БОЛЕЗНЬ НАЛИЦО, А ДОКТОРОВ НЕТ


Как и положено человеку, которому «не повезло» с национальностью, время от времени затрагиваю вопросы антисемитизма, хотя задача не такая уж лёгкая, как может показаться обидчивому легкомыслию. Привычные порицания навязли в зубах, а попытки разнообразить ежедневную тему, не всегда удаются. И, тем не менее, считаю, что отказываться от неё не следует. Когда видят, что сад зарастает сорняком, прополка занятие естественное. Признаюсь, круг моих возможностей ограничен, а когда я делаю это в интернете, на меня набрасывается целое стадо откровенных юдофобов, так, что поневоле возникает мысль, послать их на войны, ведомые Россией в Сирии, Ливии и далее везде, то не исключено, что результат был бы другой.


В этих нападках, несмотря на их привычность, встречается много казусного, когда в разгар спора оппонент так увлекается, что слова его опережают мысль, а когда спохватится, понимает, что поменять их местами не так просто. Так в разговоре со мной известный украинский националист, а было это в последние годы существования советской власти, в столбовом для националистов городе Львове, высказал за чашечкой превосходного кофе, видимо, выстраданное им открытие: евреи помешали Гитлеру победить. А на мой вопрос, куда смотрели его друзья украинские националисты, и лично он, как мне показалось, смутился, но ненадолго, пояснив, что есть ещё немало способов и достаточно времени для исправления ошибок. Надо отдать должное ему и его однодумцам: они безотлагательны и собраны, как если бы готовились к последнему и решительному бою. Начинаешь осознавать: теорема, способствующая успокоению, чтобы евреи были целы, и антисемиты сыты, никогда не превратится в аксиому. По сравнению с ними, мои возможности ограничены, а это означает, что я не создаю факты, а лишь занимаюсь их объяснением в несколько ином ракурсе.


При этом, старательно избегаю собственного разглагольствования, обращаясь к там и сям опубликованным материалам, по необходимости, дополняя авторский текст, незначительными вкраплениями. У меня нет намерения поколебать антисемитские убеждения, они умрут вместе с их носителями. Но если антисемита подогревает ненависть, в чём он видит едва ли ни единственную для себя возможность сказать и сделать, противостояние евреев всё чаще выражается не в бесполезном возмущении, а в чувстве юмора, очень редко «чёрном», ибо чернота, сливаясь с чернотой, не изменяет того, что изменениям не поддаётся, тогда, как светлый юмор, порой похожий на зубоскальство, добивается, как говаривал великий Пётр, не чуждавшийся, среди прочих иностранцев в своём окружении, и евреев, «чтобы глупость всякого, каждому видна была». У меня намечено несколько таких публикаций, и если судьба не сыграет со мной злую шутку, что в последнее время удаётся ей всё чаще, постараюсь довести намеченное до ума.

ИСТИННО РУССКИЙ АКТИВ,
или чем бы дитя не тешилось,
лишь бы оно не плакало


То, что вы прочтёте, было высказано, замечательным советским режиссёром Михаилом Ильичом Роммом, между прочим, автором фильма «Девять дней одного года», вошедшего вместе с фильмом Калатозова «Летят журавли», в обойму мировых шедевров. Он был прекрасным рассказчиком и собеседником, не столько в широкой аудитории, сколько в тёплом дружеском кругу, видимо, потому, что многие его мысли и слова могли быть неправильно поняты «правильными» слушателями. Но иногда его всё же прорывало, и он, не чинясь с аудиторией, что было особенно опасно в послевоенные годы, когда даже незначительное несогласие с мнением властей, считалось доказательством неблагонадёжности и заключением «без права переписки». Девиз был простой: говори, что думаешь, но думай, что говоришь. Кстати, Ромм сполна придерживался его, хитро вкладывая в упомянутые правила, собственную их интерпретацию. И происходило чудо: напуганные до крайности люди, многие из которых были свидетелями ночных приходов «неизвестных», сходивших с урчащего под окном автобуса и громко стучавших в квартиру на том же этаже, тем не менее, поддавались соблазну, услышать спокойную речь Ромма с подтекстом, сводившем с ума от страха и любопытства. Недаром там, где его ждали гостем, обзванивали знакомых и сообщали: «приглашаем вас не на коньяк, а на Ромма», куда более опьянявшего и взбадривающего. Сборник его рассказов, к сожалению, не полный и небрежно изданный, появился только в 1987 году, но в книжных магазинах был недоступен, и единственной возможность раздобыть его, представлялась на книжной толПучке, обыкновенно на окраине города, ставшего мне в такую сумму, что узнай о том жена, не обошлось бы без неприятностей. И хотя кошелёк дал течь, игра стоила свеч.


Но иногда Ромм, что называется, зарывался и позволял себе, явно непозволительное в самом логове блюстителей коммунистической морали, доказательство чему, выступление режиссёра в сороковых годах прошлого века в Союзе кинематографистов, после которого перепуганные коллеги обходили его стороной. Но, как известно, не знаешь, где найдёшь, и где потеряешь, и приводимый случай, оказался лучшим тому подтверждением.


Итак, слушаем…

Как известно товарищам, до сорок третьего года, у нас не было антисемитизма, а, если и был, то вёл себя так тихо, что его соседство никому не мешало. А с сорок третьего года его понесло и вынесло с обочины на самую широкую дорогу, где его всем было видно, и, что самое печальное, слышно.


