ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Оправдан

Автор:

В следственном изоляторе не та обстановка, чтобы заводить дружбу, делиться душевными переживаниями с соседом, а попросту совершенно с незнакомым человеком. Каждый здесь находится под следствием. Отсюда и название. Мало кто надеется выйти на свободу по справедливости, которая по теории всегда торжествует. В следственном изоляторе сидят люди, ещё не получившие срок. Следственный изолятор это преддверие зоны. Здесь нет людей, которые осуждены судом. В следственном изоляторе люди в основном ожидают суда. Мало, кто надеется выйти по оправданию следствия, или недоказанностью вины. И если опаздывающий поезд ждать тяжко и муторно, то, представьте, каково ожидать процедуру суда. Камера тюрьмы, если и напоминает чем-то зал ожиданий железнодорожного вокзала, то разве что скученностью, которую можно наблюдать у нас на железнодорожных вокзалах, в сезон максимальных перевозок пассажиров. Сидельцы сизо, как правило, не стремятся к общению, более углублены в себя, а на любые попытки завязать беседу или познакомиться поближе, реагируют с неохотой, а чаще всего с вполне оправданной подозрительностью. Даже сама подозрительность здесь не похожа на ту, что возникает у человека в зале ожидания, когда к нему подсаживается и начинает разговор совершенно незнакомый субъект. В сизо если и опасаются, то не того, что незнакомец стырит чемодан. Опасаются другого, того, что полезут в душу, которую здесь, как правило, стремятся держать в потёмках. Однако бывают исключения даже в такой атмосфере нервного ожидания, неопределённости. Такое случается, когда сиделец ясен всем, его ситуация понятна даже самому неотёсанному. Именно таким понятным и, по общему мнению камеры, совершенно безобидным оказался пенсионер Семёныч, который отличался от остальных сидельцев ещё и возрастом. Было Семёнычу восемьдесят семь лет. Согласитесь, редко кто попадает под следствие в столь преклонном возрасте. Да до таких лет у нас и доживают редко, если уж быть совсем откровенным. Но вовсе не из-за почтенного возраста камера относилась с почтением, извиняюсь за каламбур, к старцу. Нет, старика зауважали за поступок. И не важно, что старик находился в камере всего вторые сутки. Отношение к старику было такое, словно тот провёл в тюрьме всю жизнь, причём совершенно безвинно. Хотя вина на старике была, и вина серьёзная. На его старческой совести было три молодых жизни. Семёныч этого факта и не отрицал. Более того, он сам, после совершения убийства молодых людей и позвонил в милицию, отдав себя вполне спокойно в руки правосудия. А чего было беспокоиться старику, раз он считал, что совершил своё деяние по совести. Так же считали и в камере. Более того, даже следователи признавали между собой правоту действий старика. Ведь те, кого старик убил, сорвали с груди пенсионера его боевые награды. Именно поэтому Семёныч и порешил беспредельщиков, которые не ведали, что окно этого «божьего одуванчика» как раз выходит на пивнушку, где они продолжали в открытую, нагло пить пиво, разглядывая добытые столь циничным образом ордена. Не знали молодые грабители и того, что ещё несколькими годами ранее Семёныч являлся завзятым охотником, к тому же весьма удачливым, ибо обладал не только знанием жизни природы, но имел твёрдую руку и зоркий взгляд. И хотя ружьишко давно висело без дела, старик не потерял навыков. И, согласно теории жанра, сформулированного нашим незабвенным Чеховым, ружьё выстрелило. Из трёх выстрелов все три достигли цели. Вот из-за такого поступка и отнеслись к Семёнычу в камере с пониманием и уважением. Поэтому сразу же и прозвали старика «Ворошиловским стрелком». Хотя у того, из фильма, которого играл Ульянов, по сценарию была внучка. У Семёныча в жизни уже не осталось никого. Единственный сын со всей своей семьёй, то есть с молодой женой и малолетним сыном погибли в автомобильной катастрофе несколько десятилетий тому назад, супруга скончалась через шесть лет после той трагедии. Наверно и этот фактор сыграл свою роль, когда Семёныч