То, от чего можно отойти,
вовсе не является правильным путем.
Ли Цзы-чэн (1606-1645)

Красный Антарес. Израиль, 2000 год, июль

Я стояла на палубе теплохода и смотрела на звездное небо. Морской ветер дышал мне в лицо и будил самое сокровенное – надежды, которым так и не суждено было сбыться, но которые казались реаль-ностью в пространственных измерениях детства.
Мой отец был капитаном сухогруза на Черномор-ском флоте. Я обожала находиться с ним в рубке, особенно ночью, когда все едино – небо, вода, земля, как непостижимая космическая вечность. Но светятся маяки, проходящие суда отзываются смарагдами огней, обмениваясь сигналами и подсказывая друг другу безопасный путь, а еще мерцают далекие, холодные звезды – помощники мореходов в кромешной тьме.
Однажды, когда я находилась с отцом в рубке, он сказал мне:
- Посмотри, вон там, на юге, левее Весов, – четыре ярких звезды с пылающим красным Антаресом в центре. Это – созвездие скорпиона. Я смотрю на него чаще, чем в лоции. Ты родилась под Антаресом, что был у римлян навигационным. А у меня стал путе-водным дважды. Ты со мной на земле и море. И ты – со мною на небе.
Припомнить бы, когда это было? Невероятно, но сейчас, спустя годы, надо мной нависло то самое южное небо. И волны того же Черного моря ласкали судно, но… без отца в капитанской рубке … Наш теплоход направлялся к Хайфе, я чувствовала себя одинокой перелетной птицей. Искала глазами свой Антарес, как осколок детской мечты. Неужели я приближаюсь к отцу даже раньше, чем он о том думал?..
На палубе стоял мужчина лет 35-ти, высокий, тонкий, черноволосый, с бледным лицом, выделяв-шийся изяществом одежды, подчеркивавшей гибкость стана.
Он казался беспечным иностранным туристом среди угрюмых иммигрантов, плывущих из Одессы.
- На корабле важно быть в море и не видеть берега,– тоном бывалого путешественника заметил он, желая завязать со мною беседу. – Только тогда можно разглядеть едва различаемый в водной стихии свет отраженных звезд. Их отражения в ночной колышу-щейся глади вод не имеют ничего общего с астро-номией и реально излучаемым сиянием на небе. Астрологи утверждают, что наши судьбы начертаны на звездных скрижалях. На самом же деле мы получаем их отшумевший, едва уловимый свет. И путеводная звезда на небе не оставляет в печали бытия места для надежды…
Я вздрогнула от его слов, ощутив крепкий запах сигарет, перебивший на какое-то время привкус солоноватой волны. Мой собеседник бросил окурок за борт, тут же проглоченный черной водою, не успев слиться с ритмом искаженных звездных бликов.
Я чувствовала внутреннее расположение к своему собеседнику, поэтому сделала вид, что не понимаю смысла висевшей над нами таблички на английском языке, призывавшей не бросать окурки в море.
- Почему вы сказали путеводная? – спросила я, вспомнив об отце.
- Антарес – и моя звезда тоже, поэтому я по себе знаю о перипетиях скорпиона в этом мире и не только в этом… Давайте знакомиться. – предложил он.
Я – Ярис.
- Автомобиль или его создатель? – весело переспросила я.
- Нет. К Стране Восходящего Солнца отношения не имею. «Произвольный» Ярослав, – он мягко улыбнулся. – Следую в Иерусалим, родился, как теперь выяснилось, в Нью-Йорке, хотя «детство, отрочество, юность» прошли с родителями в Париже. Потом – Москва…
Сама манера общения Яриса, раскованность и непринужденность движений, словно намекали на привычную для него готовность к мимолетному при-ключению. И я с легкостью, точнее, с радостью, тут же попалась на крючок, желая освободиться от пси-хологического груза иммигрантских настроений на корабле.
- Вот любимчик судьбы! – не удержалась от удивления я. – А почему сюда едете?
- Вопрос закономерный. Но, боюсь, что на этом «белом пароходе» из Одессы ответ не отличается разнообразием: ре-пат-ри-и-ру-юсь. Хочу получить еще одно гражданство.
Не так давно я узнал, что моя настоящая мать – еврейка, родилась в Иерусалиме. Есть еще детали, в подробности которых пока преждевременно вдаваться. Но Иерусалим мне сейчас нужен – по ощущению. Я должен разобраться в себе... – он закурил.
Давно замечено, что в дороге едва знакомые люди рассказывают о себе больше, чем кому-либо. Не потому ли, что оказываются услышанными? Итак, Ярис продолжал: - Три месяца назад я узнал о себе нечто невообразимое. В течение долгого времени мой отец находился на дипломатической службе во Франции. Когда учился в МГИМО на последнем курсе и еще не был женат, его языковая практика проходила в Нью-Йорке. Там он влюбился в русскую эмигрантку, точнее еврейку, мать которой, то есть моя бабушка после концлагеря чудом осталась в живых, потеряв всех родственников во Вторую миро-вую. Она не вернулась в Советский Союз, а с образованием государства Израиль приехала в Иерусалим, где вышла замуж за отчаянного сиониста тоже из России. Русский язык в семье хранили.
Мама родилась в Иерусалиме. Но романтика построения еврейского государства, видимо, не очень ее привлекала.
Отслужив в израильской армии, она переехала в Нью-Йорк, став активисткой в русскоязычной еврейской общине. Их роман с отцом был столь неосмотрительно бурным, что я стал его материаль-ным продолжением.
Собственно этим и ограничивается моя ин-формация о матери. Знаю только ее имя – Сара Сандлер, так записано в моем свидетельстве о рождении. Знаю имя, которое она мне дала: Яир. Знаю место рождения: Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, гражданство – Соединенные Штаты. Но пока еще не могу реально соотнести себя с этой информацией.
Отец не знал о беременности Сары. Впрочем, скорее всего, и не смог бы на ней жениться. Диплома-тическая карьера требовала крепкого, не вызываю-щего сомнений брака. Перед выездом в Париж он женился на проверенной работнице МИДа, ставшей ему верной спутницей жизни, чуткой матерью и идеальной женой.
Не знаю как, но отцу стало известно, что Сара Сандлер умерла во время родов. Он доказал свое отцовство, и тогда они с мамой усыновили меня, записав как Ярослава, рожденного в их законном браке.
Еще три месяца назад я понятия не имел, что она мне не родная, впрочем, и сейчас этот факт ничего не меняет в моем отношении к ней. Потом родился мой брат Всеволод, целеустремленный, организованный, бредящий карьерой военного. По окончании Высшей военной академии он служит на Дальнем Востоке и счастлив тем, что есть кому служить...
Если бы полгода назад мне рассказали обо всей этой невнятице, я посмеялся бы, как над сюжетом для «мыльной оперы». Но вот мой отец умер, оставив врученное мне адвокатом письмо и американское свидетельство о рождении, открывшее возможности, о которых я никогда не думал, и внесшее неизбежное смятение в мою душу.
- Значит, все-таки голос крови? – в задумчивости отозвалась я.
- Могила бабушки, – мрачно отшутился Ярис, – хотя, и голос крови тоже, но однозначно утверждать не буду. Сам должен во многом разобраться. Российское гражданство у меня есть, американское тоже, получу израильское, а там посмотрим, что за прок от такого джентльменского набора. Коль судьба мне дарит Иерусалим – приму благословенный дар небес…
К тому же для компьютерных графиков везде работа есть. Договорился с русскоязычным и англоязычным издательствами в Иерусалиме.
- А я даже не знаю, куда плыву. Вот смотрю на свой Антарес, и ни о чем он мне не говорит, разве что об отце напоминает. Вы говорите, что едете работать в издательство? Я журналистка. Может, и мне подска-жете, как трудоустроиться? Мне все равно куда.
В правой мочке его уха сверкнул крохотный рубинчик, словно алый Антарес на прицеле.
- Не знаю, что и как будет, но расспросить можно, хотя слышал, что у журналистов здесь хлеб без масла. Так как же вас все-таки зовут?
- Марина, морская значит. Помните у Цветаевой:

Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю.
Мне дело – измена, мне имя – Марина –
Беспечная пена морская…

- Это для меня – высший пилотаж. Зато в детстве, когда мы однажды из Парижа в Москву к бабушке приехали, она мне про «Маринку курвастравницу» рассказала. Запомнил только по названию, очень смешливым и мудреным оно мне показалось, в жизни ни от кого не слышал. Так вот обозлилась Маринка-курвастравница на Добрыню за то, что он убил ее полюбовника Змея Горыныча, да и приворожила к себе Добрыню. А потом взяла и в тура его превратила.
- Подождите, подождите, Ярис. Так это же Цирцея из «Одиссеи»!
- Даже не буду вступать в дискуссию. Бабушка утвер-ждала, что все – на совести Маринки-курвастрав-ницы. Сестры Добрыни возопили к Маринке, чтобы та возвратила-таки ему человеческий облик. Маринка вернула. Но Добрыня казнил ее!
- А вот это нечестно.
- Конечно, нечестно. Это, как беспечные звезды, от-раженные в воде. Им дело – измена… Это – наш с Ва-ми скорпион, серебрящийся в морской пене. И мы – в клешнях не глиняной – каменной судьбы.
Неожиданно я почувствовала, что мы понимаем с ним друг друга с полуслова, как скорпион скорпиона.

