«Нет более приятного чувства, чем слушать человека, который говорит правильно и по делу», — думал Гриша, конечно же, имея в первую очередь самого себя. Как жаль, что не все люди такие же продвинутые в том особенном аспекте интеллекта, который ответствует за целостное восприятие мира, а также всех его производных взаимодействий между ними и прочую механику жизни. Он с искренней досадой думал, что таких людей, как он, по пальцам можно пересчитать; их взгляды на жизнь опережают время лет на сто как минимум, а ум является их проклятием оттого, что обрекает их на всеобщее непонимание и одиночество от невозможности найти себе понимающего собеседника, а уж тем более соратника.

Гриша, ещё будучи студентом экономического факультета, внезапно осознал, что умнее остальных людей на земле и, несмотря на юный возраст, знает жизнь гораздо лучше остальных «обывал» — так он презрительно называл своих однокурсников и преподавателей, конечно, за глаза, родителей и вообще всех, кто с ним был не согласен. Маска презрения и самодовольства вообще редко сходила с его лица, поэтому, наверное, он так и не завёл друзей и единственный с потока, кто так и остался девственником. Университет, впрочем, он не закончил, вероятно, по той же причине. Уверенность Гриши в том, что он станет финансовым воротилой вроде обожаемого им Джорджа Сореса, чей плакат висел у него в комнате, сильно пошатнулась после отчисления. Для службы в армии он был не годен, а устроиться на обычную работу не позволяла идеология. Чтобы хоть как-то зарабатывать на жизнь, он стал приторговывать гашишом, который поставлял знакомый ему ещё со школы азербайджанец Аббас. Лёгкий заработок был по душе Грише, к тому же вся эта конспирация при сделках, смена сим-карт, закладки и прочие атрибуты, присущие мелкой розничной наркоторговле, приятно щекотали нервы и возбуждали кровь. В общем, преисполнившись блатной романтики, Гриша решил строить криминальную карьеру. Плакат финансиста Сореса сменился портретом наркобарона Пабло Эскобара, вслед за ними изменились и виды на будущее. Если раньше Гриша представлял себя в будущем не иначе, как человеком в дорогом строгом костюме, который сидит в огромном кабинете на верхнем этаже небоскреба, где-то на Уолл-стрит и росчерком пера на документах меняет мировую экономику, то теперь ему грезилась огромная вилла где-то в джунглях латинской Америки, огромные маковые и конопляные плантации, личная армия головорезов, огромная награда за его, Гришину, голову, назначенная всеми спецслужбами мира, которые в отчаянной злобе пытаются его выследить, но в душе понимают свое бессилие перед его криминальным талантом.

На деле же получалось, что время шло, а он так и оставался на самой низшей карьерной ступени в роли дилера, который торговал бодяженным гашиком, в основном, школьникам. Подняться выше ему мешало отсутствие всякого авторитета среди старших компаньонов, в том числе Аббаса, который вообще держал Гришу на случай, если вдруг понадобится козел отпущения, чтобы слить правоохранительным органам — время от времени такие нужны им для плановой отчетности. Гриша, в свою очередь тоже презиравший Аббаса за то, что он не поддерживает его стратегии по расширению бизнеса, в какой-то момент решил идти в обход него. Он знал пару имён, которые Аббас некогда произнёс по телефону в его присутствии, нашёл их в социальной сети и послал им по всем понятиям коммерческое предложение, соблюдая конспирацию, а потом отправил предложение о личной встрече. Из интернета ответили положительно. Но когда Гриша пришёл на встречу, то увидел там не кого иного, как Аббаса с его пацанами. Гришу долго били, а напоследок Аббас лично помочился на него и для полноты картины запретил ему отныне появляться на районе, если шкура дорога. Гриша стиснул зубы, поклялся в скором времени отомстить проклятому азербайджанцу и напиться его крови, собрал все вещи и переехал к своему единственному другу, которого имел.

Другом этим был наркоман Толик, бывший боксер с головой, отбитой кулаками и тяжёлыми наркотиками. Толик, как и подобает наркоману, нигде не работал и перебивался случайными подработками и мелкими кражами. Зато у него была своя однушка, выделенная государством, так как Толик был круглым сиротой. Он был рад гостю, потому что Гриша немного следил за чистотой в доме, а главное — наблюдал за его дыханием, которое имело свойство останавливаться после очередной инъекции героина. Гриша, лишившись заработка и постоянного места жительства, поначалу пришёл в уныние, и даже пару раз ширялся вместе с Толиком, чтобы забыться. Но душевные и телесные раны вскоре понемногу затянулись, а врожденный нарциссизм не позволил скатиться до уровня героинового торчка.

Проснувшись однажды утром, Гриша с отвращением оглядел грязную клоаку, которую Толик называл своим домом и справедливо решил, что в жизни пора что-то менять. Подумав немного, он решил, чтобы подняться в глазах криминалитета и заиметь уважение, ему нужно совершить нечто дерзкое и крупное. Самым быстрый и простой способ — совершить налет. Чтобы это было громко, нужно было грабить, как минимум, банк. Для одного задача непосильная. Поэтому он скрепя сердце решился прибегнуть к помощи Толика. Толик был существом аморфным, в котором невозможно было угадать бывшего спортсмена. К тому же он был по-настоящему глупым и вечно обдолбанным, поэтому, когда Гриша поведал ему свой замысел и предложил пойти на дело вместе, пообещав, что на свою долю Толик сможет скупить весь героин и метадон в городе, он лишь пару раз моргнул замаслянными глазами и согласился.

