Незаметно для самого себя, такие вещи вообще замечаются людьми в последнюю очередь, Диоптрий Львович подошёл к такому жизненному рубежу, когда всё чаще и чаще начинают повторять как заклинание сакраментальную фразу: «А вот раньше, помню…». И это «раньше» видится, как правило, в розовом, изумрудном и лазоревом свете. Человек не хочет признаваться себе в том, что он сам стареет и упорно продолжает всё на причины внешние. Вот так и господин Эскулапов, когда стал замечать, что газетный текст плывёт перед глазами, как в хорошем лондонском тумане (вообще то автор никогда не был в Англии и упоминание столицы Альбиона сделал для того только, чтобы подчеркнуть густоту данного явления и, стало быть, ухудшение зрения нашего героя), то сразу обвинил в этом прискорбном факте плохое качество бумаги и отвратительный шрифт, набираемый наверняка с большого похмелья. Да и как может быть иначе, если Диоптрий Львович совсем недавно проходил медицинскую комиссию на профессиональную пригодность. Не подумайте, пожалуйста, что наш герой работает космонавтом или там агентом под многозначным номером. Работа у Львовича самая прозаическая и называется «подсобный рабочий», или, если уж совсем по-русски и просто, то грузчик. Это уж как кому угодно будет. Но порядок есть порядок, а он прямо гласит, что даже биндюжники должны показываться нашим эскулапам хотя бы иногда и читать не кроссворды, а таблицы прославленного офтальмолога Шевалёва. Диоптрий Львович чётко помнит, с каким удовольствием он прочитал последнюю строчку этой таблицы, причём без всякой запинки и с каким гордым видом вышел из кабинета врача. Это я вам сообщаю не для того, чтобы внушить, будто наш герой человек самовлюблённый. Конечно, не для этого. А чтобы показать, что причин сомневаться в собственном здоровье у крепкого телом и духом Диоптрия Львовича вовсе даже не было. А тут вдруг трудности с чтением обыкновенной телепрограммки. Может быть, Львович и дальше бы продолжал терпеть муки, всматриваясь в расплывающиеся перед глазами буквы, если бы к ним в гости однажды не приехала из-за границы родственница, из города со сладким названием Изюм. «Тоже мне, заграница, - скажут некоторые, - это же в Харьковской области, или как она там сейчас прозывается, губерния что ли». Но сарказм такого рода, скажу вам, совершенно не правомерен, потому как это всё равно уже «вильна Украина». Однако я отвлёкся от повествования. В конце концов, совершенно не важно, откуда и зачем приехала родственница, а главное в том, что она с собой привезла целую сумку, хотя и небольшую, своей зарплаты, но ни в гривнах, а в очках, вернее очками. Случается у нас порой такое, что выдают зарплату не деньгами, а продукцией предприятия. Вот и родственнице Львовича тоже выдали сумку очков. И не потому, что Ивана Крылова начитались, а потому, что времена пошли такие, когда предприятия расплачиваются со своими работниками натурой. В общем, это была зарплата за два или три месяца. И, если честно сказать, гарнии очки и оправа, почти как у итальянцев. И так эта оправа понравилась Диоптрию Львовичу, что стал он перед зеркалом примерять их все подряд, наподобие той мартышки из басни. Опять же говорю это не для того, чтобы оскорбить господина Эскулапова или не дай Бог посмеяться над ним. Разумеется, нет. Просто хочу показать, как случай играет с нами иногда благожелательную роль. Потому как, вдосталь налюбовавшись собой в очках, стал Львович и газетки просматривать, нацепляя на нос поочерёдно то одни, то другие. Линзы были всякие. Были такие, через которые вообще ничего не было видно, а также и такие, через которые что-то можно было и разглядеть, но так плохо, что глаза не выдерживали и начинали слезиться. Но занятие это всё же увлекло Диоптрия Львовича и он примерял и примерял до тех пор, пока не наткнулся на те, в которых газетный текст был виден так хорошо, как он уже и начал отвыкать видеть. И вот тут то господин Эскулапов понял, что зрение у него всё-таки не то, что было раньше. И это Львовича сильно огорчило. Лишь радость возможности видеть как прежде, пусть и в очках, подсластило пилюлю. На этом, конечно, можно было бы и закончить весь этот разговор про очки. Ведь сами по себе они и не стоят того, чтобы столь долго вести разговор, хотя я и не о них говорил, а о том, как иногда маленькие причины раскрывают нам глаза на большое следствие. Может это моё последнее словечко и шокирует