Значит, не хухры-мухры играли, а чисто молодёжные темы: там, романтическая любовь, байкеры на «Харлеях», побеги из дома за любимым…
- А потом?
- А потом подходит один крутой, базарит: тело у тебя накачанное, хочешь поработать?
Ну, и всё, втянулся, музыка по боку: в стриптизе тоже приходится выкладываться. Если ты вышел просто на понтах, покрутился, скинул с себя маечку с трикушкой, никто тебя не проплатит. Ещё и освистают. Публику надо завести. Держать под кайфом…
- Слушай, Миша, извини за нетактичность, а правда, что богатые дамы покупают вас на ночь?
- А я чё сваливаю на новое место?.. Поначалу просто намекали, а там уже смотришь: симпатичная или нет. То есть я решал. Ну, получается, как с обычной девушкой: знакомишься, общаешься. Так и здесь. Я ж неженатый, никому не изменяю. Апосля, как опыту поднабрался и пошёл первым номером, хозяин мне: ты сегодня едешь к этой бабе. А там рожа хуже смерти. Ещё в стриптиз припёрлась. К земле уже надо готовиться. На фиг мне такое? Вот я к Стасу и свалил в другой город.
- А там будет не так?
- Не знаю… Да по-любому проституткой работать не прёт. Мне и так уже двадцать пять. Ещё чуть-чуть, и выпаду из движения: молодые затрут. Надо бы на пенсию подзаработать…
Миша молчит с минуту: видно, он до сего дня не слишком задумывался о своей жизни. Поэтому, поразмыслив, он добавляет:
- Если и Стас загнилит и будет меня торговать, свалю и от него. Лучше в какую-нибудь рекламу пойду, там можно и в сорок лет работать, ничего. Бабки, конечно, не такие, зато без унижения.
- Бедняжка, - вздыхает Нина Анатольевна. – Такую поганую специальность себе выбрал… Музыка что ж? Вернулся бы. Музыканты тоже хорошо зарабатывают.
- Не, бесполезняк. Продюсеры только девок набирают. На них спрос. На парней мало кто ставит…
- Ты б, Танечка, устроила у себя пареньков где-нибудь. Что ж они так мыкаются?

Слова Нины Анатольевны вызывают общий смех. Смеётся и старушка, видно, довольная своей задумкой.
- А вас к себе не забрать? – предлагает Татьяна. – Раз родная дочка оттолкнула?
- Дочка-то?.. Обману я её немножко: оставлю в братовом доме Валю, его вдову, пусть живёт. Страшно мне одной в этом посёлке: ничего не знаю, никому не нужна… А, пускай живёт. Вместе легче будет…двум старухам.
- А если дочка узнает? Попадёт вам, - дразнит её Татьяна.
- Как узнает?.. Она ж ко мне не приедет никогда. Далеко… Жила-жила, а я выгоню… Пусть остаётся.
- Хорошо, что у вас всё так устраивается. А я, к сожалению, не могу быть такой доброй: нет у меня для наших мальчиков работы по профилю. Продавцами и грузчиками они не пойдут, бухгалтерию не знают… Да и несахарная у меня работа: конкуренты жмут со всех сторон и постоянно со страхом ждёшь, что ещё какой-нибудь глупый закон или постановление примут. Я вот священнику чиновников критиковала, а сама постоянно им сую. За аренду, за сертификаты, за каждую бумажку… А они, сволочи, не могут нормальную дорогу построить к бабе Насте. К бабе Насте, которая теперь для двух вагонов самый нужный человек. Всё, гады, больше ни одной взятки.
Татьяна заканчивает свою речь так решительно, что Ник хотя и усмехается про себя от недоверия, однако молчит.
- А не глянуть ли нам на хижину нашей бабы Насти, - предлагает Миша. – Может, спасатели уже дотащились до этой глухомани?
- Посмотри, посмотри, сынок, - соглашается за всех Нина Анатольевна.
Миша медленно встаёт, чтоб не удариться о спальные полки, потирает ушибленный при взрыве бок и осторожно, стараясь никого не задеть ногой, подтягивается к окну.