С планом ограбления особо не возились. Ограничились познаниями из голливудских фильмов, полагаясь в основном на собственную лихость и эффект неожиданности. На небольшие сбережения, которые остались у Гриши, Толик через своего дилера достал два обреза. Затем выбрали банк и пару раз ездили туда на разведку. Решили, что деньги спрячут в лесу и специально для этого вырыли небольшой схрон за городом. Угнали старенький москвич у старика ветерана с пятого этажа дома, где жил Толик. Он все равно был сильно пьющий и, кажется, даже не заметил пропажи. Отогнали машину в место, где планировали пересесть в нее с «паленого» авто, который решили угнать в день ограбления. В общем, все приготовления были сделаны в минимальные сроки.

В день Х они проснулись пораньше, Гриша сделал гимнастику, Толик закинулся метадоном, обсудили ещё раз примерный план действий и, не думая лишнего, чтобы не струсить, быстро собрались и вышли из дома. Через пару кварталов нашли подходящий автомобиль, вскрыли его и теперь ехали по роковому адресу.

— Ты должен понимать, что вся корпоративная культура работает по принципу человеческой многоножки, смотрел такой фильм? — Толик в ответ, отрицательно покачал головой и ещё сильнее сжал баранку руля.

— Ну, там про безумного доктора, который соединял людей по средствам анально-орального моста, объединяя таким образом их пищеварительные системы и вообще превращая их в одну биосистему, только с автономными элементами, — начал рассуждать Гриша.

— А зачем? — округлил глаза Толик.

— Да это не важно, тут ведь главное метафора. — Гриша в который раз поморщился от непроходимой узколобости своего приятеля, — тут каждый должен выделить параллель лично для себя и сделать выводы. Я, когда посмотрел, сразу понял, что мне вся эта педерастия на экране сильно напоминает корпоративные отношения в бизнесе. Высшее руководство берет деньги и идею, переваривает и спускает вниз по цепочке, а каждое следующее звено отщипывает от оставшегося бюджета, а все дерьмо спускает нижестоящим и так вплоть до самых низов, где люди за еду собирают телефоны или шьют кроссовки по шестнадцать часов в сутки. А доволен этой ситуацией только лишь глава компании, то бишь тот самый доктор, который упивается своей властью и самодовольством.

— Ишь ты, — присвистнул Толик.

— Вот-вот, поэтому я и не работаю на систему. Представляешь, сколько нужно сожрать чужого дерьма, чтобы продвинуться хотя бы до того уровня, когда ты сможешь почувствовать слабый сквознячок свободного воздуха, а во рту будет всего пару раз переваренное до тебя фруктовое пюре, в котором даже ещё будут различаться оттенки вкусов.

— А ИП? — спросил Толик.

— А ИП, Толик, можно сравнить с другой категорией кинофильмов, но ты ещё слишком маленький, чтобы тебе о таком рассказывать.

Толик скривился в ухмылке, и по его сухой серого оттенка коже пошли трещины от губ и до самых глаз:

— Ну не знаю, а чего тогда все так хотят стать комерсами? Ведь так всегда было, ещё с древности, купцы там и нэпмены, кулаки и прочие буржуи. Разве нет?

— Верно, но только потому, что стремление к подобному статусу дает человеку надежду на счастье. Так ведь нас с самого детства учат: положение в обществе и финансовая защищённость только и могут сделать человека довольным жизнью. Вот все и ведутся, а те, кто туда всеми правдами и неправдами все-таки попадает, понимает, что счастье не в этом, но, чтобы не казаться лохами, начинают пиарить собственный экзистенциальный облом, чтоб всем казалось, что лучше этого ничего и быть уже не может. Для этого покупаются все эти безразмерные дома и яхты и прочая атрибутика материального счастьезаменителя. Потому что тщеславие — это самая большая кнопка в центре удовольствия человеческого мозга. Вот только с каждым нажатием вырабатывается толерантность к воздействию, и в следующий раз это самое воздействие должно быть уже на порядок сильнее, чтобы кнопка сработала и высвободила чуток удовольствия в мозг. Оттого каждый новый личный самолёт должен быть больше и роскошнее предыдущего. А если нет, то у них наступает натуральная абстиненция, от которой их ломает не хуже, чем тебя, если вовремя не вмажешься. Потому, что они точно такие же нарики, только ширево у них иного рода.

— Так в чем же счастье? — видно было, что Гришины рассуждения завели Толика в тупик.

— Какое такое счастье? — Гриша наигранно поводил руками по пустому пространству салона автомобиля.

— Вероятно, там же, где и Атлантида, покоится под толщами бурлящей воды человеческих мечтаний и выдумок. В реальном пространстве жизни счастье — это когда ты идёшь за хлебом, а продают тебе сигареты, которые тут же отнимают гопники. Но из-за строгого соблюдения пацанского этикета оставляют тебе одну, точнее, обменивают на все оставшиеся твои деньги. Потом ты стоишь посреди дороги без денег и без хлеба, закуриваешь сигарету и искренне стараешься почувствовать наслаждение от этого процесса, и, когда ты окончательно убеждаешь себя в этом, вот это и есть счастье. Вот так, — резюмировал Гриша, разводя ладонями и скривив подковой линию рта. — Опять же, понятие счастья — стремная вещь, потому как у всех оно разное, и единого мнения по этому поводу нет. Вот что для тебя счастье?

Толик вначале потупился, а затем как-то сразу весь поник и нахохлился. Наверное, потому что для Толика давно уже не существовало никакого счастья в жизни, или хотя бы удовлетворения от существования. Даже наркотический кайф давно уже сошёл на нет, став обыденной необходимостью вроде мочеиспускания — ритуалом, который исполняешь не для удовольствия, а ради избежания дискомфорта. В общем, ответа у него не было.