кого-нибудь, тогда я извиняюсь и исправляю на последствия. Это даже и вернее. Но, прежде чем закончить повествование, осмелюсь всё же пару слов о том, как большая радость может омрачиться сущей ерундой, коей и явилась-то всего-навсего лишь небольшая ресничка, которую Диоптрий Львович обнаружил как то у себя в глазу, проснувшись поутру в воскресный день. И хорошо ещё, что в воскресный, потому, значит, и на работу не надо было идти, и дома все были, то есть и жена и сын. Не знаю как у кого, но у Диоптрия Львовича реснички иногда выпадали сами собой и некоторые даже попадали в глаза. Но сей факт нисколько не омрачал существования нашему герою, поскольку господин Эскулапов давно научился бороться с таким явлением мелкой неприятности. Он не просто отлично вынимал их платочком, но просто изумительно. В этот раз он тоже не стал паниковать и беспокоить своих близких, а просто пошёл в ванную комнату, вернее комнатёнку, ибо столь тесное помещение нельзя, конечно, называть так напыщенно величаво. Ну ладно, вернёмся к Львовичу, который решил не прибегать к помощи платка, а просто смыть ресничку. Набрав воду в ладошки и окунув туда саднящий глаз, стал усиленно моргать. Закончив процедуру, посмотрел в зеркало, оттянув предварительно веко вниз. Каждому из нас приходилось проделывать такое. Полюбовавшись в зеркала не на себя, конечно, с оттянутым веком, а скорее на результат своей деятельности, он сказал сам себе: «Э», - и разжал заскорузлые пальцы, которые столь хорошо, однако, справлялись с такой тонкой работой. «Хм, такое ощущение, что она ещё там», - подумал Львович. Проделав всю процедуру ещё раз, он опять ничего не смог разглядеть на своём покрасневшем веке, зато явственно опять ощутил резь. Львович был в явной растерянности. Ресница мешалась, перемещалась, он это чувствовал. Но вместе с тем не видел её. Однако мужчина не стал грустить по столь пустяковому поводу, ведь теперь у него были очки и он решил ими воспользоваться. Осторожно, чтобы не разбудить жену и сына, прошёл тихонько за столь ценным оптическим прибором, для которого совсем недавно был приобретён прекрасный итальянский футляр. Стоя перед зеркалом, неторопливо обтёр махровым полотенцем лицо и торжественно водрузил на свой массивный нос изюмское чудо. Затем, осторожно оттянув мизинцем веко, посмотрел через столь желанное стекло. «Ага, вот ты где, коварная». А коварная преспокойно плавала на нижнем веке. Удовлетворённо полюбовавшись на злодейку, Львович попытался удалить её кончиком смоченного носового платка. Но не тут то было. Выполняя эту процедуру он совершенно забыл про столь желанные, но всё-таки в данной ситуации создающие серьёзную помеху, линзы очков. «Что же делать? Что же делать?» - напряжённо размышлял Львович. Ситуация была критически неразрешимая. Стоило снять очки, как ресничка пропадала. Когда он снова водружал их, то до неё, видимой отчётливо, невозможно было дотянуться. Он попытался извлечь её, запомнив координаты зловредного волоска, но потерпел полное фиаско. Он так измучился, что не заметил, как начал тихонько подвывать. Никогда ещё Львовичу не приходилось бывать в столь беспомощной ситуации. Чертыхнувшись, мужик в изнеможении опустился на краешек ванны, держа ладонь на саднящем, покрасневшем глазе. Слёзы текли по растерянному лицу. Но он не вытирал их, надеясь, что ресницу вымоет наружу. Но глаз всё болел и болел, а инородное тело, вернее тельце, всё досаждало и досаждало. И Львович всё скулил и скулил, даже не заметив, как рядом оказалась любящая супруга. Лицо жены выражало и растерянность и испуг. Ни разу в жизни Домна Доримедонтовна, а так звали сухонькую, миниатюрную супругу Львовича, не видела супруга плачущим. Имя, как видим, совершенно не подходило к комплекции. «Что с тобой», - взволнованно произнесла спутница жизни. Узнав причину, облегчённо вздохнула и, улыбаясь над незадачливым и не ловким мужем, принялась помогать тому извлекать столь надоевшую ресничку. Но не тут то было. Хотя Диоптрий Львович и любил нежные ручки своей жёнушки, но только не тогда, когда её пальчики лезут в глаз. Едва только Домна Доримедонтовна подносила к веку супруга смоченный кончик платка, как муж начинал дёргаться, словно от нацеленного в лицо кулака, а лицо его выражало при этом лишь одно чувство – ужас. Супруга вполне справедливо сердилась и ворчала, а Львович конфузливо оправдывался, говоря, что это чисто рефлексивно.
