Как известно, в непогрешимом и правильном СССР фрейдизм считался реакционным учением, а стало быть, никто ничего и не знал ни о самом Зигмунде, ни о его трудах. Были, конечно, среди особой общности «советский народ» некоторые избранные партийными богами, кому разрешалось знать труды этого реакционера; некоторые осободоверенные психиатры, психологи, может ещё кто-нибудь. Но я к столь достопочтимой публике не принадлежал и поэтому удосужился ознакомиться с работами всемирной знаменитости лишь в сорок с лишним лет. Говоря о всемирной известности, я имею в виду, разумеется, не соцстраны. Так вот, впечатление от прочитанного просто потрясло. Какой же сволочью или психом надо быть, чтобы ставить знак равенства между хуем и шеей жирафа, отождествлять полы шляпы с мужскими яйцами? Только больное воображение может видеть в столь несопоставимых вещах некую общность. Какой же сволочью надо быть, чтобы использовать этот бред в своих целях? Конечно, я не отрицаю, что события детства откладывают свой отпечаток на мысли, душу, формирование личности, характер. Но так искусственно сводить буквально всё к либидо? Это было более чем странно. Невольно всплывали какие-то эпизоды из своей жизни. Вспомнилось и то, как мать водила меня в женскую баню. Было мне тогда лет пять. Отец ездил по командировкам, так что приходилось мыться с мамой. Но помню ли я эти помывки среди многих десятков голых женских тел? Нет. Так, смутно, когда пишу эти строки, что-то всплывает из глубин памяти. Но очень нечётко и отрывочно. А что чётко помню, что действительно незабываемо от этих походов и засело не в подсознание, а в реальной памяти, так это демонстрацию глиста.
Может быть, не у всех в детстве были глисты. Наверное, так оно и есть. Но я к таким счастливчикам не принадлежу. Помимо ветрянки, рахита, воспаления среднего уха, воспаления лёгких были ещё и глисты. Но нашим медикам к счастью не требовалось в данном случае знаний трудов досточтимого Фрейда, для определения у ребёнка глистов. Причём очень крупной разновидности. Так что моей матери было показано внимательно наблюдать за моим калом и не пропустить выхода на свет божий, после приёма мною лекарств, чудовища. Мама, хвала ей, не пропустила. Хотя произошло это не в самый подходящий момент; мы как раз стояли в длиннющей очереди на помывку. Вернее сидели на скамейках очень длинного коридора бани. Скамейки располагались с двух сторон вдоль стен и были все заняты. Нет, нет, не подумайте ничего плохого. Я не обосрался так вот прилюдно. Мама сводила меня в туалет, где бдительное родительское око и углядело тянущегося из моей жопы, вероятно уже мёртвого червяка. Наверное, мой паразит был нужен для науки или просто как подтверждение благоприятного эффекта лечения. Не знаю. Но мама его выловила. А вот дальше… Дальше начинается просто шоу. Впечатлённая размерами паразита, мама помчалась обратно к нашей банной очереди. Не потому, что она боялась остаться не помытой. Мы были в самом конце очереди. Нет. Причины были более жизнеутверждающие. В радостном возбуждении мама начала всем сидящим женщинам демонстрировать моего глиста. Сколько там было женщин в этом бесконечном, как туннель коридоре? Тридцать? Пятьдесят? Сто? Не знаю. В общем, толпа. И все жаждали посмотреть чудо. Нет, не меня, моего гиганта. На меня бросали вторичные взгляды. Удивлялись, охали, ахали, примеривали анаконду к моему маленькому телу. Мысленно, конечно, мысленно. Я, как и глист, был в центре внимания, хотя и на второй роли. Но не то меня расстраивало, что в этом шоу не я, а мой глист главный герой. Из всего представления сохранилось стойко, очень стойко огромное чувство досады и даже раздражения на маму, которая с победоносным видом, словно это она сама явила такое чудо на свет, бегала вдоль длинной вереницы женщин. Вот это-то чувство досады и осталось у меня от посещений женского отделения бани. Насколько оно повлияло на мою личность, на мои взаимоотношения с матерью я не берусь анализировать. Я же не психоаналитик. Я даже не ассоциировал червяка ни с чем. Вообще ни с чем, хотя и назвал его в рассказе анакондой. Но это для литературы, а для меня он просто глист и более ничего. Может это от недостатка воображения? Не знаю.
P. S.
А теперь всё же хочу ненадолго вернуться к началу повествования, где я делился своими впечатлениями от трудов Фрейда. Но это касалось Зигмунда лично. А вот то, что касается нашей цензуры, то тут я был более краток: «Какие же мудаки». При этом я ощутил, помню, тоже чувство, с каким и глядел на своего червяка – гадливость. А какие чувства ещё может вызвать власть, которая боится, боится и боится. Чего? А ведь запрет это и есть страх.