Обед у женской бригады штукатуров проходил мирно и спокойно. Кто-то, перекусив, дремал на самодельных топчанах, четыре женщины апатично играли в подкидного. Две из них: Шура и Нина были уже в годах и тоже с удовольствием бы подремали. Но Вероника и Ольга находились ещё не в том возрасте, чтобы устраивать днём тихий час. Именно они и подговорили своих старших подруг на игру, мотивирую это тем, что колода совершенно новая и поэтому грех не поиграть. Логики, конечно, здесь не было никакой. Однако Шура с Ниной согласились составить компанию, хотя обе сейчас откровенно клевали носами, борясь с подступающей дремотой. Спасти ситуацию могла бы, пожалуй, задушевная, а лучше интригующая беседа. Но Шура ничего не собиралась спасать, она просто стоически боролась со сном. Именно поэтому Шура, подавив с усилием зевок, спросила сидящую напротив Ольгу:
- Олёк, это ты сейчас совершенно одна живёшь?
- А с кем же мне жить то? – сосредоточенно глядя в карты, отозвалась Ольга, не собираясь, как видно продолжать разговор на не совсем приятную для неё тему.
- Нашла бы чать кого-нибудь. Ведь молодая, - покрыв десятку, констатировала, - дама.
- Ну, крыто, - задумчиво протянула Ольга, вытаскивая из колоды карты.
- Что значит с кем жить? - удивилась Шура - С мужиком, вестимо.
- Где их взять то, мужиков? – сердито отпарировала Ольга, разглядывая с большим неудовольствием пришедшую карту.
- Ну… Пойдём ка мы восьмёрочкой.
- Вот тебе и ну, - с мрачным торжеством не столько ответила Шуре, сколько одобрила действия напарницы Ольга, глядя, как Вероника покрыла девяткой.
А Вероника уже спешила на выручку подруге:
- Их заводи, мужичков этих. Одни расходы.
Верунчик, хотя и была весьма красивой натуральной блондинкой, тоже не была счастлива в любви, хотя и успела уже трижды побывать замужем и трижды, не нажив детей, развестись. Сейчас она тоже жила одна в своей однокомнатной квартире, но почему-то её одиночество подруг беспокоило меньше, чем одиночество Ольги. И резкое высказывание Верунчика насчёт противоположного пола не отвлекло женщин от личной жизни Ольги, хотя и придало беседе несколько обобщённый и даже философский характер.
- Это точно, - почему-то тяжко вздохнув, согласилась Шура, - ужин приготовь, бутылочку поставь.
Её тут же поддержала Нина. Имитировав плевок, подытожила:
- Трутни, одним словом.
В молчаливой задумчивости Шура с сосредоточенным видом стала разглядывать свои карты. В бригаде они с Ниной были самыми пожилыми. Приехав в город из деревень в пятнадцать лет они поступили в ремесленное, тогда оно уже называлось ПТУ( производственно техническое), строительное училище. Собственно сказать, что девчонки приехали из деревень, означало ничего не сказать, ибо уехать в те годы из села означало сбежать. Парням было проще, те уходили в армию и более не возвращались. Девчонки могли только поехать на учёбу. Вопрос куда? Мало кто из сельских девчонок поступал в вузы. Сельская школа и сама сельская жизнь не создавали благоприятных условий для полноценной учёбы. Поэтому деревенские девочки в основном пополняли контингент строительных ПТУ. По окончании учёбы они шли на стройку, где был наибольший шанс получить квартиру. Это была нелёгкая школа жизни, но она была не тяжелее сельской. Были здесь и свои плюсы, было больше свободы, свободы в смысле отсутствия родительского надзора. Хотя и дома за ними не очень-то присматривали, недаром про деревню так был распространён анекдот:
- А где у вас здесь пруд?
- А где поймают там и прут.
Деревенская жизнь в то время мало чем отличалась от общаги. Это и была, по сути, общага со своим маленьким мирком, тяжёлой, бесперспективной жизнью. Дело даже не в том, что молодёжи некуда было сходить, кроме своего обшарпанного клуба и, даже не в том, что в сельмагах практически ничего кроме скудного ассортимента, состоящего из кильки в томатном соусе, хлеба и водки, не было. Колхозники в то время практически совсем не получали денег. Были трудодни, на которые начисляли натуральный продукт: в основном зерно. У колхозников не было отпусков, им не начисляли пенсии. В общем, это была сплошная безнадёга, от которой молодёжь бежала как чёрт от ладана. Государство с оттоком сельского населения боролось как могло. Между приезжими городскими и местными сельскими искусственно сеялись раздоры, чтобы создать должное отчуждение. Но, не смотря на драки с приезжими городскими, город притягивал как магнит, хотя и в нём сельской молодёжи приходилось не сладко, особенно в первые годы. Полуголодная жизнь в общагах компенсировалась лишь одним – родительской безнадзорностью. Учащиеся ПТУ были вечно голодны, вечно без денег, но зато можно было сколько угодно встречаться друг с другом, не оглядываясь на мнение старших, на мнение родителей. Общаги были, по сути, крольчатниками, где даже девчонки, устраивая вечеринки с голоштанными парнями, говорили друг другу вполне откровенно:
- Айда, поебёмся.