- Сама у меня голова дёргается, как видит чужую руку.
- Ах ты змей, это какая же она для тебя чужая? – вполне справедливо возмущалась Домна и даже испытала краткое временное желание вдарить беспардонного супруга в покрасневший глазик за такие нетактичные слова, хотя рукоприкладства в семье Эскулаповых никогда не наблюдалось. Да и муж сразу заюлил, извиняясь.
- Ой, прости супруга, ты же понимаешь, что я хотел выразить.
- Ладно, - мигом смягчившись, миролюбиво замяла дело жинка, - давай я тебе её языком выну. Моя бабушка всегда таким образом действовала.
Уставший, измученный Львович был согласен на всё. Хотя результат по-прежнему и был нулевым. И вот, когда Доримедонтовна в очередной раз слюнявила глаз супруга, в проёме ванной комнаты показалась сонная фигура сына. Поняв сходу в чём дело он со смешком предложил:
- Давай я тебе глаз сметаной намажу, а Мурка пускай вылизывает. У неё, наверное, это лучше получится, чем у мамки. Язык то у кошки как-никак шершавый.
- Отцу слёзы, а тебе хахоньки, - грозно рыкнул на зарвавшегося отпрыска Львович, поглядев на того с экспрессивностью циклопа.
- Уж и пошутить нельзя ребёнку, - вступилась за своё любимое чадо Доримидонтовна.
- Да просто платочком мокрым проведи ему по веку, - стараясь быть миролюбиво серьёзным, посоветовал сын.
- Без тебя не знаем, умник, - проворчал Диоптрий Львович.
- Разве к нему подступишься, он же голову как норовистый жеребец отдёргивает, - ворчливо то ли посетовала, то ли сделала комплимент Доримедонтовна.
- Отдёргивает? – отпрыск задумался ненадолго, а потом, вот что значит молодые мозги, тут же предложил, - А если ему её к стене прижать? Тут уж назад не дёрнешься.
Диоптрий Львович с гордостью отнюдь не половинной посмотрел на сына одним глазом: «Титан! Молодец! Недаром мы его Самсоном назвали», - подумал он.
- А куда тут к стене то? - забеспокоилась Домна Доримедонтовна, - Между трубами что ли отопительными зажать? Так обожжётся.
«Жалеет она меня», - с душевной теплотой подумалось Львовичу.
- Ну, пошли тогда мамка в зал, там простору больше, - с миролюбивой надеждой развивал свою идею заботливый сын.
- Так ведь совсем недавно обои новые наклеили, - озабоченно хмурясь, возразила своему чаду Домна.
- Мы же не будем папаньку то головой о стену стучать, просто прижмём.
- Да, да, - поддержала Домна, - и обязательно надо будет между потной лысиной и свежими обоями подушку подложить, а то след мигом останется.
Всё семейство отправилось в большую комнату. Сын оказался прав, голова уже не откидывалась назад, потому как некуда было, зато ноги в коленях у пациента, то бишь главы семейства, резко подгибались при каждом приближении платка или языка к веку. В результате Львович просто сползал по стенке вниз с очумело вытаращенными глазами.