судил обидчиков. Наверное. Как бы то ни было, но старик был спокоен. Казалось, его совершенно не волнует предстоящий суд. Впрочем, так оно и было. Глупо в столь преклонном возрасте бояться суда человеческого, когда ты готов предстать перед Всевышним. Но в этом плане Семёныч был абсолютно спокоен. Совесть его была не поколеблена, ибо совершённое старик вовсе не считал грехом. Нет, это было справедливое возмездие, где он просто сыграл роль и судьи, и исполнителя. Для себя лично Семёныч ситуацию даже не считал трагической. В общем, Семёныч был ясен всем, не выглядел несчастным. А писать портреты с таких личностей трудно, потому как у автора нет вдохновения. Авторы, они же более читателей ненормальные. Им для вдохновения чаще всего дерьмо подавай. Именно поэтому-то и существует в литературе такое засилье убийц, воров и прочих прохиндеев, с которыми в реальной жизни навряд ли кто согласится находиться рядом. А читателям, вслед за авторами как раз такие отморозки со всеми их гнусностями именно интересны. Человечество подобно мухам любит покопаться в дерьме. Вот и меня потянуло к преступному миру. Хотя я и собираюсь рассказать сейчас не о Семёныче, сколь бы колоритен не был старче, а о другом человеке, хотя и столь же понятным окружающим, но значительно более молодом. Вообще такие ясные и незамутнённые судьбы в сизо редкость. Хотя в этот раз камере, можно сказать, повезло. Камера узнала и второго. Собственно Павлик, а так зовут нашего героя, никогда и не был не ясен для окружающих. Он всегда был, что называется, прост как рубль. Парень как парень, обычный строитель, который трудился монтажником. По молодости ещё холостой. Не знаю, как уж у него там с девчонками дело обстояло, но, наверное, тоже вполне обычно. Ибо, хотя Пашка и был невысок и щупл комплекцией, однако жилист и силён. Да иначе его бы и не держали в монтажной бригаде, если бы слабаком являлся. В общем, обычный парень. Но, согласитесь, одно дело прослыть простым на воле и совсем другое за решёткой. А вот как вы думаете, чем человек бесхитростный, как мы говорим простой, отличается от тех, кто себе на уме? Да эмоциональностью. Душа у них более восприимчивая на события жизни. Поэтому и попадают такие люди в неприятности, потому как импульсивность их подводит. Прежде сделают, а уж потом анализировать ситуацию начинают. Так и с Пашкой оказалось. А что он совершил, немного погодя сами узнаете. Потому как обычай такой в тюрьме есть, представляться сокамерникам. И это правильно. Должны же люди, которые с тобой в одной камере находятся, хоть что-то знать о своём соседе. И Пашку, естественно, спросили об этом же, еда он переступил порог сизо. И хотя на Пашку смотрели четырнадцать пар глаз, парень не смутился. Внимательно всматриваясь в лица любопытных сокамерников, он эдак скромненько улыбнулся и, почесав себя под носом, скромно же и ответствовал:
- Да хмыря одного убил.
Вероятно, Пашка надеялся, что такой исчерпывающий ответ вполне удовлетворит сидельцев и от него отстанут. Он вообще был парень не говорливый. Да и поступок свой не считал геройством. Ну, случилось такое. О чём говорить то?
Но законы тюрьмы не терпят пренебрежения к окружающим. И Пашка, вероятно, это понял. Поэтому, немного помолчав, видя, что сокамерники ждут продолжения, нехотя пояснил:
- Да я его головой о стену шибанул.
После такого пояснения, народ явно оживился. Я же говорил уже, что не походил Пашка на богатыря. Невысокий, даже кажется щуплым из-за скромной комплекции. Ну, а мышцы тренированные кто же углядит под одеждой. Понятно, что камера оживилась после столь неожиданного пояснения. Ведь хотя в камере и находились в основном люди не шибко грамотные, но даже они понимали, сколь трудно порешить человека таким способом. Сам же поступок мало кого возмутил. Да и с чего волноваться из-за смерти совершенно незнакомого человека. Мало ли ежедневно в мире людей погибает. Но ведь не таким же способом.
Именно поэтому один из молодых парней по прозванию Бочара, не скрывая восхищения, спросил:
- Чё, так с первого раза и угрохал?
