Петрович последние пятнадцать лет перед выходом на пенсию проработал фасадчиком и этот факт биографии отложил заметный отпечаток на его мировосприятие. Некоторые возможно удивятся:
- Какое же особое мировосприятие у фасадчиков?
А вот есть особинка. Попробуйте представить, что вы собираете строительные леса вокруг дома. Да, устанавливаете стойки, скрепляете их ригелями, подымаете металлоконструкции, настилы. И всё это на весьма оживлённой улице, где полно людей, проносятся шикарные иномарки, пылят отечественные «Жигули» самых разных годов выпуска, фырчат деловито вечно спешащие маршрутки «Газельки». Словно муравьи в своём муравейнике, снуют по тротуарам люди всех возрастов и прочих отличий. Молодёжь беззаботно смеётся, проходя мимо вас и попутно комментируя происходящее, порой и весьма ехидно. Некоторые из прохожих останавливаются поглазеть на то, как идёт процесс возведения лесов. Некоторые начинают активно интересоваться происходящим и задавать вопросы, просят у вас консультацию о том, как лучше побелить собственную кухню. И это в то время, когда вам как раз подали стойку, вы стоите на краю настила и собираетесь установить эту четырёхметровую железку, держа её на вытянутых руках, словно древко знамени. И вот в этот момент вас снизу окликает скрипучий голос какой-нибудь бабульки:
- Сынок, а вот чем лучше белить потолок, известью или мелом?
Вы ещё не столь высоко, чтобы не слышать её скрипучего голоса и достаточно близко, чтобы плюнуть бабке на её прореженную, полуплешивую макушку. Но плеваться нельзя, да и недосуг. Но бабка не понимает и упорно скрипит своё. И её столь неуместный голос не могут заглушить даже шуршание шин проезжающих автомобилей и громыхающих трамваев. Вы даже не можете послать любознательную старушку, за вас это делают ваши друзья и коллеги, разумеется, в самой вежливой форме:
- Бабка, куда же ты за ограждение подлезла? Отойди от лесов подальше.
Но рисковая бабка и не думает уходить. Она теперь обращается непосредственно к молодёжи:
- Сынки, а у вас можно купить краски для побелки?
Но ты уже поставил стойку и сам отвечаешь весьма выдержано, хотя и есть жгучее желание нахамить не в меру назойливой старушенции:
- Бабуля, за краской в магазин идите.
- Да я схожу, сынки. Бутылки хватит?
Что взять со старого человека. Пусть сейчас в любом строительном магазине и краска и прочие материалы имеются, но ведь бабулька в своём мировосприятии законсервировалась на прошлом, когда даже извёстку приходилось не покупать, а доставать.
Другие прохожие докучают другими методами. Впрочем, ни о каком методе речи быть не может. Всё это обычные любознательные граждане, которые просто хотят знать ответы на вопросы, которые они никогда не зададут, никому кроме фасадчика. Эти любознательные граждане начинают расспрашивать о технологии фасадных работ с таким великим интересом, словно сами сейчас собираются включиться в работу, готовы залезть к вам на ярус и подхватить четырёхметровую стойку, словно эстафетную палочку, или, не боясь запылиться, помогут установить вам щит настила.
Но не любознательные интеллигенты и не настырные бабульки представляют истинную помеху работе, а молоденькие девчонки, бюсты которых хорошо вырисовываются именно с верхнего ракурса, то есть со строительных лесов. Молодёжь бригады реагирует на красоток мгновенно, совершенно забывая про высоту, про риск оступиться. Даже те, кто ещё не освоился с высотой и даже на втором ярусе перемещается буквально на четвереньках, всё равно отвлекаются. Взгляды парней сразу устремляются в центр трепещущих в унисон игривой походке грудей и, начинается обсуждение прелестей.
- Ты смотри, ты смотри, какие буфера?
- Ни фига себе!
- Неужто её, натуральные? Или силиконовые?
- Девушка, а вы телефончик не дадите?
Наивная ребятня, скажет читатель, кому нужен зачуханный маляр. И, представьте себе, ошибётся. Ведь внизу ходят не дочери миллионеров, а обычные российские девчонки, которым тоже интересны эти здоровые ребятишки, столь ловко, на манер матросов, лазающих по верхотуре. Не важно, что эти загорелые, спортивные парни в краске, главное, что они молоды и сильны.