Пять лет спустя. Иерусалим, 2005 год, июль

В этот день я была ответственной за выпуск газетного номера. В очередной раз вычитывала верст-ку и пила кофе из своего зодиакального бокала, похожего на морской лайнер, в правом верхнем углу которого чернело эм скорпиона со стрелкой вниз, казавшейся обломанной якорной кошкой.
Позвонил редактор и сказал, что есть халтура, за-платят, как за партийную агитку. Что ж, в Израиле – дело бывалое. Журналистика – она дама продажная, как та самая древняя профессия. Заказывали статью о параде гомосексуалистов в Иерусалиме…
Что ж, жизнь непредсказуема и порою поражает широтою нравов, далеко отошедших от завещанных нам заповедей, без комментариев язвительными реп-ликами. Даже завет «плодитесь и размножайтесь» и в Иерусалиме тоже теперь воспринимается не так однозначно. Видно сказывается веками сдерживае-мая тоска по радостному эпикурейству, разъедающая камень незыблемых твердынь столицы Б-га.
Ну, не нормально сегодня мужчине чувствовать себя мужчиной, а женщине женщиной. А мы, традиционные, не доросли до этой утонченной изысканности исключительной важности. Мы, обыкновенные, из чувства демократии, должны вынужденно принимать кульбиты раскрепощенных эпикурейцев. Сама жизнь, даже в святом Иерусалиме, диктует гуманное отношение к сексуальным меньшинствам, признание их общественной роли, свободу слова и действия, санкционированных демонстраций гомосексуалов, лесбиянок и трансвеститов. Под необычайно резким обращением в их защиту, направленным нынешнему мэру Иерусалима, человеку, прямо скажем, религиозному подписались 18 депутатов Кнессета. Обращение гласило:
«По нашему мнению, именно ваше нежелание, идущее, кстати, в разрез с рекомендацией правово отдела муниципалитета, разрешить проведение «Парада гордости» добавило масла в огонь и привело к вылившемуся в поножовщину насилию…
Вы религиозный человек и соблюдаете традиции… Однако как мэр вы должны понимать, что далеко не все жители города поддерживают ваши взгляды на жизнь. Для них парад гомосексуалистов, лесбиянок и трансвеститов представляет собою свободу само-выражения, а те, кто не хочет иметь с ним ничего общего могут просто остаться дома и продолжать молиться».
(18 депутатов Кнессета против мэра Иерусалима. -
Вести. Иерусалим. 21. 07. 2005. С.2)
Среди подписавшихся - депутаты из партий Шинуй, включая и ее председателя Йосефа (Томи) Лапида, блока Мерец-Яхад, а также Амрама Мицна из Аводы.
Далее они потребовали от Ури Луполянского принести публичные извинения столичной общине сексуальных меньшинств, открыто высказаться про-тив любой формы насилия и перестать противиться проведению всемирного «Парада гордости» в будущем году в Иерусалиме».
- Вот так-так, то к небесам тянулись, а теперь сами небо на землю тянем, – подумала я. – Мол, хватит, пережили сексуальную «катастрофу» – это в священ-ных книгах наши ребята на вертеле вертелись, а мы вот гордо идем по Иерусалиму! Но кому могла прий-ти в голову сама мысль о проведении такого парада в святыне мира? Есть столько нерелигиозных горо-дов… Бросить плевок трем религиям разом, религи-ям, не принимающим ничего подобного? Налицо не утешающий явь факт: сам собою повисает над Иерусалимом «вопль Содомский и Гоморрский», и не проливается дождем сера и не летит огонь с неба от творящегося. Идет себе содомия* по Святой земле. И от святой земли нечестивый дым поднимается…
Впрочем… в этом чумном угаре порой угорают и случайно оказавшиеся люди… Только как разобраться в этом абсурде бытия, если мир поражен слепотою? И даже Авраам уже не ищет среди содомлян праведников?..
Зато, прорываясь сквозь галуты и гетто, несется священное «В будущем году – в Иерусалиме!», передернутое циниками под всемирный «Парад гордости» тоже в И-е-ру-са-ли-ме...
А что же тогда в Москве?.. Я с грустью отхлебнула еще глоток кофе. И взгляд сам собою вновь упал на эм с обломанной якорной "кошкой"…

• Содомия по Библии помимо зоофилии включает все половые извращения, в том числе и гомосексуализм. Это же значение оставалось вплоть до 20 века. В 20 веке понятие содомии сузилось до понятия скотоложство.

Россия. Москва. Кисловский переулок, 2000 год, апрель

Решения скорпиона бесповоротны. Вооруженный для жизни, он умеет защищаться, но боится атаковать.
Веб-страница гороскопа

В начале нового тысячелетия Ярис прибыл в Москву на похороны отца. За год до того умерла мать, и отец сразу сник. Из презентабельного неста-реющего мужчины в один день стал сухоньким старичком. За время их брака они корнями вросли друг в друга. Выросшие сыновья любили простран-ство свободных рассветов, а потому быстро вылетели из гнезда.
Ярис сидел на балконе родительской квартиры в старом Кисловском переулке и курил, глядя на проросшее каким-то чудом на крыше соседнего дома дерево, сквозь ветви которого проглядывали верхушки башен московского Кремля. Когда-то в этой самой квартире жил первый нарком здравоохранения Семашко. Потом она стала комму-налкой. Потом респектабельные иностранцы начали скупать дом «этажами».
Отец решил последовать их примеру, катего-рически отказавшись от жилья на Кутузовском прос-пекте, предпочитая правительственным домам деся-тиминутную прогулку пешком до Красной площади.
К тому времени дипломатическая карьера отца была уже на закате, и он также выкупил хоромы Семашко, перестроив в «евроквартиру», в интерьер которой даже вписался вытерпевший все режимы светильник светила медицины. Остальное было так же, как и у всех людей его круга: люстры с тяжелыми подвесками из богемского стекла. Рядом с диваном стоял торшер-бар, производства ГДР, прогибавший-ся под тяжестью бутылок с завидным многоцветьем этикеток. Чешские полки – от пола до потолка были забиты редкими подписными изданиями, среди кото-рых поблескивали золотые корешки издательства «Academia». Все это было родным и чужим одновре-менно. Он почти не жил здесь. Чувство долга по от-ношению к этому надежному дому было ослаблено. В очередной раз Ярис решил перечитать врученное ему адвокатом посмертное письмо отца:

«Ярослав! Я решился на это письмо только потому, что слишком люблю тебя и не имею права унести с собою тайну, которая может оказаться твоим спасением.
По роду своей службы я лучше других понимаю политическую нестабильность нашей государствен-ной системы, в которой возможно все – в зависимо-сти от того, кто пришел к власти.
Россия – великая победительница фашизма… Но она так долго и мучительно боролась за выживание в кольце враждебных стран и народов, что переродилась в советскую империю зла, чье самодер-жавие измерялось пространствами и патриархаль-ностью, и стало таким, какого в истории человечества никогда не было. Это приносило госу-дарству прибыль необыкновенную, но и моральные издержки собственному народу… И я сам был частью этой государственной машины, зная изнутри механизм политической системы. Но ее бесперебойный мотор заглушил во мне голос свободной личности, поселив страх перед волей вож-дей – страх, парализовавший желание быть свобод-ным, взамен на получаемый комфорт. И я привык к этому состоянию, как естественной части себя.
Сейчас Россия другая, открытая для циви-лизованного диалога с Западом и Востоком, но я не уверен, что так будет всегда. В России, как в «стране чудес», возможно невозможное, достаточ-но лишь одной заманчивой провокации.
Пока Советский Союз был «закрытым», я не имел права вносить смятение в твою жизнь и отягощать проблемой, которая при нынешнем раскладе может оказаться выходом из тупика, открыть дверь к спасению, если политический режим России изменится.
Ярослав! Ты не только гражданин России. Я оставляю тебе твое подлинное свидетельство о рождении. У тебя есть гражданство в Соединенных Штатах – по праву рождения. Ты можешь репат-риироваться в Израиль – по матери Саре Сандлер.
Ты можешь никогда не воспользоваться тем, что я тебе открываю. Я знаю, что помимо Москвы, которую ты по сути не знаешь, ты любишь Париж – город своей школы и университета, но помни, там – ты всегда проезжий, всегда турист. И сколько бы Франции не было в тебе, она всегда не с тобою».

Засвистел чайник. Ярис оторвался от чтения. Заварил чаю… Мысли путались. Ярис не представлял себя без Парижа, в котором вырос. Родители оплачи-вали его обучение в Сорбонне на экономическом факультете, хотя вся семья в это время уже была в Москве. Однако докторат по экономике давал поня-тие о товарно-денежных отношениях в реальном мире. Ярис же мыслил виртуальным пространством. В компьютерной графике он был виртуозом, прорвав-шимся в свой космос с зовущим Антаресом...
Маленькими глотками отхлебывая чай, он дочитал последнее наставление отца:

«Ты должен знать о своих отходных путях, которых нет у твоего брата Всеволода. Но ты старший и тебе уже думать… Впрочем, надеюсь, что у Всеволода этой проблемы никогда не возникнет: вы с ним слишком разные…»


Доктор Мордехай. Барселона – Париж – Александрия – Генуя. Первая треть XIV века

Скорпион – бунтарь при любом принуждении, непокорен до анархизма, если это не соотносится с его убеждениями.
Веб-страница гороскопа

Мордехай родился в семье образованных се-фардских евреев в Барселоне. Однако путь в универ-ситет был ему заказан. Их род в Аспамье не был достаточно знатным, чтобы открыть своему сыну дорогу в медицину, как сефардским врачам-евреям XI-XIV веков – Ионе Бен Ицхаку, Ибн Бикларишу, семье Бенвенисти: Шешету бен Ицхаку, Ицхаку Бен Йосефу и Шмуэлю.
Не было в их роду и родственников, торгующих драгоценными камнями и готовых материально поддерживать Мордехая, как поддерживали великого Маймонида. Наконец, соблюдение религиозных тра-диций в семье также ограничивало свободу поисков будущего ученого. И тем не менее желание проник-нуть в тайны естествознания, помноженное на мужество и волю, было для Мордехая всепоглоща-ющим. Ничто не могло стать преградой в достижении этой цели как всесжигающей атеистической страсти познания.
Чуждый схоластке в жизни, а тем более в науке, Мордехай покинул Барселону и появился в Париже. К счастью, несемитская внешность и достаточный кошелек позволили молодому человеку взять обычное французское имя Франс. Он поступил в Сорбоннский университет на медицинский факуль-тет, по сути отрекшись от своего имени и иудаизма, тяготившего, как любая религия.
Он был частым посетителем анатомического театра, где студенты тайком препарировали трупы, познавая тайны анатомии. В этом подвале к дипло-мам Сорбонны, точно зараза, прирастали сомнение и ересь, принижавшие благородное звание врача до грубого ремесла хирурга – цирюльника, возящегося с гноем и кровью. Но это немало не смущало его, поскольку помогало сократить разрыв между знания-ми и волей, приучавшей к действию.