- Садись батя на пол, тогда ты студнем ползти не сможешь, - опять внёс предложение младший и старший вновь порадовался за интеллект Самсона и за удачное решение проблемы. Однако за второе он радовался преждевременно, ибо голова его дёргалась то вправо, то влево при каждой попытке приблизить к сильно покрасневшему глазу мокрый толи от слёз, толи просто от воды, этого было уже нельзя понять, платок.
- Отец, ложись на пол! Мама, садись ему на ноги! – командовал на радость родителю, впрочем, и на мучение тоже, Самсон, явно вошедший во вкус и, ощущая задор от желания сделать дело как следует. Но даже в такой момент Эскулапов старший продолжал тихо радоваться за сына, отмечая четкий командный голос у своего отпрыска.
Лишь Домна Дормидонтовна ворчала:
- Цирк, просто цирк. Клоунский номер какой-то.
Но, однако, и она чётко выполняла команды сынули, который в это время, вдавив коленку в широкую грудную клетку папаньки, от чего та совершенно перестала походить на клетку, не давал тому возможности не то что двигаться, но даже и дышать. Лишь родители могут радоваться за своих отпрысков в любое время, в любом месте и при любых обстоятельствах. В общем, успех, казалось, был неминуем, противная ресничка была на волосок от вылавливания. Но недаром у старшего было столь грозное отчество. Едва лишь в поле налившегося кровью зрения нашей жертвы оказался угол платочка, как Диоптрий Львович перебросил через себя сначала сына, а потом и свою, спортивного вида, супругу.
- Батяня, не психуй, - начиная терять спокойствие, вопил Самсон,- сейчас мы тебя полотенцами вязать будем, для пущей надёжности.
- И ручки, и для страховочки ножки тоже, - ласково добавила Домна.
Что и было тут же сделано любящими родственниками. Однако тугие узлы махровой ткани не помогли. Эскулапов старший оказался крепким, даже крепчайшим орешком, удивляя своих близких упорством сопротивления. Честно говоря, Диоптрий Львович и сам не подозревал до сегодняшнего дня, что у него столько сил. В другое время он бы вероятно возгордился, что, будучи крепко связанным, всё же продолжает борьбу, затмевая великого Гуини, который, как мы знаем, и из смирительной рубашки в подвешенном состоянии успешно выбирался. Но ведь одно дело, высвободиться, когда тебе не мешают, и совсем другое, отчаянно вести борьбу со связанными руками и даже ногами. Такому любой иллюзионист, любой ниндзя, любой йог позавидует. Но ситуация была не для самолюбования, ибо глаз просто горел. Добровольные офтальмологи, выбившись из сил, прекратили тщетные попытки одолеть могучего Львовича и теперь всё семейство, выпучив глаза, сидело на полу в зале и тяжело, как выброшенные на берег штормом рыбы, хватали ртом воздух. Сильный Диоптрий Львович, потеряв надежду, не выдержал и во весь голос, без всякого стеснения разрыдался. Он плакал долго, не прибегая к помощи платка, так как тот пугал его более, чем красная тряпка быка. Слёзы лились и лились. Но жена и сын не строили насмешек, а стоя на коленях возле главы семейства, сочувственно взирали на этот водопад, не зная, что посоветовать. Сердобольная Домна Дормидонтовна хотела уж было предложить супругу валерьянки, но тот перестал вдруг лить слёзы и, прислонившись к дивану, глубоко вздохнул, потом неожиданно для всех и даже для самого себя открыл многострадальный глаз, который заискрился не страданием и болью, но радостью и даже счастьем. Воспалённое око перестало чувствовать резь. Не веря своему счастью, он сообщил эту новость тихим, тихим голосом. Однако его услышали. Жена с надеждой тихонько подкралась к супругу, словно боясь спугнуть чуткую дичь, и стала пристально вглядываться в объект страдания мужа. Потом она попросила того оттянуть веко и долго вглядывалась в наливавшийся всё более и более огромным счастьем глаз супруга. Потом тоже самое сделал и сын. Львович уже не боялся демонстрировать своё веко, даже делал это с некотороё гордостью. Потом они все трое прокричали негромкое, но дружное и искреннее ура. Диоптрий Львович счастливо улыбался, супруга тоже. Широко ухмылялся и сын.