Но флирт на лесах не самое подходящее место, Петрович это понимает. Приходилось ему видеть, как падают люди, калечатся и даже разбиваются насмерть. Видел рухнувшие леса, где эти четырёхметровые железяки гнуться легко, словно спицы, буквально в дугу. Именно поэтому и старается держать Петрович дисциплину. Именно благодаря пониманию опасности, пониманию того, что высота требует к себе почтения, внимательности Петрович и освоил искусство игнорирования проходящей публики, которое старается привить и молодёжи. У прохожих своя жизнь, у тебя на высоте своя, особенно если ты хочешь, чтобы она, жизнь значит, благополучно продолжалась.
- Не отвлекаться! Не отвлекаться! – Кричит Петрович на свою молодёжь.
Да, чтобы совершенно не замечать людей, для этого тоже необходима практика. У тех внизу, своя жизнь. На лесах совсем другая. Это уже работа, требующая внимательности, где нельзя отвлекаться даже на сверхшикарные груди проходящих красавиц. И Петрович вполне овладел искусством игнорирования публики, овладел к своему пенсионному возрасту настолько, что и внизу, шагая просто по тротуару, совершенно не замечал окружающих, больше обращая внимание на стены фасадов, подмечая качество работы, степень ветхости здания, удобство или неудобство установки лесов.
Как видим, высотнику не только к высоте приходиться привыкать, к которой многие так и не могут адаптироваться. Те, кто к высоте привыкает, должны ещё научиться не замечать отвлекающие моменты. Такое умение не менее важно при работе в многолюдных условиях города. У Петровича за пятнадцать лет работы столь ценное качество выработалось весьма даже хорошо. Он вообще научился не обращать внимания на людей. А если и обращал, то лишь в той степени, насколько человек близко приблизился к рабочей зоне.
Да, вот такое мировосприятие выработалось у бывшего высотника. Смотреть на народ и, вместе с тем не замечать никого. Да, оказывается можно и так. Помнить каждый гвоздь в настиле, ненароком выступающий на лишний миллиметр из доски, по которой приходится не просто ходить, но на которой приходиться и работать, а вот людей внизу игнорировать. Такая концентрация внимания весьма ценное качество для того, кто трудиться на виду у проходящего людского потока.
Много, конечно, каких навыков приобрёл Петрович на своей высотной работе за полтора десятка лет. Взять, к примеру, привычку высотников отвечать словом «взял», когда тебе подали трубу или настил. Этим коротким словом высотник говорит напарнику, что принял и держит то, что ему подали, держит и не выпустит, не уронит. Ведь даже обронённый с высоты обыкновенный гаечный ключ представляет вполне реальную угрозу. Любой предмет, падающий, допустим, с тридцати метров, опасен не только тем, что может повредить находящийся внизу автомобиль, что очень неприятно, или разбить окно на фасаде. Нет, это всё не столь серьёзно. Но ведь падающий инструмент, элемент лесов может и убить кого-либо внизу. Именно поэтому у Петровича выработалась и такая, казалось бы, странная привычка, как отвечать «взял», на любую вещь, переданную ему кем-либо. Даже сидя у себя на кухне и беря из рук супруги переданный ею хлеб, Петрович и то отвечал своим неизменным:
- Взял! – Чем приводил в крайнее недоумение всех близких первое время, пока они не расспросили Петровича про причины столь непонятного высказывания. Как супруга не возмущалась, как не высмеивала Петровича за столь дурацкую, по её мнению привычку, ничего поделать не смогла. Не смогла искоренить его нелепого «взял». Действительно говорят, что привычка «свыше нам дана». В данном случае это звучит отнюдь не в переносном, а в буквальном смысле.
Да, приобретённые привычки вещь очень стойкая, с этим, пожалуй, не поспоришь.
Так бы и прожил Петрович свою жизнь, не обращая внимания на мелькающих вокруг да около людей, если бы не выход на пенсию. Для комиссии неважно, насколько ты здоров в свои шестьдесят годочков, главное, что в этом возрасте запрещено работать на высоте. Правила есть правила, а они одинаковы для всех.