Некоторые полагали, что непокорству ума посетителей анатомического театра соответсвовало и атеистическое непокорство плоти, приписывая им утехи, не уступающие в смелости медицинских трудов. Из уст в уста передавались всевозможные россказни, которые само собою менялись в зависи-мости от вкусов тех, кто пересказывал или придумы-вал их на ходу. Однако до определенного момента это не мешало духовному и профессиональному становлению молодого хирурга.
Но однажды произошло событие, круто изме-нившее его судьбу. На доктора Франса был объявлен розыск – по обвинению в убийстве мальчика.
Простаки и невежды относили историю со смертью мальчика к акту черной магии и столь же черного разврата со стороны доктора. Люди пообра-зованнее говорили, что гибель мальчика была случайной – в результате операции по переливанию крови (при несовпадении резус-фактора), невозмож-ной для уровня медицины того времени.
Так или иначе, этот смертельный исход в его медицинской практике на фоне тысяч смертей в те времена послужил поводом для выдвинутого ему инквизицией обвинения. Под плащом пилигрима Франс скрылся. Однако прецедент с мальчиком подтвердил его убеждение в том, что европейского опыта врачевания совсем недостаточно, поэтому он отправился за новыми знаниями в Египет – в город Александра Македонского. При жизни Великого им-ператора из пяти кварталов города два были еврей-скими! Во времена Мордехая Александрия была, прямо скажем, несемитским городом, хотя иногда евреи еще занимали государственные должности.
В XIV веке немало иудеев-изгнанников из Испании, включая купцов, ученых, раввинов, поселилось в этом международном торговом порте и центре науки.


Здесь, в Александрии, фатальное трудолюбие врача-естествоиспытателя словно помножилось на египетское солнце, как садо – мазохизм, как религи-озный фанатизм инквизитора, правда с противо-положным знаком.
Но было в Александрии нечто такое, чего нео-сознанно он не мог ей простить, как жестокости Ка-лигулы к евреям этом венценосном граде науки. Сефардскому выходцу уже не было в Александрии равных. И тем не менее оставаться в Египте ему не хотелось.
В век раннего Ренессанса многие из рассы-панных колен Якова устремились на юг Европы – в лояльную к евреям Италию, где в новой ауре мэтра медицины, но теперь уже под своим настоящим именем появился и доктор Мордехай.
Здесь евреи-банкиры начали подражать образу жизни людей Возрождения, увлекались литературой, искусством. Их духовная жизнь в Италии достигла поистине небывалого расцвета. Это было время известного каббалиста Менахема б.Биньямин Река-нати, поэта Эммануэля Римского, философа и пере-водчика Иегуды б.Моше Романо. Основываясь на европейских традициях литературы средневековья и раннего Возрождения, поэт б.Калонимус создал сатиры «Трактат Пурим» и «Пробный камень», философ Шмарья б.Элияху – комментарий к Библии. Евреи-врачи даже оказывались при дворе сильных мира сего.
Так случилось, что доктор Мордехай появился в Генуэзской республике в тот самый момент, когда жена дожа была присмерти. Пришелец из Алек-сандрии вернул ее к жизни, и дож Генуи назначил его своим личным медиком. Могущественный сюзерен увидел в образованном еврее перст судьбы. Покровительство дожа Генуи сделало доктора Мор-дехая по сути неприкосновенным от возможных церковных преследований, позволяя спокойно заниматься наукой. Более того, он получил от дожа право на собственную медицинскую печать. Отныне каждое из своих снадобий доктор Мордехай подписывал знаком эм со стрелкой вниз.
Для чего он это делал? Наперекор религиоз-ному мракобесию, фанатам-схоластам, утверждавшим, что его знания – от Дьявола и несут смерть, не понимая, что уровень восточной медицины в те времена значительно превосходил традиционные методы врачевания в христианской Европе.
Эм была первой буквой его еврейского имени, которое он вынужденно сменил когда-то, а также символом зодиакального скорпиона, под которым Мордехай родился. Но… был в этом выборе знака для печати один момент не то, чтобы смущавший, но даже отпугивавший людей. В средневековой Европе эмблема эм обозначала Иуду, предавшего Христа, была символом палача. Это толкование настолько крепко засело в сознании людей, что, в отличие от буквенных обозначений других зодиакальных знаков, эм не всегда выставлялось у скорпиона.
Однако доктор Мордехай был максималистски верен себе. По его печати – вопреки предрассудкам и религиозному страху – исцеленные помнили о не требующем славы литавр еврее-чудотворце и несли эту молву по свету.
В его эм был вызов Смерти, в котором он, как подлинный герой Ренессанса, видел и скрытое испытание собственной судьбы – судьбы ученого, способного перевернуть воззрения своей эпохи. Но это был и вызов зашоренному человечеству, продление жизни которого для него было выше собственного я. В нем горело исполинское противо-стояние, отрицающее бессилие человеческого разума как таковое.
И с каждой спасенной жизнью ренессансный Антарес титана светил еще ярче.

Москва. В ночном клубе «Скорпион». 2000 год, апрель

Из-за презрения к опасности со скорпионами случается немало несчастных случаев.
Веб-страница гороскопа

Ярис не любил имперской тяжеловесности Москвы, но в этот раз Третий Рим захватил и его. Он дышал свежим воздухом новой перестроечной столи-цы, ощущал свободную неоглядность ее просторов, перед которыми пасовали даже Елисейские поля, а набережные Сены не казались столь величествен-ными.
После запущенного парижского метро ему нравилось московское, станции которого напоминали воссозданный из небытия дворец. Поэтому в Москве он ездил на метро, не пользуясь такси.
Честно отведя поминальные ритуалы, Ярис решил опробовать московские ночные клубы, о которых по привычке почерпнул информацию в интернете. Не оставляя места для случайности, он, как правило, развлекался в местах, о которых вна-чале получал виртуальное представление.
Эта привычка со временем развила в нем скептическое отношение к разговорам о случайнос-тях в чьей-либо судьбе и тем более, в своей. Однажды он возвращался из ночного клуба «Скорпион» страшно недовольный его вечерней программой. Вместо указанных в интернет-меню блинчиков, фаршированных ломтиками гремучей змеи, пюре с запеченными красными муравьями, лягушачьих лапок в наличие были лишь поджарка из осетрины и политый шоколадом белый скорпион. Ярис заказал последнее, однако экзотическое блюдо разочаровало. Скорпион, видимо не пришелся по вкусу его пищеварению, и Ярис неважно себя почувствовал.
Было за полночь, когда он проходил по под-земному переходу у Красной площади, где собира-лась обкуренная молодежь…
Удар по голове. Далее – ничего не помнит. Очнулся на рассвете все в том же переходе. Без элегантного черного пальто. Без бриллиантика в ухе (в то время он еще не носил рубин Антареса). Без бумажника с баксами, со странной ссадиной в области локтя.
Он поднялся. Голова раскалывалась, мысли путались. Ноги сами довели до Кисловского переулка к дому. Поднялся на третий этаж, быстро разделся, пошел ванную комнату – смыть грязь ночного ограб-ления. Но странная ссадина оказалась вовсе не ссади-ной. Она горела, как ожог, в котором отчетливо про-читывалась буква эм со стрелкой вниз. Что за мистика? Ну, не мог он припомнить, откуда она взялась.
- Неужели в ночном клубе, как на подростковой дискотеке, теперь тоже ставят? На локте? Что ж, значит, завтра могу пойти опять? На нет – суда нет. Только вот уж от скорпионов в шоколаде, упаси господи. Жаль пальто. Уже прохладно.
Но Ярис не настраивал себя на отрицательные эмоции, тем более что уже на следующий день предстояло возвращаться в Париж.
Как ни в чем не бывало, вечером он пришел в ночной клуб и, засучив рукав черного свитера, показал печать на локте. Охранник у входа чуть не вытолкнул его взашей: мол, что за наглость прийти в элитный клуб с подростковым трюком. Яриса это немного обескуражило, хотя в принципе не удивило. Он стал наблюдать, как проходят другие. Ничего подобного, никаких печатей. Идти в другое место уже не хотелось, поэтому он оплатил входной билет и заказал рюмку виски, изредка поглядывая на стриптизершу.
Девушка явно нравилась Ярису. Она это замечала. Но по роду работы в клубе привыкла относиться к взглядам фаворитов судьбы с осторожностью. Его холодность и сдержанность гипнотизировали. Она знала, что мужчины с таким взглядом знают себе цену, их самомнение изменить невозможно, и они никогда не отказывают себе в удовольствии.
После танца Ярис подозвал ее знаком. Начал что-то говорить, но она не слышала. Слишком громкой была музыка, сопровождающая выход стриптизера, встречаемого посетителями клуба гораздо более восторженно, чем совершенную богиню женского пола. Без нарочитой артистичности она опустилась на стул рядом с Ярисом, словно только что и не проделывала всяких штучек с шестом. Опыт подсказывал, что для таких, как он, внешнее спокойствие – вещь обманчивая, важно лишь их собственное ощущение, в котором они растворяются сами. Ты можешь принимать это или не принимать, но это то, что нельзя изменить. Перед такими нельзя обнажать душу до стриптиза – играть, играть и играть…
Она оперлась локтями на столешницу так, что ладони оказались открытыми Ярису словно для игры в ладушки, стала сексуально засучивать рукав его свитера к локтю.
- Пойдешь ко мне на ночь? - спросил Ярис, желая взять ее ладони в свои. В этот момент она увидела печать с эм у локтя.
- Ты что такой же, как и наши ребята в клубе? – с раздражением фыркнула она, понимая, что ее дополнительный заработок пролетел. – Я-то тогда тебе зачем?
- Ты мне нравишься, у меня есть еще день в Москве. Я что не могу провести его с женщиной? Вчера меня ограбили, сегодня я уже не могу и с женщиной познакомиться?
- Такие знаки в нашем баре носят другие ребята.
- Может, в России это и так, через день я возвращаюсь в Париж. Там для того, чтобы быть с женщиной, никакого знака не надо. К тому же, мне кажется, что и я тебе нравлюсь? Нет, киска? – Он обнял ее за талию и поцеловал в ложбинку между грудями.