— Не знаю — буркнул он, и стал напряжённо всматриваться куда-то вперёд, за капот автомобиля. Гриша естественно упустил из внимания спад в настроении напарника, потому что вообще не замечал ничего в этом мире, что не касалось его лично, и задорно продолжал.

— Ну, вот видишь — не знаешь. И никто не знает. Ищи ветра в поле, а кнопочка-то в мозгу, вот она, всегда на месте. Поэтому люди с древних времен и ассоциируют ее со счастьем, за неимением других подходящих под описание вариантов. Есть, конечно, всякие альтернативные версии вроде нирваны, просветления и прочего, да только где это все тоже? Пустой базар, а кнопочка, родненькая, всегда при тебе и всегда работает.

Толик совсем насупился и молчал. Гриша, довольный эффектом, произведенным своими словами на собеседника, откинулся в пассажирском кресле и довольно улыбался. Его воображение приятно щекотало сознание мыслями о скором богатстве и славе, о будущих не менее серьезных делах, потом он представлял себя сидящим в депутатском кресле, уважаемым человеком, который уже не грабит банки, а крышует их. Представлял, как он пишет мемуары о своей жизни без прикрас и как на духу. И после смерти его путь к успеху будут сравнивать с историей Стива Джобса и почему-то Нельсона Манделы. Так, за приятными размышлениями и мечтаниями, он не заметил, как они подъехали и остановились у длинного дома в центре города, на первом этаже которого находился центральный филиал банка с огромной вывеской, на которой было неоновыми буквами написано «Элитгазнефтьпромторг банк».

Они тут же оба прониклись величием, которое излучало это место. Гротескные колонны, тёмный мрамор и огромные резные двери, которые вели в зал, устланный дорогими коврами и гобеленами. В общем, весь антураж намекал на то, какие страшные и могущественные люди хранят здесь свои сбережения. Гриша невольно сглотнул, ему стало не по себе. Почувствовав это, он встряхнулся и не дал страху залезть в душу. Затем ударил ладонью по плечу напарника с той же целью.

— Ну чего, Толян? Чего побледнел, на измене сидишь? — нарочито весело сказал Гриша и хохотнул.

— Нет, только на метадоне. — всерьез ответил Толик, у которого с чувством юмора вообще было не очень.

Гриша вздохнул, и в очередной раз подумал, не сглупил ли он, что взял Толика в компаньоны? Вслух же сказал:

— Ну ладно, пойдём дело делать, чего сидеть и трястись? — и уже хотел было выйти из машины, как тут Толик схватил его за рукав и посмотрел на него удивительно ясным взглядом, которого, пожалуй, Гриша раньше ни разу у него не замечал, и сказал:

— Гриша, может не надо, плохое у меня предчувствие.

Грише было тошно от его безвольности, но он все же решил подбодрить напарника, и поднять его боевой дух:

— Первые шаги к величию и успеху всегда трудны. Но преодоление страхов и тягот на этом пути всякий раз закаливает наши души, оттачивает наш ум и направляет волю, которая стремится к тому, чтобы однажды покорить вершину этого мира и водрузить на ней знамена, на которых будет отражаться гордый профиль нашей личности. Для этого сегодня, Анатолий, тебе нужна твёрдость намерений и решительность действий, отвага в сердце и чтоб яйца были на месте!

Гриша говорил театрально и вдохновленно, при этом смотря куда-то сквозь Толика, вероятно, в свое славное будущее, эпиграфом к которому и являлись его слова. Толик смысла не уловил, но все же проникся, как ему показалось, величественностью слов. Он даже как-то сразу приосанился и уже так не робел. Они с минуту посидели в тишине, думая о своём, затем переглянулись и, не сговариваясь, одновременно открыли двери и вышли из салона. На обоих были одеты длинные одинаковые плащи, призванные скрыть комплекцию своего обладателя, в руках были спортивные сумки, в которых лежали маски и обрезы. На ходу они надели балаклавы и спрятали за пазухами короткие ружья.

Через несколько секунд они уже вошли внутрь здания, где чинно сидели именитые клиенты банка, а вокруг них суетились мелкие клерки. Они остановились у дверей, и Гриша громко произнёс, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более расслабленно и уверенно:

— Здрасьте! Это ограбление! — после чего выхватил обрез и почти в упор сразу с двух стволов выстрелил в грудь стоявшему неподалёку охраннику, не оставив тому ни единого шанса на жизнь.

На удивление, все прошло гладко. Жестокое и бессмысленное убийство охранника оказало шоковое действие на всех посетителей и сотрудников заведения, отчего их буквально парализовало и на раз отбило желание геройствовать или жать на тревожные кнопки. Для того чтобы довершить образ отмороженных, готовых на все психов, Гриша подбежал к стойке, у которой замерла благопристойного вида старушка, схватил её за волосы и что есть силы стал бить её головой о мраморное покрытие стойки. Через два или три удара послышался хруст черепа, бабушка обмякла, свалилась на пол и под белоснежными кудрями стало быстро расти вишневого цвета пятно крови. Конечно, старушке просто не повезло, что она оказалась первая, кто попался ему на пути, но Грише такой соперник был даже на руку, потому что он боялся, что мог бы не справиться со взрослым человеком, потому что не обладал особенными физическими данными, а так получилось очень эффектно. После такого перфоманса дальше пошло все как по маслу.