Зато не запрещено пенсионеру высотнику трудиться в охране. А почему бы и нет. Петрович, лазая полтора десятка лет по лесам, раскачиваясь в люльках, весьма окреп и физически и, я бы даже сказал морально. При своей столь спортивной работе Петрович перестал совершенно употреблять спиртное, обоснованно полагая, что чувство похмелья с высотой несовместимо. Да, дорогой читатель, встречаются в наше беспокойное время и трезвые маляры. Трезвый, крепкий маляр мог бы, разумеется, заняться маляркой и не на высоте, да тут случай, а вернее забота старых друзей помогла ему устроиться в охрану. И вот тут, на своей новой работе Петрович и ощутил в полной мере всю несовместимость своих прежних мировоззренческих взглядов с профессией охранника. То, на что раньше ему было не только не нужно, но и вредно обращать внимания, теперь стало его повседневной альфой и омегой. Вместо того, чтобы всматриваться в лица приходящей в офис публики и, разумеется, сотрудников, Петрович чаще глядел им под ноги, пытаясь инстинктивно оценить степень опасности или безопасности каждого шага человека. Здесь образовалась наледь, там, на мокром от падающего снега крыльце стало весьма скользко. А вот на лица, на самих людей внимания Петрович по привычке не обращал. Как выложена плитка, по которой ступает народ, отслеживает, а вот посмотреть на саму личность не успевает. Да если и успевает, то память словно выключается, воспринимая каждый образ человека как опасную и, стало быть, совершенно не нужную помеху. Не думал Петрович, что запомнить несколько десятков человек может быть столь трудной задачей. Даже огорчился от такого открытия.
«Наверное, старею», - горестно размышлял наш работающий в охране пенсионер.
Да и что он мог ещё думать, когда безбожно путал имена и фамилии, словно не нашего брата славянина запоминал, а орду китайцев, которые для нас, как известно, все на одно лицо. Впрочем, мы для китайцев, говорят, тоже все сливаемся в один совершенно не запоминающийся образ.
После нескольких дней дежурства Петрович сильно зауважал милицию и прочие аналогичные организации, поняв на собственном горьком опыте ученика двоечника, сколь трудна эта профессия. А к концу одной из смен, когда в офисе уже не осталось никого и даже уборщицы покинули здание, не выдержал и горестно разрыдался на плече у своего напарника, такого же пенсионера, как и он.
- Семёныч, - рыдая напарнику в жилетку, то бишь в форменную чёрную тужурку, - горестно воскликнул наш начинающий секьюрик, - не могу я запомнить всю эту людскую массу. Видно совсем стар стал и память уже совершенно дырявая.
- Петрович, - только и смог воскликнуть поражённый увиденным товарищ по службе. А дальше ему потребовалось самому некоторое время, чтобы прийти в себя от потрясения. Но всё-таки несколько лет работы в охране оказали своё влияние, Семёныч собрался с духом и ласково поглаживая напарника по лысой макушке, начал успокаивать того, словно малого ребёнка:
- Не волнуйся, друг, это всё временные трудности.
- Да путаюсь я Семёныч с личностями, - едва сдерживая рыдания, простонал Петрович, размазывая натруженными руками высотника крупные, мужские, хотя и обильные слёзы.
- Ну, ну, - чувствуя, что начинает и сам хлюпать носом, только и сумел пробормотать Семёныч. Затем, немного помолчав, радостно утешил железным, как ему казалось, аргументом, - Соседей ты ведь своих помнишь.
- Соседей помню, - всхлипывая, подтвердил наш бывший бригадир фасадчиков.
- Ну вот, - обрадовался его более опытный компаньон, - и Брежнева с Хрущёвым не спутаешь.
- А! – только и смог воскликнуть оторопело наш не совсем талантливый начинающий работник службы порядка, а потом, немного собравши разбегающиеся в разные стороны мысли, словно они были расширяющейся вселенной, растерянно спросил, боясь, что ослышался. Ведь неприятно быть не только беспамятным, но и глухим, - А причём здесь Брежнев и Хрущёв.
Но Семёныч вероятно в своё время читал много газет, недаром же много лет подряд неизменно избирался в профком, потому как начал бойко перечислять наших бывших членов политбюро:
- А Суслова помнишь? А Косыгина? А Громыку? А Устинова? А Микояна?
Оттолкнувшись от выступающего брюшка напарника обеими натруженными ладонями, Петрович обиженно прервал изливающийся из глубин памяти напарника список наших бывших членов:
- Ты ещё про Сталина и Гитлера спроси.
Теперь настал черёд удивляться Семёнычу:
- А они то здесь при чём?
- А причём здесь Косыгин с Сусловым?
- Ну, ты же их помнишь! – с уверенной безаппеляционностью вскричал политически грамотный напарник.