Как известно, расфасовка антисемитизма на прилавках общественного мнения, как и всякое большое дело, начали с малого в надежде закончить большим. Стали менять фамилии, не внушающие доверия, на вполне доверительные. Начали почему-то с корреспондентов. Обычно, в таких случаях ищешь объяснение, но волюнтаризм и скудоумие в этом не нуждаются. А потому Канторовича обозвали Кузнецовым, Рабиновича – Королёвым, Абрамовича – Александровым. Хотя это были только признаки, ростки не заставили себя ждать. Антисемитизм разминал члены и увеличивал уверенность шага. Еврейская фамилия, особенно в руководящих органах, сделалась предметом косых взглядов и прямых, точнее, прямолинейных, действий. Например, художественным руководителем Мосфильма был Эрмлер, а его заместителями Трауберг и Райзман. Им фамилии оставили, но лишили должностей. А меня вообще попытались убрать.


Ростки всходили стремительно, что не удивительно, если учесть особенности нашего общего садовника. Однако, другого выхода, как пожаловаться на него ему самому, не было: «дорогой товарищ Сталин, кто бы мог подумать, в нашей стране появился антисемитизм, помогите». Но, не дождавшись ответа, узнаю, что на Мосфильме создаётся новое промежуточное образование Русьфильм, где будут работать исключительно русские режиссёры и актёры, как-то Пырьев, Пудовкин, Бабочкин, Довженко и ещё кто-то… Меня отправили в Ташкент, возможно потому, что считалось, будто во время войны, все русские воевали, а евреи прятались в этом «хлебном» городе. Там я снимал фильм «Человек 217», а когда вернулся в Москву, узнал, что Мосфильм будет называться Русьфильм.


Объяснялось это так: есть, мол, украинская кинематография, грузинская, армянская, а русской нет. А теперь будет, и работать на ней будут только русские режиссёры, например Сергей Аполлинарьевич Герасимов, чисто русский режиссёр, удачно, как оказалось, скрывший, что его мать еврейка. А, чтобы ему не было одиноко, добавили братьев Васильевых и Пудовкина. Это русские режиссёры, от них Русью пахнет. И мы должны собирать эти русские силы и делать с ними русское кино.


Вот есть, мол, режиссёры и операторы, которые делают русские картины, но сами не русские. Ведь и берёзка может быть русской, а может и не русской, например немецкой. А человек должен обладать русской душой, чтобы отличить русскую берёзку от немецкой. И этой души у Ромма как раз и нет. Правда, в фильме «Ленин в Октябре» ему удалось как-то подделаться под русский дух, зато остальные картины у него пахнут, скажем так, французским духом. Он «жидовским» не сказал, сказал «французским». И мне было предложено поменять Москву на Ташкент.

Я пошёл в центральный комитет партии, к некоему Александрову, и говорю, что послал письмо товарищу Сталину. Оно у меня, отвечает и показывает. Внизу резолюция: разъяснить! Я взбесился. Извините, говорю, но ваши «разъяснения» мне не понятны. С тем и уехал в Ташкент. Год спустя, вызов в Москву. В это время там собирался актив. И опять та же песня, с перечислением уже упомянутых кинематографий, правда, с прибавлением казахской, и утверждениями, что без русской не обойтись. Теперь важно создать именно русскую кинематографию. И в русской будут работать только русские режиссёры. Другие, мол, у нас тоже есть, но они не нужны.


Я боялся, что на активе мне рта не дадут раскрыть. Но неожиданно позволили, видимо, решив, что аргументов я не найду. Я вышел и сказал:


– Ну что ж, раз организуется такая русская кинематография, для пропахшим русским духом режиссёров, нужно искать что-нибудь и для нас, отщепенцев. Вот я и спрашиваю себя, где будет работать автор «Броненосца Потёмкин» Сергей Эйзенштейн? Или режиссёры, поставившие такие фильмы, как «Депутат Балтики» Зархи и Хейфиц, «Последней ночи» Райзман, те, которые поставили «Великого гражданина», Козинцев и Трауберг, сделавшие трилогию о Максиме? Где же все мы будем работать? Очевидно, мы будем работать в советской кинематографии. Я с радостью буду работать с этими товарищами. Не знаю, каким духом от них пахнет, я не нюхал. Зато товарищ Астахов нюхал и утверждает, что от Бабочкина, Пырьева, братьев Васильевых всегда и везде исходит нужный запах. Важно понять: нужный кому? Так что мы, непахнущие, будем продолжать делать советскую кинематографию, а вы, пахнущие, свою русскую.


Моя речь была встречена рёвом восторга и такой овацией, какой не слыхал ни прежде, ни после. Прежде молчавшие светились каким-то необыкновенным внутренним огнём. Назавтра на актив высыпало всё ЦК. Осторожно, но явно стали давать задний ход. Потекли обтекаемые речи, вроде того, что имелась в виду не национальная принадлежность, а национальный характер искусства. И так далее и в том же духе.


Кончился актив, а бессердечные люди меня сердечно предупреждают: «Ну, брат, тебя теперь с кашей съедят»! Однако, не так пошло, как поехало. Мне звонят и, один из предупреждающих, радостно сообщает: «Поздравлю! Тебе присвоена персональная ставка». Знать бы, во что обошлась ему эта «радость». А далее узнаю. В ЦК Маленкову доложили, кому упомянутая ставка присвоена. « А где же Ромм»? – интересуется Маленков. Они тык-мык и придумали: дескать, отложили напосле. – Нет, возражает Маленков, не отложить, а дать в первую очередь. Он не только хороший режиссёр, но и умный человек…


Впрочем, в последствии, с этим вопросом легче не стало.

Борис Иоселевич