Вкус скорпиона к жизни – неутомим.
Веб-страница гороскопа

Ярис привел стриптизершу домой, но произошло нечто, трудно объяснимое ему самому. Возбуждение, которое вызвала эта секс-бомбочка в ночном клубе, оказалось обманчивым, скорее, обратным. В постели с нею он вдруг почувствовал себя ледяным айсбер-гом. Будучи человеком бесповоротных решений, он овладел-таки ею, но эта близость вызвала лишь раз-дражение. А тут еще закровоточил нос, внося допол-нительный дискомфорт в вечер. Ярис пошел в ван-ную, открыл холодную воду и в отраженном зеркале вновь столкнулся с горящим на локте с эм-ожогом.
Это еще более раздражало, учитывая, его педантичность в отношении к собственному телу. Вместо того, чтобы останавливать кровь, он вновь принялся рассматривать неизвестно откуда появив-шийся знак.
Стриптизерша, подошла к нему и доверительно сказала:
- Не смоешь… понимаешь, это клеймо секты геев-скорпионов, хотя обычно они предпочитают клейму татуировку с этим знаком. Я не знаю подробностей, но у Золотого скорпиона, нашего стриптизера, тоже такая. Он посещает татустудию, где обучают шаманству и древним секретам татуировки – при помощи игл, с использованием разных цветов, как это делалось у народов Океании, Азии, Африки, индейцев Америки.
Он – гей, я бы сказала воинствующий гомосек-суалист, на дух не переносит женщин. Вообще чокну-тый. Я держусь от него подальше. Боюсь, подольет еще чего-нибудь своего, шаманского, а потом знай, что с тобой будет? Его все боятся… Но знай, я тебе ничего об этом не говорила.
- Ну, а я здесь причем? Терпеть не могу ни мальчишек, ни мужиков, – возмутился Ярис.
- Ну, а как сегодня объяснить твою холодность?
- Расхотелось!!! Все от ваших скорпионов в шоколаде, от которых второй день мутит.
- Почему от наших? Я никогда их не пробовала и желания не появлялось! И все-таки ты бы уж встретился с Золотым скорпионом. Может, он и впрямь расскажет тебе нечто об их знаке. А то уедешь в свой Париж, и будешь там мучиться.

Песнь любви в доме смерти. Генуя. 1347 год

Скорпион несет в себе сильные страсти, дремлющие, но не умирающие.
Он – «Песнь любви на поле брани» – знак любви, неистовой, напряженной, мрачной.
Его связывают с восьмым домом – домом смерти, забывая, что весь дом – богатство, наследство, блага.
Веб-страница гороскопа

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой,
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой…
Что делать нам? И чем помочь?
А.С.Пушкин «Пир во время чумы»

Шел 1347 год. Чума достигла Кипра, за четверть века выкосив очаги цивилизаций от Монголии и Китая до Александрии. В октябре того же года бубонная зараза проникла в генуэзский флот, стоявший в Мессине. К зиме поразила Италию. Жар под 40, лихорадочный блеск глаз, невнятность речи, тяжелая одышка, меловой язык выдавали избранников черной царицы. За неделю вымирал город.
Люди в страхе бежали из Генуи. Но максимализм личности врача диктовал доктору Мордехаю неожиданное решение. Он отказался от предложения дожа покинуть город, без боя оставленный «косматым дружинам».
Пришел его час, час ума и воли великого еврея – долг отступника не отступиться. Понятно, что помочь он мог далеко не всем, но все-таки мог. Городские улицы превратились в мертвецкие предместья.
В полотняных масках вместе со своим учеником доктор Мордехай появлялся на улицах Генуи, собирая тех, кто мог бы выжить. Его лечения уже не боялись. Знак эм уже не страшил, а казался Антаресом надежды в галлюцинаторной лихорадке.
Однажды, идя по вымершему городу и переступая через трупы, доктор Мордехай увидел молодую жен-щину, которую не раз встречал прежде, но не смел и думать о ней, поскольку Франческа (так ее звали) была замужем и принадлежала к благородной семье.
Но она не раз приходила к нему во сне, где никто не мог ему запретить любоваться ею и испытывать то, что испытывает мужчина от близости с женщиной.
Когда-то доктору Мордехаю приснился сон, запе-чатлевшийся в памяти с разительной четкостью. Так бывает после дождя, когда семицветная дуга лишь на какое-то мгновение вспыхивает и тает. Франческа шла к нему по радуге, и та гасла под нею, переходя в воду. Потом она шла по воде, легкая. И он видел, как она идет. И хотел идти за нею по ее следам. Он ду-мал, что также легок и также сможет идти по воде. И пошел, но утонул…
К счастью, растворившаяся радуга и необре-тенная легкость не изменили его отношения к жизни. Взяв эмоции в кулак доктор Мордехай продолжал еще изнурительнее заниматься наукой и лечить людей, не забывая о своем эм.
Женщина лежала на мостовой в горячке. Доктор Мордехай разорвал ее платье, чтобы осмотреть тело. Грудь и шея были чистыми. На спине зияла зловещая язва.
Шальная мысль овладела доктором Мордехаем: «Если я спасу ее, она станет моею! И произойдет то, о чем мечтал лишь во сне. Человеческое тело… это необразованному люду оно кажется загадочной суб-станцией, в которую Всевышний вдохнул душу. Но для жизни и смерти в нем нет тайны: две руки, две ноги, признаки пола, живот, рот, глаза… Остальное – дело врача. Она будет жить. Будет жить не во сне ускользающей вечности – будет жить для меня!»
Ощущение достижимой реальности казалось столь очевидным, что словно исключало случайное вмешательство судьбы. Это была нечеловеческая уверенность в собственных силах, словно мы не ходим под Б-гом.
Так сложилось, что в жизни доктора Мордехая не было любимой женщины. Он был сознательным противником любви. Любовь требует самоотдачи взамен той, что получаешь. Любовь – для поэтов, не для тех, кто возится с гноем и кровью. Но даже поэзия его бессмертных кумиров признавала, что любовь – это не только радость, но тревога и сом-нения. Умом он понимал, что эти сомнения скорее даже не от любви – от реальной жизни, которая вдруг переходит в какое-то другое измерение. Ты живешь миражами и стремишься к перевоплощению через свою любовь. Ты наивно полагаешь, что мир есть любовь, а в действительности это не так. Ты слишком легко плаваешь и слишком легко обрываешь нити – даже не нити – корабельные тросы, причаленные к кнехтам. А потом вдруг попадаешь в мучительную зависимость от захлестнувших тебя эмоций и уже вынужден примириться с холодной реальностью, страданием, которое приносит любовь… Ему же нужны были силы для науки. И он не желал отягощать себя бессмысленным эмоциональным грузом.
Но сейчас все эти выношенные теории словно провалились в бездну. И доктор Мордехай мысленно восхвалил то, что не имел права восхвалять. Он мечтал о единственном, перифразируя все ту же клас-сику, лишь девы-розы пить дыханье, – Быть мо-жет… полное Чумы!
Вместе с учеником они внесли Франческу в дом, уложили на операционный стол. Доктор Мордехай сжег одежду пациентки. Он вновь обследовал ее тело, с трудом владея собою, как если бы ученик художника впервые увидел натурщицу. В ней все было соразмеренно и закончено: великолепная шея, гибкая, словно схваченная шелковым поясом талия, подчеркивающая вызывающе совершенную грудь… Рассыпавшиеся по столу рыжие, как осень, локоны и покусанные в кровь рубиновые губы…
Это кажется наивным, но никогда ранее он не думал о том, что если женское тело – объект его собственного желания, как эта боль отзывается в нем. Дотронуться – кощунство, а здесь – спускать чумную кровь...
Он пальцем провел по ее сухим, с запекшейся кровью губам, пылающей в горячке груди, мягкому, округлому, словно вылетевшая из печи булка, животу…
Видимо, почувствовав его прикосновение, Франческа открыла глаза, и попыталась что-то сказать. Он уловил этот жест и наклонился, желая расслышать ее просьбу. Щека инстинктивно присло-нилась к ее обнаженному плечу. Ничто не могло сравниться с нежностью этой кожи, которую хотелось просто ощущать… Ее губы едва шевелились:
- Спаси меня, еврей… С твоим эм все выжили и покинули город…
- Будет больно. Мне придется вскрыть язвы и делать так, как не делают христиане, – твердо ответил доктор Мордехай, подавив смятение и признаки каких-либо желаний..
- Ты всесилен, еврей. Спаси меня… – лихорадочно прошептала она и вновь погрузилась в свои галлюцинации, как в тихие улочки мертвого города.
Впервые в жизни он медлил, хотя и не подавал виду. Велел ученику подготовить инструменты. Сам же, как никогда тщательно, мыл руки. Потом взял нож и полоснул по язве на лопатке. Ученик поднес таз, в который доктор Мордехай спустил желтовато-зеленый гной и больную кровь в области флюктуации бубона. Когда он проделывал эту процедуру, то нечаянно коснулся ее груди. И фатальное желание спасти ее только для себя пробудилось в нем с новой всепоглощающей силой… Она была без сознания и не могла отринуть прикосновения своего раба. После вскрытия бубона Франческе стало легче. Жар утих.
Но уже на следующий день сухость во рту снова поразила женщину. На лице появилось выражение страдания и ужаса, черты заострились. Она начала бредить…
Доктор Мордехай понял, что где-то зреет новый бубон. Прощупал наиболее уязвимые места – подмышки, бедра, шея… Неужели пах? Он раздвинул ее ноги… И желвак нервно заходил на его шее. Нужно было вновь резать, но теперь - пах…
Ученик уже готовил инструменты. Очень тщательно доктор Мордехай мыл руки, мысленно вдруг вспомнив свой сефардский дом, отца, мать и благословения брахот, которые всегда звучали в их сефардском доме. Он пытался точно воспроизвести текст медицинской молитвы, которой обучила его мать до отъезда в Париж, видя страсть сына к естествознанию. Но со времени обучения в Сорбонне он никогда не произносил ее! Память не подчинялась. Он не мог вспомнить текста благословения.
Потом вновь взглянул на цианозное лицо Франчески и распахнутые ноги, словно разорванный по середине шарф желания. По краю этого живого шарфа сейчас предстояло резать…
- Это лишь элементарный бубон, – собрав волю в кулак, сказал он себе, – и ты спасешь ее, потому что ты врач…
Он взял нож и полоснул по язве в области паха. И, как уходящая осень, Франческа застонала… А он не мог не причинять ей боли, спуская чумную кровь. И тогда с прорвавшейся нежностью он прошептал ей наё ухо:
- Так осень сбрасывает красную листву, чтобы потом дерево жило. Я искуплю эту боль перед тобою…
Доктор Мордехай всегда обладал невероятным влиянием на своего ученика, проникая в его душу с одного взгляда. Сам же, несмотря на долгие годы, что их связывали, оставался непроницаем. Расширенными от удивления глазами ученик смотрел на него и не мог поверить, что перед ним его железный доктор Мордехай.
- Отдохните, учитель. Несколько дней вы не спали. Одно неловкое движение – и вы не сможете ей помочь.
- Замолчи! Она будет жить! Ты меня знаешь, я не студент и давно не делаю того, что не умею. Смертникам я отказывал – независимо от обещанного вознаграждения, поэтому мой скорпион стал симво-лом исцеления. Иначе – меня давно уничтожили бы в этом мире. Я говорю тебе: «Она будет жить!» А отдохнуть я действительно должен.
Доктор Мордехай растянулся на кровати, накрыл глаза мокрой тряпкой, чтобы снять усталость, мысленно продумывая возможные варианты развития болезни:
- Если у Франчески, как у большинства в Генуе, бубонная чума, то, сколько бы язв на коже ни появилось, учитывая, что она находится под его надзором, это излечимо. Сепсиса он также постарает-ся не допустить. Если она заражена при укусе зараженной блохою, при омывании трупов… – и с этим он справится. Язва в области лопатки, в паху – признаки бубонной! С кем она могла быть в контакте?..
И тут он вспомнил, что над ее домом был вывешен черный флаг… И на улице она была без мужа и челяди… Ну, конечно же, как он не подумал об этом сразу. Ее дом был домом Смерти и она общалась с теми, кто остался в нем под черным флагом. У них могла быть передающаяся воздуш-но-капельным путем легочная чума, – не-из-ле-чи-ма-я:
- Но у нее не было признаков легочной чумы… - он обрадовался, как дитя, прослеживая логику развития болезни.
Но почему-то холодный пот вдруг выступил на лице, и он вскочил с постели… В душе доктора Мордехая поселилось сомнение в его профессиональной правоте. Эта тревога грозила перейти в самопророчество. Он подошел к Франческе. Жар шел на убыль. Даже в выражении ее лица появилось какое-то подобие покоя. Тогда он снова лег и задремал…
Утром ученик сварил бульон. Пациентка была очень слаба, но уже в сознании, и доктор Мордехай считал, что больную необходимо покормить. Сменив повязки, вместе с учеником они попытались усадить ее. Повинуясь их движению, Франческа с благодарностью, тоже сделала усилие.
В этот момент доктор Мордехай едва устоял на ногах: на второй лопатке появилась новая отметина чумы. Франческа глубоко втянула в себя воздух…
- У меня болит грудь… Я не умру? – только и выговорила она. И резкий кашель с кровянистой мокротой пронизал страданием ее тело.
- Ты будешь жить! Еврей всесилен! Последний надрез! Верь мне, любовь моя! – почти задыхаясь, еле выговорил доктор Мордехай.
Никогда, даже мысленно, таких слов он не произносил.
Никогда и не перед кем не превозносил себя и не влюблялся.
Никогда его душа не была в таком смятении.
Никогда так четко он не осознавал конца…
- Инструменты! – закричал он ученику. Готовясь к очередному спусканию чумной крови, доктор Мордехай неистово мыл руки. И снова мысленно он пытался вспомнить текст молитвы. Наконец, словно само собою, из недр его отступнического сознания, у него вырвалось:
- Господи! Не дай ей умереть! Мы все в твоей власти!
Доктор Мордехай вновь взял нож и вновь резал так и не познанное им тело, из которого уходила жизнь. Он уже понимал, что дело не в бубоне на лопатке, а в кровавом кашле легочной чумы, против которой тогда не было спасения, как и не будет еще много веков потом…
Каждое предпринятое им действие было бессмысленным, разве что продлевало ее предсмертную агонию… Еще два дня комы… И … несвершившееся чудо…
Она ушла в зиму... Ослепительное тело на глазах коченело, но он не мог расстаться с мертвой. Вопреки рассудку он хотел, чтобы Франческа лежала здесь рядом, пусть даже бездыханная…
Камин едва грел. Он почувствовал озноб и зябкость, от эмоционального перенапряжения пос-ледней недели даже взять одеяло и укрыться не было сил. Ученик понимал его с полужеста.
Он укрыл своего сраженного учителя, безза-щитно свернувшегося калачиком, не сводившего с Франчески остекленевших глаз.
Немота ночи пугала, как тишина гроба…
Ее смерть потрясла доктора Мордехая, парализовав душу, разум, тело, похоронив родив-шуюся из чумы иллюзию.
Ученик вывесил перед входной дверью дома черный флаг, хотя в Генуе уже некого было опове-щать о случившемся…