- Брр, как холодно. Прямо минус, - слышится сверху, потом на две минуты наступает полная тишина.
- Видно там что-нибудь? – не выдерживает Нина Анатольевна.
- Может, тебя поддержать? – предлагает Ник.
- Да всё равно больше головы не высунусь!
Миша стоит на цыпочках, иногда, держась руками за столик, приподнимается выше и осторожно поворачивается в разные стороны: стену вагона выгнуло неравномерно и оконный проём теперь – всего лишь узкий прямоугольник.
- Вблизи людей не вижу! Только у последнего вагона кто-то бродит!.. Вижу свет! Это, видать, и есть хижина центрального спасателя – бабы Насти!..
- И всё?! – разочарована Татьяна.
- Не всё!
- А что ещё?!. Или – кто?!

- А ещё дебри вокруг! Прикольный лес! Я б в такой приехал на пикничок. Сосны, какое-то озерцо, и над ним туман.
Миша спускается на своё место между бывшим потолком и бывшей правой верхней полкой и осторожно, чтоб не толкнуть Ника, вытягивает ноги.
- В неслабом местечке нас подвзорвали, - заключает он. - Лес такой, как в мультиках показывают.
- Короче, ничего не видно, ничего не слышно?..
- Почему не видно, Станиславовна? Поп залазит на вагон с той стороны. Щас даст расклад.
- Что же ты молчал?
- Да я не молчал. Я его сразу разглядел: по ходу светлеет.
06.00.
-… Так что ещё полчасика, и вас освободят, - заканчивает священник пересказ новостей и благословляет седьмое купе. – Вы молодцы, мужественно держались, не паниковали, не кричали, не впали в уныние. Господь вас вызволит руками этих ребят из МЧС. А там и другие машины подъедут да по железной дороге уберут поезда на станционные пути и тоже спасатели прибудут. Слава Тебе, возлюбившему нас любовью глубокой, неизмеримой, Божественной… А вы, милые мои, через любовь эту и угадывайте смысл всего произошедшего с нами. Помните: «наказание или подарок»? Может, стоит что-то изменить в жизни, в отношениях с близкими? Удивительный и печальный парадокс нашего времени: люди вроде бы и веруют, на Пасху яйца красят, но в то же время совершенно вытесняют Бога из своей жизни.
- Какие люди, батюшка? – спрашивает Татьяна. – Мы сейчас очень разные. Одни живут по принципу: все лезут по головам – и я тоже. Другие: все лезут по головам, но у меня не получается. Третьи: все лезут по головам, но это не для меня. Я, к сожалению, всегда была в первой группе, где Бога просто не может быть. Хотя душою я, наверное, в третьей.
- Да, сестра, - вздыхает священник, - не мы подчиняем жизнь тому, чего просит душа, а жизнь подчиняет нас, калеча души и отвращая от всего чистого и искреннего. А ведь вера не требует каких-то огромных усилий и затрат времени. Всё просто. Перед началом любого дела скажи: «Благослови, Господи». По окончании дела скажи: «Слава Тебе, Господи». Есть молитвы утренние, есть вечерние, и требуют они всего несколько минуточек да душевного спокойствия. Можно молиться и лёжа. Если немощный, болящий, сильно устал. Вечером готовишься ко сну – включи светильник и прочитай по молитвослову несколько молитв, если не умеешь стоять перед иконой. И мысли с чувствами придут в умиротворение, и сон не будет нервным…
Он прервался на минуту, огляделся и, шепнув более для себя: «Туман. Светает», продолжил неторопливо:
-… А жизнь-то будет меняться с каждой молитвочкой, с каждой мыслью о Боге. Жизнь твоя озарится особым благодатным светом, станет настоящей… И не страшны бури житейские тому, у кого в сердце сияет светильник Твоего огня. Кругом непогода и тьма, ужас и завывание ветра. А в душе тишина, свет: там Ты… Вот многие говорят, что не знают молитв, не могут их запомнить. Да если каждый день станешь читать одно и то
же, проникать в смысл слов, то и церковнославянский язык станет понятным. Основных молитв не так уж много: Иисусова, Символ веры, Пресвятой Богородице. Потом пойдёшь в церковь, уже и служба не будет чем-то туманным, чужим. Мы очень много времени тратим на суету, на мелкие дела, глупые телепередачи, ненужные разговоры, сплетни, распитие пива в компаниях друзей или подруг, а на молитву жалко пяти минут. Суета вытесняет Божественное из жизни. Суета изгоняет Бога из людских сердец. Но Бога не убить, гибнут-то сердца… Слава Тебе, Господи, за твоё терпение. До самой нашей смерти Ты ждёшь нашего покаяния в неразумии. Но – только до смерти.