Прибывший ничего не ответил, лишь вяло приподнял плечо, подтверждая такую несуразицу. Однако то, что Бочара спросил его столь восторженно, Павлику в душе понравилось. Да и Бочара, которого так прозывали не за комплекцию, которая у него была вполне нормальной, а из-за фамилии Бочаров, Пашке тоже понравился, не смотря на то, что у Бочары совершенно отсутствовали верхние передние зубы.
Однако же сухонький и махонький старичок, который здесь был, как понял Пашка, за главного, таким нарушением субординации со стороны молодого сокамерника был весьма недоволен и резко осадил беззубого выскочку:
- Цыц ты!
Раздавшиеся было беспорядочные возгласы удивления и даже почтения, которые камера выразила к новенькому, после окрика старика мигом прекратились.
Однако Павлик был даже благодарен старику за наведение порядка. Павлик вообще не был привычен к публичному вниманию. Чувствуя, что на него продолжают смотреть как на некое чудо, Павлик потупился с растерянным видом и, не зная, куда девать руки, стал старательно поддёргивать сползающие без ремня штаны. Что ещё надо рассказывать о себе, парень понятия не имел. Поэтому даже обрадовался вопросу этого старичка, который располагался в камере на самом привилегированном месте, у окна.
- Из-за девки что ли?
Взглянув повнимательнее на вопрошающего, Пашка понял, что не ошибается, что этот сухонький, неказистый дедок здесь в камере и есть самый главный. Но это Пашку не смутило, а скорее обрадовало. Теперь он знал, что конкретно надо говорить. Это было как в школе, когда не знаешь урока, но находишься у доски.
- Не, - радостно разуверил Пашка дедка, - из-за котёнка.
Объяснение было столь неожиданным, что присутствующие не сдержавшись, стали бурно реагировать различными восклицаниями, типа «ни фига себе» или другими схожими по смыслу.
Однако старичок быстро навел порядок, коротко и сурово обведя сокамерников колючим взглядом. В камере сразу же наступила напряжённая тишина. Все с любопытством разглядывали прибывшего, но никто не осмеливался более говорить. Щуплый старичок тоже молчал, с недоумённым интересом вглядываясь в лицо парня. Пашка не был ни алкоголиком, ни наркоманом и это старичку стало понятно сразу. Но как из-за кошки можно порешить человека, если ты трезв и не обкурен?
- Ты что, псих? – спросил старик.
- Да я не хотел убивать. Просто так получилось.
И хотя Пашка произнёс это оправдание с самым искренним и невинным видом, объяснение это вызвало дружный смех. Не смеялись лишь старик у окна и другой, которого читатель уже коротко знает – Семёныч. Оба взирали на парня с суровым осуждением. Не смеялся и ещё один – могучий верзила со светлыми, пшеничного цвета усами, явно не принадлежащий преступному миру. Этот смотрел с неким презрением и даже со скрытой насмешкой. Атлет был по жизни прорабом. В сизо оказался из-за рухнувших строительных лесов. При обрушении погибло трое. Именно количество пострадавших явилось причиной ареста прораба. Его не сумел оградить даже родной брат, хотя брат прораба и являлся майором милиции.