Гриша громко озвучил требования, а Толик пробежал по кассам и собрал деньги. Часы и серьги решено было не брать в целях экономии времени, поэтому ограничились только наличкой. Ухоженные женщины мелко дрожали и не поднимали глаз, лишь изредка с ужасом поглядывая в сторону мёртвого охранника, а вот солидного вида мужчины, как правило среднего возраста, держались спокойно, смотрели грабителям прямо в глаза, и пытались запомнить хоть какие-нибудь приметы, но далеко не для того, чтобы передать эти сведения полиции, а чтобы самим найти и покарать наглецов. Гриша очень чётко это ощущал, и ноги его вскоре сделались ватными, и даже оружие в руках более не придавало уверенности. Он невольно поразился внутренней силе и властности этих людей, которые без оружия и даже без слов, навели на него такой страх, одним взглядом, одним своим видом. К счастью, ему не пришлось долго испытывать их взгляд на себе, потому что Толик неожиданно быстро и ловко распихал по мешкам все деньги и подал знак, что пора уходить.

Дальше все складывалось также без приключений. Они спокойно покинули банк, пересели на новую машину. Выезжая за город, они не встретили ни полицейских кордонов, ни даже обычных патрульных бобиков, которых зачастую можно было видеть в этом направлении. И это было странно. И хотя прошло уже больше часа с момента ограбления, до сих пор не был объявлен обычный в таких случаях план-перехват, да и вообще не видно было никакой ментовской суматохи. Толик, впрочем, был весьма доволен этим обстоятельством. Настроение у него было хорошее, и на щеках даже образовался румянец, яркому оттенку которого способствовало наличие в багажнике двух сумок, плотно набитых деньгами. А вот Грише было не по себе. Тревожное чувство не отпускало его, слишком уж все просто у них получилось. Но позже, когда они приехали на место и Гриша достал и осмотрел содержимое сумок лично, подозрительность сразу уступила место эйфории, и сразу стало легче. Он улыбался и шутил, вспоминая минувший налет, трепал Толика за небритую щеку. Когда они спрятали деньги и избавились от оружия и прочих вещественных улик, был уже вечер. Теперь они брели вдоль лесополосы туда, где в нескольких километрах оставили свой автомобиль.

— Гриша, а тебе не страшно от того, что мы людей убили? — нарушил молчание Толик, у которого этот вопрос, видимо, застрял в голове.

— Знаешь, Анатолий, все грехи на свете омываются общественным мнением. А мы с тобой теперь люди состоятельные. А богатый человек в глазах общественности всегда хороший, даже если по отдельности люди думают про тебя плохо. И даже если ты в чем-то провинился, всегда можно реабилитироваться, кинув обществу кость. Благотворительность там, меценатство и прочее. Ну, в крайнем случае, можно войти в долю с властью, которая тебя от народа защитит. Государству ведь вообще все равно, сколько ты младенцев съедаешь на завтрак, пока ты не интересуешься тем же о них самих, а также исправно платишь членские взносы и не заришься на их владения. Так что не думай об этом, голодный все прощает за монеты, потому что возвращаться к голодной жизни никто не хочет. Тут главное сохранять баланс и не слишком борзеть. Потому что, несмотря на всю свою услужническую и всепроглатывающую природу есть у общественности нижний порог унижения, перейдя черту которого можно разбудить ненароком в людях чувство собственного достоинства, а ради него они даже жизнь готовы отдать. Многие революции произошли по такому принципу. Сейчас власть разрабатывает особые методы, как полностью лишить народ воли и других подобных опасных качеств, но это дело не быстрое, и первые результаты будут не раньше, чем через три поколения. Я точно не знаю технологии, но смысл примерно в следующем: планируется напрямую влиять на восприятие окружающей действительности у людей. На их способность здраво и объективно оценивать обстановку вокруг. В общем, так промывать мозг, чтобы, в каком дерьме человек ни оказался, все равно оценивал бы все только в положительных значениях. Грубо говоря, его голодом моришь, а он говорит, что есть много вредно и так даже здоровее, ему в харю плюешь, а он и рад, говорит спасибо, что рожу умыли. Вот такие дела, Толян, все к тому идёт, а ты тут волнуешься из-за ерунды. Кому есть дело, до того хмыря — охранника и пергидролевой старой крысы?

Толик хмыкнул, но ничего не возразил.

— А вот меня совесть мучает, хоть не я лично их убивал, а ты, — сказал он и зашагал вперёд чуть быстрее, оставляя Гришу за спиной. Гриша в очередной раз подумал, что Толик — слабый духом и ненадёжный напарник, и будь у него при себе оружие, он, не задумываясь, выстрелил бы ему в спину, а затем закопал бы здесь. Но оружия у него не было, а лезть врукопашную хотя и с бывшим, но все-таки боксером было рискованно. Поэтому он решил отложить пока это дело до времени.
Солнце тем временем уже успело скрыться за горизонтом, и стало темно и ощутимо прохладно, и все указывало на первые в этом году ночные заморозки. Они почти на ощупь выбрались из кустов на дорогу, сели в машину, и только сейчас, когда горячка сошла и адреналин больше не зашкаливал в крови, смогли расслабиться и трезво взглянуть на ситуацию. И выходило, что никто их не ищет, по радио никаких новостей об ограблении, опять же никаких легавых — вообще ничего. Даже Толик обеспокоился этим фактом и предложил брать деньги и уезжать отсюда, как можно дальше. Но разумные доводы о том, что деньги слишком горячие, да и на угнанной машине далеко не уедешь и вообще подаваться в бега опаснее, чем окопаться в огромном городе и слиться с травой гораздо безопаснее, сделали свое дело. Толик согласился остаться, впрочем, его не столько убедили Гришины доводы, сколько героиновая зависимость, которая припекала уже конкретно, оттого что Гриша запретил ему уколоться утром, чтобы Толик не шёл на дело обдолбанным, тем самым подставив под удар всю операцию.