Золотой скорпион. Москва, 2000, апрель
Скорпион способен подчинить себе подобного, но не в его власти заставить противника повиноваться.
Веб-страница гороскопа

Но все в мире рушится, если дух смуты бросает вызов плоти, а индивидуализм – вековечным правилам и обычаям. Непонятные чувства не давали Ярису покоя и он решил встретиться с Золотым скорпионом. Ярис смотрел на него во время танца и чувствовал, что ему хочется потрогать мышцы стри-птизера, прикоснуться к его груди, ногам. Он вдруг почувствовал, что его откровенно влечет к нему.
- Не можешь привыкнуть к своим новым ощущениям? Тогда возьми скорпиона и дрочи сколько хочешь, пока не привыкнешь, – беспардонно обратился к Ярису стриптизер.
- Какого скорпиона? В шоколаде – я уже попробовал!
- То же мне француз называется! Анально-вагинальный массажер не знает. У всех наших в Москве есть.
- Да, иди ты… со своим массажером, – Ярис крепко взял стриптизера за локоть и повернул к себе его ладонь. На ней было вытатуировано эм. – Что это обозначает? И для чего вы шлепнули его мне?
- Я наблюдал за тобой, когда ты пялился на девчонку. Но ты нравишься мне, и теперь будешь пялиться на меня или нам подобных, связанных нашим знаком.
- Но что он значит?
- Это старинный знак скорпиона. Право на его полу-чение имел лишь рожденный под его зодиакальным созвездием. Знак обретал магические качества в момент, когда его обладатель находился под угрозой смерти. Прошлой ночью ты должен был умереть от передозировки наркотиков, которые тебе ввели обкурившиеся подростки. Что за пижонство, столько баксов с собою носить? Знаешь, скольких они обчистили в этом переходе? Но у нас везде свои ребята, а уж менты и подавно свои. Деньги, которые здесь крутятся, делают тебя всесильным. Правда, подростками манипулировать труднее. Все у них чересчур, а уж как обкурятся, вообще становятся неуправляемыми. Ты мог бы подохнуть в этом переходе. Но ты понравился мне. И я откачал тебя для себя.
- Что значит для себя?
- А то, что теперь тебя не будут удовлетворять девочки – только мальчики…
- Но я не хочу быть геем! Обо всем, что произошло, я заявлю в полицию, и вы получите по закону.
- Не чувствую благодарности за возвращенную жизнь. – Цинично процедил Золотой скорпион. - У тебя нет свидетелей, неблагодарный. К тому же та страсть, которая в тебе пробудится к скорпиончикам, заставит тебя очень скоро позабыть обо всех законах… У всех наших – один знак – сильный, эротичный, бичующий и возрождающий. Мы несем на себе энергетику веков скорпиона. А ты… – неожиданно стриптизер перешел на скороговорку, – ты будешь моим.
- Не буду, – закричал Ярис. – Сегодня – мой самолет. Я уеду и сведу твой проклятый знак. Сведу и забуду о нем навсегда. То же мне скорпионий король нашелся!
- Не сведешь… ты под ним родился. Я лишь разбудил в тебе скорпиона. Он проснулся в тебе, как бубон чумы, который от географии не зависит…

Учитель и ученик. Генуя, 1347 год

Скорпион может воскресать, как Феникс из пепла, и снова любить, и стремиться к этой новой любви всем своим существом, словно и воскрес ради нее.
Веб-страница гороскопа