При всём при том, никто из них не считал себя блядью. Да девчонки и не были ими. Сама жизнь заставляла вести их данный образ существования. Накапливая не столько житейский, сколько сексуальный опыт, почти каждая из них к двадцати годам выходила замуж за такого же вахлака, какой была и сама. Они настолько врастали в житейскую грубость, что даже и не представляли себе, что есть какая-то другая жизнь. А прожив жизнь, они так и умирали с непоколебимой уверенностью, что мат является неотъемлемым атрибутом мира. Они были совершенно уверенны в том, что матюкаются везде: в школах, конторах, институтах. Мат помогал этим сбежавшим из деревни девочкам выстоять, не дать опуститься окончательно, дать слишком назойливым и наглым парням достойный отпор; на работе получить более выгодный, удобный участок, где можно было заштукатурить больше стены; мат помогал вовремя получить материалы: раствор, воду, шпаклёвку. Мат был тем, что воспринималось окружающими парнями вполне благожелательно, с юмором и даже с уважением. Не то, что девки были виртуозами мата. Нет, их ругань была также скудна, как и словарный запас. Например, наша пенсионерка Нина употребляла всего лишь одно слово – блядь. Правда употребляла она его через каждые пять слов, оставаясь при этом, в общем-то, порядочной женщиной, которая великолепно освоила свою профессию, является примерной женой, несмотря на солидный сексуальный опыт; является примерной матерью, достаточно заботящейся о своих детях; является примерной бабушкой. Да и чему удивляться. Какая бы женщина не была, даже профессиональная проститутка, она, в конце концов, благополучно выходит замуж, становится матерью. Что, те многочисленные жрицы любви, которых мы видим на обочине шоссе в ночное время, те многочисленные профессионалки, которых мы сегодня часто видим в скандальных кадрах кинохроники, исчезают, состарившись, уходят в монастырь? Конечно, нет. Все они становятся рано или чуть позже матерями, бабушками, уважаемыми женщинами. Практически никто из них не садиться в тюрьму, благополучно лавируя в мутном потоке действительности. Так что Нина и Шура были просто обычными женщинами, более того, они были до мозга костей советскими женщинами, с тёплой ностальгией вспоминая свою молодость. И то, что Шура и Нина были совершенно, что называется, разных весовых категорий в привлекательности, ничуть не мешало их женской дружбе. Нина внешне несколько походила на крепыша мужичка небольшого росточка. Но не это делало её менее сексуально привлекательной. Шура, в конце концов, тоже была невысокого роста, но её смуглая внешность, более объёмистые, чем у подруги груди, значительно более женственная фигура с хорошей талией и привлекательными бёдрами, делали женщину более желанной целью для мужчин. В своей жизни она знавала даже не малых чином начальников, чем Нина похвастаться не могла. И хотя на стройке всегда мужчин хватало, в отличие от штукатурного раствора, который, как и любой материал, поступал крайне не ритмично, у Нины, кроме излюбленного словечка «блядь», выработалась и присказка, если уж и не любимая, то часто употребляемая. Когда Нина слышала слово «давай», то неизменно, по приобретённому рефлексу, отвечала: «Дала бы, да никто не берёт». У Нины даже выражение лица с годами приобрело как бы вечно сердитый вид и сделало её, не смотря на молчаливость, иронично злой, отпускающей зачастую злые, короткие реплики, которые касались, в основном, мужчин. Ольга же была хотя и значительно моложе, но зато она была товарищем по работе, поэтому в данный момент Нина вполне искренне и обеспокоенно спросила:
- Погоди, так у тебя сын сейчас в деревне, с твоей матерью?
- А с кем же ему быть? Папаше родному сын видать обуза. Даром что в соседней деревне живёт, до которой и пяти километров нет, так ни разу не заявился проведать.
Женщины молча переглянулись, а Ольга, в сердцах отбросив карты, с раздражением подытожила:
- Хоть бы просто поинтересовался, как здоровье мальчишки. Он же родился уже с повышенной возбудимостью, весь нервный, его постоянно надо показывать врачу, а эта сволочь только руки распускать на жену может.