В общем, решено было ехать на базу. В смысле к Толику домой, переночевать, а с утра уже думать, что да как. Где-то на окраинах города бросили машину и дальше добирались уже на общественном транспорте. Затем долго бродили по району и вокруг дома, всматривались в окна квартиры, пытаясь вычислить ментовскую засаду, но все вокруг было тихо и спокойно, как всегда. Затем быстро с оглядками нырнули в подъезд, поднялись на нужный этаж, открыли дверь. Первым зашел Толик, сделал несколько шагов в темноту, после чего раздался глухой удар, и он упал навзничь. Гриша, стоявший позади, не успел даже выругаться, как последовал второй хлопок, от которого мир перед глазами поплыл кругами, а затем и вовсе померк.
Когда сознание вернулось к Грише, он обнаружил для себя два новых факта: первым была невыносимая головная боль, острие которой приходилось в районе темени, а вторым был факт того, что он сидел на стуле, туго связанный по рукам и ногам, да так, что почти не чувствовал конечностей. Это первое, что он почувствовал. Затем он поднял голову и увидел знакомые обшарпанные обои с гладиолусами, которыми была оклеена комната в квартире Толика. А ещё в комнате напротив него сидели на диване трое мужчин волевого вида в чёрных костюмах — двойках, которые плотно облегали могучие фигуры. Все трое были коротко стрижены и внешне были сродни обычным бандитам, если бы не спокойное и умное выражение их лиц. Тот, что посередине, увидев, что Гриша пришёл в себя, встал и подошёл к нему поближе.

— Здравствуйте, Григорий, вам, наверное, сильно интересно, кто мы такие и что тут происходит. С другой стороны могу поспорить, что вы всё уже поняли, но, чтобы избежать путаницы, я все же объяснюсь. Меня зовут Владимир, а это мои подчиненные — жестом он указал на двух амбалов на диване. Их имена вам знать не обязательно. Здесь мы потому, что представляем интересы нашего патрона, Григория Ивановича Чапыгина, коего вы ребята сильно задели за живое своими безответственными действиями. Только теперь Гриша, оглянувшись, увидел, что справа от него точно также привязанный к стулу, повесив голову на грудь, сидел бесчувственный Толик.

В следующие две минуты Владимир ввел Гришу в суть дела. Патрон Владимира, ранее упомянутый Чапыгин Г. И., был, как говорится, человеком широко известным в узких кругах. Он входил в состав топ-менеджмента одной из сильнейших ОПГ МВД России. И банк, который они с Толиком грабанули, был как раз под его юрисдикцией, как выразился Владимир. Но это было только полбеды, потому что вклады все равно были застрахованы, да и серьезных денег там не было — все серьёзные деньги хранятся у нас в России за границей, и это общеизвестный факт. Плохо было другое. Та старушка, с которой Гриша обошелся так немилосердно, приходилась родной матерью Григорию Ивановичу. И не просто матерью, а горячо любимой и почитаемой матроной, в которой Г. И. души не чаял. Когда Гриша это услышал, душа его наполнилась ледяным первобытным страхом, глаза в ужасе округлились, а язык присох к небу.

— Надежда Константиновна, к счастью, жива, находится в реанимации, но врачи сказали, что старушка оказалась крепкая, и теперь все страшное уже позади, — закончил на этом свой вводный курс Владимир. — Про вас и ваши намерения мы знали с самого начала, потому что начали следить за двумя сомнительного вида гражданами с первого вашего визита в наш банк, и то, что вам таки удалось провернуть задуманное, является огромной ошибкой, совершенной службой безопасности. Но можете быть уверены, виновные за эту оплошность уже понесли тяжкое наказание. После этих слов один из здоровяков на диване поднял с пола странного вида пластмассовый контейнер, открыл его и достал два вакуумных пакета, в которых лежали, Гриша не поверил вначале глазам, две человеческие кисти, обе левые.

— Вот такие дела, Григорий, — резюмировал Владимир. — А теперь по существу. Где деньги?

Гриша понял, что юлить не имеет смысла и сбивчиво рассказал про тайник в лесу. При этом через слово клялся, что не врет, кивал на Толика, мол, это все он, а сам-то он и не знал ничего, но теперь понял, как был не прав, что хочет сотрудничать и вообще готов искупить свою вину любым способом. Владимир слушал его, улыбался, наигранно кивал головой. Вдруг у него зазвонил телефон, он жестом остановил Гришу, посмотрел на экран, а затем обернул его Грише. На экране мобильного дрожала зелёного цвета телефонная трубка, а сверху было написано: абонент Григорий Иванович. Гриша замер, а Владимир приложил телефон к уху, вежливо поздоровался и, односложно отвечая на какие-то вопросы, удалился из комнаты. Гриша остался наедине с двумя оставшимися сотрудниками. Они сидели молча, вид имели расслабленный и даже немного скучающий. Через минуту вернулся Владимир.

— В общем, так, Григорий Иванович, как бы ему ни хотелось, не может сейчас подъехать, чтобы поучаствовать лично. Так что сказал действовать на свое усмотрение. Поэтому вот как мы поступим, — сказал он, обращаясь уже к подчинённым. — С этим всё, — он кивнул в сторону Толика.

— А этого берём с собой и едем за деньгами, — эти слова уже относились непосредственно к Грише. — И побыстрее, к утру сам ждет меня на ковёр.
После этих слов, один из здоровяков, который до этого показывал Грише отрубленные руки, встал и всё из того же контейнера, только из другого отдела, достал невероятного вида нож, какими разделывают туши в мясных лавках. Затем подошёл к Толику, обошёл сбоку и одним резким, чудовищной силы и великолепной сноровки ударом отсек голову от туловища. Несчастная, многострадальная башка Толика подскочила пару раз на полу, оставляя кровавые следы, и укатилась в дальний угол комнаты. На этом жизненный путь Толика оборвался. Он умер, так и не приходя в сознание. Говорят, что отрубленная голова может ещё пару секунд соображать. Трудно рассуждать, какие мысли были бы лично у Толика, находись он в сознании, но, вероятно, он бы огорчился тем фактом, что так и не успел в последний раз вмазаться, и уходил теперь в последний путь не по радужной реке наркотического кайфа, а на голых и беспонтовых похмельных выставах.