А вот в этом месте пришла блеснуть эрудицией уже Петровичу. И он блеснул, сославшись на мудрёную науку психологию:
- Семёныч, да ведь все эти политические деятели запомнились мне ещё со времён не то что юности, но детства.
- Вот видишь, - обрадовался политически грамотный Семёныч, - сколь давние события помнишь. А говоришь память плохая.
- Эх, Семёныч, Семёныч. Так то, память долговременная. А мы в данном случае, обсуждаем мою оперативную, кратковременную. А вот она меня и подводит.
- Это что же, память наша, выходит, вроде компьютера. Тоже своё ОЗУ имеется.
- Да, имеется. Только она у меня постоянно сбоит, - с безжалостной самокритичностью признался Петрович.
Два престарелых охранника, забыв про свои мониторы наблюдения, молча глядели друг на друга. В глазах Семёныча читалось сочувствие. Взгляд Петровича выражал тоску и уныние. Но недаром Семёныч был человеком начитанным. Через некоторое время лицо бывшего неизменного профорга прояснилось, и он радостно спросил своего взгрустнувшего напарника:
- А ты «Женитьбу» Гоголя читал?
Петрович, забыв по своё горе, сразу же насупился и, подозрительно посмотрев в лицо напарнику, отвечал на вопрос вопросом:
- Гоголя я, конечно, читал. Хотя насчёт «Женитьбы» не помню.
Петрович чувствовал себя несколько сконфужено. И поэтому, как бы оправдываясь, пояснил:
- Меня в детстве мама в музыкальную школу водила, на баяне играть. На книги мало времени оставалось.
Семёныча сообщение о музыкальном образовании напарника сильно впечатлило. Он даже на время забыл, о чём собирался поговорить с компаньоном.
- Надо же, а я вот мечтал научиться как раз на баяне играть, да не вышло.
Семёныч немного повздыхал, повздыхал и задумчиво подытожил:
- Хорошая у тебя мама, в музыкальную школу тебя водила.
- Да я всё равно её не закончил, - стараясь утешить друга, сообщил Петрович.
- Чё так? – сочувственно поинтересовался Семёныч, вспомнив, наконец, про свои обязанности и, вглядываясь в мониторы наблюдения, где в этот момент кроме одинокой бездомной собаки никого не было.
- Да, ну что. Сам посуди, все в футбол идут играть, а я с нотами в музыкалку.
- Ну, ты хоть научился немного играть на баяне? – с неподдельным интересом поинтересовался Семёныч, вновь отворачиваясь от изображений на экранах.
- Да, ну как тебе сказать, - скромно промямлил Петрович. – Хорошо играть то я не умею, хотя жене на день рождения и на восьмое марта музыку сочиняю.
- Ты можешь сочинять музыку? – Семёныч даже вскочил со своего вертящегося кресла от полной неожиданности. – Ты композитор?
- Да не, не, что ты, - в полном смущении стал оправдываться Петрович, - какой я композитор, так, могу немного для себя, для домашнего круга.
- Ух ты, здорово! – только и смог восхищённо прокомментировать услышанное несостоявшийся музыкант и бывший профорг.
Друзья немного помолчали, думая каждый о своём, сидя в тишине полуосвещённого холла. Наконец Петрович решил вернуться к тому, что так успешно отвлекла музыка. Он решил опять заговорить о литературе, в которой так силён был Семёныч. К вящему своему удовольствию, Петрович вспомнил, что читал и другие произведения Гоголя, чем не преминул тут же с гордостью похвастать:
- «Ревизора» точно помню. Сочинение мы на эту тему писали.
Петрович хотел добавить, что помимо «Ревизора» знаком и «Тарасом Бульбой», и с «Мёртвыми душами», и с «Диканькой», но не успел блеснуть эрудицией, так как Семёныч, как бы очнувшись от грёз, тут же приблизил к напарнику свою внушительную, погрузневшую с возрастом фигуру и заговорщически зашептал:
- Там, в этой пьесе, одна девица себе женихов выбирала.
Петрович хотел что-то спросить, но не смог. Он лишь недоумённо вытаращил глаза, превратившись в само внимание, удивляясь тому, как его напарник может столь оперативно переключать ход мыслей. Семёныч же возбуждённо продолжал:
- И всё то ей женихи не нравились. У одного нос велик, у другого фамилия не благозвучная, у третьего ещё какой либо изъян.