Тело доктора Мордехая сотрясалось в ознобе. Растопленный камин и одеяла не помогали. Тогда ученик подошел к своему учителю и лег рядом с ним. Он прижался к нему, пытаясь согреть своим молодым телом. Как и всегда, он вновь был готов разделить с ним боль. Но сейчас в этом и было нечто иное, о чем он и сам еще не подозревал.
Доктору Мордехаю вспомнилось, что когда-то так девушки согревали Царя Иудеи Ирода, когда старая кровь уже не грела его. Доктору Мордехаю также нужны были не только новые силы, но и освобождение от пут энергетики отрицания.
Руки юноши были нежны, как руки девушки. Странно, но доктор Мордехай никогда не думал об этом прежде.
- Учитель, вы почувствуете, как вам станет легко. Греки знали, что делали, и ничего не чурались. Все покинули город. Мы вдвоем в Генуе. Нас даже некому осудить. Вы сломлены душою. И эта боль лишает вас сил бороться за жизнь.
Эм - Мордехай, скорпион. Вы лучше меня знаете, что здоровье скорпиона – в его власти. И без чумы он может разрушить себя горестными думами и осознанным пренебрежением к опасности. И без чьей-либо помощи он, как Феникс, способен возро-диться из пепла. Вы обязаны исцелить себя сами, – в его голосе звучала непоколебимая уверенность и убежденность в том, что Антарес его жизни не имеет права на смерть.
- Я все знаю о скорпионе, – отозвался доктор Мордехай, – я просто устал им быть. Устал от борьбы. Устал от жизни. Но более всего – сломлен потерей иллюзии. Понимаешь, я узнал, что такое душа, точнее, почувствовал, когда Всевышний дарует ее и когда отнимает.
- Но вы забыли о последнем, учитель: скорпион – самый эротический знак. Эротизм как губит, так и возрождает его. И, если судьба распорядилась так, что единственная понравившаяся вам женщина вас погубила, то я помогу вам восстановиться. Я сделаю это, потому что больше жизни люблю вас, учитель.
- Как же ты чист душою! Меня погубила не женщина, а то, что я помыслил себя всесильным. Но нет у смертного такого права, пока есть Всевышний…
- Не надо, вы были обязаны ей так сказать, чтобы ее организм сопротивлялся смерти. Этот прием часто помогает… Отказ от религии позволил вам получить знания, равных которым ни у кого нет. Но это не отказ! Во всем том, что вы делали, всегда была доля Б-га, поэтому больше, чем Вы, никто не помог людям…
- Не придумывай. Это были лишь знания. Не было у меня потребности в Б-ге! Я не понимал, что человек без Отца – сирота!
- Вы не один, я буду с вами повсюду…
- Я имею ввиду другое. Без Б-га человек одинок! И нет ничего страшнее этого одиночества. Я даже не могу умереть с чумою! Несколько пережитых эпиде-мий сделали мой организм невосприимчивым к чуме. Я не заражаюсь. И сегодня мне стало страшно, что
Б-г забирает всех, кроме меня. А я уже не хочу жить…
- Не вините себя напрасно. Сейчас вам тоже станет легче, учитель. Есть верное, далекое от науки, прове-ренное средство. Смотрите на огонь… Пусть жар на-полнит ваши жилы пламенем желания, которое поможет вам воскреснуть. Пусть уйдет боль, что переполняет вас. Вы обязаны восстановиться во имя тех, кому еще нужна ваша помощь.
Чума идет по Европе, и мы должны идти за ней, тем более, что вы для нее бессмертны. – Молодой человек дал ему выпить склянку какого-то снадобья и, обхватив со спины, начал ласкать своего учителя...
- Нежнее, – вдруг простонал тот, и отдался энергети-ке молодого тела.
Осуществление чувственного желания мистическим образом освободило его, успокоило, помогло тогда, когда знания не спасают, наконец, дало сон. То, что произошло с доктором Мордехаем было непостижимым, словно его жизнь была не его жизнью. До этой эпидемии он был человеком с хорошо развитым чувством приближающейся опасности. Разыгрывая собственную судьбу, он просчитывая каждый ход противника и, не нападая, уходил в безопасность.
Это же касалось и вылеченных им больных. Умение безошибочно просчитывать все ходы принесло ему славу всесильного доктора.
Однако гипертрофированный долг врача, неожиданно продиктовавший решение остаться в го-роде, пораженном чумою, вдруг притупил в нем чув-ство опасности. И вот, произошло невероятное: еще утром доктор Мордехай обращался к своему Б-гу, а вечером совершал смертный грех, за который тот «пролил дождем серу и огонь с неба» на Содом и Гоморру, и ниспроверг эти города, их окрестности и всех жителей…
Но когда беда, равная эпидемии чумы, раскрывает свои крыла над тобою, все смешивается. И природные катаклизмы сопрягаются с людскими ошибками…
Поутру ученик отправился за водою к единственному не зараженному в городе колодцу. Доктор Мордехай еще не мог оправиться от всего произошедшего. Он пытался собраться, сосредото-читься и принять решение…
Когда молодой человек увидел его в размыш-лениях, жизнь словно обрела для него новое звучание.
- Мы должны с вами подкрепиться, учитель, а потом, как вы решите.
- А что бы сделал ты? – спросил доктор Мордехай.
- Я? Я – ученик… – Его медные кудри упали на резко обозначившуюся на лбу морщину.
- На моем веку – не одна эпидемия. Ты работал впервые, и за эту эпидемию стал врачом. Я обраща-юсь к тебе как к коллеге. Что бы сделал ты?
- Я бы, не раздумывая, пошел за чумою.
- То есть? – переспросил доктор Мордехай.
- Сейчас чума бушует во Франции. Я думаю, что наше место – там.
- Ты совсем, как я, мой мальчик…
- Вы учили меня: «Болезнь – единственная привязанность врача», – и вдруг резкий кашель исказил его молодое тело, обагрив кровавой мокро-той тряпку…
- Б-же, за что ты отнимаешь его у меня? – воззвав к небесам, простонал доктор Мордехай и сам ответил, – за содомский грех, что возвратил мне жизнь, но стер душу...

Знак судьбы. Париж, 2000, май

Скорпион сопротивляется даже карме смерти. Изменчивый или постоянный, он ощущает вкус жизни – без ограничений.
Веб-страница гороскопа

На следующий день Ярис был уже в Париже. Еще в аэропорту он позвонил своей подруге. Но ее мобильник был отключен, поэтому он оставил сообщение:
- Мари, я уже в Париже. До сладкой встречи! Через часа полтора он уже добрался до своей квартиры, с удовлетворением думая о том, что, наконец-то, весь московский кошмар позади. Он привык к снимаемой им неподалеку от отеля «Вольтер» крохотной комнатенке, ближе к центру Парижа, которую всегда можно было без сожаления сменить на другую, хотя ее съем стоил не меньше хорошей квартиры на окраине. Здесь он был в мире с собою. Жалюзи на окнах были спущены, пунктиром пропуская свет.
Ярис дернул ремень. Солнце осветило комнату. На столе на выбитой салфетке под горшочком с какими-то желтыми цветами лежала записка:
«Я многое передумала за время твоего отъезда. Устала быть виртуальной. Ненавижу твой интернет, от которого зависит все в твоей реальной жизни. Хочу просто жить и радоваться ее беспечным поворотам. Хочу, чтобы все кончилось... Ключи от квартиры - в офисе редакции.
Больше мне не звони. Мари».
Видно и этот дом достигла дисгармония бытия. Настроение было испорчено. Однако, как ни странно, он встретил это известие достаточно хладнокровно. Московские события требовали осмысления. Неожиданно его мысли вернулись к письму отца.
- Может быть, и впрямь получить еще одно граждан-ство? – начал продумывать свои действия Ярис. – Отец никогда не ошибался. Иначе он не оставил бы информации, связанной с Израилем, остановившись на Штатах. Значит, это может пригодиться.
Труднее было осмыслить себя евреем. Впрочем, космополитизм Яриса не вступал в противоречие с представлением о национальной иерархии. Зато открывающаяся перспектива пожить в Иерусалиме – столице трех религий – казалась заманчивой.
И было нечто, которое в этот момент волновало его еще более – клеймо от скорпионьего кубла… Хотелось бежать, куда глаза глядят…
Впервые в жизни он, как подросток, почувствовал досаду на то, что родился под скорпионом, а не под каким-нибудь другим знаком. Нет! Он должен был все выяснить и разобраться в себе! Приняв душ и что-то перехватив, Ярис уселся за компьютер. Он искал информацию об эм.
Так Ярис узнал историю доктора Мордехая, учившегося в стенах того же университета пять с лишним веков назад. Эм Яриса оказалось и эм его нового виртуального знакомого. Чуждый суевериям, он погрузился в информацию, черпаемую в интернете так, будто пытался познать собственную судьбу в прошлом и вычислить ее витки в будущем.
Эм – восьмой дом Зодиака. Эм – первая буква еврейского имени. Еще месяц назад он и в природе не слышал имени доктора Мордехай, а теперь пытался связать с собственным еврейством. Эм – символ выздоровления, медицинская печать ее выдающегося целителя.
А вот и другие эм. Эм – «падение» в интервале человеческой жизни, который находится под угрозой смерти. Эм – функция пола, тяготеющего к переходу. Эм – в средневековой Европе – эмблема предательства. Эм – в христианском искусстве – символ иудея. Эм – антитеза пчелы, мед которой помогает человеку в трудную минуту, – смерть у мегалитов ( 3-2 вв до н.э.). Эм – символ палача. Эм – Дом Смерти.
Капельки возбужденного пота выступили на лице молодого человека. Ярису стало не по себе. И на его теле был один из самых мрачных и агрессивных знаков человечества…
Но кем тогда был этот доктор Мордехай? Какой бес противоречия должен был находиться в нем, чтобы решиться на свое эм, перечеркнув все предшествовавшие смыслы и сделав его символом надежды во время эпидемии чумы?! Он действительно из Италии шел за чумою. И во Франции стоически лечил пораженных страшным недугом, предотвратив сотни смертельных исходов. После эпидемии доктор Мордехай остался в Париже, поселившись в еврейском квартале, неподалеку от синагоги, выполняя обряды, предписанные иудаиз-мом, которые, как оказалось, по сути и не мешали его медицинской практике…
Воистину жизнь этого титана Ренессанса была испытанием вечности. И, когда Вечный доктор уже перестал ждать своего конца, его не знавшие страха глаза закрылись, словно он и не знал цены уходящей жизни… Отворились врата Рая, и Б-г принял его в свою обитель.
История доктора Мордехая захватила Яриса настолько, что на следующий день он отправился в еврейский квартал. И последние дни жизни вернув-шегося к Б-гу великого отступника словно сами собою пронеслись перед его глазами, пробуждая в Ярисе незнакомое ему чувство причастности – по крови, зодиакальному знаку и еще какой-то странной общности.
- Если моя бабушка и мать – частицы народа, породившего таких, как этот великий доктор, знак которого спустя шесть веков нечаянно оказался и на моем теле тоже, – подумал Ярис, – значит, сама судьба направляет меня в святой Иерусалим, я не могу не воспользоваться этим. Я должен ехать туда…

В клешнях скорпиона. Иерусалим. 2000 - 2004

Типичный скорпион ничего не боится. Он верный друг. Если вы попали в беду, он всегда стремится помочь, если он не ваш враг.
Веб-страница гороскопа