- Так и есть, батюшко, так и есть, - вздыхает Нина Анатольевна и даже всхлипывает.
Миша почти не слушает, думает о своём, а Ник, хотя не очень-то верит в искренность старушки, но ловит себя на мысли, что сочувствует ей.
- Знаете, что вы мне напомнили своими словами? – говорит Татьяна. – Два года назад по просьбе иностранных партнёров я возила их в наш монастырь. Серьёзной сделки с ними у меня тогда не получилось, но, помню, я несколько дней находилась под впечатлением от красоты места и особенно от тихой доброты людей.
Татьяна и священник больше ничего не прибавляют к своему разговору, и несколько секунд все молчат, словно переносятся мыслями в тот тихий монастырь, который так понравился женщине. Но откашливается, привлекая внимание Ник.
- Можно спросить… батюшка?
- Конечно, спрашивай.
- Ладно мы, простые люди. А вот вы, священники, монахи, как воспринимаете подобные ситуации? Вам ведь не надо извлекать из этого уроки, вы и так всё время молитесь? И наказывать вас вроде бы не за что…
- Что ты, милый мой! Мы, может быть, ещё сто крат грешнее недуховных лиц. На нас ведь такая ответственность. Я вот откуда возвращался?.. От своего начальства. Получил хороший нагоняй. И за сию ночь ещё глубже проникся осознанием, что поделом мне. А то ведь спорил…
- Чем это вы провинились? – не верит Татьяна, и Нина Анатольевна поддакивает ей:
- Батюшка, наговариваете на себя…
- Чем?.. Да многим. От меня требуют идти со словом Божиим в школу, в зону, к заключённым, обращаться к людям и особенно бизнесменам ради средств на новую церковь, в общем, активности. Активности от меня требуют. А я, неразумный, мечтаю уйти куда-нибудь в глухой лес вроде этого, выбросить паспорт и все прочие документы и – подальше от всяческих штрих-кодов, ИННов и других дьявольских знаков.
- Зачем это вам?
- Да всё за тем же. Ради спасения души. Трудно, почти невозможно стало сохранить душу в нынешней жизни. Что вы думаете? И наш брат священник поддаётся мирским соблазнам. Страшно становится. Жизнь земная очень коротка, а далее что? Вечные адовы муки. Кабы не малолетние дети, сестра моя, уже бросил бы всё, ушёл подальше в пустынь, вырыл бы себе землянку и жил бы. Конечно, можно уйти и с семьёй, да поймут ли меня

дети, когда вырастут? От пьянства, наркомании, стяжательства спасу, а образования не получат, одичают без людей…
- Я бы тоже ушла, - вдруг соглашается Нина Анатольевна. – Чем такая жизнь…
Говорит она так прочувствованно, что все по-доброму смеются, а Ник шутит:
- Вы и так уезжаете в глушь – в далёкий посёлок, где нет ни родных, ни знакомых.
- В церковь ходить стану, - возражает старушка. – Церковь-то там, наверное, есть. Где есть люди, должен быть и храм. Вам, молодым, ладно, а мне надо: скоро к суду.