Более всего же легкомысленный Пашкин ответ не понравился Семёнычу. Этот старик, порешивший троих, всё же вовсе не столь легкомысленно относился к человеческой жизни. Главный же по камере, которого звали, к слову сказать, Руль Иванович, видать повидал уродов в своей жизни более остальных, поэтому не очень проявлял эмоций. Руль Иванович, не был особо знатным вором. Своё почтенное прозвище в камере, да и подобающее по иерархии место Руль Иванович получил, что называется за выслугу лет. Дело в том, что из своих шестидесяти трёх дядя Лёша, а так в действительности звали старика, провёл по тюрьмам да лагерям сорок пять с хвостиком. Однако, как ни странно, дядя Лёша за то короткое время, что он провёл на воле, сумел таки заработать себе пенсию. Начальник колонии, в которой дядя Лёша отбывал предыдущий срок, сам лично оформлял старику причитающуюся тому пенсию. И за это дядя Лёша был начальнику по-человечески благодарен. Не потому, что ему так уж были необходимы те гроши, которые полагались по закону. Нет, конечно. Дядю Лёшу тронуло внимание офицера. За всю свою жизнь старик не помнил, чтобы о нём кто-либо заботился. Даже заботы родной матери дядя Лёша не помнил. Не помнил не из-за плохой памяти, а из-за того, что заботы этой никогда и не было. Его мать, насколько помнил дядя Лёша, вообще была по жизни пофигистка. Оставив скудное пропитание своим нескольким сыновьям, она на целый день уходила из дома. Эта сухонькая женщина, которой на день вполне хватало кулька пряников, запиваемых простой водой из под крана, умудрялась работать дворником аж в трёх местах сразу. Впрочем, сказать, что многодетная мать работала, было бы не совсем верно. Я же сказал, что она была пофигистка. Так и к своим обязанностям она относилась. Выходить то на работу она выходила, но вот подметать улицу не подметала. Осенью из-за того, что листва всё равно нападает; летом потому, что и так чисто, а пыль всё равно не уберёшь; весной из-за того, что и так кругом грязно; ну, а зимой чего улицу убирать, когда снег всё равно метёт и метёт. Такой вот она была человек. Отдавая всё время работе, вернее находясь на работе, эта более чем хрупкая женщина совершенно не заботилась о детях, которые всё же все в этой жизни выжили. Ни один из её детей, который так и не получил настоящей материнской заботы, не умер. Все выжили, все выросли. И хотя трое из пяти её детей были по жизни настоящими заморышами, но выросли среди её чад люди и вполне нормальной комплекции. Это были два первенца, которые родились и успели окрепнуть до войны. Собственно родились до войны все, кроме Руля Ивановича, который появился на свет уже после войны. Отец, придя с фронта совершенным инвалидом, вскоре умер, но перед кончиной сумел сделать пятого, единственного из всех детей, родившегося в мирное послевоенное время. Леша тоже вырос заморышем, как и два средних его брата, но, тем не менее, он выжил. Разумеется, это было чудо, которое окружающие приписывали заботам матери. Я, честно говоря, сильно сомневаюсь, чтобы это было так. Хотя, кто его знает? Ведь пять человек сынов надо было ещё и обстирать. А если учесть, что женщина и сама то была не намного толще метлы, которой работала, то даже обычную постирушку на всю ораву можно, несомненно, прировнять к подвигу. Может быть из-за многочисленных детей, из-за отсутствия мужа, или из-за того, что никогда не спорила с начальством, женщину ниоткуда никогда не увольняли. А может быть, на людей действовал гипнотически её дистрофический вид? Кто знает? Хотя женщиной эта многодетная мамаша оказалась очень даже живучей. Она и умереть то умудрилась чуть ли не в девяносто лет. И это не смотря на то, что кроме дешёвых пряников, по моему ничего никогда не употребляла в пищу. Но дядя Лёша мать не осуждал, ему даже и в голову никогда не пришло обвинить её за отсутствие должной заботы о себе и своих братьях. Разумеется, нельзя сказать, что те женщины, которые встречались дяде Лёше на жизненном пути, когда ему случалось быть вне зоны, как-то заботились о нём. Думаю, что если бы дядю Лёшу, который, как мы видим, дожил до звания Руль Иванович, спросили о том, что же такое вообще забота о ближнем, то он бы просто встал в тупик. Хотя сам он, надо отдать ему должное, вполне умел заботиться о ближнем. Но, если бы дяди Лёши кто-то сказал, что вот какой он хороший и как умеет заботиться о ближнем, то дядя Лёша просто бы не понял собеседника. Он жил не с заботой о ближнем, а по закону, который ему преподала жизнь. И эти законы, как бы они не были суровы, включали заботу о другом. Да, порой и такие выверту преподносит жизнь, жизнь, где даже забота не воспринимается как забота. И когда начальник колонии оформил для старика пенсию, то это не только сильно удивило нечаянного пенсионера, но и очень растрогало его. Настолько растрогало, что дядя Лёша возмечтал и умереть в колонии у столь заботливого начальника. Хотя, будучи реалистом, дядя Лёша понимал, что попасть в эту же колонию навряд ли удастся. Но ведь и на воле ему находиться было более чем неуютно. И хотя у дядя Лёши имелось довольно много родственников, но ведь кому нужен одинокий старик в наших маленьких квартирах? Да дело даже было не в чёрствости многочисленной родни. Дело в том, что и сам дядя Лёша чувствовал себя на воле, как на чужой планете. И даже хуже, ибо совершенно не представлял себе этой жизни, и душа его просто отторгала её, словно чуждый элемент. Именно поэтому дядя Лёша и решил исполнить свою мечту, то есть умереть на людях, а проще сказать в лагерном бараке. Устроить столь опытному человеку себе заключение было очень даже легко. И дядя Лёша сделал это, совершив минимальный проступок, необходимый для приговора. И теперь он столь же спокойно и умиротворённо, как и Семёныч, дожидался суда, попутно исполняя должность смотрящего в камере. Получалось это у дяди Лёши вполне даже неплохо. Вот и сейчас, ему было достаточно лишь обвести суровым взглядом присутствующих, как несмолкаемый смех, вызванный стандартным объяснением Павлика насчёт случайности совершённого, тотчас смолк.