Женщины с сочувствием дружно посмотрели на зияющую брешь в верхнем ряду весьма красивых зубов Ольги. Все знали, что потеря зуба не явилась следствием кариеса.
- Если бы пообещали стакан, поди, галопом бы эти пять километров пробежал, - философски сурово охарактеризовала супруга Ольги Шура.
- Давай ка Нинок, поставь там чайничек, ты ближе всех к нему, - неожиданно предложила Ольга, вероятно не столько желая чая, сколько увиливая от не совсем приятной беседы о своём супруге, с которым она хотя и не была в разводе, но, тем не менее, уже давно не жила.
Нина, поворчав для проформы, всё же поднялась со скамьи и, подойдя к электрическому чайнику, стоящему на полу, воткнула между кнопкой и корпусом шариковую ручку. Именно кнопка автоматического выключения быстрее всего выходит из строя у таких общественных чайников, видимо от частого пользования. Женщины дружно потянулись к своим бокалам, звеня чайными ложками.
- Да тише вы, как в колокола своими бокалами трезвоните, - одёрнула своих подруг Шура.
- Их разбудишь, - с нескрываемой иронией усомнилась Вероника, - дрыхают без задних ног.
- Будешь дрыхать, когда приходится просыпаться ни свет, ни заря, - пробурчала Нина, сидя на корточках возле капризного чайника, - ехать то Машке приходиться из Безенчука полтора часа на электричке. Во сколько она встаёт: в пять или в четыре?
- В четыре, - тяжко вздохнув, словно это ей приходится каждодневно просыпаться столь рано, - внесла ясность Шура, доставая из стола уже убранное было варенье.
- Ну вот, - удовлетворённо проговорила Нина, вытаскивая шариковую ручку из вскипевшего чайника, - а Томик из Новосемейкина ездит. Тоже не ближний свет.
- А как не ездить, когда детей кормить надо, - откинув карты, задумчиво промолвила Шура, - папашки то алименты не платят.
- Тоже, поди, как и Ольгина пьянь, детей и не видят, сволочи, - зло вынесла вердикт Нина.
- Ну, всё, хватит! – вскочив со скамьи, проворчала рассерженно Ольга и, схватив со стола маркер, проворно подбежала к фанерной двери бытовки. Остальные женщины, молча наблюдали за действиями своей коллеги и подруги, ещё не понимая, что та собирается делать. А Ольга уже рисовала пониже крупной надписи «Не кури» мужские половые органы. Потом она весь рисунок поместила в окружность, которую перечеркнула жирной чертой.
- Ты зачем это хер с яйцами на двери нашей нарисовала? – недоумённо спросила Шура, покосившись почему-то при этом на свою лучшую подругу Нину, которая тут же отреагировала матом, но не своим стандартным словечком.
Нина, бросив на стол карты, в сердцах воскликнула:
- Ебит твою мать!
А Ольга между тем, словно учитель у доски, ткнув маркером в свой шедевр, пояснила:
- Это не хер и не яйца?
- А что же это? – оторопело воскликнули женщины хором, пристально всматриваясь в рисунок.
- Это запрещающий знак!
-Чего? – опять недоумённым хором пропели женщины.
- Это запрещающий знак, - ещё раз, не торопясь и раздельно, произнесла требовательным голосом Ольга.
- А зачем он? – несмело поинтересовалась блондинка Верочка.
Шура с Ниной ничего не спросили в этот раз, лишь молча, между собой переглянулись.
- А зачем он? – продолжала допытываться на правах напарницы и подруги блондинка Верочка.
- А затем, что про мужиков ни слова! – требовательно и жёстко произнесла Ольга.
- Аааа, ну, да, - согласились женщины тихим хором, - ну, да, чё о них тут разглагольствовать-то. Правильно Олёк.
После этого все радостно заулыбались, переглядываясь счастливо между собой. Когда проснулись Машка с Томиком, то им радостно пояснили суть рисунка. Те безразлично согласились и все пошли трудиться по своим рабочим местам. В тот день никто из женщин так ни разу и не заикнулся про мужчин. Правда, на другой день, тоже в обеденный перерыв женщины опять заговорили про сволочей мужчин, совершенно забыв про запрещающий знак на фанерной двери бытовки.
P.S.
Вероятно, некоторые читатели будут оспаривать право автора к столь обобщающему названию. В конце концов, беседа хоть и происходит в женском коллективе, но ведь женщина женщине рознь. Здесь присутствуют лишь штукатуры. И, называя рассказ столь обобщающее, автор, вероятнее всего, совершенно не имел право на обобщение. Ну, что же, аргумент весомый. Однако я не буду менять название. Не знаю почему, но мне этого делать не хочется.