Гриша зажмурился и что было сил стал кричать. Он почувствовал, как горячая влага побежала по его коленям, а руки и ноги стали безудержно трястись. Было очень страшно и горько. Он знал, что его тоже убьют и что ничего уже нельзя с этим поделать. Гриша стал хрипеть, а затем задыхаться, ловя ртом воздух, но, не имея возможности вдохнуть, как будто оказался под водой. На помощь ему пришёл все тот же здоровяк с тесаком, ударом плоской стороны которого прервал Гришину истерику, отправив его на время в мир забвения.

Гриша очнулся уже в машине, руки его были по-прежнему связаны за спиной, а голова болела теперь в два раза сильнее. Мутным взглядом он обвел тускло освещённый салон автомобиля. Он сидел на заднем ряду сидений с одним из бугаев, второй сидел за рулём, а справа от водителя на пассажирском находился Владимир, который что-то уверенно говорил, размашисто при этом жестикулируя.

— Ну, вот зачем ты слушаешь это дерьмо? Разве ты не понимаешь, что такие, как они, разлагают наше общество? Делают из людей быдло? — при этом он тыкал пальцем в переднюю панель автомобиля. Грозная речь его, по все видимости, относилась к звукам, доносившимся из радио, которое тихо играло. Судя по всему, это была то ли какая-то юмористическая программа с незатейливым юмором, то ли светский обзор, в котором обсуждались звезды шоу-бизнеса и спорта и вся их подноготная, иногда прерываемый разными попсовыми мотивчиками. Амбал непонимающе потупился и не решался возразить старшему по званию.

— Ты есть то, что ты воспринимаешь. То, куда устремлен огонёк твоего сознания. И на какой рельеф ложится это светлое пятно ума, там ты и возникаешь. Так формируется ландшафт нашей мысли, и затем складывается всякая перцепция окружающей действительности. «Тат там аси», мудрость упанишаде, понял, нет, дебил?! — здоровяк в ответ поджал губу и замотал бычьей головой.

— Так вот я тебе говорю, все это мудачье на экранах телевидения, интернета и радио декларируют тебе прямо в душу всякие низменные тенденции, призванные ограничить твой кругозор желаний и интересов ровно до того уровня, на котором они зарабатывают деньги. Если просто — ссут прямо в мозг, чтоб токсины разрушили излишние невыгодные для мировой экономики извилины в голове. Потому что зарабатывать на просвещении людей гораздо сложнее, чем на его отуплении. Так же как, например, легче сливать отходы с завода в реку, чем разрабатывать и строить очистительные сооружения. Понял, нет? Все это понимают, но никому дела нет. Just bisiness, и все тут.

Владимир ещё что-то говорил, но Гриша его не слушал. Он думал о том, что странно слышать подобные слова из уст оборотня в погонах и хладнокровного убийцы. Хотя как раз таки все нормально, такие люди у нас, именно больше всех про упадок нравов и отсутствие морали у молодого поколения и любят поговорить. Интересно, отчего так происходит? Неужто все-таки на подсознательном уровне совесть мучает? Кто знает?

Затем голова у него заболела нестерпимо, в глазах потемнело, и остаток дороги он провел в прострации, стараясь не думать о своей участи.

По приезде на место Гришу растолкали и заставили вести к тайнику. Была уже глубокая ночь, и было по-настоящему морозно, и без того передавленные веревкой руки на холоде вообще перестали слушаться. Как Гриша ни старался, так и не смог пошевелить ни единым пальцем. Когда наконец дошли до места, он просто свалился на землю — так тяжела оказалась для него дорога досюда. Затем подручные Владимира лопатами ворочали землю, сам Владимир разговаривал по телефону, изредка покрикивая на подчинённых, чтобы те пошевеливались, а Гриша лежал на земле, прислонившись головой к холодному камню, отчего казалось, что голова стала болеть чуть меньше. Уже совсем скоро на свет фонарей были извлечены две спортивные сумки, открыв которые Владимир удовлетворенно кивнул, затем повернулся, подошёл к Грише и присел на корточки рядом с ним.

— Вот и все, Григорий. Осталось последнее дело на сегодня, — и Гриша заметил, как его суровый взгляд, немного смягчился и вроде даже на долю секунды стал печальным.

— Знаешь, если бы не старушка, то мы бы тебя просто застрелили и все, а так... извиняй, мне это вообще не по душе все, но приказы не обсуждаются. Тебе ещё, кстати, повезло, что Григорий Иванович лично не приехал, тогда бы ты гораздо сильнее мучился, — после этих слов Владимир схватил своей огромной ручищей Гришу за шиворот, приподнял, а потом обрушил его на тот самый камень, на котором он только что лежал. Вспышка боли, разноцветные искры — и вот уже который раз за ночь сознание покидает его.

На этот раз Гриша очнулся от сильной тошноты, голова при этом болела меньше, но казалась очень тяжёлой, видимо, у него было серьёзное сотрясение мозга. Он все также лежал на земле, только чуть поодаль от предыдущего места дислокации. Руки по-прежнему были связаны за спиной.