Добившись должного порядка, Руль Иванович сурово уставился в простодушное лицо Пашки. Но, однако, внешний вид парня не разжалобил старика. Он молча продолжал взирать на новенького.
Павлик, поняв, что от него ждут всё же более полного объяснения, тяжко вздохнул и скороговоркой забормотал:
- У нас там, у подъезда, котёнок ничейный обитает. Красивый такой.
При этих словах Пашка скорбно нахмурился и добавил, слегка шмыгнув носом:
- Был.
Потом, глубоко вздохнув, Павлик продолжил:
- Этот котёнок на машину того хмыря запрыгнул. Просто спать лёг на солнышке.
Павлик вновь замолчал. Видно было, что рассказ даётся ему с трудом. Не потому с трудом, что не может подобрать слова, а потому, что сами события явно тяжелы для воспоминаний.
Взглянув из под бровей на слушателей и убедившись, что никто не собирается его перебивать вопросами, с решительным видом продолжил:
- В общем, этот хмырь схватил этого котёнка и головой о стену…
Павлик не докончил фразы, глаза его увлажнились и он зашмыгал носом.
- Убил? – вскричал поражённый бесчеловечностью Бочара.
- Убил, - коротко подтвердил Павлик.
- Вот сука! – опять вскричал импульсивный Бочара.
Но на него никто не обратил внимания. Все с суровым напряжением всматривались в лицо Павлика. А тот, перестав шмыгать носом, неохотно продолжил рассказ:
- В общем я того хмыря за грудки схватил и башкой об эту же стену.
Сделав небольшую паузу, которую опять никто из сокамерников не посмел нарушить, со вздохом закончил:
- Как он котёнка.
Что говорить ещё, Павлик не знал. Да от него никто видимо и не ждал более продолжения рассказа. Всем было всё ясно. В камере по-прежнему стояла тишина. Не напряжённая, не ждущая. Такую тишину можно сравнить разве что с той, что бывает в театре, когда артист великолепно сыграл роль и зрители настолько потрясены, что некоторое время находятся как бы в оглушённом состоянии, оцепенев от того эмоционального воздействия, во власти которого оказались. Да и сам артист в такой момент находится как бы далеко от действительности, пребывая всё ещё в том, созданном им столь завораживающем мире.
Но никто из сидельцев не знал настолько хорошо театр. Даже прораб, мало в своей жизни посещал сие культурное заведение, более предпочитая телевизор. Прораб родился на селе и просто не смог приобщиться к этому достижению культуры.
Остальные, хотя и были городскими, но культурный уровень их был не настолько зрел, чтобы посещать подобные заведения.
Но в данном случае ни культурный, ни интеллектуальный уровни слушателей не играли особого значения, ибо все присутствующие испытывали совершенно одинаковое чувство, а именно то, что испытывают зрители после захватывающего спектакля.
Лишь Павлик в данном случае совершенно не походил на артиста, и уж тем более он не ждал аплодисментов. Их и не было. Лишь через некоторое время, не нарушая тишины паузы, к Павлику неспешным шагом подошёл дядя Лёша и, пожав оторопевшему Павлику руку, коротко резюмировал:
- Молодец!
Затем, более ничего не говоря, Руль Иванович вернулся на своё место. А к Павлику стали подходить остальные обитатели камеры. Первым подошёл восьмидесятисемилетний Семёныч. Похлопав парня по плечу, он горестно посетовал:
- Жаль, меня там не было с моим ружьишком. Тогда бы ты уж здесь не оказался.