- Об этом Суде надо помнить сызмальства, - возражает священник. – Что ж, милые соседи, вот и спасатели. Вижу, направляются к последнему вагону. Как вызволят тамошних страдальцев, которые ещё и изранены серьёзно, так и перейдут к вам. Ожидайте. Совсем немножко осталось. А я тоже туда схожу, может, чем-то помогу.
Он отпрянул от проёма и встал на ноги. Уже настолько рассвело, что обитатели седьмого купе хорошо видели своего заботливого соседа. Он подёргал плечами, настывшими от утренней свежести, поправил крест на груди и немного потоптался на месте.
- Если Ты траву и листву так одеваешь, то как же нас преобразишь в будущий век воскресения, как просветлятся наши тела, как засияют наши души! Слава Тебе за счастье жить, двигаться и созерцать!
06.24.
- Прикольный у нас батюшка, - говорит Миша, когда тот уходит. – Я б такому исповедался.
- Мишка, тебе сколько лет?! Разговариваешь, как пятнадцатилетний подросток. Вот такие, как ты, и не могут выучить простую молитву. А ведь когда-то наши предки разговаривали на этом языке. Только священники добавляли немного греческих слов.
- Откуда вы знаете, Татьяна Станиславовна?
- Откуда, откуда… Филфак закончила. Давайте-ка, ребята, собираться. Уже видно, и можно разобраться с вещами.
- А что мне собирать? Ноутбук разбился, больше ничего нет.
- У тебя что, даже запасной одежды не имеется?
- Зачем она?.. Купил новую – старую выбросил. Я всегда так делаю. Это вам, женщинам, нужен целый чемодан вещей: одежда на все случаи жизни, косметика и так далее…
- Чемодан – не чемодан, но сумка всегда нужна… А знаете, ребята, о чём я подумала?.. Может, и хорошо, что меня здесь зажало. Я в обычной жизни, как белка в колесе. Последние два года работаю, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая, недосыпая, почти не встречаясь с родственниками и подругами. Как это ни странно, но я с вами отдохнула. Сна тоже не было, зато поговорили по душам… И сделка сорвалась, которая заставила бы меня пахать ещё больше. Уже, наверное, надорвалась бы…
- Точно, - соглашается Ник, который, в отличие от других, сидит на месте и ничего не
ищет. – Я не обманул человека на крупную сумму, которую он так хотел мне подарить. И – что странно – совсем не жалею. Я сильно не обеднею, а он, может, удавился бы с горя… Смотрю на эту дыру в потолке: мы точно под землёй, в гробу, а та жизнь – обычная, на поверхности – тусклая и туманная, как сегодняшнее утро… Взорвали бы меня сегодня или сгорел, кому бы мой неполный миллион достался? Наверное, банкам. Я ведь завещания не писал…
- Какое счастье: бездельничать, никуда не звонить, не ругаться, не командовать работниками, которым хорошо платишь, но которые всё равно тебя недолюбливают.
- Бездельничай…Иногда можно… - Нина Анатольевна уже собрала свои разбросанные вещи и вжалась в угол между полками с сумкой на коленях. – Тебе, Танечка, надо чуть-чуть отдыхать. Молодая, красивая, не замужем… Только и ездить по курортам. А ты, Миша, уходи со своей работы, уходи. Найдёшь что-нибудь другое.
- Посмотрим, Нина Анатольевна, как оно. Может, и свалю. После такого форс-мажора я ничего не боюсь.
- А почему вы мне не даёте совет?
- Тебе, Коля?.. Ой, ангелочек ты наш! Пришли!
Компания так завозилась в своих сборах, что не услышала прихода спасателей. Впрочем, женщина-врач от медицины катастроф, чьё лицо увидела Нина Анатольевна в их маленьком окошке, влезла на перевёрнутый вагон по приставной лестнице, то есть не гремела по железу, как приходивший ранее священник.
- Как себя чувствуете?.. Нас уверили, что здесь самые бодрые из пострадавших. Это так?
Она спрашивает, внимательно смотрит сверху вниз и участливо улыбается. В глазах врача огромный и тяжёлый опыт, готовность к помощи и надежда на спасение.


Август 2010 года