- Семёныч, мне чего про носы мозги пудришь? – подозрительно всматриваясь в лицо напарника, хмуро поинтересовался Петрович. Он не очень любил, впрочем, как и любой из нас, когда речь заходила о предметах не совсем знакомых. Но Семёныч, в своём желании помочь другу, совсем не замечал недовольства напарника.
- А то, - радостно отвечал Семёныч, - ты так же поступи.
- Да я женат уже не первый десяток! – возмущённо вскричал Петрович, при этом в испуге отодвигаясь от советчика подальше.
- Да я не в том смысле. Я хочу сказать, ты попробуй выделять особенности, особенности человека. Например, у Григорьевой рыжая чёлка, у Ватутиной причёска конский хвост. Понял?
Петрович со вздохом взглянул на мониторы, на прохожих на улице, которые отражались на экране и горестно пояснил:
- Я ведь так и пытался поступать.
- И что? – с неподдельной заинтересованностью спросил своего беспамятного друга опытный в охранном деле Семёныч.
- А что? Да ничего.
- Как так? – не веря в отсутствие положительного результата, недоверчиво покрутил своей начитанной головой Семёныч.
- А вот так. Сам посуди. Возьмём хотя бы чёлку. Ведь её носит не менее десяти девушек нашей организации. Помимо Григорьевой чёлка имеется и у Климовой, и у Зайцевой, и у Назаровой. Кстати, у Назаровой тоже рыжая, как и у Григорьевой.
- Ну… - Семёныч взял машинально из пластмассового стаканчика карандаш и начал растерянно вертеть его в руках. То, что этот метод окажется не эффективным для старого высотника, он никак не ожидал.
Рука Семёныча машинально выводила на листе бумаги линии и кружочки. Перестав рисовать, он внимательно всмотрелся в получившийся рисунок и вдруг радостно вскричал:
- Эврика!
- Где? – нервно спросил Петровч, судорожно обозревая сразу все мониторы.
- Эврика, - повторил более спокойным тоном его друг и соратник.
Теперь до Петровича дошёл смысл восклицания и он с надеждой посмотрел в одушевлённое идеей лицо друга.
Но Семёныч не стал пока ничего объяснять напарнику. Вместо этого он вдруг спросил:
- Слушай, а почему ты как пример приводишь лишь женщин?
- Не знаю, - честно признался бывший высотник, - наверное, потому, что у меня была бригада и мне легче теперь запоминать мужские образы.
Петрович немного подумал и, почесав затылок, конфузливо произнёс:
- Понимаешь, женщины мне как то на одно лицо глядятся.
При этих словах, он заметил, лицо Семёныча приобрело испуганное выражение и он, живо вскочив со своего вертящегося кресла, подскочил к другу и зажал тому рот ладонью.
От испуга у Петровича чуть не стало плохо с сердцем. Он ошалело таращил глаза, не в силах ничего произнести. Это и понятно, ведь ладонь Семёныча цепко, надёжнее любого намордника не давала Петровичу возможности не только говорить, но и свободно дышать. Но бедный Петрович до того испугался, что не только говорить не мог, но от неожиданной выходки напарника, вообще был не в состоянии пошевелиться. Петрович даже не знал, что и подумать. Наконец Семёныч сжалился над Петровичем, а может просто решил, что довольно с того. Он освободил рот Петровича и поднёс указательный палец к губам:
- Тссс.
- Чего? - шёпотом пролепетал испуганный и ошалевший донельзя высотник. Давно он не испытывал такого потрясения. Хотя ему и приходилось работать на тридцати метровой высоте и даже более, но никто ещё никогда не зажимал ему стол бесцеремонно рот. И теперь он просто не мог понять, что сие означает.
- Тсссс, - повторил, испуганно оглядываясь Семёныч. Хотя никого во всём здании кроме них двоих не было.
- Тссс. Не вздумай более никогда вслух такое произносить.
- Чего? – запинаясь и тоже машинально оглядывая пустующее пространство холла, пролепетал не трусящий перед высотой Петрович.
- Разве можно говорить, что женщины глядятся все на одно лицо. Если бы кто услышал, это была бы обида смертная.
- Да ведь нет же никого, - возразил начинавший приходить в себя Петрович.
- И хорошо, что нет. А иначе бы тебя просто линчевали наши дамы.