И хотя Пашка ещё не знал историю Семёныча, он всё равно улыбнулся старику смущённо и благодарно.
Потом по очереди к Павлику стали подходить остальные сидельцы. Никто не выказал осуждения. Пашке не просто сочувствовали, его оправдывали. Бочара, радостно улыбаясь беззубым ртом, даже обнял Пашку словно лучшего друга с которым он долго не виделся.
Знаю, те кто прошёл через тюрьмы и лагеря, навряд ли поверят такой сцене, когда вся камера подобным образом встречает новичка. Ведь в том мире существует очень жёсткая субординация, существуют жёсткие, хотя и не писанные никем правила. Но, тем не менее, смею всё же возразить. Ведь существует ещё помимо правил и спонтанное чувство, которое в данном случае и сработало. Хотя был один из всей камеры, кто не подошёл к Павлику. Это был прораб. Да, прораб не стал подходить к Пашке, но он удивил сидельцев другим. Впервые за всё время, что находился в камере, прораб заговорил, обращаясь ко всем сразу, хотя казалось, что он просто разговаривает сам с собой:
- Я одно время в молодости на заводе работал в термичке.
Камера, которая после рассказа новенького тихонько принялась было обсуждать историю Пашки, от неожиданности притихла. Все головы повернулись в сторону прораба. А тот тихо, но вполне внятно, продолжил повествование с весьма задумчивым видом:
- Так вот, один тоже хмырь, при мне как то бросил в печь котёнка. Котёнок сгорел моментально. Но сначала у него лопнули глаза.
Ошарашенные услышанным, сидельцы не отрываясь вглядывались в лицо прораба, вслушивались в его басовитый, привыкший командовать голос. Никто прораба не прерывал. А тот продолжал рассказывать, ни на кого не глядя:
- В печи более восьмисот градусов.
Сделав небольшую паузу, повторил то, что уже говорил до этого:
- Котёнок сгорел моментально.
И хотя все поняли, что более говорить в данном случае нечего, однако никто не нарушал тишины. Все с напряжённым вниманием вглядывались в красивое волевое лицо прораба.
- Зачем он его бросил то? – хрипло спросил в напряжённой тишине, наконец Бочара.
- Да ни для чего, - хмуро пояснил прораб, - просто для того, чтобы посмотреть, как кошка гореть будет.
- Ну, сука!
- Ну, падла!
Раздались дружные восклицания всех сокамерников. Даже бывалый и много повидавший на своём веку Руль Иванович не удержался от крепкого словца, хотя, как известно, мат совсем не поощряется в местах лишения свободы. И дело не в высоком уровне культуры, которого в колониях, разумеется, нет. Дело здесь в осторожности. Ведь за каждое невзначай сказанное никчёмное слово можно понести суровое наказание, ответить. Именно поэтому у старых зэков вырабатывается привычка к сдержанности.
Но в данном случае не сдержался никто. Наконец, когда все высказали своё осуждение любопытному садисту, нетерпеливый Бочара, глядя на крупные руки прораба, спросил:
- А ты чё с ним сделал?
Прораб в душе относился к Бочаре с долей презрительного высокомерия, но сейчас он ответил этому беззубому парню как равному, более того, даже смущённо:
- Да ничего.
Затем, немного помолчав, добавил:
- Хотя и хотелось тогда бросить скотину башкой в эту же печь.
- Да уж надо бы, - осуждающе согласился Бочара.
С прорабом более никто не хотел разговаривать. Каждый погрузился в свои мысли.
Молчал и Павлик, сидя рядом с Рулём Ивановичем и неловко вертя в руках пряник. Павлик, как я уже сказал, был абсолютный новичок. Он не мог представить себе даже суда, ибо никогда не присутствовал на подобном мероприятии. Да Павлик сейчас и не думал о суде. Не думал он и о том, кто ему будет выносить вердикт. Хотя точно уж не присяжные заседатели. Но для Павлика эти тонкости совершенно не имели никакого значения. Ведь он видел искренность, с которой его оправдали четырнадцать человек сокамерником и душа Павлика была спокойна.



Читатели (216) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы