ВАЛЕРИЙ ГЕННАДЬЕВИЧ КЛИМОВ
Рассказ "БРАТЬЯ"
Эта история - одна из тех, что рассказывал мне дед в моём глубоком детстве. К моему большому ныне сожалению, значительную часть этих историй я пропустил тогда мимо своих ушей, занятый более насущными, как мне казалось на тот момент, детскими мыслями о предстоящей игре в футбол или походе в кинотеатр на просмотр очередного фильма про индейцев.
Однако, этот незатейливый рассказ почему-то глубоко запал мне в душу, и я пронёс его через всю свою жизнь, и без того полную ярких впечатлений и ощущений.
Итак, повествую дальше от имени своего деда...
Дело было в году, так, девятнадцатом (1919 г. - примечание автора). Шла гражданская война, и наша станица постоянно переходила из рук в руки враждующих армий. То белые, то красные попеременно захватывали её, чтобы через некоторое время отдать вновь превосходящему в силах противнику.
Мне в ту пору было девять лет, и я уже довольно неплохо разбирался в различии военных частей, побывавших в нашей станице.
В тот летний солнечный день, когда у нас уже неделю как стоял на постое небольшой отряд красных казаков, я с самого утра был послан отцом к нашим родственникам, проживавшим тогда в расположенном неподалёку хуторе, с сообщением о появлении в нашей станице нового фельдшера.
Выполнив поручение отца и покинув через пару часов родственников, младший сын которых был моим ровесником и другом, я уже вприпрыжку возвращался по пыльной дороге к себе домой, как вдруг увидел, что навстречу мне на фоне поднятого им облака пыли скачет галопом какой-то всадник.
Я не спеша сошёл на обочину и, лениво жуя сорванную ранее соломинку, стал с любопытством разглядывать приближавшегося конника. Им оказался один из молодых казаков красного отряда, стоявшего у нас в станице.
Я его хорошо запомнил потому, что он ещё вчера, проходя мимо меня и моего младшего брата, дружелюбно потрепал нас по вихрастым головам и неожиданно подарил нам два маленьких кусочка сахара.
На этот раз он был без фуражки и выглядел чрезвычайно взволнованным. Шашка и винтовка были при нём, но, при этом, было хорошо заметно, что винтовка у него закинута через плечо явно впопыхах, отчего её приклад при этой бешеной скачке болезненно бился о его бедро.
Казак на полном скаку остановил своего коня возле меня и, гарцуя на месте, прерывисто спросил: "Эй, малец! Какая из этих дорог ведёт в Александровскую?"
Дело в том, что я стоял на перепутье: мы с ним встретились, добираясь до места нашей встречи по одной и той же дороге, только с разных сторон, а в этом месте её пересекала ещё и дорога, ведущая с хутора Озерского в станицу Александровскую.
Казак не узнал меня, да и не до того ему было. Он явно спешил куда-то или от кого-то... Я не стал его задерживать и просто махнул рукой в нужном ему направлении, после чего он тут же поднял своего коня на дыбы и, пришпорив его, поскакал в сторону Александровской.
А я, проводив его взглядом до тех пор, пока он полностью не скрылся из пределов моей видимости, и, дождавшись момента, когда улеглась поднятая им пыль, направился к себе домой. Но не успел я сделать и несколько шагов от просёлочного перекрёстка, как вдруг впереди опять заклубилась пыль и раздался очередной топот лошадиных копыт.
Я вновь не спеша сошёл на обочину и с нескрываемым любопытством стал ждать приближавшихся конников.
На этот раз это был небольшой белоказачий разъезд: на всех всадниках были погоны на плечах и кокарды на фуражках; про лампасы даже не говорю, так как штаны с лампасами носили все казаки: и белые, и красные - здесь разницы не было никакой.
Всадники также на полном скаку остановили своих коней возле меня. Их главный - казак с погонами хорунжего и лицом, очень похожим на ранее проскакавшего красноармейца, только на несколько лет постарше, слегка наклонился ко мне и, быстро вручив мне похожий на вчерашний кусочек сахара, также прерывисто дыша, как и его предшественник, дружелюбно спросил: "Слышь, малой! По какой дороге ускакал сейчас красный конник?"
Я, приняв беспечный вид. недоумённо пожал плечами и сказал, что только что подошёл к перекрёстку со стороны соседского хутора и никого на своём пути не встретил. При этом, я показал рукой - с какой именно стороны я подошёл к этому месту.
Выслушав меня казаки быстро посовещались между собой и, разделившись на две небольшие группки, с гиканьем поскакали в противоположные друг от друга стороны.
В сторону Александровской, при этом, поскакали два немолодых казака во главе с расспрашивавшим меня хорунжим, который, на ходу, сердито пообещал им обязательно схватить сейчас этого паршивца - его родного младшего брата - и задать ему перца.
А я, в глубоких раздумьях, вновь направился в сторону родной станицы, безрезультатно пытаясь своим детским умом понять причины, из-за которых два родных брата оказались в столь разных военных формированиях, смертельно ненавидящих друг друга...
При подходе к станице, занятой, как я понял, за время моего отсутствия белогвардейцами, практически на её околице, меня нагнали те самые немолодые казаки, которые вместе со своим командиром погнались за его родственником.
Они не спеша возвращались мимо меня на своих взмыленных предыдущей погоней лошадях и держали за собой на поводу чужих коней с поперёк лежащими на них телами убитых хорунжего и его брата - красноармейца.
В состоянии глубокого оцепенения я услышал как один из них равнодушным тоном говорил другому о том, что зря хорунжий с ходу стал оскорблять взятого ими в окружение у глубокой речки своего братца-комиссара, тем самым вынудив того принять свой последний бой.
Затем они лениво поспорили про то, кто из братьев выстрелил первым в другого, и задались вопросом о грядущей реакции какого то есаула на гибель его лучшего офицера.
Единственный раз, когда у них невольно дрогнул голос, был момент их разговора о том, как и кто будет сообщать о происшедшем родителям погибших братьев.
По мере удаления от меня этой печальной процессии их голоса стали сначала едва различимыми, а потом и вовсе не слышными.
Что касается меня, то моё оцепенение прошло не скоро.
Лишь минут через десять я с большим трудом пришёл в себя и непривычно отяжелевшими ногами направился в сторону своего дома. При этом, мои глаза, никогда не плакавшие даже после самой болезненной порки отцовским ремнём, в этот раз застилала плотная пелена недетских слёз.
Мне было бесконечно жаль этих, казалось бы совсем незнакомых мне, братьев-казаков и их несчастных родителей, которым ещё только предстояло услышать такую тяжёлую для них весть...