Перехватив недоверчивый взгляд напарника, Семёныч нравоучительно пояснил:
- Каждая женщина считает себя индивидуумом. Никаких стандартов не приемлет. Каждая женщина уверена на все сто процентов, что она одна такая, а других похожих просто не существует. И не важно, что рыжие волосы не у одной Григорьевой. Не важно, что чёлки имеются и у Климовой и у Назаровой и у Зайцевой. Всё равно, каждая из этих женщин должна быть для тебя самой неповторимой. Вот она, твоя беда. Ты перестал видеть индивидуальность человека. Ты смотришь на личность как на помеху, ты смотришь на женщину и думаешь о том, насколько она не опасна для твоей работы, насколько она далеко от лесов, находиться она за ограждением или лезет настырно почему-либо в рабочую зону. Правильно?
- Точно! – глядя с величайшим уважением на своего проницательного друга, вскричал удивлённый Петрович.
- Вот! А так нельзя. Даже амазонки, которые носили на себе лишь набедренные повязки и то все отличались друг от друга. И не только конструкцией лука, - добавил строго Семёныч.
- Так как же быть то? – растерянно произнёс Петрович, чувствуя, что попал просто в безвыходную ситуацию.
- Да, тяжёлый случай. Тут необходимо подумать, - произнёс Семёныч с очень серьёзным и озабоченным видом. Затем он накинул бушлат и проговорил, - Пойду, сделаю обход территории, а заодно и обмозгую ситуацию на свежем воздухе.
Автоматические створки с лёгким шуршанием раздвинулись, выпуская охранника. Петрович обречённо уставился на мониторы.
Вернулся Семёныч после обхода такой радостный, словно получил сообщение о рождении внука, или нашёл миллион. Но, ни того, ни другого не произошло. Просто верный товарищ нашёл верный путь к беспамятству Петровича.
И начал он прямо с порога. Не снимая бушлата, он подошёл к посту и радостно начал излагать свой действенный метод:
- Петрович, ты говоришь, что пишешь музыку? Это очень хорошо! Это просто замечательно!
Семёныч говорил экспансивно и напористо, не давая своему товарищу по работе и слово вставить.
- Я понял, что тебе нужно сделать!
- Что, - еле слышно прошептал бывший высотник.
А Семёныч, радостно улыбаясь, сообщил:
- Ты должен каждой отличительной особенности женщины присвоить какую-либо ноту.
- Зачем? - Обалдев от энергичного напора старого профорга, жалобно спросил ничего пока ещё не понимающий высотник.
- Как зачем! – радостно вскричал Семёныч. – Да ведь тогда ты сможешь все особенности женщины перенести в мелодию. Ну что ты молчишь? Это же здорово!
- А разве такое возможно? – промямлил растерявшийся высотник.
- А ты попробуй! – на самой оптимистичной ноте, воскликнул воодушевлённый своей гениальной идеей старый профорг.
Всё оставшееся время до конца дежурства друзья провели за обсуждением соответствия индивидуальных женских черт какой-либо определённой ноте.
Даже совершая обход территории, Петрович продолжал разрабатывать поданную другом идею.
На следующее дежурство Петрович принёс с собой баян. На удивлённые вопросы сменщиков он лишь загадочно улыбнулся. Семёнычу же показал, довольно усмехаясь, большой палец натруженной руки. Вся смена прошла просто превосходно. Петрович сидел на вахте, как жених перед свадьбой. Лёгкая улыбка не сходила с его обветренного лица высотника. Казалось он, что-то тихонько, про себя напевает. Ни разу в этот день он не ошибся в фамилии и имени женщин.
Вечером же, когда здание опустело, он принёс из помещения охраны свой баян, бережно достал его из футляра и заиграл короткие, но весьма разнообразные мелодии.
Его напарник слушал музыканта с восторженным выражением лица. Он сразу понял, что каждая мелодия соответствует образу определённой женщины. И когда Петрович закончил игру, старый профорг, который так и не осуществил мечту детства и не сумел освоить ни одного музыкального инструмента, вскочил со своего вертящегося кресла и стоя долго аплодировал своему талантливому другу.
- Браво! – вскричал, не скрывая восторга Семйныч.
- Это мелодия амазонок, - скромно улыбаясь, пояснил Петрович.
Но пояснений и не требовалось. Его поняли без слов. Семёныч, хотя и не умел играть ни на одном музыкальном инструменте, имел вполне музыкальный слух, а главное, имел чуткую, чувствительную душу.