Целой жизни не хватит, чтобы поверить один мир другим – мир, в котором мы существуем, и мир, который являем собою.
Итак, мы с Ярисом прибыли в Иерусалим. Июльская жара доставала аж до пяток. Новая жизнь захватила новым ритмом, непохожестью. Я была счастлива, что Ярис действительно помог мне с первых дней устроиться на работу, что казалось неправдоподобным счастьем в среде русскоговоря-щих пишущих по-русски.
Офис газеты, в которой мы работали, находился в пяти минутах ходьбы от Старого города, с высокой крепостной стеною, на вратах которого выведены имена двенадцати колен Израилевых. Когда мы входили с Ярисом в Старый город, меня неизменно охватывало одно и то же странное ощущение: светоч мира не имеет ничего общего с цветущим Раем… Город, как застывшая, зафиксированная вечность, венец циклического божественного процесса. Это ощущение не покидало и Яриса. В Интернете он как-то вычитал, что, согласно апокалиптическому предсказанию Святого Иоанна, спасительная суть Рая заключена в образе города, каким построен старый Иерусалим.
- Значит, перестраивать не надо…, так тому и быть, - подумала я и вновь взглянула на башню Давида.
Эти прогулки по Старому городу были частью нашей Вселенной, заряжавшей мистической энерге-тикой святыни – хранительницы неведомого потен-циала, прикоснувшихся к ней паломников. Во всех этих походах мы, как правило, с Ярисом были вместе. Его приспособленность к этому новому миру меня восхищала. Я действительно не представляла, что бы делала без него в Иерусалиме.
Русскоязычная газета платила сущие гроши, а он буквально с первых дней помог мне устроить подработки, в которых сам не нуждался. Основную часть его заработка составляли англоязычные издания.
Главное, что это не несло за собою никаких сексуальных притязаний. Великолепное владение французским и английским делали Яриса совсем европейцем среди русскоязычных борзописцев в иерусалимском издательстве. Мужчины считали его пижоном, но многое прощали за профессионализм. Как график, он все делал легко, красиво, быстро, что со стороны казалось игрою, за которую не стоит платить. Курильщиков раздражал его «Житан», за-глушающий запах любого одеколона. Любителей кофе – пристрастие к суперкрепкому черному без сахара. Слывущих знатоками восточных блюд – постоянство вкуса к острой арабской кухне.
Он казался белой вороной, хотя был всегда в черном и всегда – в очень темных солнцезащитных очках. Аура университетского квартала времен «Собора Парижской богоматери» внесла загадочный штрих в его современный имидж.
Мне же нравилось это пижонство, казавшееся естественным продолжением его «эго».
Однажды мы были на одной вечеринке, где хорошо выпили и танцевали до потери пульса, а потом вдруг он мне предложил:
- Маринка, давай сгоняем в Тель-Авив в мужской клуб.
- Ты что это?
- Не бойся, проведу. А потом напишешь что-нибудь в стиле «Плей-боя», я переведу на французский и английский, пристрою куда-нибудь… Давай!
- Я думаю, что ты перебрал сегодня … – услышав о мужском клубе, ответила я.
- Ну, как знаешь. – На его лице появилась гримаса разочарования.
- Честно говоря, ты мне очень нужна сегодня. И не так, как ты думаешь. Ганимед не выбирал, когда орел похитил его для Зевса…
Он засучил рукав свитера и показал мне знак эм. Я должен встретиться с ними там… Это важно для меня.
- Ты сегодня точно не в себе, даже татушку подростковую наклеил. Жаль, что не на ладони, а то бы точно в дискотеку бесплатно пустили. Никуда я с тобой не поеду, пока не проспишься. Мне с утра – в редакцию. Ты же знаешь, что завтра я – ответственная за номер. Одну ошибку пропущу – и выставят, как миленькую. Пока, виночерпий!
- Это не татуировка, а клеймо! – резко выкрикнул Ярис. Я не захотела вдаваться в подробности этого пьяного бреда, взяла такси и уехала домой.
Ярис жил в самом центре Иерусалима – в доме на территории рынка Махане-Иегуда. Во все редакции и издательства ходил пешком, а уж ночью тем более. Мне даже в голову не пришло, что сегодня он вдруг изменил сложившейся привычке. Он действительно уехал в Тель-Авив в Мужской клуб, где его ждали гости из Москвы.
Прошло какое-то время. Я стала слышать странные семейные разговоры по телефону, которые каждый из работников редакции толковал по-своему, а я – просто как сплетни.
Однажды в ювелирном магазине, что располо-жился неподалеку от витрины с чешским стеклом на противоположной стороне от здания «Биньян Клаль», я рассматривала какие-то браслеты и медальоны из серебра. Вдруг почувствовала на себе знакомый взгляд. Обернулась – Ярис. Он стоял у открытой двери магазинчика и улыбался.
- Какими судьбами? В ювелирном?
- Друг колечко и клипсу выбирает, – весело отпарировал он.
- Какой еще друг? – не сообразила я, и мои глаза округлились до выбираемых колец.
Он указал мне на молодого человека.
Я глянула не него и про себя ахнула, увидев белокурого голубоглазого паренька с картиночным выражением лица:
- Есенин в Иерусалиме? Чудеса в решете!
- Нет. Бомарше…- весело бросил Ярис, выдохнув терпкий дымок «Житана».
- Ах, простота, простота, а еще журналистка в столичной газете! «Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку и перечти «Женитьбу Фигаро»…
- Хорошо, перечитаю! Но сейчас убегаю. Вот не успею на свой автобус, и буду считать березки для твоего Есенина!
- Бомарше… – мягко улыбаясь, поправил Ярис.
Мотоциклы пролетали чуть ли не перед носом, но автобус еще не подходил. Я стояла на остановке и от нечего делать рассматривала витрину сувенирного магазина. Взгляд бессмысленно скользил по каким-то аляповатым вазам, подсвечникам, лишенным вкуса статуэткам, претендующим на какой-то стиль. Здесь же были куклы в старинных костюмах. Я смотрела на них, словно пыталась что-то вспомнить… И вдруг… Бомарше… Ну, причем тут Бомарше? Был шпионом в женском платье? Его считали одной из фрейлин русской императрицы… Потом вспомнилась «Женитьба Фигаро» Моцарта с блистательно ироничной арией цирюльника «Мальчик резвый…», обращенной к юноше Керубино, ради шутки переодетом графиней и Сюзанной в женское платье…
Через некоторое время в редакции вновь все начали шушукаться. Говорили, что к Ярису приехал новый гость из Москвы, правда, насколько новый, никто точно не знал…
В это время одному моему знакомому нужно было срочно сделать перевод на французский удостоверения члена Союза художников.
Он собирался в Париж, где по такому удостоверению можно бесплатно посещать государственные музеи и галереи. Мы отправились к Ярису. В центре открытого ряда рынка Махане-Иегуда был проход на грязнейшую в мире лестницу. Предстояло подняться на последний этаж. Мой знакомый крепко держал меня за талию, чтобы я ненароком не упала в этой клоаке, где разве что подсолнечное масло не было разлито.
- Ваш экзотический пижон ходит по такой лестнице? – поразился мой приятель.
А уж как я была удивлена! Звонок в квартире также не работал. Пришлось стучать.
Ярис открыл. Мы вошли в старую переделанную квартиру, где разве что были «удобства». От кухни через узкий коридорчик открывалась комната-кубик. Железная лестница с ледяным поручнем вела в нишу импровизированного второго яруса, где могла уместиться разве что кровать. Основная комната была угловой. С двух сторон выходили двери на балкон, проходивший по периметру дома, то есть площадь балкона значительно превышала площадь комнаты. В комнате стоял письменный стол, компьютер, один рабочий стул и диван.
Ярис усадил нас на диван, дал по бокалу «Мартини», без лишних слов принялся за перевод удостоверения. Мы молча сидели, откинувшись на спинку дивана. Я по-женски оглядывала столь необычное жилье. И вдруг мой взгляд упал прямо в нишу.
В сладострастной позе на постели раскинулся здоровенный мускулистый качок, а русоволосый «Есенин» стоял у края кровати. Оба были совершенно голыми и оживленно общались.
- Эй, ганимеды, шторку закройте, у нас гости. А вообще через десять минут нам уже выходить.
Я залпом опустошила «Мартини» и вышла на балкон.
- Слушай, дай мне твой «Житан» покурить? - обратилась к Ярису.
- Не дам, с лестницы упадешь и кавалер не удержит, на вот тебе женские…
Через несколько минут молодые люди, отдернув занавеску ниши спустились вниз. Это были ребята необыкновенного телосложения, словно сошедшие с рекламных роликов. Они были в очень облегающих рейтузах и майках. У каждого на плече красовался скорпион.
Еще через пять минут удостоверение было готово. В дорогу Ярис крикнул:
- Осторожно на лестнице!
Удостоверение было у нас в руках, но мы возвращались молча.