Вокруг него было тихо, по всей видимости, Владимир и его зондеркоманда, забрав свое, отчалили. Но он все ещё был жив, во что искренне не мог поверить. Гриша попытался перевернуться на живот, как вдруг почувствовал такую резкую и сильную боль, что инстинктивно вернулся в исходное положение. Боль не проходила, а каждое, даже лёгкое движение вызывало все новые спазмы. Гриша замер и старался даже не дышать. Он не мог понять, что с ним не так. Только спустя несколько минут он решился осторожно наклонить голову вниз и скосил глаза на живот, увидел, что на нем совсем нет штанов. А между ног тянется нить колючей проволоки, которая доходила до ближайшего дерева и была туго замотана вокруг ствола. Гриша сразу понял, в чем тут дело. Запрокинул голову и завыл, словно бешеный пес, от горя и отчаяния. Он знал, что второй конец проволоки находится на добрых полметра у него в прямой кишке. Он слышал ещё от Аббаса о таком необычном и крайне жестоком способе казни, имевшем распространение в годы первичного накопления капитала, когда бандитские группировки шли на все, лишь бы запугать конкурентов и не желающих платить им коммерсантов, а также поддерживали дисциплину в своих рядах подобными показательными представлениями. Вот как это происходило: брался претендент, далее ему в заднепроходное отверстие вводилась полая пластиковая трубка, через которую, как через туннель пропускалась колючая проволока, необходимой длины, после чего трубка извлекалась, а проволока оставалась внутри испытуемого.

Положение Гриши было плачевным. По сути, у него было два пути. Он мог продолжать лежать неподвижно на холодной земле, пока не умрёт от истощения или попытаться вытащить проволоку наружу, что, впрочем, по понятным причинам происходило вместе с кишечником. Ситуацию усугубляло наличие связанных за спиной рук, а это значит, что Гриша не мог доползти до дерева и попытаться отмотать другой конец проволоки, чтобы освободиться. Хитрыми и жестокими убийцами был предусмотрен только один путь, которым Гриша мог избавиться от инородного тела. Следовало, упираясь ногами в землю, ползти в противоположном направлении от дерева. Естественно, что таким манипуляциям сопутствовали невыносимые страдания и страшные повреждения желудочно-кишечного тракта, чаще всего несовместимые с жизнью, что собственно и требовалось.

Гриша не мог поверить, что все это происходит с ним в действительности. Теперь он отчаянно завидовал Толику, который отделался так легко. Следующие полчаса Гриша провел в стенаниях. Он тихо рыдал и проклинал судьбу. Он знал, что ему нужно делать, но было очень страшно. В какой-то момент он даже подумал, что уж лучше пусть он умрёт от холода и голода, чем истязать себя таким невероятным образом. Но та непреодолимая сила, которая есть в каждом человеке и которая заставляет нас стремиться к жизни несмотря ни на что, все же взяла верх в Гришиной душе, и он решился.

Когда Грише удалось перевернуться на живот, он уже мало что соображал от боли, которая непрерывным потоком лилась в его рассудок. От бессилия он уронил лицо в землю и оставался так неподвижно, чтобы восстановить дыхание и набраться в первую очередь душевных сил, чтобы двигаться дальше. Передохнув, он сделал над собой усилие, и медленно попытался оттолкнуться от земли. Боль в эту же секунду запахнула ему глаза, а ноги сами собой обмякли, прекратив тем самым все дальнейшие попытки. Гришин мозг отказывался целенаправленно толкать тело на подобное саморазрушение. Гриша обмяк и какое-то время просто лежал неподвижно и убаюкивал себя, боль стихала и становилось легче. Затем у него, видимо, от психического перенапряжения начались галлюцинации. Меж стволов деревьев ему почудился Толик, который стоял в белой мантии, а голову держал отдельно, под мышкой, как футболист держит мяч, прижимая его рукой к туловищу. Голова имела лик благодушный и умиротворенный.

— Ну что, Толик, вмазался на том свете? — прохрипел Гриша и насилу растянул губы в улыбке. Голова ничего не ответила, но утвердительно прикрыла глаза и тоже заулыбалась.

— Я скоро тоже буду там. Ты уж не держи на меня зла, что втянул тебя в это все, ладно? И замолви там за меня словечко.

Фигура, не проронив ни слова, развернулась и медленно стала удаляться в сторону чащи, стала теряться между деревьями и через минуту была уже неразличима вовсе. Грише вдруг стало легко и совсем не больно, как будто бы Толик и вправду вписался за него перед высшими силами. Он вдруг почувствовал энергию, которая из ниоткуда стала наполнять его изможденное тело. Он поднял голову и увидел, как впереди, между деревьями виднеется восходящее солнце. Оно было белого цвета и сияло так ярко, что на него нельзя было смотреть. Из ниоткуда вдруг подул тёплый-тёплый ветер, который нежно обдавал Грише лицо и приятно ласкал тело под рубахой. Гриша зажмурился от удовольствия и вдруг среди шума деревьев различил голос, едва слышный, который раздавался со стороны белого солнца, которое затопило своим добрым светом уже почти все видимое пространство впереди. Слов было не разобрать, но Грише очень захотелось откликнуться на этот зов, такой уж он был родной, словно голос матери. Гриша оттолкнулся ногами от земли, сделал рывок, затем ещё и ещё. И голос действительно стал приближаться, прячась в пологе белоснежного свечения, которое подступило к Грише почти вплотную. Казалось, ещё рывок — и он окажется там, но тут ноги его подкосились, и он упал на траву, которая, на удивление, оказалась мягкой и удобной. Теплый ветер гладил его веки, захотелось спать. Он закрыл глаза и вскоре почувствовал, как свет добрался наконец до него и окутывает теперь с головы до ног, словно пуховое одеяло, а голос шепчет ему на ухо колыбельную.