Голос плоти, 2005 год

Скорпион – индивидуалист, презирающий общественное мнение и обычаи. Рожденный под негармоничным небом он не обретает гармонии небес.
Веб-страница гороскопа
С этого дня мне было все грустнее и грустнее. Шушуканья в адрес Яриса в редакции били больно по сердцу. Его семейные диалоги с зачастившими скорпионами из русской столицы, словно вырвавшись из-под опеки запретов, были откровенны и понятны. Я не могла справиться со своею печалью...
Как-то я зашла к редактору. Он мне сказал:
- Вот, познакомься, Елена – наш новый график.
- А Ярис? – вырвалось у меня.
- Ярис через неделю уезжает. Это мы с тобой здесь приросли. И мучаемся, и уйти не можем, а Ярис, как колобок... В Штатах его замесили. В России выхолили. Во Франции выпекли. А теперь из России колобок в Иерусалим вкатился… И язык, и работа есть, только все всегда не по нему! Нет, чтобы потом в Штаты катиться. Ведь все для того есть. Сам в Москву в западню, к лисице на нос лезет, а, может, и прямо на зубок. Жениться в России хочет!
- Что?
- Да-да, на московском мальчике! И поверь мне, оберет нашего французика русский мальчик, да так, что тот и вздохнуть не успеет! Не знает он специфики русского бизнеса. Видно недостаточно его там в подземном переходе, чуть ли не на Красной площади, по голове огрели.
- Но…
- Да разве ж я хочу сказать о нем плохо? Да никогда у нас такого графика не будет! Уж скольких перепробовали. На что у них день идет, ему час был нужен. И комар носа ни к чему не подточит. Жаль, что уезжает. Жаль, что его солнцезащитные очки от московского мальчика вдруг розовыми стали. Едет и не думает, что нет у него теперь папы дипломата и защищать его там больше некому…
Я вышла от редактора оглушенная, словно на этот раз по голове огрели меня… Ярис сидел в другом крыле редакции – в комнате, где располагались график, рекламный отдел и корректура.
- Сколько тебе еще осталось? – обратилась я к нему.
- Полчаса работы.
- Я тебя подожду.
- Иди в «Гилель». Закажи кофе. Я подойду.
Я ожидала Яриса в кафе «Гилель». Взялась перечитать сверстанные страницы газеты… Ярис подошел даже раньше, чем обещал.
Мы сидели напротив и смотрели друг на друга.
- Теперь ты все знаешь обо мне, знаешь так же, как и другие. Я еду жениться на стриптизере. В Москве вот-вот разрешат гомосексуальные браки…
- Я не могу этого представить… Вообще, как это случилось? Даже тогда, у тебя на квартире, я до последнего думала, что это касается только их, но не тебя…
- Ах, провинция, провинция… Если я и сделал в жизни хоть одно доброе дело, так это тебя здесь на работу пристроил, хоть не мытарилась, как другие…
- Да не во мне дело! Я до сих пор помню, как мы с тобой стояли на палубе теплохода и смотрели на звездное небо. Ты такой яркий. Тебе жизнь дала столько, сколько десятерым другим хватило бы для счастья… Ты родился под Антаресом, что был у римлян путеводным, а ты стал моим ориентиром на земле. Я считала тебя просто счастливчиком, к которому нельзя приблизиться такой, как я, простушке...
В «Гилель» неожиданно включили свет, и рубин-чик-Антарес снова сверкнул в правой мочке его уха.
- Эх, Маринка, Маринка, неправильное имя тебе дали. Никакая ты не волна, не измена, не пена морская. И уж подавно не курвастравница, чтоб всех мужиков до скотства досвести… Ничего тебя не меняет… И грязь никакая не прилипает.
- А как бы ты меня назвал?
- Франческа…
- Ой, Ярис, с тобой не соскучишься! Даже татарок в наших краях, ну, разве что Анжеликами и Венерами называли, а здесь Франческа! Почему?
- Не знаю. Не спрашивай. Я все равно не знаю ответа. Просто это то, чего никогда не будет… – он вновь закурил, – понимаешь, до начала тысячелетия со мною было все в порядке. Проблемы сексуальных меньшинств, лесбиянок и геев мне казались даже не содомским блудом, а высосанной из пальца дурью, не имеющей ничего общего с психикой здорового человека. В 2000 году я приехал в Москву на похо-роны отца. Там и попался в клещи гомосексуалистов-скорпионов.
Когда мы познакомились с тобой на теплоходе, по знаку я уже принадлежал к ним, хотя геем еще не был. Но меня уже избрал Золотой скорпион. Он зажал мертвой хваткой и не выпустил, как я ни сопротивлялся появившемуся влечению. Бессмысленно… Безнадежно… До сих пор не знаю, чем меня опоил этот шаман… Мистика... Но их мир стал моим. И я не в силах бороться с этой чумою.
Приехал сюда, думая, что все изменится, но география не изменила голоса плоти. Скорпионы преследовали меня по интернету. Они стали моими снами, ощущениями, а главное – подсознательным желанием. Помнишь, я позвал тебя в Мужской клуб? Тогда они впервые приехали из Москвы. Меня к ним уже тянуло. Но я надеялся на чудо. Был момент, когда мне даже показалось, что вот если ты, такая чистая, будешь рядом со мною, то и скорпионья чума сама собою исчезнет.
- Ты хочешь сказать, что видел во мне не только друга? – со слезами на глазах спросила я.
- Ты мне понравилась еще там, на теплоходе. Но я не мог тебе сказать об этом, потому что уже был другим, хотя и не осознавал того в полной мере. Сами отношения с женщинами стали принимать противо-естественный характер. Словно я – это не я, а женщина – не женщина. Вообще не знал, что мне нужно. Решил слиться с толпою, снял квартиру на иерусалимском рынке, никак не отвечавшую привыч-ному представлению о нормальном жилье, – в лихорадочном возбуждении он продолжал. – Пони-маешь, я думаю только о них: интернет, забитая до предела электронная почта, звонки по телефону, их постоянные приезды. Это как наваждение, рок – я весь в этих ощущениях, которым не могу противостоять. Золотой скорпион зовет меня. Я слышу, я чувствую его везде…
- Ты с ума сошел, Ярис! А если все вернуть сейчас? – и взяла его пылающие ладони в свои.
- Я болен этой чумою, я – гей.
На какое-то мгновение он умолк, пытаясь перевести дыхание и словно сосредоточиться на недопитом кофе… Потом взял себя в руки и по воз-можности более сдержанно добавил:
- Буду работать в издательстве «Скорпион»...
Есть идея для тебя. Можешь сделать убойную ста-тью! Материал чудо! Открой страницу в интернете о докторе Мордехае. Его медицинской печатью было эм. Представляешь? Он, как и мы с тобой, скорпион. Он противостоял всему миру и пришел к высшему знанию жизни…
Жаль только, что время с Ренессанса повернуло вспять… Там – были титаны, они боролись. И если не побеждали, все равно боролись. А мы – мелкие, понимаешь, мелкие… Помнишь булгаковского Мастера. Маргарита вышила золотом эм на его шапочке, не ведая о нашем астральном, мысленно уносясь в тот самый Ершалаим, в котором сейчас мы с тобою?.. Ее Мастер не смог бороться за себя… Он был уже не из Ренессанса. Разум нового тысячелетия не добавил человеку сил противостояния. Разрыв между интеллектом и волей – одна из метастаз нашего века среди прочих болезней. Этот разрыв отучил нас действовать… Нет у меня воли доктора Мордехая, а значит и эм вместо Антареса ведет прямо к чуме, неважно к какой, но к чуме, – попытался иронизировать он, – напиши об этом раскаявшемся титане.
- Ну, конечно, напишу. У меня уже есть название – «Мастер в кипе».
Он словно не слышал меня, или был так сосредоточен на своих мыслях, что пропустил ходульную глупость… Как и в первую встречу, я была у него на крючке, на который меня не ловили!
- И еще… у меня есть для тебя подарок. Вот, в магазине «Малха» купил.
Он протянул мне красивую подарочную коробку в форме цилиндра, разбитую меридианами по зодиаку. Каждому сектору соответствовала своя буква. Я открыла коробку. В ней был высокий, напоминающий по форме морской лайнер, суве-нирный бокал в фиолетово-золотых тонах со всей содержательной атрибутикой скорпиона. В его правом верхнем углу рядом с Антаресом было выведено черное эм. Я нервно прикусила нижнюю губу и почему-то перевернула бокал дном вверх, почти автоматически прочитала на иврите: «Импортер – Китай. Зодиакальный круг. Классика. Посуда настольная, стеклянная, высшего сорта.»
Классика… Зодиакальный круг…
Мы понимали друг друга с полуслова. Но как я могла не услышать его тогда? Может, и помогла бы ему? И сама была бы с ним счастлива?
- Так должно было случиться. Удачливость – сомнительный вексель. Никогда не знаешь, какой будет окончательная цена?.. Прощай, моя скорпион-ка. У тебя-то здесь все сложится, ведь ты пришла к своему Отцу даже раньше, чем он о том думал, и ничто в тебе не разбилось… А меня здесь Стена не защищает, я обречен на возвращение…

Эпилог. 2005 год, июль

Я отказалась от заказанной статьи, сославшись, что проблема сексуальных меньшинств в Иерусалиме – не моя тема, не вдаваясь в подробности объяснения.
Несколько дней спустя в печати вышла публикация другого автора, резюмировавшего после интервью с мэром Иерусалима У. Луполянским, что...

«Единственной причиной нежелания мэра выдавать разрешение на проведение «Парада гордости» было опасение, что столкновение между демонстран-тами и протестующими перерастут в насильствен-ные акты», – прокомментировал ситуацию представитель муниципалитета».
(18 депутатов Кнессета против мэра Иерусалима.
- Вести. Иерусалим. 21. 07. 2005. с.2)

Формально все точки были расставлены верно… Нельзя заигрывать с чумою, чтобы потом не покидать обреченного города… Но…
Я задыхалась в Иерусалиме, ничего не могла с собою поделать. Купила трехдневный тур на теплоход… Стояла на палубе в ожидании непостижи-мой неизбежности. Стрелки часов, разбуженные лучом прожектора, блеснули невысказанным приз-нанием: «Он уже в самолете на пути в Москву».
Какой-то пассажир искал на радиоприемнике волну «Решет-гимел», но неожиданно наткнулся на «Новости», сообщалось об экзотическом случае, произошедшем несколько часов назад: «В колум-бийском международном аэропорту было обнаруже-но 250 тарантулов и 20 скорпионов. Они находились в индивидуальных упаковках в коробке из-под мячиков для гольфа, представляя реальную угрозу для пассажиров».
Какие скорпионы опаснее в мире? Те, что в Колумбии, или те, что ожидают Яриса в Москве? Господи, да уж лучше бы он… в Колумбию ехал, – опоздавшим гонгом отчаяния ударило во мне…
Морской ветер сквозь заслон тьмы дышал в лицо. Надежды… они оборвались, как порванные корабель-ные тросы, слетевшие с лебедок в море. Обломанные кошки якорей так и не зацепили кусочка счастья. Но стояли незыблемо ледяные кнехты моего эм ...
Наивные астрологи… Они утверждают, что наши судьбы начертаны на небесах? Мы получаем лишь их уродливо отраженный отсвет и идем к нему, как к ренессансному Антаресу, в бессильную бездну… к Франческе…

Сентябрь 2005 – март 2006