Было ранее утро, и первые лучи солнца, возвещая новый день, поигрывали бликами на желтых опавших листьях. Бездыханное тело Гриши лежало в неестественной позе посреди осеннего леса. Целый метр Гришиных кишок болтались намотанные на жуткого вида колючую проволоку. Всё вокруг было густо залито кровью вперемешку с содержимым кишечника. Но на лице мертвеца не застыла, как это бывает в таких случаях, гримаса ужаса и страданий. Нет, воскового вида анфас Гриши отражал умиротворение и покойность, а на губах замерла блаженная улыбка.


Эпилог

Григорий Иванович Чапыгин, генерал-лейтенант полиции, заслуженный и уважаемый сотрудник родного ведомства и славный сын своего отечества, а по совместительству предприниматель, коррупционер, садист и убийца, поправил на груди медаль «За безупречную службу в МВД». Помимо вышеперечисленных достоинств Григорий Иванович также был любящим сыном, который очень чутко относился к кровным узам. Именно поэтому сейчас он так спешил в больницу, чтобы навестить свою ненаглядную матушку, Надежду Константиновну Чапыгину, с которой накануне случилась беда, когда она не в добрый час решила заглянуть в банк по семейным делам и попала под горячую руку роковых обстоятельств. К счастью все обошлось, и матушка осталась жива, правда, теперь лежала в реанимации с травмами черепа и шейного отдела позвоночника средней тяжести, но доктора заявили, что угрозы жизни нет и она уже даже пребывает в сознании. Григорий Иванович сильно нервничал и постоянно подгонял своего водителя Артура, с которым состоял в гомосексуальных отношениях, притом насильственных, угрожая тому, что, если тот откажется, убьёт всех его родных, а двух младших сестёр-близняшек Артура, Инну и Аню, продаст в сексуальное рабство в Турцию, чем ещё между прочим Григорий Иванович занимался.

— Артур, голубчик, нельзя ли побыстрее? — сказал Григорий Иванович и умоляющим жестом показывал в зеркало заднего вида.


Артур, молодой человек, с абсолютно седыми висками, сломленным духом и отрешенным от жизни лицом, лишь козырял начальнику и давил на газ. Всякий раз при этом он представлял, как разгоняется до максимума, выкручивает руль и влетает в бетонную стену, умирает сам, захватив с собой этого жирного ненавистного борова. Но, во-первых, бронированный автомобиль Чапыгина, мог выдержать и не такое, а во-вторых, даже если выйдет, тогда Артур подставит свою семью, которая будет за это расплачиваться. А ни один волосок с головы его сестер, умниц и красавиц, не стоил того. И поэтому Артур гнал быстро, но аккуратно.

Григорий Иванович ерзал и не находил себе места, предвкушая встречу с любимой матерью. Рядом с ним на сидении, отделанном дорогой кожей, лежал букет любимых маминых георгинов и корзинка с бисквитным печеньем, вроде того, какое Надежда Константиновна сама пекла раньше Грише, когда тот был ещё совсем маленьким. Григорий Иванович вспомнил про счастливые детские годы, потом службу в армии и последующую карьеру в органах, и улыбка не сходила с его лица. Не успел он опомниться, как они были уже на месте. Чапыгин, взглянув на обшарпанную больницу, поморщился и про себя подумал, что срочно нужно увозить мать на лечение в Германию или Израиль.

— Артур, цыпа моя, я тут до вечера, а ты вот что пока — позвони Владимиру. Он должен передать мне посылочку, контейнер такой холодильный, съезди и забери, хорошо? Только внутрь не заглядывай! — и Григорий Иванович шутливо погрозил в его сторону указательным пальцем.

Затем Чапыгин вышел из автомобиля, втянул носом тёплый осенний воздух, поправил на груди медаль, теперь уже «За трудовую доблесть», и направился к дверям больницы.

Когда он вошёл в палату, где лежала Надежда Константиновна, и увидел ее, глаза его тут же наполнились слезами, а изо рта вырвался сдавленный крик:

— Матушка, мама, мамулечка, что же это деется только, что же за люди такие?
Чапыгин, несмотря на полное телосложение, необычайно быстро и ловко преодолел расстояние от порога до кровати, припал на колено, нежно ухватил, словно бутон розы, хрупкую руку матери и стал обильно её целовать и омывать слезами. Надежда Константиновна действительно выглядела не лучшим образом, лицо превратилось в одну большую гематому, голова забинтована, но при виде сына ожила и теперь слабо улыбалась.

— Ничего, Гришенька, родненький, все хорошо, врачи сказали все обойдётся.
Гриша плакал навзрыд, так было ему жалко родного человека.

— Гриша, ну ты чего? А помнишь, как ты в седьмом классе скарлатиной заболел и едва не умер? И ничего, бог миловал, все обошлось, и сейчас обойдется.

До самого вечера они обнимались, плакали и вспоминали былое. Смотрели старый альбом семейных фотографий, который Гриша принёс с собой, пили чай с печеньем, прямо как раньше. Уже далеко за полночь Гришенька, который за порогом больницы вновь стал солидным гос. служащим Григорием Иванычем Чапыгиным, мчался по ночному шоссе по направлению к дому, усталый, но преисполненный сентиментальных чувств. На коленях у него находился довольно большой, пластмассовый холодильный контейнер, внутри которого находились доказательства его, Чапыгина, непреклонной воли и огромного влияния на окружающую действительность. Он открыл контейнер, брезгливо осмотрел головы и другие части тела поверженных врагов, а затем подумал, что он снова победил, как всегда. Затем ему стало противно, он закрыл крышку и отставил контейнер в сторону. И остаток дороги смотрел в окно, наблюдал, как мимо проносятся огоньки машин и рекламные щиты, вспоминал о матери и думал, что хорошо все то, что хорошо кончается.